Вкусивший Луну. 5 Глава

Учитывая, что поспал я всего около трех часов, в пенитенциарное учреждение, в котором я вел группу психологи-ческой помощи и поддержки заключенным, я поехал не в самом бодром состоянии. Еще и это сообщение от Саманты: «Доброе утро! Прекрасного дня и настроения!», прямо таки воодушевило. Прилипла, как банный лист, будучи неумелой в тактике «как бы ненавязчивости», вроде бы случайно на-поминая о себе, при этом хитро проявляясь в моей жизни. Вот только я почему-то решил до сих пор не реагировать на это.

Темой оказания психологической помощи и поддержки в условиях тюремного заключения я заинтересовался еще в студенческие годы. У нас был предмет, посвященный данному направлению работы с этой, так называемой, категорией людей. Тогда я зачитал все возможные труды на эту тему до дыр. Но лишь недавно я обрел соглашение, с которым я смог осуществлять сотрудничество с пенитенциарной системой, помогая заключенным.

На работу с ними у меня было всего три часа. Катастрофически мало для людей, находящихся в постоянном подвешенном состоянии истощающего морального напряжения и стресса. При том, что в группу приходило двадцать, максимум тридцать человек, более-менее постоянных, но которых нужно было выслушать по отдельности. И на них у меня было максимум два часа. Всего час я имел для индивидуальной беседы с ними, на которую, впрочем, оставалось максимум два-три человека. А все от того, что многие заключенные изначально критично относятся к идее общения с психологом и скептически воспринимают данную возможность, потому что не верят, что их поймут, и боятся, что их не примут. Кто-то из них приходит в группу первый и последний раз, кто-то ходит через раз или два, кто-то постоянно. Но лишь немногие принимают мысль о том, чтобы не отсиживаться в своем панцире, будучи скованным в тюремном безвременье. И немногие принимают помощь, в которой они нуждаются определенно, для чего нужно всего лишь немного раскрыться, чтобы начать меняться и работать над собой.

У меня был один постоянный пациент на индивидуалках. Я не могу оставить его безымянным, поэтому упомяну его, как Отис-Бельчонок.

Он предстал перед судом, честно признавшись в совершенном им. А именно – он сбил ребенка насмерть, что оста-вило в его душе незаживающую рану на долгие годы. За чистосердечное признание и вождение в трезвом состоянии на момент трагедии, Отису дали пять лет лишения свободы, с лишением водительских прав на десять. Каждый раз он говорил мне о том, как страдает, чувствуя вину за свою неосторожность, стоившей жизни ребенку. Он оказался с этим чувством здесь.

А теперь представьте этого человека, находящегося в месте принудительной изоляции изо дня в день месяцами, затем годами. Это место уже само собой оказывает на него психотравмирующее воздействие. Зачастую, имея уже нездоровую психику, или хотя бы одну малейшую душевную либо же психологическую травму, человек не справляется с тем, с чем сталкивается здесь. Психика его не выдерживает. Она искажается. Принимает иные формы, а соответственно – приобретает новые проблемы. Добавьте чувство вины, и будьте уверены, что перед вами суицидник.

Как минимум 60% бывших заключенных возвращаются в тюрьму после освобождения. И дело вовсе не в склонности к правонарушениям. А в том, что человеку не помогают работать над его внутриличностными проблемами, не готовят его к жизни вне тюрьмы. А соответственно, он не может социализироваться. Система уперто не хочет признавать, что такие ребята как Отис требуют моей помощи наравне с другими людьми. Система не хочет признавать и то, что если человек оказался в местах лишения свободы, то он не обязательно плохой. И не обязательно несет собой зло.
Разумеется, все относительно. Не подумайте, что я защищаю заключенных. Расскажу вам пример, не возводящий мое отношение к психологической помощи заключенным в абсолют. Эту историю мне рассказывали сами заключенные.

