Вступление.
Десятки миллионов глаз открываются каждое утро в мегаполисе по имени Москва. Столица с большой буквы в самой большой стране. Опутана столица автодорожными кольцами, железнодорожными кольцами, бетонными кольцами, исчерчена, исполосована, проткнута насквозь линиями метро, ветками и станциями всех возможных и невозможных направлений, перекинута через мосты, виадуки, акведуки, извивается вдоль рек и водохранилищ, вокруг прудов, скверов, парков и лесопарков, пригвождена столица к карте железнодорожными вокзалами, автовокзалами, Кремлёвскими стенами, православными храмами, стадионами, архитектурными наследиями, изрисована столица пробками, перекрытиями, редкими свободными дорогами. Десятки миллионов глаз круглосуточно видят её – яркую, накрашенную, перекрашенную, закрашенную, в тоннах макияжа, в миллионах косметических уколов. Десятки миллионов глаз закрываются каждую ночь – уставшие, заблудившиеся, разочаровавшиеся, счастливые, потерявшие, обретшие, бедные, богатые алчные, обманутые. Каждый день десятки миллионов глаз – новые десятки миллионов глаз. Только столица всё та же.
Потрёпана Москва. А как иначе? Что будет с тобой, когда уже глубоко разменяешь девятую сотню лет? Вот и растут с каждым годом новые кольца, будто круги под глазами от усталости. Взъерошена Москва расходящимися из центра шоссе и автомагистралями, запутана построенными и строящимися заново развязками, распутаны перепутанные трассы высоковольтные, трещат на ветру и под ним. Хроническая усталость превратилась в апатию, которая умело скрыта под тоннами неонового макияжа. Апатично смотрит Москва на десятки миллионов людей, которые открывают и закрывают глаза каждый день, смотрят на Москву, смотрят под ноги. Провожает Москва сотни тысяч уезжающих, сотни тысяч приезжающих своим ничего не видящим взглядом. Вздыхает Москва куда-то вверх огромными трубами своих ТЭЦ, затягивается крепко выхлопными газами толкающихся в пробках машин, сплёвывает в обмелевшую реку с безликим безразличием, выражая своё безразличие, отражаясь безразлично в безразличных мутных водах. Сколько всего было прожито и пережито за столько сотен лет!
Каждое утро просыпаются столичные миллионы людей на побережье асфальтового моря. Стягиваются на это побережье ещё сотни тысяч, если не миллионы, из близлежащих регионов, спешат успеть занять самое тёплое и удобное место. Единственный и неповторимый российский курорт финансового края. Москва разворачивает пестрящие плакаты руками тысяч маркетологов и аналитиков, чтобы притянуть к себе на асфальтовое побережье максимально возможное количество людей и машин. Липнут люди липко друг к другу в общественных транспортах и руками к рулю, липнут люди к ручкам дверей и кнопкам лифтов, липнут люди к своим рабочим местам, липнут люди с усиленным желанием поскорей отлипнуть. Липнут люди к своей жизни. Потому что хочется греться под лучами солнца на побережье асфальтового моря, а не мёрзнуть под промозглым ветром забытой глубинки.
Каждое утро извергаются подземные вулканы потоком людей, разливая их лужами и потоками возле выходов из метрополитена. Только вот не застывают они, продолжая своё движение. Нет над всеми этими людьми никакого гомона, только шуршание пальто, плащей, курток, сапог, ботинок, туфель, пакетов, сумок, зонтов. Стремятся люди поскорее прочь от жерла вулкана, к местам своим насиженным и привычным. Никто не смотрит из этих людей по сторонам, все утыкаются в свои телефоны, наушники, мысли. Только слышен прибой городской на побережье асфальтового моря. Кто же слышит этот прибой? В раковинах наушников нет никакого эха – сплошной бит. Десятки миллионов ушей слушают свой уникальный, который им предлагает набор алгоритмов в приложении. Специально для вас, сударьслэшсударыня.
Каждое утро десятки миллионов ног торопливо скидывают тапки, переминаются босиком, одеваются в носки и обувь, торопятся по лестницам или стоят у дверей лифтов. Суетливо десятки миллионов ног случайно наступают друг на друга, оставляют смазанные следы, отряхиваются от грязепылеснега, промокают насквозь, промерзают до гвоздей в каблуках, стираются печально до крови. Носят десятки миллионов ноги в два раза меньше миллионов тел, поднимают эти носимые тела по утрам, тащат тела по вечерам, устало раскидываются возле кроватей и диванов. Разъедаются десятки миллионов ног раскиданными реагентами, просушенной пылью с песком, распухают в тепле, съёживаются в холоде. Десятки миллионов ног всего лишь выполняют рутинную работу, которую вечером хочется с себя скинуть, ведь утром начнётся новый круг, не предвещающий ничего нового.
Десятки миллионов людей собирают свои десятки миллионов глаз, ног, рук в кучу, начиная свой каждый новый столичный день. Смотрит на десятки миллионов людей столица безразлично, спрятав свою хроническую безразличность за свежую штукатурку искусственного радушия.
Иванов Иван Иванович, человек с шаблонным именем (зато как удобно списывать с образцов, ничего не изменяя!), 28 лет от роду (время неумолимо, но до девяти московских сотен никогда не дотянуть), проживающий в Москве 7 год (столица заманила своими искрящимися билбордами с далёкого южного побережья северного моря), не женат (всё ещё впереди), без детей (с этим пунктом сложнее), построивший карьеру в коммерческом департаменте ИТ-компании (никуда кроме продаж после переезда в столицу даже не планировал, военное образование мало кому интересно, вот и пошёл вверх из менеджера по продажам), с постриженной под ноль головой (военное прошлое ни при чём, спасибо деду по материнской линии за алопецию, хорошо, что форма черепа правильная), с лёгкой небритостью на лице (на самом деле уже недельной, у него волосы так странно то ли растут, то ли не растут), ростом то ли 1,85 метра, то ли 1,83 метра (никогда не понимал, зачем нужны точные показания, кроме как для пошива одежды на заказ), с лёгкой сутулостью (даже до 28 лет могут происходить события, которые способны согнуть), с проездным в кармане (и с чёрным автомобилем возле подъезда, ключи от которого небрежно валяются в коридоре на полке), с неизменной чёрной кожаной сумкой то в одной руке, то в другой руке (всегда с собой на работу какие-нибудь фрукты, все документы и ключи с телефоном в боковом кармане, а на дне сумки флакон туалетной воды), с блуждающей улыбкой на лице и хорошим настроением (он относился к тем людям, которые легко просыпаются ранним утром, полные сил и энергии).
Ваня пробирался сквозь метро и миллионы людей на работу. Он не затыкал свои уши наушниками, давно оставил эту привычку где-то позади, спутав провода наушников навсегда в какой-то коробке в недрах квартиры. Ваня рассматривал людей. Вглядывался в их отрешённые, сосредоточенные, задумчивые, улыбающиеся, кусающие губы, хмурящиеся, потерянные, растерянные, извиняющиеся, рассерженные, измученные и многие другие лица. Скользил по ним, будто сквозняк по метро. А если взгляды случайно встречались, тут же отскакивал своим взглядом как шарик в бильярде после удара. Ведь никто не любит смотреть в глаза незнакомцам. Да и знакомцам тоже. Ваня знал. Он всегда, разговаривая с собеседником, смотрел ему в глаза и очень редко они встречались взглядами. Только женщины не боятся смотреть. Тоже ищут что-то всё время. Выискивают. Цепляют. Ловят.
Ваня весьма искусно лавировал внутри толпы, не задевая никого руками и ногами, опережая многих в тараканьих бегах от вагона метро к эскалатору наверх. Он всегда шёл слева, потому что не любил, бестолково замерев стоять на ступеньках эскалатора и ждать, когда усердный механизм привезёт его наверх. Ваня шёл по левой стороне наверх, обгоняя стоящих справа, догоняя стоящих впереди. Заполняйте обе стороны эскалатора. Экономьте время. Уважайте других. Правила и законы в России весьма интересны с точки зрения их содержания и исполнения. Всегда перед эскалаторами пробка. Всегда хотят все встать в одну колонну. Всегда есть те, кто торопится и скачет вверх по ступенькам. Как будто сейчас закончится воздух в лёгких и нужно скорее выбраться на поверхность. И вдохнуть. Тффаааааа.
Возле выходов из станций метро расчистили место, убрав все незаконные и законные постройки для успешной и неуспешной торговли. Сделали так, чтобы застоев в подземных переходах не было, чтобы свободнее происходило извержение из подземного вулкана на поверхность. А ведь не так давно выходы из метро были обставлены какими-то непонятными ларьками, переполненными скупкой и продажей, огромным количеством людей, одетых в рекламу, раздающих рекламу, выкрикивающих рекламу. Кипела жизнь вокруг жерла вулкана. Теперь же вся незаконная деятельность до последнего микроорганизма вокруг выходов из метро выжжена благодаря стараниям градоначальника.
Ваня проходил каждый рабочий день утром и вечером, а если были встречи вне офиса, то и днём, по раскидистому подземному переходу станции метро «Авиамоторная», лавируя между потоками и колоннами в кафеле, смотря на пустые глазницы недавно отстроенных ларьков, смотря на пульсирующие светом, ширпотребом, кофе и дешёвыми вещами действующие ларьки, изредка думая о том, как они под землёй умудряются ходить в туалет. Выходил из подземного перехода каждое утро и заходил в небольшой магазин, где продавали кофе и сэндвичи с салатами. Где же старые добрые бутерброды? Такое слово давно в столице забыто. Сэндвичи и брускетты пришли на смену. Бутерброды были с колбасой, а сэндвичей таких нет, минимум с ветчиной. И на каждом углу кофейни. Разве столько кофе можно выращивать? Ваня кофе не любил и старался его не пить, только при какой-то необходимости – поддержать разговор или повлиять на давление. Поэтому он покупал только сэндвич и отрицательно отвечал на вопрос продавца о стаканчике кофе, выходя практически вместе с отрицательным ответом на улицу.
Немного дальше от этого магазинчика стоит светофор под мостом, который регулирует редкие машиноавтобусогрузовики и нескончаемый поток людей, которых выплёвывают подходящие каждые несколько минут электрички, спешащие с утра из области под уютное длинное крыло Казанского вокзала. Отдышавшись под этим крылом, электрички уже не спеша следуют в депо или обратно в более тихую и размеренную Московско-Рязанскую область.
Этот светофор под мостом настолько мал и слаб, что не может сдерживать долго постоянный и большой поток людей, люди из этого потока всегда норовят расплескаться за края бордюров, словно кипящая вода в кастрюле с закрытой крышкой, случайно задеть проезжающие автомобили, спешно пробежать перед чьим-нибудь капотом.
Сегодня возле этого немощного светофора на искусственном пригорке из вырытой земли стоит гармонист. Он одет в обветренную грязно-зелёную куртку, странно-коричневые штаны, серо-чёрные ботинки, на лице пытаются мимикрировать под кожу светлые усы, а на голове довольно сидит, сияющая начищенным самоваром, новенькая чёрная кепка с нелепой радужной бегущей строкой из светодиодов. Роста гармонист невысокого, поэтому ему подойдёт такое немного уничижительное определение – мужичонка. У этого мужичонки на лице блаженная улыбка, взглядом он старается зацепиться за чей-нибудь проходящий мимо взгляд, словно скалолаз за следующий на пути к вершине выступ. Но никак не может зацепиться, потому что люди в своём большинстве не смотрят в глаза. Это мужичонка давно подметил.
Ваня остановился на противоположной от гармониста стороне дороги, вылавливая звуковые волны гармони из огромных прибойных волн приходящих и отходящих электричек. Этот пешеходный переход всегда немного раздражал Ваню, потому что люди на нём были не людьми, а толпой, норовящей совершить суицид под колёсами проезжающих машин. Он смотрел на мужичонку с неподдельным интересом, потому что такого колоритного персонажа он ещё не встречал, хотя живущих в Москве и гуляющих по улицам, редко можно чем-то удивить, практически даже невозможно.
Мужичонка лихо отплясывает пальцами на клавишах мотивы известных танцевальных хитов из разных десятилетий прошлого века, словно в последний раз, даже ощущение возникает, что клавиши гармони вот-вот начнут разлетаться в разные стороны чёрно-белыми тире и дефисами. Возле ног гармониста стоит сумка с раззявленным нутром и картонная табличка с надписью: «Любые праздники. Любой репертуар». Кто-то в Москве пользуется услугами гармониста? На предложение есть спрос, иначе не поставил бы табличку.
Немощный светофор отчаянно в миллионный раз за это утро показал красный свет, который остановил всего лишь одну машину перед бурлящим потоком людей через дорогу. За рулём автомобиля зелёного цвета и компактных размеров находилась девушка, лет тридцати на вид. Она открыла окно со стороны пассажира, выключила игравшее до этого светофора радио, закурила длинную и тонкую сигарету. И не тронулась с места, когда светофор сменил свой красный свет на зелёный, миновав жёлтый. Сзади кто-то раздражённо плюнул ей в спину гудком, на что она вальяжно включила в ответ аварийную сигнализацию, не сдвинувшись с места. Девушка прищурилась и впилась взглядом куда-то в гармониста, периодически поднося сигарету, чтобы затянуться и отпустить на волю дым, который так торопился сбежать из сигареты. Её взгляд намертво замер в направлении гармониста. Пешеходы не успевали заметить, что девушка в зелёном автомобиле стояла уже несколько смен светофора, а именно пятнадцать. Гармонист тоже не замечал эту девушку, продолжая так же самозабвенно улыбаться и усердно плясать пальцами по старым клавишам, автоматически цепляясь взглядом за проходящих людей.
Ванина Анастасия Викторовна, девушка за рулём зелёного автомобиля (сама сдала все экзамены для получения водительского удостоверения, с восьмого раза, без взяток), 32 лет от роду (по ней и не скажешь, выглядит моложе), коренная москвичка (исчезающий вид, тщательно берегущий своё родство со столицей), замужем (брак весьма сомнительный по качеству), без детей (потому что брак сомнительный по качеству), блондинка (самая настоящая, но не только с мозгами, да ещё и с работающим серым веществом на зависть многим вокруг), обладательница нескольких высших образований (психолог и филолог основные, остальные образования были вызовом самой себе), обладательница вредной привычки (курение было её страстью, даже не привычкой, а употребление красного вина она вообще за вред не считала, оно разжижает кровь), обладательница пухлого красного ежедневника (который обновлялся каждый год, не меняя цвет, обновляя содержимое, которое являлось личной жизнью её клиентов в психологическом центре).
Настю гармонист привлёк своей простотой и самобытностью. Она сама причастна к творчеству – занимается поэзией и живописью. Люди творческие всегда овладевали её вниманием, потому что хочется разглядеть их поближе, понять, что ими движет, разглядеть их талант, ведь через него можно увидеть настоящую душу (пусть и звучит это несколько не по-научному, не так, как мог сказать бы человек с пятью образованиями, да и что дают образования, только дипломы, и теоретические знания, а дальше всё опытным, эмпирическим путём, пусть и полным преград и ошибок). Насте всегда был интересен источник любого творчества – ведь у всего есть первопричина и начало, а люди творческие обязательно люди истеричные, иначе не было бы никакого творчества (хорошо, что произошла с ней эта самая психология, сначала сама в терапию, потом вынырнула, решила получить образование, пойти и что-то дать людям, помочь им разобраться, да и самой бы разобраться). Сейчас она задумчиво сидит в машине, закуривая третью сигарету, слушая такие знакомые мелодии из детства и юношества, смотрит на бегающие глаза в глубине глазниц мужичонки, блуждающую под слабозаметными усами улыбку, торопящиеся по зебре пальцы.
– Так и надо, – её губы непроизвольно превратили мысли в звуки, пропустив языком слова наружу.
Настя всегда одобряла и подбадривала такое отношение и поведение (так и надо, разрывая меха, выворачивая наизнанку душу, не обращая внимания на прохожих, на насмешливые взгляды, потому что кто они такие, да никто, проходящие в задумчивости мимо люди, случайно находящиеся в моменте рядом, да они завидуют, я точно знаю, ведь только зависть выглядит жестокой и нелепой, эта кепка у него, прям памятник независимости и свободе, пусть бы и все такие были, проще смогли бы жить, никого не убивая, а так всё время гонится человек за чем-то мнимым, а вот гнаться не надо, остановитесь хоть на несколько мгновений, вот так, на пригорке, в нелепой кепочке, усы свои не сбрейте, чтобы смешно смотрелись, и попробуйте), потому что душу открывать умеют не все, но открытая душа, без потёмок, помогла бы многим вокруг. Ведь, если ты себя не любишь, как тебя смогут полюбить окружающие? Если ты себя не принимаешь, как тебя могут принять окружающие? Она слушала эти мелодии из прошлого, которые ей чем-то напоминали старичка, пытающегося отплясывать под современные мотивы, слушала и улыбалась тому, насколько они искренни и открыты.
Настя ехала на предстоящее собрание (может и не собрание, может какая-то даже коллаборация, ведь объединены одной целью, пока правда не понятно, как это всё будет происходить, как все друг друга воспримут, примут, а примут ли, не знаю, но надеюсь, главное начать) людей по интересам – она организовала психологическую группу, в которую входят люди творческие, самовыражающиеся посредством творчества и решающие внутренние проблемы так же посредством творчества. Эта проектная группа только-только появилась на свет – сегодня предстояло первое собрание в реальной жизни, до этого все вместе они существовали только в рамках группы социальной сети, а ещё раньше всех участников объединяло знакомство с Настей и ещё парой психологов. Настя очень сильно волновалась, потому что она давно взращивала идею о том, чтобы как-то объединить всех этих людей, с которыми она встречалась один на один, она считала, что поможет всем – и даже в чём-то себе – разобрать на атомы тот страх, который сковывал творческую душу.
Настя смотрела на гармониста, его смешную кепку, его пригорок, докуривала четвёртую сигарету, медленно растягивая дымное удовольствие (гармониста пригорок похож на Голгофу, только не распинайте его, а они смеются, в глазах смех, во рту смех, но не вслух смех, моя группа тоже, как кучка, только современная, тоже будет могучей, если не распнут, поживём и увидим), потеряла из виду время, наслаждалась этой непосредственностью и самобытностью. Но пора было ехать, она отключила аварийный сигнал, сняла автомобиль с ручного тормоза, одновременно с нажатием акселератора, сняла свой прикованный на время к гармонисту взгляд, практически тут же ударила по педали тормоза, потому что почти на капот уселся какой-то высокий парень с кошачьей улыбкой, немного оттопыренными ушами и извиняющимся видом.
– Премного извиняюсь, – услышала Настя в ещё открытое пассажирское окно и снова надавила на акселератор, когда этот парень спешно вернулся на тротуар.
Родион Сергеевич Запашный, высокий парень с кошачьей улыбкой (улыбается всегда и везде, стараясь вызвать доверие и расположить к себе собеседника), 25 лет от роду (с виду молодой, но уже умудрённый жизненным опытом, слегка уставший от рутины и знающий все премудрости жизни), ростом 1,91 метра (всегда приходится немного наклоняться в метро, заходя в вагон, словно поклон сразу приветственный всему вагону отдаёшь), холост (ещё слишком молод, нужно нагуляться вдоволь), состоящий в отношениях (хорошая девушка, но всё же тянет немного по сторонам посмотреть и потрогать), без детей (в надежде на то, что неожиданностей через несколько лет не возникнет), с харизмой (ведь недаром день рождения в августе, лев, как никак, обязывает быть импозантным мужчиной, покоряющим дамские сердца), с кожаной сумкой в руке (всегда с собой полупустая сумка, в которой сиротливо болтается карта для проезда в метро, банковская карта, кредитная карта, пачка сигарет и зажигалка), с наушниками в ушах (очень не очень слушать происходящее вокруг).
Родион Запашный стоял возле светофора и улыбался вслед зелёному автомобилю. Он считал себя максимально обаятельным и привлекательным, испускающим такую ауру, от которой у любой девушки подкашивались ноги и любое высокомерие, бросая её в объятия харизматичного Родиона. Смотря на след автомобиля, который уже уехал и затерялся за домами и поворотами, он подумал о том, что лучше бы она его сбила, потом повезла бы в больницу, он бы её очаровал, возможно, что-то бы да и вышло, она бы дождалась его из приёмного покоя, где для более героического вида он попросил бы симпатичную медсестру наложить ему повязку, а может и гипс, вышел бы с серьёзным лицом из приёмного покоя, сел обратно в её автомобиль, она бы принялась расспрашивать, восклицать, и тогда можно было бы на заднем сиденье…
Родион насколько зафантазировался, что чуть ли не сел на капот ещё одного автомобиля на том же светофоре, под те же какие-то рваные и грязные звуки гармошки из рук какого-то смешного усатого мужичка, который ещё и картонку со своими царапками под ноги кинул. Лучше бы работу нашёл, а не раздражал бы людей с утра, и так утреннее настроение не самое фееричное, нелепая музыка добавляет раздражения. Родион стремительно перебежал дорогу на красный сигнал светофора для пешеходов, чтобы поскорее купить большой стакан кофе, «американо», без сахара, закурить сигаретой, окончательно проснуться.
Родион грациозно, как лев, шёл на работу, не спешил, потому что вышел из дома как-то рановато, время не рассчитал, а в офисе появляться раньше положенных 9 утра не очень-то ему и хотелось. Он считал, что не стоит переусердствовать, ведь есть распорядок дня, который оглашает начало рабочего дня в 9 часов утра. Хотя в большинстве случаев он опаздывал. Ну нет, не опаздывал, а задерживался по причине того, что транспортная обстановка в шумящей столице Российской Федерации весьма сумбурна и не поддаётся точным просчётам. Вот даже взять сегодняшнее происшествие – он с большой долей вероятности мог бы оказаться внутри зелёного автомобиля, с симпатичной блондинкой за рулём, на пути в больницу, а такой случай явно тянул на прибытие в офис после обеда или даже отгул в счёт больничного, как-то так.
Перейдя дорогу и купив себе большой стакан чёрного, как мгла, кофе, Родион решил пойти через сквер, а не вдоль железнодорожных путей, потому что так будет немного дольше, время сможет подбить как раз к 9 утра. В этом сквере каждое утро слетались на лавки заядлые алкоголики этого района Москвы. Покусанные пчёлами, они разговаривали и смеялись своими ужасно покорёженными от алкоголя голосами. В их простой жизни существовало только одно желание – поскорее выпить. Родиона передёрнуло от их внешнего вида и их развевающейся на несколько метров вокруг ауры, он скользнул взглядом в сторону железнодорожных путей и увидел идущего на работу Ваню Иванова. Они работали вместе, но не были хорошо знакомы. Ваня казался Родиону человеком закрытым, потому что когда они встречались в офисных коридорах, то у Вани всегда было серьёзное лицо, отрывистые реплики с трудом от него отходили, словно намертво приклеенные. Родион знал, что Ваня Иванов хорошо общается с генеральным директором, вроде как даже друзья, вроде как даже давно. Ваня при Родионе занял должность заместителя генерального директора и отвечал за развитие бизнеса в продуктовом направлении их ИТ-компании. Родион даже пересекался с ним по работе в проектах, по-своему завидовал тому, что Ваня вырос в компании, начав с менеджера по продажам, старался его разговорить, но у него плохо получалось, Ваня не поддавался выдаче информации о себе самом.
Родион считал, что именно такая закрытость является причиной всяческих слухов и сплетен про Ваню. Говорили, что он отмороженный бывший военный, который умеет только отрывисто командовать, лая на подчинённых, что он не дружит ни с кем, потому что никого не уважает, считает себя выше других. С виду так и не скажешь. Хотя как в шутке есть доля правды, так и в сплетнях есть своя правда, ведь они не рождаются из пустоты. Всё же Ваня вызывал у него какое-то сомнительное чувство лёгкой неприязни, похожей для кого-то на зависть. Только он никому не завидовал. Время Родиона ещё настанет!
От железнодорожных путей до Родиона донеслась целая симфония громких звуков – частые гудки электрички, визг тормозов, крики людей, какой-то металлический грохот.
Ваня шёл вдоль железнодорожных путей, мимо касс, мимо покосившихся от времени ларьков, мимо спешащих прочь от турникетов людей, вдоль метрового железного забора, который ограждал сквер – с великолепным названием «Новый» – от проходящего потока людей из электричек, но не ограждал этот сквер с его фонтаном и лавками от местной когорты алкоголиков. Они каждое утро бросались в поле зрения Вани. Маргиналам абсолютно нечего терять. Жизнь проста. Как пятьдесят помятых рублей. Нужно найти где-то денег. Потом найти магазин. Трясущимися руками залить огненной воды. Мотор заведётся. Тепло и беззаботность вновь коснутся тел. Ваня не знал точно, стоит ли завидовать такой беззаботности, потому что долгосрочная перспектива такого времяпрепровождения полноценно ему была не ясна. Выглядит примитивно. А разве не была жизнь примитивна в принципе раньше? Нужно было искать себе пропитание. Только в этом и заключался смысл. Пропитание и кров. И семью. Которым тоже нужны были пропитание и кров. И продолжать род. Снова искать пропитание и кров. И не задумываться о каких-то материях. Пьяный лающий смех, оставшийся где-то сбоку и позади, будто бросался на мысли Вани.
Будь как все, не выделяйся. Лаешь с маргиналами – лай. Идёшь в толпе – иди. Ваня увидел мелькнувшего за железным забором вдоль железных путей Родиона Запашного, с которым они работали в одной компании под говорящим названием «Вперёд!». Родион ему казался человеком с высоким мнением о себе, считающим себя всегда правым и не способным на ошибки. Так ему казалось со стороны, хотя близко он его не знал, мог оценить только по рабочим моментам. Непоколебимость и уверенность разновидность свободы. Никогда не ошибаешься, всегда есть всему объяснение, причём никак не связанное с тобой. Чем не свобода? Ваня всегда находился в каких-то поисках, сомнениях, неуверенности, попытках разобраться, выяснить истину. А зачем? Можно жить в своей голове. Можно не искать никаких ответов. Считать, что это вокруг всё не такое, какое-то квадратное, а не ты с каким-то особенным взглядом.
Люди по своей природе не могут быть свободными. Не хотят быть свободными. Ваня это улавливал какой-то частью своего разума. Или души. Душа разум, дышала душа. Никто не свободен, все зависимы. Люди, например, зависимы от жизни. Не будет жизни – не будет людей. Это основной довод не в пользу свободы. Как жить в нынешнем мире, отбросив от себя деньги, социум, одежду, образование? Даже маргиналы эти лающие не свободны до конца – им нужны деньги, пусть немного, пусть они будут довольствоваться звенящей и брякающей мелочью, но необходимость есть. Можно красть? Тогда изолируют от общества, от чистого неба над головой. Нет никакой свободы. Люди сами придумывают себе зависимости.
Визг тормозов электрички и беспорядочные крики разогнали мысли Вани, словно суетящихся на дороге воробьёв.
Семёнов Антон Андреевич, генеральный директор компании «Вперёд!» (создал сам, до этого работал менеджером по продажам в небольшой ИТ-компании, а ещё до этого работал инженером в телекоммуникационной компании), 34 лет от роду (впереди вся жизнь, 34 тянут на 24), женат (с женой познакомились благодаря работе, долгое время скрывали, потому что она работала в международной корпорации и вела компанию Антона, как партнёрский менеджер), детей нет (ещё так много нужно сделать, прежде чем заводить детей, нужно быть полностью готовым, чтобы обеспечить их жизнь, и вдоволь перед семейной жизнью попутешествовать), с постриженной головой под ноль (давно выработанная привычка, никакие залысины по бокам здесь не при чём), с квартирой недалеко от работы (купил двухкомнатную хрущёвку ещё на премию менеджера, в стареньком жилом доме, но зато не только не за МКАДом, но и неподалёку от «трёшки»), с красным спортивным мерседесом (всегда любил скорость, первую машину помял полностью вкруг, будто скомканный лист бумаги, всегда любил выделяться, ведь красный цвет обращает на себя внимание).
Красный спортивный мерседес нарушал правила дорожного движения, стремительно обгоняя застрявшую в горле шоссе утреннюю пробку по трамвайным линиям, проходящим рядом. За рулём автомобиля сидел проснувшийся десять минут назад Антон, который спешил на работу в офис, где работал уже десятый год генеральным директором. Странное словосочетание – работать генеральным директором. Для многих это даже не работа, а сплошной отдых, который прерывается только на подписание каких-то документов в нарядной папке синего цвета. Наверное, нынешнее поколение на вопрос: «Кем вы хотите стать?», вместо космонавтов-таксистов-пожарных-милиционеров будет выбирать генерального директора. Ну или блогера. Потому что оба ничего не делают и зарабатывают целую кучу денег.
Каждое утро навигатор показывает Антону, что время в дороге до офиса составит 20-25 минут, потому что весь небольшой путь залит осенними красками от невинно-жёлтого до чёрно-бордового, но каждый раз Антон сокращает это время до 7-10 минут, практически пролетая мимо стоящих автомобилей по трамвайным линиям, разворачиваясь через сплошные, выезжая на встречку. Антон ненавидит пробки. Антон ненавидит стоять на месте. Ему всё время нужно куда-то стремительно лететь, ловя сердцем адреналин.
«Жизнь – это встречный эскалатор. Если ты стоишь на месте, то уедешь вниз. Если будешь идти, то останешься на месте. Для того, чтобы продвигаться вперёд, нужно бежать», любимая фраза Антона, которую он показывал всем, ввинчивая крепким саморезом в гипсокартонные умы.
Антон любит свою работу. Некоторое время в Москве он работал наёмным работником в нескольких компаниях, начинал с инженера в телекоммуникационной компании, потом наступил момент, когда в его сознании мелькнула мысль о том, что нужно идти своим путём, нужно самому прокладывать дорогу, не следовать чьим-то указаниям. И Антон пошёл в налоговую, чтобы открыть своё первое юридическое лицо. В кармане была тысяча долларов, совсем рядом был друг детства, который ничего не понимал в происходящем, но готов был помогать во всём Антону, был снятый строительный вагончик, в котором Антон решил наладить сборку компьютеров, и всё. Ах да, ещё вера. Вера в то, что Антон выбрал правильный путь.
В это утро красный мерседес резко был пойман такого же цвета светом светофора под мостом. Перед взглядом Антона посыпались люди. В этот короткий миг остановки Антон усиленно листал фотографии и публикации социальных сетей на мобильном телефоне, бесцельно рассматривая чужие жизни, выгоняя прочь стоящее на месте время. Он ненавидел стоять, ему нужно было обязательно чем-то занимать себя, в такие моменты социальные сети всегда услужливо оказывались рядом.
Визг тормозов электрички и неразборчивые крики людей вырвали Антона из объятий телефона, он попытался сфокусироваться на источнике звука, но тот был вне зрительной досягаемости. Загорелся зелёный и машина в ответ проверещавшим откуда-то звукам взвизгнула резиной и промчалась в поворотах, оставляя позади так и не увиденную Антоном неразбериху.
Науменко Максим Васильевич, музыкант (не по образованию, а по состоянию души), 27 лет от роду (предпочитающий не думать навязчиво о том, что в мире существует клуб 27, в который зачисляют музыкантов), не женат (мама всё время занимается сводничеством с дочерями своих многочисленных подруг, но Макс так никого пока не встретил, чтобы перехватило дыхание и захотелось провести остаток дней вместе), без детей (хоть и музыкант, но не популярный рок-н-рольщик, поэтому нет никакой толпы поклонниц, рвущихся за сцену), с медиатором в кармане штанов (даже при отсутствии гитары в чехле за плечом, он всегда с собой брал пластиковый треугольник, как какой-то талисман), коренной москвич (ничего в этом выдающегося нет, скромная территориальная принадлежность, не более того), с твёрдыми подушками пальцев левой руки (постоянная игра на гитаре закаляла слух и пальцы, он не мог представить себя без инструмента в руках, потому что именно гитара была его проводником в настоящую жизнь).
Сегодня был совершенно обычный, ничем не примечательный, ничем не отмеченный, всеми замеченный день. Таких дней уже было сколько-то тысяч и сколько-то тысяч ещё будет. Но всё же сегодняшний день выделяется из всех этих тысяч – Максима пригласили на прослушивание в проект «Музыка в метро». Мама постаралась. Максим немного поморщился, узнав, что без его ведома мама отправила заявку, а потом пришло и подтверждение. Зачем всё это нужно? Он понимал, что мама хочет, чтобы как лучше, чтобы что-то поменялось, правда, у него самого не было желания что-то менять, нужно сделать ей одолжение, съездить туда, где на тебя будут смотреть члены жюри, оценивать твою технику игры, артистичность, тексты, не уходящую с лица улыбку. Что там ещё посмотрят? Возможно, потребуются анализы. На Арбате было для Макса намного проще – никаких тебе официальных заявлений, разрешений, одобрений, согласований, крестиков, транспарантов, встаёшь там, куда тебе удобнее, забываешь обо всём, и погружаешься в песни. Максиму становилось легко и уютно, когда он отпускал своё творчество в свободное плавание, в открытое общество, проходившее мимо, звуковые волны плескались, иногда переходя в шторм. Они дарили свободу. Нигде не было так свободно, как во время исполнения уличных песен. Макс даже сделал себе две татуировки на левой руке, на одной были нарисованы ноты его любимой песни, а на второй изображён гитарист с вырванным из груди сердцем, который символизировал оголенность истинного творчества. Каких-то больших денег на своём творчестве Макс не зарабатывал, да он и не ставил перед собой цели хоть какой-то коммерциализации своих песен. У него была стабильная работа инженером в газовой компании, где он получал скромный оклад и изредка такую же скромную премию. На работе он делал только то, что от него ждали или напрямую говорили, не больше, потому что напрягаться не было никакого смысла. Работа для Максима была жизненной необходимостью, потому что в современном мире нужно обменивать деньги на блага цивилизации в виде проживания в тёплой квартире, возможности использования сотовой связи и интернета и хоть какой-то еды. Творчество не было способно генерировать деньги, да и не для того Макс этим занимался. Он жил в бабушкиной квартире, оставленной ему в наследство, как единственному внуку, что сильно сокращало требуемые минимальные расходы на поддержание жизни физической оболочки в Москве. Макс любил в разговорах препарировать себя же на физическое и духовное, гордясь тем, что посвящает себя больше духовному, творческому, независимому. Он считал, что настоящее творчество не должно быть испорчено деньгами, планами продюсеров, рекламными кампаниями, планами выходов синглов и альбомов. Настоящее творчество не имеет рамок, границ и обязательств. Для настоящего творчества нет правил. Эти мысли хаотично перемешивались в сознании Максима, толкая его приезжать на Арбат, получать настоящее удовлетворение от своих песен, аплодисментов неизвестных прохожих, одобрительных улыбок, лёгких кивков, пронзительных и не безучастных взглядов. А вот проект «Музыка в метро» ему казался как раз теми самими рамками, правилами, где за тебя выбрали, на какой станции метро и где именно нужно встать, чтобы пассажиры слушали музыку, какой репертуар играть, чтобы никак не нарушить потока сознания пассажиров, не задеть их различных взглядов, не быть неуместным в архитектурной композиции станции. Только из-за мамы. Она всегда старалась для него.
Макс принципиально не платил за проезд в электричке. Железнодорожная станция «Новая» находилась в пяти минутах ходьбы от его дома, а он до платформы шёл все десять минут, потому что обходил серый металлический забор, которым попытались оградить железнодорожные пути от несанкционированных пассажиров. Обходная тропинка была хорошо протоптана такими же борцами за светлый коммунизм. Макс всегда на улице ходил в наушниках, погружая себя в звуковые волны, отключаясь от реального мира, оставляя только чувство навигации. Он не любил звуки других людей, их разговоры, шум машин, ещё сильнее грохот проходящей мимо электрички. Он ходил практически всегда по одним и тем же маршрутам, поэтому его сознание не нуждалось в активной работе навигации. Капюшоном толстовки он сужал зону видимости, чтобы сложнее было заглянуть в его лицо и увидеть хоть что-то. Зачем внешнему миру рассматривать его? Когда надо, Макс сам ему откроется. На Арбате именно этим и занимается, для всех остальных мест – он призрак.
Сегодня Макс абсолютно так же обходил длинный металлический забор, как и в тысячах днях позади, купался в звуковых волнах, укрывался под капюшоном, максимально скрывался от окружающего его мира. Тем более, что маршрут был предельно простым – на электричке до Казанского вокзала, там нырнуть в подземку, простоять на эскалаторах и в вагонах, следя взглядом за мелькающими мимо платформами станций. Внутри как-то было неспокойно от предстоящей то ли встречи, то ли прослушивания, то ли ещё не пойми чего. Мелькнула мысль, что не стоит ехать в эту метромузыкальную контору, вместо этого поехать снова на тот же самый знакомый Арбат, почувствовать свободу и счастье, чтобы выходной на работе не был взят зря. Но Макс очень сильно уважал и любил маму. Она всегда старалась.
Макс подошёл к торцу платформы, которая нависла над ним своим выпуклым, словно пивное пузо, забором, который по инженерной задумке должен был как-то предотвратить доступ несанкционированных пассажиров, но они смело забирались со стороны путей, где никаких заборов не было. На какие-то секунды Макс замер, стоя у торца платформы. В наушниках заиграл трек «Crazy Train» в исполнении великого и ужасного Оззи Осборна. Он остро почувствовал гитару в чехле, которая стала за эти долгие годы верной спутницей, которая рвала вместе с ним свои струны, от души, от сердца, со всей силы. Эта гитара прошла вместе с ним сотни, если не тысячи, километров, в тысячах прошедших дней, тряслась в электричках, перекрикивая железный стук колёс и человеческий гул, обдувалась ветрами и обжигалась солнцем на Арбате. Эта гитара так же любила свободу, радостно выпрыгивая из чехла сразу Максу на руки, словно опьянённая от счастья невеста. Макс ей никогда не изменит, они вместе состарятся. И только смерть их сможет разлучить.
Макс почувствовал, как подкатывают куда-то к горлу души новые слова новой песни. У него часто так – в самом неподходящем месте, в самое неподходящее время. Ведь на электричку может опоздать. Может стоит опоздать? Не зря же второй раз об этом подумал. Он торопливо достал мобильный телефон, открыл заметки. Трясущаяся рука выписывала трясущимися пальцами ровные буквы, слова и строчки. Без знаков препинания, без абзацев, без строфы на одной строке, всё в кучу, одним предложением, пока не забыл, пока что-то щёлкнуло. И только смерть их сможет разлучить. Безумное соло безумного Оззи в его безумном поезде. Будто торопило все слова вывалиться из головы Макса в телефонные заметки. Пусть слова тоже сходят с рельс.
Макс закончил складывать слова в цифровую копилку. Полегчало. После того, как он заканчивал писать очередные слова очередной песни, ему становилось легко – плечи опадали, расправлялись, в груди становилось больше места для вдоха, голова становилась лёгкой, глаза смотрели уже больше, чем на 180 градусов. Макс был доволен – день начался плодотворно. Но нужно ускоряться – может опоздать. Он подошёл к краю платформы со стороны путей. В ушах верещал припев. Схожу с рельс на сумасшедшем поезде. Вперёд. Руки подняли тело по пояс. Резко положение тела в пространстве изменилось. Какой-то непонятный сильный удар. Мелькающий асфальт платформы и ноги. Огонь в груди, в боку, внутри, снаружи. Звёзды в глазах. Какая-то странная мягкость всего тела. Как-то влажно и тепло. Где гитара за спиной? Почему рот не открывается? Так хочется закричать! Тишина и мгла. Система навигации отказала.
Перекинутый через железнодорожные пути мост держал своей спиной людей, которые остановились, чтобы посмотреть на происходящее внизу, на платформе. Платформа тоже была переполнена людьми, которые что-то рассматривали, прикрывая руками рты, хватаясь за головы и телефоны. Электричка сбила парня с гитарой, который теперь был где-то под её колёсами, а она остановилась в середине платформы. Электричка даже не заметила тяжести его тела, сопротивления в нём жизни, желания продолжать жить и творить. Электричка молча нависла своей окровавленной мордой – то ли от краски, то ли от музыканта – над невидимым многим телом. Электричка даже не поморщилась. Круглые фары-глаза смотрели вперёд, где ждал её вокзал. Туда и обратно. Больше ничего не интересно.
Ваня стоял и смотрел на платформу внизу, где каким-то непонятным образом осталась лежать гитара в чехле. Наверняка вся превратилась в щепки, упрямый чехол продолжает выполнять свою функцию и удерживает форму. Смотрел на взбудораженных пассажиров, которые разношёрстно реагировали на увиденную смерть. Может, сейчас поднимется человек и скажет, что всё в порядке? Смотрел на безразличную ко всему электричку, которая всего лишь делает своё дело изо дня в день. Вспомнит ли этого парня хоть кто-то? Или это был не парень? Жизнь, посвистывая, пойдёт дальше, через несколько минут уже забудет. У жизни очень короткая память. Иначе было бы трудно. Кому достанутся его песни? Записанные на какие-нибудь носители, загруженные в какие-нибудь далёкие облака, социальные сети, папки на стареньком компьютере. Хоть кто-то успел скачать хотя бы одну? Он хоть куда-то отправил свои демо-записи? Наверное, мало кто слушал эти песни. Большинство вероятнее всего отворачивались, затыкали сильнее уши наушниками, давили звуки слов и музыки, как вшей. Может, он исполнял песни других артистов, умело и самоотверженно перепевая чужие слова? Кому вообще творчество нужно? Нужна только популярная культура, которая даже не культура, а правильно построенный бизнес по улавливанию и управлению настроением толпы. Там всё рассчитано. Придумывают кучу правил, чтобы маховик вращался, не останавливаясь, приносил деньги. А кому нужно искреннее творчество? Кому нужны простые душевные песни? Искреннее творчество так же незаметно сминается, расплющивается, словно положенная монетка перед идущим поездом. Словно этот человек с гитарой за спиной. Творчество идёт от сердца. В нём нет правил.
!!!дёрепан модаЗ
Кто сказал, что так писать нельзя? Кто сказал, что это неправильно? А если этот лозунг находит отклик где-то внутри? И внутри не одного человека? Хотя в нынешнее время кого больше, тот и прав. Продукт неважен. Его ценность неважна. Важно только одно – нравится ли вкус толпе. Но разве правила могут существовать без человека? Бедняга-музыкант нарушил правила. Теперь он под поездом. Как-то несправедливо.
Ваня отошёл от перил моста, словно оттолкнулся от берега реки. Поток спешащих людей его подхватил, касаясь только одежды. В потоке тоже правила – например, правостороннее движение. Попробуй его не соблюсти, поток закрутит, перекрутит, куда-то выплюнет. По правилам жить проще, не нужно напрягаться. В потоке можно идти без труда – он обязательно куда-нибудь донесёт.
В офис ещё никто не пришёл. Хотя Ваня пришёл намного позднее, чем он приходит обычно. Тишина стелилась по всему этажу невидимым глазу туманом. Ваня любил приходить в офис, когда ещё никого не было. Столы с компьютерами безмолвно ждут, когда за них сядут, ударят пальцами по клавиатуре и кнопкам телефона, выводя виртуозные неизвестные симфонии, застучат ящики тумбочки, будто рот щелкунчика. Тишина сбежит ровно в 9 утра без оглядки, оставив за собой роящиеся разговоры, переговоры и шуточки, вернётся только к 18 часам, осторожно заглядывая в каждый кабинет, словно безродная дворняга, на которую шикает каждый прохожий. Вот и в офисе есть правила. Есть расчерченный на часы, минуты и секунды рабочий день. Есть начало и конец этого дня. Есть мужской и женский туалет. Есть руководитель и подчинённый. Есть инструкции. Есть регламенты. А что, если дёрепан модаз? Тогда сложноподчинённая схема рассыплется на мелкий никому не нужный бисер, закатится за плинтус и тихо там схоронится. Правила в жизни нужны, чтобы её упрощать, а не усложнять. Но жизнь распорядилась по-другому. Люди решили, что будет лучше, если всю жизнь перевязать, пронизать, заклеить, переклеить, насытить, накачать правилами.
!!!
дёрепан модаз
Возьмите ручку и попробуйте написать. Неудобно? А как же лунная походка Майкла Джексона? Это как посмотреть.
Первое четверостишие.
Светофор под мостом. Он старается без перерыва. Горящезелёный. Мигающезелёный. Секундногорящежёлтый. Немногогорящекрасный. Даже когда никого вокруг нет, он усиленно старается, не пропускает ни одной секунды стараний. Большинство светофоров в такое пустое и тихое ночное время одинаково горят мигающежёлтым, не обращая внимания на редкие машины, редких прохожих, редкую жизнь. Хотя в Москве в любое время пульсирует жизнь, как в огромном бычьем сердце. Даже если это сердце остановится, мышцы по инерции будут сокращаться. Все светофоры – одноглазые сироты – ждут, когда снова заработает сердечная мышца, когда артерии наполнятся стремительным бурлящим потоком, когда бешеный пульс будет отдавать даже в кончики пальцев. Все эти светофоры безразлично притихли, отбрасывая яркотускломутнокислостранножёлтый цвет себе под ногу. И только некоторым счастливчикам повезло продолжить работать, стараться и переключать цвета, будто караульный на посту, не смыкая глаз, всегда на страже порядка. И этот светофор под мостом такой же. Свято верит в своё предназначение. Правила должны соблюдаться неукоснительно, что бы не случилось – ночь, пурга, ливень, раскалённая жара, пыльная буря, снегопад. На то ведь они и правила.
Ване снова приснился сон – будто он стоит на Арбате, словно бдящий ночью светофор, старается изо всех сил, возле него собрались люди полукругом, постоянно кто-то останавливается ещё, уплотняя этот полукруг, в руках у этих людей мобильные телефоны, они открыли свои глазокамеры, записывают в память происходящее. Перед Ваней лежит, распахнув бархатное бардовое нутро кейс гитары, внутри которого уже прилично набросано бумаги и металла, так, что дна не видно, только боковые стенки. Ваня стоит с гитарой на ремне через плечо, руки выводят какую-то мелодию, губы выводят какие-то слова, связки выводят какие-то звуки. Только вот непонятно, какие именно. Водосточные трубы ближайших домов подпевают своим гудением, плотная полукруглая толпа качает головами и телефонами, через которые она смотрит на Ваню. И потом тишина. Кто-то выдернул провод. Электричества больше нет.
И Ваня просыпается.
Один и тот же сон. В последнее время он уж слишком зачастил. Наверное, из-за того музыканта на платформе, пару недель назад, ведь больше никаких объяснений нет.
Небо за окном начало светлеть, но в комнате и без этого было светло – прожекторы доставали до тринадцатого этажа кончиками своих лучепальцев. Возле дома громыхала стройка метро в режиме того одинокого светофора под мостом – круглосуточно прокладывая тоннели, вытаскивая привыкшую к непроглядной тьме землю, наводя порядок своими правильными линиями электропередач. Круглосуточная и круглогодичная стройка всевозможных объектов стройки. Сегодня стройка – завтра удобство. Уважаемые жители и гости столицы приносим свои извинения за доставленные неудобства. Кроты явно завидуют такой тоннельной системе. Сверху это не стройка, а какое-то нагромождение земли, труб, балок, металлоконструкций, домиков для строителей, грязи, заборов, кранов, экскаваторов и людей, похожих на живых подосиновиков. Стройка похожа на не проходящий нервный так – вроде бы спать можешь, но что-то тревожит.
Ваня привык засыпать и просыпаться не зависимо от того есть вокруг шум и свет, или вокруг тишина с темнотой. Ещё Ваня привык к распорядку дня – ранний подъём и ранний отбой.
Он встаёт в 4:30 утра, хотя работа начинается с 9 утра, а до офиса добираться совсем недолго – минут 30-40, в которые входит пешая прогулка до станции на жёлтой ветке метро, ожидание поезда в сторону центра, мелькающие кабель-трассы сквозь три станции, тесная толпа к и по эскалаторам наверх и вниз, пешая прогулка от метро к офису. Ваня привык делать с утра зарядку, за которой следует спартанский завтрак из овсянки на воде с орехами, после чай. Пока он завтракает, солнце усиленно протирает небо, убирая все тёмные разводы, все мелкие соринки, оставляя только бледный призрак Луны. Ваня смотрит на светлеющее на глазах небо, приветствует где-то внутри себя новый день, незаметно кивает ему в окно. Сила фонарей на стройке истощается с рассветом, им уже сложнее дотягиваться так высоко, видимо, круглосуточная работа их изматывает. А светофор всё светит.
После завтрака он берёт свою истрёпанную временем тетрадь формата А4 в виниловой синей обложке. Этой тетради уже несколько лет. Обычно, тетради столько не живут, они как травы-однолетники уходят из жизни, окончив свой учебный год. Ну от силы два года. В нынешнее время так совсем отпала необходимость держать прошлогодние записи – всё помнит и знает интернет. Ваня вспомнил те одинаковоразноцветные стопки из тетрадей в обложках, которые складывались в глубине шкафа. И ведь хранили их родители. Зачем? Можно ностальчески открыть и посмеяться над своим наивным почерком.
«Да, мы потерянное поколение. Но зато у нас есть поисковики!», такую надпись, коряво начерченную то ли в трамвае, то ли в автобусе, чёрным маркером, ужасающим почерком, как-то встретил Ваня. Когда-нибудь писать рукой и ручкой разучатся. Всё, что подумал в ответ на кривомаркерное заявление Ваня.
Он продолжает хранить эту многолетнюю тетрадь. Хотелось бы, чтобы она стала ровесником оливам из Гефсиманского сада. Продолжает в ней писать и перечёркивать слова. На компьютере такого не сделаешь – привыкли бэкспейсом подтирать, следа никакого не остаётся. Но зато живёт дольше! Именно поэтому у Вани два чистовика – один в тетради, второй на компьютере, да ещё в разные облака файл скопирован. Чтоб уж наверняка, как в Гефсиманском. В тетради по почерку можно увидеть и настроение, и состояние. Электронные буквы бесчувственны. Белые на чёрном или чёрные на белом. Правильные черты и очертания. Как чёлка отличника.
Каждое утро он что-нибудь добавляет в эту тетрадь, хоть букву, хоть чёрточку, но добавляет. Бумага желтеет и дряхлеет – у неё год за десять – но старается, впитывает, удерживает чернила. Чтобы помнили. Клеточки истончаются, пропадают, а буквы не падают – бумага держит. «Если ты это прочёл – это моя и твоя ошибка», вместо предисловия написаны на внутренней части обложки слова. Ваня и не помнит, когда и почему так написал. Наивно и размашисто оставил самому себе записку.
