Одна

К обеду мне нужно было успеть в Москву, а впереди триста километров запорошённой снегом дороги. Деревни вокруг ещё спали, но кое-где из-за завернувшего под тридцать градусов мороза уже топили печки. Машину вело из стороны в сторону, перед фарами без конца вьюжил снег. И вдруг перед поворотом в одну из деревень гляжу – в сугробе сидит женщина, а рядом брошенные санки с котомкой. Проехав мимо неё метров пятнадцать, я остановился, посмотрел на неё и сдал назад. Это оказалась бабушка, на вид лет восьмидесяти, тепло укутанная в шубу и в валенках. Она сидела в сугробе, и было видно как ей тяжело.

Я усадил её в машину, бросил в багажник санки с двумя мешками каких-то тряпок, налил из термоса чай и включил посильнее в машине печку.
 
- Бабуль, куда ж Вы на таком морозе да в такое раннее время?

- В областной центр мне надо, - скромно ответила бабуля, отхлёбывая из кружки горячий чай. 

Я аккуратно, чтобы чай не расплескался, тронулся с места. Нам с ней было не по пути, но я решил подвезти её до железнодорожной станции. Не велик крюк десять километров. Кроме меня, её вряд ли кто захватит. Время раннее, место глухое, до рассвета ещё долго.

Было видно, как старушке крайне неловко. Она скромно смотрела то на меня, то на дорогу и, держа обоими руками кружку, старалась аккуратно допить остатки чая. Какое-то время помолчали.

- А чего в областном центре надо, да с такой неуклюжей поклажей?

- Да как сказать тебе, милок.

Бабушка тяжело вздохнула, допила чай и поправила под платком волосы.

- Осталась я одна в деревне. А через месяц мне будет восемьдесят пять лет. Вот и думай: как одной жить в таком возрасте. Ладно бы хоть соседи были, помогли бы присмотреть за мной. А я одна. Сотовый телефон в деревне не ловит, надо на горушку идти. А до неё километр. Всё поле до горушки замело снегом выше пояса. Вот и живу. Ни людей, ни связи. Ничего нет. 
 
Я посмотрел на старушку и не поверил своим глазам, что она, такая хрупкая и беззащитная, жила одна в глухой деревне, до которой от трассы не меньше десяти километров.

- А как же Вы сейчас до дороги шли? – недоумевая, спросил я.

- Так вот и шла. Ночью из деревни вышла. Часов пять ползла через лес, через поле. К вечеру хочу до области добраться, - бабка посмотрела на моё удивлённое выражение лица и улыбнулась. – Я очень боялась идти. Думала, если упаду, замёрзну, то не страшно. А вот ещё осенью у нас в деревне егеря были, говорили, будто где-то здесь волк поселился. Вот чего опасалась.
 
У меня в голове закружился вихрь мыслей. Как могла эта хрупкая бабушка в платочке жить одна в глухой деревне? Как она сейчас всю ночь по такой метели в мороз ползла десять километров по сугробам?

- Где же наши власти? – вдруг резко вырвалось из меня.

- Власти?

- Да, бабуля, власти! Они хоть к Вам присылали соцработника или дорогу хоть раз почистили?

- Социального работника я выбивала два года. Просила, хотя бы чтоб раз в неделю мне хлеба привозили. Да никого не дали. Сказали, у этих работников зарплата маленькая. Никто в соцработники не идёт. Поэтому хлеб я зимой сама пеку. Правда, это очень тяжело. Даже воды с колодца принести тяжело, особенно сейчас. Колодец замёрз, я снег топила. А пенсию, чтобы мне не возить, они мне какую-то карточку сделали. Вот последний раз осенью съездила в райцентр в банк. Мне деньги с этой карточки сняли, я на них купила мешок муки, сахару, сгущенки и мяса. На такси всё это привезла, вот и живу.