Когда-то в этой тюрьме сидел бывший священник за педофилию. Причем, на суде его оправданием было то, что якобы в каком-то моменте своей жизни он пошел против церкви, и теперь высшие ее представители мстят ему, подставляя. Суд приговорил его к двадцати годам лишения свободы. И знаете, что? Не прошло и двух недель, как он успел совратить в тюрьме сокамерника с нанесением тому телесных повреждений. Сами понимаете, из-за каких проблем он оказался в тюрьме. И такие случаи не поддаются ни помощи, ни лечению.

Такие ребята как Отис, оказавшиеся здесь хоть и по своей вине, но уж явно по другой причине, будь то – случай, бедность, стяжательство, несдерживаемая агрессия или же накопившийся стресс, общественно-политические взгляды, и так далее, список можно продолжать – они, как и социализированные люди, имеют право на поддержку. И имеют право на второй шанс. Потому, что им больше некому помочь.
Никто не рождается злым, плохим, или преступником. Есть люди, принявшие неверное решение, и ступившие не на тот путь. Тот, кто поступил иначе – отворачивается от таких людей, не давая им шанса в собственном предубеждении. Именно из-за такого подхода люди ломаются в тюрьме, имея надорванную психику уже до того, как они попадают в нее. Потому, что для них это дорога в одну сторону с мыслью о том, что общество больше никогда не примет их.

Впрочем, довольно рассуждений. Я вспомнил Отиса потому, что в тот день я впервые не заметил его в группе. Я насторожился, поняв, что он не пришел. Не хватало его белесой головы на дальнем ряду, и вечно грустного, проникновенного, и такого искреннего, все же излучающего доброту и надежду, взгляда с галерки – с того самого места, которое оказалось в тот день пустым.

Выпив кофе, я все же собрался духом и мыслями после веселой ночи, и провел беседу в группе весьма достойно, выслушал парней, некоторых занял вдохновляющими их мыслями, после чего напомнил о том, что каждый может остаться со мной на личную беседу.

Все разошлись, кроме одного. Лишь один заключенный подошел ко мне, как оказалось, сокамерник Отиса, который не посещал группу. Каждого, кто был в группе хотя бы раз, я помнил. Я сразу заметил у него в руке листок бумаги. Я посмотрел на охранника. Тот кивнул мне. Заключенный протянул мне листок, сказав:

- Вот, доктор Кайзер. Это от Бельчонка, - не поднимая глаз.
- С ним все хорошо? - спросил я.

Но я уже знал, что нет. Еще не взяв его письма в руки, я понял это.

- Возьмите, - сказал он, вручив письмо, и сразу ушел.

Я развернул листочек и сел на стул. В письме было всего несколько предложений. В них Отис обращался ко мне со словами благодарности за то, что я верил в него. За то, что я рассмотрел в нем в первую очередь человека, благодаря чему он имел силы влачить очередной день за следующим в этом гиблом месте. Но в итоге он не смог… и что, как он написал мне, он сдался. И попросил меня простить его.

Я свернул листочек, положил его в карман пиджака, почувствовав в себе досаду и горечь во рту за жизнь Бельчонка.

Когда-то он сказал мне далеко не новую для меня фразу: «Одни мы приходим в этот мир, одни мы его и покидаем». Чувствуешь себя бессильным в момент, когда осознаешь, что проделывая долгий трудный путь со своим пациентом, все же теряешь его в этом мрачном, жестоком мире. И если ты не в силах быть таким же, как этот мир, то рано или поздно ты сдаешься. Тем днем на одного порядочного и честного человека для меня в нем стало меньше.

Покинув пустую аудиторию, я махнул рукой надзирателям, после чего пошел на выход через проходную. Чуть ли не в самой двери я столкнулся с человеком, которого не видел уже очень давно. Причем, он первым признал меня, поскольку я все еще мысленно переживал неудачу, точно не поднимая на него глаз в тот момент.

- Эрик? – спросил он.

