Гений и пастух

I
В синеве незаметно густеющих сонных небес, за несмелой скупой сединой монотонно бесцветных туманов безмятежно ползли хаотично сведённые в стайки, уносимые вдаль облака. Средь неплотно сомкнувшего золотисто-бордовые кроны парка совершенно неспешно и сугубо растерянно и одиноко волочился заплутавший, безвозвратно отброшенный в мысли прохожий. Трафаретно безжизненный лик умудрённой депрессией физиономии убедительно страждел хоть какой-то непрошеной встречи, непривычного знака судьбы или просто какой-то случайности, за добычею коей как раз и держал своё странствие наш горемычный бродяга. За небрежно повисшим унынием суетливо ползущего времени распадался на хаотичные хлопья удручённо накапливающихся сумерек день, без затей и труда отпускающий бренность округи в неподвижную холодность вечера. Неуклонно растущая в площади тень бессловесно расстилалась по зовущему в думы раздолью. Ненавязчиво веяло сыростью. Заурядный обыденный вечер. Ни деталью существенней. Всё согласно канонам привычной рутины. Даже доброю порцией беспричинных претензий никакой из углов бытия не одаришь. Трафаретней ведь некуда всё. И вот, не будучи излишне запоздалой, подлезла актуальная случайность: близ вставшей у обочины повозки остановился встречный пешеход: "Не сообщите ль, ждать чтоб не пришлось, что нынче со движением трамваев: уже без малого как месяц бесплодно чинятся пути, объезд же вечно изменяем и, как добраться, знает только чёрт, а мне желательно б домой, пусть не сейчас, но хоть к полуночи так точно не помешало там уж быть. Так что с путём? Ах да, забыл - трамвай меня везёт восьмой, ему дублёр положен или как?"
"Пути, как встарь, ведут лишь в омут. Тебе б извозчика сыскать, отдать деньжат да гнать долой. А на замену только ноги. Пешком пусть ходят - мэр сказал."
"Вы тоже горем по восьмому?" - спросил беднягу сонный наш ходок, Степан Григорьевич, по имени коль хаять.
"Коллеги будем - по тоске." - Филипп Петрович, так уж звали незнакомца, шагнул навстречу, дал поклон и медленно продолжил сущность речи: "Я сам себя единственным считал - таким вот скорбно страждущим добраться, а тут ещё сподобный экземпляр. Кем, к слову, будете? Неужто тоже раб расчётов и до мозолей инженер?"
"А вот и нет, не угадали, тружусь на почте - почтальон."
"Так вот, кто гражданам письмишко, а мне одну лишь пустоту."
"Письмо письму, поверьте, рознь. Одно годами рьяно ждёшь, другое же б и век с лихвой не видел. А раз оный и сам - пишешь, пишешь, а отправить некому, не желает никто. Понимаешь сие и печалишься. Рвёшь бумагу да дальше жить. А кто-то б получил таковое, и с радостью, да не знаете друг друга, не сочтётесь."
"Такое участью зовут. Пойдёмте. Как раз за путь поговорим."
Свернув на тракт, подались в ход.
"Вот как так скроен человек, что знать извечно что-то хочет, не спит, не дремлет всё, а бдит, за мира ширмою не сохнет, побуждением, тягой живёт - до чего-то ему неизвестного, до структуры мирской, и так рьяно в кураж забредёт, что до дыр, до мозоли нутро любопытством сотрёт, до последней черты доберётся, да, увы, не найдут, не дозебрятся. У истины друзей бывать не может."
"А вы ей в душу явственно да зрели? Иль всех углов её собрали счёт? Про данное рассказ всегда короткий, за умозрительным таящийся вовне. В стезе подобной шаг длиннее века: чуть оступился и поплыл. Обманчивое прибылью не пахнет. А эфемерное и впредь."
"К бытию интерес упокоил уж многих, я к сему без попыток податься во спор. Но незнания степь равнозначно, увы, не без жертв, не без крови. И выбор явно не простой. Вне чина разума темно. Ведь не поспоришь."
"Потребность в лишнем - казус деликатный. И побуждает таковой, как факт, не к праведным затеям. Но искушение сильно. И, как спастись, отнюдь не ясно."
"На избирательность поставьте, на мысли яркое зерно."
"Таким средь актуальности не вызреть. Бессвязность поощряет беспринципных, лишённых кандалов из пут ума. Но вы, гляжу, порядочно зашли - за грань за ту... Я, кстати, тоже."
"Ну хоть в немыслемом коллеги... Сие полезно в тех делах."
"Весьма спокойно соглашусь. Так по коим из дел путь держаться ваш вздумал? Во каких из забот и условностей ширь?"
"Вне цели. Просто проминад. Без лишней накипи затей."
"Без них в рассудке невозможно. Способность мыслить это груз. Сам факт, что жив, - уже проклятье. И спастись в таковом забытьём лишь. А благо данное, жаль, долгим не бывает."
"Долгота вообще чаще дым: наобещают навека, а сам осмотришься - и пусто. И будто каждый только врал..."
"А кто, не зная сам, вам правды скажет? Её и с сыщиком не сыщешь - в наш то век."
"Как ни жаль, но во всю соглашусь и себе ж самому посочувствую — на горе тут мы, на провал."
"Сие, наверное, судьба..."
"Судьба - насмешка роковая. Уж что вменили — то и жнешь. Плывя на дно, увы и ах, корабль и флаг не выбирают. Два танцев вида здесь в ходу - иль на граблях, иль на руинах. Увы, но тут без тупиков сейчас одни лишь цольцевые."
"Тупик есть минимум дороги. И длиньше нынче не найти. Но в том частично и отгадка и даже повод расцвести. Не утонувши, не всплывёшь ведь."
"Без дна не водится и неба, вы в том немыслимо правы. И так надсадно хочешь верить, что всё здесь с логикой внутри, с зерном запрятанных чудес. Ведь что здесь жизнь, коль та без цели, без смысла, пламени и искр. Фонарь без лампы - столб на ветер."
"Без рельс по шпалам не уедешь. Вы тоже адово точны. Без сейфа ж шифр не актуален, бесцелен ужасов вплоть до. Да и страстей впитать не грех. Без шторма море неликвидно."
"Задел до приторного светлый, но сутью вряд ли ведь богат, тем паче светлою да щедрой. Водой огня не воспитаешь. Бедой удачливость не ловят... Цена сей истины страшна."
"Ужасней всяческой беды лишь пристращенные к ней люди..."
"А что нам в сущности до них? Людей всегда чуть больше, чем патронов. Проблем чуть больше, чем молекул. А сил чуть меньше, чем тоски. И даже мысль спасёт едва ли. Рассудок - тот есть парашют, что раскрывают, лишь разбившись. И в том то главный и трагизм."
"Трагизм - заплатка на фортуне. Успех - маяк без фонаря. И его поди ещё увидь."
"Успех даётся лишь на пробу. На мимолётный краткий миг..."
"От мига вечность не отрежешь. Уж тут коварство контролёр. Но в том отчасти и пикантность и свой особенный изыск."
"И с эти полностью согласен, сие ничуть не чепуха, и ничего здесь нет вкуснее ухи из рыбака."
"Всё так. Пусть горестно, но верно. Во не тёмную ночь и фонарь не у дел. Всё тут дым, всё обман."
"Всяк дым - лишь специя костра. А тот золой не подогреешь. Сожги дрова - и будет пламя, сожги себя - и будет труп."
"Любое пламя - тяга к пеплу. А тот, как водится уж здесь, в дрова, увы, не переплавишь. Средь вечно чахнущих цвести - затея, жаль, не из беспечных. А тут изъян да на изъяне. Да на пробоине дыра."
"Чем больше пройдено изъянов, тем выше преданность красе..."
"Краса - в уродства зазывала. Во топь и зыбкость пустоты." 
"Пустырь - предтече для застройки. Во всём отыщется свой лучик, коль не во тьме его искать. Всему подход всегда положен, своей стратегии канва. Скользя - скользи, шатаясь - падай. Идя тонуть, не вздумай плавать. Умной рыбе и крючок на пользу, а вы к пустоты да в штыки."
"Звучит всё это складно и красиво, но утешений даст едва ль. Играя в прятки, главное, найтись. А так всё смотришь, веришь, ждёшь... Тут жизнь то мимо и проходит."
"Часы на время не управа. Сие подмечено не в бровь. И как ни рвись и ни цепляйся, всегда сорваться есть момент. Спеша к уму, во бред не опоздаешь."
"Коль не задался цвет бутонов, тогда точи хотя б шипы. Во тьме ж и спичка за звезду. Не забывайте здесь об этом. А так всё чаще боль да бред. Столь долгий, муторный и терпкий. Маразм - эпоха затяжная. И сдаться в ней всего момент. Ведь для чего средь тлена стойкость. Для коих призрачных потех. Коль лодка потонула, то вёсла не нужны."
"Везде в день нынешний подвох, везде бессмертная двоякость. Коль двое ломятся во дверь, то третий явно лезет в окна. И как ни буйствуй — усмирят. Всех сытых начисто убив, голодных братство не прокормишь."
"Но то не повод разлагаться. Не видя берега, ищи хотя бы мель."
"Сие бессмысленно, смешно. Не взяв высот, по дну не бегай. И жизнь — копейка, дырка, грош, пустой в бескрайности реалий. Чем больше цирк, тем меньше стоит клоун."
"Так то на лучшее, на хлёсткость. На осязаемость страстей. Лихая ночь светлее солнца."
"Не видя цель, не трать и средств. Без струн сыграешь лишь молчанье. Во всём удачливость нужна, успех и милая уместность. А с ней хоть к спутникам, хоть в рай. Во лётную погоду и бочка - самолёт. "
"Успех — проклятье лишь везучих. Оно, поверьте, не для нас. И даже глупо и пытаться. Ища на свете идиота, найдёшь, как правило, себя."
"Ну тут вопрос — куда подашься. Ища фонарь, найдёшь и ночь. Ища петлю, найдёшь и мыло. Важней лишь просто не спешить. Ценить себя и планомерность. Пять дел пытаясь делать разом, не ошибёшься лишь в шестом."
"Как вдаль ни двигайся — увязнешь. Ни сил, ни пыла не спася. Тропа сапог не молодит. Ведь что есть всяческое время - механизм превращения ошибок в последствия. Не интересней и не больше. А в боль лишь только загляни. В момент разрушишься до праха. Один действительный пожар двух спичек явно не попросит. Один неверный из ходов, и труп твой стынет и гниёт — червям и людям на потеху, но то, видать, и веселей - на мёртвом ран не кровоточит..."
"Так тут всецело без интриг. Ведь свежий труп, как всем известно, куда милей и здоровее любого тухлого живца."
"Увы, сломался — и калека. И нет — ни завтра, ни тебя. Ни дел, что подлинно бы звали. Потонувший корабль по портам не скучает. Раз сдох — и больше не убьют. В огне ж сгорев, в воде тонуть не бойся. А так — всё та же грязь да серость. В плохом кино, как мы знаем, ролей хороших, жаль, но нет."
"Кривым ногам путей прямых не дарят. Мы сами к большему чужды. И жизнь, чтоб быть всегда под стать, как встарь, лишь меркнет да редеет. И нет ни шансов, ни затей, ни мест для гордого полёта. С худой коровы много ж не надоишь. Избрав ходьбу, про бег забудь."
"С удачей каждому везёт. С ружьём и зверь охотник будет. А сквозь не гаснущий надрыв взберётся, знаете ль, не каждый. Но с гадкой гибельной судьбой умней наверно и покончить. В пустой строке весь смысл в точке. Вся явь лишь повод для досады, для обольщений, слёз и мук. Чем бесплатнее сыр, тем больней мышеловка. А всяк успех — лишь фарс да дым, всерьёз едва ль его изловишь. За хвост бесхвостых не поймаешь. Да ведь и чем ещё приманишь сих зыбких стигм всесильный жар... Изба гостям не зазывала. Судьба фортуне не магнит. Да и спасёт ли таковая... Зонтом дождя ж не отменяют. И глупо веровать тут в долю, в её защиту и присмотр. Капкан зверей не охраняет."
"Увы, безвыходность фатальна. Чем меньше выданные крылья, тем проще будет их сложить. А дальше тьма, обрыв, безвестность. Хромых дорогою не лечат. Пути заблудшим ни к чему. По ним ходить им лишь до горя. С бедой грядущее мертво. И нет уж в нём ни красок, ни регалий. Затонувший корабль парусами не хвастается. Ведь сгнив, цвести не побежишь. Погасших пламенем не будят."
"Сие не новое ни капли, а тоже стёртое до дыр. С камней влетев, на пух не сядешь. Увы, с удачею расставшись, знакомств благих уже не жди. И вся сподручность там бесплодна. В последний путь в вагоне первом - езда не лучшая отнюдь. О безупречном грезить тщетно. Чем ярче свет в конце тоннеля, тем выше шансы не дойти. Да и надеяться подолгу, увы, не лёгкая из нош. Чем чаще засуха, тем меньше веришь в воду..."
"Тут стойкость надобно избрать. Не тухни сам, и будет всё сиять. Вполне простая аксиома."
"Ладонь любя, ежа не трогай, сие изучено до слёз. Но как умом ни воскрепчай, а правда пишется печальной. И не утешишься судьбой. Земля лопате не помощник. Успех он в принципе что соль: просыпал как-то невзначай, и дальше в участи лишь пресность."
"Но даже в гибельном и горьком, в плену агонии и мук, есть свой сомнительный, но шарм, свой всплеск беспечности и неги, столь виртуозно разожжённый гнетущей близостью беды. Корабль судьбы без музыки не тонет. А иногда, пусть раз на сотни, устав тонуть, плывёт опять, всё дальше скупо бороздя лихие жизненные воды. Чем ненастнее дождь, тем прекраснее радуга. Талант надеяться да с даром дожидаться есть шанс добраться и до звёзд. Лишь были б только те в запасе. Ведь коль предписана лишь брешь, лишь изнурительная бренность, то ввек пресыщенность не жди. В маленькой реке большую рыбу не ловят. И сами методы и средства — уже ответчики за цель. Чем агрессивнее игра, тем безразличнее победа. Не всякой, знаете ль, ценой...Но путь по лёгкости не судят. Простых побед, увы и ах, во сложных играх точно нету. А коль расклеился, погас и даже сам в себя не веришь, то быль потянется лишь в омут, в конца не знающее дно. И не зардеешь уж, не взмоешь. В потухший полностью огонь ни дров, ни масла не добавят."
"Но даже сломленная участь, но прежде полная высот, куда приятнее и краше, чем изначально серый век, ни разу неба не топтавший. Осколок вазы драгоценной милей всей целостной простой. Ведь в суть взгляни, и обомлеешь, весь дух укутавши в озноб да в ветошь муторной тревоги. От бытия, как то ни жаль, устали, видно, даже беды. И что поделаешь с сим всем. В немом кино кричать бесцельно. А жизнь сомнёт да прожуёт. И дальше двинется без дрожи. Моря ж по каплям не рыдают. А смрад, коль в сети уж возьмёт, то так твои по гроб и будет. Для дна утоп."
"Но то лишь пища для борьбы. Чем выше всяческий забор, тем юрче роются подкопы.  Чем паршивее лошадь, тем упрямей седок. Но век прожить — ещё не подвиг, коль по-напрасному да вкривь. Ума износ отнюдь не мудрость. А в мрак лишь только да ступи. Беда бедового отыщет. Огонь от дров не утаишь."
"Тут вновь до траурного точно. Ничто так не хранит от новых пуль, как старые, попавшие прицельно. Но груз судьбы — её же цензор. Большим пробоинам - большие корабли. Ведь ставку делают на сильных, но тех, кто ширше, чем вся явь. Не убедительно ж горящих к потухшим смело причисляй. Таких близ пропасти не держат, толкают в миг, лишь подведя."
"Так то вина опять лишь наша. Ведь что никчёмности есть плод — твои ж дальнейшие руины да жадный траурный набат. И ведь немногое и надо для верно длящейся стези. Сверхзадач не бывает, бывают недоисполнители. Тупую рыбу и без наживки из сети не выгонишь."
"Так и есть, поддержу, подыграю. Без ружья пулю не выпустишь, а без лба не поймаешь. И лишь оставшись завершённой, судьба становится простой. Но что уж дали силы в роли. Без средств за целью не скачи. Глубже почвы корней да не пустишь. Из старой ткани, как известно, кафтанчик новый не пошьёшь. И вновь к тоске лишь все пути. Канва возможностей обманчивей погоды. И коль изыскан твой маршрут, коль щедр на ловкости и избыток, то и беды придёт не в меру, а неизбежно лишь взахлёб. В большом механизме маленьких поломок не бывает.  Но даже зная данный факт, сдаваться повода не требуй. Не имея мешка, не получишь и шила. Гори, и тухнуть будет лень."
