Лопуховские тайны

ВЛАДИМИР РОГОЖКИН

ЛОПУХОВСКИЕ ТАЙНЫ

ПОВЕСТЬ
Эпиграф.
«Собери все осколки, и что бы ни что не осталось без внимания. Забери из прошлого пламень. Пепел же, оставь в прошлом».
Часть 1
Глава 1.
СЕМЕНЫЧ. (ВМЕСТО ПРОЛОГА)

Поставил Семёныч директорский «УАЗ» на краю оврага. Нейтралку включил, ручник отпустил. Вылез из – за баранки, погладил по тёплому капоту - прощение, таким образом, попросил. Машина–то в чём виновата!? И легонько так, чуть ли не двумя пальцами, подтолкнул…Склон крутющий! С двумя вёдрами, от родника, что внизу находится, только в два роздыха, а то и в три, поднимешься. Запрыгала машина, будто тёлка по весне, забзыкала. Ну и добзыкалась. Куда двери, куда капот, куда сидения. Триплексные стёкла, вообще в мелкую крошку рассыпались. Никакие пленки не помогли.
На шум вылетел красный, не будем гадать от чего, босс, которого сам же Семёныч, недавно устроившийся на работу водителем, и привез. Однако, расстёгнутые  брюки, наглядно демонстрировали определённость его интереса, в этом доме. Причем, в его, Семёныча, доме! Следом, посылая проклятья, выбежала и Семёнычева жена. В том, что уже бывшая, Семёныч теперь не сомневался. Осталось, отшвырнуть её от себя в заросли крапивы, вольготно разросшейся у забора. Последним штрихом, был звук от удара, в жирное пузо начальника. Без удовольствия, скорее для проформы ударил. Поэтому и был звук таким неприятным. Будто, изрядную лепёшку дерьма, с лопаты смахнул. До того противны они Семёнычу были в это время, что и по роже дать не захотелось. Оставалось ждать приезда милиции. В том, что жена её обязательно вызовет, лишь только выберется из крапивы, он даже и не сомневался. Отсидел же уже, по её характеристике. Порог дома не успел переступить, а тут такие страсти. Никуда бежать не надо – телефон на кухне. Ну и сидели бы там. Чего народ смешить. Вон, его, сколько поглазеть то, понабежалось. Давно такого кино в Лопуховке не было. Радуйтесь - Семёныч вернулся! Зашёл в дровник, рывком выдернул из плахи топор. Такое впечатление, что как оставил его там, так и дожидался его колун, вогнанный в дубовый кряж. Рука у Семеныча тяжёлая, не всякому мужику по силе выдернуть. Куда уж бабе.
- Может, и не было других, за это время? Со свечкой - то не стоял - подумал.
И тут же отогнал крамольную мысль. Какая баба столько лет вытерпит? Раз сегодня что–то намечалось, значит, и раньше было! И такая боль резанула по сердцу, от слова - было! Но не от того, что было, а от того, что намечалось сегодня. Не от того, что произошло на той злополучной свадьбе, не догуляв которую, уехал в сопровождении двух милиционеров. Можно сказать, что погорячился он тогда. Дал бы ухажёру жены по роже, и весь инцидент был бы тут же - исчерпан. Залез пьяный мужик красивой бабе под юбку. Муж восстановил справедливость – гуляй дальше. Но не это заставило отдубасить обидчика так, что живого места на нём не осталось. Давняя неверность жены припомнилась. И откуда, только, этот поганец, узнал. Забыл Семёныч об этом. Вернее, всеми силами заставлял себя забыть. Но видимо, такое не забывается.
-Да не бойтесь вы, мать вашу - перегорело всё! - рявкнул так, что внимательно наблюдавший за не адекватными перемещениями какого-то очень странного и очень знакомого мужика, старый соседский облезлый кот, сидящий на заборе, совершил немыслимый кульбит в воздухе и с громогласным – «мяу» умчался в неизвестном направлении. Семёныч с большим трудом удержался от желания, размозжить обухом кнопку звонка, неизвестно зачем, а главное кем, прилепленную к столбу калитки. Ишь ты, как пришпандорили! Полдня провозились, не иначе. Жена на такие подвиги не способна. Здесь мужское присутствие явно просматривается. Вон и провод в пластиковую трубу уложен, и звонок кто- то, кто приляпал. Такая зверюга на цепи во дворе. От кого скрываться? Или, может, что бы кто ни застукал? Не обращая внимания на сарказм его слов, жена с готовностью ответила -
- Марнос, он в школе электриком работает. Попросила, он и сделал. Даже денег не взял.
- Понятно – неожиданно чему обрадовавшись, буркнул Семеныч. И тут же, поправил жену
- Не Марнос, а Владимир. … И на какое-то мгновение растерялся сам, вспомнив, что отчества Вовкиного не знает. Достал из – под крыльца ведро с гвоздями. Поджал плечом створ провисшей калитки. Вогнал несколькими уверенными ударами пару стопятидесяток в столб ограды, укрепив таким образом, разболтавшиеся петли. По-хозяйски осмотрел проделанную работу. Полный порядок. Можно ставить в своей, никому не нужной жизни, жирную точку….
Постоял возле выросшей без него сливы, несколько стволов которой, густо обсыпанные не зрелыми плодами, препятствовали открыванию железной гаражной двери. Понятно, почему жена на перекладных в райцентр ездила. Рука у неё на дерево не поднялась, видите ли! Дерево ей жалко! А мужика чужого приваживать можно. Таскается на попутках, шоферов в соблазн вводит. Бывают же такие совпадения? И его сюда приплели. Аж босс из города прикатил - как заюзило. Ладно бы ездить не умела. Пусть собственная машина в гараже гниёт. Лишь бы мужу побольнее сделать, а всё остальное не важно!
Отнёс топор обратно в дровник. Загнал его в кряж, чуть ли не по самый обух. С ещё большей, чем раньше силой засадил. Почесал собаку за ухом. Выходит, только она и признала. Столько лет прошло, а она даже не тявкнула. Рвалась на цепи да скулила. Собака не жена, никогда тебе фигу в кармане не покажет! Да и кто же на него особое внимание-то обратил. Даже не заметила, кто ей ухажера то привез! Уткнулся шоферюга в баранку носом. Конспиратор хренов! Ещё и очки чёрные нацепил. А тут такой лось прикатил - в штаны, наверное, от счастья написала. Но совсем не хотелось ему сейчас думать об этом. Растелешиться бы по пояс, да дровишками заняться. Такое впечатление, что не топилась баня всё это время. Половину жизни отдал бы, чтобы с женой в баньке попариться. Или разобраться с ней так, чтобы выла, от удовольствия. Столько лет, по ночам только об этом и думал. Любит он её – суку такую, и ничего с собой поделать не может. Не может, да видать придётся.
Отмотал верёвки сколько нужно. Так, чтобы в двойне и с запасом. Прикинул на глаз – выдержит. Такая верёвка поросёнка двухлетнего выдержит. А в нём половины от прежнего не осталось. Собаку отвязать, вот бы оба порадовались! Но какая собака в этой ситуации. Вздохнул и решительно зашагал к лесу.
Со стороны железнодорожной станции натужено прогудел тепловоз, загрохотали вагоны.
- Порожняк, на подъём пошёл - на ходу подумал. А ещё подумал, что ночью дождь, наверное, будет. Только накануне ненастья, шум от проходящих поездов на таком расстоянии, слышно. Давненько хорошего дождя не было. Побрызжет, даже пыль не прибьёт и всё, только раззадорит. А такого, что бы до нитки промочил, действительно давно не было.
Замешкался от выбора – идти более коротким путём, мимо картофельного поля, где орудовали тяпками несколько откровенно раздетых на солнце молодых женщин. Пройди он там, вопросами его уж точно бы засыпали. А так не хотелось вступать ни в какие дебаты. Предпочёл идти более длинным путём, мимо излучины речки, заросшей ивняком и камышами. Речка – песчанка, которую в жаркую погоду гуси пешком переходят, в этом месте плавно изгибается, образуя довольно большое и глубокое озерцо, где кроме огромного количества лягушек и пиявок, водилась во все времена приличная рыба. Любил раньше Семёныч на зорьке с мальчишками здесь посидеть. Вот именно – любил! Да и сейчас ли думать об этом. Людей там, по всей видимости, нет. Из двух зол выбирают меньшее.
- Здорово, дядя Семёныч, а мы тут рыбу ловим - из зарослей ивняка показалась чумазая физиономия соседского внука Сашки. Если бы не круглое лицо и конопушки, заметные даже на выпачканном речной тиной лице мальчишки, он ни за что не узнал бы этого пацанёнка. Вырос, возмужал, чуть ли не с него ростом вымахал.
- Ты, когда приехал? А теть Алена знает?
- Знает - мрачно отрезал Семеныч.
- А она тебе про собаку рассказывала? - не отставал парнишка.
- Про какую ещё собаку? - спросил Семеныч, больше для того, чтобы отвязаться, чем из интереса - потом, как-нибудь, расскажешь - сказал Семеныч, и быстро зашагал дальше, оставив мальчишку, растеряно смотрящим ему вслед.
А задержись он, хотя бы на минуту, может и расхотелось бы ему идти дальше. Но как говорится – не судьба! Есть у него в лесу избушка заветная. Лесники тут раньше жили. А много лет назад родился здесь и сам Семёныч. Родители в райцентр со всем семейством подались. Другому леснику жильё не требовалось. Да и домик, по сегодняшним меркам, больно уж убогий. Стала эта караулка с тех пор ничьей. Стёкла, двери целы. А жить никто в ней больше не будет. Прячутся тут порою грибники от дождя. Мужики во время сенокоса ночуют, что бы попусту в село не таскаться, зря силы не тратить. Да ребятишки приходят иногда ночью, что бы перед девчонками своей храбростью похвастаться. В старых деревенских домах сохранился ещё кое – где крюк, вбитый в матку потолка, за который подвешивали зыбку, где баюкали младенцев. Был такой крюк и в этом домике. В зыбке, подвешенной к этому крюку, провел первый год своей жизни и Семёныч. Не думал, не гадал, что и закончит свою жизнь, тоже на этом крюку.
- Караулку после меня, наверное, сожгут - подумал - и правильно, чего людей зря пугать!
Приладил удавочку, петельку придумал. Подёргал для надёжности. Не комедии же он сюда устраивать пришёл. Чурбачок берёзовый придвинул. Сигаретку засмолил. Затянулся. Куда торопиться? Ни курева, ни выпивки, там, куда собрался, не будет. С бабами тоже полное отсутствие, простите присутствия. Там не положено этим заниматься, по причине бестелесности. Здесь давно забыл, как женское тело пахнет. Есть с чем сравнить, и-то отрадно!
О светлом, следовало бы думать, а он мысли о жене никак прогнать не может. Как наяву речка перед глазами, на которую они перед той злополучной свадьбой купаться ездили. Да и купаться ли они туда изначально поехали? Словно чувствовал, что в последний раз с женой этим занимался. Как сдурели оба. По тридцатнику дуракам, а они как в первый раз. Оказалось, что в последний. Мысли одна мрачнее другой
- Искать долго еще не будут. Побоятся, наверное, что передумаю. И словно испугавшись, что действительно передумает, заторопился. Встал на чурбачок. Перекрестился.
- Зачем крещусь? - успел подумать - всё равно таких, даже в ад не берут. И оттолкнул чурбак ногами. Легко как – то сразу стало. Даже и не ожидал, что так быстро всё произойдёт. И совсем уже теряя сознание, услышал – бежит кто–то. Но легко так, будто и не человек вовсе. Словно ангел бестелесный над травой стелется. Может, врут всё люди, что не приветствуется такой способ решения житейских проблем. Может всех ждут там с распростёртыми объятиями. Может, это ангелы небесные, по его заблудшую душу летят. Вот подхватят под белы руки, да и вознесут его наравне со всеми праведными. Открывается дверь....
И как пишут в толстых и невозможно каких умных романах - вся жизнь у него в этот момент перед глазами пронеслась. Да и не только своя.
В углу оконной рамы, возле самой большой стеклянной, густо поросшей мхом гранки отчаянно жужжала и барахталась огромная, зеленая муха, все сильнее и сильнее запутываясь в паутине. Сбивались в какие-то таинственные сгустки и снова разбегались бесформенные тени. Что это у него в мозгу, все мелькает и мелькает! В контексте со сложившимися обстоятельствами, в которые вляпался теперь, видимо, по самое не хочу, должно было бы все вокруг искрить, словно при сварке оцинкованной жести, отсыревшим электродом. Да и еще при этом вонять расплавленной серой и карбидом. Все говорят, хотя никто из окружающих там не был, что в преисподней именно такой запах. Ничего подобного Семеныч не ощущал. Может с обонянием чего. И искры совсем не искры, а звезды в реке, густо с прозрачнейшей водой перемешаны. И плывут они с Аленой по этой воде, словно птицы в поднебесье, рядышком. И так им обоим легко и свободно.
- Послушай Аленка, - пытается сказать Семеныч - да мы с тобой похоже на небо заплыли!
И ничего у него не получается…

Глава 2. КРЕСТ ЦЫГАНА ГЕОРГИЯ.