А я, в первую очередь, услышал знакомый голос, и лишь потом посмотрел на него, в какой-то момент признав его широкую улыбку. Одет в синий дорогой костюм. Это был Энди. Энди Кьюсак – гнойштадтский парниша, с которым я дружил с начальных классов в школе. Он учился в параллельном классе, наши родители дружили, и мы с ним были не разлей вода, пока в студенческие годы наши с ним пути не разошлись по интересам. Я поступил в мед, и начал тусить с неформалами, а он – в юридический, начав общаться с интеллигенцией. И хоть изредка мы с ним все же пересекались, общение не было прежним. И вот, наши пути с ним снова сошлись. Кто бы мог подумать, что в такой точке.

- Энди? – спросил я.

Его улыбка сделалась еще шире. Умел же улыбаться на все тридцать два, чертила! Он был рад встретить меня. Да и для меня было большой удачей встретить друга детства, который стал, как оказалось, успешным адвокатом в Большом Городе. Мы обменялись с ним парочкой нелепых предложений в качестве приветствия, после чего Энди сразу же спросил меня, не теряя (видимо своего драгоценного) времени:

- Есть планы на вечер?

Я сказал, что с радостью встретился бы с ним. Столько лет не виделись. Он дал мне визитку, спросив мой номер телефона. Договорились, что созвонимся накануне. Энди хлопнул меня по плечу, сказав напоследок:

- Есть дело на миллион.

Я знал, что Энди любит деньги. А еще он был умным, хитрым, изворотливым, находчивым, и очень подкованным человеком. Из того, что я успел нарыть в Интернете после случайной встречи с ним, адвокатом он был грамотным. За шесть лет адвокатуры не проиграл ни единого дела! Причем, не боялся даже самых трудных и резонансных дел, брался за самые, казалось бы, безнадежные. А следовательно, лжец он искусный, и еще тот манипулятор, и стратег. И знаете, я предвкушал встречу с ним. Он был мне интересен. Я позвонил ему первым. Он подтвердил, что придет.

Встретились мы с ним в самой непримечательной кафешке. Я пожал ему руку, что-то почувствовав от старого доброго Энди. Скорее приветливость, но лишь на миг. Ведь задержавшись в своем взгляде, я понял, что вижу перед собой человека, способного есть других вместе с их же дерьмом. Настолько разило от него, скажу так, комплексом победителя. И я не винил его. Профессия этого требовала. Я понимал, что вряд ли он предложил встретиться, просто потому, что я его друг детства. Это было лишь видимым основанием. И сам он понимал, что для меня встреча с ним также может иметь свои плоды.

- Рассказывай, как оказался в Большом Городе? Как родители? – спросил он.
- Да так же, как и ты оказался, думаю, - посмеялся я. – Родители живы, здоровы.
- Остались в Гнойштадте?
- Конечно. Они ни за что не бросят родной дом. Тем более, сам понимаешь, пенсия, садок на заднем дворе, им хочется тишины и покоя, а не этой мишуры и суеты Большого Города. Бывает, приезжают ко мне на день-два погостить.
- А ты не ездишь?
- Нет. Если им что-то нужно, посылаю почтой. В конце каждого месяца помогаю деньгами. Я думаю, я не самый худший сын.

Энди покивал головой.

- Скучаешь? – спросил он.
- По Гнойштадту? Ни разу.
- Правда?
- Самая, что ни на есть, – сказал я. – Ну, а ты? Это сколько же мы с тобой не виделись, старичок?

Энди покрутил глазами по сторонам, задумавшись. Затем он опустил свой взгляд, сказав:

- Долго, Эрик. Очень долго. Кажись, последний раз мы с тобой виделись накануне того, что произошло с тобой и с Вагнером. Сразу же после его похорон я уехал. Извини, что не проведал тебя. Совсем не было времени.

Я начал вспоминать.

- Мы тогда с тобой редко виделись и общались. А в тот день случайно пересеклись, как оказалось, последний раз в Гнойштадте, - сказал он.
- Точно, - сказал я, вспоминая тот день.