"Уж что отпустят, что дадут. К плохому кораблю и пробоины не липнут. А коль и сам в трагизм поверишь, то мчать ногами лишь вперёд. И не удержишься, не сдюжишь. Со срубленного дерева плодов не собирают. Увядший куст земли не просит. Вне лодки вёсла не гребцы."
"Что есть сегодняшнее время - полёт на лопнувших шарах... И нет тех греющих барьеров, что в боль проникнуть не дадут. Чем крепче мосты, тем ярче горят. А коль сгорели — плачь да кайся. Пустой карман - деньгам не сейф. И чуть оступишься — сорвёшься. Изгиб - задел для перелома. До грусти будущей билет."
"Успех бери сугубо полным. Взаправду лакомый кусок частями мелкими не режут. Но с холостой совсем обоймой про мишень, как ни жаль, не толкуют."
"Но риск не взяв, не взять и лавры. Грозы боящимся - пустыня, борьбы боящимся - лафет. Но жизнь увядшая — впрямь дрянь. В пересохшей реке и топиться в мученье. В таких делах проси лишь гроб. Плохую пищу, что зря, хорошим ядом не испортишь. Чем неуместнее судьба, тем актуальнее кончина. И прост бесславности удел. Чтоб оступиться иль упасть нужны, как правило, лишь ноги."
"Увы, ходить, не оступаясь, точь в точь что петь с закрытым ртом, уж с этим спорить не посмею. От поражения до взлёта - одно согласие на риск. И что во сотни раз больнее — что чем здесь легче достигается успех, тем проще заменяется на тщетность. Увы, чем мягче пух побед, тем жёстче камни поражений. А из осколков пораженья победу ж вряд ли соберёшь. Судьба не клякса, а пятно. И смыть подобную не просто."
"Судьба есть то, во что ты веришь. И, пав, свой путь ты всё ж продолжишь, но исключительно ползком. Без должной близости к удаче, ни искр, ни пламени не жди. Как всем доподлинно известно, без лошади всяк кучер - идиот. А шар и так дырявый сплошь проткнуть, поверьте мне, не горе. И жертв ценой лишь новых купишь. Увы, не в каждой мышеловке есть безвозмездный нынче сыр."
"Человек для судьбы, что письмо: куда пошлёт, туда он и подастся. Увы, средь слабостей все силы всего лишь навсего шуты. Величие ж пузырь ведь строго дутый: один единственный прокол, и участь мигом стала дрянью. И с должной мерою предвидеть сих драм, увы, совсем нельзя. План жизни понимаем только ею."
"Всё жутко ветрено да шатко, вы метко смотрите, горжусь. Ничем так просто не цепляется трагизм, как сетью для успеха и удачи. И переломный, жаль, момент подчас не примечательней дробины. Кому что выпало уж, знать. Кто век ползёт, чтоб миг потом лететь, кто миг летит, чтоб век лишь ползать. Гарант лишь финиш — гибель, гроб. Нет дров надёжнее, чем пепел. А так — всё смоется, всё сгинет. Нет событийных тех слонов, что за несносностью судьбины не стали б россыпью из мух. Сломать нельзя здесь только то, что не построено и вовсе. И греться грёзами лишь вздор. Кратчайший к темени маршрут и есть хождение за светом."
"Боясь ходить, учитесь бегать. Ваш риск и есть подчас ваш друг. Пусть даже с траурностью в паре, а всё ж вальсируй и кружи, всех оных зависти во благо и личной лихости да в плюс. Всяк изящно и гордо упавший - для коряво взлетевшего гроб. Надежда ж сущности глубинной и есть то право на себя, на нечто лучше там в завтра, в тумане будущих из лет. У смутных игр, как всем известно, финалов ясных, жаль, но нет."
"Вне компаса не ходят, вне лодки не плывут. Увы, о должном долго размышляя, не грех и с сущего пропасть. Звучит всё данное занятно, а утешает вот едва ль. Беда и грусть цвести не учат. Но в том и сами мы виной. Всерьёз приученный к кнуту, увы, ко пряникам бесстрастен. Но лбу пустому, как известно, и пуля всаженная - дар. В полёт не вышедших, поверьте, собьют сто раз и на земле."
"Огонь дровами не пугают. Всяк тот, кто пляшет на углях, подошв остывших не боится. Коль сам далёк от идиота, то, знать, и риск твой вряд ли глуп, по мере крайней хоть отчасти, хоть точки стартовой вблизи. Большие слабости ж в наш век на люд на малый не взирают."
"Но и без крыльев мчать по краю, увы, но чаще не к добру. А мир от жертв людских далёк. Как собственно и те, кто их здесь принял. О побеждённых горевать - не победителей забота. Поля лесам не компаньоны. И встав хотя бы на минуту, застрять не долго и на век. И глупо с долюшкой сражаться, с её вменённой тут канвой. Маршрут походкой не исправишь. И с мечт плодов пожнёшь едва ль. О грёзы греться, что о лёд ведь. Хоть всё ж и хочется подчас — до самых приторных из визгов. И всяк рождённый подтвердит - душа живёт лишь в связке с чудом, со правом веровать и ждать. Увы, но чаще лишь напрасно."
"Вне игр игрок не существует. Сие природа наших душ. И чем ты далече от средств, тем цепче держат когти целей. При должном сущее лишь груз, лишь неоправданное бремя из обольщений и помех. Вкусивший целое за крошками не лезет."
"Ну тут гарантий без никак. Ползком полёт не совершают. Но даже явственный избыток любых возможностей и сил не обещает ровным счётом ни даже йоты от побед. Чем больше дадено путей, тем больше поводов споткнуться. Чем больше мыслей в голове, тем меньше над подобными контроля. Увы и ах, но так и есть. Чем лучше замахнешься, тем хуже попадёшь. А коль уж сбился со маршрута, то дальше плыть лишь вниз ко дну, к пределам финишного краха и к скорой встречности с бедой. А к той прилипнув, звёзд не жди. Чем дольше следуешь по кругу, тем хуже ходишь по прямой."
"Но риски — топливо побед. В успех по малым не играют. Вся соль во крепкости порывов, в огне и жадности нутра. Один поистине голодный муравей съест несомненно многим больше, чем сто взахлёб накормленных слонов. Лишь верьте, буйствуйте и мчитесь. Нет тех на свете параллелей, что пересечься б не могли. И не ведитесь на пустое, на сброд из дыр и мелочей. В таких полезности не светит. Чем бесполезнее победа, тем кровожаднее война. Чем меньше стог, тем больше игл. В бесцельном целей не изловишь. И будьте строже и умней. Коль вас удумали вдруг съесть, то, уцелеть чтоб, для начала не посыпайтесь хотя бы специями. Стучась во дверь, проверь - а не открыта ль. Ведь проще истин здесь и нет. И больше верьте в мир и смысл. Чем жёстче методы, тем чётче результаты."
"Но то и в печке не согреет. Росток беды растёт и без земли. А коль уж виден край у жизни, то остаётся лишь шагнуть. Нет горя траурней, чем бренность. Прожить за зря есть тоже явный труд."
"Ну тут уж каждому своё. В огне пришедшие тонуть в воде сгорят, увы, едва ли. Ища углы, кругов не встретишь."
"Не избежавши тут рожденья, и смерть едва ли обойдёшь. Ход времени всегда однообразен: из неоткуда в никуда через момент мгновенного сегодня."
"Нет лучше времени, чем завтра, что превратилось во вчера. Коль путь оборван, рвать не станут. Но и трять дано подчас до высших ужасов немного. Кривому дереву и пнём предстать не страшно."
"Всё так, решает только роль. Всяк до бессилья слабый победитель в сто крат и крепче, и сильней любых из столь всесильных проигравших."
"Чем убедительней горишь, тем унизительней потухнешь. Чем ранимей болванка, тем плотнее тиски. Чем крепче дерево, тем злее лесоруб. Чем крепче город был основан, тем громче, стало быть, падёт. Самый звонкий дождь всегда перед засухой."
"Хорошую шею плохим топором не рубят. Единственное, что нельзя обнулить, это сам ноль. Упасть идущего взобраться не заставишь. Уставший жить и дохнет вяло. Утечь успевшею водой камений много не источишь. Стихшим ветром листвы не растреплешь. Отрубленной голове шляпа не интересна."
"Увы, свет путающим с тьмой и шила мыс придётся пухом. Ведь всяк взаправду тонкий сук подолгу ж, знаете ль, не пилят.  Кто и без паруса плывёт, тот даже с якорем не тонет."
"Увы, кривое искривив, прямого явно не получишь. Без щедро плещущей удачи, приплыть не просто и ко дну. От не построенной стены, увы и ах, не оттолкнешься. На растаявшем льду пируэтов не пляшут."
"Но чаще, как бы ни было то горько, мы сами тщетности виной. Имея дверь, мы ходим в стену. Увы, от глупости и жизни лекарством служит только смерть."
"Чем тоньше нить, тем дольше рвёшь. Сие нам каждому знакомо — до дыр и брешей во нутре. Во всём заточенном под смысл найдётся место и для бреда. Да и активность, как ни жаль, плодов избыточно больших, увы, источником не служит. Берясь за всё подряд, пустым рукам не удивляются."
"Масштабность - горечей копилка, случайность - чуда колыбель. И в ней хождение по краю не столь уж гибельный процесс. Чем больше сил, тем бесцельнее им применение. Чем трезвее рассудок, тем хаотичнее решения. Но рисков вне подчас и скучно. Чем прямее дорога, тем формальнее руль. А впрочем, всё уж сочтено. В нужное время бывают лишь в нужном месте. Билет в грядущее был взят ещё давно. И коль предписано большое, то с малым спаришься едва ль. На хорошее шоу плохих билетов не бывает."
"Одним размером корабля размеру плаванья, увы, но не прикажешь.
Чем лучше выдалась погода, тем хуже будет урожай. Чем слаще плод, тем чаще он уж гнил. Чем звонче дождь, тем тоньше крыша. Чем лучше ночь, тем хуже спишь. Чем раньше листья появились, тем раньше, знать, и опадут."
"Чем сильнее морозы, тем белее снега. И даже в путь идя последний, в походке стать урезать грех. Кураж обескуражить невозможно. По должной смелости и прыти всяк путь ковровою укрыт. Чем крепче хват, тем легче ноша."
"Чем слаще жизнь, тем проще подавиться. Возможностей кошки хватит съесть мышку, амбиций мышки хватит съесть тигра. Сия банальщина стара. Да, жаль, на деле всё скупей. Судьбу на лад иной направить - что параллели пересечь. И как усердием ни пыжься, а толку явного всё с вошь. По нитке с мира собирая, пошить успеешь лишь дыру. Заблудших тропами не манят. Сие стабильно, как гранит. Коль свыше спущена лишь серость, цветов, увы, хоть обыщись. Для капли бочку не готовят. Да то, как правило, и тщетно — до слёз, рыданий и тоски. Дорог ухабами не скрасишь. Бескрылым небо ж - что бельмо."
"Хорошей почве, как известно, извечно мстят плохим зерном. В великом, главное, застрять ведь. Застой - развития посредник. Всяк голод - лишь прелюдия обжорства. Борись, надейся, действуй, рвись. Ведь боль отыщется всегда. Сломай лопаты, ямы не исчезнут. А коль не сдох — терпи, вертись. По мёртвым колокол не звонит."
"Дыру дырой не залатаешь. Идя в тупик хромают редко. Ведь гиблым живость не к лицу, всласть сникшим бойкости не светит. Бегун пловцу не дирижёр."
"Но то лишь слабости подчас, лишь неготовность ко большому. А для подобного порой упорства редкого не надо. Чем изощрённое замок, тем проще к данному отмычка. И коль научишься летать, то ползать будет не сподручно. Во лихие моря хилых рек не впадает. Большой капкан к животным малым скуп. Сие, наверное, наивно. Но так, как правило, и есть. Высокий дом в надстройках не нуждается. Да и чем меньше ты имеешь, тем проще лезется под риск. В игре на деньги нищий сразу в плюсе. Пустой сосуд в руках неся, пролить иль выронить не бойся."
"Но явь познанием изрыв, одно лишь с горечью отвечу. Для ран души всяк бинт — лишь соль... Циркач во цирке не смеётся."
На этом оба замолчали. Степан Григорьевич неспешно поднял взор и после паузы вздохнул, взирая в собеседнику во очи: "Я вам сказать теперь обязан, коль  вам самим сей факт в новьё, вы в чистом виде явный гений — без самый мизерных сомнений и без гротескности иль лжи. Из всех мной вобранных здесь мыслей ваш взгляд на мир столь тонко трезв, столь беспощадно актуален и непомерно прозорлив, что снять бы в раз и голову, и шляпу. Столь всеобъемлюще, легко и многогранно на явь взирать есть просто дар. Таких, как вы, один на вечность. Сие я искренне и честно — по невозможности молчать..."
Филипп Петрович, невольно даже вздрогнув, слегка замялся, а потом зевнул: "Да бросьте, я не более чем олух. Знали б вы, сколь глупа моя жизнь. До высших градусов трагизма. Я в сути попросту отброс. Стезёй наивности и веры безвестно втоптанный во грунт и лет уж сколько пьющий тщетность с ранья утра и вплоть до ночи."
"Сие всех гениев удел. О том излишне не скорбите. Иных им долей не дано. Ни яви бренностью, ни небом. И ввек сих догм не изменить. Я сам не лучшим из маршрутов сквозь были тернии плетусь — не ярким, знаете ль, не сладким, да то едва ль кому печаль. Лишь мне бессмысленному бремя."
На этом месте в плоть беседы вошёл взаимный пересказ сих двух не самых светлых судеб. Степан Григорьевич безрадостно поведал, что в самом старте юных лет был взят из местного детдома жены не ведавшим отцом, свой век латавшим как художник, всё время чуждый для богатства и для ответности в любви. Сей факт внушил смотреть на мир сквозь линзу вечного трагизма — неумолимо рокового для всех из данных жизнью сфер, уже исходно облачённых во шлейф из верных сердцу мук. "Отец всегда мне говорил — не в то я жить явился в время, не мил я, не надобен я тут — ни доле собственной, ни миру, ни хоть единственной душе из своры алчущего люда. Я вечно близости искал, единства, общности безмерной и не способных вянуть чувств. Хотел идиллии, эдема. И у любви в святых руках хотел дать пропуск в эту жизнь сим чудом порождённому потомству. Но время шло, а я скитался — меня бросали, слали прочь, травили ядом из измен и оставляли вне заботы, вне хоть малейшего ответа на весь мой трепет до их душ. И вот, чтоб сделать хоть кого-то к моей приближенным мечте, я взял тебя и пусть и скромно, но всё ж довёл до юных лет от смутной пристани пелёнок. И вот ты волен быть собой — искать и ждать, гореть и жаждеть. И я всей сущностью столь верю, что по гуманности судьбы тебе отпущенное время сплестись обязано иным и что ты в самой полной мере взахлёб окажешься любим и во семейном тёплом мире в плену ответных сладких уз дашь жизнь уж кровному потомству, мою исполнивши мечту и став столь нужным и счастливым, сколь только можно на земле. Потом отец совсем стал стар, а после вовсе канул в небо, а я остался на земле с сей странной сумеречной верой в иное радостное время, где буду явственно любим и полноценно понимаем." Филипп Петрович же в ответ поведал, что ещё во институте случайно сделался влюблён в одну заезжую актрису, уже живущую при детях и где-то пятом из мужей. Мадам оставила лишь память и обещание писать хоть редко долетающие письма. Те самые, во коих и застрял трагичный разум одиночки.
"Да, мир решительно велик, но чтоб столь сломленные души да быть дозебрились вдвоём... Забавен бытности всё ж крой..."
"А есть ли вовсе те, кто счастлив... Сие, наверное, вопрос."
Я вам отвечу многим больше — есть даже те на этом свете, кто тем ведёт конкретный счёт. У нас на почте есть коллега — Борис Данилович, тишайший из тишайших, Так тот живёт меж двух счастливцев. Последних помню без имён. Ещё он книгу мудрую читает и так же мается один."
"Какая славная занятность. А мы тем временем дошли. Мне тут до дома лишь квартал."
"А мне примерно полтора. Давайте завтра около восьми, само собою после что полудня, всё здесь же встретимся на месте — по здешней двинемся округе тоску совместную прочь гнать."
На сим условившись, расстались.