После упражнений со словами и пальцами закрывает эту тетрадь, откладывает её в сторону вместе с ручкой, и собирается окончательно на работу. Тетрадь терпеливо ждёт до вечера, потому что может что-то и вечером новое появиться. Ждёт послушно, не трепыхается.
Ещё одна привычка Вани – переодеваться на работе. Он никогда не добирается до офиса в той же одежде, в которой предстоит весь день работать. В нерабочее время он одевается так, как ему удобно – будь то шорты со сланцами или джинсы с кедами, а в офисе – обязательно костюм. Ваня это правило никогда не нарушает, даже в пятницу, когда в компании разрешено приходить на работу в чём угодно.
Ему нравится его работа. Полтора года назад Ваня получил повышение – стал заместителем генерального директора, потому что возглавил развитие одного из продуктовых направлений в компании. Ване всегда нравилось заниматься чем-то новым, непонятным, сложным, интригующим. Находиться в авангарде событий, быть частью чего-то большого и сложного. Делать что-то стоящее, ценное. Ведь оно может стать бесценным.
Суть его новой должности заключается в том, чтобы в компании стали продавать то оборудование, которое соответствует коммерческим интересам компании. По некоторой иронии, которую можно и не оценить, пропустить, упустить, Ваня стал отвечать за продажи печатающей техники. Это направление переживает интересное время – как и его почерк в тетради с виниловой обложкой – спрос на печать на бумаге год по году падает, трансформируется в электронную среду, оставляя за собой след из запёкшегося на бумаге тонера, наполовину осыпавшегося, который более недолговечный или менее долговечный, чем чернила на бумаге.
Но человеку всегда будет мало что-то увидеть – всегда хочется потрогать. Ваня как-то был в типографии, где ему с маниакальной страстью в глазах рассказывали о типах бумаги, о том, какое оборудование как может передавать цвета, как всего один лишь глазу еле заметный пиксель может превратить в утиль огромную репродукцию. И теперь он отвечал за то, чтобы это стагнирующее направление развивалось. Ему нужно знакомиться и договариваться с производителями об условиях продажи их оборудования, ему нужно общаться с менеджерами по продажам в своей компании, чтобы они продавали то, что выгодно, ему нужно общаться с заказчиками, чтобы формировать и развивать потребность. Очень много разноодинаковых слов, которые можно свести к одному – налаживать коммуникации.
«Вся наша жизнь – это налаживание коммуникации», эта мысль не так давно пришла и постучалась в голову к Ване. Постучалась робко, долго ждала, когда уже откроют дверь, хотя бы грубо спросят через дверь: «Кто там?!». Эта мысль была проста, как химический состав воды. Ведь и правда – вся наша жизнь сводится лишь к тому, чтобы суметь наладить коммуникацию, договориться. И не важно в какой сфере – личная жизнь, работа на стройке, учёба в институте, учёба в школе, офисная работа, научная работа. Перечислять можно до бесконечности. Твой гений не важен, если ты не умеешь его правильно преподнести. Потому что вся остальная жизнь сводится к тому, что она похожа на вырезки неуклюжих анекдотов из бесплатных газет.
В понедельник кухня в офисе становится местом, где обсуждают прошедшие выходные. Ваня достаточно редко туда заходит, потому что чай уже выпит до начала рабочего дня, а бесцельно стоять-сидеть не в его правилах. Но сегодня он задержался там – народу было всего шесть человек, количество убавлялось по мере того, как кофемашина готовила очередную порцию утреннего кофе. За столом сидел Родион Запашный, с высокой кружкой, до краёв наполненной чёрным кофе без молока.
– Пятница выдалась головокружительной, вне всяких сомнений, – на лице блуждала улыбка, взглядом Родион упёрся куда-то за окно. В это же окно смотрел Ваня, на открывающийся вид промышленной зоны, и упёршийся в высотки горизонт, которые подпирает не так давно отстроенная хорда. – Отличное красное винишко дополнило головокружение. Был в клубе, рядом с домом, даже не помню, как возвращался. На утро болело всё тело – от танцев. Какую-то девчонку проводил, когда ещё туман в голове стоял плотной стеной. Даже имя вспомнить не могу до сих пор, – улыбка всё время видоизменялась, словно гуляющее по небу полярное сияние. – А вот суббота получилась короткой. Голову от кровати сложно было оторвать. Только в кухню и обратно. В воскресенье тоже вставать не хотелось.
Ваня слушал мятый рассказ Родиона, взглядом провожая мелькающие автомобили на хорде.
Вот так, терпеть всю неделю, чтобы потом отпустить вожжи, вскачь по злачным местам, с неизвестными людьми – радовался, как ребёнок – заливать голову густым туманом, качает из стороны в сторону, заставляет быть бессвязноглухопьяновессёлым, потом в себя ещё приходить, отдохнуть от отдыха, чтобы снова утром закусить удила на всю неделю. Ваня повернулся лицом в кухню. Родион пил из кружки свой темнющий кофе, в очереди к матери-кофемашине стояли ещё двое, менеджеры по продажам, обоих зовут Игорь, в компании работают всего несколько месяцев. Ваня почему-то продолжал стоять, разглядывая хорду за окном. Москва строит новые развязки, потому что старые завязались в плотные узлы, которые не разрубить, не развязать. Толкутся в пробках по этим крепким узлам жители и гости столицы.
– Всем привет! – в кухню зашёл Андрей Орлов, который около полугода уже проработал в компании коммерческим директором.
В ответ ему прозвучал неровный строй доброутренних приветствий.
– Как выходные? – Андрей весь сочился позитивной энергией, стараясь разговаривать со всеми и везде. – Уикенд удался?
– О да! – полярная улыбка Родиона продолжала свою прогулку по лицу.
– Вэл дан! Так и надо! – Андрей носил круглые очки, мимикрируя своей близорукостью под тренды моды, постоянно поправляя их на носу своим прищуром. – Что ещё нужно пока молод? Нужно, чтобы пятница сотрясала так, чтобы волной цунами в понедельник прям выбрасывало.
Весьма поэтично. Ваня не шевелился, в какой-то момент ему даже показалось, что никто не замечает его присутствия. У Андрея была привычка то ли московская, то ли просто современная, использовать в речи иностранные слова. Хотя, русские всю свою жизнь что-то да перенимали, вспомнить того же Толстого и французский язык. Так что не нова история. Это для всех противников англицизмов.
– Вань, сможем с тобой сегодня пообщаться? – одновременно с обращением зашуршал скромно чайник, щекоча воду.
– Да, без проблем, – Ваню словно разоблачили, вытащили силой из укрытия.
– Файн! – кружка эспрессо была готова, Андрей аккуратно её взял на руки. – Я тебе тогда инвайт кину в аутлуке.
Приторнофальшивые офисные разговоры. Встречи и собрания, переговоры и договоры, жужжание компьютера и мерцание монитора, очередь на кухне и обронённые слова и крошки на столе, какие-то каракули и графики на белых магнитных досках, умирающие цветы на подоконнике, унылый вид из окна и обшарпанный линолеум, постоянные звонки и телефонные разговоры. Смысл в жизни – найти смысл. Вот и занимается каждый, чем может.
Андрей выпил кофе в опустевшей кухне, где остались они втроём с Родионом, мечтательно дотягивающем кофе из своей высокой кружи, и Ваней, который стоял возле подоконника, перекатывая из угла в угол свои мысли. Андрей имел ещё одну привычку, которая всегда цепляла внимание Вани – оставить свою маленькую кружечку после выпитого кофе на дне раковины в кухне, будто бы кто-то приходит и моет за всеми нами посуду. Хотя, может быть, коммерческому директору по вероисповеданию не положено мочить руки?
Андрей улыбнулся и вышел из кухни. Его рабочий стол находится по соседству с отделом продаж, не выделяясь в отдельный кабинет. Он сел за него, закинув уставшие ноги на стол. Сила привычки. Убирал их только тогда, когда генеральный директор появлялся на горизонте, для остальных не было исключений. На экране ноутбука всегда был открыт браузер, в котором ровным строем тёрлись друг об друга разные закладки с далёким от работы содержанием – обучение в Лондоне, сумки от Луи Веттон, маршрут в какой-то дом на Кутузовском проспекте, где-то сиротливо в самом конце терялась вкладка рабочей CRM-системы, постоянно напоминая о себе звуковыми сигналами, но мало на неё Андрей обращал внимания. Самой часто открываемой вкладкой было личное облако с фотографиями. На них была женщина и дети, изредка сам Андрей. Он смотрел на эти фото, черкая какие-то слова в сообщениях на телефоне. Он тосковал по своему разрушенному браку, оставленным детям. Так тосковал, что сил и времени на продуктивную офисную работу попросту не оставалось. Да и на не продуктивную работу тоже ничего не оставалось. Оставались только силы на тоску.
Андрей периодически собирал людей, чтобы словами их подтолкнуть на великие дела, но при этом сам продолжал только закидывать ноги на стол. Разве коммерческий директор должен поступать по-другому? Задачи топ-менеджмента – менеджерить, генерить, творить, вдохновить. И быть. Всего лишь просто быть. Кто же будет раздавать задачи? Не помощница Верочка, уж точно. Вот Андрей и раздавал задачи, делегировал, посыпая стол в переговорной комнате большим количеством устного текста.
На сегодня его календарь был пуст, Андрей отправил приглашение на встречу по электронной почте Ване. Этот Ваня ему не очень сильно нравился – уж очень он был своенравным, нужно было с этим что-то делать, а то работать мешает, задаёт много вопросов. Звук уходящего письма ещё не прозвучал, а Андрей уже бежал по дорожке новостей в телефоне, перепрыгивая с полосы на полосу. Параллельно с новостями он не забывал листать страниц социальных сетей, безучастно пролистывая фотографии, светящиеся счастьем. Его счастье развело руки-мосты в стороны. Его счастье промокло насквозь под брызгами неба и Невы.
Ваня смотрел на Андрея Орлова, коммерческого директора, с закинутыми на стол ногами в каких-то коричневых мокасинах, каких-то коричневых брюках, которые бесстыдно показали оголённые щиколотки, освобождённые от носков, словно от физкультуры. Он смотрел на человека, которому на вид было лет сорок пять, у которого хорошо подвешен язык, настолько хорошо, что он может позволить себе собирать людей в переговорке, заполнять всё пространство своими бестолковыми словами, считая, что он ставит задачи, которые все должны выполнять. Он смотрел на человека, который ковыряется в своём телефоне, как задумчивый водитель рейсового автобуса в своём носу, стоя в московской пробке. Ваня смотрел и понимал, что Антон, их генеральный директор, верит этому человеку без нос-носков-ок? Верит этому коммерческому директору, потому что он коммерческий директор, потому что у него есть дорогая машина, живёт в дорогом доме, одевается в дорогую одежду. Только в голове у него бедно. Скапливается мусор из этого телефона – больше ничего там, кроме мусора, нет. Информативно-информационная информация сыпет, информируя всех подряд информационными всплесками, потому что есть множество инфоповодов. Как все эти люди, застревающие в экранах, успевают переварить такое количество информации? Вопрос похожий на вопрос про кофе. Человеческий организм не способен, например, круглосуточно переваривать мясо. А все люди насильно запихивают в себя информацию. Потому что скучно. Как курильщики. Или обжоры. И верят абсолютно всему, чем себя пичкают. Разве бройлеры верят в синтетический корм? В нынешнее время никуда не скрыться от информации, она бьёт с разных сторон сотнями ключей, маня обезвоженных странников. Ваня скептически относился к перевариванию всей входящей информации. Поэтому не читал новостей – их рассказывали коллеги. Поэтому не листал социальных сетей – их опять рассказывали коллеги. Достаточно не выпадать из социума.
Почему Антон так безоговорочно верит словам нынешнего коммерческого директора? Почему он так безоговорочно не верит своим людям? Ваня был свидетелем, и не один раз, когда Антон отмахивался от своих руководителей и сотрудников, говоря, что они заблуждаются. С новыми сотрудниками такого не происходит. В отношениях так же – проходит несколько лет и люди считают, что знают свою вторую половину вдоль и поперёк, без шанса на изменения. Но ведь могут произойти изменения? Ваня посмотрел на оголённые задранные ноги и задумчивые глаза за диоптриями очков, вздохнул от своих размышлений и пошёл к своему рабочему месту. Пусть сами разбираются.
Люди верят всем, только не себе. Ваня шёл по длинному, во весь этаж, коридору, который состоял из пола, потолка и стен с дверьми, ведущими в разные отделы. Он сидел в техническом отделе, где располагался отдел закупок и инженеры. Его рабочий стол стоял в левом крайнем углу, возле окна, в которое по утрам и вечерам нагло пролезало солнце, заставляя Ваню затягивать плотнее жалюзи. На столе стоял огромный изогнутый монитор, лежал тонкий ноутбук вместе с беспроводными мышкой и клавиатурой, стоял на изогнутых ножках чёрный телефон, стоял запылившийся и забытый со временем канцелярский набор, который Ване выдали в его первый рабочий день в компании. Давненько это было. Время летит. Время бежит. Время не оглядывается. Будто боится не успеть. Время всегда успевает, это мы опаздываем.
Открытая рабочая почта обнажила и рабочий календарь, в котором все строчки были залиты зелёным цветом, подписаны разными буквами и словами. До первой такой залитой строчки оставалось всего полчаса. Дальше – без продыху. Сплошнозелёная беготня и непрекращающиеся разговоры-переговоры-договоры. Вся наша жизни – коммуникация. Уже потом игра.
День рабочий кончился. Ваня словно только один раз моргнул. Таймлапс. И так каждый день.
За пять минут до конца рабочего дня Ваня зашёл с телефона посмотреть личную почту. Ответила.
«Ванечка, ПРИВЕТ! Рада видеть, читать. В дороге, да в толкучке, и в самделе хочется "втиснуть мысли" во что-то. Мне понравился РЭП-ОДИНОЧЕСТВО. Рэповский темп сразу проявился, и тут не до придирок. А в первом и третьем ТРЕБУЕТСЯ обработка, потому как они претендуют на СТИХИ. Молоток, что мыслишь. Прозу еще не прочла, но посмотрю обязательно. Как Даша, с домом справляетесь? Как стадо кошачье себя ведет? Соседи не любопытствуют? Каким способом в Москву проталкиваетесь? Это еще тебе ответ-рассказ или по телефону проще? Расскажи. Антиресно. ЛЯ»
В Москву больше не проталкиваемся – живём всего лишь за несколько станций метро до центра. Живу. Любопытные соседи остались там же, в Подмосковье, в Москве их нет, никто не смотрит по сторонам, словно шоры нацепили. Кошки остались вместе с соседями, за МКАДом. Даши уже нет рядом, с домом поэтому и справляться не нужно, одному всё проще. Краткие ответы. Только жизнь не такая краткая, тянется, словно резинка, лишь бы в ответ не щёлкнула по пальцам или носу.
Ваня не очень часто писал своей двоюродной бабушке на электронную почту. Периодически делился с ней своими стихотворениями, которые карябал в большую виниловую тетрадь. Ещё реже приезжал. В эти редкие приезды они сидели или на кухне, или в её комнате, где она показывала и рассказывала Ване об их многочисленных родственниках, давала советы, как нужно писать, а точнее дописывать. Он внимательно её слушал, стараясь ничего не упустить. Вот и несколько дней назад он отправил Ларисе Ивановне Яшиной три своих стихотворения, одно из которых назвал «Одиночество», нацарапанное под светом фонарей, в тишине квартиры, под грохот стройки метро, два других ему даже пришлось вспоминать, открывая начало переписки, потому что не отпечатались, всего лишь отрисовались в тетради, но не в памяти, всего лишь сохранились в заметках.
В экран телефона ударилось мухой шальное сообщение из мессенджера. Написал Антон Семёнов. Потом нужно будет ответить тёте Лоре.
«Ваня
Нужно написать
Отчёт
О»
Текст замер. Пауза.
печатает… – всё, что заполняло паузу.
«Сколько мы продали
По производителям за
Последний год»
печатает… – скорее всего, едет за рулём, поэтому удобно рывками, отрывками, кусками, секундами. Раньше по телефону так звонили. Первые пять секунд бесплатно. Привет. Как дела. Что делаешь. Пойдёшь. Все вместе. Посидим где-то. Я тебя лю. Говори дальше. Давай вместе. Встретимся на том же месте, как тогда, помнишь? И совсем не лишние десять центов записались в минус по счёту.
«Сегодня мне скинь
Сейчас встреча будет»
печатает…
в сети
печатает…
в сети
печатает…
в сети
Ваня ждал продолжения. Через какое-то время настоящее стало прошлым, заменив курсив на был(-а) в 17:59. Что ж, сегодня домой пойдёт позже. Сегодня скинь, потому что встреча сейчас будет. Интересно. Антиресно.
Как только часы показали 18:00, рабочие места опустели, словно кто-то взял и подул на одуванчик, разом разлетелись в стороны работники. У каждого свои дела. Да и домой добираться не пять-десять-пятнадцать минут, минимум час, да и то за счастье так быстро. У всех строгий график – работа с 9 до 18, перерыв на обед с 13 до 14. Всё остальное – свободное время, не имеете права.
Ваня любил оставаться в офисе после окончания рабочего дня, потому что дневная суета вылетала прочь из офиса следом за улетевшими коллегами. Он достукивал на клавиатуре неизвестные мелодии, эхом подпрыгивавшие к фальш-потолку, усиленно всматривался в напечатанный текст, смотрящий на него из таблиц, словно из-за решёток темницы. Вслед за дневной суетой уходило и солнце, закрывая за собой дверь, включая городские фонари.
И сегодня Ваня заключил тот самый отчёт за решётки экселевских таблиц, отправил его в мессенджер, где сначала увидел две синих галочки, а через несколько секунд, уже на пути к метро, снова мухой стукнулось об экран скудное:
«Ок спасибо»
До дома от станции метро «Новогиреево» было пятнадцать минут ходьбы, которые Ваня шёл через дворы. Небо было тёмным – солнце плотно закрыло за собой дверь. На этом небе ничего не было, кроме темноты, будто московское небо стеснялось звёзд, стеснялось их показывать, или стыдилось. Вместо звёзд в московской темноте горели созвездиями окна квартир и уличные фонари, складываясь в Гидру, Пегаса, Дракона, Водолея и многих других, уступая право воображению изгибать их линии. Лабиринт сквозь звёзды – найти бы свой путь. Пусть даже млечный.
«Звёзды! Слышите вы меня?»
Первая строчка чего-то нарисовалась словно из-под стёртого напыления на лотерейном билете – так же неожиданно и волнительно. Ваня почувствовал, что сегодня появится новая запись в виниловой тетради.
«Звёзды! Слышите вы меня?»
Он смотрел на окна квартир, мимо которых проходил, задрав голову. Вряд ли они слышат, полная звукоизоляция, спаянная из целого мегаполиса. Укрыт мегаполис плотным одеялом своей жизни. Звуки летят вверх и опадают тут же. Как фейерверк. Вшшшшшшшш…Трым трум трам брым брам бром. Разрывается пустота. Разрывается тишина. Тишина в пустоте.
«Там, среди пустоты»
Ваня остановился и достал телефон, на котором открыл заметки и быстрыми движениями пальцев засыпал туда все эти буквы и слова из своего сознания. Память – абсолютно ненадёжный инструмент. Мозг, конечно, не изучен до конца, но всё равно ненадёжный. Сердце – мощный насос. Тоже имеет моточасы, которые имеют свойство заканчиваться. Нет там никакой любви. Как и у мозга, есть правая и левая сторона. Качает по всему организму кровь разных цветов и насыщенности. А что тогда душа? Двадцать с чем-то грамм? Где она именно? Где-то между сердцем и мозгом. Ничего из этого не прощупать. Может, все люди бездушные? Есть же безмозглые. Есть бессердечные. Никто не видел душу. Хотя видели бездушных людей. И душевных тоже видели.
«Я душу позволил бы…тры-ты-ты»
Окончание строчки куда-то убежало, хихикая, прочь, но не очень далеко, озорно остановилось за углом, тихо выглядывая. Телефон стал частью городского созвездия – светил, тускло по сравнению с окнами и фонарями, но светил. Ваня всматривался в тёмное небо, на котором были видны отблески всех этих окнофонарных светил.
«Светил телефон и был частью светил», шальная строчка попыталась сбить Ваню. Не получится. Не променяю. Про меня. Ю. Меня. Ю. Точно.
«Я душу позволил бы выменять»
Слово встало ровно, как нужно. Ваня пошёл дальше. Он давно видел звёзды. Но не так давно, чтобы забыть, как они выглядят. Как тёмная тема на телефоне. Фон тёмный, буквы белые. Так лучше видно. Как же они все далеко. Где-то там далеко вполне возможно так же смотрят и на них, думая о звёздах. Хотелось бы долететь до какой-нибудь? Что там? Жизнь? Смерть? Стать самому звездой. Повисшей в полном вакууме. Или в худощавом вакууме. Быть звездой и светить миллиарды триллионов лет. Душу променять. Выменять на то…
«На то, чтобы быть, как вы»
Четверостишье сверсталось, буквы твёрдо стояли на своих ногах и ножках в телефонной заметке. Останется только перенести это всё аккуратно, ничего не расплескать, не потерять.
Ваня зашёл в квартиру. Свет не торопился включать, а сам свет не торопился загораться. Прожекторы доставали на цыпочках до его этажа, осторожно заглядывая в тёмную и пустую квартиру. Нет никого, уходите. Всё равно что-то нужно. Любопытство – очень сложно пересилить. Дома никто не встречал кроме этих прожекторов. Нужно ответить тёте Лоре. Ваня сел на тумбочку в коридоре, достал телефон и открыл личную почту. Правда не нужна, некрасивая она.
«Стадо кошачье весьма забавно - сейчас уже привыкли и вьются постоянно около, потому что т.Ира их постоянно баловала.
На работу проще электричками добираться, но это даже лучше, потому что теперь читать могу больше.
В целом у нас всё хорошо, соседи днём прячутся на работе, а вечерами за стенами, потому с ними не пересекаемся, не знаем никого.
Общаюсь с Сашей и её мужем Пашей, в субботу они всем семейством приезжали на 40 дней.
Жизнь здесь тише, чем в Москве»
Прочитал только один раз и нажал на кнопочный самолётик. Отправить. Пусть лучше в таком виде будет правда для неё. Не надо знать, что кошки остались где-то там. Не надо знать, что с Дашей пути разошлись. Так будет спокойнее.
Ваня после написанного ответа включил свет, который хлопнул слегка по глазам, заставив их ненадолго прищуриться. Достал свою виниловую тетрадь, которая его преданно дожидалась. Руки взяли в руку ручку. Так приятно написать своими руками слова. Ваня аккуратно вывел четверостишье.
Звёзды! Слышите вы меня?
Там, среди пустоты?
Я душу позволил бы выменять
На то, чтобы быть, как вы.
Прочитал несколько раз. Глаз и язык ни за что не зацепились, занозы не нашлось. А что дальше? Дальше пока ничего. Никаких новых слов и предложений. Никаких предложений и пожеланий. Никаких пожеланий и замечаний. Никаких замечаний и претензий. Никаких претензий и придирок. Пусть тетрадь ждёт завтрашний день. Завтрашний день ждёт пусть тетрадь.
Второе четверостишие.
Будильник на телефоне хранит в себе неизменные четыре цифры и двоеточие, гремит ими, когда совпадают они с часами и минутами, трясётся и ждёт, когда человеческая рука его успокоит, погладит, нажмёт, заставит одиночество отступить. Ведь будильник не спит. Будильник ждёт, когда можно будет потревожить. И тогда будильник закричит своим тонкописклявомерзким голоском, а может и каким-то другим, непонятным, ненастоящим. Закричит от одиночества, будя своего хозяина. Тихо, не кричи так, подожди пять минут. Потом ещё пять. Почти уже встал, голова тяжёлая, тянет к подушке, можно ещё полежать. А может ещё пять? Цифры не опаздывают, они усердно, секунду в секунду, напоминают будильнику, когда нужно закричать.
Будильник закричал в 4:30. В 4:31 раздался звонок. Ваня резко открыл глаза, выкинул ноги из-под одеяла, оттолкнулся телом от кровати, почувствовал холод пола, по глазам ударили любопытные соседи – прожекторы.
– Моё почтение! – раздался знакомый голос. – Знаю, что уже не спишь, а я ещё не сплю. Сможем через полчаса на том же месте кофе попить?
– Да, конечно, – Ваня откинул одеяло, выпрямляя тело от скомкавшего его сна.
– Благодарю! До встречи!
Телефон замолчал. Будильник молчал. Ваня молчал.
«Какого чёрта ему так рано нужно?», мысль, прервавшая молчание, не смогла никак повлиять на ход дальнейших событий, Ваня на автомате отправился умываться, не включая в квартире свет, пробираясь по памяти. Работа в продажах она такая – заказчик самый главный. И дело вовсе не в том, чтобы безоговорочно прогнуться, а дело в том, чтобы построить доверительные отношения. Что такое доверительные отношения? Это когда с тобой разговаривают, как с живым человеком. Когда разговаривают не шаблонными фразами. Когда кофе зовут пить в 5 утра. Когда все вопросы решаются на равных.
То же место, где они пили кофе, находилось в десяти минутах на машине от дома Вани, и было ничем иным, как заправкой. Периодически они встречались с одним и тем же человеком, которого зовут Аркадий, чтобы обсудить текущие проекты. Аркадий является представителем одного из министерств и с ложной скромностью любил повторять, изогнув левую бровь, что: «Я бы поверил на слово высокопоставленному чиновнику министерства на твоём месте». Ваня не особо стремился узнать какого именно министерства и в каком статусе там пребывал странноватый Аркадий, ему было достаточен результат – доведённые до конца совместные проекты. Встречи всегда происходили вне рабочего дня – всегда после пробок, вот только сегодня приспичило встретиться рано утром. Хотя за Аркадием ранний подъём замечен не был, потому что он является скорее совой, чем жаворонком. В отличии от Вани.
На телефоне Ваня нащупал беложёлточёрную иконку приложения такси, запустил его, начал вводить адрес заправки, который полностью всплыл через пару букв ввода, потому что приложение уже знало этот маршрут. Заказал такси. Словно закинул удочку, а от поплавка пошли круги по воде, оглашая окрестности всполошенными криками по очереди в машинах такси. Доверчивые водители стараются быстрее вцепиться в наживку, ведь есть всего лишь несколько секунд, поскорее приехать, неважно куда, поскорее доехать, неважно куда, слепо доверяясь выстеленной зелёножёлтокраснобардовой дорожке поверх московских дорог. Ехать самому за рулём совершенно не хотелось.
За окном всё так же светили прожекторы. Всё так же светили редкие окна многоэтажных домов. Всё так же светили уличные фонари. И такая пустота на улице, что даже крик никто не услышит. Не услышат крик даже звёзды.
«Звёзды! Ору я отчаянно»
Ваня нащупал какие-то слова с утра, в добавок ко вчерашним, нужно было их срочно записать. Пришлось из коридора в комнату, к тетради, ручке, откинуть листы, как будто одеяло. Прочь сон! Буквы не спят! Щурились бы на ходу. Или пищали. Но они безучастно молчат и молча таращатся. Строчка поместилась немного ниже четверостишья, обозначив продолжение. Что будет дальше?
«Вас ожидает машина на 04:53»
Вот что будет дальше. Водитель заглотил наживку, теперь его приведёт разноцветная дорожка прямиком к подъезду Вани. Слова останутся дома одни, главное не шалить, лежать смирно, тихо дожидаться, не плясать. Пляшут они только перед глазами, больше никогда. Абсолютно так же, как в зеркале появляется отражение, если в него смотреть, зеркало в пустоте ничего не отражает, потому что отражают глаза. Зеркала души отражают зеркало.
Утренняя тишина везде разная. В Москве она какая-то настороженная, будто всё время ждёт чего-то – подставы, неожиданного поворота. У московской тишины внутри таится страх. Словно безродная дворняжка, по кличке Москва, зашуганная миллионами прохожих и проезжих, закиданная камнями, палками и словами. Московскую тишину очень легко спугнуть – от любого малейшего шороха забивается в самый дальний и тёмный угол. Вот эту самую тишину Ваня успел увидеть и услышать, как редкого дикого зверька в черте города.
Немногословный таксист довёз до той самой заправки за 7 минут, не забыв взять дополнительные рубли за платное ожидание. Виновата строчка. Бросились деревянные рубли водителю в карман, послышался звон упавших монет, тоже закатились в дальний угол. На заправке не было никого, кроме скучающего заправщика в промасленной куртке. Ваня вообще не любил пить кофе, но на встречах всегда поддерживал кофеманов, кофелюбов, фанакофов, кофейных гущелюбов, или кактамещёихназвать, для которых этот напиток богов был спасительной коричневой жижей, растапливающей организм. Будто соляра. Или розжиг для углей.
Ваня вышел из здания заправки с заправкой для кофежоров. Небо светлело, солнце всё ближе подбирается к горизонту, скоро начнёт забираться на подоконник города, любопытно заглядывая в его огромное окно. Многочисленные многоэтажки многолико тянулись ввысь, многострадально стараясь достать своими многоэтажами до неба. А ведь они даже не поскребутся туда. Смогут поскрестись только обезумевшие башни Москва-Сити. Огромный монумент богатству и расточительству, под стать богатой столице, словно какой-то модный аксессуар, вроде дорогой сумочки или маленькой ручной собачки. Город качает и перекачивает финансовые потоки. Огромная аорта, не знающая усталости и сна, бед и печалей, не чувствующая ничего. Москва-Сердце.
«Ну и где он?», экран телефона показал время 05:16.
Замочек блокировки открылся, заметив знакомое лицо перед экраном. Ваня провалился в электронный почтовый ящик. Ответила.
«Спасибо за полный, хоть и краткий ответ. Сам знаешь: КРАТКОСТЬ – СЕСТРА чья?»
Ваня перечитал несколько раз. Потом несколько раз свой ответ. Даже двойное несколькоразовое чтение не открыло тайну смысла. Что не так с его ответом? Вроде всё по существу, по тем вопросам, которые тётя Лора задавала. Тётя Лора. Странная традиция всех родственников называть тётями и дядями, даже если у них другая родственная принадлежность. Тётя Лора. Всегда отличалась резкой справедливой правдивостью. Даже сейчас не промолчала.
- Моё почтение! ¬– Аркадий неожиданно вклинился в сеанс связи с прошлопрошедшенастоящим.
- Приветствую! ¬– Ваня протянул руку, сжал рукопожатием рукопротянутую ладонь.
- Сразу к сути, - перед Ваней стоял человек возрастом около 40 лет, одетый в белую рубашку с чёрными прямоугольными запонками, чёрный пиджак, немного мятый, видимо, из-за того, что в машине сидя ехал, такие же чёрные брюки с такими же следами присутствия сидячего положения тела, какие-то бело-серые кроссовки с двумя латинскими буквами сбоку, с огромным выпирающим животом над тоненькими ногами, руки усыпаны десятью длинными пальцами и еле видными веснушками, по лицу рябью бегали сокращающиеся мимические мышцы, небольшие глаза бегали вместе с ними, а сверху на голову и с головы падал достаточно внушительный водопад русых волнующихся волос, доставая почти до плеч.
- Сейчас нужно внимательно слушать.
- Как всегда, весь во внимании.
- По тому самому проекту на двадцатку. Известные нам ребята под кодовым названием «Водопад», – Аркадий выпустил саркастический смешок наружу. – В заказчике написали его ещё аж в прошлом году. Но поддержка для них закончилась в этом году с приходом вашего покорного слуги, - Аркадий выразительно наклонился и заглянул в глаза Ване. – Итак. Мы знаем, что они там прописали, правильно?
- Абсолютно, - Ваня отпивал по маленькому глотку кофе, смотря как светлеет небо, боясь обжечь нёбо. – Техническая составляющая вопроса давно решена.
- Так вот. Нужно написать какое-то опупительно-красивое сопровождающее письмо, которое опишет всю техническую картину в сферическом вакууме, где нет места для уже написанного решения. Дальше. Я показываю взрослым дядям данное письмо, которое вызовет у них незамедлительное желание пересмотреть уже написанный «Водопадом» проект. Затем. Пишем свой проект, выбираем абсолютно любого другого производителя, вкорячиваем всё, что можно вкорячить – внедрение, поддержку, сервис. Получаем на выходе вычислительный кластер высокой плотности с поддержкой 24/7. Сможем?
Небо светлело, покрываясь светло-бронзовыми отблесками вскарабкивающегося солнца, нёбо горело, свисая рваными облаками к языку, потому что не помогали даже маленькие глотки.
- Да, сможем, ничего сложного. Только времени нужно не ко вчерашнему дню, - Ваня с ним встречался и общался не первый год, всегда было так напутано-запутано-перепутано. Всегда нужно было распутывать его запутанные лабиринтом речи, приводить этот сумбур в порядок, делать так, чтобы всё это было возможно реализовать в реалиях федеральных законов. Но благодаря работе с ним, у Вани появилась квартира и машина. Квартира, которая находилась в пределах МКАДа, из которой до работы было близко. Машина, на которой Ваня принципиально не ездил из-за пробок на работу. Всё хорошо, жаловаться можно не жаловаться.
- Тогда хорошего дня! Спасибо за конструктивный диалог! День обещает быть весьма продуктивным, - рукопожатие появилось в сопровождении лёгкого поклона Аркадия и шаркающей подошвой его левого кроссовка.
- Взаимно, - Ваня остался смотреть на светлеющий горизонт, допивая горькую жижу. Когда Аркадий уехал на своей чёрной Тойоте, он всё же выкинул бумажный стаканчик с недопитым содержимым в урну.
«Как же горько. После того, как попьёшь, сразу горло начинает першить, словно орал на улице несколько часов»
Ваня решил поехать обратно домой, нащупал снова в телефоне беложёлточёрное приложение, вызвал такси, откликнулся водитель с непроизносимым с первого раза именем, Ваня снова залип в горизонт.
«Орал несколько часов. Ору я отчаянно. Звёзды! Слышите вы меня? Они уже почти убежали. Скрылись. Солнце почти залезло на подоконник. Ору я отчаянно. Как же горько. Словно орал на улице. Несколько часов. Звёзды! Глотку криком. Ору я отчаянно. Глотку криком. Криком. Криком. Звёзды! Ору я отчаянно. Глотку криком. Разрывая. Срывая. Убивая. Уничтожая. Никуда я. Не пойду»
Машина остановилась на заправке прямо возле Вани, он автоматически сел на заднее сиденье.
Глотку криком. Что делать? Я? Разрезая. Бросая. Срывая. Взрывая. Кидая. Стреляя. Не зная. Узнаю. Не ставя. Блистая. Вселяя. Сметая. Мимо только одинокий асфальт. Катая. Кто-то шёл по пешеходному переходу с глазами в телефоне. Залипая. Слепая. Вставая. Сажая. Веселя. Стараясь. Все слова длинные. Как пустые московские улицы. Днём они намного короче. Как слова в мессенджере. Срезая. Отвечая. Напрягая. Куда подевалось это слово? Закатилось, как солнце за горизонт. Пусть теперь вместе с ним вскарабкивается. Глотку. Стирая. Глотая. Болтая. Босая. Такая. Не злая. Глотку. Криком. Пугая. Умоляя. Зовя. Стеная. Садня! Глотку криком садня!
Так долго Ваня искал последнее слово, что, найдя, наконец увидел окружающий мир, в котором такси уже подъехало к его дому, таксист терпеливо ждал, рассматривая его задумчивый вид в зеркало заднего вида.
– Спасибо! – Ваня почти вывалился в спешке из такси.
Он забежал в подъезд, побежал по лестнице до самого тринадцатого этажа, перепрыгивая через ступеньку, осторожно сжимая между извилин родившуюся вторую строчку. Никуда бы не деть слова, дотащить до тетради. Хотя ведь можно было бы и не спеша записать в телефон, спокойно, не прыгая и не бегая, подняться на лифте, тихо зайти домой, кивнуть ушедшим соседям-прожекторам, степенно достать ручку, аристократично раскрыть тетрадь, перелистнуть несколько страниц, по ходу снисходительно пробегая глазами по написанным строчкам, строкам, строфам. Строчкфам. Вместо этого – утренняя пробежка с зажатыми намертво, до посинения, до онемения, словами. Тетрадь была рада.
Антон никогда не приезжал на работу раньше 10 утра. На то было несколько причин – незачем, не выспался, не хотелось, всегда можно успеть. Он легко относился ко времени – оно его не пугало, не ввергало в благоговейный шок или трепет, оно всегда было где-то на второстепенном плане, совершенно не важном, абсолютно отстранённом. В этом Антон был похож на мать. Они вдвоём постоянно находились в моменте опоздания. Но никогда не считали это опозданием. Хотя многие ждали от них пунктуальности.
Антон не любил торопиться. Именно поэтому всегда были нестыковки по времени вылета, выезда, приезда, заезда, отъезда, начала, конца. Но эти нестыковки были у других людей, не у Антона, потому что он с открытой душой и улыбкой встречал всё перечисленное, одаривая людей знакомых и незнакомых своим заразительным позитивом, именно поэтому все шероховатости сглаживались, не доставляя никому зудящего неудобства.
Антон был редким посетителем офиса, как и подобает собственнику бизнеса, но вряд ли генеральному директору. Он врывался на пятый этаж офисного здания, где находилась его компания, как вихрь, полный каких-то идей, нововведений, целей, курсов, векторов, интегралов – прям совсем, как учебник по алгебре и началу математического анализа в старших классах школы. Он раскидывал всё это по кабинетам, с улыбкой и позитивом, словно вдыхая новую жизнь во что-то старое. Только вот огонь не сложно зажечь, его сложно поддерживать. Поэтому Антон взял на работу Андрея Орлова, чтобы тот поддерживал огонь, даже разгонял до бушующего пламени, чтобы компания жила и пульсировала, чтобы работа кипела, принося результаты. Но, как это зачастую бывает, нанятые люди не горят этим огнём, от силы, в максимуме, могут дрова подкидывать, правда, дрова могут быть отсыревшими, подкидывать они, забывшись, могут уже в золу и пепел или дотлевающие угли, когда следов от огня, тем более пламени, совсем не останется.
Антон всегда находится в движении, ему сложно остановиться, ему нравится такой ритм жизни – он заряжает. Ведь самый главный смысл жизни – брать от неё всё, совсем как в забытой рекламе из телевизионного прошлого. Быть на позитиве – ещё одно кредо Антона, которым он разбрасывается будто бесплатными рекламными листовками, так же много и в разные стороны, без разбора. Любой негатив Антон отвергал, словно его не существовало никогда, и при нём существовать не будет. И он не любит тех людей, которые ему приносят негатив, он от них отстраняется или прекращает слушать, постепенно удаляя из своего круга взаимодействия и общения. Для Антона жизнь должна быть постоянным поставщиком адреналина, без изменений настроения и эмоционального микроклимата, а сам Антон в этой жизни – несломленный герой, решающий абсолютно все вопросы и проблемы. Не проблемы! А всего лишь рутинные рабочие моменты! Несломленный герой помогает всем и всегда, решая самые замысловатые задачи, самые головоломающие вопросы, самые неразрешимые головоломки. Он самый мудрый наставник. Он всегда знает, как выйти из сложившейся ситуации. И он всегда знает, как покинуть сцену без лишних вопросов из зала. Буря оваций. Какие-то слова вдогонку. Занавес. Героев не судят.
Сегодня в офис нужно заехать на пару часов, кое-что доделать. Ещё нужно поговорить с Ваней Ивановым. Антон проглотил обе эти мысли на завтрак, вместе с чашкой кофе, заел их лентой новостей из социальной сети, на десерт прогнал фотографии другой социальной сети, запив всё это подборкой коротких видео. Часы показывают 10:37, когда Антон выходит из квартиры, поцеловав жену, не закрыв за собой дверь, услышав шуршащий звук замка за спиной, открывая железную дверь подъезда, разгоняя что-то клюющих голубей у крыльца, подходя к красному мерседесу. Часы показывают 10:38, когда Антон нажимает кнопку зажигания двигателя, закрывая за собой водительскую дверь, будя спавший всю ночь сотеннолошадный двигатель, ставя ногу рядом с акселератором, надевая солнцезащитные очки, пристёгивая ремень безопасности через плечо, рассматривая улетевших не так далеко голубей. Часы показывают 10:40, когда Антон нажимает на акселератор, выезжая из дворовой территории, вставая в короткую пробку, объезжая пробку по встречной полосе, выдавливая добрую половину лошадиных сил, обгоняя по трамвайной линии, не замечая правил дорожного движения, игнорируя их полностью. Часы показывают 10:50, когда шлагбаум, заботливо отгораживающий парковку бизнес-центра от нежданных посетителей, приветственно поднимает свою единственную конечность, впуская Антона, загораживая въезд другим, обеспечивая покой и порядок. Часы показывают 10:49, когда Антон закрывает за собой водительскую дверь, оставляя автомобиль в ярко-красном одиночестве, заставляя разочарованно щёлкать остывающий двигатель и тормозные колодки. Только потом Антон Семёнов проходит через входные стеклянные двери, держа в руках прямоугольный кусок пластика с затёртой фотографией и не менее затёртыми буквами, из которых с трудом уже можно сложить имя и фамилию владельца, потому что максимум на что эти буквы способны, так это на « |он …ё..ов». Кто его узнает по пропуску?
Часы показывают 10:52, когда лифт закрывает свои двери, дёргая натужно металлический трос, таща свою добычу наверх, сменяя синие цифры на табло, отсчитывая этаж за этажом. Странно-привычный электронный звук возвестил о прибытии на 5 этаж, залебезив, двери лифта пропускают Антона вперёд, немного ждут, закрывшись после непринуждённо и шумно. Часы показывают 10:54, когда коридор длиной в этаж тихо встречает Антона, закрыв двери всех кабинетов, пряча сотрудников в будничной суете, не выпуская их на встречу с генеральным директором. Его личный кабинет находится в самом конце этого коридора, на самом краю офисной обетованной земли, рядом с запасным выходом, который ведёт в неизвестность, будто кроличья нора. Часы показывают 10:55, когда в его кабинете своим шершавым плеском Антона встречают две черепахи в аквариуме, бросаясь в воду от услышанных внешних звуков, спешно скребя лапами по гальке, раскиданной по дну, подслеповато щурясь сквозь толстое аквариумное стекло. Часы показывают 10:56, когда вентилятор ноутбука взвизгнул и начал свой разгон, будя рабочую электронную душу своим резким голоском. Официально рабочий день открыт.
– Лена, принеси мне чай, – не дождавшись полного включения ноутбука Антон позвонил своей помощнице. – И ещё Иванова позови, – ответом прошуршали слова из динамика, которые трудно было расслышать на расстоянии более двух сантиметров от телефонной трубки, но которые были похожи на что-то вроде: «Да, Антон Андреевич»
Из окна кабинета Антона открывался вид на какое-то то ли жилое, то ли офисное здание через дорогу, кусок огромной бесплатной парковки, которую раскатали по асфальту вместе с началом строительства новой ветки метро светло-фиолетового цвета, железнодорожные рельсы, несущие в сторону Москвы и обратно электрички вперемешку с пассажирскими поездами, отреставрированную дорогу, протянувшуюся вдоль этих железнодорожных путей, за которой молча стояли серые здания с какими-то параболическими антеннами на крышах. Из окна был даже виден горизонт, хотя в Москве это роскошь. Офис с видом на горизонт. Отличный продажный слоган. Должны оценить.
Антон редко оставлял свой мобильный телефон в одиночестве и спокойствии, всегда держал его при себе, рядом, обхватывал его всеми пальцами руки, вплетаясь телом в небольшой, но такой важный электронный кусочек личной жизни. И сейчас, во время паузы перед принесённой кружкой чая и пришедшим Ивановым, он пролистывал новые сообщения из старой группы зелёного мессенджера, куда скинули совсем недавно видео, как вертолёт в Подмосковье зацепился за провода ЛЭП и утонул в озере. Антон это видел своими глазами. Он видел падение, шлёпающие по воде лопасти, словно ласты, уходящую под воду чёрную железную тушу, похожую на бумажную по лёгкости смятия, бурлящую от возмущения воду, отсутствующих людей на поверхности. Он видел сотни рук и телефонов, которые это всё снимали, сам не снимал, потому что был слишком далеко для съёмки. Никто не выжил. По глупости. Пальцы шустро набрали краткую версию воспоминаний и рассуждений, и отправили бумажным самолётиком в группу, спровоцировав лавину букв, символов и сине-жёлтых смайликов.
– Антон, привет, – Ваня зашёл к нему в кабинет, предварительно не то постучавшись, не то стукнув дверь.
– Привет, ща, – Антон протянул свободную руку Ване, другой рукой докидывая буквы в чат.
Ваня не так давно привык к привычке других людей не отрываться от телефона ни в какие моменты своей жизни. Раньше вызывало это поведение волну какого-то негодования внутри, поднимавшегося волной цунами, которая грозила смести всё спокойствие под чистую. Но потом понял, что люди ни при чём. Видимо, время такое. Телефонозависимое. И слова эти, а точнее осколки каких-то слов: ща, ок, сек, мин, го, гуд, прив, хай, норм, кул, ауф, вайб, изи, лол, пф. Будто кот по клавиатуре пробежал. Цлугеиутдьыегвшнтжмс. Время такое. Словоблудное. Словоосколочное. И ведь понятно – нужно много и всем написать, это не эпистолярный жанр, расшаркиваться и расписываться времени нет, а уж тем более на запятые с точками.
– Присаживайся, – Антон отлип взглядом от телефона, но оставил его под рукой, будто не телефон вовсе, а тонометр.
Ваня сел на жёсткий стул с практически вертикальной спинкой.
– Как слетал на Камчатку? – стул принял Ванину тяжесть тела, не поколебавшись, не скрипнув, не вскрикнув, не сдав своих позиций.
– Как слетал на Камчатку, – знаки вопроса в предложении отсутствовали, рука периодически щупала телефонометр. – Слушай, слетал круто. Снег, правда, жёсткий там, прямо наст. Ща. Сек.
Антон снова нырнул в телефон, что-то выискивая, как кот, скребя пальцами по экрану. Ваня привык к осколкам слов Антона и в разговоре, и в мессенджере. Пишет осколки предложений осколками слов. А он потом по ним, как закалённый йог со стальными подошвами ног и несгибаемым духом. И никаких криков наружу изнутри. Сплошное спокойствие и тишина. Этому тоже пришлось научиться.
– Я это видео жене не показывал и не планирую, а то закончатся все мои поездки, – с этими словами Антон повернул экран своего телефона к Ване.
На видео мелькнула камчатская сопка с редким покрытием деревьями на склонах, полностью белая от снега, какие-то люди в костюмах и шлемах горнолыжников стояли возле большого сугроба и постоянно разгибались и сгибались. «С днём рождения, Антон!», закадровый голос показал руку, которая протянулась к тому самому Антону, который был придавлен огромной красной подушкой к белому снегу. Антон находился прямо в центре, в кратере этого белого вулканического сугроба, лежал поверх снега, словно его засосала белоснежная трясина, лицо было красного цвета, на нём была видна смесь страха и усталости.
– Меня выкапывали четыре часа, – Антон закрыл видео, щёлкнув потемневшим экраном, положил на стол под руку телефон. – Начал спуск первым, услышал такой, знаешь, хлопок, ничего сначала не понял, потому увидел, что под ногами меня снег обгоняет, ноги куда-то вместе с доской вниз уходят, хорошо, что мелькнула мысль о том, что нужно лавинный рюкзак использовать, я дёрнул тросик, за спиной сразу мешок надулся. Если бы не мешок, то явно не вернулся бы, он меня повыше в снегу поднял. Снег сразу сковал, накрыл с головой, еле рукой одной получилось помочь снег отодвинуть ото рта, сначала немного съел его, чтобы свободнее было. Потом уже все подоспели. Серёга меня руками откапывал, потому что с собой лопаты не было, гиды потом ему высказали, что он нарушил их указания спускаться только после них, а он ведь героически друга бросился спасать. Так что как-то так я съездил на Камчатку.
– Вот это да, – Ваня был поражён тем, что увидел, он тоже катался на сноуборде, причём уже достаточно продолжительное время, они даже с Антоном откатали вместе пару сезонов в Шерегеше. – Реально рюкзак вытащил. И реально жена не оценит.
– Это точно. Теперь себе закажу щуп, лопату, бипер, точно возьму лавинный рюкзак. Я за комфорт и безопасность, ты же знаешь.
– Да уж, особенно после такого, – Ваня сам не был таким рискованным, как Антон, он с большей осторожностью катался на сноуборде, хотя в сезоны с Антоном попробовал для себя фрирайд, который таил в себе явно немало опасностей.
– И это хорошо, что на глазах у гидов всё было, они там хорошо натренированы, – Антон говорил, смотря в экран телефона и что-то там шаря пальцами. – А то бы завалило – и хоть кричи, хоть не кричи, всё было бы напрасно. Ну ладно. Как у нас в офисе дела?
– Работаем, – Ване пришлось резко переключить своё сознание с прощупывания ощущений от заваленности лавиной на внутреннюю жизнь в офисе. – Сегодня в лифте с сотрудниками ехал.
– Интересные сплетни? – Антон продолжал находиться в телефоне, Ваня мог рассказывать что угодно, всё равно мало что запомнится.
– Не сплетни вовсе, так, наблюдения, – Ваня оторвал бесполезный взгляд от Антона, направив его на горизонт за окном. – Ехал с новыми сотрудниками, они курили внизу, и задали они вопрос, типа: «Иван, а сколько нужно проработать времени, чтобы много зарабатывать? Например, как Осипов?». Проработать времени? Что вот за люди пошли? Всем хочется за минимум вложений получить максимум результата. Так не бывает.
– Всегда людям хочется судьбу обмануть, – в голосе Антона просквозило улыбкой.
– Вот да. Сказал им, что в первую очередь работать нужно усердно, сразу у них энтузиазм с лица осыпался, как старая штукатурка.
– Не помню, кто сказал, – Антон вынырнул из телефона. – Что удача – это миллионы попыток, а не счастливый билет. Какой-то спортсмен вроде.
– Жаль, что некоторые сотрудники наши не знают этого выражения. Помнишь этого? Как же его. Новик… Селий… Селицкий… Как же ж? – Антон смотрел на Ваню, не произнося ни слова, наблюдая за муками памяти, отражавшимися на лице. – Новицкий! Вот!