Я подумал о том, что Энди хотя бы смог побывать у Вагнера на похоронах в отличие от меня, и заметил, как ему стало грустно и неловко вспоминать все это. Конечно, вот это его «не было времени» вогнало его в краску. Но я не стал заострять на этом внимание.

- Так что же ты? – спросил я.
- Как видишь, не босой, не голодный. Работаю адвокатом. Женат, - сказал Энди, показав безымянный палец на руке. – Ждем второго ребенка.
- Поздравляю, - сказал я.
- Спасибо. Странно, что в студенческие годы мы с тобой так сильно отдалились. Наверное, моя вина.
- Почему же странно? Не твоя, и ничья вина, господин адвокат, - сказал я так, чтобы он понял, над чем конкретно я пошутил. - Просто мы повзрослели, наши интересы разошлись. Наши компании стали разными. Это нормально. И это не значит, что мы стали меньше дружить. Просто стали реже видеться, вот и все. У каждого своя личная жизнь.

Энди кивнул с пониманием, после чего сказал:

- Кстати, а ты?..
- Что я?
- Так и не женился?
- Как видишь, - нарочно показав ему свой неокольцованный безымянный палец.
- Вы же так долго встречались…
- И Вагнер должен был стать свидетелем на нашей свадьбе, - подчеркнуто сказал я, будто продолжил то, что наверняка хотел сказать Энди.

Он снова опустил свой взгляд.

- Но вы же не поэтому не сыграли ее, - сказал он.
- Не поэтому. Но и почему, я не могу понять до сих пор, если честно, - сказал ему я.

Видимо, я как-то в лице поменялся, раз Энди тут же решил сменить тему:

- Ладно, не будем об этом. Я хотел поговорить кое о чем.
- Валяй, дружище, - сказал я.
- Сразу к делу. Можно?
- Я же сказал, валяй!
- Нужно нарисовать историю болезни и диагноз одному из моих клиентов. Поможешь?
- Это поможет вам обоим или только тебе?
- Это решит дело.

«Так и знал» - подумал я, впрочем, не став объяснять Энди, насколько рисковая данная затея, поскольку он знал это не хуже меня. Когда-то давно я уже рисовал пациентов по просьбе одного адвоката. Дело увлекательное, я бы даже сказал – творческое. Но неприятное мне с точки зрения морали. Ведь обманывая систему, все же хочется оставаться честным перед самим собой. Поэтому, я помог ему пару раз и сказал, чтобы он искал другого врача.

- Я слышал от заключенных, что лучше в тюрьму, чем в психушку, - сказал я.
- Не тот случай.
- Насилие?
- Ты что! У меня есть свои принципы. За защиту насильников я не берусь.
- А что тогда?
- Скажу так, тот случай, когда клиенту кровь из носа нужно оказаться психом, а не заключенным. Оправдания не будет. Встрял он жестко, а судья чужой. В диспансере я уже договорился, «вылечат» его быстро. Как говорится, лучшее из двух зол. Но с историей болезни и диагнозом помочь ничем не могут, так они мне сказали.
- А что случилось с прежним?
- Ничего. Хороший старик, который просто ушел на пенсию. Уехал на родину. А тут такое дело. И я встретил тебя, словно получил награду в своей жизни. Понимаешь?
- А что судебно-психиатрическая экспертиза?
- Тоже все схвачено.  Заключение будет на основе того, что напишешь ты, как психотерапевт, наблюдавший, и оказывающий ему психотерапевтическую помощь на протяжении долгого времени. В общем, для красоты картины не хватает тебя.

Я рассмеялся. Этот парень для достижения успеха в деле мог купить абсолютно все и всех. Но не меня.

- Я понимаю, ты подставляешь и себя, - сказал он, после чего написал на салфетке неприлично внушительную сумму, настолько, что я даже не стану писать ее здесь; видимо, дело действительно было «на миллион».
- Я это сделаю не ради денег, - со всей серьезностью сказал ему я, вернув салфетку.

Энди принял еще одну тщетную попытку выразить мне свою щедрую благодарность, столкнувшись с невозмутимостью в моих словах:

- Я все сказал.