В конце девятнадцатого века, в старом провинциальном городишке Малороссии -Житомире, обыватели, по большей мере те, что из коренных жителей не залежной, той самой не залежной, которая под какими только завоевателями, простите, не залеживалась, не любили кацапов. Выражаясь проще – москалей проклятых. Не любили более успешных, чем они сами, евреев. Такое впечатление, что обыватели и себя, любили через раз. Цыган же, ненавидели лютой ненавистью. И чем ближе приближался век к своему логическому завершению, ненавидели больше. Вездесущие, чумазые громкоголосые, вороватые, никогда не унывающие, бездельники – цыгане, были, казалось, везде. В воскресные дни и праздники от них нигде не было спасения. Захочешь с собственной судьбой в прятки поиграть, сто раз потом покаешься. Не успеешь ладонь цыганке позолотить и свою протянуть, чтобы она на твою линию жизни подивилась, сильно удивишься сам. Болячки неизлечимые у всего твоего рода, чуть ли не с седьмого колена разом обнаружатся, не сомневайтесь. Если вы женщина - глаза свои бесстыжие на вашего муженька, девка соседская незамужняя, оказывается, давно уже косит. Мужчине, про жену наплетут такое! Впору, все бросить и сломя башку мчаться домой, разбираться с неверной. И чего уж бога гневить - кидались! Даже, гуманки свои, банкнотами набитые, случайно оказавшиеся в руках гадалки, забывали. А про сглаз и говорить нечего, только плати. Помогут, обязательно помогут, да так ловко это дело обстряпают, что потом еще и благодарить долго будешь. Заглядишься на припевающую и пританцовывающую обаятельную малолетнюю цыганочку – запросто лишишься кошелька. Вступишь в спор, с обвешанной золотыми украшеньями цыганкой – домой без купленного к рождеству гуся придешь. А сколько коней и прочей скотины, в мгновение ока поменяли своих хозяев. Не сосчитать. Тут уж без сантиментов – держись за свое кровное двумя руками и не зевай. Но отдать цыганам должное. Кто лучше, коня вашего, или коровенку вылечит? А какие цыгане кузнецы! Чего уж говорить – люди огня! А певцы какие! А так, как они, сплясать попробуйте!
В тот год на Рахиль, молодую еврейку, несколькими годами ранее, приехавшую с мужем, дочерью и матушкой мужа в Житомир, в связи с расширением зоны оседлости, из старого местечкового городишка Чернобыль, несчастья посыпались как из пресловутого рога изобилия. А скорее из ящика Пандоры. Из рога изобилия несчастья, пожалуй, не сыплются. Да сама, наверное, и виновата – сглазила. Чего скрывать, счастлива была до этого. Любимый муж, приказчиком у богатого еврея Цукермана, торгующего мукой и постным маслом, работал. Деньгу неплохую домой приносил. Дочка малолетняя по дому бегала, материнские наряды на себя примеряла. Отец Рахиль давно умер, а матушка, слава Яхве всевидящему, жива, здорова, была. За малым дитём приглядывала. Рахиль тоже без дела никогда не сидела. Известный в городе человек. Который год уже, больных в стационаре волостной больницы принимает. Почет ей за – то и уважение. Но как от завистливых взглядов укрыться? Беда пришла, когда ее не ждали. Да и кто, скажите, ждет беду? Беда без спроса приходит. Сразу же после православного Рождества, во время еврейского погрома, череда которого прокатилась тогда по многим городам юга - запада империи, черносотенцы зверски убили мужа. Не успели схоронить, захворала матушка. С неделю пролежала в постели. Потом вроде бы немного отпустило. Даже в своей светелке прибраться попыталась. Вечером в баню сходила, чайку с медом перед сном попила, а утром не проснулась. Оставшаяся без опеки бабушки девочка заболела скарлатиной. Через несколько дней, и ее Бог прибрал. Сильно убивалась Рахиль, во всем себя винила. А чего винить, эпидемия в губернии. Столько малолетних детишек умирало! Она постоянно с больными общалась. Вот и принесла домой заразу.
Рахиль находилась на зыбкой грани сильнейшего нервного срыва. В той степени душевного и физического истощения, когда, сколько не барахтайся, действительность, создающая только видимость благополучия, все одно никуда тебя не отпустит. А она давно уже не барахтается. Сильно подкосила Рахиль трагедия, произошедшая с мужем. Сколько раз вырывалась она из жуткого забытья, что и сном–то страшно назвать, чувствуя жаркие объятия любимого человека. Прекрасно понимала, что это сон. Цеплялась за него, всеми силами сопротивлялась. Но все равно просыпалась и потом еще долго проклинала себя за то, что проснулась. А потом вздрагивала от скрипа половиц. Матушка, страдающая бессонницей, ходила по ночам. Матушки нет, а половицы по ночам скрипят по-прежнему. Бросалась к пустующей кроватке дочери, постоянно ее тихонечко зовущей. На полпути понимала, что все это ей кажется, но упорно продолжала бежать. Вдруг девочка там, а она, такая бессовестная, не откликается на зов собственной дочери! Долго крепилась Рахиль, вида не подавала. А потом пришла однажды в пустой дом, присела на стульчик в темной, нетопленной кухоньке, поразмыслила и поняла, что жить ей на белом свете совсем, совсем незачем. Даже о том, чтобы самой прервать, свою никому не нужную жизнь, подумала. Уже поясок от шелкового платья, любимого подарка мужа достала, в руках вертела, присматривая, где бы понадежнее закрепить. Но, немного замешкалась. Чувствует, трется кто–то об ее ногу. Пригляделась в темноте - Машка. Ты откуда, бедолага, взялась? Кошка у них раньше в неотапливаемом летнем флигельке жила, и в дом никогда не заходила. Матушка ее молочком подкармливала. Видимо проголодалась, горемычная кошка! Рахиль совсем уж про неё забыла, не до кошки в последнее время было. Отвлеклась от страшной мысли. Умру, кому тогда хромая кошка нужна будет. Приблудилась Машка к их дому несколько лет назад. С перебитой передней лапкой, чуть живая, приковыляла. Может в крысиный капкан попала, а может собаки потрепали, кто это знает. Отогрели, накормили. Кошка выздоровела, да так и прижилась. Налила ей Рахиль молока, а потом усадила на колени и гладить принялась.
- Вот, кошке оказывается, нужна, – подумала – может и еще кому в этой жизни сгожусь. А кошка, словно все понимает. Трется, мурлычет, успокаивает….
Пасмурным ноябрьским вечером в дверь волостной больницы, где работала Рахиль громко и настойчиво постучали. Не исключено, что ногами. Рахиль закуталась в старенький, местами подпорченный молью, пуховый платок и зябко поеживаясь, вышла на крыльцо. Сильный порыв пронизывающего до костей ветра, чуть было не свалил хрупкую женщину с ног. Подмораживало. Еще днем моросил мелкий дождь, теперь же, вовсю заметала колючая поземка. Редкие газовые фонари, больше подчеркивающие сумрачность улицы, чем ее освещающие, доверия не внушали. За рекой подвывала бродячая собака. Тревожно покачивали кронами редкие придорожные пирамидальные тополя. Хороший хозяин в такую погоду собаку не выгоняет - пришлась на ум избитая поговорка. Рахиль огляделась – никого. Только в самом конце улицы, удаляясь, гремела коваными колесами по булыжной мостовой, напоминающая своим обликом похоронный катафалк, одинокая цыганская кибитка, запряженная парой усталых длинногривых лошадей.
- Не первый видно час, а может быть и день в пути – подумала - свежие цыганские кони ведут себя не так.
И чего это им было нужно? Почему тогда уехали? А может это и не они стучали? Кто же, тогда стучал? Чертовщина какая – то! Стало страшно, впору себя ущипнуть. Она совсем уже собралась уходить, когда услышала сдавленный человеческий стон, как ей вначале показалось, из грязного окна морга, находящегося в полуподвальном помещении больницы. Вспомнилась леденящая кровь история, услышанная накануне. Пожилой санитар Кузьмич ездил погостить на родину. Родом он из центральной России. Про город Моршанск она до этого никогда не слышала, но запомнила, не смотря на свою не слишком хорошую память, всякие там даты и названия, надолго. Кузьмич давно поговаривал о том, что хочется ему перед смертью на родине побывать. Втемяшилось, что скоро в мир иной отойдет. И ни на какие уговоры поддаваться не собирался. Тем более, с братом не виделись лет сорок. Скопил деньжат, отпросился у начальства и уехал. И хорошо сделал, что поторопился. Еще бы немного задержался и брата живым не застал. Приехал Кузьмич в самый раз. К «теплым» ногам поспел. Даже исповедальную историю выслушал. Сам глаза брату закрыл и похоронил по - человечески.
Его старший брат Тихон, так же, как и он, работал при больнице. Только в Моршанске и не санитаром, а сторожем. В сочельник привезли беременную крестьянку с подозрением на брюшной тиф. Жар, горит вся, понос, сыпь, жажда. Не успели диагноз поставить, с лечением определиться, она возьми, да и помри! Как и положено, покойницу в морг определили. Помещение морга не отапливается. А морозы в январе, сами знаете, какие! Это уж потом, вспомнили, что тело у покойницы незастывшее было, когда в морг волокли. Задним числом все умные! Виноватых искать начали.
Брат как раз в эту ночь дежурил. И грешок у него был. Любил выпить. Но никому до этого дела не было. На работу ходит регулярно, с порученными делами справляется, а чего еще с одинокого пожилого человека спросить можно?
Ближе к утру слышит, кричит кто – то. Голос слабый и вроде бы как женский. Вышел на улицу, огляделся. И страшно ему стало. Ночь лунная. За версту вокруг видно. И такое впечатление, что из – за каждого угла на тебя подозрительные глазища таращатся. Жуть – то, какая! Похоже, что из морга кричат, прости Господи! А там, кроме женщины, еще дохляков мужского пола, пятеро. Чего уж скрывать перетрухнул. Хмель как ветром сдуло. Троекратно перекрестился. Дверь на все запоры закрыл, топор в руки взял, и до утра просидел взаперти. Утром все и прояснилось. Помирать, оказывается, роженица и не собиралась. Ослабла сильно перед родами. Сознание потеряла. Её, по халатности, умершей сочли и быстренько в морг отправили. Помещение морга маленькое. Трупы вповалку, чуть ли друг на друга не сваливают. Женщина на холоде в себя пришла. Тут время рожать настало. Так и нашли обоих замерзшими. Женщина все тряпки собрала, ребенка кутала, к себе прижимала. Но в нетопленом помещении разве долго продержаться можно! Сильно плакала, говорят, женщина перед смертью. Слезы по щекам катились и тут же застывали. Катились и застывали. Все, кто покойницу после видели, в один голос заявляли, что совсем не несчастным было лицо женщины. Изо всех своих последних сил прижимала она к себе первенца, пытаясь согреть своим телом. А лицо счастливое - столько лет ждала! И, до последнего видно, надеялась. К нательному кресту ребенка щечкой прижимала. Брат Кузьмича после этого захворал, да так оправиться и не сумел.
Рахиль, которой невольно пришлось выслушать рассказ Кузьмича, самой было впору разреветься. Так живо она представила рассказанное. Только – только от собственного горя отошла. Стон повторился. Глаза женщины наткнулись на странный предмет. В небольшом, замусоренном углублении между крыльцом и стеной, где располагалось окно морга, увидела покрытую облезлым овчинным тулупом, скорчившуюся человеческую фигуру. Подбрасывали и раньше. Днями, ребенка новорожденного подкинули, сволочи. И не жалко иродам. Не той она веры, в которой Ирода ругательно упоминают. Все одно - ироды! Крикнула санитара- сторожа, спустилась со ступеней. Еле дождалась, когда он сонно потягиваясь и матерясь, соизволит явиться. Действительно, не царское это дело по пустякам выходить на улицу, да и еще в такую непогодь!
- Ну, чего тут случилось? Вечно у тебя все, ни, слава Богу! Шатаются по ночам всякие, а ты их привечаешь!
Пререкаться Рахиль не стала, да и не сильно хотелось. Находку бесцеремонно уложили на носилки и отнесли в приемное отделение. Самым квалифицированным медицинским работником больницы в этот вечер была она. Открытый перелом голени одной ноги и простой перелом второй. Сломано несколько ребер, ушибы и гематомы, покрывающие все тело. От сильно гноящейся раны неприятно попахивало. Но самое скверное, это безнадежно упущено время. Больного, видимо, не менее недели возили в тряской кибитке по грязным проселочным дорогам, врачуя подручными средствами. Конечно же, эскулапы то цыгане еще - те. Но это не тот случай, когда можно экспериментировать. Да и методы лечения у цыган, порою иначе, чем варварскими, не назовешь. Могут и деревянной киянкой, вместо обезболивания, при зашивании больших ран, по башке огреть. И, каленым железом ту же рану, прижечь. А вместо антисептика, уж больно любят использовать обыкновенную человеческую мочу. Сколько уже раз сталкивалась она с последствиями цыганского лечения. Видимо, подобными методами, врачевали и на этот раз. Самым правильным было бы ногу цыгану быстренько ампутировать и дело с концом. Сделает себе деревянную, и будет по ярмаркам дрессированного медведя водить, фокусы показывать, да страшные истории девкам рассказывать. Но, такую операцию он однозначно не перенесет – уж больно слаб.
Все равно умрет, но только не при ней! Страшно, когда люди, а особенно такие молодые, жизни совсем не видевшие, умирают.
Всю ночь не спала Рахиль, как ни пыталась уснуть. Нежное личико умершей дочери перед глазами, как живое стояло. Чуть ли не ежеминутно к цыгану бегала, прислушивалась, постель и бинты поправляла. Воспаленные губы водой смачивала. Всем богам на свете, за здравие, молилась.
Утром получила нагоняй от главного врача. Бездомных еще в больнице не хватало! А платить, голубушка кто за лечение будет? Не раздумывая заплатила вперед. Все, что за последнее время с таким трудом заработала, отдала. Ох, уж эти женщины, со своим наплевательским отношением ко всем догмам, правилам и законам разом, выдуманным, по всей видимости, мужчинами! С приходом зимы собиралась она немного утеплиться. Пальтишко новое купить. Пуховый платок, меховую муфту, варежки или перчатки. А как завидовала Рахиль теплым сапожкам, что почитай все барышни и молодые женщины города щеголяют. Но так получилось! Чего уж на судьбу роптать! Дело поправимое. Бог никогда не дает человеку испытания большие тех, с которыми можно справиться. Она справится!
В очередной раз отнесет сапожки сапожнику. Договорится со швеей, чтобы та перелицевала зимнее пальто. На улице она почти не бывает, зиму проходит и в старом платке.
- Ишь, королевна какая! Платок ей пуховый, видите ли, новый подавай – передразнила она себя, увидев собственное отражение в потрескавшемся больничном зеркале.
Через некоторое время, Георгию, так звали цыгана, стало лучше. Но чудо еще не свершилось. Больной почти ничего не ел. Хорошо, если позволял влить себе в рот стакан куриного бульона и съесть несколько ложек каши. Иногда, ел отварное мясо, приносимое Рахиль. Пил, правда, много. Постоянно спрашивал чай. При этом просил, чтобы если можно, заваривали покрепче. Ухаживающая за ним нянечка ворчала
- А известно тебе, душа твоя цыганская, забубённая, почем нынче фунт чаю?
Почем фунт чая цыган не знал, но очень радовался и благодарил, когда в очередной раз приносили свежий. Почем фунт чая, впрочем, и фунт лиха, хорошо знала Рахиль. Её не покидало чувство какой – то недосказанности во всей этой странной истории. Прошла неделя, вторая, третья. Выпал снег. На улице сильно подморозило.
Предчувствие не обмануло. В одну из ночей в дверь снова постучали. В больничную дверь стучат каждый день и каждую ночь по многу раз. Но этот стук был какой–то особенный. Может, просто потому, что она его ждала. И как не ждала Рахиль этого стука, как мысленно на него не настраивалась, все равно не успела. Выскочила полураздетой. Даже платок накинуть на плечи не успела. Все напрасно. Пустая полу заметенная улица, газовый фонарь, больше подчеркивающий сумрачность улицы, чем ее освещающий, и одинокая кибитка, уже заворачивающая за угол. Но, что отрадно, на этот раз на снегу, отчетливо виднелись следы колес и отпечатки конских копыт. Наконец–то Рахиль получила материальное подтверждение того, что в ту, первую ночь, кибитка ей не привержилась. И плодом воспаленного сознания не была. Мороки ей только не хватало! На том же самом месте, где некоторое время назад лежал цыган, она обнаружила большой узел. В красивую цветастую шаль были заботливо завернуты сапоги, брюки, несколько чистых рубашек, исподнее белье и прочие мелочи. Но, самое интересное, на узле лежал старый, истертый, но даже непосвященному человеку ясно, что дорогой футляр от скрипки. Рахиль не удержалась и откинула крышку. В футляре, на бархатной подложке, лежала изящная скрипка. Рахиль коснулась завораживающих струн. Скрипка тихо, но недовольно загудела. Не балуй! Женщина испугано захлопнула футляр, схватила узел и чуть ли не бегом бросилась в свою комнатенку, где коротала ночи во время дежурства.
При дальнейшем исследовании, она нашла в скрипичном футляре деньги. Много денег. Нет, конечно же, не столько, что бы разом разбогатеть. Но, для того, чтобы с лихвой покрыть расходы по уходу и лечению, вполне достаточно. А еще, в том футляре был большой серебряный православный крест, на толстой, тоже серебряной цепи. Долго колебалась, прежде чем отважилась взять его в руки и внимательно рассмотреть. Ничего страшного! Молния в нее не ударила! Прикоснувшись к кресту, Рахиль этим робким жестом прикоснулась к чужой, такой ей неведомой и по этой причине такой страшной вере. Она почувствовала, как между лопатками захолодело. Не была Рахиль суеверной, но ей стало страшно. И за себя стало страшно, но в первую очередь, за парнишку цыгана. И не каким–то сиюминутным был страх. Вроде иллюзии присутствия на казни, когда топор палача уже занесен. Еще мгновение и все кончится, голова жертвы, брызгая кровью, и бешено вращая глазами, покатится, под восхищенные крики толпы, в приготовленную заранее, корзину. Нет! Страх был долгий, не прекращающийся, размытый. Садистский какой–то страх. Рахиль отдернула руку и постаралась забыть пережитое мгновение назад потрясение. Получилось у неё это, или нет, сказать трудно. Потому что и сама Рахиль, наверное, не смогла бы ответить потом на этот вопрос.
Так кто же он, ее таинственный пациент? Многое могли бы прояснить цыгане, подкинувшие больного, а потом и его вещи, к дверям больницы. Но где же их теперь искать, цыган, этих? Да и чем могли, помочь цыгане, если у них и самих-то, документов, подтверждающих причастность Георгия к человеческому роду – племени, не было и быть не могло. Слишком уж неожиданно он к ним приблудился. И так же внезапно, как появился, чуть было не погиб. А выживет, или богу душу отдаст, самому только богу и известно. И знали они про него совсем немного. Что Георгием кличут. Что в ветреную красавицу Анфиску, без памяти влюблен был. И, что родом, вроде бы, из богатеньких. А узнай о Георгии больше, цыгане сильно бы, наверное, удивились. Его отец - Методий, на российский манер, Мефодий, сын настоятеля большого православного прихода, по мнению многочисленных родственников, по большей мере священно - служителей, в юности наделал много ошибок. Но, это, по мнению многочисленных родственников. Сам Методий так не считал. И причиной тому, была пышногрудая цыганка Анфиса, из – за которой, он и ушел с цыганами. Некоторое время кочевал по всей Малороссии с табором. Было дело и коней воровал, и на ножах с другими воздыхателями Анфисы, смертным боем бился, и в кутузке сидел, и лунными ночами, при свете костра, песни цыганские под гитару пел. Наградил его, Методия, родной батюшка, грек по национальности, горячей кровью, неукротимым характером и повышенным интересом к женскому полу. А судя по не всегда не обоснованным слухам, дальним предком по мужской линии у него, вообще был известный на побережье пират. Вот такая метаморфоза. Пращур пират, а потомки священнослужители. Но скорее всего, по грехам и покаяние. И такое дело, встретив Анфису, Методий потерял голову окончательно и после того, как молодая жена родила ему сына, и некоторое время спустя умерла, остепенился и другими женщинами больше не интересовался. С табором расстался, и, забрав ребенка, которого нарекли Георгием, уехал на родину. Поручив мальчика заботам многочисленной родни, с головой отдался работе. Начав с малого, за десяток лет стал одним из крупнейших землевладельцев и виноделов тех мест. Но прошло совсем немного времени и Георгий, по отцу, Методиевич, наступил на те же грабли, что и родной батюшка. Как не лелеяли, как не берегли его, многочисленные тетушки, впечатлительный полукровка влюбился. И не в какую – то изнеженную дочку местного помещика, нет! Георгий влюбился в цыганку.
Кто бы подумал! Да, что там, сам Георгий, собираясь вечером на рыбалку, с кулаками бы, наверное, накинулся на человека, сказавшего ему
- Ночевать следующей ночью будешь в цыганском таборе, в сорока верстах от батюшкиного дома.
Вечером возможно и накинулся бы, но ночевал действительно под открытым небом, пожирая глазами звонкоголосую цыганку. По иронии судьбы, тоже -Анфису. Судьба человеческая выкидывает порою и не такие коленца! Сделав круг, история повторилась, теперь уже на сыне Методия - Георгии.
Что могло привести парнишку из уважаемого семейства, воспитанного богобоязненными тетушками по книгам, написанным мудрыми старцами в духе православной веры к цыганам? Ну, конечно же, любовь! Да и книжки неправильные, бунтарские, доморощенных и заграничных авторов в батюшкиной библиотеке по ночам при свете у мыкнутой свечи, наверное, почитывал. Почитывал – почитывал, не спорьте! Проглядели тетушки племянничка!
Для цыган никаких границ не существует. Все у них свое, в том числе и законы.
По негласным цыганским законам – полюбил незамужнюю цыганку – ради бога женись! Никто твоего чина и звания не спросит. Но прежде, сам цыганке той удалью и отвагой приглянись. Калым родителям заплати. С другими воздыхателями разберись. Самое заветное желание ветреной красавицы выполни. А что более, чем коня лихого, желают молодые цыганки! И такого коня, какого ни за какие деньги не укупишь. Такого коня, которого добыть можно единственным способом - украв.
Правильно говорил цыган из старинной притчи
– Украли где коня – сразу цыгана искать начинают.
И если нашли, да и еще показали на него, что он того коня свел, обязательно повесят. А коли поймали, а доказать не могут, что это он коня увел, все одно повесят. На – то он и цыган, чтобы за все прегрешения своего рода отвечать.
И хорошо еще, если быструю смерть примет сплоховавший цыган! Озлобленные хозяева могут и изрядно поизмываться, вымещая на несчастном все свои горести и лишения. Бывали случаи, когда пойманного цыгана разрывали на части, привязав, за руки и ноги к двум, пригнутым друг к другу, березам. Долго лупили плетками, ждали, пока цыган сам просить начнет, чтобы березы отпустили, прервав, таким образом, невыносимые мучения.
У богатого татарского мурзы такая кобылица была. Молодая еще, не объезженная. Прямо как избранница Георгия, Анфиса. Такую, верхами не умыкнёшь. Не один день провозишься, пока к узде приучишь. Нет, конечно же, среди цыган много таких, что запросто и на необъезженном коне от любой погони уйдут. Но давайте будем к Георгию более снисходительны, что ли! Свою жизнь он все-таки провел не в таборе, а дарить любимой коня, сворованного другим человеком, простите! Да те же цыгане первыми на смех поднимут. Пришлось Георгию на своем коне скакать. И поначалу везло. Сторожей обманули. Коней за лощину, поросшую лесом, волчьим воем спугнули. Уж чему-чему, а по-волчьи страху напустить, любой цыган мастак. Приглянувшуюся Георгию кобылку заарканили. Конечно же, и его конь другим на зависть. Конечно же, и сам Георгий, хоть и не цыган, наездник еще тот! Но ведь и татары, на коне скакать учатся, прежде чем ходить начинают. И отцы их, и деды разведением лошадей занимаются. Да и людишками приторговать, по случаю, вряд ли побрезгуют.
Но, пока сторожей отвлекали, пока кобылицу ловили, утомился конь Георгия. Еще и пленницу силком тянуть пришлось. Норовиста, необъезженная кобылица, неподатлива! Догнали опомнившиеся сторожа Георгия посреди степи. Подельников как ветром сдуло. Ему бы бросить кобылицу, жизнь свою спасать. Не эту, другую в следующий раз умыкнет! На авось понадеялся…
У пойманного конокрада один конец – лютая смёртушка. Спеленали сторожа Георгия волосяным арканом, и скорый суд учинили. И болтаться бы ему в петле, но вот незадача! На несколько верст вокруг ни единого большого дерева. Ковыль да редкий кустарник. Можно, к седлу коня, неверного арканом за ноги привязать. Да пустить коня в намет. Но больно уж хорош конь у Георгия! Пожадничали, увели коня с собой.
- Все одно - подохнет шайтан паршивый!
Недолго думая, перебили они Георгию ноги и бросили на съедение волкам и хищным птицам. И уж лучше разом жизнь закончить, чем так мучиться. Хорошо, что подельники Георгия не бросили. Лишь преследователи удалились восвояси, подобрали его и чуть живого в табор привезли. Пытались лечить, надеясь на – то, что молодой организм справится. Но, с такими увечьями, даже молодой и сильный организм Георгия справляться упорно отказывался. Всё дальнейшее Рахиль известно, как никому другому. Ей надоели постоянные намеки на – то, что пребывание цыгана в больнице переходит всякие рамки. Не обращая ни малейшего внимания на косые взгляды окружающих, взяла пролетку, попросила санитара Кузьмича, больничного палочку - выручалочку помочь, и отвезла Георгия к себе домой. Немногочисленный персонал больницы, поглядывая на нее, ехидно ухмылялся. Злорадствовали не только сотрудники. По городу давно уже ползли нелицеприятные слухи.
- Вон оно, как, врачиху, сподобило! А цыганенок - то, цыганенок…. И не такой уж он малолетний, как Рахиль по - началу сказывала. Вон как за цыганочкой Анфиской, по слухам, ухлыстывал! Прямо, роман французский! Да и деньжищи, говорят, в скрипичном футляре, были серьёзные. Большие миллионы! За такие деньги, каждый…. Хватит нашей еврейке в нищеблудках ходить. Она у нас таперича, миллионщица!
- Пусть шепчутся– думала Рахиль.
Собственно говоря, каждый судит других, исходя из меры собственной испорченности. Что же касается личной жизни, с личной жизнью пришлось повременить. Накануне всех этих событий, втянувших в свой стремительный водоворот потерявшуюся в жизни женщину, к ней активно сватался вдовый провизор аптеки Штехман. Немолодой уже, заметно лысеющий отец двоих детей. На лицо, правда…. Но с лица как говорится, воды не пить. А прослышав про ее активную деятельность по спасению цыгана, куда – то пропал и провизор. Рахиль после его исчезновения только и осталось, что облегченно вздохнуть.
Чуть ли не с первыми лучами весеннего солнца выполз Георгий на улицу. Как же еще можно назвать телодвижения человека, побывавшего одной ногой на том свете. Скелет, обтянутый кожей, со слипшимися, тронутыми ранней сединой, сильно поредевшими, а когда-то великолепными, черными как смоль, волосами. Пошвырялся в дровяном сарайчике. Чем – то постучал, чего – то отпилил. К вечеру уже передвигался, без посторонней помощи, на самодельных костылях. Силенок у него почти не осталось, поэтому на изготовление скамейки под окном дома ушло несколько дней. Зато, сколько было гордости в его глазах, когда он вышел однажды утром на улицу, уселся на скамеечку, изготовленную собственными руками, и заиграл, впервые за многие месяцы, на своей, незаслуженно забытой скрипке. А как радовались соседские ребятишки и их благочинные бабушки. А как радовалась сама Рахиль.
Все лето прожил Георгий во флигелёчке ее дома. Сначала на костылях, а потом и с палочкой выходил в город. В один из таких походов, повстречал на рынке цыган из своего табора. Но, про это ничего не рассказал. Рахиль и сама обо всем догадалась, потому, что вернулся он домой мрачнее грозовой тучи. Дверью саданул так, что стекла чудом только не повылетали. А потом, скрипку свою схватил и размозжил об пол, только струны зазвенели, да лакированные кусочки в разные стороны разлетелись. Судя по тому, как метался, подобно дикому вепрю в своей комнатенке, как крушил все на своем пути, опрокидывая стулья, стуча кулаками в стену и выкрикивая одно только слово -
– Анфиса, Анфиса, Анфиса - Рахиль поняла, что ветреная красавица его не дождалась. И это открытие ее не огорчило. Скорее наоборот. Однако справился со своим горем Георгий на удивление легко. Уже на следующий день, пряча глаза, стыдясь учиненного разгрома, попросил устроить его на работу. Все равно, на какую. Даже горшки за больными соглашался выносить. Лишь бы больше не сидеть на ее шее. Негоже как – то, здоровенному мужику проживать заработанное женщиной. При упоминании здоровенного мужика, Рахиль не удержалась и прыснула в ладони. Сидел бы уж дома и не рыпался. Георгий, понимающий явную переоценку собственных физических возможностей, на этот раз не обиделся. Через некоторое время съездил на родину к своему, заметно постаревшему отцу Методию. Забрал документы, но оставаться, не смотря на все уговоры, не стал, сославшись, на неотложные дела. И откуда отцу было знать, что в старинном малороссийском городе Житомире, его не путевого сына ждала женщина. Рахиль в его отсутствие не находила себе места. То ли от осознания своей значимости в судьбе другого человека, то ли собственные горести и печали стали постепенно забываться. Время – самый лучший лекарь. Может, и другие какие причины, тому были. Рахиль хорошела на глазах. Стала замечать в себе такое, чего и отродясь не было. Налились груди и бедра. Некогда изможденное лицо, покрыл нежный румянец. Едва дождалась возвращения Георгия. И не успел он переступить порога ее дома, потребовала подробного отчета о поездке. Конечно же, отчитываться перед ней, никто не собирался. Не в том семейном статусе Георгий тогда находился. А вот занимательную историю, которую он и сам до недавнего времени почти не знал, рассказать пообещал. Вечером того же дня, после обильного ужина, они вольготно расположились у раскрытой дверцы раскаленной печурки. Рахиль, на шатком кресле, с вытертой чуть ли не до дыр плюшевой обивкой, на котором когда-то любила сидеть матушка. Георгий, на домотканом половичке, у ее ног.
- А назовем мы эту таинственную историю – начал Георгий, и сделал долгую паузу,- допустим - Проклятие чернокожей колдуньи. Думаю, возражать никто не будет?
Какие уж там возражения! Рахиль и без этого сгорала от нетерпения.
- Началась эта история, теперь уж никто и не помнит, когда. И страшно подумать, где - снова заговорил Георгий, внимательно разглядывая, похожую на маленького испуганного цыпленка, зябко кутающуюся в пуховом платке Рахиль. Перед ее полузакрытыми глазами вдруг замелькали тени, что словно мыши шастали по домотканым половичкам, при каждом покачивании тусклого уличного фонаря. Тени казались живыми. Они плавно наплывали, налетали дружной стаей. Заглядывали в лицо. И тут же в ужасе шарахались прочь. И тогда, за их бессмысленным мельтешением появлялось какое-то странное место. Место, где Рахиль никогда не была. Не была, она знала это точно. Вот тени окончательно расступились, расплылись…. И перед ее глазами предстало вздыбленное многометровыми волнами бескрайнее и страшное, в своей стихийной необузданности, штормовое южное море. Одна из последних кумар, а скорее всего последняя, плавно взлетала, подхваченная очередным шквалом, на гребень гигантской волны и устремлялась к огромному камню, называемому в этих местах вороньим глазом.
И Рахиль, никогда не видевшая этот камень, почему-то знала, что он именно так и называется. Команда утлого суденышка бросила весла и повалилась на колени, прося помощи у святого Спиридона. Святой Спиридон – святой, особо почитаемый жителями островной части Греции, в том числе и пиратами. Были и такие, кто, не выдержав нервного напряжения, выпрыгнул за борт, ища спасения в бушующей пучине моря. Безразличная к людским страданиям стихия поглотила всех. Всех, кроме, молящихся Богу о пощаде. Кроме двух братьев, Методия и Георгия, не выпускающих из своих рук руля, утлого суденышка. Да еще и молодой, красивой русоволосой женщины, крепко державшейся за ноги, одного из братьев.
То, что ни одна из оставшихся кумар - излюбленных судов прибрежных пиратов, до берега не дойдет, было ясно еще за два дневных перехода до облюбованной братьями укромной бухты. И виной тому была патологическая жадность всемогущего Юсуфа – паши. Да и кому понравится, что тебя, на глазах всего честного люда, так бесцеремонно обворовывают, какие – то вшивые шакалы. Тебя, всесильного владыку одного из крупнейших илеитов империи, без высочайшего повеления которого, ни какая муха не посмеет сесть на испражнения самого шелудивого ишака, в одночасье лишили не только богатейших даров Русского посольства. Да аллах бы с ними, подношениями этими. Своего золота и каменьев самоцветных столько, что впору посыпать монетами дорогу, во время движения его высочайшей светлости. Но на корабле, везущем дары, была русоволосая красавица, способная затмить любую звезду в его, да и не только его, гареме. Такого позора Юсуфу паше не перенести.
Чтобы умилостивить безымянных духов, оберегающих спокойствие затерянного в Африканских джунглях народ, а уже многие сотни лет, чернокожая чародейка Фатима призвала их на помощь, не проронив при этом ни звука. Нет, колдунья Фатима великолепно знала, как зовутся эти божества, но, не удержав языка за зубами, умерла бы сама в муках, перед которыми муки ада неверных, покажутся раем. Задушила шелковым шнурком грудного младенца одной из рабынь. Обмыла его кровью собственноручно зарубленной курицы, давно уже кричавшей петухом, и бросила младенца в море, под непрерывно выкрикиваемые проклятия. Вопреки ожиданиям, младенец не утонул. Напротив, он выпрыгнул из воды и растя на глазах, превратился в густую, черную тучу, в мгновение ока переросшую в шквал. Страшнейший ураган, сопровождающийся восьмиметровыми волнами, пустил на дно почти все кумары, до самого верха, загруженные награбленным добром, вместе с командами. Попасть в тихую бухту, сокрытую от многометровых волн открытого моря огромными прибрежными камнями, утлое суденышко могло только в тихую, безветренную погоду, во время прилива, славировав, используя попутное течение. Но об этом, можно было только мечтать. Однако, трещавшее по всем своим плохо проконопаченным швам утлое суденышко, словно гигантская чайка приподнялось над волнами, и подхваченное неведомо какими силами, перемахнуло через страшный камень, закрывающий вход в бухту. Понятно, что не очередной шквал проделал все это, с ювелирной точностью!
Долго стояли две женщины на берегах различных континентов, разделенных бушующим морем, и молча смотрели друг на друга. Постепенно море угомонилось и улеглось у ног женщин, словно ласковая собачонка.
Не сильно видно серчала колдунья на похитителей. Обыкновенные товарно-денежные отношения. Товар колдуньи - ее колдовские познания и проклятия. Деньги паши - они и есть деньги, их с собой к праотцам не возьмешь. Сникла Фатима, словно ее на жарком ветру многие годы подсушивали. Превратилась в облезлую, седую волчицу, поджала хвост и убежала. И никто ее потом никогда больше не видел. Словно ее никогда до этого и не было.
В семьях погибших пиратов подросли сыновья, построили новые кумары, и не прошло нескольких лет, как они уже бороздили прибрежные воды, уходя с каждым годом все дальше и дальше. Поседевшие, в мгновение ока братья, основали после этого вблизи бухты церковь, во славу Святого Спиридона. Но проклятие, на то оно и проклятие, что бы ни просто так, взять, и в одночасье прекратиться.
Однако, на протяжении многих поколений, в семьях потомков братьев рождались преимущественно мальчики, которые повзрослев, становились священниками. Любили, совершали порою героические, порою бессмысленные поступки. И замечали люди, что слишком уж часто заканчивали они свою земную жизнь не в стариковской постели, окруженные многочисленными домочадцами. Погибали мужчины их рода на поле битвы и в борьбе со стихией. Случалось, что приходилось встречать смертный час в постелях, но постели эти часто были постелями чужих жен. Женщины же, рождались гордыми, красивыми и очень верными. И, как и подобает женщинам, рожали в муках. И еще многие поколения рода преследовало мужчин проклятие чернокожей колдуньи. Но, со временем, и оно стало ослабевать. А потом и вовсе сила колдуньи перешла к одному из потомков братьев. А к кому сказать не могу, потому, что мне сие не ведомо….
Да и было ли, на самом деле - это, особое проклятие чернокожей колдуньи - закончил свой рассказ Георгий и лукаво посмотрел на Рахиль - верить цыганам, а особенно когда они и не цыгане вовсе, сама понимаешь, дело не благодарное.
За заиндевелыми окнами домика бушевала пурга. Холодный ветер, через плохо законопаченные щели в окнах и дверях, врывался в комнату, теребил шторы, покачивал керосиновую лампу, с выцветшим зеленым абажуром. Где-то, такое впечатление, что совсем рядом с домом, на железнодорожной станции, перекликались маневровые паровозы. В печи вяло потрескивали сухие, березовые дрова. По стенам, потолку и старой мебели, расталкивая друг друга, слонялись таинственные тени. Удивительное это ощущение, когда вдруг, уловив незнакомый звук, запах, даже никогда ранее не виданный предмет, уходишь из реальности, ни на миг, ни на минуту, а на целую жизнь. Проникаешься давним, иногда даже не тобой испытанным состоянием. Нет, это вовсе не воспоминание. Это внезапное перевоплощение в далекую, возможно никогда не существующую, не реальную - реальность. Как тогда ей хотелось быть той самой русоволосой красавицей, у мыкнутой одним из братьев. Но при обязательном условии, чтобы брат обязательно был Георгием. А интересно, есть ли у него братья? Скорее всего, нет. Уж про это он обязательно бы рассказал. Единственное, что поняла тогда Рахиль, что дело сие - темное и простому уразумению не подвластное.
А однажды, долгим зимним вечером, случилось – то, что по логике вещей и должно было когда-то случиться.
Кажущимся бесконечным, вьюжным зимним вечером, помешивая раскаленные уголья в раскрытой топке печи, как бы между делом, Георгий признался в том, что ей и без того давно было ясно.
- Выходи за меня, а я для тебя самого лучшего коня украду. Есть у меня, ахалтекинец на примете. Ни у кого больше в городе такого коня нет, и не будет!
- Хватит коней! Одного ты уже крал. И сам знаешь, что из этого получилось! - Рахиль попыталась перевести все в шутку.
Георгий обиделся и больше к этой теме никогда не возвращался. Утром следующего дня, не попрощавшись и не сказав куда, цыган ушел. Да и какой цыган заранее знает, куда его в скором времени уведут пути дороженьки. Вместе с ним исчезла и единственная фотография, на которой Рахиль была запечатлена среди вишневых цветов родительского Чернобыльского сада. Такая юная и такая счастливая.
Долго смотрела она через мутное, заиндевелое окно своего вновь опустевшего домика, вслед уходящему цыгану. Видный мужчина. Заматерел, бородкой кучерявой обзавелся. За таким, любая женщина бегом побежит. Но только не она, старовата уже, на молоденьких мужичков поглядывать.
- Но ведь поглядываю же – поглядываю, стерва такая - зло думала про себя Рахиль.
Она чувствовала, что еще мгновение, и ее сердце, выпрыгнув из груди, поскачет, вслед за уходящим цыганом. Словно скрипичные струны были натянуты, готовые лопнуть, только тронь, обнаженные нервы Георгия. Конечно, конечно же, чувствовал он спиной зовущий взгляд Рахиль. Не мог он его не чувствовать. Столько отчаяния, любви и в тоже время страха за него было в этом взгляде. Но цыган уходил все дальше и тоненькая ниточка, связывающая их, ослабевала, ослабевала, ослабевала….
Вот он дошел почти до конца улицы. Невдалеке остановились легкие козырные санки, запряженные молодой белой кобылой. Из пролетки вывалилась грузная фигура какого – то господинчика в бобровой шубе. Кучер, совсем уж собрался тронуться с места. Уже вожжами передернул. Но, остановленный взглядом цыгана, замер на месте. Так и запечатлелся в ее памяти, словно на фотографии, грустный цыган кормящий хлебом, со своих, слегка подрагивающих ладоней, белую кобылицу.
Конечно же, она догадывалась, что мир тесен. Но полностью осознала, как же он тесен, только после того, как чуть ли не каждый житель города, выразил свою причастность к ее, по их мнению, неутешному горю. Искренне сочувствовали и высказали все, что думали о цыгане. Таким, оказывается, корыстным и неблагодарным. То, его видели на Одесском мыловаренном заводе, принадлежащем миллионщику - Белицкому. То, на ярмарке в Бендерах, в сопровождении беременной цыганки. То, в окрестностях Житомира, в одной из кибиток кочующего табора. Информации было так много, что, в конце концов, Рахиль окончательно запуталась.
А времечко, пусть и неуверенно, застенчиво как – то, все шло, шло и шло. И никакие силы не могли его остановить. В Сербии убили австрийского подданного Франца Фердинанда, началась мировая война. В первую очередь перепадало гражданскому населению, особенно цыганам, которых целыми таборами, словно капусту из пулеметов шинковали. Потянулись вглубь, уже трещавшей по всем швам, но все еще империи, впереди отступающих Российских войск бесчисленные толпы беженцев. Заклубилась пыль за горемычными цыганскими кибитками…
Табор, с которым кочевала так неласково обошедшаяся с Георгием ясноглазая цыганка, пострадал одним из первых. Вместе с другими погибла и Анфиса.
В составе передвижного госпиталя, Рахиль, по ее настоятельной просьбе, направили в действующую армию. Каждодневный ужас войны. Артиллерийские обстрелы, кровь, грязь. Тифозные вши. Надо бы поберечься. Хотя бы немного поберечься. Но, Рахиль, неумела этого делать. Поэтому, одной из первых заразилась брюшным тифом и даже вопреки прогнозам, осталась живой. Однако, почти сразу же, после выздоровления, попала под артиллерийский обстрел, получила тяжелое ранение. Была эвакуирована в центральную Россию. А где она похоронена, не знает никто.