– А, точно! Странный парень с лицом маньяка, – Антон вернулся в телефон после непродолжительной паузы, слишком скучен и неинтересен ему диалог.
– Это же он сказал: «В продажах нужна удача, а у меня её нет, поэтому не смогу стать таким, как Антон».
– Он реально это сказал? – непродолжительный всплыв на поверхность реальности, словно дельфин за глотком воздуха.
– Да. Постоянно так говорил. И ещё постоянно перебивал, мне вообще трудно было с ним разговаривать. В ответ на вопрос: «Почему ты меня перебиваешь?», я получил фразу: «Сразу стараюсь сказать мысль, а то её потом забуду». И ведь он с заказчиками так же разговаривает, – Ваня отчётливо помнил этого парня с большой головой, зачёсанной на бок чёлкой, ехидной полуулыбкой, и большим рюкзаком на одном плече, с которым он ездил на работу, ходил в походы и приезжал на встречу к любому заказчику. – Еле его уволил, он всё время советовался с каким-то юристом. Уж лучше бы так усердно работал, а не удачу ловил.
– Умом не одаренные люди, – экран телефона был похож на застрявшую занозу, которую никак нельзя было вытащить, она постоянно требовала повышенного внимания. – Вань, ты ж понимаешь, что людей, которые хотят работать и работают всегда будет в меньшинстве.
– Как же не понимать, – у Вани чуть не вырвалась неоперившимся птенцом фраза «Умом-то я одарен», но она застряла даже не где-то в горле, а глубже, внутри, там, где столпились внутренние органы, укрытые сверху воображаемой душой.
«Я – одаренный», Ваня прокатил на языке словосочетание, чтобы оно лучше впиталось, хотя бы до вечера, чтобы понять его дальнейшую судьбу.
– Ты помнишь, как я пришёл работать к тебе в компанию? – вопрос вылез как-то вне очереди, растолкал всех локтями, наступил всем на ноги, рыкнул на недовольных.
Антон снова отложил свой телефон, как-то странно-испытующе посмотрел на Ваню, будто проверяя, точно ли он с ним разговаривает, не произошло ли какой-то подмены, нет ли какого-то подвоха.
– Момент самого выхода не помню, – Антон даже убрал руку с телефона, взгляд поднял к потолку, роясь где-то в памяти, пытаясь выцепить дни прошедшие. – Но помню, что ты пришёл менеджером по продажам, ничего не понимал в продажах, потому что приехал из далёкого Мурманска, с пустой трудовой книжкой, с желанием работать. И смотри, как ты вырос? Добился всего сам, я не хочу, чтобы ты думал или слушал других людей о какой-то там удаче, ты своим мозгом стал моим заместителем. Ты купил себе квартиру и машину в Москве, у тебя амбициозные планы. У нас амбициозные планы. Я помню на какой оклад ты пришёл работать, а сейчас он у тебя во сколько? В десять раз? В десять раз больше. И это круто, ты растёшь и не останавливаешься.
– Это точно, – Ваня как-то немного странно себя ощущал, когда его хвалили, будто бы он и не сделал ничего такого, а вроде и сделал всего и очень много.
– И тебя не испортили деньги, – Антон всё так же не прикасался к телефону, что было удивительно. – Хотя мне тут Серёга, который из Шерегеша, сказал такую фразу: «Деньги людей не портят, они показывают истинное лицо человека». И я с ним согласен. Деньги дают свободу – ты не беспокоишься о том, что тебе есть, где тебе жить, что с твоим здоровьем, что со здоровьем твоих родных и близких, любые вопросы можно вообще решить, были бы деньги. Благодаря деньгам ты можешь учиться, путешествовать в другие страны и развиваться, увлекаться чем-то необычным и интересным. А когда нет никаких ограничений свобод – становишься самим собой.
– Интересная мысль, – Ване глубоко куда-то внутрь упали эти слова, тяжёлым, но приятным грузом.
«Никогда так не думал. Всегда было одинаково шаблонно – деньги портят людей».
– Я люблю комфорт, а это ощущение достаточно дорогое, – рука Антона нащупала телефон, который радостно в неё лёг, пальцы побежали словно по беговой дорожке. – Так, у меня дальше встреча. У нас есть какие-то срочные вопросы? – глаза оторвались от экрана.
– Ничего срочного, – Ваня тут же встал.
– Ок, тогда связи, – глаза нырнули обратно, где их ожидала всё та же изнурительная тренировка в цифровом пространстве.
Разговор будто бы оборвался где-то в середине. Будто бы кто-то ра.
Остаток рабочего дня пронёсся стремительно, как горная река весной. Родители, да и всё старшее поколение говорили в детстве: «Когда станешь взрослым, время неумолимо и незаметно будет улетать». Так и есть. Время не задерживается, не ставится на паузу – жизнь не видеомагнитофон с затасканной видеокассетой. Время хватает за руку и мчится куда-то вперёд, многие даже не успевают ничего заметить. Ваня иногда оборачивался назад и видел тысячи жизненных моментов и ситуаций, которые он прожил, на которые так много нужно времени, а прошёл всего лишь год, хотя внутри созрело ощущение нескольких лет.
Москва является катализатором этого бегства времени, она ускоряет до безумных скоростей. Москва имеет потрясающий метаболизм – переваривает всё, что можно и в любых огромных количествах, без ограничений. Москва, как адсорбент – впитывает всё, что витает в воздухе, что разливается по её телу. Москва – богатый город. Москва – сумасшедшая. Пульс никогда не падает до спокойного ритма, бьёт, словно сабвуфер в багажнике этих безумных водителей, раздающих музыку на несколько кварталов сразу. Москва не кричит, а вопит. Этот вопливый крик проходит через каждого, проникает до самого ядра клетки, заставляет содрогаться любить ненавидеть ждать ощущать отвергать бежать прятаться смеяться плакать стремиться терпеть наблюдать уходить отворачиваться притягивать уставать набираться плевать стрелять скрываться находить разочаровываться возвращаться понимать стесняться открывать раскрываться закрывать прощать искать пленять очаровывать забывать менять терять истязать отпускать удерживать заставлять заплетать уплетать распутывать высмеивать унижать. Заставляет жить. Не все хо.
Для Вани такой ритм подходит, он не представляет, как можно остановиться и что-то ждать, когда нужно идтибежатьбратьхвататьдостигатьдобиваться. Без пробелов и знаков, чтобы ничего не потерять. Но нужно уметь в этой круговерти останавливаться, не останавливаясь. Поэтому Ваня пишет. Всегда что-то писал. Ваня всегда старался увидеть звёзды на московском небе, которые так трудно застать на месте, будто они работают допоздна, дверь открыть некому, в квартире гулкая тишина. Он часто видел, но не замечал эти звёзды в своём маленьком родном городке, откуда несколько лет назад решил переехать в Москву. Тогда они казались ему не такими важными – ведь были всегда рядом – не такими нужными. И вот пришло время, когда Ваня за ними соскучился. Что мы имеем – не ценим.
Сегодня Ваня возвращался домой в сумерках, еле оставив позади себя, в душном офисе, свою почти доделанную работу. Он выкладывался на миллион процентов, не ожидая чего-то взамен, потому что просто по-другому не умел, никто не научил. Я – одаренный. Засела фраза. Ночное ватное покрывало снова скрыло настоящее небо и звёзды, отражая желтизну прокуренных воздухом мегаполиса фонарей. Москва никогда не умрёт, несмотря даже на вредные привычки, она будет жить вечно, сбрасывая с себя метастазы, как муравьёв.
«Я – судьбой не одаренный»
Москва – город деловой, который ценит своё время и тратит только на то, что может принести наживу и выгоду. Кому нужны эти рождающиеся в голове Вани строчки? Только ему. Судьбой не одаренный. Что такое истинное творчество? Только человек рисует и строит прямые и симметричные линии, природа так не умеет. Истинное творчество не занимается профессионально сёрфингом, поэтому не бывает на гребне волны. Всё в этой жизни стоит денег. Искреннее творчество звякает мелочью в шапках, кепках, чехлах, кейсах, кофрах. Искреннее ли? Чужие песни звякают звоном монетным сильнее своих сокровенных. Многие вбирают в себя аплодисменты творчеству популярных авторов. Честно ли? Грохот железных колёс и крик тормозов сопровождал Ванины рассуждения до самого дома, крадясь за ним по рельсам метро и трамваев. Хочется подарить миру что-то стоящее, умное, цепляющее, настоящее, неподдельное. Что-то творческое и независимое.
В квартире всё те же фонари. Всё та же тишина. Уже могли бы давно пожениться – столько времени находятся они вместе неразлучно.
«Я – судьбой не одаренный»
Ведь застряла всё же фраза. Спасёт только виниловая тетрадь, словно зубочисткой выковырять душевные остатки. Что получится, если с самого утра? Звёзды ору я отчаянно глотку криком садня. Запятые не забыть. Они уже на месте. Я – судьбой не одаренный. Крыльями. Никогда не взлететь. Никогда не говори никогда. Всё не зря в этом мире. Всё что ни делается – к лучшему. Может, не зря? Пусть бегут слова в тетрадь. По пальцам, через ручку, кардиограмму вырисовывая, бумагу пропитывая.
Звёзды! Ору я отчаянно,
Глотку криком садня.
Я – судьбой не одаренный
Крыльями. Может, не зря?
Маленький город.
Работа у Вани подразумевает командировки в разные города, а иногда и за границу. Готов к командировкам. Да. Частота командировок непредсказуема. Сегодня ему придётся посетить Санкт-Петербург, причём одним днём. Вылет ранний, в 7 утра, Ваня приехал в аэропорт слишком рано, за целых 2,5 часа до вылета, приехал на своём автомобиле, который оставил на крытой автостоянке. Он не любит опаздывать. Всегда приезжает куда бы то ни было заранее. Даже иногда слишком заранее. И сейчас он стоял перед входом в здание аэропорта, наблюдая как пропадают за стеклянными раздвижными дверьми люди, словно аэропорт ест их, жуёт, прожёвывает, а где-то неподалёку двери, из которых он других людей выплёвывает. Слишком уж физиологическое сравнение.
«Жри меня, Кракен», Ваня добровольно-напряжённо-непринуждённо шагнул в разверзнутую пасть, надеясь всем своим волнующимся существом на милость чудовища. Клац.
Раньше в детстве, даже вокзалы казались Ване какими-то огромными государствами, со своей неповторимой бурлящей круглосуточной жизнью. Потом он побывал в московском аэропорте – все прошлые сравнения поблекли, уменьшились в размерах, потеряли свой вес. Теперь он привык и к московским аэропортам. Человек – единственное живое существо на планете, которое приспосабливается к любым условиям. Взять даже такой далёкий Крайний Север, откуда переехал Ваня. За полярным кругом жизнь еле теплится, цепляется за мох и скалы, терпит отсутствие солнца зимой, присутствие снега летом, терпит мокрый холодный язык Баренцева моря, которое облизывает круглый год этот край. Животных там мало, им сложно выжить. Саамы разводят оленей, моряки отходят на суднах, военные моряки ходят на кораблях. Привыкли. Давно там не был.
Ваня сел за столик какого-то кафе, нужно позавтракать. Скудное меню, переполненное алкоголем и ценами – что за место выбрал? – заказанный чай и сэндвич (сэндвич, на секундочку, не бутерброд), положенный на стол ноутбук, вытащенный из рюкзака, сонные люди, двигающиеся как сонные мухи по сонным коридорам, мимо сонных витрин. Этот сон недолог. Этот сон даже не сон, а какая-то полудремота, случайно закрывшая на секунду глаза, спустя секунду они откроются и вновь восторжествует бодрость, наполнив коридоры вечно спешащими и суетящимися людьми. Какой же ты маленький в этой толпе. В ней так легко потеряться. Все будут обходить, задевая или сторонясь. Никто не остановится спросить. Время другое. Люди потому что стали более закрытыми в реальности, но раскрепостились в виртуальности. Все ходят с серьёзными лицами, занятыми выражениями, нахмуренными бровями, надменными губами, в солнцезащитных очках даже в помещении, застрявшими в телефонах. Даже за рулём уже мало кто отпускает телефоны. Боитесь, что убегут? Вся жизнь размером с ладонь.
Ваня вот так же год назад улетал в Мурманск. Сидел в кафе, пил пиво, смотрел на людей, ожидал посадку, перекатывал из угла в угол черепной круглой коробки мысли и воспоминания, ковырялся в себе от нечего делать. Так же рано и так же малолюдно. Встрепенулись сейчас воспоминания, как потревоженные в кустах воробьи, подпрыгнули и взлетели. Руки зачесались. Хочется сейчас схватить слова и посадить их. Ваня открыл ноутбук. Редко так бывает, что можно сразу поймать много слов и предложений. Вот сегодня получится. В этом аэропорте или аэропорту. Неважно. Кому нужны правила? Даже кофе уже можно оно. Хватай скорее. Открывай кавычки. Как силки впопыхах. Лови слова, но не осколки.
Год назад улетел Ваня в родные края. Встретил в этих родных краях родных сердцу и душе людей. Увидел в родных краях родные улицы и переулки, недозаполненные всё теми же родными незнакомыми людьми, только немного состарившимися. Прочувствовал всю силу родного края. Так в один вечер захотелось поиграть на гитаре, что руки чесались нескончаемо долго. Его друг, Дима, после долгих поисков в мессенджере с помощью вопросов по контактам из телефонной книги, решил написать прямой вопрос в самом большом сообществе города в социальной сети.
«Дайте кто-нибудь на вечер гитару. Пожалуйста. Вернём в целости и сохранности»
Ваня не поверил. Дима тоже не особо. А вот люди откликнулись. Даже в 23:11. Они забирали в ночи гитару у какой-то сжалившейся над ними девушки, которая с них ничего не взяла, кроме обещания вернуть и насильно положенных на тумбочку в прихожей коробки конфет. Гитара была старенькой – фанера разволновалась волнами от долгих лет и переменчивого климата, струны жёстко натянулись вдоль грифа, немного его согнув, колки ревматично скрипели, когда Ваня усиленно подгонял строй струн под нужную норму. Ваня с Димой несли эту гитару через город, как священный Грааль, как олимпийский огонь, как дань широкой душе северных людей. На кухне, где горел яркий свет холодной лампы, под аккомпанемент из алкоголя и сигарет, Ваня выгонял из себя наружу песни. Песни были чужие – слова были чужие, музыка была чужая. Только эмоции свои. Медиатора не было, конечно же, поэтому Ваня играл половинкой пластиковой карты одного из магазинов. Вспомнились неожиданно слова классика. Более неожиданно появилась хриплая музыка. Карта пластиковая стиралась о звенящие струны. Звенящий голос стирался о молчащую ночь. Отчаянно хотелось петь. Тогда, когда любовей больше нет, тогда, когда от холода горбат. Неслись эти слова куда-то в холодную крайнесеверную ночь. Дима попросил Ваню ещё раз спеть эту песню, потому что задела она его чем-то, снял видео на телефон, даже потом выложил в ту самую большую группу города, как отчётное видео с благодарными словами за предоставленную гитару. Низкий поклон. Больше пяти тысяч просмотров. Истинному творчеству не нужны цифры – достаточно взять старую гитару, ненужную пластиковую карточку, открыть душу и рот, выпустить наружу. Купи на эти деньги патефон и где-нибудь на свете потанцуй! дёрепан модаЗ
Волна воспоминаний расплескалась по внутреннему спокойствию, разметала построенные песчаные замки, облизала своим шершавым и солёным языком. Заставила Ваню открыть ноутбук, вскрыть воспоминания, скрупулёзно препарировать их на экране. Что получится? Первая проба прозы. Вот что.
«Этот город стал мне слишком мал. Он стал похож на детские ботинки, которые я надевал в детстве от силы пару-тройку раз, а потом нога выросла, перестала помещаться в почти новенькие кожаные стенки. Мать, не желая расставаться с новой обувью, положила их аккуратно в коробку, спрятала в нижний отдел тяжёлого тёмного-коричневого великана в нашей комнате. Спустя двадцать лет я нашёл эти ботиночки, которые помещались оба на моей раскрытой широкой ладони, а внутри меня на уровне груди распускалась какими-то цветами или ещё чем-то ностальгия.
Так и этот город.
Я в нём был в последний раз меньше двадцати лет назад, но точно больше пяти. Мне кажется, что все наши небольшие города, находящиеся в отдалении от Москвы и Санкт-Петербурга, похожи друг на друга – своей неспешностью, забытостью, заброшенностью, они перекручены двадцатым веком, искалечены его событиями и не излечены. На них шрамами бугрятся дороги, выглядят опустевшими полувековые жилые дома, и вечный лай тысячелетних собак доносится из подворотен и дворов вместе с гуляющим от безделья ветром. Люди в этих городах все какие-то мимолётно знакомые, но слабо узнаваемые, отстранённые, забытые. Вернувшись в его чертоги, в голову приходит запоздалая телеграмма: «ничего здесь не изменилось тчк я здесь чужой тчк».
Я вылетал в меня вырастивший город из Москвы. Вы все прекрасно знаете, как выглядят столичные аэропорты – ярко, шумно, круглосуточно. Аэропорты пульсируют, перемешивая мегатонны людей в сутки, там легко потеряться и не вернуться, совсем как в нелюдимой тайге. И все здесь спешат, деловито разговаривают по телефонам, молча запихивают в себя еду. Впрочем, это не полное описание людей из аэропорта. Здесь есть и весёлые отпускники, и грустные командировочные, и весёлые командировочные, и грустные отпускники, надоевшие и уставшие дети, грустные охранники и продавщицы, нервные представители авиакомпаний. Эти аэропорты словно отдельные города, даже государства. Но вы и без меня всё это знаете.
Мой маленький город ждёт меня. Или ждал. Или я думал, что он ждал-ждёт.
Этот суровый северный край, наполненный неистовой и капризной природой, которая редко пребывает в хорошем настроении, стал приютом для самых добрых в нашей стране людей. Вы думаете я преувеличиваю? Нисколько. В заполярье все деревья карликовые, потому что здесь очень маленький слой почвы, в которую они вгрызаются своими корнями и не отпускают её веками. Так же и люди – вгрызаются в этот обглоданный морями полуостров, и отпускать его не хотят. Только люди здесь не карликовые, скорее даже наоборот – они великаны, титаны, потомки скифов. Или отверженные упрямцы, которые бегут прочь от какой-то только им известной жизни. Жизнь вытеснила их из наполненного шумом и весельем зала в дальнюю забытую комнату, где пылятся старые вещи.
Мой маленький город никогда не будет вычеркнут из моего сердца.
Я не люблю задерживаться в нём долго, потому что он может засосать своей заторможенностью и не выпустить никогда на поверхность. Здесь словно попадаешь на Мёртвое море – невозможно плыть, только барахтаться кверху пузом, стараясь не хлебнуть агрессивной воды, мёртвой воды. И люди здесь просолены – ветром, морем, полярными днями и ночами. Именно поэтому они все добрые, мы все добрые, таких, как мы, мало. Мы сюда сбежали из разных уголков страны, ища что-то своё, сокровенное, но чаще откровенное. Мы убежали, не зная от чего. И только теперь я понимаю – мы все бежали от человеческой злобы. Именно поэтому мы добрые.
Мой маленький город наполнен разными людьми с разными характерами, желаниями, переживаниями. И даже самый злой среди нас будет добрым среди большинства москвичей. Жаль, что злых у нас тоже хватает, что поделать, такова человеческая природа, мы не можем мирно сосуществовать с себе подобными. Хотя всё дело в размерах. Это в Москве любое убийство тонет в городе, как в полноводной горной реке, глушится гулом голосов, затирается миллионами событий, сминается, как бесплатная газета под ногами миллионов прохожих. А в моём маленьком городе всё на виду, ничего не скрыть, не замолчать, не потерять. Слухи здесь гуляют сквозняком от двери к двери, проникают в любые щели, свистят беспрерывно в уши. Слухами полнится наша северная земля, заполняется и переполняется, перекидывая через края излишки. А они всё льются, льются, льются.
Мой маленький город похож на старую фотографию из семейного фотоальбома. Такие фотоальбомы с фотографиями были в каждой семье, их показывали друзьям, близким, родным. Показывали свою жизнь, застывшую на глянцевой бумаге. И когда ты смотришь на эти потёртые временем фотографии внутри растекается тёплое, щемящее чувство умиления, окунаешься с головой в эти родные времена, чувствуешь уют, они накрывают, как тёплый плед в промозглый осенний день. Так и мой маленький город – застыл, как на фотографии, всё здесь такое родное и знакомое, бередит воспоминания, по улицам пролетают призраки давно минувших лет, идеально вписываясь во времени настоящем. Все эти улицы, где мы росли и взрослели, учились материться и курить, чувствовали впервые прикосновения жарких губ первой своей любви, на них всегда будущее рисовалось светлым и большим, даже огромным, не помещающимся в нашем воображении. Но когда я смотрю на мой маленький город спустя годы, меня охватывает не только ностальгия, мою душу посещает грусть из-за того, что город остался таким же, он остался фотографией из прошлого, и меняются здесь только лица, ничего больше, хотя даже лица не сильно поменялись, незаметно постарели в своём большинстве.
Мне кажется, что все те люди, которые переехали в поисках себя в большие города испытывают похожие чувства к родным местам. Все вырастают из ботинок, штанов, курток и взглядов, но не все вырастают из маленьких городов. Когда же ты вырастаешь из своего маленького города, то с каждым приездом сюда становишься более неподходящим, инородным, потому что маленький город забыл тебя. И на какую-то долю мгновения ты жалеешь, что отвернулся от маленького города, оставил его позади, в своих воспоминаниях, фотографиях, чужих фотоальбомах. Пытаешься объяснить ему, что так нужно было, другого выхода быть не могло, а он как маленький ребёнок надувает щёки, отворачивается, не хочет с тобой разговаривать, потому что ты не оправдал его доверия. Мой маленький город – постаревший ребёнок.
Кусачий север мой ненасытный, ты хватаешь людей, как раскалённая на морозе стальная труба любопытный тёплый детский язык. Ты проверяешь – смогут ли с тобой быть на равных, смогут ли осилить всю глубину и тяжесть твою, смогут ли научиться у тебя быть смелыми и суровыми. Ты заставляешь людей становиться добрее и отзывчивее, делая себя их главным врагом. Иногда ты кусаешь, как разозлившаяся дворняжка – отчаянно, свирепо, до костей. А у нас не хватает сил отбиться, хотя мы молотим руками по выжженной солнцем рыжей спине, которая привыкла к этим ударам. И всё это делаем молча.
А вот в Москве я потерялся. Этот город по размеру подходит только самым сильным мира сего, только перед ними он склоняется в уважении. Но их единицы, а для остальных он велик и даже не на один порядок. Конечно, это не значит, что в нём могут жить только единицы. Большинство за этим и едут сюда, чтобы потеряться, не отдавая отчёта, не признавая такой простой цели. Они не осознают этого, стремятся на уровне инстинктов, бегут без передышки. И я такой же – бегу не в силах остановиться, хочу, чтобы меня никто не догнал, не увидел, не заметил, потерял. Самое интересное, что у меня это получается. Москва меня не замечает, как и многие миллионы в себе, я один из огромного муравейника, прикосновения моих лапок ничего не значат, никак не ощущаются. Поверхность города задубела, пропиталась многочисленными людьми за века. Город стал невосприимчив к нам, людям-муравьям.
Переезд из маленького города в столицу похож на опасный трюк – заскочить на ходу в крутящуюся на полной скорости карусель. И варианта всего два – или тебе это удаётся, или ты расшибаешься, нанося себя многочисленные, или не очень, если повезёт, травмы. Мне удалось заскочить. Теперь я сижу в этой карусели, мимо мелькают лица, дороги, дни, события, чужие судьбы, и никак я не могу отчётливо нарисовать картину, которую я вижу и ощущаю. Поэтому периодически я хочу вернуться в мой маленький город, где всё просто и знакомо, прямо как в песне. В моём маленьком городе душевно и уютно, а большой город себе такой роскоши позволить не может, он вынужден быть циничным и безжалостным. Если ты подстроишься под него, то достигнешь успеха, вскарабкаешься на гору, царём которой тут же станешь, и будешь править пока не свергнет более проворный претендент, уж поверьте.
Видишь, мой маленький город, я тебя не бросил. Возникли непреодолимые обстоятельства. А я живу, как камбала – подстраиваюсь под обстоятельства, меняю своё отношение, становлюсь для агрессивного мира подходящим паззлом, прохожу успешно всегда проверку свой-чужой. Только камбала не может быть для всех другом, она на какое-то время перестаёт быть врагом, перестаёт быть угрозой. И между понятиями «быть своим» и «не быть чужим» огромная пропасть, которую ничем не заполнить, кроме времени. Вот только времени может понадобиться очень много, так много, что жизни может не хватить, или хватит и в самый свой последний вдох ты перестанешь жить с затасканной биркой «Чужой».
И во всём этом калейдоскопе мыслей и рассуждений мой маленький город терпеливо учит меня быть счастливым. А ведь быть счастливым очень трудно. Быть именно по-настоящему счастливым. Попробуйте спросить сами у себя, посмотрим, что откликнется внутри ответом. Поэтому нам всем нужны маленькие города.
- Зачем ты всё это пишешь?
- Я пишу, чтобы не забыть, - удивлённо и устало. – Потому что такие ощущения похожи на летучие жидкости – они долго не держатся в настоящем мире без специальных условий хранения.
- И кому они потом будут нужны?
- В нашем мире больше семи миллиардов людей, - с верой и надеждой. – Кому-то это будет близко. В первую очередь это близко мне. И мне же от этих строк тепло и уютно, немножко грустно, так, что небольшой комочек подкатывает к горлу и к ресницам сбегаются небольшие солёные капельки, не рискуя упасть вниз.
- В этом нет смысла. Твои слова так же потеряются в большом городе.
- Быть может и так, - беспретензионно и уверенно. – Правда, только эти слова меня могут спасти от тысячелетнего тлена и забытья. Маленькие и большие города превратятся в руины, наши тела будут пеплом и прахом, удобрением для новых городов. А слова останутся, и вы все это знаете.
- У тебя ничего не выйдет.
- Быть может и так, - покорно и упрямо. – Но лучше жалеть о том, что сделал, чем жалеть о том, чего не сделал. Эта аксиома стара, как мир. В любом случае, меня всегда будет ждать мой маленький город. Пусть он обижается сейчас, но он не вычеркнул меня из своего просоленного сердца.
Точка»
Ноутбук Ваня тут же закрыл. Клац. Проглотил ноутбук слова. Сожрал их и не подавился. Где-то он слышал про то, что начинающие писатели пишут от первого лица, а состоявшиеся от третьего. Правда? Да кто их знает, этих писателей.
Вспомнил, что хотел проверить почту. Открыл заново пасть ноутбука, наполненную плоскими зубами, совсем как у китов. А как у Кракена? Тоже плоские. Экран покорно показал слова, заботливо записанные и сохранённые, которые уже никуда не денутся. Файл подальше спрятать. Разнести по разным облакам. Чтобы везде и всегда.
В почте какой-то спам нападал, но немного, словно в начале декабря первый снег. Пришло и от тёти Лоры письмо. Предыдущее не было радужным. Краткость – сестра чья? Ничего так и не ответил. Пропустил. Такого в аэропорту или аэропорте не прощают – здесь ничего не пропускают. Открывай письмо.
«Саша! Привет! Как ты там? Хочу познакомить тебя поближе с семьёй Баталиных. Давно собиралась написать о д.Шуре, теперь СРОК подошел: 80 лет его ПОДВИГУ – так я оцениваю то, что он сделал для Пензы, и на что мало кто обратил внимание. А ведь было это в 1937-м году! Понял?»
И прикреплённый файл.
«Начинается посадка на рейс 006» – раздался женский голос поверх шуршащего аэропорта.
Потом нужно обязательно прочитать. Ноутбук уже мягче хлопнул пастью. Клаць. Ваш посадочный. Хррррт. Проходите. В руке остался корешок билета. Сохранять до выхода. Серый квадратный коридор с уклоном. Можно ваш посадочный? Ничего не оторвать. Проходите. Немного постоять в проходе. У вас у окна? Придётся пропустить. На полку ничего класть не надо. Под впередистоящее сиденье тоже. Щёлк. Хссссс. Как второй ремень поверх брюк. Бортпроводникам перевести двери в положение армд. Поднять шторку иллюминатора. Убрать откидной столик. Перевести в авиарежим. Желаем приятного полёта. Можно отстегнуть ремни. Шорох голосов. Ни одного ребёнка. Никто не плачет. Наушники можно не втыкать в уши. Скорость 900. Большая скорость плохо чувствуется. Очень быстро снова загорелось табло. Пристегнуть ремни. Начали снижение. Добро пожаловать в Санкт-Петербург. Просьба оставаться на своих местах до полной остановки. Надеемся, что полёт вам понравился. Всего доброго. До свидания. Корешок нужно убрать в паспорт. Отчёт о командировке. Эскалаторы и лестницы встречали ноги. Молния на фиолетовом фоне. Повышенный спрос. Московский проспект. Одна встреча. Всё ради неё. У какой опоры находитесь? Столб 7. Через приложение стало удобно. Объяснять не надо. Столбы подписали. Никто не потеряется. Только багаж. Стойка забытого багажа. Лост энд фаунд. Побежала по стёклам морось. Северная столица. Суровое лицо. Побежала мимо промзона. Суровосерая. Нахмуренная своими пустыми глазницами. Курит в небо. Присела за городом на корточках. Сиги есть? Московский проспект больше сталинский. Большие окна. Большие кирпичи. Где остановить? Марчеллис. Где удобнее. Евгений, приветствую. Если что на месте. Ок. Скоро буду. Будьте добры чай травяной. Да, две кружки. Меню оставьте. Иван, приветствую. Бумажная визитка, на всякий случай. Контакты уже есть. У нас возникла проблема заказали оборудование но оно ещё в пути производитель опаздывает с производством делаем всё возможное чтобы успеть в сроки но сроки уже нарушены есть контракт будут пени главное чтобы заказчик не переживал повода для переживаний нет оборудование точно приедет обратного пути нет контейнер с корабля в море не скинут ждём растаможку ничего страшного держите в курсе серверы уже приехали но в них не та оперативная память которая должна быть обязательно посмотрим заменим окончательный расчёт будет после полной поставки сейчас частично привезли вы дальше сами уже настройку производите да производим устанавливаем наше программное обеспечение какое специализированное для медицинских учреждений может быть есть ещё точки соприкосновения и можем быть полезны возможно может нужно подумать но сначала закрыть текущий контракт он с вами у нас первый пробный первый блин комом не всё так плохо сейчас проблемы у всех со сроками поставок Китай не справляется логистика перегружена нам с вами нужно совместно поддерживать друг друга чтобы не было накладок и негатива конечно будем может быть чаю спасибо только пришёл с другой встречи из кофейни по соседству уже кофе переполнен будем держать связь любые вопросы решаемы прилетел чтобы лично познакомиться и выразить самые серьёзные намерения потому что мы дорожим своим именем и строим взаимовыгодные и долгосрочные отношения спасибо Иван можете мне писать и звонить в любое время Евгений всегда поможем спасибо Иван надеемся на дальнейшее плодотворное сотрудничество всего доброго приятно было познакомиться. Счёт пожалуйста. До вылета ещё пять часов. Всего ничего. В бумажном конверте остались на чай. Синяя бумажка. Немного помятая. Всё понравилось? Спасибо. Морось куда-то спряталась. Обратно в небо. Держится. Ничего вниз не скидывает. Проезжает санитарную зону. Туфли немного не удобные. Прогуляться по Московскому проспекту. Прилетел ведь из Москвы. Потом прилетит из Питера. Небо тоже затянутое. Звёзд видно не будет. Тоже стыдно? Большой город. Вторая столица. Изначально первая. Каблуки на туфлях сотрутся. Оставишь свой след. Прошёл 15 километров. Приложение показало. На здоровье. Снова двери. Едят людей. Щёлкают пастью. Включите ноутбук. Клац. Пожалуйста. Спасибо. Клац. Телефон всё время дрыгается. Всплывают сообщения. Мессенджеры. Приложения. Внутри пульсирует цифрами жизнь. Начинается посадка. Ваш посадочный. Хррррт. Проходите. В руке остался корешок билета. Сохранять до выхода. Серый квадратный коридор с уклоном. Можно ваш посадочный? Ничего не оторвать. Проходите. Немного постоять в проходе. У вас у окна? Придётся пропустить. На полку ничего класть не надо. Под впередистоящее сиденье тоже. Щёлк. Хссссс. Как второй ремень поверх брюк. Бортпроводникам перевести двери в положение армд. Поднять шторку иллюминатора. Убрать откидной столик. Перевести в авиарежим. Желаем приятного полёта. Можно отстегнуть ремни. Шорох голосов. Опять ни одного ребёнка. Никто не плачет. Повезло. Наушники можно не втыкать в уши. Скорость 920. Ветер в спину. Очень быстро снова загорелось табло. Пристегнуть ремни. Начали снижение. Добро пожаловать в аэропорт Шереметьево имени Александра Сергеевича Пушкина. Просьба оставаться на своих местах до полной остановки. Надеемся, что полёт вам понравился. Всего доброго. До свидания. Корешок нужно убрать в паспорт. Отчёт о командировке. Эскалаторы и лестницы встречали ноги. Молния на фиолетовом фоне. Повышенный спрос. Новогиреево. Ехать 1 час 19 минут. Спасибо. Тринадцатый этаж. Телефон уже спит. У прожекторов бессонница. Добро пожаловать домой. Щёлк.
Третье четверостишье.
Сегодня в офис приедут японцы. Самые настоящие, целой делегацией, чтобы обсудить тренды рынка печати. Всё всерьёз, никакого стёба. Приедут и сядут за стол, чтобы вести переговоры, задавать вопросы, получать ответы, переговариваться между собой на японском, а с остальными на особом азиатском английском. Ваня никогда не проводил таких переговоров. Должны быть втроём – Антон, Ваня и этот, с ногами на столе, Андрюша, коммерческий директор. Откуда столько злобы на него? Ваня не мог ответить на этот вопрос. Да и не хотел отвечать. Встречая иногда его в коридоре, он не особо хотел ему протягивать руку в приветствии. Не заслужил уважения. Ваня считал, что уважение нужно заслужить, а не получить вместе с должностью, возрастом, положением в обществе, с переходящим титулом, по наследству, в дар. Вот и к Андрею Орлову у него уважения не сложилось, потому что Андрей откровенно не хотел погружаться в работу компании, он незатейливо создавал видимость своей работы, максимально рисуя картины бескрайних морей и океанов прибыльности и рентабельности. Только фамилия Орлов не очень созвучна с Айвазовским. Моё море, прошу тебя, не выплюни меня на берег.
По рассказам Антона Семёнова Андрей Орлов даже вёл какие-то переговоры с каким-то африканским королём (никакой определённости и конкретики в памяти у Вани не осталось, только какие-то призраки каких-то слов, даже не воспоминаний), якобы этот Андрюша-с-ногами-на-столе закрывал какие-то проекты где-то в самых суровых уголках нашей Родины. Пусть кричат: «Уродина!», а она нам нравится – спящая красавица. Потом со временем Андрей устал их закрывать, вернулся в Москву и с новыми силами в бой – в компанию Антона. Пока что кроме ног на стол он больше ничего не внёс. Зато дом на Новой Риге. Зато машина за шесть миллионов. Вот она Москва. Хотя не в Москве дело. Встречают по одёжке, провожают по уму. Придумывал же кто-то эти пословицы? Теперь коммерческий директор будет участвовать в переговорах с японцами, к работе с которыми он не имеет никакого отношения и иметь не будет. Что он им расскажет? Он же ничего не знает о рынке печати. Посмотрим. Послушаем. А ю реди? Летс гоу!
Андрею Орлову в этом году исполнилось 45 лет. У него было две дочери и столько же разваленных браков. Почему Наташа ушла от него? С первым браком всё понятно, он был пилотным, мимолётным, противным. Но Наташа? Ведь всё было нормально, как бывает нормально у большинства людей, живущих на этой планете. Чего ей не хватало? Деньги Андрей зарабатывал хорошие – отстроил дом на Новой Риге, купил квартиру в Хамовниках, про дочек никогда не забывал. И тут раз: «Я от тебя ухожу». К кому? «Ни к кому», трёхсложный ответ из частицы, предлога и местоимения, который оставил Андрея в пугающей пустоте и непривычном одиночестве. Но ненадолго он был предоставлен самому себе – хорошо, что Антон его взял как раз в этот переломный момент, а то ж совсем было бы невыносимо. Гулкое эхо большого дома передразнивало его шаги, шептало суфлёром в угоду телевизору, вторило скрипу дверей и полов, смеясь гиеной. Андрей старался как можно чаще покидать опустевшие стены этого дома, запирать смеющееся эхо в одиночестве, оставлять это одиночество подальше от себя, а сам встречался со старыми друзьями и знакомыми, всё так же ходил на игры в хоккей с прокурорскими товарищами, сидел в клубе, потягивая коньяк и сигару, слушая и участвуя в типичных мужских разговорах о машинах, женщинах и спорте. Андрей не спешил возвращаться туда, где его ждало только заключённое одиночество-рецидивист.
Андрей всю свою сознательную жизнь работает в коммерческих отделах, где нужно вести переговоры, у него это хорошо получается. К 45 годам немного догнала усталость, которая положила свою вальяжную руку на плечо резвости, остановив поблекший юношеский запал. Теперь он коммерческий директор, нужно соответствовать должности. Ведь ни один состоявшийся и знаменитый артист не выходит на сцену вовремя, аудиторию нужно подержать, размять, подогреть, не баловать своей пунктуальностью, которая никому не нужна. Вот и коммерческий директор – это высокая, статная должность, много серьёзных дел и обязанностей. Эта должность соответствует уровню какой-нибудь рок-звезды, слегка утомлённой от гастролей и встреч с фанатами. Я слишком рокстар для этого…всего. Андрей устало поправлял своим прищуром очки, когда входил в офис, всегда появлялся в коридоре из коридора от 10 до 11 утра, неважно выспавшийся, потому что старался как можно позже приехать в пустой дом. Тяжело быть коммерческим директором.
Ногам в офисе под столом неудобно из-за старой хоккейной травмы, поэтому прямо намного легче становится, когда Андрей закидывает их под углом на стол, работать не мешает, хоть и не совсем этично выглядит. Андрей никогда не работал в такой маленькой компании, всегда компании федерального уровня, где топ-менеджмент представлял собой неких небожителей, которые находились на недоступных этажах, в недоступных зонах, изредка спускались по электронной почте, ещё реже по рабочему телефону, а реальное появление на глазах рядовых сотрудников – из ряда вон выходящее событие, сравнимое с приездом в Москву группы Металлика. Он вёл себя так же, как на всех предыдущих местах работы – неторопливо, вальяжно, весомо, грузно, опытно, без погружения в детали. Ведь детали коммерческому директору могут повредить и засосать в рутину, а необходимо быть стратегом вместо операциониста.
Андрей в первую неделю своего выхода в новой должности познакомился по очереди с каждым руководителем в коллективе и стал раздавать задачи – медленно, не спеша, с расстановкой, методично распределяя их в CRM системе Битрикс24. Главная задача руководителя – умение делегировать. Пусть они все выполняют поставленные задачи, маховик будет вращаться, дела будут делаться, всё, как всегда, ведь планы должны выполняться, именно за это и можно будет получить премию, придя с выполненными цифрами к Антону. Всё предельно просто. Контролируй и делегируй. Делегируй и контролируй. Давай задачи. Раздавай задачи. Главное сильно не мешать, потому что уже какая-то отлаженность есть. Только генеральный от него ожидает показатели. Лихой фонарь ожидания мотается и всё идёт по плану. Отчёты обязательно вовремя по плану приносить, показывать прибыль и всё будет хорошо.
Работа коммерческого директора соткана из переговоров. Переговоры говоры разговоры дваговоры триговоры. Вся наша жизнь – слова. Ваня недолюбливал коммерческого директора, потому что от него было много слов и мало дел, что свойственно многим. И ещё эта его дурацкая привычка вставлять иностранные слова в разговор.
Иван И.: «Что скажешь по поводу стратегии развития печатного направления?»
Андрей О.: «Файн. Я не против, рили. Тем более, если эта стори про кэш. Мани фор мани. Ты согласен?»
Иван И.: «И какие тогда дальнейшие действия?»
Андрей О.: «Ду вот ю ду. Делай, что должен, будь, что будет. Райт? Мы на правильном пути. Впереди много целей, которые нужно достичь. Как сказал Цой, неважно на чём играть, важен внутренний настрой. Летс гоу!»
Занавес. Аплодисменты.
Арлекино, арлекино, нужно быть смешным для всех.
Или быть царём горы?
Андрей, у Вас это превеликолепнейше получается, Ваши выступления будоражат всё нутро, кипятят кровь, разгоняют волны адреналина по всему телу. Андрей, мы совершенно не представляем, как могли бы справляться без вашей мудрости и прозорливости! Андрей, мы навеки ваши! Готовы стелить красные ковровые дорожки и бросать под ноги лепестки свежих алых роз! Ваши скрытые таланты давно уже не скрытые, плещут через край, зажигают звёзды и сердца! Мы готовы лобызать ваши руки и ступни! И песок, по которому они ходили! Несомненно, вы были рождены, чтобы стать повелителем! Долой маску Арлекина! Мы усадим Вас на трон, дадим корону, скипетр и державу. Мы всей горой клянёмся исполнять любое Ваше веление на протяжении всего срока правления!
Сегодня, в этот важный японский день, Ваня проспал. Такого он себе не позволял никогда, но все люди, такие ситуации тоже могут случиться в любой момент с любым человеком. Он оставил вчера телефон на беззвучном режиме, поэтому будильник бесшумно надрывался с зажатым ртом. Сила привычки раннего подъёма настолько оказалась сильна, что во сне Ваня почувствовал какую-то тревогу, нарастающую с каждым мгновением. Резко открыл глаза, почувствовал, как быстро бьётся сердце, холодеют руки и ноги.
«Проспал»
Ваня резко вскочил, чего не ожидало его тело, поэтому ноги упрямо не гнулись, голова в протесте не соображала. Где телефон? Экран послушно отображал десятки уведомлений от будильника, который оставался не услышанным. Выключил бесполезный и уставший орать в кляп будильник. Встал на полтора часа позже. Ваня не успеет ни зарядку сделать, ни открыть виниловую тетрадь, только завтрак и выход из квартиры, в офис он не опоздает. Тело автоматически передвигалось по квартире, шевеля руками и ногами, засовывая в рот зубную щётку, руками поливая из душа тело, помешивая овсянку в кастрюле, засовывая ложку в рот и методически пережёвывая, моя за собой посуду и убирая её на место, одеваясь в свою повседневную одежду, бросая поспешный взгляд на сиротливо закрытую виниловую тетрадь, закрывая на замок входную дверь. Вышел из квартиры ровно по собственному расписанию – маршрут пройдёт без задержек, издержек, опозданий. Можно выдохнуть. У-у-у-у-х. И закрылась сзади дверь подъезда, шумно выдохнув залежавшийся ночью воздух. Выдыхай скорей мою душу наружу ей тесно. В твоих лёгких так мало места.
Тело не хотело слушаться, оно не проснулось, капризничало, тянуло назад, ну или хотя бы сесть и посидеть, не торопиться, не бежать, не идти. Остановиться, замереть, не шевелиться даже самой маленькой клеточкой. Ноги как-то странно пытались выгнуться при ходьбе в другую сторону, как у кузнечика. Прыг-скок. Прыг-скок. Шёл он с пятки на носок. Прыг-скок. Разбежавшись, прыгну со скалы. Вот что значит отсутствие зарядки. Тело упрямо упрямилось, прямо не выпрямляясь, прямо на работу направляясь, не желая прямо стоять.
«Ноги мои столь упрямые», эту выскочившую кузнечиком фразу на ходу, в заметках, в такт ногам шагающими пальцами Ваня присоединил к предыдущим двум четверостишьям. Да начнётся третье! Это стихотворение или песня? Песня или стихотворение? Решит всё эпилог. Хотелось бы, чтобы песня. Ведь не зря сон снился про то, как он стоит на Арбате? Ноги и тело упрямые. Голова туманная и клонящаяся к земле. В груди эхом отзываются шаги по асфальту. Руки висят плетьми в ожидании приказа. Глаза хотят закрыться и не открываться. Мама мы все тяжело больны, мама я знаю, мы все сошли с ума!
Москва. Огромный и шумный город. Забиваются звонко сваями слова и звуки! Весь город усыпан восклицательными знаками!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Всё нутро города кричит рекламой и старается обратить на себя внимание – скидки, акции, концерты, тренинги, дорогие иномарки, элитное жильё, новые бордюропаребрики, гладковыбритые и выглаженные дороги и тротуары, мотивация, эффективность, рост, стремление, здоровый образ жизни, исследование себя, связь с космосом, астрология, Венеры и Марсы, сквозь недодиоптрии модных, но не функциональных очков, пульсирующий на всех экранах столицы господин Успех. Здесь так много возможностей! Бери и делай! Хватай и беги! Не спи! Строй своё счастье! Дорогу молодым профессионалам! Кусай первым! Рви! Вокруг столько призывов! И всё те же восклицательные знаки!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Сверху вниз точным ударом! Щщщщщщбууууум! Заколачиваются, как сваи. Щщщщщщбууууум! Сваи забиты. Ведь Китай-город весь в сваях – самое сердце, центральный центр, далеко не Китай. Возьми себя в руки, дочь самурая.
В мегаполисе возможно только работать. В московских сутках все 24 часа рабочие. В московской неделе выходным места нет. Время деньги. Делу – время. Пора да время дороже золота. Время не повернёшь. Время никого не ждёт. Время главный ресурс. Время не приходит, оно только уходит. Времени не хватает. Где же продавцы времени? В столице можно найти всё. Время пришло расставить всё по местам.
В мегаполисе можно строить карьеру, дома, дороги, развязки, шоссе, квартиры, апартаменты, бизнес-центры, конгресс-залы, бутик-отели, торгово-развлекательные центры, торговые центры, складские и перекладные центры, логистические и лингвистические центры, центры профориентации и переквалификации, фитнес-центры (обязательно с бассейном), центры психологической помощи, медицинские центры, центры реабилитации, центры ознакомления оздоровления омоложения, центры центральных центров для поддержки малых центров при поддержке центров генеральных. В центре Родины одни сплошные центры. Спасибо центру за это!
Только не построить здесь ни дружбу, ни семью. Хотя если и построишь – беги вместе с построенным, уноси с собой, не оставляй этому городу, потому что здесь проходит постоянная реновация. Сносят ветхое жильё, сносят старую и привычную жизнь, сносят наработанные десятилетиями связи, сносят всё то, что уже не вписывается в облик современного мегаполиса. У Вани за все эти московские годы не прибавилось друзей, одни знакомые. Да, знакомые хорошие, но они даже не плохие друзья, разойдутся их дороги в Москве, никто не вспомнит друг про друга, каждый со своим багажом дальше, который закрыт на замочек, три четыре пять цифр на колёсиках, бирка с написанной фамилией. Закрываются люди, чемоданы, квартиры, никого нет открытого, кроме круглосуточного магазина, где сонные кассиры из ближнего зарубежья провожают своими уставшими глазами и спутанными мыслями на родном языке. Поэтому все друзья Вани остались за пределами огромного сердца страны, где-то то ли в почках, то ли в печёнке, то ли ещё где-то на периферии. Люди в маленьких городах остаются, застревают, совсем как почечные камни, дорожат своим местом и своей жизнью. Боятся? Возможно. А может ценят то, что есть? Возможно. А может не знают, что можно найти в большом городе? А что в нём можно найти? Здесь даже солнца не видно и сюжеты далеки от позитивных цветных фильмов. Звёзд тоже на небе не видно. А может звёзды не видны только тем, кто приехал сюда откуда-то? Вдруг коренные москвичи видят всё по-другому, живут по-другому, строят свою жизнь по-другому. Откуда только это узнать можно?
«Там, где когда-то не знали мы»
Все вырастают где-то там, где чего-то не знают. Не знают, что есть какая-то жизнь другая. Не знают, что можно двигаться куда-то вверх. Протолкнулись слова, вывалились, чуть не упали. Ваня тут же подхватил, в телефон, в заметки, чтобы никуда не делись. Куда их? Чтобы тянулись наверх. Ноги мои столь упрямые, та-та-та-та-та-та-та, там, где когда-то не знали мы, что можно тянуться наверх. На верх. На! Вверх! Пальцы немного соскальзывали с экрана, но всё же успевали оставить буквами следы заметочные.
Снова новый начинается день. Снова утро прожектором бьёт из окна. И молчит телефон. Весь офис пока молчит. Офис похож на висящий в шкафу костюм, который ждёт, когда его наденут. Телефоны ждут, когда их оживят своими прикосновениями. Офисная жизнь полна рутинных событий, которые перестают быть событиями, а становятся автоматизмами, привычками, заезженными сценариями, шаблонами, инструкциями, регламентами. Японцы сегодня вклинятся в эту хаотично-размеренную офисную жизнь. Только нужно подготовиться к встрече с ними – костюм, галстук, визитки, улыбки, нужные мысли, осознанные твёрдые фразы, аналитически добытые финансовые показатели. Но даже японцы не приостановят этот день, не заставят время пойти медленнее, этот день снова напором сожмёт время, будто какой-то архиватор на компьютере, не оставит живого места, всё в маленькую невесомую коробочку. Ваню устраивает такая рабочая среда – без пробелов, без свободного места на диске. Жизнь полна, даже переполнена, не остаётся времени на какую-то ерунду в виде отвлечённых размышлений, сплетен и бестолковых переживаний.
– Хай! – Андрей Орлов на кухне допивал свой любимый кофе эспрессо в маленькой кружке, похожей на напёрсток.
– Доброе утро! – Ваня пришёл за второй кружкой кипятка, в которой собрался утопить пакетик пакетированного чайного напитка не похожего на чай.
Как же Андрей раздражал Ваню! Его начинало тошнить при нахождении с ним в одном помещении. Но нужно уметь сохранять позитивный настрой и дружелюбное состояние даже в такие сложные моменты. Особенно в такие сложные моменты. Нужно уметь играть в политические игры, нужно уметь носить различные маски. У Вани это неплохо стало получаться – спасибо за назначение на должность заместителя генерального директора. Хотя дискомфорт перевешивал – хотелось к концу дня поскорее скинуть все эти маски, отмыть лицо и душу, стать самим собой, открыть старую виниловую тетрадь, стетоскопом услышать где-то в глубине глубокие мысли.
