Квартира для суточной аренды

Я думаю, каждый мой читатель согласится, что не только москвичей испортил квартирный вопрос. И вопрос о квартирах, сдаваемых на часы и сутки, тут стоит особым образом. Вот об одной из таких квартир я вам хочу рассказать.
По старой, заложенной еще в советскую эпоху, традиции, к приближению моим сыном школьного возраста, определилась я с жилой площадью поближе к той школе, куда бы я хотела, чтобы он пошел учиться. Школа была с углубленным изучением английского языка, для зачисления туда нужно было либо заплатить взятку, либо иметь соответствующую прописку. Взяток я не платила принципиально, поэтому нужно было решать вопрос кардинально. Я решила свою комнату в коммуналке  продать и купить квартиру в ипотеку. И сразу двухкомнатную.
Квартиру я искала не долго. Все предложения были на первом этаже, но мне было без разницы. Рассчитывала я на то, что выплачу ипотеку за одну квартиру, которую потом оставлю себе под офис, а для проживания куплю что-то более интересное или построю квартиру в новостройке, которых в этом районе планировалось очень приличное количество.
Квартира попалась хорошая, теплая, соседи были прекрасные, комнаты хоть и были проходные, в виде так называемой распашонки, но ведь окна на разной стороне: хошь – смотри, что делается во дворе, хошь на другую сторону любуйся – лепота!
А соседка за стеной, которая точно в такой же, как у меня, квартире жила, ну просто божий одуванчик была. Тихонькая, скромная старушка, заслуженный работник Прокуратуры, вдова, мать двоих взрослых сыновей.
Но пожила я в таком теплом соседстве очень недолго. Буквально через три месяца после моего заселения, старушка умерла. Она очень старенькая была, фронтовичка, за девяносто лет. А дети квартиру поделить между собой так и не смогли и попросту ее продали.
То, что квартиру продали, я узнала практически сразу, так как ни ремонта после бабули там не делали, ни мебели не завозили, а что прежние хозяева не ценного оставили, прям так и стали сдавать.
И не просто сдавать в аренду, а на часы и на сутки.
И у меня спокойная жизнь закончилась сразу. Мы с сыном перестали спать. С четверга по утро понедельника в квартире был обычный притон, с девками, музыкой, пьянками, драками, притом, оказалось, что звукоизоляции практически нет никакой. Но и изолировать было бы бесполезно, потому что те оргии, которые там устраивались, были слышны во всем доме, но у меня было слышно громче всего.
Страшнее всего «отдыхали» наши местные недобитые в 90-е бандиты, которых периодически то сажали, то выпускали и события эти они отмечали именно в этой квартире.
Естественно, я начала вызывать милицию. Но после третьего вызова оказалось, что квартиру эту специально для сдачи в аренду на часы и сутки купил один из наших крупных ментовских начальников и именно поэтому уголовнички любили в ней погулять. Меня же попросили больше в милицию не звонить и хорошим людям бизнес не портить.
У сына резко снизилась успеваемость, он просто не высыпался. Однажды меня вызвали в школу, причем к директору и первый вопрос, который мне был задан, звучал так:
– Александра Викторовна, скажите пожалуйста, а кто у вас в семье только что из тюрьмы освободился?
– ???
– Ваш ребенок такими словами ругается, что у меня возникли проблемы с родителями одноклассников вашего сына. Я думаю, вам нужно подумать о школе, соответствующей вашему образу жизни.
А ничего, что в этот самый момент у меня была собственная юридическая практика?
Жить было невозможно, я начала опять звонить в милицию по ночам, ходить скандалить к «отдыхающим».
Однажды в квартире был какой-то страшный стук. Что-то в стену било огромное количество раз, а потом взорвалось. Ребенок прибежал ко мне весь в слезах. На часах было два часа ночи. Я взбесилась, оделась и пошла скандалить.
– Суки, хватит шуметь! – орала я в домофон. Но дверь никто не открыл, наоборот, соседка, которая тоже не спала из-за того же шума, высунулась из окна и велела мне заткнуться.
Я стояла и опять набирала в домофон номер злосчастной квартиры, как неожиданно из подъезда вышел полуголый мужик с бутылкой шампанского.
В домофоне в это момент послышалось: «Жека-Крюк, сходи разберись с этой…»
– Ты че, б-* орешь, – очень тихо, но очень страшно прошептал он мне на ухо. – Пойдем проверим, как у тебя все слышно.
Я испугалась и заорала:
– Я тебя не приглашала, я требую музыку выключить и перестать в стены стучать!
– А мне не нужно твоего приглашения. Я проверю, как у тебя слышно. А ребята потом мне скажут, шумно им было или нет, и, если, сучара, ты меня зря сдернула, я тебе все окна сегодня же перебью. Будешь знать, как уважаемым пацанам отдых портить, – договаривал он уже в моем подъезде, открывая моими ключами, которые он вырвал из моих рук, мою же квартиру.
Петя думал, что это я вернулась, но, увидев мужика, убежал к себе в комнату.