Глава 3. СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ

Хорошо известно, что пожилые люди, минуту назад надвинувшие очки на лоб, не помнят, куда же эти проклятущие очки всё-таки подевались, при этом, почти в хронологической последовательности, могут воспроизвести в памяти события, отстоящие во времени на многие десятки лет. Хотя Бабаня и не теряет пока свои очки, она и без них великолепно обходится, и события, произошедшие в дни её молодости, помнит отлично. А вот людей, запечатлённых на фотографиях, случайно выуженных ею из старого, еще довоенного, добросовестно слаженного соседом - самоучкой из морёного дуба комода, не помнит. Потому, что сделаны эти фотографии, когда её на свете ещё, наверное, не было. Но тот факт, что она не помнит, откуда эти фотографии взялись, начинает ее беспокоить. И кого только на этих фотографиях нет. Чиновники из Рузаевки и Пензы, Сызрани и самого Петербурга. Многие в военной форме с орденами и медалями. Гражданские всё больше в пенсне и при галстуках. Улыбаются и золотые цепочки от часов напоказ выставляют. А отца её на этих фотографиях нет. Да и никак не мог находиться слесарь-ремонтник, среди чиновников такого ранга. Он в это время чинил паровозы, в недавно отстроенном депо. И по слухам, не было на участке от Вернадовки до самой Пензы человека, лучше него разбирающегося, в паровозных котлах. А ещё, это уже совсем невиданное по тем временам дело, мог проводить сварочные и токарные работы. И был он, пусть немного взбалмошным и не лишённым некоторых житейских предрассудков, всё же душевным человеком.
Станция Большая Тичелма, находящаяся между Пензой и Моршанском, заложена во времена строительства Сызранско – Вяземской железной дороги, в конце девятнадцатого столетия в сильно заболоченной местности. Точного перевода слова Тичелма нет, ни в одном языке и диалекте коренных народностей, издавна заселяющих эти места. Нет этого слова и в русском языке. Да и чего гадать, Тичелма и все тут! Тем более и пояснительное слово первое время в документах и вокзальной вывеске фигурировало - Большая Тичелма ни станция, а село. Во времена строительства железной дороги основная масса переселенцев, ставших потом жителями станции, были из этого села. Со временем, пояснительное слово - Большая, благополучно потерялось. В целях экономии краски, наверное. Хотя с названием соседней станции еще проще. Руководителем этого участка строительства дороги был генерал Сапожков. И чтобы увековечить память этого замечательного человека, название села Михайловка, через которое прошла «чугунка», поменяли на Сапожково.
Словно наяву предстали перед глазами Бабани образы родного посёлка тех, давно уже ставших легендарными, лет. Пусть и совсем короткая, но с булыжной мостовой, центральная улица, гордо именуемая Шоссейной, которая, многие годы спустя, будет носить имя одного из героев минувших дней. Старые здания будут соседствовать со стеклянными коробками современных магазинов. А из кустов сирени, густо разросшихся в тени величественных стен райкома партии, будет грустно выглядывать лысый вождь, с кепкой в руках.
Пока же, на численнике начало первой половины двадцатого столетия, вышеупомянутая Шоссейная улица, с немногочисленными двухэтажными зданиями. И живущая своей, хотя и беспокойной, но самостоятельной жизнью железная дорога. Помпезный вокзал, архитектуры начала века, с рестораном, для проезжающих пассажиров. Несколько путей, с бегающей по ним, маневровой «кукушкой». Вод раздаточная колонка, для паровозных котлов, и главная гордость – недавно отстроенное ремонтное депо. Да, и ещё, пожалуй, баня под землёй, для деповских рабочих, желающих в очередной раз порадовать свои телеса березовым веничком, с радостью принимающая и всех остальных жителей станционного посёлка. Всё это, включая водокачку, с водонапорной башней, давали повод жителям станции Большая Тичелма чувствовать себя чуть ли не горожанами. Домами, крытыми соломой, и городского жителя в те годы вряд ли можно было удивить. Улица, на которой они тогда жили, называлась Угольной, и не потому, что расположена углом, к направлению железнодорожной линии. Находящиеся рядом штабеля каменного угля, предназначенного для локомотивных топок, и послужили, скорее всего, поводом, для появления такого названия.
Родители Нюры - вот посмеялась бы она тогда, узнав, что будут её когда-то звать Бабаней, жили на железнодорожной станции со дня её основания. Отец в депо слесарил, мать сидела дома с детьми. Семья из восьми человек, считалась тогда обычной. Нюра была последышем. И как это часто бывает - последний ребёнок, самый желанный и самый любимый. И, конечно же, самый избалованный. Но избалованность детей тех лет, ни то, что сегодняшних. Разве что по головке почаще гладили, да сладостями по праздникам баловали. Но, а как же, иначе? У старших детей давно уже свои дети по лужам босиком бегают, да гусей, пасущихся на расположенных тут же, рядышком с «железкой», заболоченных лугах, дразнят. В связи с большой разницей в возрасте, произошло досадное недоразумение. Старшая дочь, в своё время, по святцам наречена была Анной. Близкие, звали её Нюшей. Прошло время, все забыли, правильное толкование этого имени. Через двадцать с лишним лет, пришло время крестить младшенькую. И, ни долго думая, нарекли её Нюрой. Кому это охота ворошить старые церковные записи. «Нюра, так Нюра» - покряхтел пожилой священник и записал – Анна. Так в их семье появились две дочери с одинаковым именем.
В самом начале Германской войны приключился на станции страшный пожар. И с этим пожаром, как утверждали потом старожилы, ни все было так однозначно. На Германских шпионов тогда всё, что не попадя, еще не списывали. Но, своя предыстория у этого неординарного события, была. За несколько лет до пожара, на станции Вернадовка, столкнулись - прибывающий на третий путь скорый поезд, и стоящий на его пути паровоз. Какими судьбами занесло тогда скорый поезд на третий путь, когда самое место ему - на первом? И каким образом, на его пути оказался паровоз, сейчас по истечению многих лет, сказать трудно. Хотя, по поводу этого крушения, у Ивана Максимовича было свое мнение. По случайному совпадению, он как раз находился под паровозом, послужившим причиной столкновения. Как и положено, в таких случаях, виноватым бывает стрелочник. И это не пустое бряцание словами. Стрелочник проспал и вовремя не перевел стрелку. То ли перед этим немного выпил? То ли проспал на трезвую голову? Бог ему судья!
А Ивана Максимовича, срочно вызванного на починку паровоза из Большой Тичелмы, должна была навестить дочка Нюра. Как раз со скорым то поездом, она и должна была привести ему обед. Но, на счастье, подвернулась ей попутная дрезина, и она уехала на ней. А Иван Максимович, ничего не подозревая, чинит паровоз и так увлекся, что ни на какие посторонние звуки не реагирует. Вроде бы, как потом выяснилось, ему кричали, что бы он убегал. А кто это знает, может и не кричали вовсе. В последующей неразберихе, пади, разберись! Крики он не слышал. А вот голос родной дочери, которой рядом не было, но которая его настойчиво звала, слышал отчетливо. Тоненько так
- Папа! Папа! Вылезай, я тебе обед принесла!
Вылез он из-под паровоза, грязные руки ветошью обтер и видит такую картину - мчится на него на всех парах паровоз, с прицепленным к нему пассажирским составом. Еле успел отбежать. Долгое время потом считал дочь погибшей. Нюра же, бродя между разбитых вагонов, в свою очередь, считала погибшим его.
После крушения, доски, оставшиеся от покореженных вагонов, утилизировали и отдали в Большую Тичелму. Посчитав, что там сразу не разберутся и используют по своему усмотрению. Так оно и получилось. Не разобравшись, использовали при строительстве бараков для станционных рабочих. А, как издавна известно, брать что - либо с мест катастрофы большой грех. Руководство дороги посчитало это предрассудком. И совершенно напрасно так посчитало! Пожар в Большой Тичелме начался именно с этих бараков.
Деревянные постройки, включая дома станционных рабочих, и здание вокзала выгорели полностью. Железнодорожное начальство выплатило погорельцам денежную компенсацию на постройку жилья. И ни километровыми рулонами, пришедших позднее «керенок», производилась выплата. Золотой Столыпинский червонец ценился дорого.
Это очередной миф, что железные дороги, построенные еще в канун февральских и последующих за ними октябрьских событий, пришли в упадок. Ничего подобного! Нюрина мама, стрелки на ходиках, которые сколько она себя помнит, висели на стене кухне, подводила по гудку, отправляющегося курьерского поезда.
Но тут забурлило в стране, да так, что и не до строительства совсем стало. Тесть любезно предоставил свой, чудом уцелевший при пожаре дом, семье зятя. Сам же, обосновался в расположенной в глубине сада избёнке. Много ли места нужно пожилым людям! А деньги по тем временам немалые, так и дождались своего часа в жестяной коробке от леденцов. В той же коробочке хранились и собственные, потом и кровью заработанные накопления. На беду, вместе с деньгами, неизвестно кем была положена лубочная картинка. Император Николай Второй, со всеми регалиями и знаками царской власти. После празднования трехсотлетия дома Романовых, много таких картинок по Руси путешествовало. Коробка с деньгами и портретом самодержца, благополучно пылилась за печной трубой. Времена были ни те, чтобы строить, а те, чтобы старый мир разрушить, доносить и карать непокорных. Доброжелатели долго ждать себя не заставили. Доносу вняли - меры приняли. Произвели обыск и жестяную коробочку обнаружили. Усложняло дело, присутствие в коробке с деньгами, картинки с коронованной особой. Вернее, этот факт не усложнял, а облегчал дело. Разоблачена очередная «монархическая организация». Иван Максимович, хоть и не генерал, но личность на железной дороге известная. Шестерёнки правосудия завертелись. Осталось, руководителя заговора к стенке поставить. Деньги из коробки на нужды недавно организованного местного ЧК жизненно необходимы. Разбирайся потом, где они в существующей неразберихе затерялись. Дело за малым. Добиться признания подозреваемого. А он, гад, не признаётся. Отбитые бока потирает. Выбитые зубы вместе с кровью из разбитого рта сплевывает да твердит
- Деньги на строительство дома выделены, а портрет неизвестно как в коробке оказался.
Детский лепет, да и только. Но, как всегда, вмешались непредвиденные обстоятельства. На этот раз в виде малолетней девочки. Появилась Нюра ни свет – ни заря у дверей начальника местной милиции.
- Картинку эту, я положила – утверждает - понравились красивые медали. Про то, что это кровавый тиран, я ничего не знала.
К свидетельским показаниям и тогда относились серьёзно. Стали производить дознание. Вечером отца дубасят, утром с дочерью разбираются.
Скажите, а каково это маленькой девочке, несколько дней к ряду, просыпаться от грозного окрика
- Собирайся, мы тебя расстреливать будем!
Какого было ей, стоять у стены милиции, и, не отрываясь смотреть в ствол, направленного в лицо маузера, ждать, когда прогремит выстрел, отбивающий кусок штукатурки, над головой! И слышать гогот довольных, пьяных мужиков, в одночасье нацепивших красные банты вершителей судеб. Многие годы потом, она просыпалась от собственного испуганного крика. Пыталась заплакать и понимала, что плакать она не будет уже никогда. Это сколько же должен пережить ребёнок, чтобы навсегда разучиться плакать!
На их счастье застрял на станции воинский эшелон - паровозный котел потёк. А сменного паровоза нет и видимо ещё долго не будет. Гремя винтовками и матерясь, прибежали озлобленные солдаты. Шепнул кто – то им, мол, пока вы тут митингуете, в местной кутузке сидит человек, способный мигом решить все ваши проблемы. Так оно и вышло. Отца с дочерью освободили. На их место заключили милиционеров, которые вздумали сопротивляться. Солдат - это вам не безоружный мужчина с ребёнком. Здесь ставки повыше. И о каком сопротивлении могла вестись речь. Нет, оружие у представителей Тичелмской власти, конечно же, имелось. Даже станковый пулемет «Максим» откуда – то в спешном порядке выволокли и от смазки освободили. Нашлись и несколько цинков с пулеметной лентой. Но, больно уж тряслись руки у горе вояк, когда они эту самую ленту, в пулеметы, к тому же, ни той стороной заправляли. Сами милиционеры потом же и рассказали. Да и как не испугаться, когда вдобавок ко всему, получасом позже, на встречном пути остановился, неизвестно кому принадлежащий, бронепоезд, переполненный пьяной матроснёй. Может быть, бронепоезд - это слишком громко сказано. Но, для Большой Тичелмы, в которой отродясь не было никаких военных конфликтов - большое событие. Если не считать того, как Тимошка Забелин палил в прошлому году в воздух из ружья, гоняя по всему поселку свою бабу, попавшуюся на супружеской измене. Так ведь никого не убил. Даже лучше после этого жить стали. Вон и дитя ни сегодня – завтра родят. До этого все никак не получалось. А с перепугу, видно все сразу и получилось - зубоскалили обыватели. Народ на станцию так и повалил! Не каждый же день бронепоезда останавливаются! Несколько обшитых броневыми листами теплушек, с торчащими из бойниц хищными рылами пулеметов, да двухосный вагон – цистерна со спиртом. Что гордо подтверждалось, написанной красной краской надписью - спирт для мирового пролетариата. Помпезность, а главное величина букв информационной надписи, наталкивала на мысль - может так называется бронепоезд? Да и чему удивляться, по нынешним временам, все, возможно, продолжали зубоскалить обыватели. А самое главное, что так перепугало не только представителей власти, но и рядовых обывателей, несколько защищенных мешками с песком0 трехдюймовок, установленных на открытых платформах. Быстро проанализировав обстановку, полуголые канониры, не смотря на изрядную степень опьянения, проворно заняли места возле орудий. Те, в свою очередь, устрашающе задвигали своими жерлами, выискивая жалкое здание поселковой милиции. Многое чего было в Большой Тичелме за всю ее недолгую историю, но из пушек там не палили никогда! Уберег Господь и на этот раз. Эшелон с отремонтированным паровозом отбыл на фронт. Отбыл и бронепоезд, по всей видимости, в тыл. А отца Нюры больше тревожить не стали, обошлись экспроприацией кровных накоплений.



Глава 4. ЖЕНЩИНА С САНИТАРНОЙ СУМКОЙ.

