Юбилей. окончание

После этого Галина Альбертовна поставила на огонь овощи для салата, замочила в воде мясо и затем, неторопливо с видимым удовольствием и привередливой дотошностью убирала в своём домике. Ближе к обеду, слегка передохнув, долго искала в кладовке свой знаменитый кизиловый компот. Не найдя ни одной банки, она решила сходить в магазин. И только, когда открыла дверцу шкафа, вспомнила про салаты и мокнувшую в воде телятину, совершенно не готовую к запеканию.
Галина Альбертовна всплеснула руками, покачала головой и вернулась на кухню. Лишь часа через полтора, слегка уставшая, но пребывающая в великолепном расположении духа, она снова подошла к шкафу.
Вишнёвое, бархатное платье... Лёвушка Смирнитский, когда увидел её в нём на вечере у Шульца, то по его собственному признанию потерял голову. Она давно его не надевала, а значит, будет смотреться, как новое.
Она долго и тщательно приводила себя в порядок, хотелось выглядеть так, чтобы сразу было видно, что за день сегодня.
Нужно как следует уложить волосы, как хорошо, что она покрасила их заранее, что ни говори, а седина, пусть даже благородная - это всё-таки дурновкусие, отдающее, к тому же, плебейством.
Она рано поседела, что ж такое случается, и это вовсе не говорит о возрасте женщины. Это наследственное, у её матери уже в тридцать пять полголовы седых волос было. Галина Альбертовна открыла коробочку с тенями. И щедро прошлась кисточкой по векам. Ей идёт. Глубокий синий, как никакой другой подчёркивает нежно-прозрачную голубизну её глаз. Теперь брови - очень важный акцент, сейчас вот стало модно выделять брови, а Галина, между прочим, всегда это знала. Конечно помада, в тон платью - густо-бордовая, однородная, без всякого этого вульгарного перламутра. Последний штрих - румяна. Они придадут свежесть лицу. Не то, чтобы ей это было особенно нужно, а так, вечер всё же предстоит весёлый, активный и долгий, - немного на скулы, переносицу, - да-да, обязательно, хотя об этом мало кто знает, - и хорошенько растушевать.
Всё шло отлично, пока не случилась маленькая неприятность. Вернее, ужасная трагедия! Галина Альбертовна порвала чулки. Новые, тончайшие, только из упаковки, специально для этого дня приберегаемые. И главное так глупо вышло, ей почему-то вообще стало трудно наклоняться, а тут, по-видимому, нужна была ещё и дополнительная ловкость, к которой она оказалась не готова. Галина, что есть силы закусила нижнюю губу и чуть не расплакалась. Нет, ни чулок было жаль, а вот этого великолепного, но потерянного теперь ощущения нежнейшего, полупрозрачного капрона на своих длинных, грациозных ногах. Откровенно говоря, собственные ноги всю жизнь были предметом её особой, тайной гордости. Хотя об этом вряд ли кто-нибудь догадывался, ведь Галина оставалась невозмутима не только, когда молодой, брутальный наглец, один из подчинённых Бусика, шепнул ей однажды: «Что за ножки, чудо, как хороши!», а даже, когда Шульц посвятил целую оду её ногам, и звучало весьма недурственно, кстати.
А теперь, что делать? Придётся надеть эти чёрные, глупые, плотные колготы, потому что других нет, а они с этим платьем, как корове седло, но другого ничего не остаётся, не сверкать же голыми ногами.
Завершили образ два крупных перстня, с фальшивыми каменьями, бусы и длинные серьги, хоть и бижутерия, но очень качественная.
Галина Альбертовна на секунду задумалась - не поставить ли в духовку мясо, уже нашпигованное, чем полагается и завёрнутое в фольгу, но решила, что сделает это позже, время ещё оставалось.
После этого, она стала вспоминать, зачем ей нужно было в магазин, но решив, что хорошая колбаса и сыр ещё никому не портили стола, надела плащ и вышла.
Был солнечный день начала весны, ласковый и тёплый совсем по-летнему. Галина Альбертовна подняла голову, посмотрела на бирюзовое, в серебряных сполохах бесконечное небо и улыбнулась.
Всё-таки хорошо, что она здесь. Она любит это место, любит свой старый, маленький домик, хотя, конечно, никогда не думала, что будет жить здесь на постоянной основе. Всё-таки она городская до мозга костей. Ей необходимы, как воздух энергия большого города, его динамика, его блеск, суета и ощущение бесконечного движения, то есть самой жизни.
Но… Могло, собственно, быть ещё хуже… Об этом лучше не думать, нет… Галина Альбертовна энергично крутит головой так, что завитые, с сиреневым отливом кудряшки неистово мечутся из стороны в сторону.
