Областная больница

После окончания медицинского института нам предстояло пройти первичную специализацию в виде годичной интернатуры в областной психиатрической больнице. На первой встрече с врачами-интернами заместитель главного врача по лечебной работе сказал, что главным учебником для нас по лечению больных должно быть руководство для врачей профессора Г.Я.Авруцкого  "Лечение психически больных".
- Тот, кто хорошо усвоит эту книгу, сможет считать себя хорошим врачом, - многозначительно произнес заместитель главного врача.
Шестерых врачей-интернов распределили по разным отделениям. Я попал в мужское отделение психозов. Мне дали несколько больных. Нужно было осваиваться с новой ролью самостоятельного врача. И тут было множество самых различных организационных и методических нюансов, которые нужно было узнать, понять и усвоить.  Даже в методике оформления истории болезни психически больного имелось множество специфических профессиональных особенностей. В этом смысле психиатрия в чем-то похожа на юриспруденцию: с одной стороны, склонность к теоретизированию, использованию емких и многозначительных терминов и выражений, нередко с обширным абстрактным смыслом.  А с другой, во многих случаях предельно жесткая регламентация использования многих терминов и выражений. Причем, как по их формулировке, так и по месту применения.
С одной стороны, требовалось изложить свою точку зрения относительно состояния конкретного больного, применяя в максимальной степени аналитический и творческий подход в восприятии и переработке новой клинической информации. С другой стороны, методика анализа и синтеза информации была предельно расписана и определена. Все попытки подменить клинические аспекты своими словами обычного житейского уровня жестко пресекались и отвергались. Это выяснилось при первом же докладе моей коллеги-интерна нашему руководителю интернатуры. Получилось своего рода противоречие: коллегу похвалили за тщательно собранную информацию о жизни и болезни больного. Но в то же время не оставили камня на камне от ее описания психического состояния больного на момент беседы с врачом.
Это была первая мощная психологическая встряска для всех интернов за период нашего косвенного обучения. Косвенного, потому что лично мной никто практически не занимался. А две мои коллеги буквально натаскивались на узловые моменты психиатрии, по большому счету.
Спустя месяц после начала интернатуры ее руководитель стала решать вопрос о том, кто из интернов будет первым докладывать своего больного на больничной конференции, где в разные времена присутствовало от пятидесяти до ста врачей. Десятка полтора из них имели не только большой профессиональный стаж (двадцать-тридцать лет), но были блестящими интеллектуалами, обладающими ярким и нестандартным мышлением, великолепной памятью и безграничной эрудицией. Они много знали, много читали, тщательно и основательно анализировали многие научные новинки не только отечественных авторов, но и зарубежных.
Рядом с ними я чувствовал себя жалким котенком, у которого лишь недавно прорезались глаза. Мощность их личностей вызывала у меня благоговейное почтение и уважение.
С большим облегчением я вздохнул после того, как руководитель интернатуры назначила докладчиком на конференции моего коллегу. Который был старше меня на несколько лет, обладал более могучим телосложением и поэтому смотрелся гораздо солиднее меня. По крайней мере, так показалось на первый взгляд нашему руководителю. Эту новость я выслушал с большой радостью и облегчением. И не потому, что я боялся публичных выступлений или сомневался в своих ораторских или интеллектуальных способностях. А потому, что эта область психиатрии, особенно с учетом местных особенностей, мне была знакома очень мало. А терпеть фиаско при самом первом докладе мне, откровенно говоря, не хотелось.  Я не был в полной мере уверен в том, что я смогу, спустя всего месяц, достойно представить своего больного на больничной конференции.
Но горький опыт своей коллеги-докладчицы на занятии интернов я постарался учесть в наибольшей степени. Я решил проштудировать пару десятков историй болезни больных, которые были оформлены врачами с большим стажем работы. Что и сделал. В результате этого небольшого исследования я смог усвоить хотя бы некоторые наиболее элементарные азы оформления истории болезни. Что тут же существенным образом отразилось и на моих собственных историях, которых, по мере увеличения числа закрепленных за мной больных становилось постепенно все больше и больше.
Как выяснилось в дальнейшем, заведующая отделением, где я работал, очень внимательно изучала не только каждую страницу, написанную мной в историях болезни, но каждую строчку. И это было правильно, так как лечение психически больных - это очень сложное и ответственное дело, чаще всего в несколько раз сложнее, чем лечение у большинства врачей других специальностей, так как упирается в индивидуальную неповторимую специфичность физического организма каждого больного и его психики.