Последствия изуверских допросов с пристрастием, незаметно пройти для молодого, не успевшего окрепнуть организма, не могли. И, конечно же, не прошли.
С начала ни что не предвещало беды. Все началось с элементарной простуды. Нюра немного потемпературила, посопливилась, почихала, закашляла. Горло немного поболело. Потом пошла на поправку. Вроде бы и повода для беспокойства особого не было. Все болеют. Куда же от болячек, деться? Только все эти чихания, кашель и побаливания слишком уж часто повторяться стали. А главное, слишком долго не прекращались.
- Авитаминоз, ничего страшного! – таким заключением, возможно, успокоили бы Нюриных родителей современные эскулапы и выписали бы горы всевозможных БАД-ов и витаминов.
Примерно так же говорили и при этом прятали глаза, всевозможные бабушки знахарки, к которым обращались Нюрины родители за помощью, в далеком восемнадцатом.
- Ты бы милочка побольше капусточки квашеной кушала! С мочеными яблочками. Это во все времена первейшее средство от детских недомоганий. Да, вот еще что, щавелечек с медом и крапивкой! И ножки почаще с горчичкой надо парить.
Что-то при этом нашёптывали и зажженные спички в святую воду бросали. Ничего не помогало. Потом, по всему телу чирьи пошли. Заговорят бабушки один, другой, почти на том же самом месте выскакивает. Но, за элементарной простудой, видно скрывалось что-то, более серьезное. Однако, об этом шибко не задумывались, до того, как у нее ни с того, ни с сего по ночам начала подскакивать температура. Нюру начинало колотить, словно в лихорадке. Она покрывалась липким, холодным потом, вскакивала с постели и с оглушительными воплями:
- Не убивайте меня! Не убивайте меня, пожалуйста! - рвалась на улицу.
Тогда, и привели ее, к недавно переселившейся из Мокрого Мичкаса в Большую Тичелму, повивальной бабке - Шурке Анчихровой. По - уличному - Карпушихе. С огромным ячменем в уголке глаза, измученная непрекращающимися заговорами и отчитками, за версту разя запахом ихтиоловой мази, предстала Нюра перед маленькой благообразной старушкой. В ответ на плевок озабоченной бабушки, необходимый якобы для лечения, в хоть и больной, но её собственный глаз, Нюра среагировала ответным смачным плевком. Однако, Карпушиху эта ее незамедлительная реакция, даже порадовала. Жить будет! И действительно. Вроде бы теми же самыми травами потчевала Нюру Карпушиха. Ту же самую молоденькую крапивку с медом предлагала. Те же самые молитвы и наговоры шептала, что и другие! А может и не отчитывала она Нюру совсем. А просто, разговаривала с ней, как-то по - особенному. Как подружка с подружкой. Но, через некоторое время, девочке стало легче, и по ночам она уже не мчалась, как умалишенная, оглашая окрестности отчаянными криками. Конечно же, особого повода для радости не было. Кто знает, может это только временное явление. А более серьезная хворь только притаилась. На домашнем совете было решено вести Нюру в Пензу. А там - как бог подскажет. Заручились рекомендациями лечебных учреждений, куда пришлось обращаться раньше. Кроме этого, в одной из частных больниц им присоветовали в перспективе, после посещения Пензы, дополнительно обратиться к известному профессору Преображенскому, практикующему тогда в Самаре. Не сомневались, что побывают и в Самаре. Очень надеялись на помощь крепкого, на тот момент, железнодорожного братства. И угораздило же их приехать в Пензу вечером, двадцать восьмого мая. Как раз в канун Чехословацкого мятежа. Ивану Максимовичу, на его несчастье обратившемуся в железнодорожные мастерские за помощью, без лишних разговоров вручили трехлинейку, патронташ и красный бант. Поставили на довольствие. Все отговорки, вроде тех, что он и охотничьего ружья-то никогда в руках не держал, и на действительную службу, как работник депо, не призывался, на представителей новой, рабочей власти, не действовали.
- Ничего! – успокоили – приспичит, и из пушки палить научишься без всякого обучения.
И сразу без перехода -
- Хочешь в пушкари?
В пушкари Ивану Максимовичу не хотелось, поэтому остановились на винтовке. Выписали какие-то бумаги и дали два часа на - то, чтобы определить Нюру в Губернскую больницу.
- С контрой покончим, не сумлевайся! А к той поре и дочурку твою подлечат. Поедешь в свою Тичелму Советскую власть устанавливать.
Про то, что «мать ее» власть эту, вроде бы там уже установили и без его помощи, по понятным соображениям говорить побоялся. Определил Нюру в общую палату с роженицами, легочниками и душевно больными, и ушел защищать Советскую власть.
Большинство палат Губернской больницы занимали раненые солдаты, из расположенного в этом же здании военного госпиталя. Как только со стороны Соборной площади донеслись первые выстрелы, молодая женщина со смуглым усталым лицом и коротко остриженными под мальчишку, так стригли переболевших брюшным тифом, волосами, бросила на вешалку, сильно перепачканный чужой кровью больничный халат, схватила санитарную сумку и опрометью бросилась в самую гущу боя. Разглядеть женщину, облаченную в полинялую солдатскую форму и стоптанные кирзовые сапоги, было сложно. Вместе с ней ушли и несколько солдат, из числа выздоравливающих. Увязалась за ними и Нюра. Ей казалось, нет, она была уверена, что отец обязательно влипнет в очередную историю. Ее не прогнали по той простой причине, что когда ее обнаружили, было уже поздно. Вокруг творилось такое!
Пока отец воевал, Нюре пришлось увидеть все. Здание Губернской больницы находилось не далеко от Соборной площади, где все и происходило. Видела она и то, как красногвардейцы затаскивали на колокольню пулеметы. И то, как потом их посекли с броневиков, пригнанных чехами. Видела, как растерянные пушкари палили из своих трех дюймовок куда-то на противоположный берег реки, где в это время переформировывались эшелоны с мятежниками. И видно, не попадали. Потому, что взрывы раздавались совсем рядом – в районе женского монастыря. Возможно, многие годы спустя, кто-то из никогда не нюхавших порох и скажет -
- Больше орали и в грудь себя кулаками стучали, чем воевали!
Но, откуда же, тогда взялись раненые и убитые? Понятное дело, тыловикам, составляющим костяк пензенской милиции и ополчения, сопротивляться пленным чехам и словакам, прошедшим мясорубку империалистической войны, было сложновато. Но, они же не дрогнули и при первых выстрелах не разбежались! А уж о том, получилось, что у них, или не получилось, судить не нам.
И не удивительно, что в скором времени Нюра потеряла женщину с санитарной сумкой из вида. Потом, когда девочка, попытавшаяся напоить водой раненого в живот чеха, отшатнулась от ее затрещины, но совсем не обиделась –
- Нельзя, так нельзя!
И снова их пути разошлись. Нюра искала отца. Женщина, по всей видимости, искала смерти.
И снова, за короткий промежуток времени они встретились. Отца Нюра не нашла. Женщине «повезло» больше. Если бы не санитарная сумка, об которую некоторое время назад вытерли окровавленный штык, Нюра бы ее не узнала. Скорчившегося за низенькой церковной оградой человека, она приняла за раненого бойца. Когда же попыталась перевернуть и вгляделась в бледное как мел, перекошенное невыносимой болью - лицо, с кровавой пеной в уголках страдальчески сжатых губ, жутко закричала, окончательно убедившись, что это сестра милосердия из госпиталя. А вот и убийца! Стоит, довольно ухмыляясь, винтовкой поигрывает. В его огромных ручищах трехлинейка кажется игрушечной. Грязные, волосатые руки. Кулачищами впору быков на бойне глушить. Чем врачиха ему помешала?
- Так, он же, из наших - из русских! - вихрем пронеслось в воспаленном мозгу девочки.
Разве он не знал, что это - женщина? Может ему нужно было от нее, что-то другое? -- Ну и сволочь, заскрипела зубами девочка, наконец-то поняв, по растерзанной одежде женщины, что же ему на самом деле было нужно.
- Ах! Он, оказывается! Все - таки, знал!!! – замельтешили в Нюрином мозгу не хорошие мысли.
Известно, что у детей подросткового периода развития, почти полностью отсутствует рефлекторное чувство страха. Нюра в тот момент не боялась никого и ничего, как молодая, не опытная, но от этого не переставшая быть опасной, волчица. Волчица, но определенно - не девочка. Вот тут-то мордовороту стало страшно. И не мудрено. Перед ним стояла разъяренная волчица. Бывалые охотники знают, что вставшей на защиту детеныша волчице, в глаза лучше не смотреть. Уже откровенно обвалявшийся «герой» видимо это знал. Только Нюра ничего этого не знала, даже не догадывалась. Просто стояла и просто смотрела! И в глазах ее происходило что-то страшное, раз уж откровенно ухмылявшийся, минуту назад, верзила, двухметрового роста, внезапно заверещал, как побитая собачонка, и бросив винтовку ломанулся по кустам в направлении кирпичного забора. Только сухие сучья под подошвами сапог захрустели! Вполне возможно, что для всех участников этой драмы, пережитые мгновения, были худшими в жизни. Нюра об этом никогда не задумывалась. Возможно, и «герой», выживи он в этой передряге, тоже согласился бы с этим утверждением, но его никто не спрашивал. А женщина? Но с такими ранами разве выживают? На Нюрин крик, подбежали два красноармейца, и уложив раненую на шинель, поволокли к зданию храма, куда приносили убитых и раненых.
Без разбора, своих и всех остальных. Вскоре нашелся и Нюрин отец, которому воевать, судя по его потерянному виду, хотелось еще меньше, чем до начала боя. Когда он храбрился и постоянно передергивал затвор винтовки, Нюра так и не поняла тогда, стрелял ли он вообще? Стрелять, для Ивана Максимовича, в человека….
Повинуясь приказу, на глазах повзрослевшей дочери, Иван Максимович кинул винтовку в общую кучу не учтенного оружия и проходными дворами ушел к живущим в районе железнодорожного вокзала, родственникам. Какие уж тут поездки в Самару, к каким-то там профессорам! Всего шестьдесят часов пробыли взбунтовавшиеся чехи в Пензе. И как только по железной дороге в направлении Москвы снова пошли поезда, отец договорился с поездной бригадой и отбыл в Тичелму, где их уже не чаяли увидеть живыми.
Нюра в качестве «трофея» привезла санитарную сумку. Ту самую, перепачканную кровью неизвестной женщины. Кровь, правда, по эстетическим причинам пришлось замыть. Но, что это в нашем случае изменило? И больше всего на свете ей хотелось стать когда-нибудь врачом, медицинской сестрой, нянечкой. Знахаркой, в конце-то концов! Ох уж эти детские слова – когда-нибудь!
Все, что бог не делает - к лучшему. Так вроде бы в народе говорят. А еще про какой-то клин, который клином же и вышибают. Увидела Нюра все эти кровавые разборки и без всяких докторов поправилась. Или пришлось сделать вид, что поправилась. Распространяться по этому поводу она не любила.
Вернувшуюся ни с чем, из Пензы девочку, снова приняла под свое крылышко Карпушиха. Они постоянно где-то уединялись и болтали, болтали, болтали…. Родители Нюры не возражали. Официальная медицина не помогла, может все-таки, поможет не официальная? Но Нюра продолжала болеть. В ее каждодневном полусне, полуяви все основательно перемешалось. Она отчетливо слышала, как разговаривали предметы. И в тоже время молчали люди. Люди безмолвствовали, но
Она, каким-то таинственным образом, умудрялась читать их мысли. Постоянно разговаривала с какими-то лягушками и тритонами, живущими бог-весть, в каком роднике. В гости к ней приходила малюсенькая, размером с подберезовик рыженькая девочка. А огромная, старая и от того беззубая гадюка, с огромными человеческими глазами, вообще жила у нее под подушкой.
Вся странность заключалась не в том, что в природе не существует гадюк с человеческими глазами и рыженьких девочек размером с подберезовик. Бог бы с ними, девочками этими! Люди, которым Нюра про них рассказывала, сами начинали верить в эту галиматью. Понимали, что такого быть не может. Отлично понимали, но верили же! А эта ее история, свидетелем которой была она сама! Сама? Это тысяча, если не больше лет назад! Ну и понятно - к ней стали относиться, как к очередной сельской дурочке. Вот, кстати и ее история:
Давным – давно, преследуемое многочисленными полчищами злобных кочевников, пришло в эти, скрытые непролазными болотами и не проходимыми лесами места, очень маленькое и очень гордое племя. Собственно говоря, и не племя это уже было. В живых осталось горстка сильно измученных многодневными переходами голодных людей. Мужчин, женщин, стариков и детей. Враги все теснее и теснее смыкали кольцо вокруг беглецов. И все меньше и меньше шансов на спасение у них оставалось. И вдруг, произошло что-то непонятное. Словно нож через масло, сквозь плотные ряды кочевников, словно их на самом деле и не было, спокойной и грациозной походкой прошла русоволосая молодая женщина, с глиняным горшочком в руках.
- Ведунья, ведунья, ведунья! – не веря своим глазам, зашептали уже прощавшиеся с жизнью беглецы, седовласые воины и безбородые юноши.
Облаченная в сверкающие на солнце доспехи женщина, предводительница погибающей, но не сдающейся малочисленной дружины и ее малолетняя дочь.
Не проронив ни слова, ведунья протянула им горшочек. Повинуясь ее безмолвному призыву, люди принялись жадно пить волшебную воду из расположенного неподалеку источника.
Воины превратились в ужей и тут же исчезли в зарослях осоки молодого камыша. Женщина - воин обернулась медянкой. Собачка, которую девочка держала на руках, стала лягушкой. И только девочка осталась девочкой. Очень маленькой и все такой же быстроглазой и рыжеволосой, вертушкой. Сама же, ведунья ударилась оземь, и обернулась свирепой гадюкой. Куда подевались остальные воины, и кто превратился в тритона, Нюра в суматохе не разглядела…
Долго метались кочевники по лесу, оглашая окрестности дикими возгласами. Даже окрестные леса поджечь пытались. Но ничего из их затеи не получилось, потому что примчалась такая гроза…. С таким градом и пронизывающим до самых костей ледяным ветром, что кочевники в страхе разбежались.
А каким образом Нюра потом познакомилась с девочкой. И как гадюка к ней под подушку заползти умудрилась? Ради Бога не спрашивайте! Не знаю!
Примечание: Чехи в Пензе. (Исторические факты).
Восстание чехословацкого корпуса 1918 г. - антибольшевистское вооруж. выступление. Чехословацкий корпус сформирован осенью 1917 из военнопленных и эмигрантов чешской и словацкой национальностей. Состоял из 2 див. и запасной бриг. (общ. числ. ок. 30 тыс. чел.). Дислоцировался в тылу Юго-Зап. фронта. В связи с Брест-Литовскими переговорами 1918 по согласованию с державами Антанты корпус был объявлен автономной частью Франц. армии. Сов. правит. заявило о своей готовности оказать содействие его эвакуации морем через Владивосток при условии лояльности и сдачи осн. части вооружения в назначенных для этого пунктах, одним из к-рых была Пенза. В мае 1918 части корпуса в ж.-д. эшелонах растянулись от ст. Ртищево до Сибири. Первые эшелоны с легионерами проследовали через П. спокойно, сдавая артиллерию и др. имущество. В конце мая среди легионеров прошел слух о том, что местн. Советам дан приказ о разоружении корпуса и выдаче их Австро-Венгрии. Командование корпуса решило пробиваться во Владивосток с боем. В ответ на перехваченную телеграмму Троцкого о разоружении чехи захватили те станции, где уже находились легионеры. Пенз. группировка (б. 5 тыс. чел.) во главе с поручиком С. Чечеком отказалась сдавать оружие и потребовала пропустить их в Сибирь. Предвидя возможность столкновения, Пенз. ком-т РКП(б) и Губ. Совет 27 мая стали стягивать в П. вооруж. отряды. П. перешла на осадное положение. Был создан штаб обороны во главе с Кураевым. 28 мая началось вооруж. выступление чехословаков по линии Ртищево – Сердобск – Пенза. Сердобский Совет блокировал ж.д. пути пустыми составами. Легионеры, не принимая боя и оставив эшелоны, обошли город пешим порядком и после небольшой стычки с красногвардейцами ушли на П. В П. чехи захватили 3 броневика, прибывшие накануне из Ртищева, и в кол-ве 2,5 тыс. чел. начали наступление на город со стороны Рязано-Уральской ж. д. Пенз. Совет располагал силой ок. 2000 бойцов. Среди них б. 300 чехов-интернационалистов, принявших сторону Сов. власти, 530 вооруж. рабочих гор. пр-тий, отряды, прибывшие из Саранска, Рузаевки и Симбирска. Легионеры, не сумев прорваться в город по мостам через Суру и Пензу с востока, к вечеру захватили ст. Пенза Сызр.-Вязем. ж. д. (ныне Пенза-1) и увели из депо б. 10 паровозов, с помощью к-рых стали доставлять подкрепление. Утром 29 мая легионеры со всех сторон начали наступление на П. Бой разгорелся в р-нах Соборной площади, Поповой горы, Скобелевских и Красных казарм. К 11 час. чехи заняли почти весь город. Потери его защитников составили б. 150 чел. Пенз. ком-т РКП(б) и Совет губ. комиссаров эвакуировались в Рузаевку. 30 мая чешское командование начало переброску своих войск далее на В. 1 июня последний эшелон покинул П., Сов. власть была восстановлена. Вооруж. выступление Чехословац. корпуса привело к созданию Вост. фронта. В сферу его действий вошла и терр. Пенз. края.
Лит.: Кржижек Я. Пенза. П., 1958; Ненароков А. П. Восточный фронт. 1918. М., 1969; [Г. Ф. Винокуров. Восстание чехословацкого корпуса / Пензенская энциклопедия. М.: Научное издательство «Большая Российская энциклопедия», 2001.]

Глава 5. ПОМГОЛ

(Примечание: ПОМГОЛ - сокращенная аббревиатура призыва «Помогите, голод!»)
С непререкаемостью паровоза литерного поезда, прогромыхало сухими грозами очередное знойное лето. За ним второе, третье. … В воздухе откровенно запахло не только жареным, но и паленым, и еще всем, чем пахнет в то время, когда горят леса и торфяники.
Бегущего по выгоревшему полю, страшного босого и бородатого мужика, вскидывающего к небу натруженные руки и громко кричащего, не понятно, что и кому, Нюра не боялась. Такие плакаты были развешаны на каждом шагу. В молодой, еще не окрепшей, окруженной буржуйскими недобитками, мороедами и наймитами капиталистов стране, страшный голод.
В Поволжье, по слухам, от голода умирали целые семьи. Да, что там, целые деревни, в поисках лучшей доли срывались с насиженных мест и огромными толпами уходили в направлении Сибири и Украины, хотя и там жизнь была такой же голодной. Поговаривали, что в одном селе отчаявшиеся жители вообще занимались каннибализмом. Но в это почему-то не верилось. Есть человеческую плоть! Да уж легче умереть. Ничем не подтвержденные слухи. Слухи! Ничем не подтвержденные? И откуда было знать Нюре, что в зоне Поволжья Тичелма как раз и находилась. Хорошо еще, что железнодорожных рабочих, а в Тичелме на железке работал каждый второй, власть немного подкармливала. Кроме того, в прилегающих к станции деревнях, не так сильно сказался прошлогодний недород. А остатки зерна, включая семена, выгребли только на две третьи. Хотя могли забрать и все. Но мужик с плаката все равно не страшный. Таких сейчас в деревнях, добрая половина. Остальные женщины. Старики, старухи и малые дети по причине всеобщей бесхлебицы, на печах сидят и носа из избы не кажут. И как же диаметрально противоположно поменялось Нюрино мнение, когда этот мужик, или очень на него похожий, через некоторое время стал сниться по ночам! Но обо всем по порядку. …
Нюра продолжала болеть. Лучше всего помогала трёх звонная святая вода. Трех звонная - это не просто святая вода, взятая на крещение, из обыкновенного источника. В эти дни любая чистая вода целебным качеством обладает. Трех звонная берется только из тех источников, где слышен звон колоколов трёх церквей. И все это нужно проделывать молча. Не дай Бог, слово бранное произнесешь, или мыслишка какая корыстная проскочит. Вот Карпушиха со своей полу-глухой свояченицей Парашкой и старались. Чтобы покрепче закрепить достигнутый результат, решено было пройтись по монастырям. А повезет и до Лавры дойти. Если про обычные монастыри Нюра еще, что-то знала. Сканов монастырь, Саровский и несколько монастырей поменьше были у всех на слуху, про Лавру она ничего не слышала. В ее понятии Лавра, это что-то такое, где по всей видимости, выращивают обыкновенный лавровый лист. Решено было это дело на долго не затягивать. И лишь только установилась приемлемая погода, запаслись сухарями, одели одежонку поплоше и лаптишки разношенные, взяли котомки, дорожные палки и отправились изгонять из Нюры дьявола. Решено было идти прямиком через лес. Тем более, что свояченица, этой дорогой оказывается, уже ходила. Да только когда это было. … Ей самой тогда было примерно, как сейчас Нюре. Столько воды с тех пор утекло. Дорогу, свояченица, как оказалось, знала плохо. В чем честно призналась, уже на второй день пути, когда миновали Верхний Ломов. Это селение, известная императрица, за то, что ворота перед войсками Емельки Пугачева посмели самовольно открыть, специальным указом обрекла на-то, чтобы веки вечные оставаться селом. Миновали еще несколько полупустых деревень. На большее памяти свояченицы не хватило. Пошли наугад и, как и следовало ожидать, в конце - концов, заблудились. На вторые сутки бесполезного блуждания по безжизненному лесу, далеко за полночь, наконец-то вышли к одиноко стоящей, почти развалившейся, крытой полусгнившим тёсом, избушке. Первое же впечатление указывало на-то, что халупа давно уже не обитаема. Даже обычных для таких мест вороньих гнезд, на окрестных березах не видно! И это их не обрадовало. И хотя бы собака тявкнула. Хоть бы какая другая живность, заржала или замычала в сараюшке, с торчащими как скелет какого-то крупного животного, стропилами, на когда-то бывшей, то ли камышовой, то ли соломенной крышей.
Как ни странно, нечисти, в виде леших и кикимор с водяными всякими, они не боялись. Сами, если повнимательнее приглядеться, чем не ведьмы. Тут, и хозяев, если они все-таки существуют, как бы до смерти не испугать! Долго раздумывали – идти, или не идти? Стучать, или не стучать? Подул пронизывающий до костей, холодный северо-западный ветер, того гляди пойдет дождь. И это, после нескольких месяцев нестерпимой жары! Очередная ночевка под открытым небом прельщала мало. И если до этого были хоть какие-то сомнения, то сейчас они мигом исчезли. Богомолки разом прильнули носами к единственному, сильно заросшему мхом, окошку. И словно в насмешку, в избушке внезапно вспыхнул огонек коптилки. Стало страшно. Ох, как им тогда стало страшно! Нюра, правда, до того, как ей стало страшно, приняла все это как очередное приключение.
Увидев подвешенную, перевернутую вверх ногами белую, явно некрестьянского происхождения, женскую фигуру с распущенными волосами, Нюра сначала ничего не поняла. Даже какие-то совсем не детские мысли в мозгу промелькнули:
- Чего это угрюмые бородатые мужики с голой бабой делают?
Когда же Нюра немного присев, наконец-то разглядела все, а один из бородачей, словно специально, развернул несчастную женщину, представив для всеобщего обозрения, располосованный от грудей до паха живот, а другой, с ужасающим грохотом придвинул под тело деревянную корчагу и спрятал за голенища окровавленный нож, впору было падать в обморок.
- За что её т-т-т-так? - простучала зубами Нюра – она же такая красивая?
- Как кобыла сивая! – одними губами, зло прошипела Карпушиха - как бы они и из нас так-к-к-кой же, красоты не понаделали, девоньки!
- Жуть-то какая! – попыталась возмутиться Нюра, но Парашка, грубо прикрыла ее рот, своей грязной ладонью.
Словно наждачной бумагой по губам дерганула. Объятые ужасом женщины - полу-глухая Парашка, бабушка – божий одуванчик - Карпушиха, и чуть живая от страха девочка Нюра, выдали по всей видимости столько звуковых октав, что оторопевшие разбойники опомнились не сразу. Потому, что активно удирающие через лесную чащу женщины, почувствовали погоню еще не скоро. Где-то в стороне прогремело несколько выстрелов. Кто-то смачно матерился. Кому-то, видимо, все так же смачно били морду.
Дважды они возвращались к тому месту, где переходя через небольшое болотце, Парашка брякнулась в воду, зацепившись, подлом за корягу. Ветхая одежонка, с большим удовольствием рассталась с изрядным куском ткани. Парашка, признавать своим, найденный лоскут, по какой-то известной только ей причине, категорически отказалась. Карпушиха, как всегда в таких случаях, сосредоточенно молчала. Нюра привязала лоскут к небольшому, чахленькому деревцу.
Когда же они, в очередной раз вышли к этому же месту, им стало по-настоящему страшно. Нюра подумала, что это кружит леший. Парашка от страха даже думать боялась. Правильней всех боялась Карпушиха. Тем, с ружьями, упускать их живыми не было никакого резона.
Но им повезло…. Конечно же, если считать везением ещё и то, что Нюре снова стали сниться страшные сны. И мужик в них был совсем не плакатный, молчаливо орущий. Мужик был совершенно взаправдашний, хотя и тот же, но значительно страшнее - сосредоточенно молчаливый, тот, кто свежевал женщину в сторожке.
Нюра этого бородатого мужика боялась, даже вскрикивала иногда при его появлении. Даже пятки навострить, что бы от собственного сна убежать, пыталась. Однако, при пробуждении, сама же и отмечала, что те, с красными бантами и маузерами, с самодовольными физиономиями, что стреляли в неё когда-то, за картинку с царем, были страшнее. Может, наступило время, той не определенной четкими временными рамками степени ее развития, при котором, она перестаёт быть девочкой, а женщиной еще не становится.
Ведь вся же медицина, будь она традиционной или не традиционной в один голос заявляла:
- Через некоторое время ей предстоит вступить в пору полового созревания. А что тогда будет? Это таинственное время настало, а что именно с ней произошло, за исключением некоторых мелочей, она и сама не поняла. Если только бородатый мужик сниться перестал. Может действительно - «клин- клином»!