– А что это у тебя ребенок не спит? Ты шляешься, шалава, по чужим домам, а в квартире пацан один, – и вдруг он начал … раздеваться.
Я от страха, что он сейчас пойдет в комнату к ребенку, просто онемела. Все, что я смогла сделать, это встать у двери в комнату сына и закрыть ее спиной. Он разделся догола, хотя там особенно снимать и нечего было: на нем были ботинки, как оказалось, без носков, и штаны, которые он стянул моментально. Глазам моим предстало невероятное зрелище и стало понятно, почему этого мужика звали Жека-Крюк. Я-то изначально предполагала, что это обычная уголовная кликуха , производная от фамилии, но мне стало очевидно, что причина чисто анатомическая.
Моему взору предстал детородный орган Жеки-Крюка, но удивительным был не его гигантский размер, хотя опыта в этой отрасли знаний у меня немного, но я до этого никогда такого больше не видела, а если и видела, то в прозекторской, во время опознания, что совершенно отлично от вида эрегированного полового члена, но особенность была не в этом. Может быть, обладатель сего родился с такой особенностью, может быть, это был ожог или травма, полученная в детстве, а может и не в детстве, но член у Жеки-Крюка был страшно изогнут и, действительно, напоминал крюк. Я испугалась, что он будет меня насиловать этим предметом и уже прикидывала, как я смогу вывернуться, чтобы добежать до кухни и выхватить нож, но у Жеки-Крюка в руках появилась веревка. Один конец веревки он привязал к горлышку бутылки, а второй сделал петлей и повесил на… свой крюк.
Он встал к стене, которая разделяла мою квартиру от квартиры, где они гуляли, уперся в нее руками, расставил ноги на ширине плеч и начал движениями тела раскачивать бутылку так, чтобы она ударялась в стену.
– Вот, сучара, сколько раз ударю, – разъяснял мне происходящее Жека-Крюк, – столько дней на воле мне гулять…
И стал колотить бутылкой в стену.
Я думала, что это никогда не закончится, но на восемьдесят втором или восемьдесят третьем ударе бутылка взорвалась.
– Ах ты ж, б---------,----- , – заорал Жека-Крюк, – до материного дня рождения не догуляю! – и он пошел босой и голый, прям по шампанскому, по стеклам, разлетевшимся кусками разного размера и конфигурации по полу, разбавляя шампанское следами крови, так как сразу же порезал стопы, взял в одну руку ботинки, в другую – штаны и направился к выходу:
– И если пацаны скажут, что не слышно было ничего, я тебя, сучара, ----,  ---- , предупредил, ---- , – орал он всю дорогу, возвращаясь в злополучную квартиру.
Я закрыла квартиру на ключ.
«На окнах решетки, не влезут», --- пронеслось у меня в голове.
Я вбежала в комнату к сыну.
Он стоял и плакал.
– Мамочка, – произнес он шепотом, – мамочка, я описался… – и заплакал.
Мы ушли в ванную, чтобы помыться, переодеться, закрыться и хоть как-то спрятаться. Ведь если они всем кагалом пойдут нам сейчас бить окна, то в декабре единственное теплое помещение будет исключительно ванная.
Но прошло пять минут, десять, пятнадцать, а окон все не били. Через минут двадцать послышались звуки приехавшего такси, веселый женский смех ознаменовал приезд проституток, и дальше уже пошла гулянка полным ходом. Еще через минут пятнадцать из-за стены стали доноситься крики женщин, причем не удовольствия, а насилия.
А мы так и остались спать в ванной. Убирать стекла у меня уже не было сил, мы постелили одеяло на полу в ванной и уснули, обнявшись.
Стекол нам так и не побили, но Жека-Крюк приезжал с завидным постоянством, а я с таким же упорством пыталась хоть что-то сделать.
В Новый год там пришлось вызывать ОМОН , так как одну из женщин, которая сопротивлялась тому, что хотел с ней сделать Жека-Крюк, выбросили голую из окна. И хоть квартира была на первом этаже, она сломала себе что-то и так кричала от боли и холода, что в милицию позвонили из соседнего дома. Там тоже не спали.
Было заведено административное дело.
В один из дней, когда у меня был совершенно простецкий процесс по восстановлению срока вступления в наследство очень хорошего и платежеспособного клиента, судья, очень грамотная и очень воспитанная, с которой мы всегда ладили и в профессионализме которой у меня никогда не было сомнений, в удовлетворении иска моему клиенту отказала.
– Как же так? Вы же понимаете, что я буду подавать кассационную жалобу? – возмутилась я решением суда.
– Ну а как вы хотели, Александра Викторовна? Вы людям портите бизнес, а сами хотите при своем бизнесе остаться?
Отчаяние охватило меня. Нужно было думать, куда уезжать. Но куда уехать? Квартира в ипотеке до 2032 года, на 25 лет. Продать квартиру с такой славой было нельзя за те же деньги, а сдавать так же на часы на сутки нужно согласие банка, а я его не получила.
***
Единственными днями, когда мы с сыном могли высыпаться, были вторник и среда. Почему-то в эти дни квартира не пользовалась спросом.