А здесь, всё же неплохо, место тихое, спокойное. Ну где бы она ещё могла спокойно оставить незапертой дверь? Она специально это сделала, вдруг кто-то раньше из гостей приедет. И люди здесь простые, приветливые. Она, правда, никогда не знает о чём с ними говорить, всё-таки, что бы там ни говорили, а старое, доброе социальное неравенство существует, и слава богу, но отношения у неё с ними доброжелательные и ровные.
Да и друзья любят у неё бывать. Ещё бы! Приятно вырваться из пыльного, шумного города в привольную тишину и приозёрную прелесть ненавязчивой, душевной природы. Ах, какие вечера они устраивали здесь! Бывало загодя, с февраля, а то и ещё раньше начинали интересоваться, где будут отмечать Галочкино рождение. И выяснив, что на даче, непременно на даче, блаженно улыбались, предвкушая, как примут их в гостеприимном и радушном доме Лесницких, с его богатым, хлебосольным столом, именитыми гостями, отменной рыбалкой на принадлежавшей их семье части акватории, лодочной переправой на «остров», (так назывался клочок заболоченной суши на противоположном берегу у самого ельника, где так здорово было запускать фейерверки), домашним концертом, принять участие в котором с куплетами ли собственного сочинения, юмореской ли, стихами, посвящёнными имениннице, почиталось за большую честь и бог его знает, чем ещё…
Её день рождения, 15 марта, совпадает с открытием дачного сезона и как бы распахивает двери весне, уже настоящей, основательной. Не той вялой и робкой, на которую шикают утренние заморозки и гонит прочь внезапно срывающийся ледяной ветер, швыряясь ей вдогонку мокрым снегом, а крепкая, хорошая весна, с первыми цветами, нежной зеленью листьев, утренней, птичьей трелью и трогательными бутонами. Ну как можно было не любить это время, когда понимаешь, что надоевшая до чёртиков зима уже позади, а впереди весенняя буйная свежесть и кажущееся с мартовского отсчёта бесконечным - неоглядное, как целая жизнь, лето. И всё в тебе, и вокруг тебя живо и юно, и напоено радостной надеждой и верой в то, что обязательно исполнится, что было когда-то обещано, о чём мечталось и во что почти не верилось тягостными и нудными зимними сумерками, и будет оно так прекрасно, как даже представить себе невозможно.
Галина Альбертовна всегда испытывала в это время года подъём и небывалое воодушевление, поэтому ещё она так любила свой день рождения, поскольку знаменовал он собой нечто гораздо большее и в разы значительнее, чем просто некие цифры в паспорте.
Галина Альбертовна замечталась настолько, что заметила неуловимо знакомую женщину, двигавшуюся ей навстречу только тогда, когда они почти поравнялись. Женщина остановилась и, поправив платок, вежливо поздоровалась с Галиной. Та вздрогнула и улыбнулась в ответ.
- У вас праздник какой сегодня? - спросила женщина, глядя на неё ласково, - вы такая… нарядная.
Галина Альбертовна кивнула:
- День рождения, то есть юбилей. Гости скоро должны быть, да вот… мне нужно тут… - Галина Альбертовна замялась, - Хлеба купить.
- Понятно… Поздравляю, - радостно кивнула женщина, - всех вам благ! И сколько же исполнилось, если не секрет? - спросила она и через голову Галины Альбертовны многозначительно переглянулась с другой соседкой, выглядывавшей из-за своего невысокого заборчика и с жадным вниманием наблюдавшей эту сценку.
Когда Галина Альбертовна, снова отчего-то мотая головой из стороны в сторону, двинулась в быстром темпе дальше, женщина в платке подошла к своей приятельнице. После того, как обе несколько секунд смотрели вслед удаляющейся долговязой фигуре, покачивая головами и насмешливо улыбаясь, между ними состоялся небезынтересный разговор, о котором Галина Альбертовна, разумеется, понятия не имела, хотя речь там шла непосредственно о ней.
- Нет, ты видела это чучело? - нарушила молчание подошедшая, - господи, а платье, а эти бусы до пупа, - обе женщины согнулись от смеха.
- Чудо чудное, диво дивное, - протянула вторая, чуть отдышавшись, - а намалевалась средь бела дня, а тени, тени-то одни чего стоят! Ей-богу, Зин, я как увидала её со страху перекрестилась прямо, тьфу ты, не к ночи будь помянута… Совсем бабке крышу снесло… А что она ответила, я не расслышала, сколько ей? Её собеседница махнула рукой, затем прижала её к массивной груди, и от душившего её смеха даже не сразу была в состоянии ответить.