Глава 6. ЦЫГАНОВ ПЧЕЛЬНИК.

Примерно в это же время, или несколькими годами ранее, десятью верстами севернее железнодорожной станции Большая Тичелма, в селе Лопуховка, появился странный молодой человек. Странность его заключалась не столько в его явно неславянской внешности и одежде. И ни в том, что он свободно разговаривал на нескольких языках. И когда только жители Лопуховки успели про это узнать? Знал латынь. Местный священник, отец Серафим, пообщавшись с ним утверждал, что судя по всему когда – то учился мужчина в семинарии или был членом семьи священнослужителя. Да и большой серебряный, нательный крест на толстой цепи, наглядно подтверждал сказанное. Но более всего настораживало обывателей отношение к нему женщин. Любая из них, девка ли это, замужняя или вдовая баба, при его появлении совершенно теряли голову. Действительно, было в его глазах что-то завораживающее. Собаки, даже самые свирепые, на него не лаяли. За то, кошки шипели, будто под хвост им кипятком плеснули. Перезимовав у местного фельдшера, у которого незадолго перед этим, жена родами умерла, цыган, как его сразу же окрестили в Лопуховке, с первыми проталинами перебрался на пчельник, выкупленный им у местной общины. Обосновался в полуразвалившемся домике пчеловода. Переложил печь, обновил двери. Привёз откуда – то целый воз инструмента и занялся оборудованием кузницы. На первое время пригодилось утепленное помещение омшаника. Вывесил на всеобщее обозрение конский череп на шесте.
-Это ещё зачем? Что - то мистикой попахивает – наверное, спросить хотите?
А жители Лопуховки и внимания на это не обратили. Потому, что череп обязательным атрибутом каждой пасеки в те времена был. Очень опасные насекомые, пчёлы. Запросто могут корову или лошадь до смерти закусать. А конский череп, по-своему напоминая об опасности, являлся своеобразным аналогом «кирпича» на наших дорогах. Поставил цыган ульи, печь и меха в кузнице оборудовал. Начал пчельник потихонечку оживать. Никогда до того в Лопуховке не было, чтобы кузница и ульи у кого-то рядом уживались. Неизвестно, когда спал. Днём на пасеке хлопотал. Ночью свет в кузнице горел, и молот по наковальне прогуливался. Злые языки утверждали, что с бесовской силой цыган знается. Иначе, откуда, у этого, совсем не богатырского телосложения человека, столько энергии. В Лопуховке редко появлялся. Всё больше верхом. Забежит на минуточку, в церковь свечку к образам поставить. В лавку мальчишек присылал. Их возле кузницы много вертелось. Зато, что разрешал молотом постучать, гору своротят.
Узнав о его кузнечных способностях, окрестные мужики начали наведываться с личными проблемами. А какие проблемы у мужика перед севом или уборкой? Плуги, сохи, бороны, телеги, того и гляди окончательно развалятся. На станцию, где в железнодорожном депо можно кое-как поправить инвентарь, не находишься. За десять вёрст, плуг или косилку не потащишь. Да и начальство деповское, это всё, не сильно приветствует. Опять же мастеров подводить не хочется. По законам военного времени мигом под суд угодишь. Сначала паровозы, а уж потом всё остальное. Только на всё остальное, времени у Лопуховских мужиков, совсем не остаётся. А тут собственный кузнец. Да и ещё, какой кузнец! Тут молоточком постучит, там заплаточку поставит, погреет, поправит, часу не пройдёт, а плуг уже как новый. Мужики рады стараться, чтобы угодить. Кто поглазеть забежит, а кто рукава засучит, да и сам чем поможет. Есть такая категория людей, которые, определённого вида энергетикой обладают. Этот феномен харизмой называется. Окружающие, порою сами не подозревая того, готовы наизнанку вывернуться, лишь бы чем угодить. Вот из таких не ординарных, и был видно, цыган. Некоторое время спустя даже слух такой пошёл, что не цыган он вовсе, а таинственным образом спасшийся монах Гришка Распутин. Не поглотила, мол, его, злодейски убиенного князем Юсуповым, суровая Невская пучина, в далеких петроградах. И не его, а какого-то не известного утопленника, выловили потом из воды и сожгли. Но это полнейший бред. Всего и сходства - большой нательный крест, смуглость кожи да имена схожие, Григорий и Георгий. А-то, о чём местный фельдшер рассказывал, во внимание принимать не нужно. Он после смерти жены и не такие фантазии по пьяному делу выдавал. Бабам скажи, чего в шутку, так десять раз переврут, добавят и потом, в то, что когда им это же, другие расскажут, с радостью поверят. Цыган к фельдшеру, пока свой дом с баней не отстроил, по субботам попариться ездил. А по пьяному делу, что не привержится. Ну и, что в этом грешного, если мужику, некоторые части тела, больше чем у другим даны. Правда это, или не правда, не знаю. Скорее всего, у невысоких людей, это несоответствие сильнее в глаза бросается. Так видимо, и мужья своим женам говорили. Но, повод поглядывать на него косо, у Лопуховских мужиков был. Ребятишки начали в селе чернявенькие появляться. Раньше–то всё белёсые рождались. То солдатка не весть откуда за брюхатит, то молодуха мальцом чернявеньким разрешится. Конечно же, сваливать все грехи на одного человека проще всего. Мало ли других пришлых людей, в связи с войной, окрестные сёла заполонивших. Однако, желающих проверить слухи лично, среди женщин было достаточно. Появился у баб села особый интерес к лесам, прилежащим к пасеке цыгана. И грибов там оказывается тьма – тьмущая. И клубника с земляникой, невозможно какие сладкие. А какая малина в оврагах за пасекой! Молва она и есть молва. Бежит баба из дома, разве её удержишь? Попадётся на свою беду мужу или отцу, на себя пусть пеняет. Так отходят по мягкому месту через седельником, что надолго память останется. Не попадётся, её счастье. Но и в том и в другом случае, только и остаётся ждать, очередного чернявенького мальца.
И самое бы время рассказать о внеземной любви, настигшей цыгана в тот момент, когда он мчался на подрессоренной пролётке, запряжённой тройкой вороных коней, по улице Шоссейной в Большой Тичелме. Окинул он толпу, праздно гуляющих расфуфыренных жителей посёлка. Увидел русоволосую красавицу Нюру, и на полном скаку выскочив из пролётки, упал перед ней на колени.
Полюбил, мол я тебя мгновение назад, впервые увидев. И теперь не будет жизни мне без твоих жарких объятий. И сразу же под венец повёл. Нет, лучше – на полном скаку подхватил он Нюру в свою пролётку и. ...
Написать конечно же можно всё, что угодно, но это будет не правда. Никаких подрессоренных пролеток у него тогда не было. Праздно шатающиеся красавицы на улице Шоссейной в Большой Тичелме конечно же, иногда появлялись, но очень и очень редко. Да и сама Нюра, хотя к этому времени подросла и похорошела, писаной красавицей не была. В восемнадцать лет все девушки, пока не налились женской красотой – девичьей красотой хороши. Не мог её цыган видеть в это время. Он безвылазно сидел на своей то ли пасеке, то ли кузнице. Пчёл, роящихся караулил. Непрерывно болеющих сельчан и их скотину народными средствами лечил. Лучше его, лекаря в Лопуховке, не было. Да и кузнечной работы накопилось перед уборкой столько, что за год не разгребёшь.
Увезли, правда, Нюру на повозке. Но отнюдь не на подрессоренной пролетке или тройке с бубенцами. На обычной, пароконной крестьянской телеге, на которой вывозят осенью излишки зерна на ярмарку, уезжала она той порой в соседнее село Старая Тичелма. Нюрин отец переселился оттуда во время строительства «чугунки». Здесь сохранилась и многочисленная родня. Собственно говоря, благодаря активной деятельности, не тем язычком помянутой родни, и выдали Нюру замуж за тамошнего богатея, их дальнего родственника, Григория Темлина. Он, незадолго перед этим, схоронил жену. Думали Нюрины родители, что будущее дочери обеспечили. На деле иначе всё оказалось. Мало того, что до дури жадным муж был. Он, ещё и двери за гостями не закрылись, руки распускать начал. То к одному приревнует, то к другому. И ладно бы, основания, какие были. Сам маленький, жирный, плешивый. Из носа и ушей волосы торчат клоками, сравнимыми с пучками пшеницы, на не скошенном поле. А на жену, хорошенькую, поневоле мужики заглядываются. Попоной не укроешь. Она и сама не рада. Кому семейные размолвки нужны. А тут время рожь убирать пришло. Отвёз Нюру муж в поле. Полосу выделил, серп в руки сунул, и ни слова не говоря, уехал. Нет, лобогрейку на конной тяге в поле запустить, или самому с косой пройтись, жирок немного порастрясти. Так – нет, над молодой женой решил поизмываться. Изведай, мол, как он, хлебушко–то, трудовому народу даётся! А она, никогда в жизни эту самую рожь не жала, и снопов естественно не вязала. Стоит она одна - одинёшенька среди поля. Ни еды у неё, ни воды. А самое главное, спросить не у кого, как правильно эту - рожь, жать. Чуть ли не зубами, грызя стебли и изрезав руки серпом, связала к заходу солнца с сотню снопов. Так ухайдакалась, что спину разогнуть не может. Полоска почти не тронутой осталась. Перед заходом солнца прикатили муж со свёкром на тарантасе. А тут такая срамотища - невестка лодырем оказалась. Муж кнут схватил и давай её воспитывать. Что угодно можно вытерпеть, но только не оскорбления. Вырвала Нюра у «ненаглядного» кнут и им же его и отходила. И в чём была, напрямую через речку и лес, убежала домой, к родителям. Как не уговаривали её, стерпится – мол, слюбится. Бесполезно. Одно твердит -
- Я лучше утоплюсь, чем с ним жить буду.
Мать в слёзы. Отец кулаки сжал, зубами заскрипел и в горницу, ни слова не говоря, ушёл. А Нюра–то, папина дочка. Она к нему под бочок, да и ещё слезу подпустила. Закончилось это тем, что решили зятя больше на порог не пускать. И слова отца очень тогда ей понравились, надолго она их запомнила. Не однажды потом, так, в трудные годы поступать приходилось.
- Ничего мать, жили мы до этого, проживём и теперь. С голоду не помрём. Всего- то и, делов-то, в щи при варке пару стаканов воды подлить.
Прошло время и стали вспоминать про это, не иначе, как про страшный сон. Помолились лишний раз и не осталось от страшного сна и следа.
Приехал однажды цыган Георгий на станцию. В то время, он уже был знаком с отцом Нюры. Припозднился немного. Надо бы домой возвращаться, а дел, не переделанных прорва непочатая. Опять же, и вощину обещали свежую подвести. И не по полтиннику как сегодня, а значительно дешевле. Вот и пригласил его Иван Максимович переночевать. С семьёй познакомил. Чайку, да наливочки вишнёвой отведали. Пирогами с калиной угостились. Хозяйка дома - Раиса Кирилловна большая мастерица пироги печь, с детства приучена. Ненароком, и с Нюрой, цыгану переброситься словечком довелось. Утром просыпаются ни свет, ни заря, а Нюра уже, одетая сидит и сундучок с вещами в ногах стоит. Мать в слёзы, отец тоже возмущаться начал. Цыган в толк ничего взять не может. Вроде бы и не делал ничего такого, что бы хозяйскую дочку в смущение ввести. А Нюра, та ещё штучка. Характер, похлеще мужского.
- Вот, замуж, за тебя собралась. Жди, пока ты сам предложишь! Ни чьей вины тут нет. Папенька с матушкой, тут не причем - говорит цыгану - я сама так решила - добром не отпустите, всё одно убегу - это уже родимому батюшке с матушкой.
Заметьте, это она – сама так решила. А как же цыган? Он – то куда смотрел! С его – то характером! Но в том и вся комичность ситуации. Как это она на него «узду» накинула, толком объяснить потом не мог.
- Так, я вроде бы, как! Ну в общем, женат, что ли! - промямлил Цыган. Правда, от жены своей, после двух месяцев совместного проживания, давно уже сбежал.
- От меня не сбежишь! - успокоила цыгана Нюра.
Еле уговорили подождать до Покрова - престольного праздника в Лопуховке. Свадьбы там обычно после него играют. Новый дом обещал цыган к той поре достроить, не в развалюху же молодую жену вести. И кто знает, может и передумает Нюра.
- Вон сколько молодых парней не прочь за ней приударить, чего уж греха таить - подумывал цыган.
Нюра не передумала. Обычно сватовство или запой, сговор, в Лопуховке проводился с должным размахом. Дань традиции. Одно название под стать событию. Если предстояло сватать невесту в соседнем селе, то затраты и всё прочее, связанное с предстоящим сговором, включая количество приглашенных, умножай на двое. А если уж в самой Тичелме, то еще больше! К Нюриным родителям сваты нагрянули после Петровского поста. Если не всем селом, уж точно одной подводой не обошлось. Не сразу после того, как согнали скотину на пастбище, но так, чтобы до бани вернуться. Хорошо, бдительная Карпушиха заранее упредила. Иначе, моргать бы им, не проморгаться! В Тичелме и прилегающих к станции селах сватами обычно являлись родственники жениха — отец, брат и другие ближние, согласно степени родства и личных заслуг. Реже — мать, хотя сватом мог быть и не родственник. Но не вина цыгана, что не успел еще обзавестись родственниками в Лопуховке. Поэтому и нагрянули в дом к Нюриным родителям если и уж не ордой, то маленьким табором, точно.
Сват, в его качестве пришлось выступить настоятелю Лопуховской церкви отцу Серафиму, зайдя в дом невесты, уверенно, словно всю жизнь только этим и занимался, совершил необходимые обрядовые действия. Перекрестился на образа. Сел под матицу, погремел печной заслонкой, вытер тыльной стороной ладони, выступивший от волнения, обильный пот на лбу. Выдержал необходимую паузу. Не слишком длинную, но и торопиться он явно не собирался. Потом заговорил густым, смачным баритоном. Словно привычную воскресную проповедь в родной Лопуховской церкви повел -
- Молодой гусачок, ищет себе гусочку. Не затаилась ли в вашем доме гусочка?
Другие сваты довольно покрякивали. Знай мол наших! В такой же манере дружно отвечали родители невесты. Как и сто, и двести и даже тысячу лет назад, для того, чтобы уберечь обряд сговора от действий вездесущей нечистой силы.
- Есть у нас гусочка, но она ещё молоденька - согласно негласных правил должны были они обязательно отказаться, даже если рады свадьбе.
Сват же, продолжал уговаривать -
- У вас есть цветочек, а у нас есть садочек. Вот нельзя ли нам этот цветочек пересадить в наш садочек?
После обязательного обряда вроде бы случайного появления сватов в доме невесты, родители должны дать свату ответ. Согласие невесты не требовалось. Если её и спрашивали, то оно было ни к чему не обязывающей формальностью. Иногда, даже само сватовство могло проходить в отсутствие невесты. И даже если она была рада предстоящему замужеству, полагалось вопить - плакать и громко жаловаться на свою горькую женскую долю. Кроме того, она должна была, затушив свечу перед иконами, прятаться, убегать из дома. Когда при этом, её подруги пытались вести к отцу, вырываться. Но, не те теперь, времена! Обряд, обрядом, но не вопить, ни тем более бежать куда-то, сломя башку Нюре не хотелось. Тем более, все это в ее жизни уже было. Эко выдумали! Что бы вот так изгаляться над невестой, как при старом режиме! Похохотать вволю это - другое дело! Присказки про каких-то гусочек и уточек, горшочки и цветочки, завешивания и тушение свечей перед образами, попытка побега и торжественное возвращение к папеньке с матушкой, понимать которых ей тогда не хотелось. Мытье в бане со знахаркой и подругами. Переплетение девичьей косы в две женские. Первая брачная ночь, которая незабываемая, как утверждают многие, незабываемой, почему-то, не стала. Как ни странно, и женщиной она тогда не стала. До сих пор стыдно кому-то про это рассказывать. Замужем побыла, называется!
Гости, заранее знающие о результатах переговоров, принялись усаживаться за столами. Зря, что ли, они так разнарядились, гармошку прихватили. Даже гармониста, как это часто бывает в суматохе, взять не забыли. Важные и трезвые как стеклышки. Культура, одним словом. Раиса Кирилловна, проработавшая вплоть до собственного замужества у одного из местных помещиков горничной, к сватовству дочери отнеслась не только с должным размахом, но и со знанием дела. Главное угодить гостям. А самим можно и попоститься лишний раз. И дело совсем не в присутствии или отсутствии достатка. Столы ломятся. Скатерти с кистями. Салфетки, пусть и не новые, но до белоснежного состояния выбелены и накрахмалены. Рюмки - рюмочки, фужеры и стопочки. Ножи, ложки и вилки персонально для каждого гостя протерты и словно по струнке разложены. Чего-чего, а уж в сервировке столов, равной ей, в Тичелме нет. Не дожидаясь заручения невесты, гости дружно потянулись к запотевшим графинчикам. Однако, вопреки ожиданиям хозяев, явных признаков удовлетворения не выказывали, что-то их явно настораживало. Копченых в русской печи гусей, сало с прослойками, аккуратно порезанное тонкими, будто прозрачными ломтиками, уложенное на продолговатых тарелках, селедку, истекающую жиром и припорошенную свежей зеленью, а также свежих пирогов, гости будто не замечали. И разлитая по графинам настоечка, их будто совсем не вдохновляла. Над столом повисло гнетущее, словно гробовое молчание. Помолвка потекла явно не по желаемому руслу. Раиса Кирилловна это отчетливо видела, но как ни старалась, ничего понять не могла. Отец Серафим, к которому она обращала непонимающие взоры, то ли действительно не был в курсе происходящего, то ли помалкивал сознательно. Бренчал на выуженной откуда-то хозяйской балалайке – Очи черные, и старался в сторону Раисы Кирилловны не смотреть.
- Скатерочки! Салфеточки! Рюмочки! Фужерчики! Где большие стаканы для того, чтобы спирт, или хотя бы первач пить, да удаль свою показывать - где? Какой, прости господи запой, если пить нечего! А дома коровы не доены, не поены. Бани, поди уже, у всех на подходе. Некогда рассиживаться, чаи с бубликами распивать - сватьи начинали потихонечку заводиться!
- Чего уж там, влип ты, чернобородый как кур во щи! Ить, вон оно как! С первого дня и такое неуважение! Наливочки сладенькие, настоечки! Да, что мы бабы, что ли? – ворчали мужики, с молчаливого согласия своих жен!
Было видно, что гости не довольны. Но, в чем это недовольство заключалось, было не понятно. Ни в больших же стаканах! И снова выручила Карпушиха. Оказалось, что именно в них - родимых. В больших стаканах, в которые спирт во время запоя под самый верх наливается! В Лопуховке про это знают. А они, в своих Тичелмах, впервые на свет появились, что ли? Не гоже, так обложаться. Не успела Карпушиха переступить порог дома, не смотря на свои – далеко за семьдесят, приосанилась, умиленную улыбочку на сморщенное личико повесила и попыталась с ходу, взять быка за рога. В Лопуховке обычно вместо рогов упоминают другую, более интимную часть туловища животного.
- А я - то думаю, уж не цугунки ли по нашу душу приехали? (В некоторых местах России жители при разговоре окают. В Лопуховке - цавокают). Поди, и Дуська с Петькой здесь?
Откликнулись Петька с Дуськой.
-Ить, как же это без них родимых, в таком деле, обойтись! Первые запойщики! А хохмачи какие! Помните, как мы куму моему, бабу сватали? А по пути в буран попали. Вот страху-то, упаси Господи, натерпелись! Но, Петька молодец! Если бы не он, – продолжала брать в свои руки инициативу Карпушиха - чего Петька молчишь как истукан?
Нюра эту историю слышала впервые. Однако присутствующие, судя по громогласному хохоту были наслышаны.
- Дело было так! Еще за долго до Японской войны, на которой мужик Карпушихи безвременно сгинул, собрались в Лопуховке играть свадьбу. Мужик у Карпушихи родом как раз из тех мест. Приглядел парень, из ближних его родственников, невесту по достатку, в маленьком селе Филицатовке. И статью вроде бы удалась, и на лицо пригожа. Хотя, как известно – с лица воды не пить. Но в этом случае – все чин - чинарем. И как-то само собой получилось, что перед тем, как ехать свататься, хорошенько выпили. Не то, что грех попутал, а скорее всего для того, чтобы в дороге не замерзнуть. И как в воду смотрели! Дело-то было зимой, в самые морозы. Несколько разгоряченных алкоголем баб, включая Карпушиху и Дуську, уселись на сани к Петьке. Карпушихин мужик в суматохе примостился на другие. И чего уж греха таить озорничать начали. Всем, кроме Карпушихи и тридцати тогда не было. К Петьке, все с неприличными расспросами приставали. Чего мол, до сих пор сам не женишься? Неужели «женилка» не подросла? Он их в отместку пару раз под раскат пустил. Вот хохота-то было! Ну и дохохотались. Выехали и так почти затемно. А тут разом, словно черной шалью дорогу закрыло. Метель началась, да такая - ни зги не видать! Ветер воет. Снег сплошной стеной валит. И совсем им не до смеха стало, когда поняли, что заблудились. Лошаденка молодая. Из сил выбивается. Сбивается с дороги. А потом и вовсе встала. Ни назад, ни вперед, хоть её убивай. Да и чего-убивать-то и так видно - дрожит, пена клочьями, воздух ртом глотает, словно помирать собирается. Петька лошаденку выпряг. Оглобли поднял, а между ними попону закрепил. Вроде бы как шатер установил. Потом лошадь укрыл и торбу с овсом ей на морду одел. Чтобы понапрасну не беспокоилась, и только потом занялся бабами, которые от страха откровенно хлюпали носами, готовые разреветься сию же минуту. Зная, что такие метели быстро не заканчиваются, разложили огромный овчинный тулуп. Улеглись рядышком, другим тулупом укрылись. Сам Петька в серединку между бабами забрался. Лежит, ухмыляется. Довольный, словно лис в курятнике. Срамник такой! То к одной прижмется. То к другой повернется. Одну меня не замечает. Хотя, пожалуй, я тогда и посговорчивей других была – не унималась Карпушиха.
- Ха –ха –ха! Ну и цО же – загоготали сватьи - чем же дело закончилось?
- Ну это уж вы у него сами спрашивайте.
- А чего я! Чего я! Кому же девственником помирать охота! Так ведь нет…. Вот и спасай их после этого!
- Ха–ха–ха и гы–гы–гы - так самое главное и про-гы-гы-кали - сосватали невесту без них, посчитав, что они домой с полпути вернулись. А когда наткнулись на них ближе к вечеру следующего дня, несказанно удивились. Сразу же нашлись желающие опровергнуть рассказ зловредной старушонки. Или каким-то образом уличить во лжи.
- Ты Карпушиха ври, да не завирайся! Поди, с Петькой на собственном гумне обжимались, а не на санях во время метели!
- Снегом говорите, занесло! Выше головы! Врите да не завирайтесь! У нас лет пять назад мальчонку, когда он на лыжах со склона большого оврага катался, снегом завалило. Вроде бы и откопали быстро. А все едино задохнулся без воздуха. Через снег разве продохнешь!
Спорщики поделились на две группы.
- Вранье! - шумят одни.
- Так ведь в метель же с одного бока только подметает - оправдывают Карпушиху вторые.
Среди вторых и сам отец Серафим. Отложил в сторону балалайку, которую до этого не выпускал из рук. Видимо, чтобы не сильно подвергаться соблазну излишнего чревоугодия. Был и на его памяти случай.
- В феврале, в самые метели поехали мы с дьяконом в Разворуйку. На исполнение треб позвали. Ну и накрыла метель почти перед самым селом. Часов шесть проплутали. Дважды речку по льду пересекали. По всем признакам село рядом, а домов не видно. Хорошо еще, наст на снегу образовался после оттепелей с дождями такой, что лошадь выдерживал. Ветер знай себе задувает. В пяти шагах ничего не видно. Потом, на какой-то взгорок заехали, и лошадь встала. Как ее вожжами и кнутом не уговаривали, не идет, и все. Упрямится! Пришлось идти вперед самому. И не успел сделать и двух шагов - отец Серафим сделал долгую паузу, а спорщики дружно затаили дыхание - ну в общем, полетел вверх турманами. Все - думаю! Это мне за грехи! Не иначе в гиену огненную лечу. На баб, когда те белье в пруду полоскали, заглядывался? Заглядывался! В строгий пост не удержался и утиной ножкой оскоромился? Оскоромился! Плохие слова говорил, когда чувал на ногу свалился, говорил? Говорил! А сколь еще не покаянных грехов? Однако все проще оказалось. Заехали мы оказывается прямиком на крышу крайнего дома. Со двора замело его ровнехонько с чистым полем. А на улице, с подветренной стороны, куда я благополучно свалился, снегу почти нет. Хорошо еще крыша была тесовая. А если бы соломенная? Выходит, лошадь умнее нас с дьяконом оказалась.
И снова-
- Ха –ха –ха, да гы –гы –гы - пуще прежнего.
Зубоскалит Карпушиха, а сама потихонечку Раису Кирилловну уму – разуму учит. Гусей, уток и прочие излишества в виде наливок и настоек до поры убрать! Граненые стаканы и не разведенный спирт – на стол. На закуску сало, обязательно что бы крупными кусками и ржаной хлеб. И никакой тебе воды на запивку. Чай не бабы! И пока еще в памяти, развести по телегам. Изгаляться яствами будем во время свадьбы.
И как же Карпушиха была права! Не прошло и нескольких дней, как из Лопуховки молва донесла - вот угостили, так угостили! Вот угодили, так угодили!

