25. 58. Пушкин Месть толпы кишиневского базара

В 1821ом в Киши Неве  Пушкин попытался составить этно-социальный портрет южной провинции Империи :

Теснится средь толпы еврей сребролюбивый,
Под буркою казак, Кавказа властелин,
Болтливый грек и турок молчаливый,
И важный перс, и хитрый армянин —

Отрывок остался без применения. В черновике были еще:

толпятся еврей труд(н)олюбивый, злой черкес, всевластный дикий горец властелин

Исследователи отмечают, что из этой толпы автор выделил еврея

(в это время поэт расхаживает по кишиневскому базару в еврейском платье и работает над темой еврейства, штудируя Песнь Песней и трудясь над стихами-строками  =  программой Гавриилиады, Вертоград сестры моей, В крови горит огонь желанья и «Христос воскрес, моя Ревекка…»)

Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня следуя душой
Закону бога-человека,
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я не робея
Готов, еврейка, приступить —
И даже то тебе вручить,
Чем можно верного еврея
От православных отличить)

который   у него имеет не психологический портрет  (как у остальных),а идейный:
- еврей обрезанный и еврей сребролюбец = т.е в доминанта еврей – сребролюбие отсылает нас к версии предательства апостола Иуды из всего 30 серебряников

В психологических портретах выставлены отрицательные черты характеров:
- казак кавказский – властен
-  грек- болтлив (зубы заговаривает, опускает разговорами)
- турок – молчаливый (скрытный, себе на уме, коварный)
- перс важен
- армянин хитер
- черкес – злой
- горец – всякий горец дик

В Гавриилиаде описан грех двух ипостасей Святой Троицы – Бога, обернувшегося Голубком и молодой еврейки Марии – верной  женки Иосифа ( покровителя рогоносцев м туристов):

Упоена живым воспоминаньем,
В своем углу Мария в тишине
Покоилась на смятой простыне.
Душа горит и негой, и желаньем,
Младую грудь волнует новый жар.
Она зовет тихонько Гавриила.
Его любви готовя тайный дар,
Ночной покров ногою отдалила,
Довольный взор с улыбкою склонила
И, счастлива в прелестной наготе,
Сама своей дивится красоте.
Но между тем в задумчивости нежной
Она грешит, прелестна и томна,
И чашу пьет отрады безмятежной.
Смеешься ты, лукавый сатана!
И что же! вдруг мохнатый, белокрылый
В ее окно влетает голубь милый,
Над нею он порхает и кружит,
И пробует веселые напевы,
И вдруг летит в колени милой девы,
Над розою садится и дрожит,
Клюет ее, копышется, вертится,
И носиком, и ножками трудится.
Он, точно он! — Мария поняла,
Что в голубе другого угощала;
Колени сжав, еврейка закричала,
Вздыхать, дрожать, молиться начала,
Заплакала, но голубь торжествует,
В жару любви трепещет и воркует,
И падает, объятый легким сном,
Приосеня цветок любви крылом.

Мария ждет любовника – архангела Гавриила, обернувшегося Рус Ланом , познавшим таки Люда Милу, но отдается с пылу с жару Голубку и … потом не отказывает себе в удовольствии  быть потоптанной оным . Да потом еще и , устав от трех постельных баталий в один жаркий день, удивляется свальному греху:

Он улетел.
Усталая Мария
Подумала: «Вот шалости какие!
Один, два, три! — как это им не лень?
Могу сказать, перенесла тревогу:
Досталась я в один и тот же день
Лукавому, архангелу и богу».

И народ и его вера в Святую Троицу описаны гением словесности так, что не могут не вызвать ответной злобной мстительной  реакции  на кощунства и поклеп

Свой РОК (в части КЦ) Пушкин завершил еще одним этнографическим опусом:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

Он был уверен: народ его так и не прочитает (об этом в следующей заметке) и будет питаться слухами … Обидно народу то, ибо  у него:
- славянин пародийно горд (внук кичлив т.е.)
- финн никакой
- тунгус – дикий  (общее название группы народностей, состоящей из собственно  тунгусов, орочон и манчжуров).
- калмык – степной друг баранов и волков =  похлестче тамбовского волка

Всем же  жителям Кишинева  Пушкин выразил незабываемые признательность за теплый прием и приют, поэтическое  откровение и отвесил всенародный поклон:
ИЗ ПИСЬМА К ВИГЕЛЮ
Проклятый город Кишинев!
Тебя бранить язык устанет.
Когда-нибудь на грешный кров
Твоих запачканных домов
Небесный гром, конечно, грянет,
И — не найду твоих следов!
Падут, погибнут, пламенея,
И пестрый дом Варфоломея,
И лавки грязные жидов:
Так, если верить Моисею,
Погиб несчастливый Содом.
Но с этим милым городком
Я Кишинев равнять не смею,
Я слишком с библией знаком
И к лести вовсе не привычен.
Содом, ты знаешь, был отличен
Не только вежливым грехом,
Но просвещением, пирами,
Гостеприимными домами
И красотой нестрогих дев!
Как жаль, что ранними громами
Его сразил Еговы гнев!
В блистательном разврате света,
Хранимый богом человек
И член верховного совета,
Провел бы я смиренно век
В Париже ветхого завета!
Но в Кишиневе, знаешь сам,
Нельзя найти ни милых дам,
Ни сводни, ни книгопродавца.
Жалею о твоей судьбе!

Адвокат может сказать, что это из частного письма гею Вигелю и… ля=ля-ля.
 Нас волнует одно: что он реально о народе думал