II
Во скучном комнатном плену, средь стен и мыслей об ужасном, проснулся бледный и бесстрастный совсем потухший силуэт чуть полноватых габаритов. Беднягой был никто другой как окончательно погрязший в своей ненужности судьбе Борис Данилович Ямсков, тот самый пристальный свидетель двоих счастливейших соседей и мудрой книги верный чтец. Герой лениво потянулся, вне лишней спешности поднялся и вяло выглянул в окно.
"Опять за стёклами светло. Уж день во всю, а я всё сплю. Сие похоже на кокетство иль на серьёзную болезнь. Но что ещё скажите делать в совсем свободный выходной."
Мужчина длительно зевнул и сел за пристань из стола. "Пора отдаться мудрой книге. Пролить разумное на мозг."
Герой ещё раз потянулся и взял во кисть затёртый том, где на пожухлости страниц виднелись строчки афоризмов, рассудком жалящих суть дней. И вот пошло перечисленье и умных умностей учёт.
1) Хорошее блюдо в плохой приправе не нуждается.
2) Чем меньше мышь, тем больше писка.
3) Плохой закон не грех и соблюсти.
4) Запретный плод сластить не надо.
5) Оклад - насмешка над трудом.
6) Плохое никогда не меняется в лучшую сторону.
7) Была б душа, грехи найдутся.
8) С плохою памятью хорошего не вспомнишь.
9)Ручную работу ногами не делают.
10) В плохой шубе и летом холодно.
 "Прекрасно сказано, блестяще. Ну мысль глаз не оторвать." - герой привычно восхитился и углубился дальше в текст.
11) Чем меньше яблоко, тем больше в нём раздора.
12) На бред умом не отвечают.
13) Чем тоньше нож, тем толще режет.
14) Большая мышь котом не поперхнется.
15) Всяк голод лучше отравленья.
16) Плохую мысль хорошо не подумаешь.
17) Чем сложней ситуация, тем проще в неё попасть.
18) Безвкусица есть тоже дело вкуса
19) Повтор - новинке не аналог.
20) В тесных комнатах толстеть опасно.
 "О да, точней и не подметишь. Ну просто праздник полушарьям — столь веских дум посыл вобрать." И вновь без устали по тексту.
21) С немым беседа бесконечна.
22) Стучись, и точно не откроют.
23) Один дурак страшнее трёх пожаров.
24) Телегой лошадь не разгонишь.
25) Коль ниток нет, игла не в счёт.
26) Дурак без глупостей неполон.
27) Не сшитых платьев не износишь.
28) Для век стоявшего и шаг - уже дорога.
29) Плохой карете и лошадь мешает.
30) Творите глупости с умом.
 "О да, волшебные заметки. Чуть даже тесно стало мозгу во скромном черепе моём. На этом временно прервёмся. Узнаем, чем живёт подъезд."
И вот, покинув гавань кресла, мужчина двинулся к прихожей. Пойти ж ко слову предстояло к соседу Виктору — дверь слева. Герой был радостным и рьяным плечистым юношей всех сил и всех из пагубных талантов — в три горла пил, играл на деньги, водил по десять дев за ночь и ловко бренькал на гитаре, последних вдоволь посношав. Вторым же кстати из счастливцев был многим старший мельник Пётр, спокойно живший со семьёю, младой женой и парою детей. По воле жизненного рока обоих дома не нашлось. Один, по-видимому, спал, второй же — вязнул на работе.
 "Найду отраду и без них." - решил герой и вновь взял книгу.
31) С плохим зонтом и в засуху промокнешь.
32) Весну до осени не тянут.
33) Нет ничего проще, чем пойти сложным путём.
34) Держа отмычку, ключ не просят.
35) Умом рискующий безумен априори.
36) Чем крепче хват, тем проще слабнет.
37) С пустого полное не взыщешь.
38) Медлительность есть тоже форма спешки.
39) Одной ногой двух троп не ходят.
40) Позор милей не пережить.
 "Вот вот, разумнейшие вещи, сейчас таких уж не сыскать." - Борис Данилович вздохнул и, скрывшись в плед, вновь канул в сон.

