Истории Евсея. Часть 2. Глава 5

       Нас стало пятеро: Лука, Алан, Назир, Юния и я, Евсей. Юнии было семнадцать лет. Она родилась рабыней. Её мама, иудейская девочка-подросток, была продана в рабство римским воином после разрушения иерусалимского храма. Кто её отец, Юния не знала. Мама дала ей латинское имя, думая, что с таким именем в империи жить безопаснее.
       История Назира более долгая и сложная. Он не родился рабом. Он был сыном пастуха, а значит, пастухом. У него были отец и мать, два брата и две сестры. Жила семья недалеко от Александрии. В их селении расположилась лагерем римская центурия. Провидение распорядилось так, что Назира полюбила дочь командира центурии. А Назир всем сердцем полюбил её. Было им тогда по шестнадцать лет.
       Девушка находила любой предлог, чтобы увидеть любимого. Стала послушной дома и часто бегала за молоком и брынзой в семью Назира, чтобы накормить любимого отца. И путь её за молоком получался гораздо более длинным, чем расстояние до дома Назира. В этих походах за молоком девушка и юноша признались друг другу в любви и поклялись никогда не расставаться.
       Внимательный и любящий отец, опытный воин, конечно, увидел состояние дочери и попросил её прекратить отношения с юношей не её сословия – а если она не прислушается к просьбе отца, то у юноши будут большие неприятности. В общем, отец посоветовал дочери позаботиться о жизни любимого – оставить его.
       Влюблённые решили бежать. Назир хорошо знал, где находилась община коптов, египетских христиан. Он был знаком с пожилым человеком по имени Марк, который основал эту общину. Марка называли апостолом и говорили, что он был учеником Петра.
       Бывало, Назир оставлял овец на зелёном склоне и убегал на весь день к Марку. Апостол рассказывал о Царстве Божьем: там царит любовь, нет войны и рабства, люди равны и заботятся друг о друге. Царствие это надо строить в себе и рядом с собой. Для этого предстоит учиться любить ближних как самого себя; не делать им того, чего бы ты не желал, чтобы случилось с тобой; делать добро даже тем, кто тебя ненавидит; молиться за тех, кто тебя гонит и преследует… Назир мечтал жить вместе со своей любимой среди таких людей, которые учатся любить друг друга. Он хотел строить Царствие Божье на Земле. Назир ещё не познал тогда мир, в котором родился и жил, но запомнил слова Учителя, пересказанные Марком: «Тот, кто познал мир, нашёл труп; кто нашёл труп – мир недостоин его…»
       Побег влюблённых укрывала короткая летняя ночь. Дойти до общины им не удалось. Отец с отрядом конных воинов настиг беглецов… Убивать Назира не стал. Юноша был закован в кандалы и брошен в темницу. Его ждала смертная казнь за покушение на жизнь гражданки Рима, которой была его возлюбленная. В темнице Назир научился подолгу молиться и полагаться на Волю Отца. У него появилась возможность молиться за того, кто его гонит – за отца своей любимой. И он молился за него, за неё, за своих родителей, братьев и сестёр.
       Девушка сказала отцу своему, что если Назир умрёт, то и она жить не будет. Центурион продал Назира на рынке Александрии перекупщику рабов за небольшую цену с условием, что юноша будет переправлен через море и там продан. На прощание воин сказал Назиру: «Благодари дочь мою, что остался жив».
       Сегодня Назиру было двадцать три года. Он всё ещё любил дочь центуриона, хотя и понимал, что Царство будет строить без неё. А Юния заботой, преданностью, спокойным терпением потихоньку отогревала его мужественное сердце.
       Наша дорога была, конечно, сугубо мужским делом. Она не могла быть смыслом, домом для женщины. Но судьбу не выбирают, её проживают, желательно с благодарностью. Юния умела быть благодарной за дарованные дни. Она была счастлива дорогой с нами. Родиться рабыней, быть рабыней и вдруг оказаться свободной, рядом с любимым – какой больший подарок можно ожидать от судьбы?
       Дни перехода до предстоящего селения совпали у Юнии с естественным девичьим ежемесячным недомоганием. Она переносила это легко, на ногах и в хорошем настроении, лишь иногда отлучалась от нас и просила подождать её. Подошло время остановиться у большого ручья на ужин и ночлег. Четверо молодых мужчин были голодны.