Бабка мило улыбнулась и, доставая из под шубы висящую на шее сумочку, честно призналась:

- Карточка у меня вот тут лежит. В ней денег накопилось, пять месяцев не снимала. Пенсия у меня маленькая, но я довольна. Хоть это дают. А в ранешние времена ничего не давали. Так что не переживай, милый человек, я с тобой за проезд рассчитаюсь. В город заедем, я в банк забегу.

От обиды у меня подступил к горлу комок, и захотелось плакать. Ни о какой расплате за проезд не могло быть и мыслей, даже, напротив, - я сам хотел дать бабульке денег. И вообще; будь у меня денег больше, - я бы подобрал всех брошенных стариков, отстроил бы заново все русские деревни, чтобы они, эти коренные и искренние люди, жили достойно в своих родных краях, на тех бескрайних просторах России, где бы они пили живую родниковую воду, дышали родным воздухом и были счастливы. Да, я готов сам всё это сделать, ежели наше государство бросило на произвол судьбы моих соотечественников, моих сограждан. Оно оставило слабых и беззащитных в беде, как это делает нерадивый сын, оставляя свою мать больной одну в холодной избе. Оно - это государство - забыло о том, что они тоже люди и придёт время, когда они состарятся, возможно также окажутся в холодном и голодном одиночестве.

- А дети ваши где?

- Милый мой, не говори. Им тяжелее моего. Сынок погиб в Афганистане в 1984 году. Отправила его мальчишкой в армию, такого хорошенького. Он у меня с трех годиков коровушек пас. Помню; идёт по деревне с азбукой и заставляет коров буквы учить. Это, говорит, «му», это «ма». Двадцати годиков ему не было – привезли в цинковом гробу. Даже не вскрыли. Не поцеловала моего родненького на прощание. Ещё две дочки у меня есть. Старшая не знаю в кого пошла. Спилась она. Ей нынче пятьдесят лет. Чудом, что ещё живая от такой жизни. Живёт у нас тут в райцентре. Люди говорят, будто ползает по помойкам, курит, чинарики собирает. Я уже лет пять её не видала. И не пускаю к себе. Боюсь её. Она в последний раз ко мне приехала с друзьями, они меня избили и все сбережения отняли, что я на дрова копила. Ну, а младшая дочка в городе живёт, работает врачом в детской больнице. Жалко её. Зарплата у ей маленькая. Детишек двое, муж хороший, но живут на покупной квартире. Им за неё двадцать лет платить. Эту, как её, - епатеку. Правда видишь как: связь плохая, - никак не можем друг до дружки дозвониться. Она, Ленка-то моя, и не знает с декабря-месяца, живая я или померла. Как всё снегом замело, так я на горушку и не ходила позвонить.

- А сейчас вы к этой дочке едете?

- Да пошто я ей? Я ей не нужна. Мне там места нету. Она, конечно, меня всё зовёт к себе. Летом пыталась забрать, но я ей в квартире буду обузой. Квартирка-то у них махонькая, а там робятишки. Пусть живут счастливо. К ним я ни ногой. Не хочу мешаться. Поэтому решила я – в дом престарелых еду. Умирать там буду. Хоть, может, в тепле да в сытости умру. 
 
От этих слов меня чуть не убило. На моих глазах проступили слёзы, а бабулька виновато смотрела то на меня, то на дорогу, и продолжала сжимать в руках пустую кружку из-под чая.