III
Едва клубясь и сонно тая, влачась сквозь скученность из крыш, ползли увесистые тучи, с тоской глядящие из неба на блёклость пасмурной земли. Шумел искавший трубы ветер. Тянуло сыростью и влагой, несмелой пряностью и запахами трав, ещё не высохших и полных поздней жизни. Алел и плавился закат.
Степан Григорьевич в простой почтовой форме стоял у бреши перекрёстка и монотонно выжидал, внимая сникшему пейзажу. Пришедший в срок Филипп Петрович, едва завидевшись вдали, внушил надежду на беседу и встречен был почти как бог.
"Ну вот — собрат по гиблым думам. Я вам до дрожи зябкой рад." - сказал Степан Григорьевич, дав руку: "Идёмте долю обсуждать. До самых мелких из костей плоть были грешной промывая."
"Идёмте, мир, видать, заждался — столь горький спич да предвкушать."
"В таком ничуть не сомневаюсь. Ни на малейший краткий миг."
Герои двинулись в прогулку, а мысли предсказуемо — в тоску.
"Как знать, где кончится весь ужас, весь смрад сей бренности земной, столь изумительно пустой и столь пугающе трагичной."
"Едва ль подобное случится. Хоть в самом финише времён. У бесконечных песен последних аккордов не бывает. Всё лучшее, как правило, конечно. Всё тщетное ж зациклено ж на век. И неприкаянность, увы, есть статус явственно бессмертный. Едва ль до лучшего взлетим. Хромой ходок, увы и ах, бегун, как правильно, неважный."
"На жизни нить медаль успеха вольна повесить лишь судьба. Любые правила всех игр расписаны под тех, кто побеждает. В любой игре прощается лишь лидер. Лишь тот, кто жнёт весь смак плодов. И роль сия, жаль, не для нас. В походе к лучшему мосты всегда горючи. Увы, дорога в наше время — всего лишь ключ от тупика. И дням не радуйся — ни неге утра, ни закату. Ни света милости, ни тьме. Любые малые победы - лишь маска крупных поражений. Успех сегодняшний без завтрашнего - пыль. Лишь то, что кажется смешным, в итоге слёзы и рождает. И ум не в помощь, не в друзья. Познание - лишь способ заблужденья. Дураком можно выставить кого угодно, кроме дурака. Чем дальше удочку забросишь, тем ближе рыба проплывёт."
"Для многих думать головою - что на руках одних ходить. Излишних сложностей с запасом на плечи с гордостью взвалив. Увы, малом сожалея, к большому точно не придёшь. В глобальном можно спрятать многое, в мелочах - всё. И самолично там увязнуть — как в той же памяти иль лжи."
"Ныряя в память всплыть не думай. Сие конечно же остро. Но жизнь подчас чуть чуть печальней и ощущаемо грустней. Увы, но памятью о пушке ядра полётом не снабдишь.  А мир растёт и мчится дальше — в лихое, в новое, в прогресс..."
"Прогресс - тоска по чудесам. По столь заветному благому и всё ж способному на свет. Но то лишь ветреность, пустышка. Из только специй блюдо не составишь. А впрочем никнешь, привыкаешь Чем дольше длится пытка, тем меньше чуешь боль. Слабых ломают силой, сильных - слабостью. И примиряться с тем непросто."
"С рассудком жить - что с гирею гулять. Любая мысль коварна и хитра: рождаясь недрами ума, его ж потом и поглощает. Ломая, зверствуя, гнетя... Ничто так не уродует, как глупость. Удивляясь, каким же дураком ты был вчера, сперва дождись, каким ты будешь завтра. А мир менять, увы, нелепо. Бутон шипами не украсишь, шипов бутоном не смягчишь. Чем выше цены на умы, тем ниже цены на безумства. Ведь яд без пищи не дают. Чтоб научить тебя хромать, сперва научат, как ходить. Чем больше небу доверяешь, тем реже в нём, увы, паришь."
"Судьба - предлог в неё не верить. Для дурака всяк фокусник - волшебник. Свет мысли - лампа не для глупых. Не так сладки обмана зёрна, как правды горестны плоды. И что посеешь ты лишь завтра, сегодня точно не взрастёт. Лишь сам ад именуется адом, а всё похожее зовётся бытием..."

IV
Невольно и забывчиво седея, средь редких и невзрачных облаков, сгущалась серость пасмурного неба. Ныл ветер. Мирно и степенно шагали ломанные тени, едва плетясь и запинясь на тусклых отблесках от фар. Звенела стынущая кровля. Ход дня, теряясь средь бесстрастья, всё больше медлил и мелел, лишаясь всяческого темпа и растворяясь в забытьи, неумолимо и всесильно берущем сущее во плен.
Борис Данилович, держа бессменный томик, молчал и медленно читал.
41) Рука дрожащая оружию не пара.
42) Хвосты голов не берегут.
43) Нет лучше удобрения, чем почва.
44) На рану малую и солью сыпать жалко.
45) Не наливая, не прольёшь.
46) От горя счастья не откусишь.
47) Чем дороже пуля, тем дешевле голова.
48) Умы стареют, мысли нет.
49) Для бочки ложка не наставник.
50) Из поражений победителями не выходят.
"О да, прекрасно, безупречно. Как мёд мне в голову плеснули, в извилин недры и в сам ум." И вновь скользить по глади строчек.
51) Пустым порожнее не скрасишь.
52) Была бы дурь, дурак найдётся.
52) Общо о частностях не скажешь.
54) С плохой едой и голод - пир.
55) Короткой верёвкой длинных рук не свяжешь.
56) Дурак - для умного подсказка.
57) С хорошей ложкой плохо не поешь.
58) Здесь правой обнимают, а левой оббирают.
59) Чужим богам грехов своих не спустишь.
60) Коса по камню не скучает.
"Ну что за дивная услада, что за неистовый восторг от каждой даже малой буквы сих столь безмерно метких строк." И дальше к тексту в лабиринт.
61) Ошибки стёркой не испортишь.
62) Чем крепче спишь, тем громче будят.
63) Война за мир - что тост за трезвость.
64) Корабль за пристань не в ответе.
65) Верёвку шеей не расстроишь.
66) Чем актуальней бошковитость, тем популярней палачи.
67) Старых струн новой песне не жалко.
67) Чем больше кажется, тем меньше происходит.
69) Без молотка и гвоздь ржавеет.
70) Нагих раздеть не суждено.
"Ну вот я смыслом и покушал. Святая трапеза коль так. Пора дойти и до соседей."
И вновь бессменная привычность — гуляка спит, а мельник на работе. Увы, но быт неумолим.

V
За мглой и гулкостью проспекта, средь ветра, серости да луж, без спешки, трепета иль чувства уж рос седеющий рассвет. Плеяды алчущих до прыти, гурьбою едущих авто со всё густеющим азартом рвались всей сворою вперёд. Из плоти воздуха и ливня лепился будничный сезон. Упав не менее, чем с крыши, и угодивши на карниз, немые муторные капли плясали странную кадриль. Сквозь строй из комнатных застенков ломился гибельный и тяжкий привкус боли, досады, сырости да пыли, уже намокшей и прибитой ко тверди дремлющей земли.
Средь горькой тесности из стен, в пустой понурости и скорби, сидел грусть меривший Степан Григорьевич — скучал. Смотрел на полые углы да лил в нутро поток раздумий. Неделю ровную назад герой без всякого успеха в ещё один бесславный раз пытался схлестнуться с поприщем знакомств. Сей жест до близости хожденья вполне обыденно был в грубой форме скомкан и в миг бездушно низведён до самых мизерных осколков, лишённых вольности на жизнь. Как всяк безгрешный из порывов пассаж исконно был нелеп и непомерно отстранён от хоть крупицы результата, но всё ж на горесть и тоску имел нечаянность случиться и, оросив от пят до темя едчайшей смесью из издёвок вдохнул в и так пустую душу лихой и яростный глоток убившей благостность тоски, во всю растёкшейся внутри и безнадёжно загустевшей гигантской глыбой пессимизма и жгущей поедом досады, прогрызшей помыслы до дыр.
"Вот и вновь жизнь твердит, что я лузер. Ни с чем любовным не совместный, не годный для с заветностью тандема, для чувств бессмертного зерна. Лишь для презренности я гость, для вязкой гнусности отказов и для насмешливости пут. Для жалкой тщетности и грязи, пустой напраслины и гадств. Увы, подобное прискорбно. До самых траурных из слёз. До высших поводов укрыться и истереться в порошок, на горсть молекул да распавшись и след свой с мира спешно смыв. Всяк акт подобный — шрам на мозг. Ушат чистейшего надрыва, что безвозвратно разъедает похлеще худших из кислот. И нет ни крохотного шанса сей гиблой данности дать бой. Сменить иль скинуть рясу боли, увы, как правило, нельзя. Да, жизнь всё топчется, идёт, без страсти, пыла или веса верстая призрачный черёд, взахлёб очищенный от красок и от любых из перспектив. Лишь смерть от данного избавит, лишь бездной веющий погост. А я всё жду, что вдруг настанет, примчит из скрытых высших страт столь жадно надобное новое то время, что всё ж окажется иным — ожившим, добрым, окрылённым, с других раскладов чередою и с оных принципов канвой. Всему ведь смысла пламень нужен — любой из выбранных стезей. Без искр логичности и цели, без должной стройности пути и без открытости к благому, вся суть сведётся ко пороку, ко грязи, тлену и гнилью. Без света, верности единству и без взаимного тепла гнёт лжи и зряшности всесилен. А в нём лишь гибнуть да тонуть... Хотя и так лишь дну внимаю — весь век от стартовых из лет."
Герой безжизненно вздохнул и, с вялой ленностью собравшись, подался в пешую прогулку по молчаливости широт.
Средь вязких сумерек тумана, в сетях из серости и туч, чернел в безликость впавший город. Вдоль монотонно мокрых крыш, с лихвой обласканных тоскою, бесстрастно, траурно и робко влачился ворох из теней. Из мрачных жалобных низин взирала холодность забвенья, во всю сплетённая с покоем и безучастной тишиной. В невзрачной гуще пелены желтели мутные овалы размытых блеклых фонарей.
"Ну что теперече за люди... Куски из хладности и зла. Они не ищут взаимной заботы, они желают взаимного безразличия, уравновешенной в объёме ответной желчности и лжи, взметённой к высшим из масштабов доступной чёрствости нутра. Им нужен враг - достойный, дерзкий, партнёр для них здесь лишь мишень, объект для срывов и нападок любых размеров и мастей. Не для единства или чувства, не для высокого, для дна. И как я долго ни живу, каких ошибок ни свершаю, а всё же верую в удачу, в фортуны беглой колесу. А таковую ведь меж тем применить ещё надобно верно. Вот соберись свершить любой пустяк - ту же лампочку в лампу поставить, и сразу выудишь немеренность проблем - то вольтаж угадать не сумеешь, то размер, не стыдясь, подведёт, то резьба не совпасть изловчится. И вроде есть и лампочка, и лампа, и ток в розетке коршуном царит, а света нет, отсутствует, не блещет. Вот так и в участи земной - и обстоятельства встречаются, и люди, и путь пылить не устаёт, а мимо всё проносится, не в счёт, не в пользы жизненной казну. И сидишь ты один да горюешь - всё планы призрачные ткал, всё ждал да жаждел всю дорогу, а век тем временем прошёл, маршрут отпущенный загнулся, и только вакуум остался - ты сам да стены и углы. И так тошно внутри, так тоскливо. Да кто ж поймёт, бессонницы помимо. И доживай уж далее как хочешь, эскиз сочтён, конец, финал. А начиналось всё с избытка..."
Да, надо хотя бы пожаловаться, пожаловаться Филиппу Петровичу - на то, что так отставили меня и на то, что сие не впервой. Да, решительно надобно, надо.