Чтобы высыпаться хотя бы два дня в неделю, мы ложились пораньше, и в ту среду мы легли часов в семь вечера.
А часов в десять ко мне в кровать прыгнул заплаканный сын:
– Мама, мамочка, – тихонько рыдал мой ребенок, – там малыш за стеной плачет…
У меня все обмерло внутри. Я подошла к тому месту, где ему послышался детский плач.
О, господи!
Да! Это ребенок плачет. Ребенок, которому больно. Любая мать услышит, когда ребенок плачет от усталости, от обиды, от голода или просто капризничает. Но этот ребенок плакал надрывно, ему было больно.
Я в ужасе представила, что Жеке-Крюку надоело насиловать женщин и он перешел на детей.
– Петя, сыночек, я сейчас попробую вытащить малыша из той квартиры.
Мой сын беззвучно плакал и кивал, стоя посреди комнаты и вытирая кулаками поочередно то левым, то правым, слезы, которые лились у него ручьем.
– Петенька, я не буду брать ключи, чтобы у меня их не могли отобрать, хорошо?
– Хорошо, мамочка.
– Ты сейчас сам закроешься и никому, слышишь, никому не откроешь, кроме меня или милиции! Ты понял?
– Понял, мамочка.
– Даже если будут угрожать, что меня убьют, все равно не открывай! Ты понял?
– Но тебя же убьют, если я не открою!
– Не убьют! Ты просто дверь не открывай! Никому! Только мне! И милиции!
– Хорошо мамочка. Я буду у двери сидеть и тебя ждать!
Я не помню уже, как я одевалась, как вышла. Помню, как нажала на уже знакомый номер квартиры в домофоне и заорала, как резаная:
– Жека, открывай, или я тебе разнесу сейчас окна!
На мое удивление домофон сработал сразу, и я не услышала ни мата, и оскорблений.
Я вошла в подъезд и еще от входной двери увидела, как на пороге квартиры, куда я ломилась, стоял незнакомый мне, приятной наружности, совершенно не похожий на уголовника мужчина. Но и у Жеки-Крюка мелькали подобные кадры поэтому расслабляться было рано.
– Женщина, вы что? – резко спросил меня мужчина.
– Ребенок… – но я не договорила, как мужчина меня перебил:
– Извините, да, плачет! Ничего поделать не можем! Мы в поезде на похороны ехали, он палец дверью купе прищемил…
Я растерялась, но…
– Документы покажите!
– Какие еще документы? – возмутился мужчина, но я грубо переспросила:
– Документы показал на ребенка или я в ОМОН звоню!!!!
За спиной показалась красивая, миловидная женщина, в халатике. На руках у нее был зареванный, но упитанный, розовый, крупный, лет двух - двух с половиной малыш, копия мужчины, стоящего в дверях. Женщина протянула мужчине листок бумаги, это было свидетельство о рождении ребенка. Ребенок обнимал женщину двумя руками, и мама дула малышу на пальчик на правой ручке.
– Вот, держите, только не кричите! Соседей разбудите! И вы ребенка пугаете!
Это было свидетельство о рождении Артема Вадимовича Никитина, двух лет от роду.
– Паспорт показать? – на повышенных тонах спросил его отец, которого звали Вадим Станиславович, согласно свидетельству о рождении.
– Нет, не нужно, Вадим Станиславович, – потухшим голосом ответила я.
Какое-то мгновение я стушевалась. Вернула свидетельство о рождении.
– Простите меня. В этой квартире притон с уголовниками. Я испугалась, что они насилуют ребенка…
Я развернулась спиной, чтобы уйти, и вдруг услышала:
– Спасибо вам.
Я остановилась.
– Мне? Спасибо? За что?
– За то, что вам не все равно.
– ???
Вадим Станиславович криво заулыбался.
– Я представил… что, если бы это была правда, то… что вам сейчас показалось… про ребенка…
Он замолчал, подбирая слова, но, видимо, ему самому на мгновение стало страшно от понимания той ситуации, которую я себе представила, услышав плач его сына, и он никак не мог подобрать слова.
– Спасибо вам. Я уж думал, что таких людей больше не существует. Я могу вам чем-то помочь? Вы за стеной живете?
– Нет, спасибо. Все нормально. Простите, что вас потревожила. Я теперь знаю, что с мальчиком все в порядке, он с мамой и папой. Мы за стеной живем, но это не проблема. Нас нисколько его плач не раздражает.
А потом зачем-то добавила:
– Добро пожаловать в Ярославль.
Он засмеялся.
Мы расстались.
Я заспешила домой. Петя моментально открыл дверь, лишь заслышав мой голос.
– Там все хорошо, милый. Малыш с мамой.
И Петя расплакался.
– Я боялся, что я тебя больше не увижу.
Мы легли с ним вместе, в мою кровать, обнялись. За стеной плакал малыш, а его мама пела ему сначала про серого волчка, потом арию Снегурочки, потом были еще какие-то красивые песни, но мы с сыном их уже не слышали, мы крепко спали.