Я заметил, как Энди проникся. Человек, привыкший к гнилой системе подкупности и продажности всего, что имеет запах, вкус и цвет, точно не ожидал от меня такого жеста безвозмездности. Он начал одаривать меня словами благодарности и извиняться за свою настойчивость. Я молча и терпеливо принимал его лестные слова, зная, что когда-нибудь может возникнуть момент, когда я попрошу его о бесплатной услуге. И он не откажет мне.

- Спасибо, друг! – сказал он, - Знаешь… - улыбнувшись. - А ведь если бы не ты тогда помирил нас с Джулией, не объяснил доходчиво, какие же мы были глупые, наивные, но все же любящие друг друга… я думаю, мы бы не были с ней вместе – ни тогда, ни сейчас. А я теперь не знаю, смог бы без нее. И полюбил бы я другую. Ведь то, как она вдохновляет меня…

«Неужто Энди вздумал расчувствоваться?» - подумал я, махнув на него рукой.

- Правда, Эрик! Я никогда не забуду твоей помощи. Вот и сейчас. А деньги… ты прав! Деньги, это такое… Впрочем, мне все равно нужно их зарабатывать. Думаешь, мне нравится врать? Врать в лицо судьям, подкупать их, улыбаться прокурорам, входить в доверие присяжных каждый божий день? Отнюдь.
- Я не виню тебя, и не осуждаю. Тебе приходится, - сказал я.
- Да! Да, Эрик! Вот это и есть! У меня семья. Каждый раз, когда я берусь за какое-то дело, я думаю о семье. И думаю о том, что, к сожалению, ложь и деньги тесно взаимосвязаны друг с другом.

Хорошие слова для того, чтобы закончить о нашем с Энди диалоге в тот день. Впрочем, приблизительно на том мы с ним разошлись на самом деле. Я сказал, что свяжусь с ним через пару-тройку недель, на что он ответил мне, что будет ждать моего звонка, и что время терпит. Я крепко пожал ему руку.

- Был рад встретить тебя! – сказал он напоследок.

В глубине души я тоже был рад его встретить. Но в этой радости, проходя мимо людей на улице, я думал о том, почему же все так по-дурацки порой в жизни. Эти мысли не имели отношения к Энди. Я думал об этом в целом, в качестве размышлений о том, что может беспокоить человека каждый день.

Думал о том, почему многие люди теряют человечность, сами того не замечая. Куда девается детская искренность в людях взрослых? А эмоции. Почему они стачиваются, как галька в море? Это все в мелочах и в деталях жизненного пути каждого из нас. И я, на самом деле, как человек, знающий людей, в принципе, не нуждаюсь в ответе. Потому, что знаю, почему так происходит. Но порой так хочется объяснить все самому себе с философской точки зрения, и все же верить в гуманизм, и видеть перед собой в первую очередь человека, а не загонять всех в рамки научной терминологии, ставить очередной сухой диагноз, назначая очередное шаблонное лечение, сопровождая его избитыми фразами, видя перед собой очередного человека с проблемами. Порой больного. Порой условно здорового. А порой убежденного в чем-то, причем, не по своей вине.

Однажды у меня был пациент, который страдал одной из разновидностей парамнезии, другими словами – фантазмом. События, которые он придумывал и воображал, казались ему произошедшими с ним на самом деле. Человек был искренне убежден, что его «воспоминания» истинны, что, кстати, типично для истерического расстройства личности, с лечения которого мы и начали в его довольно долгом и трудном курсе выздоровления.

Беря во внимание основы психоанализа, такие люди имеют нарушения нервно-психического характера. И я, как врач, согласен с этим. Поэтому, в этом смысле я его вылечил. Но как человек, я также считаю, что по своей природе людям свойственно верить в ту правду, которую они придумывают для себя сами, и в какую им удобно верить. Можете не соглашаться со мной, но это так, и каждый делает это.

Осознавать это грустно.

Морган Роттен © Вкусивший Луну (2020-2021гг.)