VI
В пустой безрадостной квартире, в сетях апатии и дум, уже вцепившихся в плоть мозга, сидел и бдел Филипп Петрович, увязший в ворохе тоски. Герой привычно был печален и предсказуемо уныл. Неделю с четвертью назад пришло заветное письмо — от Ольги Павловны, той самой ветреной актрисы, что столь неистово и мощно пленила путанный рассудок и облачила сущность были в скупую вынужденность ждать и неизбежность просто верить. Объект безудержной надежды принёс по-прежнему лишь боль, изящно собранную в строки немых обманчивых тирад.
"Я вновь всем пламенем натуры спешу пожаловать к тебе — в приют сих тайных наших встреч — от дел житейских нам спасенье. Двоих единый уголок. И для признаний сладких гавань. Для самых самых сокровенных из мечт, желаний и затей. Я правда искренне скучала и столько трепетных минут была в у памяти в гостях, тебя лишь вечно вспоминая и всё пытаясь написать. С владельцем цирка я рассталась. Сейчас практически одна... Мне быть конечно бы с тобою, но то, как сам ты понимаешь, пока никак не воплотить. Сие немыслимо печально, но мир не сахар, не картинка. И жизнь диктует нам своё, уча терпеть и действовать иначе. И то нам, видимо, уроком. Не самым лёгким, не простым, но я надеюсь, что полезным. Ведь столь уж долгая разлука, так стойко шедшая сквозь годы и тут обязана не пасть, пройти сквозь новые из фактов и, может, где-то через годы дав ту заветную любовь, тот сладкий пир души и тела, где в вечность будем только мы. Я вновь поддержку соищу — хоть пары сотен баксов в месяц... Я знаю, ты всегда готов помочь, но мне сподручней, как обычно, путём недолгих новых уз. Я в курсе, ты сие не одобряешь, но сразу требую — не бойся, мне дорог в мире только ты, мой недоступный нежный птенчик. Волшебный, сладенький и мой. Целую сахарные щёчки и шлю огромнейший привет. Твоя единственная Оля."
И вот, отпряв от этих строк, с трудом прочитанных повторно, герой, непреднамеренно немея, уныло и болезненно вздохнул: "И вновь лишь свёрточек из грусти мне яви промысел послал. Не убедительно. Не густо. А впрочем было ли иначе за весь мой здешний зряшный век, за всклень израненные годы, ни дня не знавшие о том, что есть хоть что-то кроме горя. Ну что за сорт земной судьбины, что за роль на сей смутной арене столь дрянных человеческих пьес... Без даже права встречи взглядом средь чуждой муторной толпы на милосердном перекрёстке, по счастью сведшим на момент. Что за прелесть так жить, что за радость — лишь непрестанно всё дрожать, до пепла мёртвого сгорая в костре бесчисленных тревог, что в миг шального одночасья мой мечт и нежностей объект уйдёт, не думая, к другому, ведь всё мне данное — лишь ждать, лишь быть заложником раскладов и жертвой всякой из невзгод, столь устрашающе грозящих порвать ту тоненькую нить, что служит мостиком во сказку, собой подмявшую всю жизнь. Ни хоть кратчайших из свиданий, ни достоверных обещаний, пускай хотя бы через годы, но несомненно возвратиться и стать безвременно моей. Мне горько, траурно, досадно. Хоть вой, хоть в петлю полезай. Но что ни делай, что ни думай, не снять, не сбросить мне сих стигм, как стали оттиском калёной бессрочно вписанных мне в явь. Вновь ждать, вновь веровать во случай. В благой внезапный поворот сей странной линии двух судеб. Двух разнесённых порознь душ, так рьяно алчущих друг друга в совместный пламенный эдем, что при содействии реалий за даже вечность не узнает ни лжи, ни боли, ни разлук, ни хоть минутных слёз иль страхов, столь частых в яростный наш век..."
Филипп Петрович встал со стула и обессиленно вздохнул: "Степан Григорьевич ведь тоже так же верит... Пойду пожалуюсь ему. Как знать, быть может, полегчает..."

VII
Во мгле сгустившейся всласть ночи, средь мрака, знобкости и звёзд, чернел безжизненный простор во всю пустеющего края. Из сжатых холодом низин, едва ползя и всё шатаясь, взирали ломаные тени, подобно странным постовым, блюсти полезшие округу, давно пробитую до дыр каскадом горечи и ливней. Из чуть живых оконных брешей стекал беззвучный жёлтый свет, до слёз унылый и бессильный и всклень сроднившийся со тьмой. По непроглядным вязким далям влачились колкие ветра, скорбя и муторно рыдая над каждой вёрсточкой земли, лелея боль и забытьё одетой в траурность природы.
Плетясь с законченной прогулки, Борис Данилович держал маршрут домой, не ждя ни встреч, ни новостей и не храня в канве настроя ни капли живости иль сил. И вот, с ненастностью в тандеме, дойдя до выцветших дверей в себя зовущего подъезда и зашагнув в его приют, герой мгновенно был окликнут цедящим тонкой папиросой и жадно хлещущим портвейн с лихвой знакомым силуэтом во свеже порванном тулупе и дыркой скрашенных портках: "Ну как житьё, мой славный кореш? Ты, братец, так же всё грустишь да ум на удочку цепляешь? Во зной ментального накала свой мозг всё зябнущий ведя да твердь израненных извилин в ста истин кутая бинты? "
"Всё так, ты зорче, чем зенитчик — иных из дел я не держусь. Как сам и с коими из новшеств?"
"Всё жив. Всё так же при бутылке. Вчера сношал одну плавчиху — визжа чуть глотку не сломала, из сил последних надседаясь в сладких корчей череде, от трёпки темпов столбенея да  чуть в сознании держась. Готов забиться хоть на что, что бедной заднице её болеть не менее недели. Она за область выступает, а я за памятный сюжет. Ведь все мы в чём-то да похожи. А ты - как раньше всё один? Коль даже так, не плачь, не кайся — большой и значимый орёл орлиц, как правило, не просит."
"Ты вновь безмерно актуален — до самых мелких мелочей. Увы, я буйствую один и даже поводов не вижу для оных векторов канвы. Но то едва ль кого печалит, коль даже мне не во беду."
"Держись и верь лишь в то, что манит. Как то бы не было, ты лучший — из всех мне выданных друзей."
"Бывай. И ты такой один ведь."
"Спасибо, истинный дружбан."
На этом тропы разошлись, Борис отправился в квартиру, а Виктор за добавкою в кабак.
"Ну вот, нормальный человек — живёт, балдеет, веселится... Про грусть не ведает и вскользь. А я — кусок сплошного горя. Оркестра траура и боли замен не знающий скрипач. Ни чувств не знающий, ни света, ни встреч ни таинств, ни надежд... Лишь взвесь из томности и скорби. Из мук, бессилия и дум, столь редко хоть отчасти позитивных и крайне жадных до плодов из дюже веских результатов. А мудрость — разве ж та красна... От прочих благостей в отрыве да всякой ласковости вне. Во полом полное не сыщешь. Не прост, не сладостен ты, мир... И чем я в сути существую... Лишь мёртвою бренностью да пылью, путём с маршрутом на погост — во тьму и холодность забвенья, в немое вечное ничто... Увы, но в лучшем мест не много. И есть ли робкое твоё — вопрос, как правило, открытый. Нелёгкий, тягостный, больной... И чаще просто безответный и вовсе муторно смешной в житейском хаосе событий да бездне будничных забот, где счастья менее напёрстка на тонны пустошных рутин и где любой — лишь тень иль отблеск, момент меж стартом и концом, совсем обыденно нелепый и в большей степени кривой и от изящества далёкий."
Борис Данилович мучительно вздохнул и лёг на лежбище постели. Глаза закрылись, свет погас, плоть яви плавно растворилась, мир сна приветливым капканом распрял свой сладостный приют. Ни дня, ни тщетности, ни мыслей, ни склок иль вихрей суеты... Хотя б, как минимум, до завтра.

VIII
В густотах спёртого тумана, под шалью сумерек и мглы, скучал и спал поникший город, бесстрастно редкий на людей и полный пустошей да ветра, гулять уставшего в глуши то безотрадных подворотен, то рыхлых преющих низин. Лил дождь, точнее всё пытался - то с трудом набирая темп, то опять отдаваясь праздному бессилью и лени. То и дело катились машины - без спешки, цели и напора, как будто выйдя на прогулку и расхотев её гулять. Весь край - от почвы и до неба был в высшей степени пассивен и всеобъемлюще уныл - без даже тени ярких красок и вне присутствия тепла. Под стать творилось и на сердце. Филипп Петрович да Григорьевич Степан идут, беседуя о были да об оплошностях судьбы.
"Вот так посмотришь, поглядишь — на мир, на участи, на души. И всё то внешне хорошо, пристойно, благостно, безгрешно. Со славной примесью заботы, комфорта, ласки, полноты... А вникнешь — ужас, грязь, досада, надменность, пагубность, обман..."
"Извне всяк мученик - счастливец. Сие ни капли не в новьё. Учтите, солдаты самых жестоких и кровожадных армий-агрессоров тоже давали друг другу закурить и перевязывали раны. Тоже слушали дождь и непреднамеренно ёжились, любили холодный квас в жаркий день и подольше поспать. Крайне просто перестать быть человеком, если вы им никогда и не становились. Крайне просто принять бесчестие или злобу за основных соратников, если с ранних бессмысленных лет этот мир не являл ничего другого, не давал даже редкого смутного шанса ощутить и правдиво испробовать нечто альтернативное, не прибитое уймой корней ко всеобщему строю надменности, не приросшее к дьявольской ярости толп, не пробитое всласть непомерною кучей изъянов, не пленённое нравами дна, а всерьёз обличённое пламенем сердца, беззаветной и алчущей бездной души, светом верности, смыслом и чувством - чувством близости к высшим из дел. А жалкий и искусственный огрызок от сожаленья, сострадания и слёз, от сопричастности с собратом по бесчинствам иль от постыдного и полого восторга - от новых зверств и свежих надругательств, увы, большим примером естества иль признаком взаправду человека считать и мнить решительно нельзя. Сие лишь копия, подобие живого - его испорченный отравленный аналог, подложный, подлый, искажённый и убогий, ничуть не связанный с поистине благим иль хоть частично означающим людское."
"Сей факт — лишь в дрожь бессрочный пропуск, во гущу траура нырок. На что надеяться, чем греться в столь низко падшем из миров... Что взять — за истину, за идол, за явный признак чистоты. Всё ложь, всё фальшь, всё мрак да омут. Не быть тут светлому, не жить..."
"Не жить... Я с вами в том согласен. Нет правд. Нет истин. Нет и всё. Есть смрад, разрозненность трагичность. Есть ты и мир. Твой путь, твой век. Уже заведомо известный, сто крат проверенный, литой. Вот ты ещё даже не сделал шаг, а мир уже прекрасно знает, в каком одном конкретно месте остаться вздумает твой след, мир знает, кто, во сколько и когда его по случаю увидит и через сколько пёстрых дней он, ветром стёршись, пропадёт. В предопределение можно запросто не верить, не признавать неминуемой свершённости ещё не произошедших событий, но так или иначе ваше завтра неумолимо перейдёт во вчера и, как ни дивно для ума, но изменить его сегодня всё в той же мере нереально, как и десятки лет спустя."
"Но то от грусти не спасает. Ведь как надеяться, как верить, коль всё лишь шатко вплоть до слёз, до плача, ужаса и визга..."
"За всем лишь происк нужных стигм, лишь воля благостной удачи. Ведь что тут надобно — возможность, пусть даже призрачный, но шанс. Везёт не поезд, а билет. Удачно взятая путёвка в тот край счастливый и благих..."
"Сие, как правило, к досаде. Ко новой стадии пустот. Где нет ни варева, ни миски. Ни крыльев пары, ни небес. Сперва теряются ключи, потом теряются и двери. С потерь начав, встречай лишь смерть..."
"А с ней, мне кажется, и проще. Желание жить абсурдно само по себе, желание быть знакомым с собственным будущим противоестественно. Вот ты ещё не ведаешь вкус напитка, но уже хочешь его выпить. Единственным нормальным и позитивным желанием может быть лишь желание умереть. Я выпил все имевшиеся напитки и покидаю заведение. Но скажу даже более, шире - счастье в принципе не возможно до смерти, таковое предполагает конечную завершённость, исчерпанность и пройденность всех троп - идеал, уже не нуждающийся ни в каком продолжении и доразвитии. Посему и лучший из возможных разновидностей рая это его отсутствие. Я всецело искренне надеюсь, что бремя должного уже заложено в рамки вменённого мне сущего, что нить судьбы завершится не недосказанностью, не полутоном, а самой крайней и последней из возможных в ней выдасться нот, не повторяемой и слишком самобытной, чтоб после выпавшей мне смерти ещё звучать и раздаваться в какой бы ни было из форм..."
На данном траурном моменте герои резко замолчали, ещё активней загрустив и вдавшись в те из дебрей боли, что были всё ещё в новьё. Маршрут украл ещё треть часа, затем, простившись, разошлись — с тоской, апатией и чувством, что всё и вся — лишь корм для мук.