- Мне же, милок, не под силу одной в деревне. Дом старый. Крыша худая, всё течет. Углы в доме продувают. В избе тепло, пока печку топишь. А много дров мне уже не натаскать. Куда мне деться? Только в дом престарелых. Я ещё осенью хотела, а жалко было уезжать. Я в нашей деревне Буянке родилась и всю жизнь прожила, никогда никуда не уезжала. Мне в нашей деревне каждая травинка, каждая яблонька, каждая досочка на всех домах родные и любимые. А мой дом ещё дед строил. В нём моя мать родилась. И я в нём все свои 85 лет прожила. И умерла бы я в родном доме, но видишь – не умирается. Ноне я готовила дом к отъезду, всё убирала, заколачивала и ревела без конца.  Думала: что же я, непорядочная, творю? Дом отчий покидаю, бросаю его холодным, одиноким. Сколько мой дом ещё простоит? Ещё, может, лет пять, да начнёт разваливаться, а потом рухнет и сгниёт в земле. А к тому времени, может, и я в земле сгнию. Только жаль; от родного дома, от деревни моей родной Буянки, наверное, далеко похоронят меня. Из дома престарелых поди-ка и не повезут в родную землю закапывать. Хотела бы лечь в одну могилку к сыну.   
Бабулька посмотрела в кружку и тяжело вздохнула. Было понятно, что ей ещё хочется чаю.

- Может ещё чайку налить?

- Ой, милый, да с радостью. Я не откажусь. Так хочу пить. Видно вся пропотела, когда с деревни до трассы ползла.

Уже светало. Мы остановились у какого-то придорожного кафе. Я заказал горячего супа, котлет и чаю с пирожным. Бабулька жадно, но очень стеснительно ела. Было видно, что она давно не ела мясного. А я пил кофе и думал: что с ней делать? Оставлять её на вокзале и отправлять дальше в областной центр - было нельзя. В доме престарелых её никто не ждал. Чтобы туда попасть нужна куча справок, которых у неё нет, да и очередь в этот дом дожития брошенных людей такая, что многие этой своей очереди не дожидаются, умирают одинокими в своих холодных избах.

- Вы в Москве давно не были?

- Давно милый. В тот год, когда Брежнев помер, тогда последний раз и была. Я тогда работала на свиноферме. За выведение новой породы свиней мне дали медальку, премию и отправили в Москву на ВДНХ. Это уж почитай сорок лет как не была в Москве. Я за всю жизнь в этой Москве раза три была всего. И больше нигде не бывала. Ну, разве что в области у нас, да в райцентре была. Ни на морях не была, ни заграницей. Всю жизнь работала. С самого начала жизни как научилась ходить, так матери по хозяйству и помогала. Отец на фронте погиб. После школы кончила наш районный техникум на зоотехника и так всю жизнь работала. А чего я заработала? Сына в цинковом гробу и пенсию, которую только осенью последний раз видела. Нет, нет, милый. Я не жалуюсь. Хорошо живу. Но плохо мне одной. В доме престарелых лучше будет. Там хоть люди живые есть, есть с кем поговорить и телевизор кажет. А звать-то тебя как?
 
Тут я опомнился и осознал, что погруженный в свои душевные переживания об этой бабке, погруженный в злость против власти, бросившей эту несчастную мать героя Афгана, я забыл спросить её имя; как зовут её - этого человека, одного из тех, кто вытягивал на своих плечах страну. Страну, которая её вот так нещадно бросила.

- А меня Анна зовут, – допивая чай с пирожным, пролепетала старушка. -  Анна Поликарповна Смирнова. Но зови меня, если что, просто - бабка Аня.
Допив кофе, я набрался мужества и сказал:

- Знаешь ли, бабка Аня, что я решил. Поехали, покажу я тебе современную столицу. Я сейчас туда по делам еду и сразу назад. За эти сорок лет изменилась Москва - не узнать. А потом поедешь к нам домой; это там, рядом с твоей Буянкой, в деревне Ивановке я живу. У меня жена простая, хозяйственная, добрая, сыновей у нас двое – им шесть и восемь лет. Дом новый, большой, мансарду достраиваю. Комнат свободных полно. Выделю тебе одну – не жалко. И будет тебе по дому задание – ты же зоотехник? – вот и будешь моих сорванцов учить как с животными обходиться. А то они развели кроликов, кошек, да собак, а как ухаживать за ними не знают. Согласна?
Бабка непонимающе вытаращила глаза и сказала:

- Да как прикажете.