       Алан, как обычно, отвечал за костёр. Лука и Назир пошли к ручью за рыбой, там возблагодарили Отца, выразили внимание и благодарность силам земли, ощутив дозволение взять желанные дары, оставили часть лепёшки на прибрежном камне, другую часть раскрошили в ручей, прикоснувшись с уважением к воде. Небольшой сеткой из конского волоса перегородили русло. Взяли необходимый, уже знакомый, объём рыбы, остальную отпустили.
       Ужин был сварен быстро. Юния умела готовить легко и вкусно. Она без труда выучила молитву, творила её не только три раза в день, но и перед приготовлением пищи. Готовила еду в лёгком настроении, напевая простые мелодии восточного рисунка. Она умела быть довольной жизнью и без труда находила вокруг себя поводы для такого состояния…
       Благословлённый ужин был съеден без промедления. Но за трапезой чувствовалось напряжение. Когда закончили с едой, я посмотрел на Алана:
       – Говори, что случилось. Напряжение между нами не годится. В следующий раз, если сам не справляешься, говори своё переживание до ужина.
       Я догадывался, что возникшая ситуация связана с воспитанием Алана, с отношением к особенностям женщины в той традиции, в которой он вырос.
       – При ней не могу, – сказал Алан.
       – Говори, Алан, если только разговор не о том, о чём мужчина и женщина никогда друг с другом не говорят.
       – Не могу оценить, можно ли при ней, – ответил Алан.
       Юния без напряжения, с улыбкой отошла от нас. Алан проговорил мне на ухо тревожащее его, тема оказалась немаленькая и была связана с ограничениями для женщин, принятыми мужчинами в законах древнего времени. Я подумал и всё же решил позвать Юнию.
       – Друзья, – начал я издалека, – короткая история от Деда Иоанна из того времени, когда Учитель вместе с учениками, среди которых были и женщины, возвещали Слово Божье, переходя из селения в селение. Может быть, женщины и не считали себя учениками Рабби, они просто создавали домашний уют в дороге для тех, кого любили, кто им был дорог. Но они учились у Рабби жизни вместе с мужчинами. И Он уделял им внимание в общении у костра так же, как мужчинам, когда у них, женщин, находилось время, свободное от многих дел.
       Пётр сначала ревниво относился к женщинам рядом с Учителем, особенно к Мариам из Магдалы: «Пусть Мариам отойдёт от нас, – сказал как-то Пётр у костра. – Женщина есть женщина, пусть занимается своими делами, незачем ей слушать наши мужские разговоры…»
       «Смотрите, друзья мои, – сказал Рабби Петру и ученикам. – Я направляю её и буду направлять, как направляю и вас, мужчин, чтобы она тоже стала духом живым. Ведь женщине должно, подобно вам, стать духом живым, чтобы войти в Царствие Небесное. Да, у неё есть женские дела, как у вас есть мужские. Но она не может быть хуже вас, как не может быть и лучше. Вынашивающая детей ваших отличается от вас. Но она равный вам человек перед Отцом».
       Вот Пётр и учился быть другим, по-новому видеть женщину. Скрипел, но старался делать так, как говорил Рабби, учился уважать женщину, видеть в ней равного себе человека, имеющего немужское предначертание. И когда после ухода Рабби настало время нести Благую Весть, Пётр иногда, как рассказывал Дед, даже брал с собой в дорогу жену…
       Потом свой щекотливый вопрос проговорил, краснея, Алан. Мы обсудили его вместе, в присутствии Юнии. Перс считал, исходя из понимания, с каким вырос, что женщина становится нечистой в те дни, когда ежемесячно недомогает. Тогда ей нельзя находиться рядом с мужчинами, общаться с ними, попадаться им на глаза, прикасаться к воде, подходить к всегда святому огню. И, тем более, ей нельзя готовить пищу, так как в такие дни она оскверняет всё, к чему прикасается.
       – Друзья, есть ли что сказать? И как будем поступать дальше в такие дни? Они могут длиться неделю, – сказал я.