IX
Во мыслям преданных покоях, средь мир и ум хранящих стен, в привычной томности и лени, вернул себя из мира снов назад ко бренности реалий уже заведомо понурый и жадно сдобренный тоской, лишённый всяческих из шансов на хоть на каплю оживлённый и в светлость скрашенный настрой Борис Данилович Ямсков. План дел был предсказуемо привычен — пить грусть и думать о плохом. Герой безрадостно вздохнул и, встав к окну, уткнул взгляд в книгу.
71) С лицом красивым в зеркало не плюнешь.
72) Плох штиль, что шторм забыть не дал.
73) Чем гуще грязь, тем толще свиньи.
74) Глаза - игольница для правды.
75) Всяк дождь - укрытье от зонта.
76) Корабль чинить всегда ко шторму.
77) Письмо - доставщик почтальона.
78) О спичках судят по пожару.
79) На малых лодках волн больших не любят.
80) На тупую иглу и палец — напёрсток.
"Ну вот, и ум уже цветёт. И мысль искрит и торжествует. Ну что за диво этот том — ну просто праздник, а не строки."
81) Босых шнурки не тяготят.
82) Чем страшнее лицо, тем виновнее зеркало.
83) Сгоревший обожжённому не пара.
84) Никто так не расхвалит мёд, как пчёлы
85) Не бойтесь быть идиотом, бойтесь им остаться.
86) На длинных ногах и хромать за счастье.
87) Дожди - по засухе слеза.
88) Плохой камень в хорошую голову не кидают.
89) Коль пали все, стоять нелепо.
90) У стужи пламени не просят.
"Ой сильно, сильно — в корень, в суть."
91) Вода - камней утилизатор.
92) Дрова золу не поучают.
93) Не так просто совершить ошибки, как сложно их понять.
94) В побег пешком ходить не к счастью.
95) Дурак не тот, кто обронил, а кто поднять не соизволил.
96) Не отлитою пулей не родившийся тел не заденешь.
97) Разбитая чашка молока не просит.
98) Отказ - согласия обрывок.
99) В дверь открытую стук неприличен.
100) Во кривых зеркалах ровных морд не бывает.
На этом книга завершалась, а на засаленной обложке уже не штампом, а рукой был незатейливо добавлен ещё один несложный текст:
101)Прежде чем считать, что вы сошли с ума, убедитесь, что того же самого не сделали все остальные.
"Сей пункт наверно мой любимый. Как точно, верно и про нас... А может, умным пребывать не так уж в принципе и сложно? А может, тоже в мере должной сих фраз продлить сумею ряд... Ну что ж... Попробуем, приступим."
Герой взял старенькую ручку и уж готов был выдать перл, как вдруг случайно поскользнулся и крепко шмякнулся об пол.
"Ух ты ж, да что за наказанье. Чуть жизнь из плоти не изгнал. Борьба за смысл — процесс кровавый... Хотя... Минуточку... Да точно! Прекрасный в сущности же старт. Так так. С сего мы и начнём."
И вот, вскочив и отряхнувшись, Борис Данилович вернулся ко письму, что с ловкой жизненной подачи весьма не хило задалось и через срок во четверть часа дошло целостной десятки вполне терпимых умных слов. Герой вздохнул, отставил ручку и с облегчением зевнул: "Теперь не грех и прочитать."
102) Борьба за смысл - процесс кровавый.
103) Грехи - безгрешности издержки.
104) Чем меньше ты идиот, тем больше себя им чувствуешь.
105) Нет тех из бурь, что не ревнуют нас к покою.
106) Никто не любит так насилие, как жертва.
107) Подвал за крышу не в ответе.
108) Разгон - звонок для тормозов.
109) Взяв лучшее, оставишь лишь пустое.
110) За копейкой упавшей нагнувшись, ненароком уронишь и рубль.
"Коль мне судить — я всем доволен, не так уж скверно иль смешно. Видать, ничуть я не дурак... Не идиот иль лютый бездарь. А что ж тогда живу один... Тупа ты жизнь... Тупа, никчёмна. Иль я дефектен... Иль судьба..."

X
В безднах города, мерно редея, без лишней страсти и затей с твёрдой ловкостью прятался мрак. По пустым и истёртым бокам утомлённых унылостью улиц в ряд из крыш сторонились дома. Свод неба, тусклый и беззвучный, монотонно чернел беспросветно статичною мглой. Невзначай и как будто укладкой собирался наведаться дождь. Степан Григорьевич, без пыла в вялом шаге, вне темпа мерно топал вдаль по мокрой шири тротуара — туда, где тусклый горизонт слыл гробом сникшему закату. В душе, и так всегда бесстрастной, во всю кипел и бушевал взахлёб лютующий шторм грусти — лишь час единый как назад герой был яростно отвергнут в ещё одном очередном срастись не сдюжившем знакомстве. Сей акт во данный гиблый раз сумел по горести продлиться лишь пару мизерных минут и оказался резко прерван мгновенно выданным отказом, взахлёб дополненным ухмылкой и парой сочных оскорблений, столь непростительно досадных и столь болезненно лихих.
"Ну вот, опять поход до краха. С одной обидой во плоды. Видать, совсем я тут не нужен — ни коей страждущей из душ. Чужой, бракованный, бесцельный. Лишь лишний, вырванный, пустой. Ни с кем, увы, не совместимый. Всегда и вечно лишь изгой. Как кем-то проклятый бессрочно. Как труп — что с виду, что внутри. Лишь мир собой же захламляю да время выданное жгу. Как глупо, мелочно и тщетно. Как до нелепого напрасно... Ну разве жизнь сие, ну честно... Фальшивка, мёртвая болванка, насмешка, шуточка судьбы. В души пристанище плевок мне да сердце мерзостей ушат. За что, по чьей циничной воле... Эх, быль, погибели трясина. Эх, мир, невзрачен ты, убог. Убог ты, мир, коряв, поломан. И, жаль, не мне тебя чинить..."
Герой трагически вздохнул и, шаг прибавив, мерно скрылся — во мгле тумана да дожде, во всю кропящем по пустой и знобко стынущей округе, совсем безлюдной и иссякшей - под стать потухшему нутру.

XI
Средь стен и льющейся всклень боли, на пару с присланным письмом, сидел, грустя, Филипп Петрович. Крой текста многим был похож и в сути даже идентичен — ни даже призрачных гарантий и целый ворох из тревог. Комплект сомнительный, бесславный, но оных к слову не дано. И вот, смиряясь со прочтённым, герой раскатисто вздыхал и прогрессивно удручался.
"И вновь конкретики ни капли. Ни даже порции надежд иль хоть кратчайшего покоя. И вновь лишь долгая тревога и вдаль отринутый финал. Лишь груз из мыслей и страданий и чад апатии и страхов да омут робости и грёз — пустых, бесплодных и напрасных, как собственно и весь мой здешний вектор, весь путь — от старта до сейчас, весь век - лишь боль да безнадёга, лишь тщетность, суетность, боязнь, всяк день растущая в объёме. Я жду, усердствую, мечтаю... Горю и верую, стремлюсь. А жизнь идёт. Идёт и время, скребёт по брешам бытия, звенит невзгодами и тленом, а близость так и не несёт. И шансы медленно, но тают. И быть ли вместе нам, пылать ль... Как знать, что сущее готовит. И где, и сколько надо ждать. Да и дождусь ли, оправдаюсь... Иль так и сгину в гроб ни с чем... Эх, явь бескрайняя земная, эх дни пропащие мои... Не быть счастливым мне, как видно, не быть, не греться, не сиять. Лишь гнить, страдать да надрываться — рыдать и слёз не видеть край. И так весь срок, всю быль, всю участь. До гроба, видимо, до дна. Без даже дня без огорчений и без хоть мига вне тревог."
Герой с тоской понурил очи и робко выглянул в окно: "Там жизнь — реальная, живая. А тут... Проклятье, бездна, ад. Не быть мне радостным на свете. Ни дня. Я чувствую, не быть. Ни даже краткого момента за весь ансамбль несносных лет. Эх, мир — противная ты штука. А я счастливым быть хотел... Дурак я, видимо, последний. Степан Григорьевич ошибся — какой я гений, я дурак. Наивный, глупый и бесцельный. И годный разве что в утиль. На свалку жизненного пира, где явь вменила лишь чуму. Лишь боль досаду и напрасность и рьяно липнущий трагизм, что стал практически одеждой для плоти страждущей души, кривой, израненной и рваной... Не быть мне радостным. Не жить."

XII
В ещё одних стенах трагизма, близ мглой грозящего окна, Борис Данилович, раб мысли, черкает мудрые слова и незатейливо скучает.
"Ну вот, сейчас и поглядим, что я за день свой бренный сделал, что выдать правильного смог. Ну что ж — прочтём свои же мысли."
111) Кривых зеркал и бить не жалко.
112) К хорошему привыкают быстро, к плохому - моментально.
113) Два сапога - пара, три - несчастье.
114) Чем точнее подсчёты, тем мощней недочеты.
115) Чем тише ночь, тем громче стоны.
116) В хорошем винном трезвых нет.
117) На первый план в последнюю очередь не выходят.
118) Тупее ни хрена не принимающего дурака только пытающийся объяснить ему умный.
119) Запрет - начало дозволений.
120) Чем дольше прячешь, тем быстрее находят.
"Вполне, как кажется, терпимо. А что там далее идёт..."
121) Бессвязность - тоже форма связи.
122) Не раздавай пряники, и не получишь кнута.
123) Куда милее с умным помолчать, чем с дураком разговориться.
124) Судьбу ключа отмычке не припишешь.
125) Тупой сюжет по-умному не кончишь.
126) Чем тоньше гвоздь, тем крепче молот.
127) Своя судьба чужим виднее.
128) Гнездо без птицы не совьётся.
129) У твёрдых рук и дрожь стабильна.
130) Ничто так не подтверждает собственный успех, как чужие неудачи.
"Я рад и явственно доволен. Эх, мозг — ну кладезь дивных мыслей. Прекрасный орган, роковой."
131) Умы - сподвижники безумий.
132) Без рельсов поезд не ездок.
133) За каплю взыскивают море.
134) Ножи - соратники порезов.
135) Пустой карман звенит лишь горем.
136) У кольцевой конечных нету.
137) С плохим во всю оригиналом хорошей копии не жди.
138) Уже успевший не отстанет.
139) Чем милей озорник, тем кровавей забавы.
140) Слагая путь лишь из побед, закончишь точно пораженьем.
"Ничто не сдержит не продолжить. Эх, мысль — наркотик и капкан."
141) Не сделанную чашку разбить не помышляй.
142) Была б игра, а правила напишут.
143) Изнанкой вещь не украшают.
144) С прозрачной ширмой фокусов не ставят.
145) Еда - отпугиватель сытых.
146) За бесцельный труд и плата безразлична.
147) Отлейте стоящую пулю, и голова отыщется сама.
148) С дырявым парусом всяк ветер равен штилю.
149) Виною всех из перемен лишь те, кто голосили за стабильность.
150)Рта не открыв, услышанным не будешь.
"Ну вот — дошли до круглой цифры. Приятно, радостно, светло. Пойду пожалуй выпью кваса — не часто благостен так век."
Герой решительно поднялся и, плащ накинув, юркнул в дверь. Подъезд, ларёк, опять подъезд. А вот и квас, а вот и чашка. А вот и милый славный вкус. Не грех добавить и добавки. Не грех её и повторить.

XIII
И вновь апатии письмо. С печалью, гиблостью и болью. И вновь прочтения процесс.
"Ну вот и снова я с тобою, мой нежный, сладкий и родной. Я так старательно скучала и так во всю сюда рвалась. И вот я тут. С тобой. С любимым. И так мне радостно — до слёз. До пиков счастья и восторга и до приятной страстной дрожи от пальцев рук и до колен. Как путан жизненный наш путь, как странен, быстр и переменчив, что и минутки часто нет двух душ свести в единый омут. Всё мчим, спешим — куда, зачем... Для коих прихотей и планов. Но я с тобой. Опять твоя. И коль украдкой уж пробилась, то, значит, надобно поведать, о всём, что делалось со мной. Я в целом полностью неплохо. Живу с танцором из балета. Он заграничный, перс иль турок, но сам из Франции — из Реймса. Забавный, щедрый и смешной. В постели сильно не смущает. Считай, устроилась. Свезло. И детки тоже подрастают. И жизнь всё тянется, летит. А тебя, как всегда, по чуть чуть. Но я так рада, так довольна. Любой секундочкой вдвоём. Как знать, что далее, что в завтра... А здесь мы рядом — ты и я. И это высшая награда и самый искренний восторг. В канве реалий вряд ли скоро нам быть, встречаться и любить, а тут — отдушина, укрытье. Где мы и больше никого. Лишь мы и жгущие нас чувства. И так приятно в них гореть, так славно, сладко и волшебно. Ты мой спасительный оазис, мой самый главный талисман. Ты самый лучший. Самый самый. Из всех известных мне мужчин. Спасибо, миленький, за всё. Твоя единственная Оля."
Филипп Петрович скомкал текст и, сжавшись, горестно заплакал.