Глава 7. СОН, НАКАНУНЕ СВАДЬБЫ.

К свадьбе готовились загодя. Готовился цыган. Готовились в доме невесты. Что не говори, а все же, любимую, младшенькую замуж выдают. Кто виноват, что судьба у нее так сложилась? Бог даст и у Нюры все наладится!
Свадьба дело хлопотное, затратное. Но сколько не готовься, сколько не проверяй, все ли предусмотрели, самое важное всегда на последок остается не сделанным. Как не вертись, как не крутись, а одного дня обязательно не хватит. А уж про последнюю ночь и говорить нечего. По этой причине, в доме Нюры, ночью, предшествующей свадьбе, было не до сна. Не до сна было и самой Нюре. Ей почему-то, как раз накануне свадьбы, в очередной раз расхотелось выходить замуж. Потом она примеряла свадебное платье и ей снова захотелось …. Потом платье у нее отобрали, а ей самой посоветовали убраться куда-нибудь подальше со своими –
- Хочу замуж. Не хочу замуж. Раньше нужно было думать!
Раиса Кирилловна пекла пироги и коптила гусей и уток. Попутно с этим отглаживала Нюрино свадебное плате и отчитывала мужа за какую – то очередную провинность. Тот, в свою очередь, понимающе кивал головой и не обращая внимания на замечания жены, продолжал дегустировать свою фирменную настоечку на ста травах.
- Не ударять же, перед гостями, в грязь лицом. Почитай, все деповские нагрянут, и еще столько же поселковских. Человек сто, если не больше - рассуждал Иван Максимович и продолжал навещать чуланчик, где были до поры припрятаны запасы горячительного.
Оно конечно же, на трезвую голову сподручнее такие дела решать, но больно уж хороша настоечка! Тем более, столько всего недосказанного…. А настоечка так развязывает язык. Троих сестер выдавали замуж до Нюры и ровно три раза слышала она историю про-то, как отец собственноручно расстроил свадьбу своей будущей жены, матери Нюры, с заезжим лихим гусаром, переговорив по-мужски, сначала со священником, а затем и с самим женихом. Но, Нюре хорошо известно, что это не более чем художественный вымысел. Никакой разбираловки с переходом на личности не было. Священник сам отказался венчать гусара, ведущего разгульный образ жизни. Тот сильно не расстроился, нанял тройку и в тот же, день укатил из Тичелмы в неизвестном направлении. Сколько тогда горьких слез пролила Раиса Кирилловна, одному богу известно. Но, отдать должное отцу Нюры, он не растерялся и вовремя заслал сватов. А правильность этого решения подтвердило время. Рассказывалась ли эта история накануне ее первого замужества Нюра как ни силилась, вспомнить не могла. Да что там, эта история! Без всякого сожаления, само замужество выдрала она из своей памяти, так и хочется сказать, с кровью. Только совсем бескровно это воспоминание из ее памяти выдиралось. Словно отпаренная в бане кожа на месте старого пяточного мозоля. Нюра потихонечку забралась на печку, прогнала кошку, укрылась лоскутным одеялом, потянулась, сладко зевнула и крепко уснула….
Со стороны железнодорожного вокзала слышались приглушенные расстоянием крики, сопутствующие прибытию важного эшелона, возня, звуки настраиваемых духовых инструментов. Ждали прибытия эшелона с сельскохозяйственной техникой. Несколько тракторов предназначались для вновь организуемых коммун района. В их числе трактор для Лопуховского товарищества. За него пришлось закрыть церковь и переоборудовать ее помещение под зернохранилище. Ни коня, ни воза! Это сколько же, на такие площади зерна нужно насобирать! По нашим никудышным почвам, совсем бестолковое занятие. Через год недороды! А они все туда же! Догоним и перегоним!
- Перегоняльщики, «твою дивизию»! – роптали Лопуховские мужики. Но супротив нонешней власти разве попрешь!
А эшелон, про который телеграфировали с соседней станции, все не шел и не шел…. Народ устал… ждать. А ведь обещали, что с минуты, на минуту!
За заботами и хлопотами не заметили, как дому тихо подкатила кибитка, запряженная вороным жеребцом, известным своей прытью далеко за пределами Лопуховки. Кибитка напоминала цыганскую только внешне. Тканевый тент в виде шатра и телега. Шатер в кибитке цыгана был из добротного льняного полотна с кистями и цветами. Да и сама телега обладала неоспоримыми преимуществами перед убогими цыганскими собратьями. В ней явно просматривались веяния нового времени. Железный ход, рессоры и обутые в каучуковые шины колеса. Чем не городская пролетка? Георгий еще летом посылал за ними в Нижний Новгород на ярмарку. А уж соединить все это воедино особого труда не составило. Нюра про это знала, но о том, как здорово у Георгия получилось, даже не догадывалась. Смущало другое. Кибитка хоть и была чертовски красива, хоть и появилась ни свет, ни заря, была одна. Ни подобающей торжественному случаю свиты, ни лихих наездников, дружек не было. Срамотища!
- Это, наверное, потому, что я во второй раз выхожу замуж - пригорюнилась Нюра – кому порченая жена в радость?
- Батюшки светы! - всплеснула руками Раиса Кирилловна. Куда бечь, куда бечь! Никого же, нет. Да брысь, ты проклятущая! Какого бельмеса тебе нужно. Почти цельную селедку охамячила и опять под ногами путаешься! Брысь тебе говорят! Иван, Нюрка! Скорее за соседями! За свахой бегите! Где Карпушиха! Снова чего не так сделаем! Где мои новые чулки? Где подружки? Где, где, где….
Но куда – то бежать и что-то делать было поздно. Со словами –
- Прости! У цыган верхами крадут невест. Ты же пока еще не цыганка, поэтому пришлось на кибитке приезжать.
Георгий подхватил Нюру на руки, откинул полог, бережно усадил Нюру и легко запрыгнул сам. Свежее сено, длинноворсный ковер и больше ничего, из вещей внешне Нюре знакомых. А еще в кибитке присутствовало какое-то очень странное и очень большое, просто огромное ружье. Она такую пушку видела в книге про разбойника Кудеяра. Знатное это было ружье. К грубо оструганному ложу, прикреплен ствол, с раструбом на конце, толщиной в руку взрослого человека. Курок и хомуты, при помощи которого крепится ствол, так окислились, что было понятно – ружью лет двести, если не больше.
-А, это еще зачем? - удивилась Нюра – вроде бы воевать ни с кем не собирались?
-Это ты про мою абрекузу? Да так, на всякий случай! - усмехнулся цыган в обвислые усы– вдруг разбойники нападут! Или, чем, смолокурам не приглянемся. С ружьецом–то оно поспокойнее.
Жеребец безо всякого понукания рванул крупной рысью. Не прошло и четверти часа, а кибитка уже приближалась к лесу, расположенному между Большой Тичелмой и Лопуховкой. Там издавна работала артель смолокуров. Люди суровые, малообщительные, с ранней весны и до поздней осени они гнали деготь. Жгли березовые чурки в огромных ямах, готовя древесный уголь. Тяжелая и грязная работа накладывала на весь их быт специфический отпечаток. Как не мойся, а копоть и сажу так просто не смоешь. Да и кто сказал, что они слишком уж старались отмыться. Пади, и в баню то ходили только по праздникам. В поселке говорили, что смолокуры не только водятся с чертями, но и еще крадут маленьких детей. Слух этот пустили скорее всего сами взрослые, чтобы дети не ходили в лес, изобилующий болотами, ядовитыми змеями и диким зверьем, без присмотра. Нюра давно уже выросла, а ходить в этот лес опасалась. А вдруг и правда! А вдруг …. И словно в подтверждение ее мыслей как безмолвные тени на опушке леса появились всадники.
- Ой, Царица небесная, Матерь Божья -смолокуры! - тонюсенько взвизгнула Нюра.
И не успела она вымолвить эти слова, они уже мчались вдогонку с гиканьем и оглушительным свистом. От страха Нюра спряталась за спину жениха. Вот тут – то она и поняла, зачем Георгий припас свою страшную абрекузу. Цыган, в свою очередь, троекратно перекрестился, со скрипом, похожим на визг не смазанной дверной петли взвел курок, тщательно прицелился и пальнул.
Потом, прочихался от дыма и со словами –
- Слава богу ни в кого не попал! Кто его знает, чем эта дура была заряжена! - снова перекрестился. На то, что преследующие их всадники тоже стреляют в воздух, Нюра со страха не обратила внимания. Появились всамделишные цыгане верхом и на кибитках. И пока Нюра их внимательно рассматривала, куда-то запропастился Георгий. Вместе с ним, исчез и его конь. Кибитка превратилась в обыкновенную телегу. Вместо коня в нее были впряжены мерно вышагивающие и при этом не перестающие жевать жвачку, быки. Быки? Нюре захотелось перекреститься. Как быстро они превратились в коров. Что она быков от коров, что ли отличить не может! Как пить дать, коровы! Одна из них пегая, со сломанным рогом. Как у соседей, а другая повернулась, озорно подморгнула ей ярко красным глазом и прокричала голосом Карпушихи –
- Ты чего это разоспалась! Просыпайся, жених приехал! - Нюра почувствовала, что её сильно трясут за плечи и стягивают одеяло - какой жених? Какая свадьба!
Холодно! Как ей холодно! И этот страшный, бородатый мужик с агитационного плаката снова кричит…. Хорошо еще голосом Карпушихи –
- Да просыпайся ты, чумурудная! Храпишь как мужик после бани! Жених с Иваном Максимовичем второй самовар чаю допивают. Дружки со сватьями не утерпели и ушли на станцию, смотреть как трактора разгружают. Их, трактора эти, чай, не каждый день привозят. Одевайся быстренько! И порумяниться не забудь! Если опять уснешь, ей богу холодной водой окочу! Пеняй тогда на себя…
Приезд жениха обычно сопровождался одним или несколькими выкупами. Чем же цыган хуже! Выкупили уже и вход в дом, и ворота тоже выкупили. Даже дверь, и ту выкупили. Старался жених. Старались дружки. Но Нюра ничего этого не видела, она все на свете проспала. Георгий запретил будить.
Особенно старались, когда подметали дорогу возле дома, по которой поедет свадебный поезд. Это для того, чтобы под ноги молодым не бросили предмет, на который могла быть наведена порча. Тщательно следили, чтобы никто не нарушил чистоту дороги и не перебежал путь свадебному поезду. Не забыли сделать подношение местному колдуну, в качестве которого выступила знахарка Карпушиха. Колдун мог нарочно прийти к поезду и стоять там, пока не получит достаточный подарок. А раз уж Карпушиха обозначилась, не гоже другим колдунам в чужое дело встревать.
Нюру выкупали со знанием дела. Весело и сноровисто. Подружки, попытались было, подсунуть вместо нее, закрытую платком соседскую бабку, семидесяти годов от роду. Дружки жениха проявили бдительность. Лопуховских на мякине не проведешь! Не из таковских, что бы калым на ветер выбрасывать. Тичелмские парни и молодые мужики, под всеобщий хохот, для поддержания веселья, попытались было подбросить на дорогу предметы, похожие на наговоренные, туда, где должны пройти молодые. Получили по сусалам и успокоились. Одного, особо рьяного, заставили трижды подмести тропинку от дороги до дома. Но все это происходило, беззлобно как-то, скорее отдавая дань традиции.
Родители невесты на скорую руку благословили молодых иконой. И так вон, как задержались! Пора и честь знать! Оглашая окрестности громкими криками и выстрелами из ружей, свадебный поезд, окутанный густой Тичелмской пылью умчался.