       Лука решился:
       – Учитель к мёртвым прикасался, и к больным, и к прокажённым… И не осквернялся. Важно, думаю, не то, к чему прикасаемся, а что из сердца выходит. Ну и что, что Юния в эти дни пищу готовит? Она ж не больная, не прокажённая, не заразная. Сердце у неё доброе, песни поёт. И еда вкусная получается – я так не смогу приготовить. Трапезу мы благословили, Отца возблагодарили. Если Юнии в такие дни не трудно, пусть готовит. Буду есть с удовольствием и благодарностью.
       – Согласны, братья? – переспросил я. Назир и Лука решительно кивнули.
       – Как скажешь, наставник. Как решите, так и будет, – сказал Алан.
       – Веселей, Алан! Отпускай своё прошлое отношение, пусть растворяется в благословении Отца… Разве может Всеблагой сотворить что-то нечистое? Как может женщина быть нечистой в какие-то дни? Тогда и мужчина нечист, ведь женщина из него сотворена. Ты же знаешь, перс, что нечистыми нас могут сделать только наши собственные мысли, слова, дела. Вот за этим и продолжаем смотреть, славя Господа… А по еде решим так. Если Юния в такие дни чувствует себя хорошо, в сердце у неё легко, напевает песни, то мы ждём от неё хотя бы ужин. Если ей трудно, самочувствие не очень, она предупреждает меня, и мы готовим еду сами или не готовим совсем. В любом случае даём Юнии отдохнуть и предлагаем ей ту пищу, которую будем иметь сами.
       На том и остановились (Алан смиренно согласился), а принятые друзьями решения подлежат, как известно, исполнению.
       Обговорили и ещё одно правило нашей дорожной жизни. Когда женщина готовит еду у очага, не надо отвлекать её разговорами, давать советы без её просьбы. Можно лишь сделать то, в чём она попросит помощи для приготовления пищи. Женщине же не надо подсказывать мужчинам, как и какую рыбу ловить, как охотиться. Вспомнили слова Учителя: «Готовь и принимай трапезу в благости. Ибо что думаешь и что говоришь – то и будет в пище твоей».
       Осенние ночи уже стали прохладными. Как-то раз на ночлег остановились на взгорке у небольшой оливковой рощи, там было теплее – роща отдавала тепло солнечного дня. Я засыпал последним, думая об Ани, чувствуя запах её волос, слушая её мысли, рассказывая ей о прошедшем дне…
       Вдруг как будто прошелестел коротким порывом ветер. Я открыл глаза: передо мной, в двух-трёх метрах, стоял человек. Я закрыл глаза, снова открыл: он продолжал стоять. На правильном лице лёгкая улыбка. Я поднялся на ноги. Открывай, закрывай глаза – человек запечатлелся во мне чётким объёмным рисунком. Через него не просвечивал ни лес, ни звёздное небо, он был даже слишком реальным. Красивый статный мужчина средних лет, хотя затрудняюсь назвать возраст. Большие необычные тёмно-синие глаза (непонятно, как я ночью определил цвет), проницательный глубокий взгляд – я понимал, что он без затруднений читает моё состояние и мысли. В его чёрных волосах и аккуратной бороде серебрилась редкая седина. Высокий лоб, прямой тонкий нос, правильно очерченные брови. Одет во всё светлое. Хитон длиною до колен тонко расшит белым золотом. Рисунок шитья был одинаков и на планке хитона, и на столбике воротника, и на рукавах вокруг кистей рук, и на канве вокруг колен. Это был набор одинаковых окружностей, соединённых в спираль. Головной убор, невысокая шапка с плоским верхом, был расшит тем же узором. И ещё на планке хитона было пять небольших пуговиц матово-белого золота.
       Я никогда прежде не видел этого человека – ни во снах, ни наяву. Мужчина кивнул мне, не опуская взгляда, с той самой лёгкой улыбкой на губах, и произнёс спокойным баритоном:
       – В ближайшую деревню тебе лучше не заходить – незачем рисковать жизнью, она ещё пригодится. В восьми днях хода на восток дорога разветвляется на три тропы. Ваша левая. Идите по ней днём. Там есть большая тайная община – будете полезны. Лучшего места для зимовки уже не найдёте. И отряд твой сохранится, даже умножится.
       – Кто ты? – спросил я.
       – Как-нибудь потом скажу, – сказал незнакомец и просто исчез.