– Это по твою душу японцы приезжают? – напёрсточек стоял на блюдечке, охватываемый периодически холёной ручечкой.
От раздражения чешется язык.
– Почему по мою?
Хочется эмоционально задеть, злословить, поливать безудержным сарказмом, плюнуть под ноги, высказать всё в лицо. Эй, ты! Фамильярничать и переходить на личности. Нельзя. Фу! Фу сказал! Место! Ваня жёстко тренировал самого себя. Потому что нужно играть строго по правилам. Моя игра, моя игра! Здесь правила одни и цель одна!
– Ай донт ноу, – мизинчик холёной ручечки смотрит в сторону от напёрсточка на блюдечке. – Ты же у нас гуру в печатном направлении, таких результатов добился. Вот я и подумал, что японцы приедут тебе поклоны отвешивать.
Вряд ли Андрей мог знать, каких результатов Ваня добился в развитии печатного направления в компании. Вряд ли Андрей смог посмотреть отчёты по прибыльности во внутренней базе. Он умеет вообще пользоваться программой 1С? Он способен оценить сотрудников, которым он делегирует свои смешные и бестолковые задачи? Он способен дать дельный совет хотя бы по какому-нибудь направлению работы в компании? Он способен вести вперёд компанию «Вперёд!»? Вряд ли. Но он точно способен ноги закидывать на стол и сквозь поправляемые прищуром очки сыпать красивыми словами, как пшеном. Только вот вокруг не голуби, которые с удовольствием клюют дармовое рассыпанное пшено.
– Они едут глобально поговорить про рынок струйной печати и его перспективы в России, – Ваня в нервном напряжении ждал, когда закипит чайник, чтобы заварить себе чай и покинуть уже помещение, в котором находился коммерческий директор.
– Кул! – мизинчик холёной ручечки вернулся в исходное положение, напёрсточек на блюдечке отправился в раковину. Андрей никогда не мыл за собой. Видимо, так положено.
– Они через час приехать должны.
– Файн, я здесь, и ай эм рэди, – Андрей максимально развязным и небрежным голосом бросил эти слова и вышел из кухни.
Мизинчик свой не прищеми дверочкой, а то на холёную ручечку наложат повязочку.
Японцы в пути. Как они смотрят на рынок России? Многие воспринимают, как развивающуюся страну. Что мы в ответ можем предложить? Миллионы праворульных «Жигулей» заполнят пространства японских хайвеев. Россия впереди планеты всей. По интеграции внутри себя всех национальностей, стран, конфессий, религий, взглядов, а главное – праздников. Широка страна моя родная! Широка русская душа! Не знает, как по-другому жить простая русская душа. Любых гостей пригласит и примет, с хлебом да солью, да песнями с плясками. С радостью возьмёт в свою культуру ещё чью-нибудь. Например, сроднится с английским языком. Ведь с французским уже давно побратимы. Ищу друзей. На постоянной основе. С радостью раздаёт свои богатства. И людей тоже раздаёт, не задерживает. Перенимает чужие привычки и обычаи с лёгкостью русская душа. Запросто мимикрирует под любые события. Например. День Ирландии в Москве. Зелёные Сокольники становятся ещё зеленее – Патрик, клевер, зелёнобелооранжевое полотно повсюду, Гинесс и ирландские волкодавы, никакого кваса, пельменей, блинов и щей. Все радуются и обнимаются, будто вокруг одни ирландцы в иммиграции. Диа дуит! Силь ву пле, мон ами. Май нэйм из Ваня. Вэр а ю фром?
Это была интересная встреча. Японцев привезли на бизнес-минивэне, аккуратно выпустили перед подъездом, через который был вход в офис компании, на пятый этаж, на лифте, не пешком. Все были одеты одинаково – костюмы пусть и разных оттенков, но в пределах тёмно-синего цвета, белые рубашки, тёмные туфли, тёмные галстуки, выбритые лица, дежурные улыбки. Всегда с улыбками, особенно иностранцы. От улыбки станет всем светлей. Где-то Ваня читал о том, что улыбка русского человека – явление крайне редкое. Хотя нет, он читал, что если есть русский друг, то это навсегда. Вот, точно!
В делегации было восемь человек – три японца из штаб-квартиры и пять русских из представительства в Москве. Азиатский английский – это отдельный диалект. Ваня не понимал, как можно разобрать, что тараторят японские коллеги, а директор московского представительства успевал понимать и ещё переводить им же русскую речь. Между собой японцы перекидывались совсем никому не понятным японским, чему-то постоянно удивлялись, вскидывали брови и подкидывали в воздух протяжное: «О-о-о-о-о!». Зеленоглазое такси. Притормози. Притормози.
Андрей сидел и сыпал своими английскими словами, но уже без примеси русского, улыбался без остановки, смеялся со всеми в унисон. Все его слова были похожи на фразу, которую крутили на повторе: «How do you do?». Они были так же обезличены и не имели абсолютно никакой смысловой нагрузки. Японцы улыбались ему в ответ, машинально, из вежливости, тут же поворачиваясь к Антону и Ване, которые вели диалог, но на русском, без примеси английского. Андрей так же вёл переговоры с каким-то африканским королём? Так же ему улыбался и сыпал шаблонными фразами, от которых сводит через какое-то время скулы? Или африканский король не знал английского? А Андрей не знал африканского? Давай открывай свой англо-русский словарь. Перевожу со словарём. Уровень ниже плинтуса. Английский нужно знать, потому что в Москве это уже давно второй официальный язык, без него не придёшь работать в более-менее приличную и серьёзную компанию, без него даже можно на улице попасть в неловкую ситуацию где-нибудь в центре. Ведь нужно настраивать коммуникативные связи, которые формируются только посредством поиска общего языка. Гранит науки давно уже не гранит, а сэндвич с ветчиной и сыром, запитый капучино. Сложного нет ничего в постижении самого распространённого языка в мире. Андрей вот научился жонглировать словами английскими, как апельсинами африканскими.
Визитки у японцев необычные и смешные – из переработанной бумаги, выглядят так, будто их нарисовали на самой дешёвой туалетной бумаге. Но зато экологично, заботятся об окружающей среде. Хотя где-то Ваня читал, что восстанавливающее производство так же вредно и ресурсозатратно, как и работа целлюлозных комбинатов. И где тогда смысл?
Спрашивали японцы о том, с какими трудностями приходится сталкиваться в бизнесе. С государством? С тем, что открыл бизнес в России? Вряд ли поймут. Поэтому отвечали Антон с Ваней шаблонными фразами по поводу спроса на рынке, избитого мнения о сложности и нерентабельности струйной технологии печати, перспективности экологически чистого тренда. Все эти умные слова они говорили из-под улыбки, сидя в костюмах синих оттенков, белых рубашках, но без галстуков, с ногами под столом. Велись переговоры долго, то тихо, то громко, японцы сосредоточенно слушали и делали какие-то иероглифические записи в своих записных книжках. Смогут ли они понять, что означает вести бизнес в России? Не собираются они этого понимать, им нужны цифры, голые факты, русской душой и менталитетом пусть занимаются сотрудники в представительстве, ведь они все русские.
В конце встречи японцы попросили сделать общее фото, на котором все участники этой встречи встанут полукругом и положат в центр вытянутые руки друг на друга. Скованные одной цепью. Связанные одной целью. Улыбки никуда не снимать с лица, галстуки тоже, ноги на стол не класть. Внимание! Птичка! И остались на память от встречи только миллионы пикселей и отзвуки слов.
Японцы аккуратно погрузились обратно в бизнес-минивэн.
– Вечером точно напьются, – Антон смотрел на отъезжающий кортеж из трёх машин. – А пить они не умеют.
Такие истории Ваня слышал – у азиатов вроде проблема с расщеплением алкоголя в организме.
– Вань, а что у нас с японским бизнесом? – они остались сидеть втроём в переговорке, Антон и Андрей залезли в телефоны что-то проверить, ведь целых полтора часа пришлось держать их подальше от беспокойных рук. Телефонозависимость.
– С ними можно зарабатывать, потому что дают хорошие скидки и железно защищают в проектах, – Ване казалось, что можно говорить всякую белиберду в момент нахождения высокопоставленных собеседников в телефоне.
«Всегда готовы лететь впереди и оставлять всех позади. Никому не давать спуска и всегда находиться на подъёме. Бороться за веру всей правдой и всегда чтить надежду. Ведь потому что мы можем поэтому и смогли. Никогда не сдавались, поэтому никто не принимал отказ. Следили за тем, как никто не следил за тем, как мы следили. Красивыми словами красиво раскрашивали бесцветные пропуски слов. Никогда и никому сдаваться не будем, потому что не окажемся в лапах конкурентов, только они окажутся в лапах конкурентов. Конкурентная политика всегда будет на стороне тех, кто поддерживает конкурентов и не оставляет им шанса. Бороться в борьбе за борьбу, из которой выходят победителями. Слагать легенды, но не оружие, быть всегда готовым к готовности быть готовыми. Как красиво! Беспрецедентное влияние бизнеса на экономику, где прибыли будут удваиваться посредством увеличения продаж и роста спроса. Мы вместе! Верим в светлое будущее, где за цифрами будет находиться реальность и непоколебимая уверенность. Прирост бизнеса будет обеспечен по всем фронтам – Белорусскому, Украинскому, Московскому, Центральному. Дивиденды будут рекордно высоки и неподъёмны, невозможно столько унести в карманах. Мы все, да и вы все, все вокруг достойны отметки медалью «За все заслуги» и потом с ней на груди только вперёд!»
Когда все дороги ведут в никуда, настала пора возвращаться домой.
– Согласен, – Антон кивнул то ли Ване, то ли своему любимому и уважаемому Телефону Телефоновичу. – Нужно с ними работать.
Ваня вдруг подумал, что произнёс вслух те нелепые слова.
– Ай агри, – Андрей ковырялся в телефоне так же беспробудно.
С чем они согласны? Если бы Ваня был персонажем какого-нибудь комикса, то в данный момент над ним нарисовали бы облачко, заполненное несметным количеством вопросительных знаков, а на соседней картинке был бы нарисован ядерный взрыв с вызывающекрасновыпуклым, словом, похожим по форме на взрыв: «Booooom». Нужно быть выше, сильнее, мудрее и не обращать внимание на их реакцию и слова, потому что это бесполезно. Пройдёт время и переговоры сотрутся из их голов. Время лишь смонтирует в аппаратной репортаж не слишком подробный. И лишь время покажет годится ли сюжет для кинематографа. Стоп! Снято! Какой-то набор картинок и текста, нелепых реплик, будто взятых из другого сценария. Ваня сидит в кресле режиссёра, ему решать, какие реплики и какие герои будут жить, а кого отправить за кадр, в небытие. С японцами ему дальше работать. Развивать бизнес тоже ему. Прибыль потом покажет. Какая разница откуда она возьмётся? Пусть даже не от японцев, а от корейцев или китайцев. Директорам точно без разницы.
Работа занимает большую часть жизни. Вообще работа – это и есть жизнь. Ваня трудился в компании, не покладая рук, ног, головы, духа, настроя. Останавливаться нельзя – затопчут стадом разъярённых бизонов и не вспомнят. Поэтому друзей нет – только знакомые. Поэтому семья – это коллектив на работе, потому что ближе никого нет. С другой стороны, а что делать, если не работать? Смотреть на летящий мимо тополиный пух? На дорожки от бегущих капель дождя по стеклу? На бродящие без дела облака по небу? На падающие и разбивающиеся в грязь белоснежные хлопья? На вечно светящее солнце? Нужно себя чем-то занимать, иначе чем тогда отличаться от инфузории туфельки? Ваня делал это довольно успешно. Он мог позволить себе любой отдых на выходных, не царский, конечно, но и выше средней статистики. Работая работу, нарабатывал накопления, которые становились в итоге ценой его свободной несвободной жизни. Есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой. В этом нет ничего плохого, потому что деньги могут решить многие вопросы в жизни.
Рабочий день пролетел в очередных, внеочередных, первостепенных, второстепенных, внеочерестепенных собранияхсовещанияхпланёркахзвонкахвстречах, всё впритык, не продохнуть, не выдохнуть. Потом оборачиваешься назад – а там в кучу что-то свалено и не совсем понятно, что и для чего. Работа потом ещё долго сидит в мозге. Или мозгу? Ваня из офиса ушёл, а работа из него не ушла, продолжала сидеть за столом с включенной настольной лампой. Дом стоит, свет горит, из окна видна даль. Так откуда взялась? Ваня старался прогонять работу в нерабочее время, но это всегда удавалось с трудом, всегда нужен был дополнительный инструмент помимо внутреннего желания. Он же хотел позвонить тёте Лоре! Точно! Она в больницу попала, нужно справиться о здоровье. Она одна поддерживала и наставляла во всех его творческих начинаниях, больше никто не обращал внимания на все эти его слова, скопившиеся в старой виниловой тетради и новых телефонных заметках. Эти скопления с трудом можно было бы назвать творчеством, но Ваня старался оберегать, понимая, что эти все слова, вытащенные наружу изнутри, стоят больше всех тех денег, которые зарабатывал он сам, которые зарабатывали все люди, живущие в Москве.
– Ванёк, привет! – бодрый голос тёти Лоры ответил после нескольких сухих и трещащих гудков.
– Здравствуйте, тёть Лор! Как ваше ничего?
– Наше ничего – ничего как о-го-го! – несмотря на годы, которые набежали уже восьмым десятком, почти превратившись в девятый, голос был полон сил и надежд. – Сейчас готовлюсь к дядешуриному юбилею, собрала по нему всю информацию. Файл тебе скидывала, читал?
– Конечно!
«Вот опять с этой работой забыл!»
– Так вот в музее нашенском решили присвоить его заслуги другим личностям, меньше сделавшим, но больше кричавшим, – голос всегда у неё отдавал сталью и наливался титаном в моменты несправедливости. – Как твои творческие успехи?
– Вроде что-то стараюсь, пишу. Дописал небольшой рассказ, даже отправил его на соискание премии.
– Молодчина!
– Сейчас вот стихотворение пишу, а может и песню.
– Почитаешь? Или может в почту скинешь?
– Скину. Как здоровье-то ваше?
– Сейчас вот в больнице лежу, хотят ногу вторую забрать, – прозвучал ответ как-то странно буднично, словно сообщение о прогнозе погоды.
– В смысле? – Ваня опешил, ему никто не рассказывал про такую обстановку.
– Да вот после дачи разболелась нога, не молодею я, но! Будем бороться! Будем стараться! – тётя Лора никогда не теряла присутствия духа, причём невероятно сильного. – Уже столько больниц пройдено, все они оказывались в итоге где-то позади, во времени прошедшем, в этот раз тоже так будет.
– Это хороший настрой, – Ваня даже не знал, как ещё можно отреагировать на такую новость.
– Мне ноутбук в больницу привезли, так что ты скидывай свои наработки, я с удовольствием почитаю.
Всем бы нам в 79 лет такими бодрыми быть. Что стоит за этой несгибаемостью? Как нужно было закалить свой характер? Или это непоколебимый фундамент? Старая закалка. Таких людей уже не делают. Сплошной китайский ширпотреб.
– Я вам скину тогда тот самый рассказ, а может и наброски нынешнего стихотворения.
– Скидывай! Всё почитаю – у меня времени теперь много, – бодрый голос подсветился лёгким смехом.
– Хорошо. Выздоравливайте, тёть Лор.
– Спасибо, Ванечка. Не останавливайся, пиши! Жму руку.
Такие же сухие гудки, только чаще. Позвони мне, позвони! Позвони мне, ради?
Надо обязательно ей отправить всё, что есть. Надо обязательно прочитать тот файл, который прикладывала к письму. Приложенные усилия для приложенного файла. Так много слов всегда. Ваня вспомнил, какие разгромные комментарии писала и говорила ему тётя Лора: «Зачем ты пишешь выдуманное? Оно такое ненастоящее. Сюжет есть, а форма хромает. Не нужно рифмовать глаголы! Как только написал – сразу вычищай! С первого раза никогда не получается что-то красивое! Алмаз нужно ещё огранить до бриллианта! Ищи интересную рифму!». Ему было странно слышать все эти комментарии, казалось, что раз написано им с первого раза в такой форме, то ничего менять не надо. А ведь он написал сотни стихотворений на самые различные темы. Лежат стихотворения тесно друг к другу прижавшись в огромной пластиковой папке. Рифмами переплетены миллионы слов. Ваня потратил не очень много времени на каждое из них – от силы час. Потом не редактировал, считая совершенным завершённым. Я художник, я так вижу! Мой друг художник и поэт в дождливый вечер на стекле мою любовь нарисовал! Нет ничего смешнее. Творчество – серьёзный труд, а не кичливое выпячивание своего эго. Ваня это понял совсем недавно. А может и не понял до конца, потому что сейчас тоже не понимал, что он понимает, а что нет.
Сразу же отправил по электронной почте тот самый маленький рассказ про тот самый маленький город. Что она скажет? Немного волнительно, будто бы сочинение написал, а за него должны поставить оценку, от которой зависит оценка в аттестате. Никто не поставит. Хотя было бы проще – 4/4 за содержание и орфографию. Как музыкальный размер. Четыре четверти – вот чего стоит твой рассказ. А стихотворение? Рифмовать сантименты – тоже мне работа. Трудно вытащить что-то стоящее и настоящее. Бродят мысли и слова где-то внутри разума, слепо тычутся в стенки черепные, выхода не видят, найти не могут не стараются. Песен, ещё не написанных сколько?
В размышлениях вся привычная дорога была приобретённым автоматизмом, который совершенно никак не замечался. Открылась входная дверь офиса. Захлопнулась выходная дверь офиса. Открылись двери входные лифта. Натянулись тросы и спустилась кабина лифта. Закрылись выходные двери лифта. Остался позади бизнес-центр. Фонари тихо и грустно повесили головы, не включаясь. Мост прикинулся стальным, когда перекинулся через железнодорожные полотна. Терпит стальной мост шаги многочисленные. Снятые стеклянные двери метро где-то ютятся в подсобке. Жара встретила дуновением навстречу. Турникет хлопнул позади. Почти попал. Эскалатор отвёз вниз, пройдя миллионный круг за день. Открылись входные двери вагона метро. Закрылись выходные двери метро. Подземный переход показал путь на поверхность. Реклама ярко бросилась в глаза. Сухой асфальт молча проводил до дома. Тропинки весело отпрыгивали от асфальта. Манили тропинки в сторону. Панельный дом сурово смотрел на горизонт. Не смотрел дом под ноги. Открылась входная дверь подъезда. Радостно бросились навстречу ступеньки подъездные. Весело побежали ступеньки вверх. Открылась входная дверь квартиры. Приветливая темнота, не моргая, смотрела фонарями. Сквозняк едва заметно пробежал по ногам. Возьми меня с собой, я стану твоим ветром.
Виниловая тетрадь терпеливо ждала, возвестив очи горе. Потому что тетрадь пережила свой век и не один, оставив своих сородичей где-то позади. Ваня поприветствовал кивком любопытные фонари, включил свет в кухне и комнате, сел за стол и открыл заждавшуюся тетрадь. Клетки ждут. С чистосердечным признанием садятся буквы и слова. Держатся буквы за прутья. Держатся фонари за столбы. Держатся упрямые ноги упрямо прямо. Ноги мои столь упрямые. Держат меня. От земли не оторваться, только подпрыгнуть ненадолго, или спрыгнуть, всё равно через секунды опять на земле. Держат меня на земле. Как родной паззл. Держат меня на земле. Держат всех на земле. Только ноги умеют держать, больше ничего не удерживает.
Ноги мои столь упрямые
Держат меня на земле
Там, где когда-то не знали мы,
Что можно тянуться наверх.
Записать обязательно в заметки. Обязательно перенести заметки в файл, который на компьютере. Обязательно отправить файл в два облака. Заменить или оставить оба файла? Заменить. Скудные файлики весом в несколько килобайт, как комиссованные дистрофики выстроились. Что для Вани творчество? Отдушина. А может что-то большее? Он не знал. Работа для него пока что-то больше. Третье четверостишье завершено. Растягивается как-то странно – по одному в день, больше не выходит, голова забита каким-то мусором, работой, размышлениями о насущном, размышлениями о размышлениях, размышлениями о том, что могло бы быть и чего бы быть не могло, размышлениями о том, что нам готовит новый день. День вызывает меня на бой. Я чувствую, закрывая глаза. Усталость накрывает тяжёлым и колючим армейским одеялом. Колет даже через футболку.
Стукнулось в экран сообщение из бело-синего мессенджера.
«Салют, сегодня в районе нулей на парковке у перекрёстка?»
Наивно подумал, что сможет отдохнуть. Ха! Никакого отдыха – его нужно заслужить.
«Да, без проблем», ответ улетел бумажным самолётиком в какую-то точку Москвы, а может и Подмосковья.
«Ок»
Коротко. По делу.
Ваня точно захочет спать по расписанию – в 22:00. Ранний подъём имеет свои побочные эффекты. И как взбодриться для ночного рандеву? Ночное рандеву на бульваре Роз. В фейерверке грёз. Час разлуки. Шанс от скуки. На бульваре Роз. Ночное рандеву. Всё бы отдал – и коня, и рубаху – лишь бы никаких сегодня ночных встреч. Выйду ночью в поле с конём. Ночью в поле звёзд благодать. Только никаких ни полей, ни звёзд, ни рандеву, ни бульваров, ни роз – одинокая пропахшая дымом Москва и улыбающийся Аркадий на фоне шоссейного шума.
Ваню никогда ничего не бодрило – ни кофе, ни энергетики, ни экстракт элеутерококка, ни пуэр, ни какие-то волшебные травы. Только запрещённые вещества не пробовал, а всё остальное – нулевой эффект. Кто-то мог выпить одну кружку кофе, от которой сразу появлялась бодрость, мышцы оживали, веки поднимались, а у Вани была только одна реакция – ненавязчивое, но упрямое присутствие изжоги. Поэтому он решил подремать пару часов, выставив будильник на 23:30, полчаса хватит, чтобы добраться до Перекрёстка на перекрёстке. Перекрёсток семи дорог – вот и я. В городе на семи холмах с пятью звёздами в сердце. Пора и правда прилечь.
Будильник очень долго вытаскивал Ваню из безликого и глубокого сна. Будто к ногам что-то привязали тяжёлое или залили ноги бетоном в эмалированном тазике, отчего так трудно всплыть на поверхность. Так всегда, когда спишь маленький промежуток времени вечером. Мозг усиленно сопротивляется, прикладывая все свои нейронные связи, чтобы не дать телу переместиться в пространстве в вертикальное положение. Какие-то секунды в начале атаки будильника Ваня не понимал, почему он должен встать с кровати и что-то сделать. Все дела стали сразу какими-то несущественными в противовес сну. Выспаться нужно. Иначе как работать? Ваня был готов к такому внутреннему сопротивлению, поэтому он положил свой телефон подальше от кровати, чтобы вариантов заглушить будильник, кроме как поднявшись с кровати, больше не было никаких. Мозг снова проиграл эту битву – тело распрямилось и вытянулось вертикально.
Сначала Ваня подумал ехать на такси, чтобы сесть на заднее сиденье и растечься там вареньем, но снова пересилил себя и взял ключи от своей машины. Откроет окна, будет слушать шуршание резины, трепыхающийся ветер, пролетающие мимо машины, будет вдыхать душный воздух остывающего асфальта, перегретого города, ночного света. Ему нравилась ночная Москва, потому что она никогда не засыпала, только прикрывала ненадолго глаза, точнее, только один глаз. И этот один глаз светился мигающежёлтым светофором, безразлично уставившимся в одну точку, будто в отрешённой задумчивости.
В машине было душновато после солнечного дня, настырно заглядывавшего во все стёкла. Чёрный цвет кузова и салона был опрометчиво выбран, теперь летом всегда будто на сковородке ехать – усиливает даже самый слабый луч солнца. Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена. И эта пелена долго внутри себя хранит тёпложаркий след ушедшего куда-то за горизонт солнца. В любом случае, ночью уж точно дышать легче.
Над Ваней нависли сколькотодесятков-этажки. Окна не торопились скрываться в той же пелене, что и жар летнего дня, продолжали светить и складываться в созвездия, направлять одиноких путников на путь к дому. Может быть, часам к двум ночи звёзды погаснут, устав, скроются прямо перед рассветом, какие-то отдельные перейдут и в рассвет, и дальше в новый день. Я ищу свой новый день в обрывках фраз чужих песен. Мозг всё время что-то перемешивает, как крутящаяся без устали бетономешалка. Каждый живёт, чтобы встретить новый день. Сколько в этих многоэтажках людей? Они переполнены жизнями. Многоэтажный клубок жизней.
Во всех нависших окнах не видны силуэты – люди перестали смотреть в окна, потому что отпала необходимость, теперь телефон является одним большим окном. Все они что-то там делают, правда? Доставщики розовозелёножёлтыми муравьями разбежались, раскатились по всем углам мегаполиса, усердно пронесли в коробках за спиной еду, во все эти дома, во все эти окна, горящие созвездия, принесли счастье в дом. Теперь все сыты. Остаётся только допихать в себя какой-нибудь контент на десерт. И спать. Тем, кто ложится спать – спокойного сна. Город стреляет в ночь дробью огней. Но ночь сильней. Кому нужны все эти слова? Когда-нибудь и они умрут, будут похоронены под тоннами осколочных слов, похожих на конструктор Лего. Нужно сопротивляться! Нужно создавать новые слова и укреплять старые! Попробуй спеть вместе со мной. Вставай рядом со мной.
Парковка у магазина на перекрёстке с таким же названием была свободна. Ваня вышел из машины. Свет из магазина круглосуточно разливался по асфальту вокруг здания, никаких тёмных пятен не было. Параллельно магазину растянулось шоссе, которое до глубокой ночи, словно липкая лента, собирала очереди из машин в пробки. Вечностоящие шоссе во множественном числе. Только глубокой ночью и на рассвете по ним можно ехать, не наблюдая никого вокруг себя. Сейчас в 00:04, машины устало плелись друг за другом после изнурительного рабочего дня, постоянно кто-то сигналил, так же устало и протяжно, в усталой надежде на то, что скоро окажется дома смертельно уставшим телом, повалившимся на диванокреслокровать. Вот поэтому Ваня редко ездил на своей машине. Эти московские пробки вытаскивали душу из любого живого человека. Проще уж общественным транспортом пользоваться, а своим автомобилем только в удовольствие.
Ваня заметил чёрную тойоту издалека – Аркадий опаздывал. Ваня хотел уже вернуться обратно домой и лечь спать. Хотя нет, не спать, а спааааааааааааать. Протянув вместе с гласной свои ноги под одеялом. Но ведь нужно и деньги зарабатывать, они просто так в карманах не рождаются, просто так там только дырки появиться могут. Поэтому нужно встречать чёрную тойоту в такого же цвета время суток. Тёмная ночь, только пули свистят по степи. Только ветер гудит в проводах. И в карманах лишь дырки.
– Моё почтение, – Аркадий резво вышел из машины, выронив смятую банку энергетика на асфальт, которая так и осталась валяться возле машины. – МКАД немножечко не ехал, спешил, как мог. Как ты, дорогой?
– В норме, только из режима вываливаюсь, – усталость щедро раскрыла рот Вани зевотным порывом, который он успел схватить челюстями и суженными глазами.
– Я долго не задержу. Сразу к делу, – Аркадий достал сигарету и закурил. – Передаю сразу всеобщее восхищение прошлой проделанной работой. Это так, на затравочку.
Усталая улыбка. Клубы белёсого дыма. Кто-то мимо и громко на мотоцикле. Обгоняет пробку. Ты летящий вдаль, вдаль ангел.
– Теперь у нас полный карт-бланш, делаем, как хотим.
Раз затяжка, два затяжка. Раз словечко, два словечко – будет песенка.
– Нужен вычислительный кластер. Какие варианты?
– Если мы не привязываемся к импортозамещению – а мы к нему не привязываемся – то у нас вариант проработки на китайских ребятах из Хуавея, они ближе всего к решению поставленной задачи, – у Вани усиленно дорабатывал мозг на морально-волевых. – Можно ещё рассмотреть вариант на Леново. С американцами из Делла история немного другая – с ними уже кто-то общается со стороны заказчика.
– Кто именно? У нас поддержка на самом высоком уровне.
Тричетырепятьшестьсемь затяжка. Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь.
– Вряд ли смогу сказать, кто там именно общается, проще вариант этот не рассматривать.
Восьмая затяжка.
– Тогда делаем так – расписываем Хуавей, как можно подробнее, отдельно напиши мне, чем он будет отличаться от решения на Супермикре, желательно, заумным техническим языком, чтобы можно было этой заметкой, как транспарантом махать, я тогда смогу спуститься от руководства предприятия ниже, к этим ребятам, общающимся с Деллом.
Девятая затяжка, десятая затяжка, одиннадцатая затяжка.
– Техническое задание сможешь до обеда сделать?
Двенадцтринадцатчетырпятшестнадсемвосемнадцатая затяжка.
– Я постараюсь, но ничего не могу обещать, кластер – это не компьютер описывать, – Ваня уже и так знал, что никакого технического задания до обеда не будет, потому что инженер по уши в других технических заданиях.
Девятнадцатая затяжка.
– Дорогой, очень надо, был бы очень признателен, – Аркадий даже отвесил то ли лёгкий поклон, то ли глубокий кивок. – Кстати, ты подумал над мои предложением?
Двадцатая затяжка. Остаток сигареты на асфальте. Ещё дымится. Затянись мною в последний раз, ткни меня мордой в стек…асфальт.
– Подумал. Меня работодатель деньгами не обижает, поэтому никаких дополнительных стимулирований не нужно, – Ваня к этому выводу пришёл тогда же, когда Аркадий предложил ему дополнительно зарабатывать деньги в проекте, откидывая в сторону немного больше, чем они обговаривали.
– Ну смотри сам, – разочарование на лицо, гораздо проще вести диалог с коррупционером. – Тогда больше не смею задерживать от долгожданного отдыха. Очень жду файлик до обеда.
Рукопожатие и поклонокивок. Моё почтение. Смятая банка сиротливо лежала на асфальте. Свет выдёргивал её из темноты, будто оголяя. Уехал твой хозяин. Бросил на произвол жилищно-коммунальных служб района Ивановское.
Ваня остался стоять рядом со своей машиной в круглосуточном ореоле магазинного перекрёсточного света. Достаточно большая часть работы состояла из таких переговоров – нужно было уметь договориться с заказчиком, на которого для начала нужно было как-то выйти, используя технологии холодных продаж, используя свои уже наработанные связи в отрасли, используя свой развитый речевой аппарат, завоевать его доверие, но не только словами, ещё и делами, в самом начале самыми небольшими, только потом благодаря доверию получить серьёзный проект в руки, похожий на их текущие проекты с Аркадием, затем нужно договориться с производителем (он же вендор), который тоже должен обладать определённым уровнем доверия и лояльности к своему партнёру, который пришёл с проектом, с которым уже должна быть определённая наработанная история общего бизнеса, защитить свою сделку, чтобы никто другой не мог посягнуть на проект, чтобы маржинальная прибыль осталась в целости и сохранности, сохраняя при этом ещё и нервные клетки участников, потом договориться с дистрибутором об отсрочке, скорее всего, вовремя не заплатят, это же государственная структура, поэтому дополнительно просчитать стоимость платной отсрочки, как правило, дополнительный процент в месяц, но больше чем на полгода не стоит рассчитывать, потом договориться с бухгалтерией о том, что контракт будет с казначейским сопровождением, нужно быть готовыми, открывать дополнительные спецсчета, ездить по всем этим казначействам, по несколько раз переделывать документы, договориться с администратором сделки, чтобы она подготовила всю документацию в нужном виде, подготовила варианты коммерческих предложений, где будет всё расписано до нужных мелочей, но не полностью, чтобы непосвящённый не мог интуитивно всё понять, договориться с тендерным отделом, что нужно будет изыскать варианты прихода в электронные торги не в одиночестве, вполне возможно, что заявку придётся подготавливать в выходные, а подавать её неожиданно ночью, специально к нужному времени, договориться с генеральным директором о специальных условиях сделки, кто и как будет выполнять гарантированно эти специальные условия, обязательно в определённые сроки и в определённом месте, проработать пути отхода на непредвиденный случай, предвидеть этот непредвиденный случай. В самом конце обязательно запить проект чистыми граммами виски со льдом. Немного выдохнуть и по новой. Нужно возвращаться домой, ложиться спать, чтобы с утра снова в бой. Мой бой – это мой бой! Даже если моя песня спета!
Ваня сел в машину, включил музыку. Когда у него не было прав, он мечтал о том, что когда-нибудь у него будет машина, в которой он будет включать тяжёлую музыку типа System of a Down, Korn, Slipknot, Metallica, Iron Maiden, добавлять громкости так, чтобы звук не рвался бешено наружу, но и не шептал тихо в тени шуршащей резины, он представлял, как под тяжёлые риффы и виртуозные соляки он будет ехать по ночной дороге, как волнами по телу будет прокатываться электростатический разряд. Всё сбылось. Чёрный автомобиль БМВ, тяжёлая музыка, такая редкая в столичных автомобилях, ночная Москва, запах остывающего от дневной жары асфальта. Горел асфальт от солнца и от звёзд! Откуда он вспомнил группу «Ария»? Ведь никогда её не слушал. Да, помнил и где-то урывками мог слышать хиты, но не был преданным или полупреданным слушателем. Включил свой плейлист. Перемешать. Оззи Осборн. Сумасшедший поезд. Чем-то похож этот поезд на песню Мэрлина Мэнсона, который исполнил кавер какой-то слабозапомнившейся, точно не металлической группы. В голове Вани так часто всплывали обрывки каких-то песен, которые он мог слышать всего лишь один раз, мимолётом, но они застревали в его мозгу, чтобы потом эхом отозваться на какое-то услышанное слово в рифму или созвучие. Он вдруг ни к чему мог вспомнить миллион миллион алых роз, следом могла пойти вечная весна в одиночной камере, затем вот море молодых колышут супербасы, которая плавно перетечёт в сентябрь горит убийца плачет, резко завернуть на розовый фламинго дитя заката, переключиться на вместо тепла зелень стекла, соскользнуть в привет с большого бодуна. И так до бесконечности без повторов на повторе.
Во дворе Ваня с первого раза нашёл место для парковки, что было редкостью возле его дома. Он задержался в машине, рассматривая тускнеющие и редеющие созвездия бетонных исполинов, слушая относительную тишину дворов. Музыка в машине погасла, оставив острое послевкусие. Часы подобрались стрелками к половине второго ночи. Какие-то редкие прохожие пугали своими каблуками и подошвами тишину. Стройка с другой стороны дома шептала на сон грядущий свои колыбельные. Ваня любит ночь, потому что ночь отпускает и прощает, от чего внутри становится легче, воздушнее. Ночь может себе позволить отпустить с поводка рабочий день, чтобы он убежал куда-нибудь подальше, в поле. Ночь может позволить выдохнуть дневную гарь и вдохнуть ночную свежесть. Ночь мудрее дня. Ночь старше дня. Ночь сильней, её власть велика. Ваня закрыл машину, испугал тишину лёгким хлопком, немного отпугнул от себя шелестом подошв, оставил в покое после металлического щелчка магнита на входной двери в подъезд.
Знает седая ночь не все мои тайны, тем, кто ложится спать спокойного сна, мерцает ночь и прочь уносит меня, тёмная ночь разделяет любимая нас, я люблю ночь за то, что в ней меньше машин, ночь короче дня, день убьёт меня, медведица манит в ночи и дорога однажды станет его ремеслом, ночью стоять у окна во весь свой рост, и своему опыту вопреки когда на ночь отгремят засовы у каждой двери, моё небо дождём опрокинули в ночь тени пяти углов, то лукаво то надменно ночь прищуривала глаз, соседи видели как каждую ночь к ней слетаются йоги и летучие мыши, час на часах ночь как змея поползла по земле, вдаль, где только ночь, дорога и рок!
Четвёртое четверостишие.
День, с Которого Началось – 23 февраля, пятница, дветысячиневажнокакого года. Компания «Вперёд!» тогда была ещё небольшой и семейной компанией, в которой было принято все праздники отмечать всем составом, вместе, в одном месте, до последнего. Тот третий в жизни компании день защитника отечества не был исключением. Сейчас Ване казалось, что это было десятилетия назад, хотя прошло всего лишь три с половиной года. Довольно часто все праздники заканчивались в поредевшем составе на кухне Егора и Светы Быстровых, которые были рады скоплению большого количества коллег в стенах их пусть и большой, но однокомнатной квартиры. Люди заполняли, плотно сидя их мягкий уголок, плотно стоя стол у стены под телевизором, полусидя полустоя кухонный гарнитур напротив мягкого уголка. Они курили и смеялись на открытом балконе. Они смеялись и разговаривали, стоя полусидя сидя полустоя на кухне. Они перешёптывались в затемнённом коридоре. Они пьяно шатались и вышатывались на выходе из туалета или ванной комнаты. Вокруг Светы и Егора повсюду были люди, а им от этого было весело и тепло.
В День, с Которого Началось, поредевший праздничный состав компании «Вперёд!» потерял по пути из кафе только генерального директора, парочку менеджеров по продажам, одного руководителя одела продаж и всю бухгалтерию. Остальные оставались в нетвёрдом на ноги, не выпуклым на шутки, не слишком тихом и абсолютно не дисциплинированном строю. Именно этим строем они завалились в ближайший магазин, чтобы своим гомоном и хохотом насторожить охранника и кассира, чтобы набрать руками неравномерно по корзинкам стеклянную тару, содержащую алкогольную продукцию, чтобы с шутками ссыпать из разных карманов разной свежести и размеров бумажные купюры, чтобы смеясь оставить одинаково металлическую мелочь на равномернометаллической чашке, чтобы чуть не разбить входную дверь и окончательно удалиться в тёмный переулок не менее тёмного района Лефортово. Весело и начинался, и продолжался тот вечер.
В День, с Которого Началось, они весело ввалились поредевшим праздничным составом в большую однокомнатную квартиру Быстровых, раскатившись по разным углам, как рассыпавшийся из неумелых рук бисер. Сына Женю родители и собственники большой, но однокомнатной квартиры оставили у мамы Егора, которая живёт тут же, в Лефортово, в получасе ходьбы, в десяти минутах на такси, в двадцати минутах на автобусе от квартиры Светы и Егора. Вечер пятницы с завидной частотой сотрясал стены и пол их большой, но однокомнатной квартиры, именно поэтому заранее побеспокоились о сыне. Гремели стаканы, бутылки, рюмки, стулья, хохот, музыка, люстра у соседей снизу, веселье в груди. Этот грохот перемешивался, смешивался, объединялся, соединялся, превращаясь в какую-то невиданную смесь, похожую на нелепую и ядерную на вкус смесь водки, джина, шампанского, пива, текилы и вина. Такую смесь никто в здравом уме попробовать не рискнёт.
В День, с Которого Началось, грохот не умолкал. Ваня сидел на мягком уголке, Рома Черных стоял напротив него с бутылкой пива, из которой заливал в себя (конечно же) пиво, и широкой улыбкой, через которую выливал наружу (конечно же) хохот. Ваня так и не нашёл общего языка с этим Ромой. Они только улыбались друг другу и пожимали крепкими рукопожатиями руки. Чтобы было не видно ножей за спиной. Рома Черных общался со всеми дружелюбно и открыто. Рома Черных никогда открыто не спорил и ничего не доказывал, любезно соглашался и отступал в сторону. Рома Черных всегда говорил то, что было близко собеседнику. Рома Черных имел миллион масок и одно лицо. Рому Черных боялись за то, что он был другом генерального директора. Рому Черных боялись за то, что он был кандидатом в мастера спорта по боксу. Рому Черных боялись за то, что он бил не по лицу или почкам, а по карману и репутации. Рому Черных боялись за то, что сегодня утром он может тебе улыбаться, а вечером можно получить неожиданный сюрприз в виде выговора, просьбы о написании заявления по собственному желанию, срезанной или урезанной премии, внеурочных часов за свой счёт. Рома Черных верил в то, что верить никому нельзя, нужно всех подозревать, потому что каждый в чём-то виноват. И можно зацепиться за этот проступок, распустить до последней нитки клубок. И наказать. Жёстко наказать. Рому Черных боялись за его напускное добродушие и карающую жестокость. Ваня всегда считал, что гораздо проще вести диалог с прямолинейными, зачастую угрюмыми, рубящими правду так, что щепки отлетают больно по глазам, людьми, потому что сразу понятно, что от них ожидать, они никогда не прячут своих эмоций. А вот люди, которые всегда улыбаются, в любой ситуации, при любом раскладе, стараются залезть своими добродушными и паточными речами внутрь, изо всех своих сил вытягивают из человека душу, такие люди не пожалеют никого, нет в них ничего человеческого. Рома Черных считал, что Антон Семёнов должен знать всё о людях в его компании, даже больше, чем эти люди знают о себе сами.
Рома сделал очередной глоток пива, выплеснул очередную порцию хохота, посмотрел на Ваню и добродушно ему подмигнул. Хотя, может быть, Рома в тот день ещё был на самом деле простым и честным парнем? Человеческий мозг всегда старается притянуть факты, объяснить всё так, как хочется видеть. В тот день Рома Черных встретил Веронику Алову. Это факт. Спустя три с половиной года он стал ещё ожесточённее. Это факт. Мог бы он быть или стать другим? Вряд ли.
В День, с Которого Началось, Вероника Алова зашла в самый разгар грохота и хохота, прямо в шубе, скинув только сапоги в прихожей, чтобы посмотреть с пылающим любопытством на гудящее веселье. Ваня случайно ударился об эти алчные, цепляющиеся за каждую мелочь, открывающие дверь в пропасть, тёмно-карие глаза. Этими глазами Вероника прошлась по каждому человеку, находившемуся тогда в квартире Быстровых. Она как будто дотронулась до души каждого присутствующего, будто достала до дна каждой души. Ваня тогда не запомнил ничего, кроме её тёмной шубы до колен и скользящего скользкого взгляда таких же тёмных скользких глаз. Ваня успел увидеть, что Рома задержал свой взгляд на Веронике. После всех гляделок Вероники Ваня вдруг почему-то решил поехать срочно домой. Так же необъяснимо животные чувствуют надвигающуюся бурю.
Вероника Алова училась в одном классе со Светой Быстровой. Вероника Алова является крёстной матерью сына Светы и Егора, Жени Быстрова. Вероника Алова частый гость в квартире Быстровых. Хотя это какая-то странная дружба. Так казалось со стороны Ване. С самого детства Вероника обладала феноменальными способностями по выходу из любой ситуации. Поймать Веронику за какую-то провинность было невозможно. Света часто вспоминала школьные и дворовые истории, из которых, казалось бы, не было выхода, кроме как признаться и покаяться, но Вероника никогда не признавалась, оставляя всех окружающих в озадаченном состоянии. Её многие знали, знали, на что она способна, продолжали с ней общаться и дружить. Вероника в ответ продолжала пользоваться людьми. Она ничего не боялась. Она знала, что всё ей сойдёт с рук, что всё будет так, как хочет она. По-другому быть не может. Ваня завидовал отчасти таким людям – уверенным, наглым, непоколебимым, бессовестным, способным сразу забывать то, что не нужно помнить.
Если бы Вероника и Рома тогда не встретились? Если бы на утро 24 февраля они не проснулись вместе на одной кровати? Если бы за три дня до этого Вероника бы не пришла на собеседование в компанию «Вперёд!»? Если бы руководитель отдела продаж не решил её взять к себе в отдел? Если бы хоть кто-то послушал Егора Быстрова, который говорил, что не стоит брать Веронику на работу? Если бы Света по своей какой-то светлой доброте к своей названой родственнице не попросила позвать её на собеседование? Если бы Вероника не плела интриги на своём предыдущем месте работы, откуда её с позором выгнали, чего никто не знал до определённого времени? Если бы все разошлись после кафе тогда, 23 февраля? Если бы не разошлись, но Рома уехал бы домой? Если бы Роме не изменила первая жена, с которой он развёлся за полгода до встречи с Вероникой? Если бы Рома не помогал Антону строить его компанию?
Если бы как бы то что бы то было бы стало бы где-нибудь как-нибудь может быть. Сотни быть тысячи бы миллионы если возможно можно невозможно. Да нет наверное ведь если предположить то исходя из предположения предположительно возможное не совсем возможно если бы настоящее было бы прошлым а прошлое было бы будущим если бы. Компот из предположений. Ваня принимает прошлое за константу, а не за альтернативную реальность. Он не любит рассуждать в направлении «А что, если?». Многие любят пуститься в пространные рассуждения о том, что когда-то они что-то сделали, а могли не делать, или не сделали, а могли сделать, или могли вообще никак не участвовать, и вот тогда-то жизнь у них была бы другая, обязательно успешная, обязательно счастливая. Не то, что имеют сейчас. Глупо жалеть. Существует только настоящее, а вот прошлое и будущее – это не более, чем игра воображения.
Реальность, основанная на прошлом, была такова, что Вероника Алова пришла работать в компанию «Вперёд!», а за два дня до выхода на работу стала встречаться с Ромой Черных. Таким образом, она упрочила своё положение в компании. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда после испытательного срока уговорила Антона (ведь они теперь довольно часто виделись на троих с Ромой) перевести её в другой отдел. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда она прикрывала свои утренние отсутствия в офисе встречами у заказчиков, что подтверждали одни и те же фотографии в общей группе отдела продаж. Вероника чувствовала себя, как рыба в воде, когда уговорила Антона сделать компанию «Вперёд!» официальным спонсором женской команды по мини-футболу, в которой она была капитаном, сделать футбольную форму, конечно же, с логотипом компании, иначе никак, отправить за счёт спонсора на очередной этап соревнований в Санкт-Петербурге, ведь спорт хорошо рекламирует своих спонсоров, несомненно. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда все её рабочие вопросы моментально приобретали самый приоритетный приоритет, потому что никто не хотел огорчать пассию друга генерального директора. Вероника чувствовала себя, как рыба в воде, когда спустя всего год работы она уже могла смело заходить в бухгалтерию, звонить на склад, звонить логисту и указательным тоном раздавать свои наставительные указания. Вероника чувствовала себя, как рыба в воде, когда любые оплошности в работе прикрывались Ромой, когда любые оплошности играючи прощались любым сотрудником. Вероника чувствовала себя, как рыба в воде, когда спустя два года работы она имела гибкий рабочий график и никто не замечал ни её присутствий, ни её отсутствий. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда негласно сделала одну из сотрудниц своей личной помощницей, завернув её остальную работу на выход. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда спустя два с половиной года работы в компании и совместной жизни с Ромой Черных вынудила его позвать её замуж, отыграть шумную свадьбу, надеть обручальные кольца, поменять фамилию. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда при встрече с генеральным директором она строила ему глазки, наклоняя голову, и тихим голосом, но так чтобы слышали все окружающие, говорила: «Привет, Антош». Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда они вдвоём с Ромой отдыхали после отгремевшей свадьбы в загородном клубе, где взяли напрокат квадроцикл, который в итоге разбили и оставили в овраге, из которого со смехом до колик в животе добрались обратно, ничего не заплатили за разбитую технику, сказав, что подадут вообще в суд на то, что их никто не проинструктировал, что они получили травмы. «В смысле мы вам должны деньги?», при этом вопросе глаза широко открывались, взгляд получался исподлобья, отчётливо проявляя второй подбородок. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда управляющий загородного клуба переходил на повышенные тона и угрозы, на которые в ответ получал заявление о том, что сейчас вызовут наряд полиции и скорой помощи, чтобы засвидетельствовать полученные травмы, которые представляли из себя всего лишь пару синяков, даже не ссадин. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда они с Ромой придумывали на кухне очередную схему обхода внутренних систем компании «Вперёд!», а на следующий день Рома рассказывал про эту схему Антону, предъявляя результаты своей плодотворной вечерней работы. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, когда почти три года назад, на той же кухне, где они разрабатывали с Ромой различные «схематозы», она уговорила Антона создать новый отдел продаж в компании, назначить её там руководителем, она наберёт в этот отдел только девушек и с ними сможет захватить рынок. Вероника себя чувствовала, как рыба в воде, в компании «Вперёд!», ведь она стала неотъемлемой частью компании.
Ваня вспомнил снова, как в тот День, с Которого Началось, Рома Черных ему добродушно подмигнул. Теперь же их отношения с натяжкой можно было назвать натянутыми. Ведь именно Ваня хотел приструнить Веронику, забрав к себе в отдел, но она успела проработать у него всего лишь один день. Почувствовала. Ваня никогда не любил людей, которые чрезмерно увлекаются подковёрными играми, делая их смыслом всей своей подковёрной жизни. Ведь именно Ваня подмечал все её отсутствия и присутствия, которые так бросались в глаза всем и которые так тщательно всеми не замечались. Ведь именно с Ваней не могла договориться Вероника, чтобы поступающие от неё задачи делались в первую очередь. Ваня ничего не мог поделать со своим отрицательным отношением к Веронике Аловой, жене друга генерального директора, в чьей компании он успешно работал. Ваня ничего не мог сделать с той роковой пятницей. Неважно как расставлены фигуры, важен лишь следующий ход. Ваня понимал это своей рациональной частью, но его эмоциональная часть хотела стереть в порошок эту надменную, заносчивую, хитрую, лживую, самоуверенную, непробиваемую, ядовитую, отвратительную, непрофессиональную, глупую…М!Р!А!the!Ь! Ей в жизни не догадаться, что это означает.
Веронике нравится работать в компании «Вперёд!», ведь это компания мечты – до офиса можно добраться за 10 минут на машине или такси, муж лучший друг генерального директора, никто не следит за её графиком, заработная плата высокая и полностью белая, никаких задержек. Просто чудо расчудесное! Все вокруг делают так, как хочется ей. Невозможно прекрасно! Но и в бочке мёда может всплыть кусок г…дёгтя. Этим куском всё время маячит упоротый Ваня Иванов. Откуда он взялся? Где Антон его умудрился найти? Какой-то правильный и неугомонный. Видит цель – прёт напролом. Сносит всё на своём пути, ничего не слышит, ничего не видит. Очень сильно оттого мешает. Преследует какие-то непонятные цели. Деньги? Он столько не зарабатывает, чтобы они его ослепили. Власть? Тоже по нему не скажешь. А что тогда? Вероника терялась в догадках. Ей хочется, чтобы никто не мешал, не путался под ногами, не встревал со своими советами, идеями, не придумывал что-то новое и неизведанное и не шёл с этими фантазиями к Антону. Вероника хотела находиться на пьедестале, до которого никто не может добраться, ей всегда хотелось неприкосновенности. Она своего добьётся.