Однако, после того, как наш руководитель интернатуры ознакомилась с содержанием историй болезни, которые мы все вели на своих больных, она вдруг резко и основательно изменила свое мнение. Ею была высказана нам мысль о том, что по данным историй болезни, по ее мнению, наиболее удачной она нашла лишь  историю болезни моего больного. Это было для меня весьма неожиданно, так как остальные мои коллеги были людьми весьма неглупыми и, по моему мнению, не менее достойными для доклада больных.
Из всех моих больных я выбрал наиболее интересного. Никогда прежде никто из моих преподавателей или каких-либо других врачей-психиатров не говорил мне о том, что у одного и того же больного может быть одновременно два совершенно различных и вполне самостоятельных заболевания: шизофрения и эпилепсия. Надо сказать, что поступил молодой человек в больницу с диагнозом: "Шизофрения". При более тщательном сборе сведений об истории жизни и заболевания больного у меня появилось интуитивное чувство, что кроме шизофрении, в данном случае, есть еще что-то. К этому моменту мой самостоятельный диагностический опыт был предельно скромным. Поэтому я невольно ощущал достаточно выраженное внутреннее противоречие. С одной стороны, я не мог полностью пренебречь своим интуитивным чувством. А, с другой, - не было каких-либо существенных аргументов, способных четко и однозначно подтвердить мою догадку. Я спросил мнение своей заведующей отделением. Она мне ответила, что за пятнадцать лет работы она никогда с такого рода явлениями не сталкивалась. Но выбор кандидатуры больного для доклада одобрила. С большинством моих соображений по поводу данного больного она согласилась. Я решил подстраховаться на случай некоторого непонимания со стороны моих более старших и более опытных коллег. И заручился предварительной поддержкой у зав.отделением. Она дала мне слово о том, что если вдруг меня слишком жестко возьмут в оборот другие врачи, то она выступит на конференции и защитит мое мнение.
На момент своего первого доклада я еще не знал, что в больнице работал эпилептолог, имеющий звание кандидата медицинских наук, большой специалист в своей области и очень самолюбивый человек.
Доклад мой на конференции прошел неплохо. Началось его обсуждение. Часть врачей поддерживала мои аргументы в пользу наличия у больного эпилепсии. другие старались меня опровергнуть, отталкиваясь от мысли, что в одном больном в принципе не может быть двух столь больших и сложных патологий. Итог дискуссии подвел сам эпилептолог. Он жестко и категорически заявил, что у больного имеется только эпилепсия и никакой шизофрении у него нет и быть не может, так как это два диагноза абсолютно исключающих друг друга. Всех своих оппонентов он, что называется, "добил окончательно" тем, что тут же, во время своего выступления, детально расписал всю схему лечения для конкретного больного, вплоть до витаминотерапии.
Присутствующие на конференции врачи были несколько придавлены авторитетом звания "кандидат медицинских наук" и столь мощной, на первый взгляд, логикой. Эпилептолог даже выдвинул идею о переводе больного из отделения для больных шизофренией в его отделение эпилептологии. Все согласились с мнением эпилептолога, а моя зав.отделением так и не сказала ни одного слова в мою защиту, чем изрядно меня обидела. Получилось, что молодой специалист в силу малого теоретического и практического опыта просто-напросто придумал то, чего не бывает вообще никогда. Сморозил, мол, глупость доктор, но что с него возьмешь - молодой.
В отличие от всех предыдущих и последующих конференций, на которых мне пришлось присутствовать, на этой мне, как докладчику, и лечащему врачу анализируемого больного, не было дано последнего слова. В итоге ситуация выглядела так, словно больной поступил в больницу с диагнозом: "эпилепсия", а я, являясь своего рода "недоброжелателем" и совершенно неграмотным доктором, вдруг решил "приклеить" ему еще один диагноз "шизофрения". Хотя моя идея заключалась в том, чтобы наряду с лечением шизофрении больному проводилось лечение и эпилепсии.
Спустя несколько месяцев после этой конференции заместитель главного врача сделал доклад, в котором, опираясь на обзор иностранной литературы, он сказал, что существует вполне реальная и объективная статистика одновременного сочетания у одного больного и шизофрении и эпилепсии. Так, по его словам, среди шести тысяч эпилептиков имеется один, который болеет еще и шизофренией. А среди восьми тысяч больных шизофренией имеется один, который болеет еще и эпилепсией.
Вот и получилось, что моя интуиция, на тот момент еще лишь только чисто человеческая, а не профессиональная, оказалась более точной, нежели мнение семидесяти врачей, часть из которых проработала  на тот момент больше, чем я прожил на свете. С формальной точки зрения справедливость восторжествовала. Но передо мною никто и ни за что не извинился. Это был первый "взнос" в мою копилку мудрости, что профессиональная и человеческая солидарность - это дело относительное и временами для многих весьма абстрактное понятие.