Глава 8. АНЮТА

- Ну, вот и умыкнули нашу дочурку - грустно вздыхал отец, запрягая свою каурую лошаденку и усаживаясь поудобнее на телегу. Эй, вы там, клушки! Поторапливайтесь! Иначе все самое главное проспите! Вон как все быстро у Цыгана обстряпывается! Ой, угодил зятек! Ой, угодил!
Пока добрались до Лопуховки, все перемешалось в огромную, пронзительно орущую и свистящую орду. С некоторым опозданием, за что старший, тут же получил строгача, к ней присоединился тарантас, с духовым оркестром. По сценарию молодожены должны были подъехать под бравурные звуки медных труб. Но так получилось. Надо же было горло в ресторации промочить. На сухую и самая веселая музыка, интернационалом покажется. Изрядно подвыпившие музыканты безо всякого понукания дудели на всю округу. Ээээх, ходи, черноокая!
Приехали родители Нюры, многочисленные родственники. Подтянулись другие гости. Поглазеть на женитьбу цыгана сбежалось, чуть ли не все село.
Долго потом вспоминали жители Лопуховки эту свадьбу. А вспомнить, было что. Такое количество гостей! Целую неделю пела и плясала не только вся Лопуховка, но и на станции не было, наверное, человека, не отведавшего от души, известной во всей округе, Лопуховской вишнёвой наливочки. До сих пор изготовляют её по какому – то своему рецепту. Уж очень вкусной и ароматной она там получается. Но сдаётся, что никакого особого секрета тут нет. Сейчас – то, как готовят наливку. Насыпают вишню в трёх литровую банку, сахарку сыпанут и тут же спиртом заливают. Ягода дубеет и сока не выделяет. Постоит она месяца три, сольют её в отдельную посуду и вкушают наравне с крепкими напитками. Ни вкуса особого, ни запаха. А раньше, прежде чем залить спиртом или самогоном, вишню сахаром пресыпали и ждали, пока она сок даст, особым ароматом пропитается. И опять же, вишня в Лопуховке, сама по себе сладкая, сочная и ароматная. Да и настаивали её зачем – то обязательно на солнышке. Нальёшь рюмочку после баньки, в руках покатаешь, ароматом наслаждаешься. И маленькими глоточками. … Лепота!
Вот с этой самой вишнёвой наливкой и связан ещё один курьёзный случай. Вернее, с ягодой, оставшейся после её приготовления. В деревне, как мы знаем, ничего из продуктов просто так не пропадает. Слили содержимое заветных четвертей в графины, а ягоду соседским гусям отдали. Очень понравилась она видно им, целый день от корытец, с перебродившей вишней, не отходили. Прошла ночь. Выходят утром хозяева для того, чтобы согнать их на пруд, а они лежат вповалку, без малейших признаков жизни. Хозяева, сами понимаете, в каком состоянии после обильного застолья. Взяли, да и ощипали несчастных животных, чего добру – то зря пропадать. Гусиный пух для перин и подушек первейшее дело. Гуси полежали – полежали голенькими, протрезвели, да и направились к пруду, обиженно гогоча и девственной наготою сверкая, умора! Долго потом посмеивались Лопуховские мужики в свои пегие бороды -
- Раз гуси упиваются до скотского состояния, чего уж на нас тогда грешных пенять! Быть на свадьбе, да не быть пьяну — грешно.
Гости, что из своих, Лопуховских, кто раньше, кто позже, разошлись пешком. Особо отличившихся на почве чревоугодия мужиков, развезли по домам жены, на тачках, в которых навоз по весне на огороды вывозят. Станционных отправили на подводах. Пользуясь оказией, уехали и Нюрины родители.
Уставшая Нюра не заметила, как уснула. Утром же, к несказанному своему удивлению, ни рядом в постели, ни в избе Георгия не обнаружила. Заглянула в сарай. Может лошади сена свежего решил принести? Ни лошади, ни цыгана. Куда это он запропастился? Интересно! Не было цыгана и на пасеке. Вернее, рано утром, еще скотину на пастбище только – только сгоняли, появился потом с несколькими мужиками и священником Лопуховской церкви отцом Серафимом и куда-то уехали на двух груженых чем – то тяжелым подводах. Хотя, мальчик подпасок, яростно жестикулируя, рассказывающий ей все подробности появления и отъезда цыгана, и так хитро на нее поглядывал, Нюре почему-то, было легко на сердце. С мужиками на подводах - это не с очередной зазнобушкой, в копне сена…. Погулял и хватит. Но она не из тех, что на подобные шалости сквозь пальцы смотрят. Счастье пастушка, что Нюре совсем не хотелось начинать жизнь в Лопуховке, с разборок. В любое другое время, с большим удовольствием ожгла бы его тощую задницу крапивой, не сомневайтесь! Сейчас нельзя – все - таки мужнина жена! Не солидно, за малолетним пацаненком, по лугу, словно девка, какая, задрав юбку, гоняться.
До обеда пообижалась, даже крамольная мысль, собрать вещи и уйти пешком в Тичелму, к родителям, промелькнула. Потом, хотела немного пореветь, но плакать не получилось. Не слишком сильно видно, хотелось. Да и слез почему-то совсем не было. А плакать женщине на сухую, без мокроты под глазами, сами понимаете, смешно. Это вроде бы как понарошку. А потом, вспомнила уморительную частушку, услышанную во время застолья. Про бабу, которая. … И, про мужика, у которого…. Нюра тогда, помнится даже, сильно покраснела, уж не видит ли кто, что ей приходится слушать такое…. Впору уши пальцами заткнуть. Но свадьба, на то, она и свадьба, чтобы слушать подобные откровения. Сейчас зрителей не было, и она пропела ее с выражением и откровенной жестикуляцией. И про мужика, и про бабу. Потом еще раз. Потом другую. Из тех, что даже на свадьбе не всякий петь отважится. Потом сплясала. Потом…. За этим занятием и застал ее Георгий. …
- Ну вот, а я переживал, что тебе одной скучно, а тут дым коромыслом!
И, не давая Нюре возможности перейти от обороны к нападению, желание высказаться явно прослеживалось на ее пунцовом от обиды лице, объяснил причину своей внезапной пропажи. В нескольких верстах от Лопуховки, расположено село Покровка. Отец Серафим как раз, оттуда родом. С восточной стороны села находится деревянный храм. Построен он более ста лет назад великим грешником, Козьмой - семижильным. Отец Серафим давно уже железо листовое на ремонт кровли приготовил, краску, скобяные изделия, стекло. А вот желающих помочь по нынешним временам мало.
- Я, грешным делом, когда в первый раз про церковь эту услышал, губы раскатил – обвенчаться там решил, предварительно ее отремонтировав. С тобой, с тобой, моя ненаглядная! - снова опередил Георгий Нюру, видя, как она собирается в очередной раз поджимать губы - куда там, дел столько, что даже и не знаю с какого края подступиться.
Но получилось так, что подступиться к ремонту церкви, Георгию не довелось. Нашлись люди, сообщившие о замыслах отца Серафима со товарищами. На такие сообщения ОГПУ реагировало быстро. Не прошло и недели, как священника и еще одного зажиточного мужика, живущего на хуторе, арестовали. И как это часто бывало в те лихие времена, до тюрьмы не довезли, расстреляли в ближайшем лесу. Приписали это как попытку к бегству. Нет человека и нет проблем. Чего уж там! Георгия и других мужиков, принимавших самое активное участие в подготовке ремонта церкви, предупредили и посоветовали не совать нос в чужие дела. Лопуховка настороженно притаилась. Ни тебе обычных для любого села споров из-за межи. Ни буйных застолий с последующим рукоприкладством к не шибко понравившимся физиономиям. По ночам ни огня, ни лишнего скрипа. Даже самогон гнали с большой опаской. Вдруг кто донесет? Вроде бы, беда на этот раз, прошла мимо. Но месяца не прошло, нашли одного мужика, из той же, компании, повесившегося на собственном гумне. Но так странно все это выглядело - уж очень сильно бросался в глаза, его принудительный уход из жизни. Потом, на полном ходу, выкинули из поезда еще одного. Затем, таинственным образом исчез еще один…. И как всегда никаких следов. Да и какие следы в Лопуховских болотах и чащобах!
Но о плохом думать не хотелось. Цыган девок и баб брюхатить перестал. По крайней мере, если и появлялся где – то чернявенький младенец, он к этому делу никакого отношения не имел. А вот в точно положенный срок, у них с Анютой, свой чернявенький сынок появился. Почему с Анютой? Да потому, что сразу же, после свадьбы, стал он называть свою молодую жену - Анютой. Пусть и не барин цыган, но своему слову хозяин. Захотелось ему жену Анютой звать – пожалуйста! Захотелось – Анечкой звать, да кто же возражает!
В больших крестьянских семьях не принято выделять кого-то из детей. Младшие безропотно донашивают одежду за старшими. Если есть чего донашивать! Старшие имеют все права, поучить младших уму – разуму, крапивой или хворостиной. В зависимости от того, что под рукой окажется. Младшие не обижаются. Вот вырастут и сами будут младшеньких подобным образом воспитывать. Зато со сладеньким, к празднику никаких проблем! Какой старший брат, или сестренка позволят себе оставить последышей, без заветных сладостей.
По прошествии многих лет в нашем сознании сложился стойкий стереотип, что дети в крестьянских семьях иначе, чем под грустные напевы матери или бабушки не засыпали. Возможно, в купеческих или барских домах и не засыпали. А крестьянские дети еще как засыпали! Лишь бы до общей лежанки или печи кое – как дотащиться! Случалось, что и не добирались, с полу снятой одежонкой и обувкой, прямо на земляном полу и засыпали. Да и их матерям, ухайдакавшимся на работе, совсем не до песен было.
В семье цыгана все было по-другому. Может потому, что ребенок у них один был. Да и песни сыну пел отец. Необычная это была колыбельная. Скорее занимательная история. В ней пираты, но не страшные, грабили Турецкого султана. Забирали драгоценности и красавицу дивной красоты. А султан звал на помощь страшную, чернокожую колдунью. Но даже колдунья, наславшая на братьев – пиратов страшный ураган, ничего не могла с ними поделать. Потому, что украденная братьями красавица, полюбила одного из них. А, как известно, сильнее любви на свете ничего не бывает. Когда же, Анюта пыталась погреть уши, ее поползновения на мужские секреты решительно пресекались.
- Мы же в женские разговоры не встреваем! И не перебиваем, когда ты про тритонов, гадюк и маленьких, рыженьких девочек, размером с подберезовик рассказываешь!
Хочется порою о взаимоотношениях внутри чьей – то семейной пары рассказать и чувствуешь, что ничего не получается. Одно дело, когда в семье полный разлад. Рассказывай – не хочу! Да и что рассказывать и так всё на виду. Поссорились немного, на другой день жена обязательно с синяком под глазом по всей Лопуховке из конца, в конец, гордо продефилирует. Каждому встречному – поперечному во всех подробностях про своё горе расскажет, да и в жилетку крокодиловы слёзы, вместе с соплями, прольёт. И всё–то у мужа, там, не такое как у других. И ничего–то он не может.
- А почему тебе это доподлинно известно, как там у других все устроено? - спросить хочется - ты же жена мужнина – одна плоть. Вы же в церкви венчаны. В вечной любви перед алтарём клялись!
Точно так же, если не хуже и мужики. Распустят сопли – только слушай. А сами полнейший ноль. Что в хозяйстве, что в постели. Другое дело, когда они, во всех отношениях хорошие, позавидовать можно. И телом, и душой от других отличаются, и сказать нечего. Живут они потихонечку и ничего им от вас не нужно. Главное в их жизни, чтобы вместе быть. И ещё, что бы никто им при этом не мешал. Грязными руками в их отношениях не копался. Жить бы им в любви и согласии. Но, тревожно у Анюты на душе, уже которую ночь уснуть не может. И не только потому, что орущий бородатый и одновременно, ни единого звука не произносящий босой мужик с плаката, снова начал во сне приходить. Чего это он ей на этот раз кричал? Какие беды – печали пророчил? Может, снова забеременела? Но это разве беда? Этому радоваться нужно. Да и Карпушиха помалкивает, словно воды в рот набрала. Намедни, виделись в Тичелме на базаре. Уж кто-кто, а она бы первой заметила.
Разоренная деревянная Покровская церковь, которую видела всего один раз, и то снаружи, изнутри по ночам снится. Голые, грубо отесанные бревна сруба. Ни единой двери или оконца. И хотя бы один образ, указывающий на-то, что это церковь. Но, она, откуда-то это знает! И каждую ночь, как слепая, шарит руками по холодным стенам, словно из заколдованного круга выбраться пытается. Пытается, шарит! А выхода все нет и нет.…
Но думать о плохом не хотелось. Анюта дом содержала, да так, что позавидовать можно было. На соседней улице чувствовалось, как в их доме пирогами по праздникам пахнет. Цыган на кузне без устали работал. Казалось бы, работал с горячим металлом, да и плотницкая работа ему не чужда, должны быть руки цыгана грубыми, что – то вроде кузнечных клещей. Ан - нет! Руки как у графа, какого. Пальцы хоть и как из железа выкованные, силища в них неимоверная, а гитарный гриф обхватит, словно запястье ребёнка. Да как возьмёт несколько аккордов разом. В крови у него это видно. Ясное дело-цыган. И гармошка у него, не здешняя какая–то. Вроде бы и похожа на местные, а звучит совсем по-другому. Может, дело и не в гармошке, совсем. Сядет, бывало, цыган на ступеньках своей кузницы. И порадует слух Лопуховских баб и девок. Да и мужикам ненароком напомнит. Не зевайте, мол.
Побольше своим суженым внимания уделяйте. А мне теперь дела до чужих баб нет. Своя, кареглазая, на гитаре подыгрывает. Да так ладно у них вдвоем получалось. Заслушаешься. В артель вступили. Сдал цыган свою кузницу в общественную собственность. Что это поменяло, и сам понять не мог. Всё равно, кроме него в кузнечном деле, никто не разбирается. Раз надо, значит надо! Разве кто спорит!
Легко привыкла Анюта к размеренной сельской жизни. Будто всю жизнь в Лопуховке прожила. Научилась доить коров и управлять повозкой. Картошку и овощи выращивать умеет, раньше в этом родителям помогала. Даже, как мужик - без седла, на коне скакать научилась. А вот косить и снопы вязать – видно не судьба. Попытался Георгий её научить. Измучился сам, Анюта измучилась, бесполезно. Он ей -
- На пятку дави!
А она на собственную пятку давит.
(Примечание:
Пятка - утолщённая часть косы, в месте крепления, её с деревянной рукоятью.)
Потом махнул рукой-
- Да, что это мы с тобой, глупостями-то занимаемся, мужика, что ли у тебя нет!
Вытер обильный пот, застилающий Анютины счастливые глаза. Обнял, да так поцеловал, что ноги сразу же ватными стали. А потом.... Что потом - что потом. Ночи, думаю, уж точно дожидаться не стали. В копне свеже высушенного сена, было значительно интереснее!
А когда попытался обучать её премудростям траволечения, даже сам удивился, как легко у неё всё получалось. Будто всю жизнь только этим и занималась. Животные, словно речь её понимают, сами больным местом поворачиваются. Конечно же, как Георгий назвать лечебную траву на латинский манер, она не умела. Зачем ей это? Да и откуда Карпушихе, всем этим премудростям её обучившую, знать латинское название трав. Внешний вид растения знает. Недуг, от которого помогает, знает. Когда собирают и где растёт, знает. Остальное-то зачем? Потом выучит. Только не настало этого потом, никогда. Всего-то ничего пришлось им, с Георгием, в любви и согласии прожить. Понесла дочь мельника. Не заметно, сначала было. Девка она дородная, ещё и утягивалась. В пышных юбках свой срам прятала. Но всё, когда – то на свет божий показывается. Сначала, живот у незамужней девки появился, не знамо откуда. Следом, месяца не прошло, ребёнок родился. Девка она светловолосая, в отца и мать, а ребёнок чернявый, глазастый. Как тут на Анютиного мужика, учитывая его давние похождения, не подумать. Не слишком долго думая, без суда и следствия подпёрли колом, подпоенные мельником мужики цыгана, в его кузнице и подожгли. И как тут не вспомнить череду таинственных смертей мужиков, участвующих в восстановлении Покровской церкви. Крыша кузницы, крытая соломой факелом полыхнула, минуты не прошло, как она огненной лавой внутрь осыпалась. А он, видимо, ещё и инструмент спасти, пытался. Торкнулся в дверь, а она не поддаётся. Так и нашли его потом около двери с молотом в руках.
С большой опаской вошли мужики в сгоревшую кузницу, головни возле двери разгребли. Не знаю, как у вас, а у меня вопрос сразу же возник. По какому это такому признаку они определили, что именно здесь искать нужно цыгана? Выходит, знали! Торопливо погрузили, обгоревшее тело злодейски убиенного Георгия на дроги, и повезли домой. Отворили ворота, не глядя в глаза оторопевшей Анюте, занесли под навес сарая. Покрыли рядном и не слова не говоря, попятились к своей телеге.
И не успев еще как следует взгромоздиться на дроги, огрели кобылу кнутом, словно эта кляча и являлась первопричиной всех их бед. Та, с перепугу, рванула так, что только пыль заклубилась. До обеда провопила Анюта, возле бездыханного мужа. А потом обтёрла слёзы рукавом, и принялась готовиться к похоронам. Некому кроме неё заниматься этим не благодарным делом. Чужая она в Лопуховке. Более десяти лет прожила в селе, а своею так и не стала. Вынула одежду из сундука. Тут залатать нужно, там рубаху погладить. А исподнее, глянь – ты, моль подпортила! Осьмушку самосада намедни рассыпала, все одно добралась проклятущая! Чтоб ей ни дна, ни покрышки! Всё у Анюты из рук валится. Вот и женская фотография откуда-то выпала! Кто она Георгию: мать, сестра, жена, полюбовница? Что она про это знает? Да практически ничего. Но что-то очень знакомое увидела Анюта в этом счастливом юном образе. Так и есть! Женщина с санитарной сумкой, погибшая можно сказать на ее глазах в восемнадцатом. Дай бог памяти – Рахиль! Да какая там память, разве такое забыть можно! Был у нее муж, она сама говорила. Только его убили во время погрома, еще до германской. Вроде бы были они с ним другой веры. И дочка была, от глоточной умерла. А сама она, от самого Житомира отступала то ли с нашими, то ли с чехами. Она это рассказывала после того как броневики прошли. Целую подводу трупов, тогда нагрузили, хотели в больничный морг вести. А из окна, кто-то прямо по лошади, из двух стволов! Не чехи же из ружей палили! А молоденького солдатика, что под деревянным настилом мостовой спрятаться хотел, кто выдал? Кому этот солдатик успел насолить? А у него пади мать дома старенькая…. Да, что там, чья-то мать которую она никогда не видела. У всех есть матери! Рахиль ее тогда саму силком, прямо за ноги, выволокла из-под обстрела! Ведь, наверное, не только потому, что сестра милосердия! А к ней с каким милосердием? И ведь свои же, сволочи! А кто сейчас свой? Кто чужой? Кто Георгия сжег? Свои или чужие? Ни германцы же, за тысячу верст, приезжали!
Сами собой нахлынули воспоминания…. Опасливо озираясь и мелко крестясь, подошла соседка Маруська, следом пришли и другие сельчанки. Принялась Анюта сапоги Цыгана выходные чистить. Подошва на одном из них на два пальца толще, чем на другом.
- Ишь – ты как мог внушить! Трут, мол, сапоги немного, вот и прихрамываю. Это, что же выходит, у цыгана ноги были разной длины? Сколько раз с ним в бане мылась. Да и в постели - не в сапогах же он с тобой спал.
- Неужели никогда не замечала? – интересуется любопытная соседка.
- А сама – то куда смотрела, когда спала - хочется ответить Анюте, но она молчит.
Соседка пятится. Нет, не от Анюты. Маруська пятится от половой тряпки, зажатой в Анютиной руке.

- Ты, чО это, так на меня смотришь? Не нужно на меня так смотреть. Прямо как на б…, какую смотришь. Вот удумала! Да разве можно! Мы же соседи. Хошь, побожусь. Прямо как перед иконой, возьму и перекрещусь - однако креститься не торопится – Верочка и Шурка с Матрёной те, да! Все знают! Чего это ты, напраслину наводишь!
- А ну ко, повтори – надвигаются на пытающуюся уклониться от разговора, Маруську, пышнотелые Верочка, Шурка и Матрёна. Нукать повтори. Нукать повтори!
Быть Маруське битой! Дело принимает нешуточный оборот
-Тише вы, балаболки! - ставит жирную точку в разговоре Анюта - Георгий скандала, да и еще на собственных похоронах, уж точно бы не хотел. Выпить, погулять любил, сердешный, а вот скандалов не любил. Этого у него не отнять. Что же вы думаете – дурочка я юродивая. Так уж мне ничего и не известно! Вас так прямо и пучит от гордости. Под юбку вам цыган залез, нужду поточил! Так он свою нужду точил, не вашу. Все мне известно! Разве от нашего бабьего, глаза, что укрыть можно? Нет больше цыгана, чего нам бабы его после смерти делить!
Наконец – то отваживаются мужики. Осторожно озираясь появляется Петька Дашкин. Почти сразу же, за ним, пристроился на краешек скамейки возле крылечка, Шишикин Васёк и принялся сосредоточенно скручивать «козью ножку». Следом подтянулись и задымили своими самокрутками, другие…. Бабы замолкают. Но чувствуется, что разговор на этом не закончен. Не тот это разговор, что бы вот так просто, взять, да и закончится.
А, что же убиенный цыган? Он – то куда смотрит? Он – то почему молчит. Почему жену свою ласковым словом не успокоит? Может, серчает, что на плохо оструганных досках лежать приходится. Да и когда успел к пуховым перинам – то привыкнуть! Не до перин ему было! Потрудилась душа, неуёмная, хоть и наполовину, но цыганская! Все равно ему. Там, где теперь он, совсем не до перин, не до склок. Да, собственно говоря, и не до баб, до которых охоч был сердешный. Ох, как охоч! Эээээх!!! Да если бы он мог! Если бы мог!
Да и совсем не про это следовало думать сейчас цыгану. Вон времена – то, какие. Это только кажется, что в стране тишь и благодать. Вон как кузня его полыхнула! Того гляди и дом подпалят! Что с дитём его малым будет? Как жене его Анюте жить–то дальше? Столько вопросов и ни одного ответа!
И большой серебряный крест цыгана куда – то пропал. Видно кто – то позарился. Не побоялся, вдобавок к собственному кресту, тяжеленный крест Георгия на себя взвалить. Когда же, из Тичелмской милиции участковые уполномоченные приехали, ни следов, ни кола, которым дверь подпёрта была, не нашли. Может, просто искать не захотели. Так и списали всё на несчастный случай. А какой, прости господи, несчастный случай. Когда милиционеры уезжали, у телеги колёса чуть не рассыпались. Столько им в телегу муки нагрузили.
Вскоре после этого случая, передрались, жена мельника с дочерью. За волосы друг друга по двору таскали. Все назьмо коровье кофтёнками пособирали. В горячах такого наговорили, что сразу всё на свет божий и выплыло. Работника между собой не поделили. А он чернявый, да худой. Мельник, оказывается, по мужской части не способным был. Как тут работнику двух сытых баб без внимания оставить. Народ посудачил с недельку и успокоился. Про цыгана тоже постепенно забыли. Будто и не жил в Лопуховке цыган Георгий.
И опять судьба Анюты, как кобыла непослушная, на всём скаку развернулась, аж дух перехватило.
На сороковой день после кончины, по христианскому обычаю проводили всей Лопуховкой душу цыгана. Помянули, чем могли, в церковь и на кладбище сходили. И разошлись потом потихонечку по своим домам. Виновато, как – то разошлись, словно вину, какую за содеянное на себе чувствовали. А ближе к вечеру нагрянул в Лопуховку цыганский табор. Давненько столько цыган разом в Лопуховку не заезжало. Кибиток десять, если не больше. Прошлись по селу. Кур, кое - где, половили. Но сильно не наглели. Про цыгана Георгия поспрашивали. Головами покачали, языками поцокали…. Что же касается кур…. Да кто же этих кур в Лопуховке считал!
Расположились на ночлег возле речки. Всю ночь будоражили сердца сельчан грустные песни под гитару, соловьиные трели, да женский плач, доносящийся из самой большой кибитки. А рано утром, Анюта, ещё только – только корову подоила, даже на пастбище согнать не успела, остановилась возле дома одинокая цыганская кибитка. Женщина с сыном постучала в ворота. Совсем ещё молодая, а волосы, бывшие видно, когда - то, словно вороново крыло чёрными, совсем седые. Горе у каждого своё. Общего горя не бывает. Однако, и у Анюты ёкнуло сердце, от вида безысходности и печали, отражённых на лице женщины.
- Здравствуй, шувани - сказала цыганка, окинув Анюту проницательным, слегка настороженным взглядом.
(Шувани - цыганская прорицательница, знахарка.) Анюта напряглась, но вида не подала. В избу пригласила, парного молока, целую крынку, принесла. Видя, как цыганёнок бросает жадные взгляды на яблоки, растущие в палисаднике, отрясла яблоню. Уселись две до селе не знакомые женщины, напротив друг друга. Долго, долго в глаза смотрели. Первой не выдержала цыганка -
- Вот и повидала я тебя Анюта, а Георгия повидать не довелось. Всю дорогу думала, вот приеду, в дверь твою постучусь, и откроет мне Анфиса. Вернее, женщина, похожая на неё, как две капли воды. Может, ты и не знаешь, любил Георгий одну взбалмошную цыганку. Её давно уже нет, а он всё забыть её никак не мог. Все черты её в других женщинах искал. А ты оказывается, совсем не такая. Что он в тебе нашёл? Но ведь нашёл же! Не знаю уж, как ты смогла его удержать. А вот у меня как видишь, не получилось. Гадать я тебе не буду, ты и сама, похлеще меня рассказать всё о других можешь. Не поминай лихом.
Поклонилась в пояс, цыганёнка своего кликнула и уехала.
Словно ветром гонимая пронеслась по селу новость. У цыган свадьба! Сам цыганский барон на бывшей жене Георгия женится. Вот дела! Да сколько же у этого чернобородого, мерина жен по белу свету? Бросились Лопуховские бабы за околицу. Не каждый же день бароны женятся. Как на такое не посмотреть. Следом за бабами, и мужики подтянулись. А табора у речки песчанки уже нет. Исчез табор, будто никогда в Лопуховку и не заезжал.
Вернувшись в свои дома, сельчане были огорошены новостью. Пока они за околицей села, свои глаза продавали, пробежались по их о опустевшим домам, не весть откуда, появившиеся цыганята. Всё, что плохо лежало, к рукам прибрали. Заглянули и к Анюте. Дотрясла она им свой белый налив. Пирогами в дорогу снабдила. А цыганёнку, что до этого с красивой цыганкой её навещал, гитару Георгия отдала. Уж больно этот малец ей покойного мужа напомнил. И так тоскливо ей стало от вида сиротливо висящей на стене гитары. Её гитары. Не висеть ей уже никогда больше, с гитарой Георгия рядышком. Так же, как и ей, не засыпать в горячих объятиях милого её сердцу человека. Не успела осесть пыль, поднятая копытами лихих цыганских коней, не успели испуганные куры, наспех попрятанные перепуганными хозяевами поправить своё оперение, не успели бабы высказать всё, что думают о своих мужьях, обвинённых во всех тяжких. Кто же кроме них виноват в том, что кур и гусей слямзили? В жизни Анюты новое событие.
Протопила она баньку. Позвала соседку Маруську, большую любительницу попариться, составить в очередной раз компанию. Пожарились на полатях, веничками побаловались, в холодной, речной воде нагишом поплескались, Стемнело. Стали мыться – за окошком шорох.
-Мальчишки балуются - усмехнулась Маруська – вот я их сейчас крапивой – то отхожу!
Прикрутила фитиль коптилки. Оказалось, что не мальчишки. В неярком свете закрытой облаками луны, в прибрежные заросли ивняка метнулись две мужские тени. С чего бы это мужикам за молодыми бабами через банное окошко подглядывать? В Лопуховке это не принято. Муторно стало женщинам. Спешно оделись и почти бегом направились к своим домам. Не прошло и получаса, снова прибежала к Анюте Маруська-
- Тут такое дело, такое дело! Закрывайся и никого не пускай! Решили мужики, ну из тех, что на Георгия из – за своих баб обиду держат, с тобой позабавиться. Отомстить, таким образом, значит. Мужик проговорился.
А сама от страха трясётся-
- Я тебе ничего не говорила, сама понимаешь, мне в селе жить.
Словно Анюте предстояло жить где-то еще. Протараторила и убежала. Перед утром, ещё только – только светать стало, слышит Анюта, как лязгает в сенцах задвижка, поддетая ножом. Тихо – то, как подошли, даже собака не залаяла. Подкормили видно заранее.
- Заходите, не стесняйтесь, сейчас я вас ублажать, с огромным удовольствием, буду. Мне Георгий на память свой револьвер оставил. Шесть пуль. Пять вам, а последнюю - для себя приберегу! - в густой, предутренней тишине сочно лязгнул взводимый курок револьвера. Но в горницу так никто войти и не отважился. Пришедшая утром Маруська нашла Анюту, сидящей в нательной рубашке на полу. Посиневшие от напряжения руки сжимали взведённый револьвер. Еле разжала Анюте пальцы, еле доволокла до кровати.
-Револьвер– то, у тебя - горюшко моё, откуда?
Не поленилась сбегать к речке. Не утопи тогда Маруська оружие в омуте, кто знает, как Анюта смогла бы оправдаться. Дня не прошло, как наведались в гости ОГП - ушники. Про револьвер узнали, а вот про насильников почему – то даже и не заикнулись. Револьвер, Георгию накануне своей смерти, оставил хорошо известный в наших местах после Антоновского метяжа человек, по кличке Огонёк. Человек сложной и трагической судьбы. Одним из первых, награждённых в Гражданскую войну орденом Красного Знамени. За землю и волю, кровь тогда проливал. А не получив ни того, ни другого подался к Антоновцам. Не знаю, какими судьбами пресеклись его пути с путями цыгана Георгия, возможно, сказалась общая цыганская кровь. По рассказам сильно они друг – друга уважали. Вот этот пистолет и оставил Огонек при последнем посещении дома цыгана Георгия. Ушёл Огонёк ночью, а поутру убили его прямо через стекло вокзала, расположенного в версте от станции полустанка. Наткнулись на него два милиционера случайно, а арестовывать побоялись. Пальнули из двух винтовочных стволов прямо через стекло. При попытке к «сопротивлению», оказывается, убили. Не придерёшься! Вот только никакого оружия тогда при нём не обнаружили. А через несколько лет после этого, револьвер его, неоценимую услугу Анюте оказал. Недели не прошло, полыхнула мельница у мельника. Да так обстоятельно полыхнула, что ни о каком восстановлении речи быть не могло. Сразу же на цыган подумали, но их след давно уже простыл. В соседней волости на ярмарке их кто – то видел. Потом на Анюту коситься стали. Но она в это время в горячке билась, чуть богу душу не отдала. И на мужиков, что цыгана подпалили, тоже грешили. Пожадничал, мол, мельник. Вот они от обиды и…. Но ларчик как всегда просто открылся. Приехала милиция, загрузили мельника со всем семейством в подводы и увезли. Доказал кто – то, что сам он свою мельницу поджёг, чтобы в колхоз не отдавать. Даже мука, которой откупился от милиции за злодейство, совершённое с цыганом, не помогла.
Бросила Анюта дом, всё своё крепкое на тот момент хозяйство, и от греха подальше, забрав малолетнего сына, подалась к родителям в Большую Тичелму. Компания как раз в самом разгаре была по раскулачиванию. А она чем не кулачка. И кузница – то у них с пасекой раньше была. Про – то, что цыган давно их в общую собственность передал, благополучно забыли. И дом добротный, жестью крытый, первый в Лопуховке. Опять же скотины полон двор.
Нажитое в колхоз определили. В доме правление разместили, хорошо ещё на Соловки не загремела.
А накануне войны умер отец. Помогли ему, опять же доброжелатели. Вся страна, испытывала тогда трудности с продовольствием. Не были исключением и жители станции. Очередь за хлебом приходилось занимать до восхода солнца. И ещё не факт - получишь ли заветную буханку, отстояв весь день. А тут ещё у средней дочери дети заболели тяжелейшей ангиной. Были даже подозрения на дифтерит. Вот и выбирай, то ли стоять в очереди, то ли сидеть у постели пышущих жаром внуков.
После одной из отлучек из очереди, на стол начальника милиции легла жалоба, бегает, мол, Раиса Кирилловна домой. И очень уж подозрительно всё это выглядит. Уж не таскает ли она хлеб мешками, когда другие от голода пухнут, активно круша своими мозолистыми руками гидру мировой контрреволюции. Уж не вступила ли она в преступный сговор с работниками торговли с целью дискредитации молодой рабоче – крестьянской власти. И далее, и далее, и далее…. На трёх листах с грамматическими ошибками и жирными пятнами. Жирные пятна – то откуда, когда от голода пухнешь?
Жалобу Григория Темлина, (помните, я просил вас запомнить это имя) проверили. Ничего не подтвердилось. А отец Анюты после этого умер, не выдержало сердце.
Следом, года не прошло, мать отнесли на погост.
Хотя и прожила Анюта в Лопуховке всю жизнь, своей так и не стала. В селе чужаков не любят. Особенно независимых, чем - то от других людей отличающихся. Есть в тебе нужда – ты самый желанный гость, а нет надобности - рядом пройдут не заметив. Местных корней у неё нет. А из родни, внучка не замужняя, и сверчок за печкой, да и того год как не слышно.
Прохладными майскими ночами, когда словно по мановению волшебной палочки расползается белым маревом по садам и оврагам черёмуховый цвет, слышат многие как вздыхают на цыгановом пчельнике, то ли меха его сгоревшей кузницы, то ли его гармошка, чудом при пожаре не пострадавшая, сама собой растягивается. Разве на таком расстоянии разберёшь. Только – только навостришь уши, а уже и нет ничего, одни соловьи заливаются. И так тоскливо в это время становится. А тут ещё гитарные переборы с края села цыгановой гармошке вторят. Мороз по коже. Но это уже она - Анюта, всю свою недолюбленность и нереализованность женского потенциала, чутким гитарным струнам вверяет.
-Жил цыган, он любил петь и веселиться.
Горевать и грустить, не было причин.
Он бродил по степи вольный словно птица,
И красивее его не было мужчин….