Вероника решила вести скрытую борьбу против Вани Иванова, осторожно, не публично втягивая в эту борьбу разных сотрудников компании – от менеджеров по продажам до бухгалтеров, она внимательно следила за всеми его перемещениями и действиями в компании, подмечала и тут же переворачивала в выгодном для себя свете, преподносила это всё коллегам, как протухшую селёдку, тыкала этой грязью и вонью прямо в лица, заставляла морщиться и возмущаться, чувствовать отвращение по отношению к Ване, она взращивала это отвращение, придумывала и выдумывала невероятные объяснения самых обычных повседневных поступков, а если Ваня в чём-то ошибался, то обязательно эта маленькая оплошность раздувалась до масштабов галактической катастрофы, она продолжала и продолжала и продолжала и продолжала, плела без остановки, без узелков и ошибок, без перерыва, непрерывно, не ставя точки, только запятые, она придумывала новые истории, которые выдавала за чистую монету, понимая, что никто спорить и проверять не будет, потому что все понимают, что она приближена к телу императора, у неё иммунитет, если что, всегда сможет отскочить, не испачкавшись, но Ваню Иванова точно нужно сожрать, натравив сотрудников, которых он чем-то задел, раскрутить эту зудящую боль, взрастить его врагов, что начало получаться, потому что Вероника нашла недовольных, смогла их убедить в абсолютной виновности Иванова, в том, что он заслуживает наказания, самого сурового – изгнания из стаи, все свои обязанности руководителя она свела к тому, что задачи по проектам личным она переложила в полном объёме на помощницу, собственноручно провозглашённую личной помощницей Вероники, против чего никто не протестовал, смирившись с самоуправством жены заместителя генерального директора, всё административное управление отделом сводилось к безоговорочной раздаче задач неясного свойства и содержания, а все свои усилия она пустила на то, чтобы сплести безукоризненную порочащую сеть, потому что Роме тоже не нравился этот Ваня, с которым нельзя было договориться, у них обоих – они очень похожи характерами – было и оставалось неизменное мнение о том, что Ваня ненужный игрок в их команде, что он представляет вред для компании, что его нужно убрать, ведь он даже с ними не общается, общих интересов не имеет, в совместные игры не играет, совместные цели не преследует, поэтому не нужен этот зазнавшийся персонаж, нужно копать дальше и глубже, натравливать людей на него, он не выдержит, они его сломают, смогут показать Антону, какого бесполезного человека он держит, зачем ему такой, зачем ему обуза, зачем тот, кто не на одной стороне с ними, приближёнными к телу императора, нужно гнать взашей, прочь, дальше, вон отсюда, Вероника не торопилась, плела, плела, вязала, связывала, увязывала, притягивала, натягивала, заменяла, подменяла, переворачивала, делала всё, чтобы сеть получилась идеальной, без единой ошибки, без пропуска, пробела, идеально, чтобы все видели её реальную силу, чтобы ни у кого не было сомнений, никаких сомнений, никаких недоверий, покорное покорение покорных, ни единого слова против, только согласные кивки, только молчаливое повиновение, только опущенные глаза в пол, только склонённые головы, безоговорочная власть…
Вероника знала, что настанет момент, когда она съест Ваню Иванова, когда его извергнет прочь из себя коллектив, когда Антон от него отвернётся, отплёвывая в сторону от отвращения, когда будет повержено его необоснованное упрямство. Вероника знала, что победа будет за ней, конец упоротого мальчика близок, не видел он жизни настоящей в своём захолустье. Это Москва, детка.
Ваня по жизни был и оставался бойцом. Он умеет справляться с любыми трудностями, которых он даже трудностями не называл, а всего лишь жизненными ситуациями. Всю свою жизнь Ваня что-то кому-то доказывал – в школе он был самым младшим в классе, старался доказать учителям и одноклассникам, что с ним не нужно общаться, как с маленьким, учился старательно, упорно, не имел друзей, всё время спорил и угрюмо опускал голову с поджатыми губами, когда к нему пытались применить физическую силу, в военном училище был самым младшим, история с однокурсниками и преподавателями примерно повторялась, но добавлялись ещё старшекурсники, изматывавшие душу и тело, в экипаже подводной лодки был самым младшим (эту часть своей жизни Ваня тщательно прятал, берёг и охранял от внешних посягательств), где приходилось доказывать, что он достоин, что его голова работает не хуже, а даже лучше многих великовозрастных специалистов, теперь в компании «Вперёд!» он доказывал, что и после военной службы можно добиться успехов в гражданской жизни, не прибегая к слепому отчеканиванию слов (есть так точно никак нет здравия желаю ваше приказание исполнено служу Российской Федерации!), он всегда доказывал, что стремление и старание не затасканные миллионами ртов слова, а средства для достижения результата. Он упорно доказывал самому себе, что у него есть какой-то писательский то ли дар, то ли талант, с которым нужно изнурительно работать, он доказывал это себе со времён службы на подводной лодке, где исписал сотни белых листов своим каждый раз разным почерком и ручками разного цвета, где испачкал идеальные пробелы своими корявыми словами. Он перечитывал иногда свои ранние творения и всё, что хотел сделать с ними – это сжечь, потому что более наивных, бестолковых, напыщенных, примитивных, несуразных стихотворений он не читал в своей жизни. Но Ваня продолжал писать, извлекая из себя слова, периодически думая о том, что они могут закончиться, нечего будет вытаскивать. Только слова не кончались. Ванино упорство тоже не кончалось, только крепчало. Он добился успехов на работе – высокая должность, достойная зарплата, квартира и машина в Москве, перспективы дальнейшего развития. Ваня предпочёл низвергнуть эти заслуги со всех возможных пьедесталов, принять их за обыденность, чтобы можно было дальше упорно двигать и раздвигать пространство и реальность вокруг себя, добиваясь успехов, доказывая всем, что невозможное возможно. Ваня упорно продолжал играть и петь на гитаре, которую он взял в руки и не слишком виртуозно подчинил себе ещё в школьные годы. Он упорно себя настраивал на то, что никогда в жизни, до самой старости, даже с ужасающим артритом в пальцах, не забросит играть на музыкальном инструменте. Ваня упорно записывал все те слова, которые всплывали в его мозге, как киты, выныривающие за глотком воздуха. Ваня упорно верил, что тлеющий уголь творчества где-то внутри можно раздуть до пламени, нужно только стараться, нужно слушать себя, тщательно складывая услышанное. Ваня как-то проходил собеседование, года два назад, в одну международную компанию на должность директора по дистрибуции – туда его позвала знакомая, которая работала там же директором по продажам, а он был руководителем отдела продаж в компании «Вперёд!», она ему сказала, что ничего нет сложного в должности директора по дистрибуции, Ваня же никогда не отказывался от чего-то нового – его интервьюировали руководитель представительства в России и один из учредителей, который жил в Венгрии, не смотря на статус русского. Ваня указал в резюме, что может проходить интервью на английском (было далековато от правды), данный факт проверили на собеседовании, отчего Ваня готов был провалиться сквозь землю от стыда, но на лицо оставался таким же невозмутимым. В конце собеседования ему сказал учредитель из Венгрии: «Ты круто держишь удар, не видел таких людей». В эту компанию его не взяли. Но удар Ваня держит до сих пор.
Ваня знал, что у Вероники не получится нанести какой-то сокрушающий удар. Она слишком для этого слаба. Он верил в то, что его авторитет в глазах Антона выше, чем у неё. Пусть хоть она и жена лучшего друга. Все её жалкие потуги залезть на броневик и зажигать в сердцах людей огонь своими речами были смешны. Ваня не воспринимал всерьёз всю эту мышиную возню, которую было видно невооружённым глазом. Воспоминания о Дне, с Которого Началось, укрепили его веру в собственные силы. Ведь разве кошке важно, о чём пищат мыши?
Егор и Света Быстровы были знакомы с самого детства, когда гуляли вечерами и выходными днями в одной компании района Лефортово в сумбурных девяностых. Большую часть времени своего знакомства они невинно дружили, насколько могут дружить мужчина и женщина. В дружбе были разные периоды – то близкие до близорукого взгляда, то отдалённые до состояния незнакомцев. В какой-то момент их близкой дружбы Света – на тот момент Волкова – забеременела. Егор пообещал матери Светы, что не обидит её. Свадьба была скромной, районной, лефортовской. Через семь месяцев после свадьбы у них родился сын Женя, которого они назвали в честь отца Егора. Точнее назвал Егор, он не особо хотел прислушиваться к мнению Светы. Крёстной матерью их сына стала Вероника Алова, крёстным отцом стал друг Егора, которого они видели после крестин всего пару раз. Спустя несколько лет Егор и Света растеряли своих бабушек и дедушек, попрощались с матерью Светы, и остались единственными наследниками довольно обширного жилого фонда, который позволил им вести не отягощённую материальными переживаниями столичную жизнь. Они оба в шутку стали называть своего сына «завидным женихом с огромным приданным, жениться на котором достойна только достойная москвичка». Ведь других наследников не было.
Егор и Света ещё год назад работали вместе в компании «Вперёд!», но по весьма туманным и призрачным причинам для всех (настоящая причина крылась в вечно дружелюбном Роме Черных) Света покинула компанию, перейдя в статус домохозяйки и спокойно выдохнув после работы в этой компании. Ей казалось несправедливым увольнение, тем более с помощью мужа бывшей одноклассницы и нынешней крёстной матери её сына, но она хотела поскорее забыть эти годы работы, словно какой-то неудобный факт биографии. Зато теперь она была постоянно с сыном. Правда довольно часто Света и Егор старательно старались откупиться от назойливого внимания сына с помощью телефона, планшета, ноутбука, мультиков, приложений, телевизора, приставки, считая, что нынешнее прогрессивное время информационных технологий помогает родителям в воспитании, предоставляя уйму вариантов по отвлечению внимания ребёнка от родителя. Ведь воспитывать так трудно! Женю особенно, ведь он такой гиперактивный! Он постоянно что-то требует и отвлекает, не давая сосредоточиться на делах домашних! Женя постоянно дёргает и выдёргивает! Поэтому пусть лучше где-то в цифровом пространстве зависает. Может быть, из него выйдет великий программист! Но с таким приданным ему работа нужна не будет.
Пешком до офиса Егор мог дойти от дома за 10 минут, но ему было всегда лень, поэтому он вызывал такси, на котором за 100 рублей доезжал от двери до двери, не тратя драгоценные силы на перемещение своего тела в пространстве. Иногда за ним заезжал коллега на своём автомобиле. В офис он всегда поднимался на лифте, никогда не ходил пешком, даже если пешком было быстрее. Егор курил сигареты, но с недавних пор перешёл на электронный испаритель табака, который можно было курить в офисе, прямо в окно, а не выходить каждый раз на улицу. Большую часть времени Егор проводил в офисе за компьютером, где переписывался в почте, мессенджере, рабочих чатах Битрикса. Изредка он ездил на встречи со своими давно знакомыми заказчиками, к которым обязательно добирался на такси, ведь до метро идти ещё дальше, чем до дома. Ровно в 18 часов Егор покидал рабочее место, чтобы отправиться домой, открыть бутылочку золотистой «Короны», развалиться на мягком уголке в кухне перед телевизором, Света что-то приготовит или закажет, Женя в комнате будет увлечён своими какими-то детскими делами, он слабо перескажет содержание рабочего дня жене, впитывая в себя блаженное ничегонеделание. В общем, жизнь была спокойной, размеренной, понятной, без рывков и трещин. Только Егора периодически бесила жена (которую он редко называл по имени), о чём он ей периодически орал в лицо, словно не знал о существовании ушей и способности человека слышать даже не такие громкие слова и звуки. Потом они вроде мирились, продолжая испускать в сторону друг друга какое-то шипение. Их жизнь была им понятна и предсказуема, что устраивало обоих даже на фоне криков и взаимного неуважения с раздражением.
– Вань, привет! – Егор сегодня утром встретился с Ваней в коридоре. – Ты, это, ну, как? В пятницу есть варик к нам.
– Привет, – Ваня дописал сообщение назойливому Аркадию, который разрывал его телефон на части с самого утра, выскребая всю душу и готовое техническое задание, занимая всё мыслимое и немыслимое мозговое пространство. – Хорошо, но пока под вопросом.
– Я понял. Это, – в речи у Егор было много пауз, выразительно изогнутых бровей и слов-паразитов. – Ты как что, сразу маякни.
– Лады, – Ваня смазано улыбнулся, строча очередное ответное сообщение Аркадию.
Какая жизнь – такая речь. Жизнь простая и незатейливая, речь простая и состоит в основном из каких-то даже не слов, а их обрывков – это ну как бы как но я бы и нет просто бы как бы но ну это не понял конечно это да как бы это ну точно. Ваня изредка был гостем в семье Быстровых, посещая их большую, но однокомнатную квартиру, ведя в основном какие-то кулуарно-рабочие диалоги на их кухне, узнавая посредством сплетен и пересудов об истинной офисной жизни. Ваня сам порой удивлялся тому, какая причина приводила его в квартиру Быстровых, потому что где-то на десятой минуте его гостевого визита, Ваню неумолимо начинало тошнить от приторных и постоянно повторяющихся речей о компании «Вперёд!». Но визиты продолжали повторяться без какой-то определённой последовательности. Наверное, не хватало в жизни Вани примитивной житейской простоты. Без обид.
После смазанной встречи с Егором Ваня увидел в приоткрытую дверь, как собрались менеджеры по продажам вокруг одного стола, словно главнокомандующие войсками в ставке верховного главнокомандующего, склонили свои головы, потяжелевшие от тягостных и непростых раздумий, а поверх их голов снова пыталась забраться на броневик своими речами Вероника. Ваня не слышал, что она говорила, но её бешено рыскающие по лицам глаза говорили явно не о каких-то активных продажах, а скорее об активных саботажах. Вот же неймётся ей. Вот всю бы её энергию да в правильное русло. А так – только бесполезное сотрясание воздуха и внутренних органов. Пусть занимается. У Вани сегодня снова напряжённый день. Хотя, когда дни были другими? Ваня не помнил такого рабочего дня, когда он мог сидеть расслабленно за своим рабочим столом, придумывать себе какое-то дело, чтобы себя занять, закинув уставшие ноги на стол. Сегодня у него две внешние встречи с заказчиками по крупным проектам, нужно помочь менеджерам по продажам. Ещё этот донимающий Аркадий. Ваня взглянул на часы – они безучастно отмерили стрелками 10 часов 02 минуты. Через пятнадцать минут нужно выходить.
Антон Семёнов поднялся на 5 этаж, открыл дверь в офис, встретил встречающий навстречу ресепшен, направился к себе в кабинет, увидел идущего по коридору Ваню Иванова, который как-то нервно тыкал пальцами в экран телефона, отметил вскользь какое-то собрание в отделе продаж, видимо, очередная планёрка, не заметил закрытые двери других кабинетов, попробовал сосредоточиться на том, что сейчас в первую очередь нужно будет сделать, сев в своё рабочее кресло. Проверить входящую почту. Хотел ответить на пару писем, давно уже висят в непрочитанных. Поговорить с главбухом. Что у нас с логистикой? Лене нужно дать задание купить билеты в командировку. Смоленск ждёт. Потом встреча. Где. Китай-город? Вроде нет. Точно центр. Лена подскажет. Лена заказала столик у Новикова? Ещё букет жене. Тоже Лена должна сделать. Завтра к сестре, племянника поздравить. Лена должна подарок купить. Через месяц в Италию. Лена сделала визу? Костюмы на месте. Химчистка достойная. Лена наконец-то нашла подходящую. Нужно с Леной совещание поставить. Много вопросов к обсуждению.
– Лена, поставь мне с тобой совещание где-то через час, – из своего кабинета с видом на горизонт Антон сказал в трубку телефона.
Вчера у Антона выдался тяжёлый день. И день открытий. Оказалось, что у его отца случился микроинсульт. Оказалось, что нужно срочно что-то предпринимать. Нужно было срочно найти нейрохирурга. В Склифе работал кардиолог, с которым когда-то познакомил Антона один знакомый, который предложил ему приехать вместе с отцом. На месте предложили какое-то стандартное решение, но после выходных, потому что врач в отпуске. Там же шёпотом посоветовали женщину, которая перешла работать из Склифа в частную клинику. До того, как приехать к ней, Антону пришлось повозить отца по разным больницам, услышать разные стандартные ответы, которые не решали проблему со здоровьем, а предлагали решать последствия. А как решать последствия, если они ещё не наступили?
Нина Александровна, которая теперь не менее честно и самоотверженно трудилась в коммерческой клинике, оказалась достаточно приятной женщиной, возрастом 50 лет на вид, со снисходительной, но не презрительной улыбкой, с мягким тоном голоса, вкрадчивыми интонациями.
– Все боятся, – она сидела с Антоном в коридоре, пока его отцу делали какие-то процедуры. – Написано так много разнообразных положений и регламентов, что мы не можем лечить людей, мы можем только выполнять рекомендации. Поэтому я ушла в частную клинику. Если умирает пациент – его представители и наследники могут вернуться и засудить, поэтому перестали лечить, чтобы не было судов, чтобы вокруг была соломка подстелена. Я выпишу лекарство, которое быстро на ноги поставит.
Отцу стало легче. Спасибо, Нина Александровна.
Антон для себя выработал формулу жизни – нужно иметь больше знакомств в различных ведомствах. Врачи, полицейские, юристы, представители местной власти, высокопоставленные чиновники из министерств – всё это нужные знакомства, чтобы жизнь была проще, чтобы все вопросы можно было решить, чтобы они были лишь секундной заминкой, а не многочасовыми поисками выхода. И, конечно же, всё решают деньги. Бабло победит зло. Без денег ни поешь, ни развлечёшься, ни вопросы не решишь. Зарабатывай деньги и наращивай связи – вот она, квинтэссенция успеха.
Антон с лёгкостью находил нужные входы и выходы, решал любые неразрешимые задачи. Периодически он сам себя с усмешкой называл траблшутером. Попутно он формировал команду в своей компании, чтобы было на кого положиться. Хотелось бы, чтобы все были такими же простыми и надёжными, как Рома Черных. С ним он прошёл многое. На старте бизнеса Рома в валенках собирал компьютеры в каком-то еле отапливающемся вагончике. А теперь в компании работает более ста человек, два офиса в разных городах, свой склад и своя логистика, Рома у него заместитель. Жена у него пробивная, даже слишком пробивная, достающая до мозга костей, но это и к лучшему. И пусть Антон с Ромой проходил этап жён на работе – обе первые жены Антона и Ромы сговорились (потому что были сёстрами), потянули с собой в придачу вторых будущих мужей из числа менеджеров по продажам, прихватили своё приданное в виде клиентской базы, и ускакали в горизонт, оставив неизгладимое впечатление от вероломного предательства. Восстановление заняло продолжительное время. Поэтому Антон стал скептически относиться к отношениям на работе. Но у Ромы и Вероники всё по-другому, он был уверен. Тем более, что фактически они начали встречаться до прихода Вероники в компанию «Вперёд!», её выход на работу в ту же компанию неожиданное совпадение, такое тоже бывает.
Компания Антона работала, маховик бизнеса вращался, Антон вращался вместе с ним, успевая решать стратегические вопросы в офисе, обговаривать кулуарные новости с Ромой за пределами офиса, генерить новые проекты на многочисленных встречах с партнёрами, конкурентами, производителями, дистрибуторами, заказчиками, развивать новых заказчиков, отпускать в свободное плавание старых. Всеми силами Антон воспроизводил самый важный ресурс в Москве – деньги. Вот и сейчас с Леной нужно провести совещание, отрясти и растрясти накопившиеся и притормозившие задачи, чтобы можно было рвануть дальше. Главное, чтобы здоровье было. Это он уже вчера понял.
Офисная жизнь компании «Вперёд!» бурлила вечнокипящим чайником. Антон Семёнов приносил в эту жизнь краски, сумбур, адреналин, веру, заряд бодрости и позитивной энергии. Антон был круче, чем «тот, кто влез когда-то на броневик», он потрясал своими призывами и неисчерпаемой верой в светлое и безоблачное будущее каждого в компании до самого дна души. Рома Черных добродушно и беспринципно вытаскивал всё то, что должно было уйти через слив по водосточным трубам в отстойник, он старался, чтобы ничего не было забыто, чтобы всегда был определённый набор фактов, домыслов, притянутых фактов, призрачных домыслов, которыми можно было бы управлять людьми в компании, нужно, чтобы каждый был на крючке. Антону хватало того, что приносил и рассказывал ему Рома, остальное он узнавал по цифрам из базы по управлению торговлей. А если не хватало цифр, то он звал к себе Андрея Орлова, который красивыми словами ему рассказывал красивые истории о прекрасном состоянии департамента продаж, о великолепных и уникальных проектах, которые сейчас велись внутри, которые он лично курировал, старался великолепие довести до безупречности. Антон вполовину слушал, когда Андрей начинал на кого-то жаловаться, потому что ему уже и так была понятна карта внутреннего микроклимата от старшего церемониймейстера по внутренним прогнозам погоды. Следующим человеком, с которым он обсуждал работу компании, был Ваня Иванов, который рьяно и исправно отвечал за развитие печатного направления, вверенного полтора года назад в руки Вани, уже сейчас показывающего динамичный рост, чем был бесконечно доволен Антон.
Антон видел будущее компании – оно представлялось ему светлым, безоблачным, безграничным, с нерушимым финансовым фундаментом, постоянными дивидендами, тоннами обожания, признания и благодарности. Такому генеральному директору, который всё в компании делал для компании. Ну и для себя, безусловно. Но в первую очередь – команда! Именно команда приведёт его на вершину рынка информационных технологий, именно команда позволит занять достойное место под солнцем. Именно команда сможет ему быть преданной. Именно команде покорится самая непокорённая вершина бизнеса!
Аркадий терроризировал Ваню весь день. Он буквально обрывал и разрывал его телефон, когда Ваня вёл переговоры с генеральным директором одного государственного предприятия. Аркадий в отчаянии напоминал о том, что они обсуждали прошедшей ночью. Конечно же, никакого технического задания в нужные для Аркадия сроки не вышло написать, но он не отставал, написывал и названивал, я тебя очень прошу говорил, это политически необходимый шаг внушал, мы сейчас такими действиями откроем для себя вообще все двери уговаривал, хоть что-нибудь что можно уже показать вытягивал. В общем, делал свою работу. Ваня в ответ только успевал отмахиваться, скидывать звонки, потому что встречи у заказчиков не подразумевали отвлечения на звонки. К концу дня они оба друг от друга устали, оставили в покое, среди хаотично набросанных сообщений, не приведших ни к какому результату.
Ваня вернулся в пустой офис в 19:17. Встреча его вымотала. Помимо переговоров с генеральным директором предприятия, ему пришлось общаться с представителем генерального подрядчика, по совместительству тоже генеральным директором. Генеральный подрядчик строил за деньги государственного предприятия новое здание, а менеджер по продажам компании «Вперёд!» договорился о том, что всё оснащение внутренней информационной инфраструктуры будет передано на субподряд в компанию Антона. Сложность заключалась в том, что строители довольно часто кидают своих подрядчиков, не выплачивая денег, вытягивая все необходимые работы. Ваня совершенно случайно попал на эти переговоры, потому что Антон не успевал, Андрея Орлова не было в офисе, руководитель отдела продаж заболел.
– Вань, помоги, – Антон позвонил две недели назад Ване. – Нужно их прижать, ты же это умеешь. Потом договоримся.
Ваня поехал прижимать, представившись директором по развитию бизнеса. Они стояли на пустом бетонном этаже недостроенного здания, где не была сделана даже черновая отделка, спорили о том, кто должен и какие нести расходы и учитывать риски. Диалог был безуспешным, потому что генеральный подрядчик решил поиграть в какого-то бандита, прибегая к угрозам. Ничего не вышло. Они доехали вместе до генерального директора предприятия-заказчика, который сказал своё весомое слово, заставлявшее заплатить денег подрядчикам. Вэл дан, как сказал бы Андрей Орлов. Только он про этот проект ничего не знает.
Ване нужно было переодеться в офисе из костюма в обычную повседневную одежду. Свет нигде не горел, кроме коридора, тишина пугливо застыла в углах, поджав губы провожала торопливый отзвук каблуков на туфлях Вани. Джинсы, футболка и кеды спасительно облегчили тело. Костюм устало повесился на вешалке. Притаившаяся тишина проводила Ваню с этажа, услышав шелест шагов по ступенькам вниз, звук пришедшего сообщения на телефон, махнув на прощанье дверью.
«Вань, ну», Егору, видимо, было лень дописать до конца и поставить хоть какой-то знак препинания. Сообщение пришло как раз в тот момент, когда Ваня вышел из офиса. Гну. Сил нет. Хотя можно немного развеяться. Хотя разве там развеешься? Хотя хотят Быстровы увидеть Иванова. Прям детская песенка. Всё же нет.
«Егор, только из офиса вышел, сегодня вымотался»
Загорелись синим две галочки. Тишина. В сети. Ваня заблокировал экран телефона.
Что там у них делать? Егор опять на что-нибудь будет жаловаться. Света будет вторить ему и говорить о том, что она ушла из компании, а компания от неё далеко не ушла. Им бы хоть как-то разнообразить время, проведённое дома, хорошо, что в гости можно кого-то позвать. Но кто-то и не придёт. Слишком уж устал. Пусть сами как-нибудь.
Сигнал телефона снова оповестил о пришедшем сообщении. Не очень хочется смотреть и отвечать. Тётя Лора! Точно! Ей же всё отправил, может, она чего и ответила. Антиресно. Электронная почта покорно хранила невскрытые конвертики. Куча спама и рекламы. Разве это хорошо работает? Разве такой спам что-то может дать? Наверное, что-то даёт. Иначе никто не рассылал бы. От спама тоже устал. Вечер полон усталости. Вечер спал от усталости. От тёти Лоры ждал невскрытый конверт.
«Ванька! Наконец-то! Вот это то, о чём я тебе с самого начала писала (говорила): не пиши выдуманное, пиши реальное. Молодец! Здорово. Ты – писатель. Это клёво».
Таких слов Ваня не ожидал прочесть. Тем более от тёти Лоры. Ему казалось, что всё нужно вечно переделывать, вечно для кого-то менять, а тут раз – и молодец. Хотя, может, и правда всё это потому, что не выдуманное? Потому что прожито самим собой. И Станиславский прав со своей громкой фразой: «Не верю!». Всё нужно проживать. Иначе – пустышка, фальшивка. Ведь почему ещё живы театры в эпоху всяких блокбастеров и спецэффектов? Эмоции. Нам всем хочется увидеть эмоции, самые настоящие, не фальшивые. Хотя и фальшивые порой годятся для того, чтобы сбить оскомину. Литература оживает, если в ней есть эмоции. Самые настоящие, когда сам их проживал. Вот и дошли слова бабушки. А ведь раньше думал, что какие-то корявые всё это слова о настоящем, а не выдуманном. Всегда она поддерживала Ваню в его творческих начинания, так часто вспоминала, как он совсем маленький, в четыре годика, когда они не смогли сходить на площадь из-за дождя, сидел за кухонным столом, размешивал ложкой сахар в чае, и неожиданно выдал: «Плазник дощдик помешау». Эта фраза настолько закрепилась в памяти тёти Лоры, что она до сих пор её вспоминает. Ваня обязательно ещё напишет. Обязательно что-то стоящее. Что-то большее. Хотя может и не очень большое. Песню? Например.
Звёзды слышите вы меня там среди пустоты я душу позволил бы выменять на то чтобы быть как вы звёзды ору я отчаянно глотку криком садня я судьбой не одаренный крыльями может не зря ноги мои столь упрямые держат меня на земле там где когда-то не знали мы что можно тянуться наверх. Всё помнит. Каждое слово. Есть в тетради. Есть в заметках. Есть на диске. Есть в голове. Сейчас ещё нет звёзд. Особенно в метро, где только тесно друг к другу, плечом к плечу, пальцем к пальцу, волосами по плечам, дыханием по воздуху. Мимо только сплошные линии кабелей, бежит мимо них поезд, бежит по ним поезд, весело грохочет, подбрасывает слегка, потолком придерживает, лампами освещает. Никакого неба, только тоннель.
«Звёзды! В ответ мне молчание».
Пора открывать заметки, подоспели слова, торопятся выйти на следующей станции. Вы выходите? Нет? А нам уже давно пора приготовиться. На старт! Внимание! Марш! Двери ещё только приоткрылись, а в узкую щель уже протёк народ. И слова туда же. Кто-то косит взглядом, Ваня чувствует кожей липкий взгляд липкого человека в липком летнем метро. У экрана яркость сделал на минимуме, чтобы взгляды так сильно не прилипали, как мотыльки на свет. Но всё равно скоро выходить, слова не торопятся новые, только пока одной строчкой подошли и поздоровались. Можно стойким оловянным солдатиком в толпе остановиться и она вынесет, подхватит, главное в нужном направлении чтобы подхватила, понесла наводнением прочь из подземных тоннелей, расплещется из подземных переходов, брызгами в разные стороны, выкинет на берег Ваню, оставит озираться по сторонам в попытке сориентироваться в пространстве. Небо ещё светлое, ориентиров нет, только высокие многоэтажные дома с синебелобелосиними табличками в буквах и цифрах. Фонари ещё не проснулись, ждут команды, когда великая рука замкнёт великий рубильник на включение. Ваня упёрся взглядом в чистое уже не голубое, а тёмно-синее небо, где не было видно ни толпы, ни машин, ни домов. Ничего не резало взор. Ночью иначе.
«И режет мерцание взор»
Режет ночью холодный свет глаза, особенно после темноты, после тоннелей, после приглушенной яркости вокруг. Звёзды тоже режут взор, потому что редко бывают на месте, чаще стесняются. Или небо стесняется? Звёзды в ответ мне молчание и режет мерцание взор. Жду. Жду слова, словно опаздывающий поезд. Хотя поезда каждые пару-тройку минут, а если на пять минут опаздывает, то уже какое-то вопиющее нарушение прав подземных граждан, которые в нетерпении переминаются с ноги на ногу, нервно поглядывают в темноту тоннеля, на бесстрастные часы, которые каждую секунду что-то в себе меняют оранжевым цветом. В Москве не привыкли ждать. Все бегут. Везде бегут. Ничего перед собой не замечают. Ничего над собой не замечают. Две картинки всего лишь – экран телефона и ноги в А над всем этим – всего лишь космос. Всего лишь мириады звёзд, скрытых за прочной пеленой. Все бегут. Надеются на удачу. Уже не ждут, когда упадёт звезда, отвыкли смотреть, потому что не видно. Может кто-то и ждёт. Когда спрыгнет вниз звезда в суицидальном порыве. А может звезде невыносимо хочется на землю? Сегодня увидели, что перестала гореть звезда, а на самом деле, это произошло сотню лет назад. И потом спрыгивает вниз.
«Жду, когда спрыгнет нечаянно
Вниз»
Вряд ли от хорошей жизни, поэтому нечаянно. Сейчас ещё светло, но может кто-то прыгает? Пока никто не видит. Чтобы потом не осуждали. Не стыдили. Хотя для многих это белые точки в небе, даже не на небе. Небо болеет крапивницей, без шанса на выздоровление. Всего лишь точки. Зачем думать о чём-то вверху, когда внизу так много вопросов и проблем? В большом городе нужно шевелиться, нет времени на сантименты, вокруг жестокий жёсткий мир. Вот поэтому и звёзды вниз нечаянно.
«Вниз точка в небе ночном»
Звёзды в ответ мне молчание и режет мерцание взор жду когда спрыгнет нечаянно вниз точка в небе ночном. Как-то странно пишется – без ошибок, без пропавших слов, без заблудившихся рифм. Наверное, так происходит, когда из сердца всё это идёт, потоком, наружу. Главное – успевай ловить.
«Ок»
Ответ Егора на Ванино сообщение. Хорошо, что вообще хоть что-то написал, а не оставил в одиночестве его фразу с двумя синими галочками. Так много всяких ненужных слов и их обрезков во всех этих мессенджерах. Только истинных слов там мало – в основном какие-то полуфабрикаты, пережёванные, невнятные, понятные только в секунду написания, а для истории только мусор. Хочется всё стереть, начать с чистого листа. Хотя чистый лист вовсе не чистый – он уже испачкан сплошными пробелами. Чистота только в и с момента рождения до первой информации, запиханной взрослыми в невинную голову. У каждого события, персонажа, человека, живого объекта, субъекта, неживого, неодушевлённого, одушевлённого, бездушного, душного, немного, затерянного, потерянного, растерянного, есть День, с Которого Началось. У листа есть. У пробела есть. У компании «Вперёд!» есть. У отношений Ромы и Вероники есть. У песни есть.
Всё же это будет песня, Ваня точно решил. Пока что без музыки. Потом мелодия сама придёт, ляжет поверх слов, вытянет окончания. Вниз точка в небе ночно-оооо-оооооо-оооом, точка в небе ночно-оооо-оооооо-оооом. Как-то так. В пробелах всё испачкано. Скоро Ваня это исправит.
Пятое четверостишие.
Настя сегодня ожидает нового клиента – позвонил молодой человек с просьбой о консультации, по рекомендации от какого-то бывшего или нынешнего клиента, Настя так и не поняла, от кого именно, она согласилась, назначила время встречи на 11 часов до полудня, озвучила цену часа работы, занесла запись в свой ежедневник. Она ведёт свою практику уже целых 3 года, вытаскивая из самых различных ситуаций самых различных людей, помогая им найти себя. Когда она только получила своё очередное (из нынешних пяти) высшее образование и стала дипломированным психологом, сама залезла в терапию, чтобы разобраться с самой собой, вытащить всех демонов, дать себе ответы, успокоить душу мятущуюся. Это было самое сложное время, потому что не хотелось себя принимать, не хотелось ковыряться и выковыривать, всё происходящее было странным, казалось иллюзорным и гиперболизированным, похожее на то самое зазеркалье писателя-математика. Гораздо проще помогать другим, чем разбираться с самой собой. Через какое-то время всё встало на свои места, Настя даже не поняла, как именно, незаметно нормализовалось, будто мозг вправили как вывихнутый сустав – вчера была ноющая боль, а сегодня от неё и следа не осталось. Насте захотелось так же помогать людям – чтобы они находили умиротворение в повседневности, отвечали на терзающие душу вопросы, налаживали связь с собой и внутренним миром. Задача сложная, но перфекционизм и красный диплом по психологии торопливо толкали в спину, как спешащие на пришедший автобус пассажиры.
Хотя сейчас у Насти не самый лучший жизненный период – брак относительно не так давно стал давать какие-то едва заметные трещины, которые стали расползаться дальше, и дальше, и дальше, и глубже, и шире, смелее, взаимопонимание уходило, как земля в эти расширяющиеся трещины, проваливалось куда-то далеко, к ядру Земли, ведь там так тепло, а между Настей и Колей (именно так зовут её мужа, который старше на 8 лет, умудрён жизненным опытом, с приобретённой сединой и житейским спокойствием) словно образовалась мерзлота – противная, холодная, отталкивающая, леденящая до онемения. Три года совместной жизни землетрясением прошлись по фундаменту их отношений. Она сидит в съёмном кабинете психологической помощи, ждёт нового клиента (имени не помнит, номер телефона не записывает, может и отскочить с первого занятия, как резиновый мячик от стены и пола), анализирует свои отношения (чего только не делали, ничего не помогает – находили совместные занятия, было сложно, начали ходить на курсы актёрского мастерства вместе, но Коля через пару месяцев сказал, что не его, не понимает всей этой театральщины, снова окунулся в свою работу, а работает он антикризисным директором, где места Насте было слишком мало, будто в малобюджетной квартире площадью в 11 квадратов, пыталась до него достучаться через своё творчество, стихотворения, но он и от этого был далёк, хотя она не специально стучалась, болезненно вытаскивала из себя накопившееся, Коля даже глазом не вёл, только половинкой одной брови, хмык и всё), анализирует своё творчество (пишет и пишет, раньше всё складывала в ящик, теперь стала делиться, аудитория в социальных сетях большая, а заветные для многих лайки так и не появляются под стихотворными постами, зачем тогда все эти люди нужны в друзьях, слово-то какое громкое – друзья, все пропускают мимо этот литературный контент в погоне за смешными или ужасающими видео, вот что им всем нужно, а она тут со своими стихотворениями, со своей душой наружу, но всё равно найдутся те, кому будут близки строки, хотя они не близки тому, кто близок), какие-то пометки делает в распухшем наполовину ежедневнике, у которого исписанные листы приобрели грязноватый оттенок, будто эта половина ежедневника курит и не чистит зубы, другую половину чистят отбеливающей пастой из телевизионной рекламы. Настя привыкла заполнять паузы своими размышления о насущном, которые занимали полностью мозг, не давая расслабиться. Зато меньше шанс получить Альцгеймера в старости.
Она собралась ещё походить на вокал (это вообще классные занятия, отпускаешь свой крик лететь, на свободу, куда-то к горизонту, снимая все блоки и зажимы, отличное упражнение для скованных людей, помогает на самом деле снять физические оковы, научиться дышать спокойно и глубоко, выпускать из себя пар, когда это так нужно), даже записалась на пробное занятие, но в ближайшую неделю ожидается финал её курсов актёрского мастерства в виде выпускного спектакля (мечта сбылась, она на сцене, играет, раньше казалось, что как же это легко выйти на сцену и кривляться перед всеми, но как же сложно сделать так, чтобы поверили, чтобы эмоции были настоящими, нужно прожить, без сомнений прожить, как что-то собственное, а может через собственный опыт и проживать, использовать эмоции, манипулировать ими, когда зачастую происходит обратное, эмоции манипулируют нашим сознанием и телом, заставляют делать какие-то невероятные вещи, вся наша жизнь – игра, в которой мы играем разные роли, это понятно даже самому неуспевающему выпускнику факультета психологии, подавляющее большинство людей этого не знают и не понимают, а сами так же и играют, только поклона Шекспира после таких слов не хватает). Вот после выпускного спектакля как раз можно будет пойти на занятия по вокалу, найти ещё какие-то развивающие занятия, чтобы всё это время в себя вкладывать, без остатка. Настя уже не носила обручальное кольцо, хотя официально они с Колей не были разведены, только свой ежедневный быт развели друг от друга, отвернулись каждый со своими претензиями, со своими обидами.
Человеческие отношения – это не судоку, их нельзя вот так взять и разгадать, найти какой-то ответ, выход, упорядочить цифры от 0 до 9, выставить в нужном порядке, всё немного сложнее, даже для дипломированного психолога. Ведь гораздо проще быть сторонним наблюдателем, вести заблудившихся к выходу, помогать им найти верный путь, тот самый, который их ждал, гораздо сложнее самой всё это пройти. Разобраться в себе было уж не такой и сложной задачей, нужно было вытерпеть боль препарироввания, но время стёрло острые углы, а вот научиться жить – это задача сложнее проблемы Гольдбаха, в ней никакие математики не помогут. Насте в последнее время стала приходить одна назойливая мысль о том, что люди слишком мало живут, чтобы как-то изменить своё поведение – родители рожают своих детей, передают им свои половинные гены, личности детей формируются до 5-6 лет, в дальнейшем меняются единицы, да и то не меняются фундаментально, только наращивают новые нейронные связи, а вот полноценное понимание необходимых изменений может прийти в почтенном возрасте, именно это понимание называют мудростью, а её уже ни с какой наследственностью дальше не передать, ведь в любой точной науке используют опыты и ошибки предыдущих исследователей, только в жизни никто не учится на чужих ошибках, жизненный опыт приходит только через собственные ошибки, через собственную жизнь, через истинную игру, с настоящими эмоциями, с неподдельными разочарованиями. Кто-то может идти сквозь жизнь с открытыми глазами, всё принимать, ничего не отвергать, растить себя и своё душевное состояние, но таких людей крайне мало, с математикой (да простят меня все учёные всего мира за такое ужасающее, невероятно вопиющее сравнение, которое не является сравнением, а всего лишь служит каким-то доказательным или показательным пунктом, без перехода на личности, без унижения любой из наук, нет никакой главной науки, никакой второстепенной и ненужной, нужны все в этой жизни) всё проще, там есть закономерности, пусть невероятно сложные, ещё не доказанные, трудно доказуемые, но закономерности. Вот только никто не учит жить, никто не учит, как нужно принимать решения, на что опираться, как строить коммуникации, как понимать других людей, как стараться быть человеком. Гораздо важнее оказывается таблица умножения, цыган на цыпочках сказал цыплёнку цыц, перьевые и кучевые облака, татаро-монгольское иго, пестики и тычинки, грибы, как отдельное царство, интегралы, теорема Пифагора, биссектриса и катеты с гипотенузой, город Антананариву, как столица, жизнь в Марианской впадине, отрывок наизусть из «Слова о полку Игореве», политический строй Китая, 12 времён английского языка. А жить как?
Настя с Колей часто спорила на подобные темы (он оперировал своими антикризисными цифрами, свято верил в их непогрешимость, доказывал Насте, что всё можно просчитать, уложить в какую-то формулу, придать какую-то форму, что любой аспект жизни поддаётся вычислению, что цифры универсальны, многогранны, всемогущи, но нет, Коленька, жизнь не только в твоих цифрах, жизнь не только внутри тебя, но и вокруг, заблуждаешься ты сильно, хотя явно тебе живётся проще, зная, что всё можно измерить и объяснить, подчинить хаос порядку, но что тогда с нашими отношениями?), эти споры приводили в какой-то эмоциональный тупик, из которого они и вышли в разные стороны. Не то чтобы работа стала камнем преткновения, или разум Коли, спрятавшийся в цифрах, всё сошлось в одной точке, время расставило всё по местам, показав, что они разные люди, не дополняющие друг друга, а раздражающие, вызывающие непроходящую аллергию. Их несовместимость стала для Насти большим и больным откровением (как можно было столько лет жить с закрытыми глазами, всё время самой себе объясняя неудобное и раздражающее поведение мужа, выгораживая его закрытую позицию, применяя свои навыки психолога для реабилитации Коли, забывая про саму себя, забывая свои переживания, всё на алтарь самопожертвования, ведь нужно помогать людям, тем более с таким восприятием мира, ведь Коле сложно, а она сама сможет прожить без помощи, вот такими категориями Настя мерила их бестолковый брак), которое было похоже на пластырь, сорванный с душевной раны. Если склеить треснутую вазу, она не станет прежней, а вода сквозь заклеенные трещины всё же может просачиваться, ведь клей может быть каким-то некачественным. А если не клеить? В современном мире перестали чинить вещи, всё больше китайского ширпотреба, который проще купить заново, а не починить. Так не только с вещами стали поступать, но и с людьми. Зачем стараться, когда можно устало отбросить в сторону бывшего в употреблении человека и найти какого-то нового человека, ещё не сильно бывшего в употреблении, похожего на что-то новое (а все же в итоге одинаковые – сначала блестят, нарядные, сияющие, всегда галантные, всегда возвышенные, но через время лоск теряется, люди становятся людьми, не ёлочными игрушками в подарочной упаковке, со своими тараканами, со своими демонами, в этом и суть взаимоотношений, построить их, не смотря на такие вопиющие различия между мужчиной и женщиной, ведь все мы разные, реально будто с разных планет, пытаемся что-то построить, а получается у единиц, все эти различия понятны, бесспорно, но как сложить такие разные паззлы?), а новое всегда превращается в старое и уже знакомое. Отношения, Коленька, это огромный труд, намного больший, чем свод бесконечных цифр в формулах и макросах экселевской таблицы.
Ваня уже почти подошёл к психологическому центру, адрес которого скинула ему Анастасия. Что же его там ждёт? Он смутно себе представлял. Равно как и смутно представлял, чем ему поможет психолог. Ваня тяжелейшим и невыносимым образом устал. Устал от работы и людей, стал выгорать, но не знал, что с этим делать. Ваня устал от того, что никто вокруг его не понимает – ни Антон Семёнов, ни Андрей Орлов (хотя этот персонаж вообще не понятно почему до сих пор работает в компании), ни оставшиеся коллеги. Холод внутри от этого непонимания. А он понимал, что движет каждым. Что движет Антоном Семёновым – ещё больший успех, ещё большая прибыль, всенародное обожание, отсутствие плохих новостей, желание радоваться и наслаждаться жизнью. Что движет Андреем Орловым – показать свою работу, которую нужно выполнить чужими руками, приложив минимум собственных усилий, выпросить у Антона денег за труды других людей, потратить время и деньги на утраченную семью. Что движет Вероникой Аловой – желание быть Самым Великим Повелителем в компании, чтобы все её приказания выполнялись беспрекословно, чтобы никто не перечил, проводить больше времени где-то там, пока где-то здесь за неё выполнят всю работу, а Антон её потом похвалит. Сплетни, пересуды, обсуждения, перемывание костей, дикий и обозлённый шёпот, плевки в спину, слухи слышные невооружённым ухом – вся эта какофония человеческих отношений гремела в компании «Вперёд!» безумными децибелами, так, что не было уже слышно стука сердца, так, что собственные мысли терялись в этом шуме и растворялись в чужих словах. Ваня это всё понимал, понимал, что жизнь – это не набор правил, формул, инструкций, регламентов, приказов, законов. Ваня понимал, что жизнь не поддаётся холодному рациональному просчёту, что в ней нельзя знать всего наперёд, что нельзя распланировать каждую секунду своего личного предполагаемого столетия. Ваня всё понимал. Но он устал.
В этом состоянии усталости Ваня на одном из партнёрских мероприятий, посвящённых развитию бизнеса в его печатном направлении, он разговорился со знакомой под бокал красного вина, разлив случайно свои душевные переживания, успев испачкать собеседника. Но собеседник не швырнул ему обратно его изливания и не отвернулся, а посоветовал сходить к психологу, потому что, например, у одной знакомой тоже был сложный жизненный период, в котором ей помогла некая Анастасия в лице коуча. Как же это смешно! В первую очередь подумал тогда слегка трезво Ваня. Смешно обращаться к психологам, коучам, тренерам, наставникам, учителям, менторам, психоаналитикам, психиатрам, психоневронервонейроиликактоещётерапевтам. Чем они могут помочь? Своими надменными советами? Как они вообще советовать могут? Внутри Вани тогда волновалось море, волнами эмоций хлеща разум, бурей возмущения снося логические хлипкие постройки. Кем они себя возомнили все эти специалисты? На каком основании они вообще могут кому-то помогать? Это же не лейкопластырь на рану наклеить! Ваня запил разбушевавшиеся мысли вином, благодарно записал номер телефона Анастасии, а для полной собственной уверенности, что сможет дойти до неё, тут же написал, сославшись на завуалированное знакомство. Получил ответ с числом месяца, днём недели, временем и адресом. Да будет так! Ещёстопятьдесятграммовзалпом.
Ваня играл на гитаре ещё со школы. В десятом и одиннадцатом классах он брал в школу гитару, которую доставал на переменах из чехла, подражая голосу того, кто требовал перемен в песне. Он научился играть на гитаре у слепого учителя, который целый год ставил Ванино желание игры на руки. Гитара уехала с Ваней в Санкт-Петербург после школы, когда он поступил в военное училище. Там гитара пропала на пару лет, потому что кто-то её украл. После училища был Северный флот, где появилась новая гитара, которая прошла все моря и автономки, всплывала во льдах, чувствовала залпы учебных ракет и торпед, участвовала в разных номерах самодеятельности. Демобилизовалась гитара вместе с Ваней. Теперь гитара живёт в Москве. Ваня достаточно часто достаёт её из чехла, чтобы отключить мозг от рассуждений и переживаний, потому что музыка уносит прочь от реальности. Он не стал виртуозным гитаристом, но был благодарен сохранённому сквозь годы навыку игры на музыкальном инструменте. Ваня даже написал несколько песен, которые редко выходили свет, не имели своих поклонников, стояли где-то в тени памяти собственного создателя. Ваня достаточно резко критиковал своё творчество, убирая его подальше от собственных и чужих глаз. Потому что всё не то. Недостойно. Хотя творчество – это способ выговориться, отпустить всё то, что тревожит и бередит, открыть все свои чакры, затронуть все струны души. Стать собой. Быть собой. Сейчас Ваня писал песню, которая ему самому нравилась. Поэтому он боялся её дописать? Эта мысль к нему робко пришла, ковыряясь где-то у дальних стенок сознания сегодня утром, когда он с ходу, без замен и изменений за завтраком написал ещё одно четверостишье:
«Звёзды! Уж лучше б не видеть вас,
Взглядом покинуть навек.
Пусть дрогнет больно внутри душа,
Но забудет ваш призрачный свет».
Получится песня, которую ему будет не стыдно показать. Столько всего было написано и потеряно! Может, не потеряно? Может, это были всего лишь черновики? В которых Ваня расписывал руки и ручки? Ваня знал одно – он не может не писать. Он не понимал, как устроен этот механизм, но у него была старая виниловая тетрадь, были сотни исписанных листов, были сотни заметок в телефоне, десятки упорядоченных файлов. Потому что творчество – это способ выговориться. А сейчас он едет на встречу, чтобы выговориться вообще чужому человеку. Выйдет ли?
Ваня устал. Вероника Алова продолжала плести свои интриги, писать сценарии своих детективных триллеров, в которых нужно было убивать и оставаться непойманной. Рома Черных на правах мужа и высокопоставленного сотрудника компании во всём помогал. Отличный у них вышел дуэт. Правда. Ваня в какой-то степени восхищался такими людьми, которые не имели принципов, для которых цель оправдывала любые средства. Абсолютно любые средства. Ложь, лесть, подлог, фальсификация, сфабрикованные доказательства, доносы, манипуляция, вымогательство, запугивание, шантаж. Ловкость рук и абсолютное мошенничество. Для филигранного использования таких средств необходимо было оставаться без совести и моральных терзаний. У Ромы и Вероники отлично всё это получалось, и они добивались своих целей. Антон Семёнов внимательно выслушивал и слушал Рому, потому что иных источников о том, что происходит в его компании он не признавал. Рома со своей женой старались на славу – плелиплелиплелиплелиплелиплелиплелиплели и не останавливались. Они были похожи на вид аранеоморфных пауков из семейства кругопрядов. Только в их случае самка была меньше самца. Ваня готов был аплодировать стоя такой сплочённой беспринципностью семье. Эта семья продолжала заносить и доносить информацию сомнительного качества Антону, который эту информацию складывал аккуратно себе в мозг. Последней красиво написанной историей стала коррупционная сказка о том, как Ваня зарабатывает дополнительные деньги совершенно немыслимым, абсолютно бесчестным, крайне неэтичным, полностью безобразным способом – забирая часть прибыли компании с помощью своего теневого друга и соратника Аркадия. Серьёзно? В глазах у Антона было какое-то недоверие, сомнение, презрение, разочарование, отвращение, когда он задал Ване вопрос про реальность этой сказки. Ответ отрицательный. Хотя без разницы. Устал что-то доказывать. Наизнанку себя не вывернешь, как карман, чтобы доказать, что там ничего не спрятано.