XIV
Борис Данилович Ямсков, едва сегодня лишь проснувшись, мгновенно ринулся за ручку и впал в привычный пляс ума. Во славном ритме такового прожить пришлось вплоть до заката, и вот, под в край пришедший вечер, герой опомнился и, выдохнув, зевнул: "Ну что ж, мысль вдоволь я потешил. Пойду схожу и за газетой — на сплетней ересь отвлекусь, а после них уж прочитаю и дум своих водоворот."
Борис Данилович поднялся и мерно двинул во киоск. Скупая маленькая будка, с боков истёртая до дыр, со скромной вывеской «Газеты», лишённой кем-то пары букв, едва приняв во свой приют по сплетням сохнущего гостя, в момент представила на суд весь шквал бумажного отродья, любых из жанров и мастей, столь щедро пущенных во свет бездонным демоном печати. На тесно сбитых во стеллаж, весь день пестреть уставших полках царило полное раздолье цветастой пышности страниц и прыткой дерзости заглавий, взахлёб влекущих разыграться и взять весь вышедший тираж, но верный собственному вкусу, до новшеств хладному, как лёд, герой не стал менять традиций и взял брошюру «Ужас дня», всяк раз богатую на факты и ловкость письменных острот.
И вот, вернувшись восвояси сквозь мерный уличный покой, омытый благостным ансамблем последних солнечных лучей, Борис Данилович сел в кресло и вынул купленный им выпуск: "Сейчас посмотрим, поглядим, чем жизнь сегодняшняя дышит." Герой расслабленно вздохнул и углубился в дебри строчек, но лишь проникнув взглядом в текст, на самых первых же из слов всерьёз попал под шквал событий: "Наш мэр, известный всем рассудком, издал прекраснейший указ — всех за него не давших голос топить в чанах с кипящим маслом по чётным числам будних дней. Вчера ж построенный район, в связи со старостью конструкций, сегодня утром был снесён. Людей, умеющих читать, начнут приравнивать к шпионам. Всем семьям, обладающим котом, насильно выдадут собаку. Из-за отсутствия различий администрацию и цирк к зиме сольют в единый орган. Всем пьющим сок проверят нервы. В тариф на свет внесут и сбор за мрак. За чувство голода введён отдельный штраф. В связи с запретом на салат, цена на суп взлетела втрое."
Борис Данилович икнул и, прочь отринувши листы, непреднамеренно опешил: "Ну и явь, ну и дни. Страх да жуть. Коль всё тут правда — я в запой. Хоть и не пил за жизнь ни разу. А впрочем — что мне до сих бредней и до читательства их смут. Всех замечательней в газетах - что рыбу можно завернуть. Во всём же оном — дрянь да омут."
Герой беспечно потянулся и, отступив от потрясений, вернулся к собственным строкам:
151) Плохое небо хорошими крыльями не исправишь.
152) Больших проблем помалу не дают.
153) Прогноз - приманка для погоды.
154) С хорошим якорем и тонется милее.
155) Всё рано ль, поздно ль да найдётся, но вряд ли тем, кто обронил.
156) Плоха луна, что солнца не затмила.
157) За богом следуя, царей не примечают.
158) Для ждать умеющих и вечность - что минута.
159) Ступень на лестницу не тянет.
160) В большой игре на малое не ставят.
170)Первое - не проси. Второе - не соглашайся. Третье - не прощай. Четвёртое излишне.
"А всё ж увесисто, пространно и даже с въедчивостью в суть. Весьма, мне кажется, не дурно. Не грех и дальше взор закинуть — авось себя ж да удивлю."
И вновь хождение по буквам, и снова странствие меж слов.
171) Река безумств мелеет редко.
172) Хорошему товару все цены ко лицу.
173) Чужих ветров в свой парус не загонишь.
174) Плохое лучшему не учит.
175) Других виня, себя не оправдаешь.
176) За мыслью слежка - что за пулей
177) Сырым дровам огонь не бремя.
178) Пустым векам пустые годы.
179) Судьбу рубить - что воду резать.
180) Любая временность есть маленькая вечность.
"Не так уж в принципе и слабо. Я горд, доволен и польщён — до самых тщательных конвульсий."
181) Мудрец и горе разжуёт, дурак и счастьем поперхнётся.
182) Вчера пчела, а завтра рой
183) Мольберт за кисти не в ответе.
184) Страшнее глупостей у умных лишь только мысль у дураков.
185) Гореть умеющий без спички не погибнет.
186) Не победив, призы не судят..
187) Прощённый невиновному не пара.
188) Немой за слово не в ответе.
189)Всяк битый не побившего не любит, а тех, кто оказался не избит.
190) Оков покорностью не рвут.
"И здесь всё ладненько и чинно. Хоть в рамку вешай да в музей."
191) В своём соку в котле чужом не варят.
192) Уходит поезд, но не рельсы.
193) Коль человек больной - беда, коль мир больной - трагедия.
194) Чем больше ран, тем меньше соли.
195) Теней на свет не обменяешь.
196) Из прошлых ям гор будущих не строят.
197) Коту мышей не занимать.
198) Кто видит пир, чуму не чует.
199) Живя легко, трудись в три пота
200) Не страшно глупости услышать, ужасно глупости сказать.
На этом, временно отвлёкшись, герой уставился в окно. За брешью толстой сонной рамы топтал маршрут неспешный мельник — с женой да сворой из детей, ещё с улыбкою и песней — про долю, родину и труд.
"Ну вот, счастливый человек. Весёлый, правильный и нужный. А я... Посмешище, отброс. Сижу да думаю. Да маюсь. А жизнь идёт — вперёд, во гроб. В непоправимое пустое, где есть лишь вакуум и боль..."
И вновь, отдав с треть часа грусти, герой вернулся в омут дум.
201) Чем тише ангелы бутонов, тем громче демоны шипов.
202) Хвосты без кошек не гуляют.
203) Чем дольше говоришь ты с дураком, тем больше с ним меняешься ролями.
204) В пустыню с водами не ходят.
205) Ценой ошибок правильность не купишь.
206) Хужее ненависти к другу лишь только жалость ко врагу. 
207) На слабом ветре гордый флаг не реет.
208) Нарочно сжечь дано квартал, случайно сжечь дано и город.
209) Хранящим лоб стреляют в спину.
210) Ни один умный так не потешается над глупостью, как дураки над умом.
"Что для места под солнцем здесь нужно... Что за дар, за изыск, кто б сказал... И ум имею, и бесцелен. Досадно, странно, безутешно. Ну что за участь, что за жизнь..."
И вновь к написанному в сети.
211) На плохой мёд хорошие мухи не слетаются.
212) От малой порции кусок большой не щедрость.
213) Плохому сахару и соль - соперник грозный.
214) Кто к семенам не знает жалость, плодов больших не наживёт.
215) Вратарь - приманка для голов.
216) Беда бедовых не упустит.
217) Большим умом задач простых не думай.
218) Прямых кривят, кривых - ломают.
219) Крючок - для рыб головоломка.
220) За ум приходится платить крайне дорого. Дороже только за его отсутствие.
"Да, умом можно изумительно скрасить голову... Но не жизнь. А та, коль выдалась паршивой, хоть самым мудрым тут ты будь, а счастья мякиш не откусишь. Эх, судьба — тьма да смрад, хоть завой. Видать, лишь грустным быть да чуждым и есть мой истинный предел..."
И вновь в спасительные строки.
221) Коль жизнь спешит, часы не отстают.
222) Чем меньше лес, тем больше звери.
223) Труба - прелюдия пред краном.
224) Нет вора грамотней, чем сторож.
225) На чувствах ум не воспитаешь.
226) Став магом, фокусам не верят
227) Потоп - отдушина пустыни.
228) Вода за лёд не поручитель.
229) В пустой войне и выжить — горе.
230) Любовь - религия без бога
"И кем наш мир так сотворён, что мне лишь боль, а всем — что хочешь... На что всё так, к чему, зачем..."
И дальше в письменные гущи.
231) Мишень - для промахов магнит.
232) Без вод о жажде не забудешь.
233) С плохою памятью всяк день отчасти первый.
234) У убедительных начал финалов зыбких не бывает.
235) Всяк смех - разминка перед плачем.
236) У мутных вод и дно - секрет.
237) Острей ножа лишь только слово.
238) Циркач смеётся даже мёртвым.
239) Как много глупостей ни делай и всё ж останутся ещё
240) Ничто не портит так рассудок, как тяга к лёгкому уму.
"И всё то, кажется, ведь знаю, и смыслы россыпью беру, а вновь лишь с горечью на пару, лишь с одиночества ярмом — бесцельный, пустошный, напрасный. Хоть в гроб сейчас же да клади. Ни капли быль ведь не утратит."
Борис Денисович застыл и вновь скатил свой взор во строки.
241) У слабых средств цель сильную не просят.
242) Идя в заплыв, не смей тонуть, идя тонуть, не вздумай плавать.
243) Муравей на слона не охотник.
244) Мыслям верить - глупость, чувствам - абсурд, людям - преступление.
245) Опасней пули только голова.
246) Кто держит вожжи, тех и лошадь.
247) Глупый обижается на собаку, умный на хозяина.
248) Чем слабее рука, тем мощнее оружие.
249) Зверье - охотник на капканы.
250) Хвала - предтече поруганий.
"Ну вот и тысячи есть четверть... Неплохо, сильно, густо, мощно. Но я один, а жизнь никчёмна, пуста, бессмысленна, мертва. А рядом радостные люди, благие судьбы, смех, комфорт. Вот тот же Виктор — пьёт, гуляет, меняет женщин, ест да спит. Иль мельник — с детками, с семьёй, в заботе, мире да единстве — при всех из главных в жизни благ. А я — оторванный, напрасный, заблудший, мизерный, чужой. Как брешь, как явная прореха на всём полезном и людском. Я вновь опять меж двух огней — меж семьянином и гулякой, двоих по своему счастливых и полных поводов, чтоб жить. Дышать, мечтать и развиваться. Взмывать к зовущим участь грёзам и цвесть всей пышущей душой. А мне лишь ждать, страдать да вянуть. Отброс я, видимо, сорняк. От плодовитости далёкий и для счастливости не свой. Проклятье, чистое проклятье. И так всю долю, весь мой век... От детства раннего до гроба, до самой финишной черты — одной единственно доступной из всех сюжетных тупиков."
Герой поёжился и выключил светильник. И вновь во благостное — в сон.

XV
Во бдящих тщетностью покоях, средь буйства дум и огорчений, сидели двое силуэтов - Филипп Петрович у окна, Степан Григорьевич поодаль. Опять примчавшее письмо вновь всласть заполнило тоскою всё сердце первого героя, второй же, вызванный в подмогу, давал последней вялый бой.
"Коль грусть избрал, то жди лишь омут. Весь свет померкнет и падёт, весь цвет пугающе поблекнет, вся радость выплеснется прочь. И даже с шансами в руках, ни шага твёрдого не ступишь — замрёшь, упрячешься, раскиснешь и так и сгинешь в гроба пасть, ни звёзд, ни красок не отведав. Ведь боль умом не обуздав, небес и лавров ждать не думай — и крошки малой не отколешь от грёз заветного куска. Сгниёшь, расплавишься, исчезнешь — поспешно, глупо и навек. Увы, уныние калечит. Стирает — напрочь и в момент. А пеплом сделавшись, не вспыхнешь..."
"Да мне едва ль когда гореть... Я тень, я узник, раб и пленник — её обманчивых сетей и личных призрачных мечтаний. Я жду, надеюсь, жгу нутро, лишь страстью сей и существуя и всяк свой помысел сводя к одной лишь жажде быть вдвоём... Прийти, найти, а после слиться. В святой бессмертный монолит двух душ, телес, путей и судеб. И столь неистово готов я — куда угодно в раз сорваться и мчать хоть тысячи из вёрст до сей безмерной благодати единством скованных сердец, до бесконечно вожделенной двоих хранящей теплоты, неиссякаемой и чистой, всевластной, терпкой и безгрешной, как ломтик ждущего нас рай, тайком вкушённый на земле."
"А я твердил ведь вам — вы гений. До самых самых мелочей. А всем из гениев в сей жизни предписан ею и пастух, за коим ум ваш просветлённый в момент, не думая, рванёт, помчав, как жалкая овца, спеша да жадно оступаясь, но всё ж безудержно несясь, всех терний дебри собирая да участь в грошик не ценя. И вы не первый, не последний. И в миг единый ведь сорвётесь, про всё на свете позабыв, подай она один лишь знак иль позови к себе в плен ложа. И то ничуть не наважденье, не рок, не глупость иль болезнь. Объяснить можно всё, кроме собственных поступков. Уж так исполнен этот мир. Любовь тождественна гипнозу, и как ни трауре сей факт, он ней всяк бег лишь до могилы, до горькой пристани земли, что всласть без устали лелеет любых избравших смыслом доли мечту, отчаянье иль риск."
"Сие не думает утешить. Сие, увы, лишь бередит."
"Билет порвав, спектакль не кончишь. Увы, но тонущий корабль плывёт, как правило, не шибко. Уж что вменили нам, что дали... И оной участи не быть. Любовь, надежда или ум есть болью веющее бремя. Проклятье, данное как рок и привносящее лишь ужас. Не плачьте, действуйте, терпите и меньше веруйте в себя — мы все не более чем жертвы, а смерть не траурней, чем дождь и не существенней, чем грязь на паре стареньких ботинок, бесславно едущих в утиль на измельчение и плавку."
"Мне роль трагичная к лицу, да, жаль, к лицу лишь, а не к сердцу."
"Да что вам сердце — шлак да камень, его хоть вырви, хоть пришей, ни горсти счастья не получишь, ни капли малой не возьмёшь. Ни даже тощего обрезка. И нет тех дел иль начинаний, что жизнь бы гиблую спасли."
"Я раб, вы то лишь подтвердили. И нет мне выхода — лишь ждать. А счастья хочется — до дрожи, до жарких шквалом льющих слёз и невозможности смириться со столь статичной пустотой, так быстро рушащей во прах всю ширь и значимость рассудка, что в сути тщетен и бесплоден при шатком векторе судьбы и разобщённости с удачей."
"Сие предельно объяснимо и понимаемо без слов. И всё ж запомните, учтите — всяк гений — жертва пастуха, его безропотный придаток, без воли, выбора и прав. И хоть вполголоса поманят — вы в миг всё бросите и в прыть во всю помчитесь — в любой безвестный уголок земного кругленького шара. И всё, что есть у вас сегодня, вы в раз порушите, снесёте, без слёз, не думая, отдавши за хоть глоток иного завтра, за шанс на вкус дальнейших грёз и на хоть кратенький тандем со сладкой бестией надежды. Вы раб, но вы про это в курсе и вам сие не приговор, не непредвиденный удар, а лишь привычная банальность, давно знакомая уму и не несущая натуре ни боли новой, ни тревог, ни шибко острых откровений."
"Я раб — прекраснейше, чудесно. Какая редкая случайность, какая милая беда..."
На этом, сникнув, замолчали.