- Она, она, - её полное тело снова заколыхалось от смеха, - она сказала, что … Сейчас, ой не могу… Твоя воля, господи, - она шумно выдохнула, - что задавать подобные вопросы малознакомым людям бестактно, - они обе снова прыснули, - но я уверена, что она просто забыла…
- Ага, как в прошлом году, как и в позапрошлом, - вставила другая, - и бог его знает, сколько ещё, мы дом этот только пять лет назад купили. Сейчас опять сядет и будет до ночи гостей своих ждать несуществующих…
- Вот-вот… Нет, знаешь, раньше, лет двенадцать - пятнадцать назад, когда был жив её муж, генерал и участок огромный с садом был их, и полдома не отобрали ещё, тут действительно устраивалось всё на широкую ногу, я помню… А теперь…
- А теперь, я думаю, у Наташки инфаркт случится, когда к ней в магазин страшилище это заявится сейчас…
Настроение у Галины Альбертовны было определённо подпорчено, и она никак не могла понять почему. Какое-то гадливое, мутное чувство скользкими, плотными, точно змеиными кольцами оплетало её изнутри.
Зачем спрашивать человека, сколько ему лет, - рассеянно думала она, - разве это так уж важно? Какой смысл вести подсчёт? Ясно же, что меньше не становится. В той больнице, в которой она наблюдается, врач, очень милая женщина, кстати, оформляя документы, просто заметила вслух, мол, о, да у вас скоро юбилей. Вот и всё. А если бы не это, то Галина даже не знала бы, что у неё круглая дата. Ей от цифр не по себе делается. Поэтому ещё, сколько конкретно, Галине не интересно. Вот совсем. А если она не считает это важным, то какое дело до её возраста всем остальным, скажите на милость?
Главное, насколько она себя ощущает, как чувствует и как выглядит. Иной, и в двадцать пять уже глубокий старик: унылый, разочарованный, сдавшийся. А Галина, она не зря родилась в начале весны, да она сама, как Весна, вечно юная, трепетная, прекрасная в своём ожидании пробуждающейся жизни и любви. Кстати один очень давний поклонник и сравнил её однажды с весной. И эти эпитеты - из его необычайно страстного признания.
Дорога в магазин и обратно, заняла больше времени, чем она думала и по возвращении, Галина Альбертовна, едва переведя дух, начала накрывать на стол. Пока только нарезку, салаты и зелень на стол, а мясо, истекающее нежным, душистым соком отправить в духовку, остальное можно сделать позже. Если что, Шурочка поможет, она такая хозяйственная, тем более они с Костиком всегда раньше всех приезжают.
В пять часов пополудни на веранде стоял накрытый льняной, вышитой скатертью овальный стол, сервированный, с изысканной пристрастностью на семь персон. И только присмотревшись чуть более внимательно, можно было заметить так и не отошедшие после многочисленных стирок пятна на старой, плохо отглаженной скатерти, стёршуюся позолоту на расписных тарелках и застарелый, въевшийся жир на их задней стороне. Бокалы, так же, как и столовые приборы являли собой разномастную смесь. Серебряные вилки, например, соседствовали с обычными, общепитовскими блюдцами и отталкивающего вида ножами из позеленевшего мельхиора. А между чудных, хрустальных фужеров и невесть как залетевшей на этот стол редчайшей соусницы из китайского фарфора преспокойно стоял гранёный, захватанный пальцами стакан.
Убедившись ещё раз, что у неё всё готово, Галина Альбертовна поправила макияж и, закутавшись в шаль, вышла во двор. Усевшись на стоявший здесь солдатский табурет с прорезью для рук посередине она, с чувством внутреннего удовлетворения, приготовилась ждать. С этого места, прямо напротив низкой садовой калитки, хорошо просматривалась почти вся дорога, по которой должны были прибыть дорогие гости. Других путей к её дому не было. Слева, если немного пройти и затем спуститься - озеро, справа небольшой частный сектор, за которым лесополоса, прорезаемая скоростным шоссе.
Галина Альбертовна удовлетворённо выдохнула, как человек, который славно потрудился и заслужил то, к чему так долго и старательно готовился. Все уже, должно быть, выехали. Костик и Шурочка, как всегда раньше. Потом подтянутый и смотрящий на неё в немом восхищении Шульц. С ним, само собой, милые болтушки Тата и Лялечка, напоминающие со смехотворной, режущей глаза пародийностью двух неразлучных, волнистых попугайчиков. Прежде всего своей обоюдной, переливчатой речью, перемежающейся восклицаниями, хлопаньем в ладоши, закатыванием глаз, экстравагантными нарядами, а также многолетней дружбой, похожей то ли на старый, стоящий на несгибаемых устоях крепкий брак, то ли на идеальное, а потому почти не встречающееся в жизни духовное родство.