Нужно быть политиком. Нужно иметь тысячи лиц. Если ты хочешь подниматься вверх по карьерной лестнице, если ты хочешь минимизировать риски падения вниз с этой лестницы, если ты хочешь упрочить своё положение, положив под ступени лестницы поверженных конкурентов – улыбайся и втирайся в доверие, думай кому и что говорить, не выражай открыто своё мнение, не кидай правду в лицо другим. Правду не любит никто. Ошибки не признаёт никто. А кто этим занимается – рискует стать никем. Выбирай выражения. Для каждого – своё выражение. Слов и лица. Многотысячеликое выражение. Далеко не Янус. Многомиллионус. И тебе повезёт. Фанфары возвестят о том, что ты прибыл в поднебесную. Будешь расшаркиваться в поклонах перед благосклонным повелителем, челядь тебя будет любить и боготворить. Главное – делай так, как хотят выше. Результат не важен. Вот и вся формула успеха. Умных людей никто не любит, тем более тех, кто выражает своё мнение открыто и дерзко.
У Вани есть друг, который потерял свою работу в том числе потому, что был неудобным подчинённым. Друга зовут Николай, он служил офицером на подводной лодке, где они и познакомились. Коля был потомственным подводником в третьем поколении, дорожил офицерской честью, был высококлассным специалистом, знал очень многое не только в своём заведовании, своей боевой части, но и в целом по всей подводной лодке. Специалист, каких было поискать. Любил только Николай правду раскидывать направо и налево, словно поле засеивал, но не отдавал себе отчёт в том, кому и что он откровенно швырял прямо в лицо.
«Я не вру, потому что не хочу запоминать ложь. Проще говорить правду.»
Эта формула была практически жизненным кредо Николая. Он не смог продвинуться по карьерной лестнице вверх, так и просидел двенадцать лет на одной должности, швыряя с помощью сарказма и юмора правду в лица сослуживцев, начальников, проверяющих. Николай с торжествующим взглядом встречал непонимание, злость и обиду в глазах униженных и ущемлённых собеседников. Но он не прекращал заглядывать за пороги кабинетов штабов, чтобы напомнить о своём желании расти вверх. И только один человек вернул ему правду в лицо: «Ты же понимаешь, что являешься неудобным подчинённым? Так что путь вперёд и вверх тебе больше не доступен.». Что-то внутри Николая щёлкнуло, закрутилось, завертелось, со скрипом встало на место. Все прошедшие двенадцать лет военной службы он был неудобным подчинённым. Почему раньше ему никто об этом не сказал? Когда он попался пьяным за рулём, то дальнейшая судьба была его предопределена. У неудобных подчинённых нет покровителей. Николай очень старался найти хоть какую-то зацепку, какую-то поддержку, чтобы остаться на военной службе, вне которой он себя никогда не видел. Вот только у неудобного подчинённого ничего не получилось. Кратчайший путь – прямиком за ворота военной службы. Вот и жизненный урок. Хотя сейчас он устроился работать на судоремонтный завод и завёл свою песню с тех же семи нот о правдивой справедливости в несправедливом мире, полном лжи и лицемерия. Что ж, люди не меняются.
Ване приходилось и приходится врать. Хотя он это называет иначе – говорить удобные факты. Это вынужденная мера, а не вранье напропалую. Ваня хорошо понимал, когда нужно открывать свой рот, кому нужно или не нужно что-то говорить. Правда, судя по реакции Аловой и Черных, он всё же не был идеальным подчинённым, не был идеальным политиком. Ему лет десять так назад сказал кто-то из мимолётных знакомых, что он никогда не сможет быть политиком, потому что он любит справедливость и у него есть совесть, а чтобы быть политиком, иметь внутренний голос совести совсем не обязательно, даже необходимо его вырезать, оставляя пустоту, которая только гулких эхом будет вторить бесконечным словам. Политики чем-то схожи с артистами – всем им нужно улыбаться на публике, всегда быть в хорошем настроении, стараться привлекать всё больше поклонников. Потому что нет поклонников – нет карьеры. Нет улыбки – нет поклонников. Странное дело – до сих пор человек в основной совей массе не усвоил того, что оценивать нужно по действиям, продолжают развешивать свои уши, благодарно принимать льющуюся приторной патокой словесную информацию, и вязнут в этой патоке, как муравьи в сиропе, стараясь напоследок хорошенько напиться. Меры нет – пусть льют патоку бесконечно долго. Припаточные люди.
Ване казалось, что творчество должно находиться вне политики. Социальная ориентация и заинтересованность, конечно, нужна, но уж точно не в творчестве. Ведь искусство должно отвлекать от, а не вовлекать глубже в социальные проблемы. Так вот одна белорусская группа распалась – шла сквозь цветочки-лютики, ау я тебя найду, а пришла к матрёшкам и броненосцам, и где-то Ваня потом слышал, что вокалист говорил о том, что песни должны быть аполитичными. Творчество должно всегда изнутри наружу, но приходит всегда сначала внутрь снаружи. Изнутри наружу наружу изнутри. Сами расставляйте правильные знаки. Призывные призывы призывают услышать глас народа, чтобы изнутри наружу бились сотнями децибелов праведные призывные звуки!
Будет новый завет, что война – это мир! Больше ни веры, ни обид, у меня внутри свербит С-4! Правильно думай и правильно чувствуй: сердцем в могиле, душой в тюрьме. Это Россия, Россия для грустных! Ни выбора, ни перемен. Жители великой страны пали жертвами холодной войны! И я не знаю, какие результаты и проценты видны из окон всех московских телецентров и из Кремля. Да, нет, не знаю, затрудняюсь ответить, нужное подчеркнуть! Я так люблю свою страну и ненавижу государство! Добровольно ушедший в подвал, заранее обречённый на полнейший провал. Я убил в себе государство. Люди с автоматами хранят мой мир. Люди с автоматами хотят добра. А у нас не осталось ничего, и мы мрём, и всё, что мы можем – это быть лишь льдом. Мы – лёд под ногами майора. В наборе – автозак и три человека, двое ментов на одного – всё как у людей. Дядя Володя, закрути нам гайки. Ведь всё, что мы знаем, это наш любимый хороший царь и знакомая вонь. Вечность пахнет нефтью. В камуфляжные пятна опять на экранах сложатся пиксели, очереди автоматные многократно звукорежиссёр приглушит в микшере. Лёха в детском саду мечтал стать космонавтом в камуфляжном скафандре, со щитом, автоматом, дубинкой, и бить гуманоидов. Теперь он не пьёт лимонад из бутылки, теперь он сидит то в Крестах, то в Бутырке. Всё идёт по плану. Синий кит задремал под усыпляющий фильм, его тревожные сны с давних пор стерегут белый лебедь и чёрный дельфин. Но я не раб, и мне не важно какую кару изберёте вы. Свободным буду, даже свободы лишась. Есть свобода мысли, есть свобода слов, есть мой тесный дом и с экрана лицемерная любовь. Я люблю свою Родину вроде бы, я полжизни рабом на заводе был. Жадные крысы сдирают шкуру, даёшь саботаж, даёшь рабкор! Молодость и радость, ты главный партизан, анархия и ярость, двенадцать обезьян. И пошло опять не по-русски, но хотя вполне по-дурацки, впитывает Вася любые сказки этой заводной свистопляски. Как девка хохочет гармошка, над матушкой-Волгой туман, робяты в цепях по дорожке – Смоленск, Чита, Магадан. Ракеты ищут новый приют, косяками улетают на юг. Но настанет момент: на мирном митинге встретишь его, и в нём заговорит мент. Если всем страшно быть против хотя бы не будем за. Ведь если всех нас собрать по камням мы станем стеной. Из простого зерна взойдёт колос и устанет стричь коса наши голоса. Нашла коса на камень, идёт война на память лет. Президенты, главные акционеры, аятоллы, судьи, генералы, мэры, прибыл папа римский собственной персоной, все магистры в сборе, время обнулиться, обновить теории! Я втыкаю с удивленьем, как нас хвалит телевизор, социальные проблемы и подобные им штуки. Почему часы за миллион на руке у главного бойца!? Локтевые суставы выверни наружу, дубинка как влитая влетает между лопаток. А кто ещё спасает нас босых и сирых? Вряд ли смысл найдёшь, сидя в кресле, лучше пой экстремистские песни.
…мышеловка захлопнулась! Ходит дурачок по лесу, ищет дурачок глупее себя.
Все эти такие разноцветные слова одинаково разных или разно одинаковых песен разукрасили неуклюжие большие раскраски большой страны, разлетевшись брызгами по людям, испачкав ботинки, попав в глаза и уши. Каждая песня, как сноска ко дню в календаре. Можно исследовать социальные настроения и состояния. Но Ване казалось, что творчество должно находиться вне политики.
Входная железная дверь в психологический центр была неожиданно тяжёлой, словно проверяла насколько хватит сил, чтобы приложить усилия и постараться её открыть. Навстречу самому себе. Всё равно как-то смешно. Какие-то слишком белые стены и потолок. Какая-то чрезмерно улыбчивая женщина за стойкой. Вам в третий. Снова по белому коридору. Такая тишина. В двери изнутри только стучатся разговоры. Тихие какие-то. Робко стучатся, не рвутся наружу изнутри. Он меня не слушает вообще я мечтала о совершенно другом мне нравится моя никому больше никогда верить и зачем всё это? Ваня не знал, что его ждёт за дверью кабинета с приклеенной немного криво цифрой 3. Или это З? Только вслух различить можно. Зэ или три? Его слова так же стучатся будут? А если кто-то?
Он вошёл в кабинет. С левой стороны окно. Свет тормозят жалюзи. Круглый столик, на котором такие же круглые часы, с двумя куполами будильника. Коробка с салфетками. Неужели кто-то может? Какая-то ваза с ветками. Блёклая картина. Два кресла. С подушками. Будет удобнее что ли? Анастасия довольно высокая. Светлые волосы. Добрые глаза. Сдержанная улыбка. Курит. Причём вот только недавно, ещё след остался.
– Привет, – вместе с улыбкой она подалась немного вперёд и заглянула куда-то за глаза, будто попыталась сразу в душу, без приглашения.
– Привет, меня зовут Ваня Иванов, – на каком-то автомате, а она тут же что-то в блокнот сразу писать, постой, не спеши!
– Рассказывай, Ваня, с чем пришёл, – она вернулась в начальное положение в кресло, но взгляд не отводила от его глаз. – Ты же не против, если на ты?
– Не против, – Ваня ощутил противный ком в горле, застрявший поперёк. Зачем он сюда пришёл? – Вот хочу разобраться в себе. Накопилась какая-то усталость от работы, все люди бесят, такое ощущение, что никто ничего не понимает, меня никто не понимает, специально старается раздражать.
– Хорошо. Прям совсем все? – она продолжала писать в своём блокноте, прямо как в фильмах.
– Мне кажется да. Чувствую себя совсем в одиночестве.
– Прям в одиночестве?
– Да, – как будто этим вопросом укололо куда-то в районе желудка.
– А чего бы хотелось?
«Если бы знал, чего хотелось, то вряд ли бы сюда пришёл.»
– Чтобы стало лучше, чтобы нервничать перестал.
– И что же нужно для этого?
«Серьёзно? Что нужно? Наверное, приём психолога.»
– Перестать нервничать, – а раздражение уже поползло от желудка куда-то вверх, к лицу, потянулось своими липкими ручищами через подбородок, по щекам, к самому лбу.
– Ты начал с одиночества, в чём оно проявляется?
– В чувстве одиночества, – раздражение резко покрыло всё тело, словно ветрянка, сразу захотелось чесать одновременно во всех местах.
– А если как-то конкретнее?
«Куда уже конкретнее?»
– Проявляется в том, что люди меня не понимают, – Ваня старался не взорваться, не разразиться каким-то криком, который тут же подкатил к горлу вместе с комом, валявшимся там же поперёк. – Я их всех понимаю, а меня никто.
– Почему же они тебя не понимают?
«Ну всё. Встать и уйти. Хотя меня предупреждали, что будет трудно.»
– Потому что не понимают, – Ваня почему-то не хотел ничего говорить, надменно скрестить руки на груди, ждать, ждать, ждать ответа, смотреть на реакцию, ждать, ждать предложений, ждать продолжения.
«Зачем я пришёл сюда? Всё это похоже на какой-то цирк! Она не сильно меня старше, чему сможет научить? Жизни? Что сможет рассказать?»
Но Ваня решил попробовать себя пересилить. Может тогда что-то получится? Ведь он всегда был бойцом. Сегодня тоже бой, далеко не последний, сдаваться глупо.
– Знаешь, что мне сейчас хочется? – он с усилием протолкнул ком из горла вниз.
– Расскажи, – она смотрела на него внимательно даже без намёка на улыбку или усмешку.
– Мне хочется встать и уйти, потому что некомфортно слушать все эти вопросы, которые ты мне задаёшь, – Ваня чувствовал, что ком далеко не провалился, толкал только сильнее кровь, подначивая ноги к движению куда-нибудь прочь, в любую сторону, с любой целью. – Я не знаю почему, но мне точно не хочется выслушивать все эти вопросы и отвечать на них. Они мне кажутся какими-то глупыми и неважными, какими-то слишком безликими и формальными.
Анастасия на секунду улыбнулась уголками губ и сразу же спрятала эту не вовремя появившуюся улыбку.
– Это уже продвинутый уровень – говорить о том, что ты чувствуешь, ты молодец, – она отложила блокнот с ручкой. – Знаешь, кто такой настоящий психолог?
– Видимо нет, – буря внутри Вани стала успокаиваться, волны уже не так сильно хлестали по берегу.
– Хороший психолог – это всего лишь фонарик в руке клиента, – взгляд у неё был лишён какой-то злобы или надменности, которых почему-то ждал Ваня. – Хороший психолог никогда не расскажет тебе, как надо жить и как стоит решать свои проблемы. Если встретишь психолога, который тебя учит жизни – беги от него, как можно дальше. Ты должен сам захотеть разобраться в себе, потому что психолог в тебе разбираться не будет, он всего лишь тебя может направить, подсветить что-то, но что именно – решать только тебе. Ты можешь весь час молчать, можешь что-то говорить, можешь злиться или плакать, можешь веселиться, можешь кричать, можешь шептать – решать тебе. Только у всего должна быть цель, к которой ты хочешь прийти. Зачем ты сюда пришёл? Ведь что-то тебя подтолкнуло?
«Что-то подтолкнуло. Привык много говорить. Но не разбирать себя на части. Перед незнакомым человеком. С самим собой наедине даже не удобно. А тут кому-то рассказать нужно.»
– Желание разобраться в себе, – Ваня даже прикрыл глаза и опустил взгляд под ноги, пусть там пока поболтается.
– Это хорошее желание, правильное. Ты должен понимать, что будет неудобно. Будет больно. И это нормально.
Опять какая-то борьба. Её так много в Ваниной жизни. Фамилия у Анастасии такая же, как жизнь у Вани. Ванина жизнь. Ванина Анастасия. Совпадение? Самое сложное – сделать шаг. Так же, как с прыжком с парашютом. Первое, что чувствует человек, стоящий на краю пропасти – это желание прыгнуть вниз. Прыжок с парашютом – сделай шаг, это самое страшное. Прыжок в самого себя – сделай шаг, это самое трудное, но самое страшное будет впереди. С самым страшным как-нибудь потом разберёмся. Пусть будет она фонариком. Что-нибудь да подсветит Ваня. Он буквально вчера, после того как пришёл с работы, скинул с себя рабочую усталость, накинул на себя лёгкое опьянение от нескольких десятков граммов коньяка, выключил свет в комнате, смотрел на скребущиеся по потолку фонари, а изнутри наружу выплеснулось стихотворение. Да, стихотворение. Нет, не та песня, которая сейчас, всего лишь одинокое стихотворение.
– Ты знаешь, я вчера даже написал стихи на тему одиночества, – шагать внутрь, так шагать.
– Да? – Настя была заинтересована (ещё бы, я тоже пишу, прекрасно понимаю, что это отличное лекарство от многих душевных недугов, было странно читать чьё-то другое, это не своё, не классиков, не любимых поэтов, будто через себя прогоняешь, так неудобно как-то внутри становится, словно читаешь что-то такое, что читать не должен). – Прочтёшь?
«Прочту ли? Страшно. И в горле опять этот ком. Может и провалится куда-то дальше. Попробую.»
– Попробую, – Ваня поковырялся в телефоне, отыскивая вчерашнюю заметку, больше вид поиска создавал, чем искал, больше времени искал смелость.
Всё стихотворение было таким же быстрым, как и четверостишье с утра. Только вряд ли будет песней. Стало немного легче от того, что написал. Ваня оставался уверенным в том, что творчество существует для того, чтобы можно было вот так – наружу изнутри.
– Расскажите, что такое одиночество? Это когда просто ничего не хочется, за окном темнота, внутри мгла – прям злое пророчество. Кто-то пытается залезть в душу, я не против – только всё разрушу, оставлю пепел и прах, летящий изнутри наружу. Ты не стой – молча проходи мимо, нам с тобой по разные стороны залива, что сбежал от моря, упёрся в берег, вряд ли ушёл счастливым. Я хотел в небо яркой, безумной вспышкой, жаль, что этого у меня не вышло, упал камнем на дно океана Тихого, где меня никто не услышит. Расскажите, что такое одиночество!? Хоть кто-нибудь! Без фамилии, имени, отчества! А в ответ тишина... И её нарушать не хочется.
И в ответ тишина. Взгляд тяжело поднять. Стало ещё немного легче. От того, что прочитал. Но всё равно нужно в глаза посмотреть. Увидеть реакцию. А если плохо всё? А если не понравилось? Ну и пусть. Всё это от одиночества.
– Это хорошее стихотворение, – Настя была удивлена (ей приходилось слушать разные стихотворения от разных людей, в том числе и клиентов, в большинстве случаев приходилось подбадривать, типа, на верном пути, записывайте всё, что изнутри идёт, а ценности никакой не несёт, но ни слова об этом, тактичным психологом тактично улыбаться скромно в ответ, хвалить не талант, но стремление, а у этого Вани Иванова какие-то даже неплохие строки родились, прячет в себе много, многие люди прячут многое), ей на самом деле понравились услышанные слова. – Ты часто пишешь?
– Я бы не сказал, что часто, – Ваня отвёл взгляд обратно, под ноги. – Сейчас ещё одну песню пишу. Ну и раньше, так, бывало, – а перед глазами пролетели сотни исписанных разным почерком листов.
– Песню? – как-то странно было видеть в человеке напротив, в своём клиенте, способность к творчеству (хотя почему она удивлялась, непонятно, ведь столько к ней приходило, столько читало и гордилось своими порой примитивными словами, а она как филолог могла оценить примитивность, но тактично промолчать).
– Да.
«Шагай. Хуже точно не будет. Обратной дороги нет.»
– Даже думал о том, чтобы спеть её под гитару, на Арбате, – на какое-то время Ваня даже прикрыл глаза, ожидая какого-то лёгкого или тяжёлого смешка, внутри было такое ощущение, будто разверзлась пропасть, бездна, зовущая прыгнуть.
А в ответ тишина…
– Не задумывайся ни секунды, – Насте искренне захотелось ему помочь (есть какие-то перекликающиеся темы, вызывает он у неё самой резонанс, всё это и она проходила, и творчество может на самом деле вытащить, нужно аккуратно руку подать, не испугаться, не передумать, ведь хуже от этого не будет, только легче станет). – Нужно делиться своим творчеством, иначе зачем тогда? Обязательно поделись, у тебя неплохо получается.
– Спасибо, – Ваня чувствовал, как все эти комы горловые, ветрянки раздражительнокожанные, злобы душетеребящие куда-то ушли, словно взяли отпуск за свой счёт, молча, ни у кого ничего не спрашивая, покинули апартаменты под названием «Ванина жизнь».
Что такое Ванина жизнь? Хочешь узнать, Ванина Анастасия?
Одинокие фонари уставшими жирафами заглядывают в одинокое Ванино окно, за которым просыпается он, выключая одиноко надрывающийся будильник. Одиноко свисает турник над дверью в комнате, на который Ваня запрыгивает, слегка отталкиваясь от пола, который слегка поскрипывает. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двееееенадцать, триииииииииинадцать, чеееееетыыыыыыыырнааааадцаааааать, пяяяяяяяяяятн. Пол продолжает слегка поскрипывать, поддерживая Ванино тело над поверхностью Земли. Утром нет никаких мыслей, в голове пусто, не шаром покати конечно, но ничего не бродит, не ходит, не скребётся, не таится, не затаивается, не стремится, не выпрыгивает. Штиль, который не нарушает даже самая робкая рябь. Утренние гимнастические процедуры разгоняют кровь, прогоняют сон, заставляют тускнеть уставших жирафов, протирают небо от темноты. Раз-два, три-четыре. Ноги шире. Мысли шире. Одинокий душ своими многочисленно одинокими струями бежит по телу, прогоняя остатки сна. Ваня под дождём. Одиноко под дождём, потому что бьёт в самую душу. Одинокое утро без ежедневных размышлений и разговоров, которые впитываются, словно запах дыма от сигарет в свитер, после которых нужно срочно стираться и выстирывать. Стирать. Чтобы утром не оставалось даже намёка. Поэтому Ваня по утрам всегда открывает свою старую виниловую тетрадь, подставляет её, словно бутару, под бьющий мысленный поток, чтобы добыть самое настоящее, самое ценное. Слова долговечнее золота. Тишина ближе к золоту. Бывает иногда, что поток перекрыт, никаких течений, водопадов, даже ручейков. Тогда Ваня достаёт гитару. Только тихо, чтобы в стены не бились звуки и чьи-то рассерженные кулаки. Музыка уносит прочь. Подхватывает и несёт. Пальцы помнят путь. Скачут по струнам. Ми. Си. Соль. Ре. Ля. Ми. Иногда сбиваются пальцы с протоптанной тропинки, начинают пальцы искать выход, прокладывать новый пусть, усиленно, усердно, порой его находят триумфально, порой заходят в дебри, откуда путь только назад. Одиноко пробираются пальцы, одиноко продираются пальцы, одиноко раздираются в кровь, одиноко закаляются и становятся грубее. Пальцы становятся грубее, чтобы музыка становилась нежнее. Вынужденная и осознанная жертва. Ваня через пальцы ощупывает утро. Музыка и слова, слова и пробелы, тишина и чистота, слова, слова, слова, слова, ноты, табулатуры, аккорды, слова, слова, слова, слова. Рукотворящее утро. Старая виниловая тетрадь всегда ему одиноко рада, раскидывая в разные стороны свои давно не молодые страницы. Да будет слово! Ваня всегда берёт в руки одинокую ручку, которая ждала всю ночь. Она могла замёрзнуть. Иногда с утра капризничает, не пишет, требует танцев на бумаге. Вот так, ещё кружок, ещё немного, вот так. Теперь можно. Теряет ручка свои чернила, стремясь отдать их полностью, променять на слова. Чтобы умереть в одиночестве, оставив после себя только неровный след. Мы все умираем в одиночестве, нас никто не провожает.
За завтраком обязательно Ваня читает. Уставшие жирафы уже не заглядывают в окно. Ваня читает следы других. Следопыт. Руки и ручки, написавшие читаемые слова, зачастую уже умерли. Оставили руки и ручки следы от вымытых из тысяч тонн руды нужных слов. Ваня пережёвывает все эти слова вместе с овсяной кашей, орехами, горячим чаем, бутербродом, дожёвывает их над пустой кружкой, над крошками на столе, над своими мыслями. Он старается в себя запихнуть как можно больше слов, потому что наступит рабочий день, который ураганом или коршуном будет кружить над переваренными словами, пытаясь их достать. Запихивает плотно, утрамбовывает, так, чтобы всем словам и мыслям не было одиноко и холодно. Пусть греют друг друга. Все прочитанные слова потом складывает Ваня в одиноко стоящий в коридоре шкаф, ставит их очень плотно, книга к книге к книге к книге, чтобы никаких личных пространств, чтобы со временем происходила диффузия, стирающая границы, объединяющая слова сотен поколений.
(Ваня не всегда любил читать. Ваня не всегда писал. В общем, со словами у него складывались довольно сложные отношения. В детстве лет так в одиннадцать или двенадцать, после того как он прочитал какую-то книгу из жанра фэнтези, Ваня написал несколько страниц собственноручно выдуманной истории в таком же фэнтизийном жанре. Никто не поверил в то, что он написал эти страницы сам. Умеют взрослые подбодрить и поддержать. Всю школьную программу он пропустил мимо ушей и мозга. Погрузился обратно в литературу только тогда, когда пришёл служить на подводный флот. Именно там зародилась его привычка забивать мозг до отказа художественными произведениями.)
Жадно поглощает Ваня перед работой словесные килокалории, не следя за их количеством. Одинокое словесное ожирение четвёртой степени. После этих возлияний Ваня выходит из квартиры, чаще всего одиноко спускаясь с тринадцатого этажа пешком, чтобы кровь не забывала своё предназначение в циркуляции по всему организму. Ведь с ожирением нужно бороться. Уставшие жирафы грустно смотрят своими пустыми глазницами сверху на идущих, бегущих, бредущих, копошащихся, стоящих, молчащих, говорящих, кричащих, шепчущих, плачущих, рыдающих, веселящихся, грустящих, злящихся и прочих щих и щихся людей, из которых никто не поднимает голову вверх, чтобы посмотреть. Все они запихивают на ходу в себя кофе и дым от сигарет, нервно поправляют вываливающиеся наушники, что ни в коем случае не услышать окружающий мир. Добровольное одиночество. Ваня проходит мимо них, не запихивая в себя кофе и дым от сигарет, не поправляя непослушные наушники, впитывает в себя все звуки города, улицы, толпы. В одиночестве среди множества добровольных одиночек. Все люди воздвигли стены нерукотворные. Одиноко перекусит дополнительными словесными килокалориями, пряча книгу в сумку перед тем, как сойти с эскалатора, везущего послушную толпу наверх. Хочешь найти одиночество? Добро пожаловать в Москву. Проходит Ваня мимо вагонов метро, монотонных эскалаторов, сонных людей, одинокого светофора, бурлящей толпы из пригородных поездов, гавкающих лефортовских пропойц, уставшего моста, такого же уставшего, как уличные фонари. Одиноко переваривает слова собственные, слова ещё живых, слова уже ушедших. Несварений не бывает никогда. Поднимается одиноко в лифте на пятый этаж, его встречает уставшая за ночь одинокая тишина, распластавшаяся по всему этажу. Здраааааасьте. Переодевается Ваня, скромно шурша одеждой в костюм, заваривает из одиноко закипевшего чайника чай в своей кружке, слушает гулкое едва слышимое эхо от каблуков своих ботинок по линолеуму поверх бетона, слегка скрипнет кресло, когда он откинется всем телом на спинку. Вот и рабочий день. Здрааааааасьте. Включает свой рабочий компьютер, смотрит на черновые стикерные записи, удаляет некоторые в корзину под столом одним махом, набирает заветный пароль от компьютера, рабочий стол покрыт всё той же скатертью из разноцветных файлов, что-то и с этого стола слетает в корзину. Отпивая аккуратно из кружки, Ваня глазами проверяет свою рабочую почту, в которую с каждым годом сыпется всё больше спама, подключается всё больше почтовых ящиков уволенных сотрудников, падают ежедневно и безостановочно письма, как кленовые листья осенью, цепляя его в копию, бесцельно цепляя в копию, по какой-то беспричинной причине. После электронной почты открывает Ваня систему, которая является сердцем компании, собирая всех возле одного окна, название которой Битрикс, где количество колокольчиков, олицетворяющих входящие уведомления, редко бывает меньше, чем 99+. Разбирает Ваня в Битриксе все личные сообщения, скрупулёзно изучает каждый колокольчик, читая по диагонали все поставленные и просроченные задачи, закрывает завершённые, ставит новые, просматривает старые, изучает внимательнее важные. Одиноко Ваня смотрит в окно, за которым пластами видна внутренняя жизнь компании, кипящая в рабочие часы, умиротворённо ожидающая во все остальные. В это окно он так редко смотрит – только утром и вечером, днём не успевает, потому что его рабочий день наполнен постоянными переговорами и разговорами вне всяких окон. Когда офис оживает, прогоняя прочь уставшую тишину, когда двери начинают хлопать вразнобой, впуская и выпуская обладателей торопящихся ног, когда голоса сотрудников плотно наполняют воздух, Ваня здоровается со всеми в офисе, обязательно с каждым за руку, кроме девушек конечно же, спрашивает у кого-нибудь что-нибудь, отвечает на какие-нибудь вопросы, только потом в омут разговорный с головой, меняя переговорные, переключаясь с одного звонка на другой, строча ответывопросыпредложенияприветысоветынаставления в мессенджерах. Приносит кто-то проект в его печатное направление – тут же с менеджером по продажам поговорить, детали узнать, сформировать для себя картину, понять, что это за заказчик, можно ли и нужно ли поехать к нему на встречу, потом позвонить производителю, привет как дела, как выходные, отпуск пролетел, первый день недели, как дети, муж, жена, здоровье, были на спектакле, прекрасная постановка, обязательно рекомендую, ходили на концерт, дети школу закончили, начали, экзамены сдали, в институт поступили, замуж собрались, почти поженились, детский садик закончили, только собрались, обязательно увидимся на партнёрском мероприятии, конечно в среду, следующая неделя, все будут, приезжай, а у Вани всё так же, конечно приедет на мероприятие, обязательно сходит на спектакль, возможно и на концерт, может помочь с институтом, посоветовать съездить в горы, на море, посмотреть некоторые достопримечательности, почитать некоторые книги, посмотреть некоторые фильмы, обязательно, спасибо за рекомендации, только потом обсудить проект. И таких проектов только до обеда может быть около десяти. Время незаметно пролетает за всеми этими разговорами, одиноко оставаясь позади, результаты которых записывать не успеваешь, всё хранится в оперативной памяти серого вещества в черепной коробке. Ровно в 12 часов по полудни Ваня уходит на обед, потому что одними словесными килокалориями сыт не будешь. С хорошими привычками жить легче, автоматизируешь жизнь свою, чтобы не обращать своего внимания на обыденные вещи. На обеденные вещи. Ваня в одиночестве обедает, тускло задевая пластиковой вилкой прозрачный пластиковый контейнер с едой из столовой с первого этажа, в которой он никогда не обедает, предпочитая одиночество на кухне в офисе. Обед не затягивается дольше, чем на двадцать минут. Ваня не спеша, но методично, съедает до голых тонких пластиковых стен обед, который обязательно не содержит жирносолёноострого, заваривает после этого очередную кружку чая, которую обязательно допивает на рабочем месте. Первая половина дня после обеда становится такой далёкой, где-то позади, вместе с прошедшим временем, в одиноком одиночестве. Прошедшим в быстром и насыщенном ритме, полном слов, жестов, объяснений, обсуждений, доказательств, договорённостей, разъяснений, выяснений, догадок, разгадок, придумок, выдумок, креативных идей, стратегических целей, операционных действий. Вторая половина дня такая же захватывающая и полная событий. Ваня заходит в переговорку, где собираются коллеги, приезжают партнёры, забираются конкуренты. Он ведёт переговоры, которые полны слов. За этими словами обязательно стоят действия. За некоторыми действий не будет – привет конкурентам. Ваня без устали перерабатывает мозгом входящую и исходящую информацию. Жуёт пережёвывает проглатывает выковыривает из зубов переваривает откусывает надкусывает пробует облизывает сметает за один заход растягивает удовольствие затягивает неудовольствие воздерживается принимает в нужные часы старается следовать диете не обращает внимание на изжогу борется с перееданием оставляет на следующий приём отказывается от лишнего. Нейронные зубы стачиваются, но не крошатся, главное, чтобы без кариеса. Внутри устало расползается по всему тело удовлетворение. Ваня одиноко встречает вместе с настенными часами 18 часов 03 минуты. Только тишина ещё помнит эхо уходящих шагов из офиса.
Словно гильотиной казнён рабочий день.
Вот он какой, Анастасия Ванина, день из жизни Ваниной. Где так много людей вокруг, но никого нет рядом. Где он одиноко плывёт по бескрайним волнам морей и океанов, посыпая вокруг себя словами, без надежды на то, что его спасут. Вокруг только рыбы, изредка акулы, ещё реже киты. Все подбирают брошенные слова, но в ответ ничего не дают, молча булькают, хлопают жабрами и плавниками, клацают челюстями, выбрасывают фонтаны. Поговорить не с кем. Так поговорить, чтобы поняли, поддержали, подбодрили, посочувствовали, поспорили, доказали обратное, нехотя согласились, по-дружески пошутили. Ничего этого нет. Только в немом удивлении проглатывают слова.
После рабочего дня зачастую даже разговаривать не хочется. Ваня идёт домой, хватая в заметки случайные мысли, молча покупая продукты в магазине, проходя на кассу самообслуживания, чтобы наверняка никто не заговорил, заходит в притихшую квартиру, слушает ожившее эхо одиноких звуков Ваниной жизни, скидывает в виниловую тетрадь зачастую скудный улов из нескольких слов, в одиночестве на кухне ужинает, изредка разбавляя одиночество коньяком, от которого становится только непонятнее. В голове вихрями носятся картинки прошедшего дня, заставляя мозг активно упражняться в придумывании новых ходов, выходов, заходов, переходов. И так день перетекает в новый день, чтобы перетечь в следующий день, утягивая за собой сначала месяцы, потом годы и десятилетия.
Вот оно, чувство одиночества. Теперь понимаешь, Настя?
Настя проводила взглядом загадочного Ваню (все люди загадочны в момент первого знакомства, все кажутся такими таинственными, интригующими, а потом проходит время, вся шелуха отлетает, все загадки становятся банальщиной, прямо как с тобой, Коля, ты ведь меня очаровал своей загадочностью, охмурил, а это всего лишь была задумчивость о цифрах, прям как в том анекдоте про секс и муху на потолке), который сумел затронуть и профессиональный интерес, и личный, но она умела в таких ситуациях рационально всё расставлять по местам, а не поддаваться женскому стремлению поскорее помочь, вытащить, дотащить. Пока ещё рано делать какие-то выводы, хотя она знает, в какую сторону ему следует подсветить (вполне возможно, что стоит ему предложить принять участие в той самой группе, которую она уже один раз собрала, не очень гладко прошло, но в целом терпимо, все люди творческие, все люди прошедшие терапию, есть свои сложности, но есть свои плюсы, есть свои общие стороны, например, то самое одиночество, с которым и Ваня пришёл, потом увидит, что одиночество – это нормально, нужно уметь находиться в одиночестве, уметь быть наедине с самим собой, а вот ты, Коля, сумел бы?), обязательно подсветит, обязательно сможет ему помочь, нужно только время и желание самого Вани.
Наружу изнутри всегда так трудно тащить. Так одиноко. Кто бы рядом ни стоял и не помогал, всегда трудно. У Вани как-то очень сильно ныл коренной зуб, который к тому же не просто дал трещину, а раскололся. Боль настолько была невыносимой, что не помогали уснуть никакие обезболивающие таблетки, проглатываемые целыми матрацами. Тогда он решил пойти к хирургу и выдернуть зуб. Хирург мучилась с ним около получаса. Если не отпустишь – не выйдет. Это она ему сказала перед тем, как выйти и попить воды. Если не выдерну, то придётся высверливать. Ваня не знал, что это такое, но был готов на всё. Если бы знал, то вряд ли бы согласился. Пришлось самому себе упорно твердить: отпустиотпустиотпустиотпустиотпустиотпустииииииииииииииии. Расколотый зуб преждевременно покинул родное гнездо, выпав за борт на волны ветра.
Если было так трудно вытащить зуб, то каких усилий потребует зудящее внутри одиночество? Ваня решил, что попробовать стоит, ведь хуже точно быть не может. Это правда, Анастасия?
Шестое четверостишие.
В выходные дни глаза сами открываются, без будильника, внутри возникает такое чувство будто проспал и нужно резко вставать, бегом собираться, чтобы успеть, но через какие-то секунды понимаешь, что это ложная тревога, можно закрыть глаза и ещё немного поспать.
Вот и этим субботним утром Ваня подумал, что проспал, глаза резко открылись, сердце забилось сильнее, выброс адреналина пробежал волной по всему телу, разрывая с треском сон. Когда он нащупал глазами время на телефоне, увидел число и день недели, тут же прибойная волна превратилась в отлив, веки потяжелели, сердце стало успокаиваться – всего лишь репетиция, тренировка, реальный забег будет не сегодня. Сегодня можно немного позволить себе поспать, упасть в объятия сна, ни за что не цепляясь.
Выходным утром Ване всегда кажется, что забыл что-то сделать – мозг ищет и не находит, руки бестолково щупают воздух вокруг, тоже ничего не находят. Главное, чтобы было какое-то занятие на выходной день, иначе время поползёт с оторванными ногами по горячему песку, вытягивая последние жизненные силы. Поэтому Ваня всегда старается придумать такое занятие, которое выгонит его из квартиры, заставит шевелиться. Дома находиться в выходные он совсем не любит. Он столько времени проводит на работе, что при таком долгом совместном времяпрепровождении не понимает, что делать с квартирой, ведь так надолго они наедине никогда не оставались.
У Вани сегодня планы только на вечер – Аркадий предложил посетить ресторан, чтобы запоздало отметить тот проект, который они закрыли два месяца назад, благодаря которому Аркадий получил дополнительные очки в карму от влиятельных покровителей, а Ваня получил денежное вознаграждение, которое отложил в книжный шкаф по причине незнания, куда потратить деньги. Аркадий предложил какой-то ресторан морской тематики в центре, Ваня такого не знал. По правде сказать, Ваня не знал в принципе ресторанной жизни, был от неё далёк, никогда не интересовался, не интересуется сейчас, и вряд ли интересоваться будет.
За окном давно рассвело, солнце бодро висит между зенитом и горизонтом, молча обнимая своим светом город. Отличием выходного дня от буднего, помимо времени подъёма, является завтрак. Ваня в выходные дни никогда не ел овсянку, потому что уставал от неё в рабочие дни, и это становилось всегда целой проблемой, дилеммой – что же есть на завтрак? Как правило, после непродолжительных терзаний, Ваня выбирал яичницу, но куриные яйца для этого не всегда ждали в холодильнике. Сегодня был тот день, когда они ждали.
Под окнами всё так же гремит стройка – подземные тоннели ширятся, разветвляются, углубляются, протягиваются вдаль. Свет фонарей слился с солнечным светом, но не исчез. Небо избавилось от звёзд, приобрело бледносветлоголубоблёклосиний оттенок. И солнце в горделивом одиночестве, раскинув руки-лучи в стороны по самые горизонты, охватило всю Землю, сиротливо висящую в вакууме космоса, будто кем-то забытый брелок на гвозде. А звёзды осыпались. Они безвольно упали. Или Земля падает, а не звёзды? Если что-то сверху вниз падает, то это кому-нибудь нужно?
«Звёзды! Смотрите – я падаю!»
Добро пожаловать, начало шестого четверостишия новой песни. Ваня вместе с этой строчкой зацепил мысль о том, что сегодня он закончит его. Четверостишие. Чтобы закончить её. Песню. Так долго он не писал ни одно из своих стихотворений, уныло покоящихся в огромной папке и в темноте книжного шкафа. Пожизненный приговор. Но они должны были родиться и попасть в тленный плен. Я раньше думал – книги делаются так: пришёл поэт, разжал уста, и сразу запел вдохновенный простак – пожалуйста! А оказывается – прежде чем начнёт петься, долго ходят, размозолев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения. Все эти невысказанные написанные тысячи слов выполнили свою скучную и неприметную миссию – дали уверенность рукам и сердцу.
Утром легко даются слова. Утром они поддаются, падая на расстеленные страницы. Вечером совсем не так. Ваня редко писал вечерами, ещё реже ночами, и никогда – днём. Только в выходные утро дерзко заползало на день, заставляя мозг извергаться словесными потоками. Вот и сегодня так. О, если б был я тихий, как гром, – ныл бы, дрожью объял бы земли одряхлевший скит. Я если всей его мощью выреву голос огромный – кометы заломят горящие руки, бросятся вниз с тоски. Вот и звёзды вместе с кометами бросаются, выбрасываясь осколками слов на берег тетрадный. Субботнее утро было переполнено хаотично беснующимся настроением поэта. Падать, чтобы подниматься. Подниматься, чтобы стоять. Стоять, чтобы взлететь. Взлететь, чтобы лететь прочь, чтобы изучать даль, глубь, нутро, космос. Только человек хочет покинуть дом. Только человек приспосабливается ко всему. Если силы есть.
«Смотрите – я падаю! Сил не найдётся взлететь»
Упал камнем на дно океана Тихого, где меня никто не услышит. Одиночество порождает красивые слова. Ваня увидел это через призму собственного опыта. Как вообще приходит идея что-то написать? Непреодолимое желание, рвущееся словами, рифмами, предложениями изнутри наружу. Пиджак сменить снаружи – мало, товарищи! Выворачивайтесь нутром. Истинное творчество рвётся яркой революцией сжигать царственные палаты повседневности. Ваня не знал, как это – не мыслить и не писать. Не в силах никто объяснить. Может, и объяснять не надо? Вечное человеческое человекоустремление всё объяснить. Пробелов быть не должно. А чистый лист – это что? Сплошные пробелы. Многим сложно жить без объяснений и инструкций, всё должно быть законспектипротоколировано в чёткие рамки, регламентоинструкции, законотеоремы. Многим нужно создать рамки для того, чтобы было на что опираться. Дайте точку опору и что должно произойти? Перевернётся мир? Что будет, если спросить у сороконожки, какую ногу и в каком порядке она ставит вперёд? Она попросту упадёт, задумавшись. Вот и человек падает постоянно, а не звёзды.
«Сил не найдётся взлететь
К вам»
Годы – чайки. Вылетят в ряд – и в воду – брюшко рыбёшкой пичкать. Скрылись чайки. В сущности говоря, где птички?
Строчка съехала, как кепка летом набекрень от жары. Ваня где-то читал, что Маяковский специально ступенями писал стихотворения, потому что так за них больше платили. Правда? Скорее легенда, поросшая мхом десятилетий. Силы всегда должны находиться. Но иногда они отсутствуют. Берут выходной. Улетают куда-то далеко. В непроходимые леса сибирской тайги. Ищешь их, ищешь. Только найти как? На вытянутое в трубу ауууууууууу гавкает ответом только эхо, продлевая в лесную глубь затянувшееся ууууууууууу. И тухнет. И тихнет. И тонет. Ногами исходишь лес, аукая, потому что упрямство сжимает тело упрямо, заставляет переставлять ноги.
«К вам. Мои ноги упрямые»
Только упрямство и двигает. Помогает упрямство преодолевать все падения. Успех – это не удачное стечение обстоятельств, а миллионы попыток. Миллиарды падений. Триллионы набитых шишек. Квадрильоны царапин. Квинтильоны ушибов. Секстильоны касаний. Бесконечность вопросов. Единицы ответов. Единицы подъёмов. Всего лишь два варианта – да или нет. Единица или ноль. Единицы стремлений. А ведь все на одной планете. Все ноги на одной и той же земле. Все люди на одной Земле. Эй, вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду! Глухо. Вселенная спит, положив на лапу с клещами звёзд огромное ухо.
«Держат меня на земле»
На земле Земли всех держит жизнь. Чем ближе к земле, тем проще жить. Чем ближе к Земле, тем больше жизни. Чем больше вопросов, тем меньше ответов. Чем меньше ответов, тем больше людей, которые не задают вопросов и не ждут ответов. А как же хочется во всём разобраться! Финальная строчка готова. Сложилась песня. Пуд, как говорится, соли столовой съешь и сотней папирос клуби, чтобы добыть драгоценное слово из артезианских людских глубин. Не такая густая песня получилась, как у Владимира Владимировича, но всё же. Это он из усов капусту доставал поэтических, а Ваня пока безусый. Жизнь покажет, как дальше всё пойдёт. Поэзия – та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды. Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды. Ваня, трепетно трясясь нутром, сложил освежёванную тушу песни в свои заметки, отправил в далёкие электронные облака, чтобы наверняка, как оливы из Гефсиманского сада. Внутри тепло разлилось от опрокинутого то ли на стол, то ли внутрь переполненного бокала самореализации. Так всегда, когда пишешь долго, выписываешь слова, зачёркиваешь их, перечёркиваешь, удаляешь, заменяешь, перечитываешь, вычитываешь. Потом морщишься. Стараешься заново. Ваня прочитал ещё раз написанные шесть четверостиший за один раз. Так просто. Так долго. Так непонятно в процессе. Терзающие сомнения. Злость от пустоты. Пустота от злости и десятков других эмоций. Но результат стоит потраченных усилий и переживаний. В выходные особенно можно оценить размер потраченных усилий. В будние дни голова забита будничными мыслями, бодрыми шагами, шумящей Москвой, бурлящей офисной работой. В будние дни нет никакого дела до целостного совершенства творимого творчества, есть только редкие моменты, которые чаще случаются в утренние часы. Субботняя точка. В песне.
Я никогда не знал, что столько тысяч тонн в моей позорно легкомыслой головёнке.
Творимым творчеством всегда нужно делиться, а иначе зачем? Ваня включил ноутбук, чтобы сообщить о своих успехах-ах-ах-ах-хах тёте Лоре. Она должна оценить, потому что эта стихопесня настоящая, нигде не зацепляется взгляд, рифмы стоят на своих местах. Да, слог не уникален. Да, рифмы не уникальны. Но смысл! Он есть. Когда пройдёт обряд венчания Звёзд (именно так Ваня решил назвать песню) и Эвтерпы, он обязательно выставит на обозрение новозванный союз. Пальцы заплясали по клавиатуре, предавая все гармонические движения и позы, превращаясь в оголтелую пляску.
«Т.Лора! Здравствуйте! Я дописал то самое стихотворение-песню, про которое говорил. Хотя сейчас, отпечатывая эти буквы, понимаю, что это точно песня, музыка уже где-то жужжит аккордами в голове, думаю, что быстро сложится. Мне кажется, что я даже созрел для собственного эксперимента над самим собой – спеть эту песню для незнакомых людей. Не знаю, получится ли перебороть свой внутренний страх. Вы всегда говорили о том, что творчество нужно показывать, нужно его отдавать. Теперь попробую. Пусть и одолевают сомнения, но ведь не зря же во мне всё это копилось? Не зря же я все эти буквы в слова и рифмы складывал? Для чего-то же всё это созревало? У кого-нибудь сможет найти отклик внутри. Наверное. Напишу вам эту песню ниже. Надеюсь, прочтёте и скажете что-нибудь. Крепко обнимаю вас.
Звёзды! Слышите вы меня?
Там, среди пустоты?
Я душу позволил бы выменять
Но то, чтобы быть как вы!
Звёзды!!! Ору я отчаянно,
Глотку криком садня!
Я! Судьбой не одаренный
Крыльями. Может не зря?
Ноги мои столь упрямые
Держат меня на земле,
Там, где когда-то не знали мы,
Что можно тянуться наверх.
Звёзды! В ответ мне молчание
И режет мерцание взор.
Жду, когда спрыгнет нечаянно
Вниз точка в небе ночном.
Звёзды! Уж лучше б не видеть вас!
Взглядом покинуть навек.
Пусть дрогнет больно внутри душа,
Но забуду ваш призрачный свет!
Звёзды! Смотрите, я падаю!
Сил не найдётся взлететь
К вам. Мои ноги упрямые
Держат меня на земле.
P.S. Когда будет готова музыка – обязательно вам запишу. »
Прошелестел фальшиво улетевший конвертик из нулей и единиц по миллионам километров магистралей всемирной сети. Ваня почувствовал себя опустошенным и окрылённым одновременно. Его мозг смог сложить буквы в слова, рифмы и предложения, отшлифовать и отполировать до блеска, залакировать смыслом, обречь на нетленное существование. Ваня поверил в эту песню. Она точно чего-то стоит. Только стоит за неё постоять. Ваня смотрел на распахнутую виниловую тетрадь под бдительной стражей вытянувшейся ручки. Она теряла чернильную кровь не в угоду написанному слову, она не отстреливалась, как каракатица от преследования, она оставляла свой след, который будет превращён в набор нулей и единиц. Служу защите Слова! Буквы буквы цифры цифры римфы шифры быстро быстро. Бумага всё стерпит. Уже так долго терпит все эти буквы, слова, рифмы, словорифмы, буквословы, рифмобуквы, словосплетения и пересловотения. И ещё терпеть будет!!! дёрепан модаз
Ты узнаешь меня по почерку. В нашем ревнивом царстве всё подозрительно: подпись, бумага, числа. Даже ребёнку скучно в такие цацки: лучше уж в куклы. Вот я и разучился.
Ваня давно не брал в руки гитару – около двух месяцев – совсем про неё забыл, оставил в опылённом одиночестве, заточённую в ужасно тесном кейсе. Ваня научился играть на гитаре ещё в школе, в десятом классе, его учителем был слепой гитарист с разной длины ногами, он много курил, мало ходил, много играл, но играл виртуозно. Сам Ваня музыкальным виртуозом не стал – фортепиано просуществовало пару лет в его жизни пятиклассника и семиклассника, гитара намного дольше, но до профессиональной игры было далеко. Так оценивал Ваня сам себя. Он имел привычку вызволять на волю из тесного кейса, обшитого внутри плюшевокучерявой тканью, гитару и наигрывать мелодии, зачастую простые, рождающиеся тут же, под нажимом замозоленных пальцев. Эти наигрыши так хорошо расслабляют. Пальцы рук двигаются по ладам и струнам, перебирают и задевают, повторяют и запоминают, не запоминают и снова перебирают. Словно отдельно от тела. Словно тело упало вместе со всеми звёздами, а душа где-то в космосе, бесконечном пространстве. Во время таких проигрышей, наигрышей, обыгрышей, заигрышей, Ваня находился в бесконечно умиротворённом состоянии.