XVI
Средь сном заполненных просторов, по мрачной улице, где ночь лишь да витрины, шёл вдаль отчасти оживлённый и прытью дышащий герой - Степан Григорьевич, спешащий к лучшему навстречу — во мирно ждущее кафе на вечер с тихой милой дамой, случайно встреченной в толпе и вот уж три почти недели надёжно вписанной судьбу посредством славных робких встреч и скоротечных диалогов. И вот, пройдя ещё с квартал, герой, сквозь дверь проникнув в залу, пустым устало-беглым взглядом стал крайне пристально искать столь терпко нужную фигуру, в привычно пышном тёмном платье и с независимой от моды копной лоснящихся волос, до самой искреннейшей боли во всю впитавшуюся в ум. Нашлась подобная не быстро — ютясь поодаль у стены и не бросаясь во глаза, не знаменательная дама была почти неотделима от прочей суетной толпы, но всё ж с трудом да отыскалась, вселив немыслимый восторг.
"Всем сердцем — ласково и нежно дарю свой пламенный привет!"
"Садись. Опять не запылился. О чём сегодня речь затянем? В тот раз мы Маркса обсуждали да суть Столыпинских реформ. Ещё ты что-то лил про жизнь и ею данные нам роли — не самый грамотный пассаж, но с чем-то я была согласна. Едва понятный каламбур подчас весьма себе забавен — чуть даже больше, чем нелеп. Вещай, а то ведь заскучаю."
"Я планов тщательных не строил, но в полной степени готов любой из дискурсов взять в руки и хоть политику, хоть явь промыть до мизерных крупиц, но ближе было бы иное — о нас двоих и о грядущем, о том, до коих из лимитов дойдёт сей сказочный альянс, во что и как преобразится — в каких плодов и фруктов шквал..."
"Ты о чём? О каком из альянсов? Иль я неверно понимаю, иль кто-то, мечт своих объевшись, во бреда гущу крепко пал... Сие есть повод объясниться."
Герой безжизненно замялся и, регулярно запинаясь, стал вяло мямлить робкий спич: "Я судеб двух хотел пути — свести, схлестнуть и сжать в один, в благой гармонии отраду и рай двух любящих сердец..."
"Ну вот, ещё один придурок. А с виду вроде не балбес. Ты чем хоть думаешь то, олух, скажи — какие к чёрту чувства с таким посмешищем, как ты? Я так — забавы праздной ради — бесед послушать чепуху да незаметно посмеяться над сей наивною брехнёй, а ты, несчастный недоумок, во степь любовную попёр — пошла душа по сладко-влажным, помчала, вырвалась во блажь. И ведь не думает то даже, что сразу ж мигом осекут. Я в центре помощи тружусь — убогих своре помогаю — больным, бездомным, прокажённым и потерять сумевшим кров. Так без малейших из сомнений со всею твёрдостью скажу, что ни одна из подопечных — без ног иль глаз и со долгам и даже мысли б не имела, чтоб хоть при худшем из раскладов тебе бесцельному да дать. Катись ка, увалень, ты вихрем — сейчас же, быстро и бесследно. Со глаз моих уставших вон. На все четыре и навечно."
Герой растерянно поднялся и, совершенно растерявшись, забыв перчатки, вышел прочь.
"Ну всё. Ещё раз растоптали. Конец мне, видимо, конец... Какая ж жалкая ведь доля. И разве ж многого хотел — всего лишь близости да счастья, единства, трепета, тепла... А вновь лишь грязи ворох в рыло да в душу мерзостей ведро. Тоска, трагедия, досада... Во гроб, как кажется, мне в пору... Во глубь спасительной земли. От грязи с гадостью подальше да от подобных вот людей. Вот жизнь, хоть замертво ты падай. И нет ни выхода, ни сил. Одна лишь пагубность да бренность. Да боль — без меры и границ."
Степан Григорьевич вздохнул и, шаг ускорив, удалился — назад к раздумьям до утра да к одиночеству с тревогой, извечным спонсорам житья и постоянным контролёрам его бессмысленной стези, пропащей, гибельной и глупой и столь несметно роковой,должной степени удачи и без гармонии с судьбой. А с ней, как водится, всё сложно.

XVII
Сей день, начавшись крайне мирно, включил в себя конкретный шторм — смертельной парой новостей влетевший в скромную квартиру и обитающий в ней ум. Борис Данилович Ямсков узнал за раз два диких факта — его сосед и кореш Виктор, всего недели треть назад был насмерть лезвием зарезан в своей же собственной квартиры во время пьяной заварухи. А через день всего спустя в петле был найден мельник Пётр — ехидно брошенный женой, забравшей деньги и потомство, как оказалось, не его. И вот вобрав всю боль сих фактов, герой взирал во брешь окна и неустанно жадно думал: "Как неосознанно я жил... Как глупо, тщетно и нелепо смотрел на данную мне быль... Мне столь отчётливо казалось, что я живу меж двух огней, что рядом истинное счастье, что мне на зависть лишь и грусть, а как всё вышло, как сверсталось... Во что ведь вылился весь пир. Всё фарс, всё ложь, обман, пустышка. А раньше думал — идеал, почти идиллия и космос, не достижимый и за век. Я жил всю жизнь меж двух углей... Меж парой свёрточков с ничем. И даже их здесь мнил за идол, за безупречный эталон. Весь мир, все гвозди этой яви, как вышло, попросту лишь прах, лишь замутнённая картинка, мне кем-то врезанная в мозг лихим и пагубным проклятьем. И как мне быть, как жить, что думать... За раз всё рухнуло, весь свет, все мне доступные примеры, всё то, чем мир меня дразнил... И вот сей мир теперь разрушен — до основанья, до золы, до пыли призрачной и мёртвой. Как быть, чем буйствовать, что делать... Как всё ж всё шатко тут и хрупко. И явь, и судьбы, и успех. Твой пыл — лишь вспышка. Ты — лишь миг. А жизнь — лишь крупная ошибка, безмерный траурный просчёт, ведущий в худшее да омут, во мрак, в досаду, в пустоту. Всё дым, всё фальшь. Нет правды, нету. И не отыщешь, не найдёшь."
Герой сокрыл лицо в ладони и безутешно зарыдал.

XVIII
На ёмкой плоскости стола лежит недлинное письмо. От грёз хранительницы Оли.
"Привет, мой сладенький малыш, я вновь спешу к тебе в приют, во строк спасительных отраду и во пристанище для мечт. Я вновь гуляю по гастролям, по всей огромнейшей стране, топчу бессчётные подмостки и в мир взираю, как в себя. Иду и двигаюсь вперёд. Пройдёт лишь две всего недельки и буду в городе Залесский с большим и красочным спектаклем про жизнь, разлуку и любовь. Сейчас я временно одна, и было очень бы неплохо побыть немножечко вдвоём, хотя бы пару вечеров — до новой стадии разлуки. Спектакль пройдёт в дворце культуры «Хрустальный праздник» - близ воды. Я жду и верю, что приедешь — ко счастью нашему, ко мне... Я вновь немыслимо скучаю и сим лишь чувством и живу. Взахлёб неистово целую и шлю огромнейший привет. До сладких уз скорейшей встречи и до единства наших уст. Твоя единственная Оля."
Ну вот и весь несложный текст. Спасибо, маленький конверт, принёс, не выронил, доставил.


ПОСЛЕСЛОВИЕ:
1) Пред белым трапом самолёта стоит безмолвный силуэт - Филипп Петрович, ждёт посадки. Вокруг простор аэропорта, внутри собрание из дум.
"Как прав и точен был мой друг — позвал пастух, и я в дорогу. Я раб — безвольный, неживой, на всё безропотно готов. А вот уж скоро и взлетать — туда, к неведомому в гости. Туда — во сладкий ворох грёз. Вперёд к неясной новой доле. К мечте... К надежде... К пастуху."
Шасси пустились в обороты и лайнер медленно взлетел.
2) Во страстью залитых покоях, на жадно смятых простынях, лежал в объятиях красотки Борис Данилович Ямсков. Ютясь меж пышных сладких бёдер и тая в неге липких рос, герой, упав в срамные узы, во всю вкушал запретный плод пикантно трепетных местечек, столь нескончаемо желанных и полных влаги и любви. Процесс нещадно завертелся и за феерией из тел и упоительной развязкой был кончен пологом рассвета и вслед заре спешащим днём.
"Мы вместе будем, до финала?"- спросила ласковая дама, прижавшись грудью ко щеке.
"Ну я... Я даже и не знаю..." - сказал растерянный герой и в раз был резко ошарашен: В момент и пол, и потолок, растаяв, полностью исчезли. Вокруг раскинулся огонь, раздался скрежет, писк и вопли, мгновенно вырвавшись на волю, нашла кипящая смола. Затем столб пламени осел и из-за смрада вышел дьявол:  "Борис Данилович Ямсков... Кого сегодня я здесь вижу. Какой волшебный идиот, дурак и вечный неудачник. Вы хоть осмыслили свой грех? Хоть ощутили, осознали? У нас для вас один вопрос — оказавшись меж двух углей, что вы сделали?"
"Я... я..." - герой во всю замялся: "Я отказался от огня..."
И тут всё полностью исчезло. Герой нашёл себя в постели — само собою, во пустой. Всё выше данное конечно же приснилось — и дама сладкая, и ад. И снова явь — пенат квартиры да окаймление из стен. Да одиночество — гость сердца и жизни тщетной дирижёр.
"А так мне, видимо, и лучше — ничем по сути не рискую, ничем вовек не дорожу. Мне так комфортнее и ближе. Милее, знайте ль, теплей." - с лукавством в голосе и мысли вздохнул понуренные герой и, отвернувшись ко стене, вернулся к пристани Морфея.
3) У старых ветхеньких дверей скупого детского приюта Степан Григорьевич и сын, недавно взятый под опеку.
"Вот здесь тебя я и забрал... Сейчас не то у нас вокруг — тоска, досада, фальшь да омут. Не время в принципе, а дрянь. Но я всем сердцем жадно верю, что мир изменится, спасётся. И время новое придёт, и ты, со счастьем подружившись, создашь совместную семью и будешь нужен и обласкан. Я сам всё так же был ведь взят, да время медленное только. Ещё не новое... Пока... И в век мой вряд ли оным будет, а в твой должно и поменяться, ожить, исправиться, расцвесть... И заиграть — во всю и лихо, всем спектром красок и надежд. Восторгов, шансов и свершений, столь нужных всем нам для мечты, для жизни — полной и бездонной, бескрайней, истинной, благой, где есть и верность, и любовь и даже новое то время — для счастья, радостей и грёз, открытий, подвигов и веры."