А потом… Потом, как десерт в виде кусочка ромового бисквита - Лев Смирнитский. Галина Альбертовна зажмурилась и тут же представила Лео в его замшевом пиджаке с шёлковым платком вместо галстука, как у Роберта Рождественского, светлых брюках и лёгких туфлях на босу ногу. Вот он лёгкой походкой победителя выходит из машины с огромной корзиной её любимых кремовых лилий в ореоле божественного аромата...
Он, конечно же, повздорит с Шульцом за право первого танца. И она будет укоризненно качать головой и грозить пальцем обоим. А как начнут они за столом пикироваться, обмениваясь остротами: Лёвушка - цветисто и насыщенно, Шульц - с немецкой педантичностью - холодно и спокойно. Нет, передать это невозможно, - подумалось Галине, это необходимо пережить.
Вообще все её друзья сохранили великолепное чувство юмора до сих пор. И наверняка готовят ей сюрприз. Идея, разумеется, Лёвушки. Такое уже бывало, и не раз. Вот она решила недавно обзвонить всех, чтоб пригласить к себе на юбилей, хотя и знала, что никто из них не забыл об этом, а получилась какая-то ерунда. Хохма, одним словом. Первому она позвонила, разумеется, верному Шульцу. А ей сказали, что Генрих Карлович уже четыре года, как переехал в Германию. Очень смешно. Костик её выслушал, затем почему-то странно всхлипнул и молча положил трубку. А Тата с Лялей вообще не отвечали, видимо, им Лео запретил, чтобы не испортить сюрприза. Они ведь болтушки, выведать у них что угодно для Галины никакого труда не составляло.
А когда она дрожащей рукой набрала Лёвин номер, очень раздражённый, женский голос, сказал ей грубо, чтобы она перестала сюда звонить. И добавил что-то про форменное издевательство. Надо же, как Лёва перевоплощается, она всегда знала, что у него талант. Как он прекрасно смотрелся бы со сцены! Но в данном случае, ей показалось, что он слегка перестарался, за что она непременно ему сделает выговор. И нарочно у него на глазах будет танцевать подряд три танца со своим верным Шульцем. Да, пусть помучается, но потом, конечно же, она его простит…
Солнце уже давно спряталось, стало заметно прохладнее и как будто темнее. Галина Альбертовна тяжело поднялась, не переставая вглядываться вдаль. Она зашла в дом, чтобы узнать который час, выключить мясо и, надев тёплую тужурку, выйти во двор снова.
И едва она успела заметить, что уже почти семь, мимо дома промчалась машина. Галина Альбертовна замерла, вся, целиком, превратившись в один сплошной слух. Костяшки её пальцев, которые сжимали снятую с вешалки фуфайку, побелели так, что стали отдавать синевой. Автомобиль через пару минут дал задний ход и с визгом, остановившись у её редкого, дощатого заборчика дважды посигналил. Так лихо ездил только Шульц, господи, как он мог проехать мимо её дома?! Неужели забыл?!
- Шульц, милый, - вскрикнула Галина, отчего-то заливаясь слезами, и снова выскакивая во двор, - ну разве так можно?
- Торт, вы заказывали? - плотный, молодой человек в синем комбинезоне смотрел на неё хмуро и недоверчиво, - Три с половиной тысячи, с учётом…
- Я знаю, - сердце упало куда-то вниз и это было хорошо, потому что больше она не выдержала бы его бешеного уханья.
Пока расплачивалась, пока смотрела, как удалялась машина, разрисованная аппетитными пирожными и ярко-жёлтой надписью «Хочу торта», пристраивала как-то неловко, неумело совершенно негнущимися руками огромную коробку на краю стола, уже совсем стемнело.
Галина снова села на табурет и всё смотрела-смотрела на дорогу, до тех самых пор, пока она была видна. Но и после этого не ушла, с мельчайшей точностью угадывая её очертания. Она была словно в каком-то напряжённом оцепенении: не покажется ли из-за поворота свет фар и не донесётся ли хотя бы отдалённое урчание мотора.
Нет, глаза её были сухи. Хотя она плакала внутри себя. Солёные слёзы капали на её ухнувшее вниз сердце и ещё больше разъедали его. Но они были невидимы. Лицо её было спокойно, если не считать его мелкого подрагивания, да редкого качания головой из стороны в сторону. Галина Альбертовна плакала изнутри. А это, говорят, гораздо хуже...