Моя песня была лишена мотива, но зато её хором не спеть. Не диво, что в награду мне за такие речи своих ног никто не кладёт на плечи.
Ванина песня ждала Ваниной музыки. Поддавшись внутреннему воззванию и поэтическому порыву, Ваня достал гитару из тесного кейса, освободил инструмент, вдохнул такой приятный запах дерева, которое совершенно не так давно спилили или срубили. Я считал, что лес – только часть полена. Что зачем вся дева, раз есть колено. Специально придумали форму гитары под силуэт женщины? Убили дерево. Воскресили женский силуэт, трепетно раскрывающий душевные струны своими натянутыми струнами. Подпрыгнула гитара из кейса, перекинув ремень через шею, крепко обняв, прижавшись всем своим телом в изгибах.
Ми, си, соль, ре, ля, ми. Е, бэ, джи, дэ, а, е.
Тот, кто хотел быть услышанным, откинул крышку своего пыльного и потёртого таланта. Все шесть вытянувшихся солдат в строю, никто не выпал, не оборвался, не сорвался, не взорвался, не дезертировал, никого не заменили. По открытым струнам рукой, упавшей сверху с ми на ми. С минами довольными слушали неизвестные и невидимые слушатели того, кто хотел быть услышанным. Ровным строем зазвучали струны открытые, открывая душу того, кто хотел быть услышанным. Пальцы немного волновались, потому что давно не показывались на людях, не бегали юношески по ладам и струнам, не выводили петлями никаких мелодий. Пальцы стеснялись и немного не слушались того, кто хотел быть услышанным. Тот, кто хотел быть услышанным, проскрипел замысловатыми узорами пальцев по незамысловатой обмотке струн, выдавая приятный скрип. Ванина песня ждала Ваниной музыки. И только патефоны впереди. И только струны-струны, провода. И только в горле красная вода.
Ми соль си ми си соль – и так три раза. Ми соль си ми си си; миси си соль сими ми си соль; мими соль миси мидо си до ля; сими ля соль фа ми. Бессмертное произведение. Эти ребята вошли в книгу рекордов, потому что дали концерты на всех континентах. Завершающим штрихом была Антарктида с полярниками и пингвинами. Пальцы вспомнили, но далеко не прошли. И эта песня из чёрного альбома известна многим, даже тем, кто не является поклонником. Остальное не важно.
Что если уронить стройный строй вытянувшихся солдатами струн? Уронить не все, а только одну, самую укутанную обмоткой? Пусть натяжение совсем немного ослабнет, напряжение спадёт. Получится дроп ре. Гуд. Андрей Орлов бы оценил. Тын тун тун тоооооооооон. Разболталась шестая струна, перестала быть Ми, превратилась в Ре, гуще пошёл звук – рэк рык рук рак. Долой дворовые аккорды! Пусть будут квинты! Кварты! Это должен быть перебор. Обязательно перебор. Первая нота Ре. Низко, густо, как давно не бритые усы. Потом снизу вверх. Шестая четвёртая пятая шестая четвёртая пятая. Следующий аккорд. Шестая четвёртая пятая шестая четвёртая пятая. Третий и финальный. Шестая четвёртая пятая шестая четвёртая пятая шестая четвёртая пятая шестая четвёртая пятая. Так просто. Музыка не должна быть сложной, она должна подчёркивать, а не перечёркивать слова песни.
ЗвЁ-о-о-о-о-о-зды! Слышите вЫ меня-а-а!? Там, средИ пустотЫ-ы-ы? Я дУшу позвОлил бы вЫменять на тО, чтобы бЫть, как вЫ-ы-ы! ЗвЁ-о-о-о-о-о-зды! ОрУ я отчАянно-а-а, глОтку крИком саднЯ-а-а. Я судьбОй не одАренный крЫ-Ы-Ы-льямИ. МОжет не зря-а-а-а-а-а-А-а-а-а-а-а-А-а-а-а-а-а. МОжет не зря-а-а-а-а-А-а-а-а-а-а-А-а-а-а-а-а-а.
Музыка должна подчёркивать. Главное, чтобы внутри не было чувства застрявшей занозы. У Вани не возникло этого чувства. И не нужно ничего добавлять, всё те ми же тремя аккордами дальше, через всю песню, со второго куплетам боем, только финальная строчка куплета переход на перебор, чтобы тянулась последняя гласная, как след от кометы. Падает звезда, оставляет на небе свою подпись, падают слова, оставляют за собой звуки летящего вниз эха. Лети-лети песня, пусть тебя тоже услышат. А точно услышат? Кому-то не понравится. Комета не запомнится. Слова через край головы уже выливаются. Страх трясёт пальцы, вытрясает из них последнее, будто из Буратино на поле чудес монетки. Страх давит на душу вакуумной пустотой космоса. Ваня повторял и повторял рождённую мозгом и пальцами простую мелодию, которой смог обвести написанные слова, шёпотом подпевал Ваня закрепляющейся в памяти мелодии, чтобы слова тоже смогли закрепиться, не только на бумаге и в электронных заметках, но теми же единицами и нулями в мозгу, превратились чтобы слова и ноты в связи синапсов, стали невидимым электрическим импульсом, поднимающим не только всю песню в памяти, но и волосы на руке от шевелящего душу чувства. Ваня чувствовал, что песня получилась чего-то стоящая, такая простая и волнующая.
Что произойдёт, когда он споёт на Арбате? Много ли людей её услышит? Много ли людей её запомнят? Много ли людей остановятся и будут слушать? Кто-то станет аплодировать? Кто-то будет кричать «Бррррраво!»? Кто спросит об авторстве песни? Кто-то поймёт значение песни? Кто-то придумает свой смысл в этой песне? Кто-то попросит ещё раз спеть? А может спросят про запись? Где можно скачать? А где можно услышать? Она только под гитару? Аранжировку кто-то писал полную? Много ли людей будут её потом петь так же под гитару где-нибудь во дворе или на кухне? Боюсь, тебя привлекает клетка, детка, даже не золотая. Но лучше петь, сидя на ветке. Редко поют, летая.
Так много вопросов и нет ответов. Потому что нужно ехать и исполнять. Сегодня? Сегодня у него встреча с Аркадием. Но она же вечером. Так вечером и нужно ехать на Арбат, будет больше людей. Можно и не вечером, потому что в субботу и так много людей, а вечером будет больше музыкантов. Он точно не успеет, потому что придётся возвращаться домой, чтобы отвезти гитару и переодеться, ведь не будет же он в пиджаке играть и петь или в футболке ехать в ресторан? Может, это нелепые и сумбурные отговорки, потому что страх давит на душу, заставляя трястись не только пальцы, но и всё тело? Стоп. Пусть размышления останутся здесь. Ваня захотел уйти от них, перестать думать о том, что было бы если бы возможно бы как бы ну а впрочем неплохо бы может и так и сяк и наперекосяк. Он старался думать наперёд. Нужно взять своё тело и душу в руки и выйти на улицу, чтобы прогуляться.
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. Зачем тебе солнце, если ты куришь Шипку? За дверью бессмысленно всё.
Ваня хлопнул дверью перед постучавшимися строчками поэта. Довольно. Пусть всё останется в комнате. Отрезать. Прямо поср
Ваня закрыл тетрадь, оставив в тишине комнаты написанные слова, закрыл гитару, оставив в темноте кейса натянутые над деревянным колодцем струны, закрыл квартиру, оставив в полном спокойствии гитару и тетрадь, оставив призрак песни витать среди обобоенных стен. Сбежал Ваня по пустынным ступенькам с тринадцатого этажа на первый. Распахнул дверь и бросился в объятия притихшей и разморенной субботней улицы. Фонари молчали его провожали. Как и всегда.
Телефон окликнул Ваню жалобно из кармана, пропищав плотно прикрытым входящим сообщением. Рановато для субботы. Всего лишь 09:48. Написала мама, что было неожиданно.
«Тётя Лора сегодня умерла в 7:35»
Без всяких слов приветствий, с разбега тяжёлым мешком с песком прямо на грудь, до глубокой глубины души. Как так? Гангрена забралась слишком высоко, вторую ногу нужно было ампутировать, сахарный диабет молча и уверенно поедал, никакие средства не могли помочь, никакие врачи и целители не могли спасти ногу, никакой оптимизм и внутренняя сила воли не могли поднять на ногу, топнуть ей и прогнать прочь разошедшуюся гангрену. Ведь жизнь в ней била ключом, так много было сделано, так много предстояло сделать. Впереди ждал, раскинув широкие объятия, 80 юбилей. Упало сердце куда-то в живот. Она даже в больнице лежала с ноутбуком, писала письма, переписывалась в социальных сетях, строила творческие планы, поддерживала новых и старых товарищей по цеху поэтическому. Она не готовилась к чему-то плохому, в её жизни было так много больниц, что выработался к ним иммунитет, они стали чем-то совершенно обыденным и не страшным, даже лёжа с чёрными пятнами гангрены на единственной ноге, она ничего не боялась, жила и была готова жить дальше. Всё же ногу ампутировали. Сначала было хорошо, пришла в себя, снова шутила, но немного через силу, что-то в горящих глазах потускнело, куда-то ушло, хотя оптимизм остался. Оптимизм долго не смог оставаться рядом. Сил не хватило на то, чтобы поднять дух, тело уже не хотело подниматься, да и не смогло бы, но дух! Ушла во сне. Ушла босиком, тихо, никого не окликая. Оставила всё как есть, ничего не взяла с собой. Потому что не нужно. Взмахнула гордо поднятой головой, тряхнула смазано проседевшими волосами. Поставила точку. Твёрдо и бесповоротно. Чтобы грифель раскрошился до самого основания и карандаш в щепки.
Мать рассказала сухой и отрывистоконстатирующей прозой Ване. Гангрена. Диабет. Не смогли. Не смогла. Силы кончились. День кончился. Семь часов. Тридцать пять минут. Утро.
Звёзды с неба осыпались забытыми крошками. Мадам, это больше, чем свет небес. Поскольку на полюсе можно без звёзд копошиться хоть сотню лет. Поскольку жизнь – лишь вбирает свет. Сердце разлетелось миллионами комет вниз вверх вбок вскользь в тыл фас анфас прочь навстречу сквозь. Изжога выжгла пустоту, оставив тлеть внутри горечь. Как справляться с утратами? Ответит только Время. Когда умирают близкие люди всегда грустно, печально, больно, одиноко. В эти моменты люди жалеют себя, потому что они не понимают, как же дальше жить без человека рядом? Они не жалеют умерших, что они что-то не завершили, что-то не успели, что-то не смогли. Все жалеют только себя. Потому что как дальше?
Вполне стандартный пейзаж, улучшенный наводнением. Видны только кроны деревьев, шпили и купола. Хочется что-то сказать, захлёбываясь, с волнением, но из множества слов уцелело одно «была».
Прочь пусть уходят слова, за дверь, за порог, прочь от дома, пусть даже не заглядывают в окна, назойливые соглядатаи, неуместно забирающиеся внутрь. И даже Бродский может быть наглым. Прочь! Ваня случайно ухватил испуганную мысль о том, что больше некому будет давать советы по поводу его творчества, потому что только тётя Лора читала, вычитывала, отчитывала, понимала, помогала, подталкивала. Для всех остальных родственников всё их творчество было какой-то одновременно понятной и непонятной причудой. Кто-то хвалил, кто-то не понимал, кто-то завидовал. Творчество горело изнутри. По-другому, наверное, не могла тётя Лора, по-другому не может Ваня – горит огонь внутри, даже полыхает диким и безумным пламенем, рвётся наружу, чтобы зажечь глаза и сердца других, а если не будет вырываться, то попросту выжжет всё внутри дотла. Превратится в надоедающую и недоедающую изжогу. И вот с кем он будет обсуждать своё творчество? От кого он ещё получит стихотворение про бесплатную медаль на День Победы? Кто ему скажет, что написанное нужно огранять до бриллианта? Кто его похвалит, сказав, что вот теперь он писатель? Куда теперь прибьётся его письмо, отправленное сегодня утром? Никому теперь оно не нужно, будет висеть непрочитанным вечность, адресат не сможет его вскрыть. Ваня не хотел осознавать, что он, так же, как и все, жалеет только себя, не имея способности осознать чужую смерть. Хотя скорее всего тёте Лоре стало проще, не нужно быть прикованным к кровати, не нужно снова преодолевать сопротивление и боль, не нужно никому ничего доказывать. Ване хотелось бы верить, что ей стало легче. Своя же боль от утраты будет тихо скулить, постоянно напоминая о себе, подкатывая к горлу противным комом пустоты. Поэтому теперь он должен – нет! – просто обязан довести до конца эту песню, взрастить свой писательский потенциал, не похоронить его, а вывести в свет. Получится ли? Вариантов нет! Он обязан тёте Лоре за то, что сейчас жалеет себя из-за её смерти. Ваня многое бы отдал за то, чтобы прочитать её ответ на его утреннее письмо. Только в ответ тишиной гудящая пустота. Застряли написанные буквы в огромной сплетённой и переплетённой сети. Никто не достанет.
Субботнее московское утро сонно шевелило машинами на улицах, рассеянно раскидывало не выспавшихся пешеходов по тротуарам, запоздало открывало витрины затерянных во дворах магазинчиков. В сегодняшнем субботнем утре было всё, как всегда. Никто бы не смог прочитать в глазах Вани сообщение об утрате. Утрата – это настолько личное событие, что хочется им поделиться, разделить. Ваня перебирал воспоминаниями и мыслями в голове словно чётками. Что такое жизнь человека в масштабах вселенной? Пермское вымирание длилось целых 300 миллионов лет! Как такие цифры можно вообще уместить в разуме? А в 21 веке учёные трубят про вымирание в рамках нескольких сотен лет, обвиняя промышленную революцию, мирный атом и пластик. Человеческая жизнь даже не песчинка, не секунда, не вспышка. Человеческая жизнь – ничто, пустота. Никто не замечает муравьиные жизни. И пчелиные, к примеру. А ведь жизнь пчелы составляет всего месяц. Всего месяц – для неё целая жизнь! Для большинства людей это четыре недели, двадцать один рабочий день, одна зарплата, треть квартала – проскользнувшая и никем не замеченная рутина. Вселенная даже внимания на людей не обращает, потому что они еле заметны. Как и муравьи для ботинка сорок второго размера. Ваня жалел об утрате, а вселенная даже жизни тёти Лоры не заметила, потому что 80 лет – это тоже пустота, никакая не вспышка. Площадь ботинка сорок второго размера может своей площадью накрыть за раз целое муравьиное поселение городского типа.
Телефон глухо завозился в заднем кармане шорт, сдавленно выталкивая из себя музыку входящего звонка. Экран великодушно представил Антона Семёнова.
– Антон, привет, – динамик великодушно пропустил голос Антона.
– Вань, привет! Удобно сейчас разговаривать? – голос у Антона какой-то такой, что непонятно какой, но какой-то точно не такой.
– Да, конечно, – Ваня был рад звонку, который прервал неподъёмную якорную цепь размышлений.
– Я вчера вечером уже принял одно решение, – голос был точно какой-то не такой, потому что был пропитан серьёзностью. – Андрей Орлов покидает нашу компанию. Он сильно ничего не смог поменять за этот год, да и слабо поменять не смог ничего. Не получилось у него и найти общий язык с командой. Как же меня достало, что люди не хотят работать! Он даже попросил у меня денег за какую-то прибыль, которая появилась в компании во время его работы. С чего я ему должен платить деньги? Что он сделал для компании? Как работали мы своим костяком, так и работаем.
Ваня был удивлён такой откровенности и такой неожиданной экспрессии после деловой констатации.
– Как развивал ты бизнес-направление, так и продолжаешь развивать, как генерил я проекты и продавал, так и продолжаю генерить и продавать, как помогал мне Рома на заре компании, так и продолжает помогать, а что нам дают пришлые?
Ваня помнил каждого коммерческого директора компании «Вперёд!», помнил их день прихода и ухода, помнил то, что они оставляли после себя, а оставляли они Ничего для компании и Что-то в копилку жизненного опыта Вани. Ему было приятно услышать то, что Антон отметил его работу, поставил на какое-то значимое место, как кубок за призовое место.
– Вот и Андрей ничего не дал, – Антон кому-то в сторону ответил: «Нет, спасибо». – Поэтому наши дороги с ним расходятся, – снова куда-то в сторону: «Нет, спасибо». – Поэтому расходятся. И я звоню тебе с предложением занять должность коммерческого директора. Что скажешь?
Что сегодня за день? Суббота. День создания, утрат и приобретений. Почему именно сегодня? Парад планет? Юпитер в фазе Меркурия? Марс без фазы в затмении? Звёзды все осыпались преждевременной осенью. Новости посыпались пеплом сгоревших городов.
– Я соглашусь, – Ваня совершенно не планировал рассуждать или взвешивать, его внутреннее состояние было похоже на десятиметровые штормовые волны, что он цеплялся за любую тростинку, чтобы не утонуть. А вдруг появилось бревно.
– Я рад, – Антон куда-то в третий раз что-то ответил, на этот раз неразборчивое. – Я рад. Я уверен, что у нас получится хороший тандем, мы сможем завоевать этот рынок, выйти на новые рубежи, достичь новых горизонтов. Таких, как мы, очень мало, сегодня редкое качество у людей – желание работать. Так что я уверен, что у нас всё получится, тем более ты знаешь компанию изнутри, успел со всеми коммерческими директорами поработать, что-то от них взять.
Ваня немного удивился тому, как Антон его оценивает. Не то чтобы он был не прав, совершенно наоборот, но Ваня редко слышал хоть какую-то оценку собственной работы, кроме беспристрастных цифр в растущем плане продаж.
– Нам нужно будет тогда с тобой в понедельник сесть и обговорить все перспективы, задачи, цифры, куда мы с тобой будем стремиться, идти.
– Да, конечно, – в голос Ваня изо всех сил постарался добавить оптимизма, проактивности, желания действовать, стремления, силы, но не был уверен, что получилось хорошо.
– Отлично, – куда-то скинул снова шёпот мимо микрофона Антон набором приглушённых букв. – Тогда до понедельника. Хороших выходных, жму руку.
– Тебе тоже хороших, пока.
– На связи.
Во рту был такой привкус, будто смешались экстремально кислый вкус лимонной кислоты и густой приторной патоки. Мозг сбоил. Ваня не понимал. Как реагировать? Что произошло за последний час? Эти полярные новости были настолько противоположными, что не должны были встретиться. Но когда-то люди не могли себе представить, что существуют в природе чёрные лебеди. Всё случается в первый раз.
Ваня карабкался по карьерной лестнице с момента прихода в компанию «Вперёд!». Он видел будущее, но не прорицал его, видел перспективы, старался до них добраться, дотянуться, настичь, достичь. Был простым менеджером по продажам. Стал руководителем отдела продаж. Был менеджером по развитию бизнеса. Стал заместителем генерального директора. Получил приглашение на следующую ступеньку. Шагами отчеканивал каждый свой рабочий и не рабочий день, выбивал время из дней, как пыль из ковра, оставляя позади протоптанную корпоративную жизнь. Теперь его наделили властью. Что будет с ним дальше? Власть опьянит? Испортит? Поведёт по какому-то иному пути? Ваня не знал. И сегодня не хотел ни с чем разбираться.
Оценила бы тётя Лора? Она была так далека от всех этих человеческих копошений. Единственное, что её интересовало в работе Вани, так это прогнозируемая стабильность и возможность хоть как-то достойно жить в этом обществе потребления, тратя себя исступлённо на бессмертие в творчестве. Ведь все умрут, а я останусь в словах написанных мной строк, о том, что наш конечен срок, друзьям в печаль, врагам на радость. Эта часть какого-то стихотворения или случайная эпитафия, давно поселилась у Вани в виниловой тетради. Тётя Лора с огнём в глазах слушала и рассказывала про поэзию, но огонь этот мерк, когда разговоры вдруг переходили к меркантильности реального мира. Теперь уже ей ничего не важно. Она однозначно оставила после себя след. Наследие. Это ёмкое и странно-претенциозное слово. Хотя почему? След наследие наследил следовательно следует по следам последовательно следующих следом бесследно проследовавших последователей преследуемых наследников. Вот и Ваня стал наследником. И теперь не должен, а обязан порвать все свои страхи на мелкие клочки и выпеть из себя написанную песню.
За расставанием следует встреча. За утратой появляется находка. Ваня понимал, что жизнь – это череда событий, окрашенных в разные цвета и вкусы. Если есть каждый день что-то сладкое, то через какое-то время ты перестаёшь чувствовать эту сладость, тебе становится мало, хотя сладкого становится больше, ты стараешься хоть на мгновение приблизится к тому ощущению, которое испытал в тот самый первый раз, попробовав сладкое. Но эта история отнюдь не про зависимость, хоть и чем-то похожим веет через слова. Для того, чтобы вернуть это ощущение сладости, нужно или сделать длительный перерыв, или отведать горечи. Не зря японцы придумали есть имбирь между блюдами, или это не они придумали, не важно. Важен смысл, а он заключается в том, что любой длительный вкус может стать приторным и потерять свои очертания. Для того, чтобы полноценно ощутить радость, нужно уметь ощущать горе. Хотя человек либо может испытывать и переживать эмоции, либо не может совсем, не бывает такого, что кто-то только радуется или только грустит. Хотя и с этим поспорить можно.
Ваня обводил своими шагами по району неправильные многоугольники, обрывистые лекальные линии, мятые окружности. Ваня плутал и путался во дворах, тропинках, дорожках, тротуарах, мыслях, догадках, выводах. Мозг на максимальной мощности блендером перемалывал и перемешивал все продукты своей мозговой деятельности, слепо ища какой-то новый рецепт инновационного и революционного вкуса. В итоге же получилась невообразимая мешанина с отвратительным и непонятным вкусом, от которой хочется поскорее избавиться. Ваня шагами старательно утаптывал время, чтобы поскорее превратился в прошедший день сегодняшний.
День субботний широко утренне улыбался, светом преисполнялся солнечным, прогнозом туманным не пугал, наполняя сердца недавно проснувшихся добротой и расплывшейся по телу негой, старался изо всех своих сил поднести бодрости в каждое окно наружу смотрящее, не расплескав содержимое по полу. День субботний вдохнул вдохновенно вдохновением слова, аккуратно в рифмы и строки сложенные, к завершению начатого произведения словообразовательного и рифмосплетённого подтолкнул незатейливо. Преисполнил день субботний душу радостью душевной. Затем день субботний пригнал тучи чёрные, небо закрывшие, космами рваными до самой земли повисшие, чернь свою тяжело волокущие, свет прикрывшие солнца, даже тень во мгле спрятавшие, грусть принёсшие. Отобрал день субботний спокойствие внутреннее, насильно вручив повестку скорбную, грубо сунув её смятую прямо в грудь грустью отягощённую, оставил наедине с размышлениями, никак не посочувствовав. День субботний наблюдал переживания, разверзнувшуюся внутри человека пропасть бездонную, увидел день субботний мысль мятущуюся, раздумья чернеющие висящими сверху тучами, не клал рук своих на плечи опущенные, не старался приободрить и посочувствовать, оставшись наблюдателем обезмолвленным. Далее день субботний игриво и неожиданно выкинул солнце прямо в туч дыру разорванную ненасильственно, ослепил светом ослепительным глаза к мраку привыкшие, дал надежду ярким блеском сверкающую на то, что не всё вокруг чернь да мгла, на то, что за закатом всегда рассвет, на то, что и тучи мрачнейшие могут быть порваны, метлой поганой разогнаны, с неба ясного изгнаны. Ибо власть имеющий находится где-то сверху облаков разнообразных, и белейших, и чернейших, и прозрачнейших. Намешал день субботний внутри чего-то непонятного, душевными силами не опознанного. Смутился день от сумбура принесённого, зарделся совестливо, постарался вытолкать прочь сорные мыслишки. Сложно. Сделанного не воротишь, не изменишь, слово выпрыгнувшее обратно в голову не затолкаешь, только со следующим можно управиться, не торопя наружу к светлым головушкам. Напомнил тогда день субботний, что к вечеру предстоит путешествие гедонистическое, чреву приятное, интеллектуально не отягощённое, от мыслей и дум тяжёлых отвлекающее. Призвал день субботний жерновами умственными более мысли не перемалывать, отпустить с поводка короткого всё сегодня произошедшее, постараться не выесть себя изнутри червяком извивающимся. Не гневиться день субботний призвал тихо шёпотом, ведь не он в новостях разношёрстных оказался повинен, ведь не он скорбно душу забрал в путь бесконечный, он ведь мог только солнцем да тучами неуместно и уместно подсветить да заглушить. День субботний деловито подтолкнул Ивана Ивановича к дверям личной крепости, заставил отвернуться от фигур геометрически разнообразных по асфальту ногами исхоженных, распахнул день субботний створы шкафа тяжелокоричневого, открыв нутро скудное, цветами разнообразными не пестрящее, накинул на плечи согбенные пиджак, под который белую футболку незамысловатую, поверх тела в сумерках предательски белеющего, да с джинсами цвета синего, которые туфлями коричневыми окончаются. Одобрительно хмыкнул день субботний в зеркале весь образ собранный увидевший. Назидательно взглянул внутрь Ивана Ивановича день субботний, пригрозил ему стрелками часовыми и минутными, к закату дня подводящими, чтобы на силу выдохнул Иван Иванович всё, что грудь давило и раздавливало, выплюнул мысли в пыль обочины пережёванные и не переваренные. Ведь впереди ждёт день уже следующий, новости иные в себе таящий, жизни продолжение предлагающий. День субботний подтолкнул ободряюще, руки невидимые скрестив наблюдал, как пальцы искали приложение потрясающее, повозку перед подъездом подгоняющее, до адреса необходимого доставляющее. День субботний хлопнул дверью входной от души, сотрясая оконные рамы, соседей пугая звуком незваным. Заботливо окрестил спину удаляющуюся, жёлтую дверь заднюю открывающую, в сумерках к незнакомцу за рулём садящуюся, пригнувшуюся от тяжести на плечи опущенной. День субботний притих изнурённо в сумерках, шагом молчаливым пошёл к горизонту, оставляя Ивана Ивановича в гедонистическом беспокойстве спокойном. Знает день субботний, что за разлукой встреча нагрянет ожиданно, через неделю снова они свидятся. Что принесут друг другу? Никто из них двоих совершенно знаниями не обладает.
«Моё почтение я на месте»
Аркадий впервые оказался пунктуален. Ваня ещё ехал в такси.
«Скоро буду
В такси»
Двумя строчками, подпрыгивая на переулочных лежачих полицейских.
Ваня студнем подрагивал на заднем сиденье такси. Лучше всё, дорогая, доводить до конца, темноте помогая мускулами лица. Снаружи шумела огнями вечерняя Москва, прогнавшая недолгие сумерки. Тётя Лора довела своё дело до конца и вышла из состава учредителей ООО «Земля Обетованная инкорпорейтед». Жаль, что никто не в силах обанкротить эту компанию, она так и будет постоянно менять состав своих учредителей. Пусто и грустно. Да, слушайте советы скрипача, как следует стреляться сгоряча. Ваня бы никогда. Хотя это самый простой выход из любой ситуации, особенно когда сил никаких не остаётся, будущее никак не просматривается даже на пару сантиметров. Проще всего всё бросить. Нужно идти даже если ураганным ливнем вырвало из рук зонтик, даже если вырвало вместе с рукой, даже если вырвало от бессилья, даже если от бессилья подкосились ноги, даже если ноги тяжелы. Даже если тяготы и лишения тяжелы. Вся жизнь – сплошное испытание. После всех насыпанных с перевесом испытаний выходишь закалённым, шкура толще становится на несколько сантиметров сразу, жизненный опыт прибавляет в весе, наращивая мышечную массу, готовый к следующему поединку, но уже в другой весовой категории. Ваня всё это понимал и с благодарностью проходил через всё, что встречалось на жизненном пути, только кому нравится сам процесс ходьбы по горящим углями стеклянным гвоздям?
Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали. Привет, оборотная сторона медали. Рассмотрим подробно твои детали. Не очень бы хотелось. Москва мимо бежала шагала летела кричала шептала стояла молчала сияла ворчала плела заводила водила сбивала месила бесила стреляла снимала смешала смеяла без сь. Оборотная сторона Москвы где-то там, в потемневших переулках и дворах, где-то там в переполненных новостроем районах, где-то там на грохочущих поездами вокзалах, где-то там на уставших конечных станциях метро. Ведь у всего есть оборотная сторона медали, которую стыдно показывать, которую не хотелось бы увидеть при свете дня. Оставалось ехать совсем немного – приложение услужливо рисовало единицы минут до пункта назначения. Выпить. Чем-то ударить по мозгам. Лишить сознание равновесия. И всё останется в прошлом. День субботний даже не помашет рукой.
Спасибо, трагедия, за то, что ты откровенна, как колуном по темени, как вскрытая бритвой вена, за то, что не требуешь времени, что – мгновенна. Тётя Лора с почтением относилась к Бродскому и Маяковскому. Ваня относился с почтением к тёте Лоре. Хорошо, что человеческая жизнь такая долгая. Потому что один день – ничто. Москва мимо шла неровным строем неровных людей неровных возрастов с неровными улыбками и неровным настроением. Спасибо, день субботний, за то, что ты останешься скоро позади. Ваня не выпускал из рук телефон, заставляя экран светиться и не гаснуть, показывая оставшееся время до прибытия. Нужно скорее отрезать этот запутавшийся отрезок из мыслей. Вы приехали. До сви
Здание ресторана представляло из себя то ли двух, то ли трёх, то ли четырёхэтажный куб с подсветкой, тёмного цвета, который было невозможно идентифицировать точнее в опустившемся вечере, посередине которого висела огромная деревянная дверь для великанов, которую будто притащили из доков, справа от куба был то ли старый маяк, то ли старая труба от кочегарки, слева одиноким циклопическим взглядом смотрело окно-отшельник, откуда-то сверху, видимо с террасы, доносился женский смех. От этого ресторана веяло деньгами, которые перебивали запах морепродуктов. Рядом с кубическим рестораном стояли чёрные тонированные иномарки с неприличной стоимостью и красиво упорядоченными регистрационными знаками. Богатая жизнь – она другая. Ваня поднялся по небольшой чугунной лестнице и толкнул входную дверь.
Шум и гам в этом логове жутком.
Летняя духота отпрянула назад от прохлады кондиционера. Ваню встретили: охранник с каменным, но слегка улыбающимся лицом, рикошеты музыки, разговоров и смеха из зала, приветливый гардеробщик, появившийся из-за какой-то тёмной портьеры.
Но всю ночь напролёт до зари.
Свет приглушён везде. Зал едва ли наполовину заполнен, Ваня успел отметить, что основу составляют какие-то возрастные состоятельные люди с состоявшимися как личности менее возрастными особами женского пола.
Я читаю стихи проституткам и с бандитами жарю спирт.
Деньгами легко перебить любой запах – еды, малодушия, инфантильности, невежества, отсутствия интеллекта. Они как приторный парфюм проникают до самых костей, включая тех, кто их обоняет снаружи.
Музыка Ване казалось какой-то странной для такого уровня и статуса заведения – играет что-то полузабытое из 80-х и 90-х. Песни, песни, о чём вы кричите? Иль вам нечего больше дать? Такую музыку однозначно помнят состоятельные люди, присутствующие в зале, вряд ли помнят и знают спутницы женского пола по причине своей молодости. Музыка впитывалась в одежду так же, как когда-то табачный дым в этом же ресторане. Музыка забиралась мягко в уши, разливаясь в голове хмелем. Гитара милая, звени, звени! Сыграй, цыганка, что-нибудь такое, чтоб я забыл отравленные дни, не знавшие ни ласки, ни покоя. Годы разные, а суть сквозь десятилетия сохранилась. Вроде бы оделось здание в какой-то постмодернестический костюм, вроде шикарные кареты сменились шикарными автомобилями экстрабизнеслакшерикомфортплюсплюсплюс класса, вроде мир пережил промышленную революцию и совершил революцию информационную, а переулки со своей темнотой и терпким перегаром всё те же.
Официант провёл Ваню сквозь основной зал, где покачивались на волнах музыки уверенные и состоявшиеся состоятельные и почтенные возрастом мужчины в обществе уверенных и не состоятельных состоявшихся в своих ресторанных поисках молодых годами женщин. В сумерках и шёпоте основного зала притаились редкие столики, разделённые аквариумами. Официант пригласил рукой и поклоном принять позу сидя.
– Привет, дорогой, – Аркадий по-кошачьи грациозно отделился от дивана, перегнулся через стол с протянутой рукой к Ване.
– Приветствую, – рука его была тёплой и слегка влажной, глаза тоже были влажными, скорее всего от градуса внутреннего, вместе с губами, которые Аркадий периодически облизывал.
– Наконец-то свершилось, – Аркадий уже не так грациозно опустился обратно, раскинув свои руки и ноги в стороны, максимально погрузившись в обволакивающий диван.
– Это точно, – Ваня рассматривал интерьер, переработавший обитателей морей и океанов для обозрения московской публики.
Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно. В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.
Музыка и интерьер постепенно сепарировали мысли Вани от его тела, будто с мороза, зашедшего в душное помещение. Но слишком сильный был мороз, чтобы за секунды можно было оттаять. Только уши раскраснелись, да щёки, душа внутри тряслась, промёрзшая за весь субботний день.
Жизнерадостный официант в чёрном костюме раболепно положил два меню перед ними, улыбкой чеширского кота одарил обоих, заискивающе проник сквозь глаза в самую душу, надеясь в конце вечера получить щедрые чаевые, шутя обронив смеющуюся фразу о том, что он копит на Бентли. Вправо от Вани уходил вдоль стен небольшой коридор, с одной стороны которого находился открытый холодильник-витрина с представленными на нём морепродуктами, а другая сторона подпирала глухой стеной коридорное пространство. Дальше коридор поворачивал направо и скрывался в таинственном разбрызганном холодном свете.
– Итак, начнём с салата с камчатским крабом, сделай, как в прошлый раз, – пальцы Аркадия фортепьянно витали над меню.
– Двойной? – официант стоял всё с той же улыбкой чеширского кота, без каких-то записных книжек в руках, внимательно слушая и прижигая своим взглядом.
– Абсолютно, – Аркадий даже не смотрел в меню, продолжая витать над ним пальцами. – Жареных мини кальмаров нам с какими-то там овощами, селёдку с картофелем. Она безупречна и божественна, – эту реплику он скинул уже в сторону Вани. – И эти, как их там, линго лимпо гинли…
– Лингвини с лангустом? – официант раболепно согнулся ещё сильнее, почти поцеловав витающую руку в заискивающем порыве.
– О! Точно! Вот их сюда же. Иван? – Аркадий передал эстафетную палочку гедонизма, которая должна была приблизить Ваню к расслабленному состоянию.
Ваня скользил глазами по словам и строчкам в меню, постоянно соскальзывая с таких неприличных цен, которые были больше похожи на зарплатную ведомость уверенного и процветающего предприятия. Трудность выбора была объяснима не самыми распространёнными названиями в кругах смертных обитателей.
– Тёплый салат с осьминогом…
– Он просто прекрасен! Тает во рту! – Аркадий скопировал чеширскую улыбку официанта.
– Филе лосося со шпинатом, – Ваня продолжал внимательно, но бесполезно всматриваться в чёрные строчки белого меню. – И буйабес, будьте добры.
– Отличный выбор! – Аркадий и официант обменялись взглядами и улыбками, как какие-то сектанты, принимающие в свои ряды новичка.
– Ну и по соточке нам налей, как обычно, – Аркадий отпустил улыбку, за ней удалился и официант.
Пой же, пой! В роковом размахе этих рук роковая беда. Только знаешь, пошли их на хер…Не умру я, мой друг, никогда. А для кого-то когда наступило. Стены не давили. Музыка не давила. Мимо шелестящие подошвы приторно улыбающихся официантов не давили. Размеренно кружащие в аквариумах рыбы и рыбки не давили. Развязность и непринуждённость Аркадия не давила. Даже вызывающие цены не давили. Давили только размышления изнутри. Давили и выдавливали всё хорошее настроение бесформенным фаршем. Пуститься в пляс под музыку, которая не давила. Чтобы на пятки с утра встать было бы невозможно. Чтобы на спине пиджак по шву разошёлся. Чтобы вытрясти из себя всё субботнее варево. Сокройся, сгинь ты, племя смердящих снов и дум! На каменное темя несём мы звёздный шум. И звёзды сегодня были, и упали эти звёзды, и он к ним подняться не смог, и поднял свою руку, чтобы написать той, кто уже никогда не прочитает, и узнал, что больше не увидит той, кому написал. Происходящее было похоже на чтение книги и параллельно-перпендикулярные размышления. Когда берёшь книгу, вроде бы читаешь, вроде бы страницы перелистываешь, главы прочитываешь, а сам всё это время о чём-то думаешь, рассуждаешь, через какое-то время книга закрыта, вот только в памяти ничего не отложилось – ни слов прочитанных, ни дум продуманных. Как тогда, я отважный и гордый, только новью мой брызжет шаг…Если раньше мне били в морду, то теперь вся в крови душа. Ничего не поделать с ранами, только зализывать, только перевязывать, только перекисью водорода промывать. После ждать. Этот субботний день через неделю уже затянется, а через месяц останется шрам с кривыми краями.
Через неопределённо короткое время на столе стояли два коньячных бокала с колышущимся содержимым карамельного цвета. Уже давно пора оттаять! Чтобы раздумья не лаяли бешеной дворнягой прямо в уши.
– Ну что ж, – Аркадий тут же подхватил лёгкой своей тёплой рукой тёплый бокал с тёплым коньяком, который совсем скоро тепло соединится с организмом, просочится в тёплую кровь, разольёт всё тепло по телу. – Это был непростой проект, не самый сложный в моей карьере и наших с тобой проектах, но безусловно стоящий нашего внимания. Поэтому давай выпьем за то, чтобы проектов было больше, рентабельности в них было ещё больше, чтобы росла она в геометрической прогрессии, наполняя наши карманы деньгами, чтобы мы могли чаще так встречаться и отмечать совместные победы. За тебя, дорогой, – Аркадий стукнул своим бокалом по Ваниному, залпом отправив 100 граммов растекаться тёплыми волнами по телу.
– За нашу совместную работу.
Ваня так же залпом отправил внутрь карамельного цвета коньяк, который был скорее всего только лет на десять младше Вани. Глоток был похож на замедленное падение капитошки с пятого этажа – она медленно летела по пищеводу, мягко ударялась об желудок, грациозно расплёскивала содержимое по стенкам желудка. Первый удар. Тепло пошло.
Им принесли салаты на огромных тарелках, которые внезапно заняли практически весь стол. Осьминог и вправду таял во рту, сельдь оказалась потрясающей, коньяк продолжил сглаживать углы реальности и прошедших событий. Второй удар соткой был незамедлителен. Официант в чёрном костюме – наверное, тот же, который провожал Ваню, хотя сказать наверняка было сложно – ловко приносил, подносил, уносил, ставил, пододвигал, отодвигал, переставлял, слов не ронял, как случайные крошки, на вопросы лаконично отвечал, вопросы целесообразно не задавал. Настоящий ресторан.
Аркадий ловко расправился с двойным салатом, проглотил его и даже не заметил, в нетерпении постучал вилкой по столу, задумчиво всматриваясь в селёдку. Третий удар уже полтинником отправился вместе с ней внутрь. Становилось жарко и непринуждённо. Аркадий повёл Ваню по коридору к тому самому повороту, из-за которого лился холодный яркий свет, принявший спустя четверть литра тёплые очертания. За поворотом оказалась барная стойка, за которой невысокий бармен с такой же улыбкой чеширского кота, как и у официанта или официантов, налил им ещё по 50 граммов и достал пепельницу, одновременно что-то включив под барной стойкой. Любой каприз за ваши немалые деньги, которые вы здесь оставите.
В ушах шумело. Аркадий что-то лил своим елейным голосом прямо Ване в уши, заливал его патокой, сладкими своими речами, говорил что-то о бесконечно светлом будущем, где их ждут рестораны, женщины, мерседесы и бизнес-класс, говорил про новые проекты, которые будут уж совсем космических масштабов, выходящих за грани разума, говорил про бескрайние моря денег, про жизнь улучшенного качества. Ваня ему во всём поддакивал. Пусть говорит. Пусть рассказывает. Пусть мечтает.
У Аркадия приоритеты в жизни достаточно примитивны и узнаваемы с любого расстояния – имеют значение лишь деньги, без них пусто и невыносимо грустно. Поэтому он постоянно находился в движении – крутился по всем этим кабинетам министерств, водил дружбу с власть имеющими, долгие годы втирался к ним в доверие, заручался поддержкой, чтобы можно было и самому немного подруливать, успевать что-то стоящее со стола забрать. Тогда, давно, когда умирал отец, все отвернулись, он остался с матерью один, дал обещание себе и ей, что вернёт былое положение вещей, заберётся на вершину подножья государственной пирамиды, будет находиться в тени тех, кому нужна позарез будет его помощь, его знания, его умения, его прозорливость, его расторопность, его обходительность. Вот спустя годы он сотрудник министерства, высокопоставленный чиновник, с которым должны считаться и считаются. Вот так-то. Его связей хватило даже чтобы вытащить человека из тюрьмы, избавить его от реального срока, вопрос всегда только один – цена. Он никому и никогда не рассказывал о своей жизни, о своих переживаниях, даже жена не знает его фамилию спустя пять лет брака, потому что осталась со своей. И нечего ей знать детали. Теневой мир он должен оставаться в тени, успех зависит от того, насколько хорошо ты защищаешь своё истинное лицо. Ваня ему помогал осуществлять его планы, Аркадий был высокопоставленным дирижёром, который умело и залихватски дрыгал своей волшебной палочкой, получая в ответ звуки бессмертной симфонии. Спасибо тебе, Иван! Ты помогаешь чувствовать жизнь! Четвёртый удар полтинником сквозь дым затушенной сигареты. Сыпь, гармоника! Скука…Скука… Гармонист пальцы льёт волной.
Весь их вечер состоял из алкогольного возлияния и излияния Аркадия в виде каких-то пошлых и скабрезных историй из министерств, обезличенных до газетных анекдотов. Ваня достаточно быстро перешёл в автономный режим, работал только на входящие сообщения, исходящие были исключительно экстренные, на иные средств не было. Сознание проваливалось глубже и глубже в тёплую бездну, обволакивающую сознание и тело. Ваня не сопротивлялся, он этого хотел. Он безумно хотел сбежать из реальности субботнего дня, где перемешались несовместимые события, словно в кислоту стали лить воду на уроке химии двоечники. Снова пьют здесь, дерутся и плачут под гармоники жёлтую грусть. Время смешалось с приглушённым светом ресторана и куда-то исчезло. Получилось! Все мысли укатились прочь. Ваня ощущал шум в ушах, вибрацию от весёлого голоса и смеха Аркадия, чеширскую улыбку официанта, чеширскую улыбку бармена, чеширскую улыбку всего ресторана, незаметное присутствие соседей за соседними столиками, тяжёлый дым сигарет, обжигающую тяжесть коньяка. Граммы сыпались за граммами, превращаясь в подобие литров.
Шум проглотил Ваню.
В решающий момент Ваня нащупал на телефоне приложение белочёрножёлтое, вызвал такси беложёлтое, пожал руку тёпловлажную, прослушал реплику вальяжноважную, почувствовал рууку на плече высокопоставленноразмякшую, проводил взглядом липкопьяным, приструнил ноги свои распущщенномягкие, молча кивнул сдержанноблагодарнейше, вдохнул воздух уличноцентромосковский, облокотился на перила чёрножелезные. Выдохнул. Поймал глазами своими пьяноищущими стоящих перед взором людей размытозадумчивых. Сфокусировался. Девушки в платьях привлекательнозавлекающих. Они сидели в зале. Точно. Вдвоём за столом. Ха! Охота не удалась? Уезжают теперь девушки расстроенногрустные, ждут свои машины экономнонеприметные, хотели на мерседесомайбахах, уедут же с азиатоприезжими. Ловят на живца. Ловят жизнь себе удачносформировавшуюся, полную роскошного времяничегонеделания. Сидят эти девушки скромнораспущенные на своих печах съёмнооднокомнатных, поджав ноги гладкошелковистые. Ждут. Ждут. Ждут. Потом по ресторанам улыбчивопривлекательные растекаются. Удача вам понадобится. Удачи! Приехало такси беложёлтое, имя водителя показалось славянопризнанным, вопросов спереди никто не задавал шутливоприторных. Упал Ваня на сиденье в объятья его расслабленнопьяные. Был я весь как запущенный сад, был на женщин и зелие падкий. Разонравилось пить и плясать, и терять свою жизнь без оглядки.
Огни Москвы мимо подпрыгивают, рисуют на стекле автомобиля линии жёлто-белые. Звёзды! Слышите вы меня? Упал камнем на дно. Расскажите, что такое одиночество? Это когда умирает близкий тебе человек, оставляя за собой пустоту в сердце. Вот и тётя Лора туда же. Прозвучать теперь песня должна и обязана. Ваня теперь должен и обязан. Вокруг столько шума. Шумят в голове обрывки строк поэтов. Как будто привязанные верёвочки на дереве у дороги. И в память переплавлены, кто жизнь за жизнь отдал. Теперь ещё одна верёвочка на дереве для Вас, Лариса Ивановна, для Вас. Москва же так и стоит. Стучит своим огромным сердцем на всю страну, старается. Люди в ней копошатся, потому что в себе копошиться не хочется. Всё у Вани получилось. Карьера складывается. Теперь и он власть предержащий. Не околачивает только порогов министерских, знает тех, кто околачивает. Властью, данной мне, нарекаю тебя рыцарем квадратного стола! Встань и иди, сэр Иванлот! Да пребудет с тобой сила офисная согбенная! Упал камнем на дно. Вслед за звёздами. Там же нет ничего. Только материальная материальность. Теперь в руках скипетр, нужно будет вершить судьбы. Главное, чтобы получилось сделать. Что-то лучшее. Что-то лучше лучшего. Потом поднять кубки с политиканами. С великанами из страны Политизании, где все друг другу улыбаются, держа за спиной нож, который нужно втыкать исключительно в спину, потому что он исполнен искусными Брутами из великолепнейшей дамасской стали, по чертежам самого Каина! И тебе в вечернем синем мраке часто видится одно и то ж: будто кто-то мне в кабацкой драке саданул под сердце финский нож. Какой бред. Это не бред, Иван, это реальность тебя окружающая. Вся наша жизнь – игра. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. Навыки высокоэффективных людей сверху, как пармезаном. Изысканное блюдо. Что бы вы сказали, тётя Лора? Мы с вами не можем в унисон! Верно, только в унитаз! Развернуться и тааааааааааак хлопнуть дверью, чтобы всё что можно вывалилось, упало и разбилось на мелкие осколки. Нельзя находиться в крайностях. Нужен баланс. Где его найти? Балансик, тю-тю-тю-тю-тю-тю-тю! Иди ко мне, сладкий! Я не буду тебя ругать! Ну! Иди же ко мне, Балансюша. Искусный сомелье смешал мысли, 1989 года урожая, хорошенько взболтал, так, чтобы на стенках бокала видны были маслянистые разводы, которые якобы означают истинное выдержанное вино. Можете отведать, мсье. Открыть окно. Шум и ветер. Закрыть глаза. Под веками звёзды кружатся. Но не падают. Ведь должны упасть! Ноги мои столь упрямые. Сил не найдётся взлететь. Силы должны найтись. На тринадцатый этаж невозможно взлететь. Невозможно телепортироваться. Закрываешь глаза, а там кружится круговорот. Если выйти из машины, то наступит тишина. Во дворе так и есть. Спасибо. Чаевые не подтверждаю. Водитель был вежлив и в маске. Что ещё понравилось? Шум Москвы за окном. Тянутся вверх этажи, взбираются друг на друга. Карабкаются вверх, ступают по головам. И ведь совесть не мучает. Ваню мучала бы. Он так не умеет. Кто ходит днём по головам, тот поступает мудро! Зато достигает вершин. Там звёзды есть. Потом они падают. Никогда и никому не наступит на голову. Уж лучше себе на горло. Каково это? Упал камнем на дно. Никто не услышит. Тётя Лора слышала. И всё видела. И понимала. Кроме всей этой политизированной возни. Теперь больше не с кем поделиться. Хотя можно ей писать. Без надежды на ответ. Будут письма улетать в электронных конвертах. Скапливаться на электронном пороге. Огромные электронные кучи под электронной дверной щелью. Бумага всё стерпит. Сплошные пробелы – тоже жизнь. Единицы и нули беспристрастны. Вы меня слышите, Лариса Ивановна? Тёть Лор? Быстрее звёзды услышат сквозь световые годы. Лифт такой узкий. Даже в нём не подпрыгнуть. Можно удариться головой. Потом болеть будет шишка. Падения не страшны – главное всегда вставать. Падать и подниматься. Опять фонари любопытствуют. Что вы ищете? Хоть что-то? Хоть какой-то намёк на не одинокую жизнь? На присутствие домашнего уюта? А в ответ тишина. И её нарушать не хочется. Даже свет можно не включать. Фонари помогают скинуть одежду. Неряшливо кинуть на спинку стула. Пусть так. Лечь на диван. Голова всё ещё кругом. Главное – уснуть. Завтра утром можно будет разбираться.
Ваня заснул практически через секунду после того, как положил голову на подушку. Субботний день сидел в коридоре, положив руки на колени. Немного задержался. На несколько часов. Чтобы посмотреть. Ну и что, что через неделю увидимся? Тогда будет всё иначе. Он забудет. Никаких официальных заявлений. С него довольно. Пусть сегодняшние новости перевариваются. Но разве можно ложиться спать на полную голову? Если на полный желудок вредно, то почему на забитую голову до отказа кардинально разной информацией можно? Пусть спит Иванов Иван Иванович, человек с шаблонным именем, не зачерствевшей душой и светлым разумом. Не по Сеньке шапка, дорогой. Как тебя Москва не сожрала вместе с костями? Как Москва не перемолола своими желваками беспристрастными? Почему Москва вообще тебя заманила?
Подступай к глазам, разлуки жижа, сердце мне сантиментальностью расквась! Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли – Москва… Кто-то тайный тихим светом напоил мои глаза… Заглянем в её глаза! В расширенные от боли зрачки, наведённые карим усильем воли как объектив на нас – то ли в партере, то ли дающих, наоборот, в чьей-то судьбе гастроли…
Арбат.
Похороны остались во времени прошедшем.
Отпевание проходило в старом деревянном храме, который тётя Лора очень любила. Людей было достаточно много, разных возрастов, но в большей степени старшего поколения. Приехали даже телевизионщики с федерального канала. Храм оказался достаточно вместительным, но места оставалось мало. В центре храма и человеческого колодца лежал гроб, в котором лежала тётя Лора. Тихо, спокойно. Она стала такой маленькой, потому что прожила большую жизнь. Выдавался заметно нос. Отличительная семейная черта, обострившаяся после заката. И светлая улыбка, наполненная умиротворённостью. Какие-то две несуразные старушки рядом с Ваней никак не могли выключить звук у телефона – хозяйка телефона его не слышала, а её соратница или подруга шикала на неё и упорно поколачивала по спине ладошкой, что не возымело никакого эффекта. Трель телефонная сопровождала начало отпевания. Люди по сторонам прятали неуместные усмешки в подоспевшие кулаки, стараясь поскорее вытереть начисто искривившиеся губы, придать им молчаливо-скорбную форму. Выносили гроб долго. Солнце встречало всех радостно, разливая в воздухе лужи, исчерченные упрямыми соснами вокруг храма.
Хоронили на центральной аллее центрального кладбища. Ваня доехал за рулём своего автомобиля, привезя каких-то близкодальних полуродственников. В автобусы залезали совсем ему неизвестные люди, он отметил только несколько лиц родственников близких и дальних, все остальные были учениками, студентами, коллегами, соратниками, протеже, соседями, случайными товарищами, неслучайными друзьями, почитателями, прочитателями. Всех было много. Рассыпались перед входом на кладбище, как случайно опрокинутая банка с крупой.
Выстроились на центральной аллее кладбища центрального в колонны неряшливые люди, опрятно одетые, головы свои оголившие и склонившие, скорбно взгляды потупившие. Было дано слово многим из людей опрятно одетых, шаблонами говорили они, стараясь говорить в гроб, где Лариса Ивановна лежала с полуулыбкой, отдыхающая и принимающая долю свою и слова по воздуху, разливающиеся вместе с солнечным светом прогревающим. Кончилась борьба душу выматывающая, кончилась борьба жизнь проводящая, наступило затишье так скоро не ожидавшееся. Не было никого, кто слово промолвил недоброе, кто бы злораднейше в стороне перешёптывался. Были люди издалека приехавшие, своим голосом слова сказать хотевшие, в час последний Ларисы Ивановны. Были и люди светские, и представители власти земной, и люди простые, от земли пришедшие. Падали слова в гроб деревянный, разбегались слова по сторонам, затихали за памятниками чужими, давно здесь стоящими. Падали в гроб цветы в руках принесённые, от солнечного света пока не увядшие, увядание жизни подчёркивающие. Падали в гроб слёзы по щекам бежавшие, оставались следы губ слова скорбные не так давно говорившие, протаптывали дорожки на гриме не к месту устрашающие. Падали комья земли на крышку гроба в могилу опущенного, вместе с редкими всхлипами нечаянно отпущенными. Падали листья зелёные от ветра сорвавшиеся, случайно перемешивались с комьями земли вниз брошенными. Падали конфеты фантиками шуршавшие в руки заранее подставленные, людей прочь от могилы шедших. Падала на гроб земля, лопатами потревоженная, глухо стучалась к Ларисе Ивановне, проверяла – на месте ли. Падали на горб земляной венки прямостоящие, вытягивались венки по периметру могилы в безмолвном карауле покой охраняющем. Падали руки вдоль тел сокрушительно, у людей от могилы прочь уходящих. Спи вечным сном, Лариса Ивановна. После кладбища приехали на поминки в институт составом значительно поредевшим. В институте когда-то преподавала Лариса Ивановна, по коридорам годами проходившая. Стояли в каком-то кабинете института этого столы, аккуратно сомкнувшиеся, скатертями неброскими накрытые. Стояла фотография Ларисы Ивановны, без ленты чернеющей, с улыбкой прекраснейшей, с рукой в приветствии вскинутой. Стояла Лариса Ивановна на этой фотографии, на всех собравшихся смотрящая, напускной траур никогда не любившая, заунывных песен и причитаний не терпящая. Стояли периодически люди вокруг столов, слова свои говорившие, память ушедшей почитавшие. Лились тёплые слова вместе с водкой растеплевшейся, читались стихи к месту вспоминавшиеся, вспоминались истории совместно пережитые, переживались заново воспоминания всплывшие. Одобрила бы однозначно Лариса Ивановна такую обстановку не прискорбную, а жизнь ушедшей на года продлевающей. В гортанях присутствующих периодически застревали слова случайно сломавшиеся, на ресницах задерживались слёзы вниз не падавшие. Водка делала дело своё, душу развязывала, узлы отпуская распустившиеся. После поминок тьма опустилась кромешная, звёзды в своей пасти оголившая, оскалом небесным своим устрашающая. Хоть и стрелял город светом насыщенным, тьму бесполезно расталкивающим, всё равно тьма держала всё в руках своих расчерневшихся. Спать разошлись люди опрятные и неопрятные, издалека или близко приехавшие, каждый свою слезу уронившие, в сердце своём утрату хранившие. Ваня аккуратно сложил воспоминания за весь день растревоженные, горечь постарался проглотить теребящую, пообещал про себя и себе стать не меньше оталантенным. Ваня молчал жалел об общении утраченном и внезапно прервавшемся. Ваня молча смотрел на улыбку увековеченную и сквозь годы простирающуюся, понял, что жизнь не вечна, а утраты лишь начинаются. День похоронами растревоженный закончился скомкано, как лист бумаги пустой специально в корзину выброшенный, пробелами одними испачканный. Жизнь, раскрасневшись от тепла и водки, дальше пошла, покачнувшись, оставляя за собой следы воспоминаний на песке свежестёршиеся.
Спи, Лариса Ивановна, всем на одной и той же конечной выходить.
Ваня преисполнился уверенности, что никуда он талант свой не отпустит, от пути творческого не отступит, пусть хоть и уже в лице коммерческого директора работает в коммерческой структуре, достигая коммерческих результатов. Искусство, творчество – это то, что внутри, не снаружи балластом ненужным по бокам бьёт. И Ваня чувствовал силу свою в словах, которые рождались у него внутри и стремились наружу. Вот именно сегодня возьмёт себя в стальную хватку и поедет на Арбат, исполнит песню, которую так долго извлекал из себя на бумагу. Можно долго собираться, рассчитывать, просчитывать, прикидывать варианты, предугадывать будущее, искать узкие места, вычислять все возможные варианты развития событий, внимательно осматриваться по сторонам, прислушиваться к каждому шороху, замечать каждую пылинку, подвергать всё объективному сомнению, выносить на общее обсуждение, слушать людей, которые собрались вокруг, собирать миллионы мнений, копаться в них, словно добросовестный аудитор, стараться вынести выводы и суждения, сделать умные умозаключения, получить где-нибудь новых знаний, да побольше, ведь сколько их человечество накопило, искать мнения по просторам интернета, среди друзей и близких, родственников. Хватит. Слушать себя нужно в первую очередь. Изнутри слушать, а не шёпот губной. Действовать нужно как можно быстрей и стремительнее. Если бы в этой жизни всё подвергалось чёткому просчёту, то жизнь была бы предсказуема и понятна. Но ведь это не так. Нужно брать и делать! Брать гитару и ехать на Арбат! Да, страшно. Да, хочется закрыть глаза и куда-нибудь спрятаться. И что тогда? Тогда останутся ненужным мусором на бумаге старательно выведенные законы, закономерности, правила, теоремы, догадки, предположения. Кому они нужны? Жизнь и без них справится. Действуй!
Ваню подстёгивало осознание того, что в их семье больше никто к творчеству не причастен, что некому передать эстафету было тёте Лоре, кроме как ему. Это большая ответственность. Что если не справится? Если всё время искать какие-то вопросы и оправдания, то время попросту закончится. Если всё время сомневаться, то сомнения одолеют, так как они сильнее, так как они массивнее, потому что они тяжелее. Нужно уметь нести ответственность, какой бы тяжёлой она не была. Хотя ответственность в принципе лёгкой быть не может. У Вани теперь появилась дополнительная. Что толку копить своё творчество и убирать его в стол? Кому оно нужно тогда? Что? Тебе самому? Как бы не так! Мы проживаем каждый свою жизнь по-своему, видим её под разными углами. Результат творчества – это ещё один угол, под которым видна реальность. Так пусть посмотрят окружающие, пусть оценят, пусть возьмут себе и воспользуются в своей жизни, под своим углом. Ведь кому-то это может быть необходимо. Ведь вполне возможно, что кто-то ждёт именно тобой написанные строки. А может быть эти строки как-то по-другому зазвучат в сердцах и душах! Не думал? Подумай!
Творчество находит отклик где-то внутри, даже в самой зачерствевшей, загрубевшей, почерневшей, отупевшей и иной -шей душе. Именно поэтому до сих пор читают книги и ходят в театры на спектакли. Человек может сам определить ценность искусства. Ему нужно всего лишь послушать себя. Но как же много вокруг голосов! Перебивающих друг друга и несущих единственно верную правду! А правда она одна – внутри каждого человека. Нет никаких правил, по которым должно оценивать творчество. Не должно быть. «!дёрепан модаз» – вот каким должен быть девиз истинного искусства. Можно всё – и даже задом наперёд.
!овтсечровт етищИ .арес ималиварп с он ,анжолс ливарп зеб ьнзиЖ .косарко хикясв енв теувтсещус акнанзи амас а ,уксарко ьтадирп тежом кеволеч окьлоТ .гурков еещядохсиорп яавытичу он ,макзаксдоп оп ен ,умомас онжун ёе ьтавижорп и ьнзиж ьтавовтсвуЧ ?язьл каК ?онжом как А .язьлен как ,тюанз ,агурд гурд яавибереп ,гурков есВ .ишуд акнанзи отэ – овтсечровТ .ытевос еынталп и еынталдсеб ишу в яавичуркв ,теяногоп мокинтевос екинтевос ан кинтевоС .ьтавадто ьтаминирп ьтапутсоп ьтавовтсвуч ьтадартс ьтарги ьтасип ьтировог ьтиж онжун ен как ,ьтазакссар ястюаратс йоберепан гурков есВ . ястиварн ен или ястиварН .укнецо юунневтсбос ьтад ,оньлетяотсомас ьтинецо ииняотсос в кеволеЧ .ьтавызаку еварпв ен откиН
Ваня так долго копил творчество в себе, что настало время освобождения. Пусть это освобождение наблюдают совершенно случайные и абсолютно незнакомые люди. Намного проще разлиться весенней рекой перед неизвестными, чем открыться близким. Ваня практически себя уговорил, нужно было только взять в руки гитару, доехать на метро до Арбата, пройти где-то до середины улицы, достать гитару, положить сбоку кейс, не перед собой, чтобы не думали, что за деньги, хотя в этом нет ничего зазорного и предосудительного, перекинуть через плечо ремень, глубоко вдохнуть, и… Потом шквал аплодисментов, всеарбатское признание, сотни заинтересованных, остановившихся и снимающих на свои телефоны, из разных городов и стран, куда долетит его песня.
!дёрепан модаз
Долой все предрассудки и условности! Душа требует! Слушай себя! Ты справишься!
– Ты думаешь он справится?
– А? – Антон залип в телефоне, сидя рядом с Ромой Черных и ещё двумя друзьями за столиком на четверых, на побережье Пироговского водохранилища, куда они приехали походить на яхте под парусом, походили, теперь сидели на веранде и ждали, пока принесут их еду, есть хотелось жутко, никто из них друг с другом не разговаривал, все зависли в телефонах, Антон тщательно накидывал фото и текст в пост социальной сети, чтобы поскорее его разместить, поделиться с друзьями тем, как он проводит выходной день в кругу своих друзей. – Кто справится?
– Ваня Иванов, – Рома сам только несколько десятков секунд назад вынырнул из написанного поста с фотографиями и подписью: «Круто с друзьями откатали!». – Думаешь справится на должности коммерческого?
Антон быстро отпечатывал пальцами с обеих рук, современный македонский приём. Да справится Ваня, должен справиться. Антон строил свою команду. Он хотел построить большую компанию, лидера рынка, интегратора с большим именем, непререкаемым авторитетом, большим количеством сотрудников и филиалами по стране. Для этого нужна команда. Ваня много чего делал в компании, много чего строил и создавал. Например, та же автоматизация внутренних процессов его заслуга. Развитие печатного направления – тоже его заслуга. Он должен справиться. Он знает компанию изнутри до мельчайших подробностей. Если не он, то кто?
– Думаю, что справится, – на лице Антона блуждала улыбка, потому что уже появились комментарии к посту, на которые он сразу отвечал. – Какие варианты?
– Нет их, наверное, – хотя по мнению Ромы и Вероника могла бы подойти, смогли бы своим костяком полностью управлять компанией, не осталось бы пустых и неизведанных офисных мест. Но Рома всегда соглашался с Антоном, ведь он генеральный директор.
Антон – человек действия. Не нужно размышлять – нужно делать, пробовать, рисковать, окунаться с головой в новое. Иначе этот мир не исследовать. Нужно совершать ошибки. Он иногда начинал разбор ошибок такой фразой: «Мы купили себе опыт. Сколько он нам стоил?». Ко всему нужно относиться проще, чем относятся все люди вокруг. Ошиблись? Ну и что? Что-то не получилось? Ну и что? Он столько коммерческих директоров уже перепробовал извне, что они дали? Что-то едва уловимое. Сможет ли дать что-то Ваня? Уже дал. Пусть попробует, ведь хуже точно не будет. Антон всегда был в курсе всех происходящих событий в компании, поэтому чего-то сверхъестественного произойти точно не могло.
– Просто помочь нужно будет ему, – Антон заблокировал экран телефона, посмотрел куда-то вдаль на Пироговское водохранилище, которое было усыпано парусниками разным габаритов, яхтами, катерами, прочими какими-то судами. – В любом случае, держим руку на пульсе.
– Держим на пульсе, – Рома всегда этим занимался, знал все сплетни и гуляющие шёпотом новости, всегда их приносил Антону, потому что генеральный директор должен знать, что происходит в компании, должен всё слышать и ничего не упускать, уж Рома ему поможет.
Антон всю следующую неделю не собирался присутствовать в офисе по причине вылета на партнёрскую конференцию в Сочи. Как раз будет проверка боем для Вани. Его календарь был забит под завязку событиями на три месяца вперёд. Он не может в таком режиме ещё осуществлять и оперативное управление компанией. Антону в принципе текучка была скучна. Вот идеи генерить – это другое дело. Антон занимался этим всё время – новые продуктовые направления, новые заказчики, новая мотивация для менеджеров по продажам, переезд в новый офис, новый руководитель отдела ИТ. Всё вокруг должно быть новым. И думать нужно только новые мысли. Ездить на встречи с высокими чинами и решать вопросы, обсуждать проекты, разрешать трудные ситуации, сметать сомнения, приносить уверенность, всегда быть на позитиве, всегда рассказывать о новых возможностях.
«Я – траблшутер», улыбаясь называл себя изредка Антон.
Вера, его жена, работает и работала, да и будет работать, только в международных компаниях. Потому что российский бизнес – это как Африка для всего мира, всего лишь третьесортная страна. Они не так давно поженились, но так редко видятся. Антон даже переживает по этому поводу. Периодически. Изредка. Его захватывает постоянное движение, драйв, адреналин, он ради этого и живёт, благодаря этому зарабатывает, благодаря этому они путешествуют, много путешествуют. Да и Вера всё же понимает его, потому что сама работает в сфере ИТ-технологий, всё прекрасно видит и отдаёт отчёт в том, как нужно работать, чтобы зарабатывать деньги, а ведь они решают все жизненные вопросы, не стоит их недооценивать. Антон каждый год пишет себе амбициозные планы по достижению разных достижений, выраженных в каких-то цифровых показателях. Например, войти в топ-10 интеграторов России. Например, увеличить оборот до 5 миллиардов. Например, открыть филиал в Санкт-Петербурге. Столько разных планов! Нужно двигаться ещё быстрее, чтобы все успеть осуществить. Вера поймёт.
– Я тебя понимаю, – Настя уже тридцать минут разговаривала по телефону, а точнее слушала какие-то то ли оправдания, то ли угрозы, то ли предостережения, то ли претензии от Коли, своего бывшего мужа. – Но больше не хочу разговаривать.
Насильно оторвала от уха телефон, ухо раскраснелось и горело (Коля, вот что ты за человек? Почему так сложно перестать мне названивать, почему так сложно встать и уйти достойно, как мужчина, почему нужно вот всё это мне сыпать, ведь попросила поставить точку, не запятую, не точку с запятой, а точку, а значит всё, мы больше друг друга не знаем, но все мужики такие, начинают какую-то белиберду, и так сделал мне больно, ничего не понял, когда стучалась в твои закрытые душевные двери, не хотел меня слушать, а вот теперь захотел, а теперь я не хочу, и не буду, я буду жить так, как хочу, и в этой системе координат больше тебя нет, послушаю Земфиру, накушаюсь зефиру, запью я всё винищем, и лягу с рёвом спать, понял?), будто кто-то вспоминал или материл, или всё одновременно. Они с Колей развелись. Окончательно. Нужно скорее перелистывать страницу номер 238, чтобы началась новая глава, где будут новые герои, в новом сюжете, без отсылок к прошлому. Теперь весь мир открыт – делай что хочешь, живи как хочешь, думай что хочешь. Просто дыши. Здесь и сейчас, в этом самом дне, в эту самую секунду, ведь жизнь неповторима – лови каждый её миг. У Насти было внутри наконец-то, спустя долгие месяцы, спокойно. Больше не рвались наружу раненые стихотворения ранними снегирями, не вибрировала истерзанная душа в написанных строках, не саднили растерзанные до крови раны, затянувшиеся и превратившиеся в шрамы. Настя дышала жизнью каждую секунду.
Настина экспериментальная группа крепла, люди приходили и не уходили, делились своими переживаниями (понял, Коля? Делились! И старались найти выход из сложившейся ситуации, а не обвиняли весь белый свет в несправедливости, потому что обвинить проще всего, потому что быть обиженным проще всего, примерять на себя роль жертвы и успешно её исполнять проще всего, а вот что-то построить, в чём-то признаться, объективно оценить, всё это удел сильных, но не тебя, Коленька, иди дальше со своими цифрами обижайся, поправляй очки на переносице, моя жизнь переносится, туда переносится, где не будет ураганов, вырывающих всю жизнь с корнями, а будут обычные штормы и штили, куда бы не плыла, должна быть собой, и буду собой, буду с собой, не с тобой, пока, нерадивый Коленька), пропускали свои переживания через призму своего творчества – стихотворения, рассказы, картины, песни, вязаных кукол. Творчество и есть душа – самая настоящая, без прикрас, уметь всё это вытащить наружу, значит, суметь увидеть себя, понять себя. К сожалению, творчество не может быть эмоционально устойчиво, потому что в противном случае никакого творчества и не было бы, существовала бы только холодная рациональность, незыблемый фундамент, который построен на вычислениях и доказательствах.
Настя захотела позвать в свою группу того странного и пока неизвестного Ваню, который ей зачитывал своё стихотворение. Что-то есть в этих строчках, его рассуждениях. Но должно пройти время, она посмотрит, как пойдёт его терапия, если она пойдёт, потом станет понятно, стоит его звать или нет. А то, как всегда, она поспешит, сделает какие-нибудь свои выводы, потащит человека туда, куда он не готов, проходила всё это Настя на заре своей деятельности психологом. Расскажите, что такое одиночество? Это когда просто ничего не хочется. Ведь верно подмечено. Интересно, он что-то ещё писал? Или пишет? Насте было бы интересно почитать, она всегда охотилась на слова и обороты, недаром так влекло её получить образование филолога. Она порой перечитывала свои стихотворения и удивлялась некоторым метафорам, сравнениям, каламбурам, оксюморонам, метонимиям, синекдохам, антономасиям, катахрезам, прочим формам и тропам: «Неужели их написала я?», удивляясь построенным в слова и словосочетания буквам. До безупречности ей далеко, нужно ещё оттачивать своё мастерство, но она уже научилась отдавать своё творчество, делиться им, от этого становится внутри хорошо, люди тоже оценивают, кому-то так же становится хорошо внутри. Хорошо, когда всем хорошо. Разве не в этом смысл?
– И вот в чём смысл? – Родион сидел на кухне, перед ним стояла целая кружка только что заваренного кофе, а напротив него сидела за столом Марина, его девушка, с которой они жили вместе уже целый год, он собирался в ближайшем будущем ей сделать предложение. – Почему именно Ваня Иванов? Как он смог стать коммерческим директором? Я знаю как – он дружит хорошо с Семёновым, поэтому и получил эту должность. А я тоже уже давно готов стать руководителем – работаю в компании 3 года, время подошло, так? – Марина молча его слушала, не встревая даже в паузах. – Так. Я готов стать руководителем. Я соберу команду, буду вести эту команду в бой, рассказывать, как нужно продавать, буду их контролировать, буду устраивать какой-нибудь тимбилдинг, будем ходить в какой-нибудь бар после закрытия месяца или проекта. Так?
У Марины на словосочетании «будем ходить в какой-нибудь бар» изогнулись брови, но рот и связки остались непоколебимы. Сходил уже Родион в бар, так сходил, что у него рабочий ноутбук возле подъезда забрали какие-то гопники, хорошо, что денег не было с собой. Ходок тот ещё, но пусть пофантазирует.
– Так! Да, я не знаком так близко с генеральным директором, но у меня же может получиться, правильно? – Родион немного дольше затянул паузу, но Марина продолжала молчать. – Малыш, почему ты молчишь?
– А что я должна сказать? – обет молчания нарушен, связки со скрипом зашевелились.
– Ну хоть что-нибудь, я же с тобой делюсь переживаниями, своими желаниями и стремлениями.
– Говорить – не делать, – хотя Марина готова была сказать менее цензурную версию, почему-то сейчас не было желания для какого-то диалога, странно, хотя какое сегодня число?
– Смысл-то не в этом, – Родион отпил всё ещё горячий кофе, обдав нёбо и горло кипятком. – Ох как я хватанул! Смысл в том, что кто-то получает вообще не понятно, за что кому-то какие-то привилегии и должности, а кто-то прилежно трудится, но его труд не замечается и не оценивается по заслугам. Я же прилежный работник, стараюсь, всё делаю правильно, усердно. Я стараюсь изо всех сил. Почему же мои старания так не оцениваются? Я же всё делаю правильно, отрабатывают все задачи с заказчиками, помогаю им во всём. Так почему? Почему меня не сделали руководителем? Хотя, может, сделают? Может быть, Ваня создаст новый отдел? Позовёт меня, я буду готов, и тут же начну руководить. Кто будет руководителем иначе? Разве принципиально?
Теперь Вероника принципиально будет саботировать работу в офисе. Как этот Ваня вообще всплыл в голове Антона? Она должна была занять это место! Ведь так хорошо шло – замуж за Рому, назначение руководителем, создание нового отдела продаж, расширяющаяся власть, которая позволяла решать любые рабочие вопросы быстро, приоритетно, беспрекословно. Ничего, она сможет дождаться, сможет пережить этого выскочку, их семейный союз намного крепче, чем этот Ваня. Расстановка сил ещё может поменяться, Иванов Иван может оступиться и упасть, а Вероника сможет помочь не встать. И будет рядом в момент падения. Антон увидит это падение и примет правильное решение. Ничего страшного, что придётся потерпеть. Вероника и не такое в жизни переносила. Рома рассказал, что предложил Антону, когда они ездили на Пироговское отдыхать, назначить Веронику на должность, Антон ответил, что уже принял решение, что его озвучил, что отменить его не может, хотя идея стоящая, над ней можно было бы подумать, в компании есть куда расти, будут ещё должности, не хуже коммерческого директора, даже лучше, Вероника точно пойдёт вверх по карьерной лестнице, вне сомнений, так что нужный час настанет. Рома молодец, почву прощупал, теперь нужно эту почву вспахать, удобрить, засеять, поливать и ухаживать, чтобы всходы превзошли все возможные и невозможные ожидания. Да! Ваня ещё увидит, как на самом деле нужно работать, что на самом деле из себя представляет власть. Она съест его и не заметит. Пока же можно расслабиться и наслаждаться крепнувшей властью руководителя отдела и статусом жены лучшего друга генерального директора. Так приятно просыпаться во столько, во сколько хочется, не торопить себя и события, растягивать утренние часы в приятном и неспешном пробуждении. Так приятно скидывать все поступающие задачи на эту податливую Ксюшеньку, которая старается изо всех сил понравиться, не ошибиться, быть нужной, готова эта Ксюшенька на всё ради спокойствия жены заместителя генерального директора, не скажет ни одного словечка Ксюшенька поперёк волевого решения Вероники. Так приятно раздавать задачи новым сотрудницам и чувствовать, как они безмолвно заглядывают ей в рот и ловят любой осколок слова. Так приятно не отчитываться никому, только некоторыми вечерами, сидя за одним столом с семьёй Семёновых вскользь обговаривать жизнь офисную и хвалиться своими достижениями, а в ответ видеть и слышать одобрение. А ты так можешь, Ванечка? Вероника знала, что не сможет. Он за одним столом с генеральным не ужинает в семейной обстановке. Антон сможет принять правильное для Вероники окончательное решение, пусть и не сегодня.
«Антон это окончательное решение
?
привет»
в сети
Андрей Орлов ехал в такси на вечерний хоккейный дружеский матч. Он был удивлён, когда Антон попросил его уйти из компании. Что его не устроило? Андрей на растерянном автомате согласился и в тот же день ушёл, но теперь его стали одолевать сомнения, что решение было принято объективно. И денег даже не заплатил. И Андрей их даже не попросил. Нужно выравнивать ситуацию. И поскорее, пока всё не забылось. Зря что ли полгода работал за голый оклад? Вер из май мани?
«Привет. Мы же вроде решили
Нет?»
в сети
Что мы решили, Антон? Вотевер. Андрей всегда уходил из компаний с парашютом за спиной, да с таким, который мог позволить не работать и не думать о работе почти год. Он, конечно, понимал, что небольшой и частный российский бизнес — это не корпорация, но всё же. Андрей не был уверен, что захочет возвращаться в такого размера бизнес, но деньги точно нужно как-то выбить, потому что как-то некрасиво получается.
«Компания заработала со мной 90 миллионов за полгода»
в сети
Мани фор мани? Не так ли, Антон? Андрей решил выдержать паузу.
Антон прочитал полученное сообщение, глубоко и тяжело вздохнул. Почему нельзя нормально разойтись? Не получилось – иди дальше. Зачем ворошить и писать какие-то нелепые сообщения. Что вот ты, Андрей, сделал для заработка 90 миллионов? Если они вообще есть эти миллионы. Антон не любил расковыривать подобным образом ситуации, его всего переворачивало и выворачивало. Можно же проще. Почему люди такие неблагодарные? Взял его на работу, когда у него кризис семейный был в пике. Пришёл, как побитая собака, готовый на любую работу. Платил Антон всегда и всем без задержек. К тому же, у Андрея был существенный оклад. А теперь ещё денег хочет?
«И что ты хочешь?»
в сети
Мани фор мани, Антон!
«Причитающуюся часть»
в сети
Антон выдохнул и стал жёстко отбивать по экранной клавиатуре пальцами.
«Какую именно?
У нас с тобой был проект
Он ушёл в минус
Не вопрос»
печатает…
«Я вместе с тобой подписался»
печатает…
«Минус совместно получили»
печатает…
«Но о каких деньгах речь?
Я не видел этих миллионов
Про которые ты говоришь
В команду ты не вписался
Хотя я говорил
Андрей
Нужно играть в команде
Которую я построил в компании
И компанию тоже я построил
Ты захотел посвоему»
печатает…
в сети
«как то некрасиво получается»
в сети
Андрей чувствовал обиду. И упущенную выгоду. Щит хаппенс. Никогда больше не пойдёт работать в маленькие компании. Не нужны они ему.
был(-а) в 18:43
Ваня был готов к выходу из квартиры. Гитара лежала в тёмном и тесном кейсе, песня лежала в светлой и бездонной голове. В виски отдавал пульс. Только на правом виске проступила синеватая вена. Будто вздулось русло от весеннего половодья. На самом деле русло вздулось от растаявших ледников переживаний. Пальцы на руках предательски налились потом, облипли, почти слиплись. Это всего лишь волнение. Ваня понимал. Но что мог сделать? Только поехать. Вперёд. Нельзя оборачиваться назад. Нельзя останавливать себя. Он обещал тёте Лоре. Пусть не лично, а только про себя и в пустоту. Но обещал. Он рассказал психологу. Она посоветовала спеть. Как её зовут? У Вани вообще отличная память на лица и имена. Волнение жестоко избило память. Ваня взял в руку кейс. Тяжёлый. И в метро будет неудобно. Может на машине? В центр? Это не серьёзно. Нужно ехать на метро. Нужно переложить гитару. Гитара радостно прыгнула в руки. Не сейчас. Ещё рано. Обратно в темноту. Только не так тесно. Что о нём подумают? А если увидит кто-то из коллег? Коммерческий директор играет и поёт под гитару на Арбате. Пошли все прочь! Пошли вон! Убирайтесь! Не на паперти же? Рука не протянута. А если бы была? Ничего нет зазорного. Или есть? Нужно успокоиться.
Ваня многого добился в Москве – есть отличная работа, на которой дела идут вверх, карьерная лестница ещё не закрыта, до чердака далеко, он получает хорошие деньги, не думает о том, что поесть, где достать воды, где переночевать, купил себе квартиру, пусть не огромные царские палаты, пусть не в центре и даже не в пределах третьего транспортного кольца, но за аренду не платит, за ипотеку не платит, купил машину, дорогую, иномарку, за которую тоже никому ничего не должен, ни кредитов, ни займов, всё сам, своей головой и своими руками. Финансовая обеспеченность позволяет чувствовать себя свободным. Но разве счастливым? Разве удовлетворённым? Взять хотя бы того гармониста, возле светофора, в кепке и бледных усах. Да он так пальцами отплясывал по клавишам! Вот у него на лице было видно счастье. Странное, но счастье. Скорее даже гармония. А вдруг этот гармонист тоже какой-нибудь директор? А ему всего лишь нравится так стоять возле светофора по утрам и встречать не выспавшихся людей с утра задорными мелодиями дискотек прошлых десятилетий? До этого гармониста никому никакого дела не было. Даже не остановился никто. Вдруг и на Арбате так же? Что с того? У Вани песня, а не затасканные временем и чужими руками мелодии. Это же разные совсем произведения. В любом случае он не узнает результата пока не выполнит действие. Нужно действовать! Дверь захлопнулась. Тринадцать этажей вниз. Гитара радостно подпрыгивает за спиной. Ура! Мы едем!
Хотя быть похожим на странного гармониста проще. Никто не оценивает. Плюс большого города в том, что плевать на чужое мнение. Слишком много вокруг людей. Слишком много мнений. Никто никому ничего не говорит. Это не маленький город, где вся жизнь на виду. За это Ваня любил столицу. Здесь можно быть собой. Здесь нужно быть собой. Ему остался всего один шаг. Спеть свою песню. На работе он показал и доказал, чего стоит. Но разве это чего-то стоит? Что-то настоящее всегда внутри. У него – это песня. Их были десятки. Ваня их похоронил в той самой папке. Эксгумацией заниматься не в его планах. Появилось что-то новое и стоящее. Он чувствовал. Ваня хотел поделиться. Нужно поделиться. Иначе зачем? Попасть под колёса поезда можно хоть завтра. Бедняга музыкант так и попал. А что с его песнями? След хоть какой-то остался? Кроме кровавого. Слишком кроваво. Ведь и у него были планы. Были мысли. Были тексты. Или чужие измызгал? Творчество такое же хрупкое, как и тело человеческое перед тоннами металла. Мир может переехать и не заметить. А позвоночник уже перебит. Никак не встать. Вот и музыканта не стало. Поезд даже не поморщился. Мир тоже не поморщился. Смял песни. И на мусоросжигательный. Только пеплом в землю и дымом в небо. Но внутри же огонь горит. Пылает пламя и ревёт. Языками длинными облизывает душу. Заставляет вырываться наружу. Ищите творчество! Оно позволяет ощутить жизнь. Настоящую. Не выхолощенную и прилизанную, как в небоскрёбах столицы. А настоящую. В затерянных домах на затерянных тупиковых улочках в густом центре. Может быть, тот музыкант тоже приезжал на Арбат? Может быть, он отпускал на волю свои песни, как голубей? Может быть, и тогда он собирался на Арбат? Творчество толкает. Вопрос в том – куда? В подземный переход. Сквозь снятые стеклянные двери. Сквозь поставленные стеклянные турникеты. Сквозь останавливающиеся двери вагонов электропоездов.
Так мало людей. Все выбрались из-под земли. Сидят дома. Сидят в парках. Сидят в кафе. Ищут развлечения. Шелестят страницами социальных сетей. Щелкают переключателем видеороликов. Ищут. Ищут новое и интересное. Ищут захватывающее. Ищут смешное. Ищут кричащее. Ищут вызывающее. Вагоны под ногами шатаются. Или это Ваня шатается? Так неуклюже. Как Мартин в доме Руфи. Моряком прошёл по полу. Руки держали гитару. Боялись руки. Потели пальцы. Сжимали горло гитаре. Если бы могла, то хрипела в темноте. Струны сжаты. Как связки. Ни пискнуть, ни крикнуть не может. Как ходят музыканты в метро? Или электричках? Держат баланс. Вестибулярный аппарат хороший. Перекрикивают громыхание колёс. Выбирают специально короткие песни. Чтобы хоть что-то уронили в копилку. Главное голос не сорвать. Ведь нужно хорошо напрячься, чтобы перекрыть шум. И струны не порвать. Нужны всегда запасные. Ваня расслабил пальцы, чтобы ненароком не порвать. Проверил в кармане запасной комплект. Лежит, ждёт, не дождётся. Не дождётся. Пальцы ослабили хватку. Пульс упрямо бился дятлом в висок. Перенапряжение перенапрягало. Нужно успокоиться. Вдох. Выдох. Это всего лишь песня. Да, писал долго. Да, самому понравилась. Да, что-то стоящее. Да, должны оценить. Да, оценят. Душу бы не порвать вместо струн. От всех переживаний. Слишком сильно рвётся наружу.
Настя! Вот как зовут психолога. Меня не зовут – я сам прихожу. Детская гордость. Это Ваня сам к Насте пришёл. По собственной воле. Или не по собственной? Как посмотреть. Выслушала полностью. Стихотворение послушала, даже оценила хорошо. Как он вообще смог его вслух? Творчеством нужно делиться. Психолог – это только фонарик. Рукой нужно работать, чтобы что-то найти. Будто в темноте на ощупь. Главное, чтобы пол не закончился. Под которым будет бесконечная пустота. Он обязательно к ней сходит ещё раз. Обязательно споёт песню. Потом сходит. Что происходит внутри? Откуда вообще все чувства и эмоции выплёскиваются? Где этот кипящий котёл? Сделайте огонь тише. Чтобы разварилось. А нужно, чтобы кипело! Кипело и выкипало! Расплёскивалось и выплёскивалось! Никаких тише! Спасибо, Анастасия. Тоже приложила свою руку. Чтобы закипело. В нашей стране не любят психологов. Потому что не считают семя сумасшедшими. А жить кто-то умеет? Ходят вслепую. Бьются лбами о стены. И матерят государство за то, что стены эти построило. Глаза не нужны, потому что привыкли душой нараспашку. Так, чтобы меха на баяне в клочья разлетались. На зависть соседям.
Ваня проверил текст песни. На месте. Несколько раз прогнал. Не запнулся. Не споткнулся. Нужно доводить до автоматизма, чтобы никакие внешние факторы не мешали. В пальцах зашевелился медиатор. По джинсовому шву вместо струн. Шеста четвёртая пятая. Шестая четвёртая пятая. Все струны на месте. Аккорды простые. Их всего три. Ничего сложного. От слова совсем. Где-то позади остались три разноцветные ветки. Жёлтая салатовая синяя. Позади остался решающий шаг. Теперь никуда не убежать. Но можно развернуться? Нет! Столько обещаний! Их нужно сдержать. Обязан сдержать. Толчками тело на поверхность. Гитара подгоняет хлопками сзади. В обратном порядке. Сквозь двери вагонов электропоездов. Сквозь поставленные стеклянные турникеты. Сквозь снятые стеклянные двери. Сквозь оставленные стеклянные двери. Сквозь подземный переход. Пальцы тряслись и потели. Бледнели и холоднели. Отвратительно липли друг к другу. Постоянно вытирал о джинсы. В подземном переходе какая-то группа отыграла. Запихивала в тесноту кейсов уставшие инструменты. Лица серьёзные. Никто на Ваню не посмотрел. Не кивнул приветственно. Водители автобусов и маршруток рукой приветствуют. С музыкантами так не работает. Видимо. Музыкант! Да он же коммерческий директор! Никакой не музыкант. А кто сказал, что коммерческий директор не может быть музыкантом? Кто сказал, что музыкантом можно быть только если с серьёзным видом собираешь свои музыкальные инструменты? Кто сказал, что Музыкант должен себя подтверждать дипломом?
Пройдя подземный переход, Ваня увидел ещё одну группу, пока отдыхающую и не звучащую, а только разговаривающую и смеющуюся. Кто они на самом деле? Музыканты? Дизайнеры, программисты, менеджеры по продажам, администраторы, продавцы, консультанты, инженеры, руководители, акционеры, безработные? Какая разница? У каждого из них есть душа. У всех что-то просится наружу. Вот и отпускают. Двери открываются – следующая станция «Жизнь». Вокруг столько людей. Все сбежали из метро. Гуляют под тёплым солнцем. Слушают себя. Слушают других. Останавливаются возле групп. Группами идут дальше. Пальцы неслышно и предательски запищали, усиленно потея. Представь, что вокруг метро. Под открытым небом. Среди жилых домов. Пассажиры в своих наушниках. Громыхают железные колёса. Нужно их перекричать. Тот парень под электричкой не смог их перекричать. Или смог? Они его задавили. Раскатали, не моргнув глазом, как монетку, положенную на рельс. Пой громче. Чтобы никакие стальные колёса не смогли задавить. Чтобы твоя песня взлетела туда, откуда упали все звёзды. Ваня съёживался среди праздной толпы. Нет! Расправься! Не нужно быть смятой бумагой! Не нужно быть спущенным воздушным шариком! Нужно ощутить себя Мартином! Чтобы как слон в посудной лавке. Это все они вокруг маленькие и беззащитные. Как учили на тренингах? Нужно представить, что все вокруг голые. А ты одет. И песня пусть льётся прочь. По всем этим оголённым телам. По всем забитым головам. Залезает непрошено в уши. Это они все нелепы. Хоть кто-то из них написал песню? Приехал на Арбат, чтобы спеть? Они потребляют. Да, критикуют. Да, ненавидят. Но и любят.
Стоп. Ваня остановился. Люди шли мимо. Кто-то бросал на него взгляды. Большинство держали курс прямо. Вдруг стало бесконечно тихо. Тишина звенела фоновым шумом усилителя. С плеч будто не чехол сняли, а упал мешок с мукой. Сразу так легко. Молния затрещала. Почти как летняя. Выскочила гитара из живородящего чехла. Гриф в порядке, не задушил. Прыгает от счастья на руки. Ремнём огибает шею и ложится на левое плечо. Где все люди? Упали вниз. Небо такое чистое. Ни одного облака. Даже намёка нет. Сухо шаркнули подошвы. Будто сейчас нужно выполнить становую тягу. Ноги на ширине плеч. Колени согнуть. Пальцы не прекращают потеть. Зато скользить по грифу будут. Главное, чтобы не соскользнули. Сердце бьётся сумасшедше. Колотит отчаянно по рёбрам. Стучит копытом. Подобие звезды по образу окурка, прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши… Мой бедный друг, из глубины твоей души стучит копытом сердце Петербурга. Выпусти меня отсюда. Песни Александров запрыгивают медными всадниками на мозг. Это же не Питер! Это Москва! Не сейчас! В правую руку прыгает шероховатый медиатор. Не выскользнет. Если что дальше пальцами. Будут ошибки – не останавливайся. До конца. Никаких сбоев. Левой рукой по ладам. Скользя по струнам. Вроде не соскользнёт. Что за тепло в теле? Адреналин? В висок тоже кто-то стучит со всей силы. Мозг. Напоминает о себе. Текст песни? На месте. Точно не вылетит? Точно. Гитара настроена. Точно? Медиатором с шестой на первую. Точно. Упавший ре.
Нет никого вокруг. Будто генеральная репетиция. На стадионе. Вступают сначала виолончели. Медленно. Грузно. Основательно. Выводят виолончели незамысловатую линию. Ударные. По тарелкам. Придать немного очертания одинокой смычковой линии. Дальше басы. Подключается бас-бочка. Скрипка выводит соло. Полноценно вступает барабанная установка. Соло-гитара. Одновременно ритм. Мелодия шумит морем над стадионом. Он пока пустой. Заполняется только музыкой. Звукорежиссёр добавляет громкости. Звук отскакивает отовсюду. Бьёт вверх. Бьёт в ответ куда-то в грудь. Прямо в сердце. Прямо в душу. Непроизвольная улыбка. Непроизвольно волосы на руках встают. Чтобы посмотреть. Виолончели тянут всю мелодию вверх. Туда, где звёзды. Слышно? Сейчас услышите…
Звёзды! Слышите вы меня?
Там, среди пустоты?
Я душу позволил бы выменять
Но то, чтобы быть как вы!
Звёзды!!! Ору я отчаянно,
Глотку криком садня!
Я! Судьбой не одаренный
Крыльями. Может не зря?
Ноги мои столь упрямые
Держат меня на земле,
Там, где когда-то не знали мы,
Что можно тянуться наверх.
Звёзды! В ответ мне молчание
И режет мерцание взор.
Жду, когда спрыгнет нечаянно
Вниз точка в небе ночном.
Звёзды! Уж лучше б не видеть вас!
Взглядом покинуть навек.
Пусть дрогнет больно внутри душа,
Но забуду ваш призрачный свет!
Звёзды! Смотрите, я падаю!
Сил не найдётся взлететь
К вам. Мои ноги упрямые
Держат меня на земле.
Завершающий круг из трёх аккордов. Руки куда-то дальше пошли. Новые аккорды. Высокие. Дерзкие. Неожиданные. И слова неизвестные. Подкатили комом. Просятся срочно выйти. Ну и пусть!
И, увы, нам не добраться
До недоступной высоты.
Звёзды могут улыбаться
Так, что им верим мы!
Завершающий перебор. Ушла соло гитара. Поклонилась скрипка. Вымотанные виолончели. Как качели. На паре нот. Бас в несколько шагов. Барабаны ушли в тень. Тарелки доигрывают. Ритм ещё тянется. Ещё немного. И… Точка. Стадион снова затих. Только сверху голубое небо. Ласково гладит по голове. Тишина над десятками тысяч мест. Они оживут. Только потом.
Звуки ворвались в мозг, словно овации после спектакля – близкий, но далёкий шум машин, хлопанье дверей, цокот каблуков, шарканье подошв, многоголосье голосов, голосящих друг над другом, друг за другом, друг перед другом, где-то вдалеке сирена, хлопают крыльями голуби, которых спугнули с карниза окна, кто-то сигналит клаксоном. Ветер забегает в раковину ушную, перепутав с морской, колокольчик у входной двери в аптеку испуганно звякает, кто-то громко и на непонятном наречии кого-то окрикивает, раздаётся дружеский шлепок по спине, слышны звуки той самой группы в начале Арбата, откуда-то из-за угла звучит саксофон, странная цирковая музыка вкрадывается на цыпочках, кто-то сильным голосом приглашает в дом великанов, предлагают настойчиво сфотографироваться, зачем-то Лену зовут через всю улицу. Так много всего. Но нет аплодисментов.
Ваня оторвал свой взгляд от пустого и благодарного неба – мимо всё так же шли люди с такими же лицами, как и две, три, восемь, десять, сорок минут назад, о чём-то эти люди разговаривали, бросали редкие и мимолётные взгляды на Ваню. Но никто не стоял ни в каком ни полукруге, ни в кругу, ни вокруг Вани. Люди шли себе и шли, говорили и разговаривали, весь Арбат был для них сплошным радио, которому подпеваешь, если песня попадается знакомая. А что-то незнакомое не цепляет. Где-то в нескольких десятках метров от Вани взорвался припев в толпе: «Оууууоооооо-иии-яйаааааа-ииии-ёйооооооой, батарейка!» И вроде всё, как всегда. Знакомая песня на радио. И вот её даже Ваня сейчас инстинктивно готов подпевать. А вокруг тишина. И её нарушать не хочется. Звёзды упали и покатились в разные стороны по Арбату, раздавились, как спелые сливы ногами многочисленных прохожих. Не нужны звёзды никому. На небо так редко в столице смотрят. Потому что смотреть не на что. И Ванина песня тоже не на что.
Звук пришёл в свою норму – всего лишь шумная пешеходная улица. Ваня послушал себя внутри. Сердце успокоилось. Пальцы перестали нервничать и пищать. Внутри было тихо и спокойно. Мне просто легче от того, что я всё это спел. Спасибо, Иван Алексеев. Под шум чужих слов слушать свою тишину. Ване тоже стало легче. Он чувствовал, как песня полетела поверх всех этих идущих голов по Арбату, заглядывая в витрины, квартиры, подъезды. Эта песня вырвалась на свободу, потому что её нельзя было запереть внутри. Потому что творчеству нужна свобода. Разве важно, насколько твоя душа популярна? Уж точно нет. Душа по этому поводу не парится. Душа не приводит себя в косметический порядок, не пытается быть кем-то другим, не делает отбеливание зубов, не вставляет импланты, не делает модные стрижки, не надевает всякие тренчи, блейзеры, кроп-жакеты, кроп-топы, джоггеры, лабутены, биркенштоки, хайкеры, лонгсливы, топы-бандо, худи, пиджаки оверсайз, вязаные балаклавы и прочие модные слова в тряпках, она не обкалывается ботоксом до абсолютной своей душевной плоскости, не ведёт социальных сетей, где фоткается с едой и напитками, где постит свой отдых и свою счастливую жизнь. Душа живёт сама собой. Нужно брать с неё пример. Хочешь петь? Пой. Не кривляйся. Не ори. Не пытайся привлечь к себе внимание. Не хайпуй. Не шокируй. Не становись фриком назло. Пой. Пусть никто не слышит. Пусть никто не слушает. Просто пой. Потому что внутри ты настоящий. Потому что душе не нужны аплодисменты.
Ваня засунул обратно гитару, чехол закрыл рот на замок, довольно улыбаясь. Всё хорошо. Внутри было так же тепло, как снаружи. Пальцы больше не тряслись и не потели, им не было холодно. Люди вокруг не были злыми и придирчивыми. Ваня не был съёжившимся и маленьким. Гордым шагом моряка, задевая витрины. Люди редко кидали взгляд на него и его гитару за спиной. Будто ждали песни. На радио. Которую знают и смогут подпевать.
Ваня зацепился взглядом на бородатого мужчину, испачканного сединой и уличной жизнью. Этот мужчина внимательно смотрел на него. С какого момента? Судя по хитроватому прищуру глаз и улыбке, поднявший левый уголок губ, он слышал Ванину песню. Испачканный мужчина поднял вверх руки, потряс ими над головой, и выкинул вместо костей из них две рокерские козы, составленные пальцами. Улыбка стала шире. Она бесстыдно оголила и без того оголённые десны с единственным зубом внизу. Ваня кивнул ему. Мужчина кивнул в ответ. Кто-то да услышал. Кто хотел, тот услышал. Пусть и не звёзды. Живая душа ценнее.
Ваня сдержал обещание, которое дал себе, тёте Лоре, психологу Насте. Он ожидал большего эффекта, рассчитывал на признание, аплодисменты, подбадривающие крики. Но грустно от их отсутствия не стало. Стало легче от того, что выпустил из себя частицу себя окружающим. Пусть и не слушали. А как же испачканный мужчина? У него есть и душа, и уши. Он слышал. Он слушал. Спасибо. Ванина душа была довольна. Даже счастлива. Всего лишь от одной песни. Это был интересный эксперимент, тёть Лор. Ваня почувствовал твёрдую тропинку своего творчества. Она пожелала ему обрести свой язык. Ваня не подведёт. С этой дороги уже не свернуть. Первые шаги будут казаться смешными и нелепыми, на то они и первые. А что, если написать про эту песню рассказ? В котором рассказать о компании «Вперёд!», её сотрудниках, о политических играх внутри коллектива, о странных заказчиках, о раздражающих людях, о материальности Большого Города, рассказать о том, как потерял близкого человека, который помогал разобраться в своём творчестве, о том, как пошёл к человеку, который за деньги готов помочь разобраться в себе самом, о том, как долгие дни писал песню из шести куплетов, о том, как укладывался только одним куплетом в день, о том, как нельзя было определить, что это – песня или стихотворение, о том, как карьера пошла в гору, не принося счастья, о том, как провальное уличное выступление принесло больше радости, чем квартира и машина в Москве, о том, что настоящее творчество не имеет требований к душе, о том, что быть музыкантом не значит, что нужно на него учиться? Что, если написать историю о том, что каждый человек может быть музыкантом? Кому эта история будет интересна? Да хотя бы испачканному мужчине с голыми дёснами. Интересно, вышла бы эта книга в свет? Смешно.
Нужно почувствовать этот день, этот миг, ведь его больше не будет. Прошлого и будущего не существует в реальности, они существуют только в голове человека. Ваня шёл сквозь гомонящий и голосящий Арбат, вдыхая и выдыхая воздух столицы. Сейчас хорошо – чувствуй и наслаждайся. Есть только миг. За него и держись. Чувствуй его, Иванов Иван Иванович, чувствуй полностью, ведь этот миг никогда больше не повторится – тремор перед выступлением, тишина над стадионом, отключение от реальности, отсутствие аплодисментов, счастье внутри, улыбка бомжа, лёгкость походки. Время всегда идёт задом наперёд. Поэтому чувствуй сейчас.
Музыкант
© Copyright: Александр Малетов, 2022
Свидетельство о публикации №222021201546
Свидетельство о публикации №222021201546
Рецензии