Глава 9. ЛЮБОВЬ ПОД ЛИПАМИ.

За несколько месяцев до начала Финской компании, тридцать девятого года, в самый разгар летней уборочной страды, солнечным безоблачным днем, в полнейшей тишине на Лопуховку свалился аэроплан. Никто из жителей села, за исключением шумной ватаги мальчишек, плескавшихся в речке Песчанке и троих озабоченных до нельзя мужиков, пытающихся реанимировать пара конную лобогрейку, налетевшую на неизвестно откуда взявшийся среди нескошенного ячменного поля огромный булыжник, этого знаменательного события не видел. Хотя почему это, неизвестно откуда? Булыжники не аэропланы, на не скошенном поле, средь бела дня, просто так не появляются! В корень нужно смотреть и бдительность проявлять! Враги советской власти и подкинули! Некому больше! Это только в старушечьих байках камни сами по себе из – под земли растут. Разберутся заинтересованные органы района, чО и откуда растет. Обязательно разберутся! Вот только с жалкой кучкой троцкистов - утопистов, окопавшихся в железнодорожной мастерской покончат, и сразу же, приедут в Лопуховку. Поди, к вечеру и нагрянут. Чего, чего, а суд у них скорый - роились в мозгу обывателей подленькие мыслишки.
Никогда до этого в самый разгар лета, солнечным безоблачным днем, в полнейшей тишине аэропланы на Лопуховку не сваливались да что уж там! Аэропланы на Лопуховку не сваливались никогда. Никто из жителей, за исключением двоих – троих учившихся в городе на различных курсах, все больше по партийной линии, да еще конюха Михеича, бравшего во время гражданской - Перекоп, их и в глаза – то не видели. Показывали, правда, в избе читальне в прошлом году, фильм Броненосец Потемкин. А перед ним лектор из областного центра долго клеймил наймитов проклятых империалистов.
Они империалисты эти, поди тот камень на ячменное поле и подкинули. Некому больше! А во время показа киножурнала, рассказывающего об общих успехах строительства социализма в стране и о достижениях героических летчиков, в частности, аэропланы эти и показывали. Но на экране могут и надуть. А здесь аэроплан почитай к самому дому прислали! Подходи, и дивись на здоровье. Вот народ и подходил, и дивился. А вдруг сам героический летчик Чкалов прилетел?
- Да нет, Чкалов уже два года как разбился, при очередном героическом перелете. В газетах же писали. Читать газеты нужно, а не козьи ножки из них крутить. Ишь, графья, какие! -возмущался колченогий конюх Михеич, прискакавший на жеребой кобыле, одним из первых.
Руками пока еще ничего не лапали, и открутить, что-нибудь такое – срочно в личном хозяйстве потребовавшееся, не пытались. Но еще попробуют, обязательно попробуют, летчик по глазам зевак это отлично видел. И без гаечного ключа, голыми руками что-нибудь открутят, только отвернись!
- Однако! Ить, как же он с самой небесной верхотуры сиганул! Расскажи дома бабе, ни за что не поверит. Тут с крыши конюшни, да что, там с обыкновенного забора по пьяному делу свалишься, костей не соберешь, а тут такая верхотура! Не постижимо! – наперебой комментировали факт падения аэроплана мужики, чинившие лобогрейку.
А пока суд да дело, словно из – под земли стали появляться, и другие жители Лопуховки. Откуда только узнали? Несколько баб пришли с наполненными только что надоенного молоком подойниками. И не поленились же дуры лупоглазые, по жаре переться! До стойла чуть ли не километр. Вот она бабья натура! А вдруг кто из баб раньше их про эту новость узнают? Мужики и те, словно дети малые стоят с разинутыми ртами. Кто просто так, порожняком. А кто с вилами и косами.
- Эт, надоть - удивительно! – почитай у каждого на глазах написано.
Факт, что у аэроплана отсутствуют двигатель и пропеллер, никого из присутствующих сельчан не удивил. В кино ведь, тоже рёва двигателя и шума винтов, никто не слышал. Звуковое кино к тому времени до Лопуховки еще не добралось.
Авиатор в кожаном авиационном шлеме и больших очках, сдвинутых на обветренный лоб, в полинялой гимнастерке, хмурил брови, наверное, для солидности и отчаянно жестикулируя, долго и обстоятельно объяснял сбежавшимся сельчанам, что это собственно говоря и не аэроплан вовсе, а планер, моноплан, у которого двигателя и винта нет. Крыльев два, а не четыре, как у боевого истребителя, точным техническим языком именуемого бипланом.
- Как у истребителя И – 16! - выкрикнул кто – то из всё на свете знающих Лопуховских мальчишек.
- Вот, вот, как И – 16 - похвалил находчивого мальчишку, авиатор.
В настоящее время он завершил свой испытательный полет на территории их колхоза. Летчик помедлил, надеясь, что кто – то из жителей уточнит какого именно, колхоза. Но никто не уточнил. Приосанившись и поправив гимнастерку летчик продолжил сообщив страшную тайну. Если предварительные расчёты подтвердятся, его возможно даже наградят за установление очередного рекорда по дальности полета на планере. Сельчане ничего не поняли, но долго благодарили и кричали - ура. Даже качать авиатора собирались, но он настойчиво просил этого не делать, сославшись на еще не зажившие раны, полученные в боях с мировыми империалистами.
Зато несказанно повезло мальчишкам. С гиканьем и улюлюканьем они выволокли, неожиданно оказавшийся таким легким аэроплан, из кустов орешника на открытую поляну.
Чтобы избежать кривотолков о его приземлении в заросли кустарника, летчик объяснил, что уклонялся на конечном этапе своего полета от двух огромных берез, послуживших родоначальницами рощицы, находящейся неподалеку. Садиться же, на нескошенное поле летчик побоялся. Могут запросто приписать злостное вредительство. Всё-таки планер не военный истребитель. Будь он за штурвалом истребителя или бомбардировщика, спасая машину, сел бы куда угодно.
- Даже к теще на печку! - пошутил кто-то из мужиков, столпившихся возле огромного председательского кисета с махоркой.
- К большему сожалению, в данный момент у меня тещи нет и в скором времени, видимо, не предвидится - словно оправдываясь ответил авиатор, слегка погрустневшим голосом.
- Нашел, о чем жалеть! Эка невидаль! Оставайся у нас. Мы тебе такую девку сосватаем, с тещей и с коровой! – заинтересованно оживились бабы.
- И с самогоном! - добавил давешний голос от председательского кисета.
Председатель, предвидя дальнейшие посягательств, а на свой уродившийся в этом году на удивление забористым самосад, начал потихонечку вразумлять односельчан.

- Расходитесь граждане. Проявляйте сознательность. На общественные сенокосные паи вас не дозовёшься! А тут, как саранча в засушливый год, налетели. Ведь ничего же не дают! Граждане расходитесь, проявляйте сознательность. Вечером, сегодня же и попросим авиатора в клубе выступить. Вы же не возражаете, товарищ авиатор?
Летчик обреченно закивал головой.
- Надо, так надо, не сильно конечно хочется, но куда же деваться!
Приземлиться–то он приземлился! А как же взлетать? Не оставлять же планер в Лопуховке! Ну, допустим, дозвонится он до города.
- Да, кстати, а телефон в селе есть?
- Телефон есть – заверили авиатора – но вторую неделю не работает. Во время грозы повалило столб с телефонными проводами, а восстановить связь все руки не доходят. Всё-таки самый разгар уборочной страды. Но по такому случаю завтра же и починим – заверил председатель.
- Допустим, телефон вы почините. В чем я сильно сомневаюсь. Допустим, я дозвонюсь до города и за мной пришлют УТ – 2 из аэроклуба. Самолет прилетит. А где же ему садиться? По близости лес, овраги и поле. На нескошенное поле садиться - себе дороже. Но ведь после еще и взлетать нужно, чтобы разогнать планер до определенной скорости. Сам планер взлететь не может - продолжил свои сомнения летчик.
Тут пришлось тереть лоб председателю.
- Лобогрейка в колхозе одна, да и ту вечор угробили. А косами, когда еще мы эту полоску с ячменем смахнем! Доверили цыганову выкормышу, а он вон чО натворил! – председатель сделал кислую мину и замахнулся на Максима кнутовищем.
До первых петухов провозился летчик вместе с сыном Анюты, разбирая детали безнадежно проржавевшей лобогрейки. До крови руки себе посшибали. Все, что могли починили. А все, что не смогли и с семью пядями во лбу, починить не возможно. На приводе ножа лобогрейки установлен роликовый подшипник, который, за всю историю существования жатки, смазать видимо так никто и не удосужился. И без удара о камень, подшипнику и так бы, в скором времени, пришел п..... Летчик прямо так и выразился. Да и чего интелегентничать! У пыхтящего рядышком Максимки порою вырывались с губ слова похлеще. Чего уж там! Издержки напряженного крестьянского, физического труда!
Как и следовало ожидать, запасного подшипника в колхозе не было. Не было такого подшипника и в МТС, куда верхом сгонял председатель. Весь следующий день Максимка и летчик точили подшипник вручную, из дубового среза. Изготовить подшипник из дуба предложил Максим. Летчик, после недолгих колебаний, согласился. Не зимовать же, ему в Лопуховке!
Управились быстрее, чем починили связь. До города тоже сразу дозвониться не получилось. Потом оказалось, что единственный самолет, имеющийся в аэроклубе, способный прилететь за планером, сам нуждается в починке. Застрял летчик в Лопуховке основательно.
Ночевал военлёт первого ранга Аверьянов на сеновале дома Анюты. Нигде так вольготно не спится, как на сеновале, заполненном свежим сеном.
Никогда потомственный рабочий, проживший всю жизнь в городе и отдаленных воинских частях, все больше на беспокойной монгольской границе Аверьянов, не пил такого вкусного парного молока. Не едал щей, основательно протомленных в русской печи. С наваристой говяжьей косточкой, белыми грибами и сметаной, в которой ложка сама собой стоит. И никогда у военлёта первого класса Аверьянова не было такой женщины, как Анюта. Так получилось. Заглянула Анюта к нему однажды вечером, чтобы обработать загноившиеся раны на руках. Посбивал пальцы, ремонтируя лобогрейку, Аверьянов основательно. Еще и головой при аварийной посадке приложился не слабо. Нос и губу расквасил. И вроде бы, как ребро сломал. Перелом ребра Анюта не подтвердила. Просто сильный ушиб. А – то, что тело у военлёта совсем даже ничего, про себя отметила. И весь – то он ершистый и несговорчивый. И все тело – то у него в ранах. Давно заживших и требующих лечения. Но в сущности, военлёт первого класса Аверьянов, совсем, совсем еще мальчишка. Ничего кроме казармы, самолетов и вечно всем не довольной жены, в жизни не видавший - мальчишка. Раз пришла Анюта, второй, а на третий осталась до утра. Да и, что здесь удивительного - почитай уже десять лет без мужа. Нечего Аверьянову перед ней было скрывать. Жене его, теперь уже бывшей, надоели его постоянные отлучки, командировки, аварийные посадки и лечение в госпиталях. Забрала ребенка и отбыла с интендантом третьего ранга в неизвестном направлении.
А сколько всего порасказывала ему, во время их тайных свиданий, Анюта. Ни в чем не таилась. И про первое свое, такое не счастливое, замужество. И про цыгана. А все больше про сына Максима. В любой судьбе смех и грех туго переплетены, а уж в её и слов нет, как всё запутано. Приезжает однажды к ней высокое начальство. Оказывается, прислали к ним нового фотографа. Он и в редакции до зарезу нужен. И всего дела – то, замуж за него нужно ей выйти! Тогда и с жильём фотографа проблема решится. Ну, а то, что возить его за десять вёрст туда и обратно придется - не беда. Лошадей под рукой навалом. И тогда, неувязочка с тем, что незаконно дом у неё отобрали сама – собой решится. Вернём, мол, твой дом – не сомневайся. Сын, опять же, без отца растет, совсем от рук отбился. Может под мужским приглядом и перестанет хулиганить. И действительно никакого слада! Додумались тоже, вместе с такими же как он голоштанными сорванцами, все больше из безотцовщины решились на отчаянный шаг. Пригласили в помощницы двух смазливых цыганочек из семей оседлых цыган, проживающих на хуторе, распложенном в полутора километров от Лопуховки. Те, оделись поколоритнее. Юбки и кофты, огромные платки цветастые с кистями. Золотые украшения, одолженные потихонечку у родителей. Все, как и положено для гадалок и прорицательниц высокого полета. А рекламу и инструкции гадалкам пацаны взяли на себя. Цыганки получили достоверную информацию обо всех, вплоть до третьего колена. Когда родились и когда крестились. Где проживают ближайшие родственники и у кого в настоящее время ожидается пополнение в семье. Не забыли дополнить информацию сведениями о супружеской неверности благоверных. Если говорить короче, цыганки знали всю подноготную жителей. А реклама и в те времена была двигателем торговли. Отчаянный рейд босоногих и миловидных цыганок произвел эффект разорвавшейся гранаты. На наживку клюнули почти все. По улицам поселка цыганки прошлись словно завоеватели. Хотя их нисколько не принуждали к подношениям, люди сами отдавали последнее, Количество собранного или отобранного, понимайте, как знаете, исчислялось несколькими возами. Да и кто бы сомневался в успехе, при такой подготовке. операции. Цыганки прошли, и в Лопуховке запахло порохом. Наступило затишье перед бурей.
Сразу все понявшая и разозленная до белого каления Анюта, не без труда нашла Максима с подельниками, на крыше заброшенного железнодорожного общежития. До чего же колоритное это было зрелище! Несколько успевших уже изрядно пригубить оболтусов с гитарами и скачущие вокруг них в развивающихся юбках и платках босые цыганки. Пришлось веселью остановиться на самом интересном месте. Награбленное заново погрузили на подводу, и процессия потянулась в обратном направлении. А ведь как достоверно рассказывали и предсказывали. А как правдоподобно избавляли от сглаза….
Но на этом Максимка не остановился. Не было на него никакой управы.
Подумала, подумала о предложении Анюта, и согласилась. Но раньше фотографа прилетела в Лопуховку молва. Потому, мол, уехал фотограф с прежнего места жительства, что совсем житья ему от насмешек людских не стало. Оказывается, он большой любитель на свадьбах и похоронах подкалымить. Аппарат редакционный, материалы казённые, а выручка приличная. Но, опять же, накладочка вышла. Захотелось одной старой деве, она, наверное, Наполеона ещё живым помнила, посмотреть, как она в гробу будет после смерти выглядеть. Надейся на других. И оденут не так и покрывало не то положат. И опять же, губы подкрасить забудут. Раздадут фотографии, а кому приятно на неё некрасивую, в не ухоженном гробу смотреть. Благо дело, гроб давно заказан, изготовлен и домой к ней доставлен. Смертное, отглаженное, своего часа в сундуке, дожидается. Посовещалась бабулька с подружками. И приняли они Соломоново решение - сфотографироваться заранее.
И не поленились же старые, притащили гроб. Претендентку в покойницы обрядили, подкрасили и в гроб уложили. Лежит она в гробу, довольная и умиротворённая. И так ей там понравилось, что она задремала. Тут и фотограф со своей треногой пришёл. И анфас, и в профиль фотографии безвременно усопшей сделал. Стали подружки вспоминать родственников и знакомых. Не дай бог кого забудешь, как им потом без её фотографии – то на свете жить. И так разошлись, что «покойница» проснулась.
- Маньку из Моршанска забыли - кричит.
Фотограф, не долго думая треногу свою схватил и бежать. А покойница сзади за ним бежит и сдачу отдать требует. Грохнулся фотограф с крыльца. Сломал ногу. Нога бог бы с ней, срастётся. Казенный аппарат в дребезги разбил. Это уже хуже. С тех пор не успеют сказать, приди, мол, покойника в гробу с ними, у него нервная истерика начинается, посильнее падучей болезни.
Не знала бы Анюта об этом, может и до сих пор жила бы с ним. Так угораздило же проверить. Пришла пора спать с новым мужем ложиться, а её от супружеских обязанностей воротит. Ну и решила проверить, правда ли это, что про него говорят.
- Тут спрашивали, не мог бы твой муж покойника сфотографировать?
Не успела договорить, забился благоверный в истерике, пена на губах выступила. И чуть ли не в подштанниках убежал ночевать в редакцию. Какая уж семейная жизнь после этого. Хорошо ещё, повторно отбирать дом не догадались….
Как же громко и заразительно смеялся военлёт Аверьянов. Как легко и радостно смеялась Анюта. И как беззаботно и счастливо было у них на сердце.
Самолет из города все не летел и не летел. С большой тревогой вглядывалась в безоблачное летнее небо Анюта - не летит, ли за Аверьяновым самолет? Уж лучше бы не долетел, сломался где- ни будь, на полпути!» И облегченно вздыхала - нет, не летит!
Никогда она не гуляла просто так, по прилегающему к Лопуховке, преимущественно липовому и осиновому лесу. Никогда не слушала пение птиц. Нет слышать – то конечно слышала. Но, что бы просто так, ходить и слушать вместе с приглянувшимся тебе мужчиной! Никогда ей не дарили полевых цветов. Не какой – то там букетик. Аверьянов просто засыпал ее с головы до ног цветущими ромашками.
И не только незамужние Лопуховские девки, но и те, что и при живых мужьях, не прочь глазки налево скосить, затаили на Анюту лютую злобу. Ну, что это такое? В кои веки прилетел в Лопуховку настоящий летчик! Так нет, тебе. Эта, приезжая, мало того, что цыгана в свое время захомутала и теперь готова всех свободных мужиков к себе привадить.
-Грымза старая!
-Это какая еще я, грымза старая!
На тот момент ей и тридцати пяти не исполнилось. Да и кого это она к себе насильно привадила? Но очень уж не благодарное это дело, с обозленными на почве ревности бабами, спорить.
А счастье двух, многое повидавших в своей жизни людей, длилось, длилось, длилось…. И казалось, что конца этому не будет никогда.
Через неделю прилетел самолет. Аверьянов пообещал уладить дело с жильем в городе и забрать Анюту с Максимом.
Своего жилья в городе на тот момент у него не было. После размолвки с женой сам попросился в Пензу. Там как раз требовался человек на руководящую работу во вновь организуемом аэроклубе при ДОСААФ.
- И клуб организую и болячки старые, что бы доктора не ворчали подлечу - извлек из этого события свои положительные стороны Аверьянов.
Извлек с прибытком, что сказать! Но этим планам не суждено было сбыться. Через некоторое время, подлечившего свои раны Аверьянова, отправили в действующую армию на карельский фронт. Там он и сгинул.
А в памяти Анюты остался застенчивый, постоянно улыбающийся, веснушчатый мальчишка. Совсем, героический военлёт первого класса Аверьянов, не был похож на закаленного в боях, избалованного женской лаской, мужика, которому сам черт, не брат.
И очень часто снились ей васильки, сыплющиеся на головы Лопуховских ротозеев, на ее голову, из кабины навсегда улетающего из Анютиной жизни планера, увлекаемого за собой, сердито урчащим своим изношенным двигателем, «кукурузником».

Глава 10. ЛОСИНАЯ ФЕРМА

Очень жирное лосиное молоко, при регулярном употреблении в пищу, в разумных пределах, конечно же, и обязательно в свежем виде, является одним из лучших средств лечения язвы желудка и двенадцатиперстной кишки. Если не самым лучшим. Однако лоси, мирно пасущиеся в наших лесах, как известно молоко отдавать добровольно не желают. Собственного детеныша только-только выкормить. А если двойня? Выживет один. Тут уж без вариантов. И было лосям совершенно безразлично, какая по размеру язва у секретаря обкома партии, или, в каких тюрьмах царского режима заработал свою язву прокурор. К каким только ухищрениям не прибегали - лоси упорно стояли на своем. Привлекли ученых. Кого по доброй воле. Кого в принудительном порядке. Ученые пораскинули мозгами и предложили создать на территории области несколько экспериментальных лосиных ферм, и уже в рабочем порядке попытаться, используя известный метод кнута и пряника, а также последние изыскания в этой области иностранных, в частности финских ученых, договориться с лосями на месте. Гласу ученых вняли, и в конце тридцатых, неподалеку от Лопуховки, попытались организовать свою ферму. К этому вопросу, в прочем, как и ко всему другому, что делалось тогда в молодой стране, в Лопуховке подошли с должным размахом. Начали с общего собрания членов колхоза, избрания обязательного президиума, и прочтения бумажек, розданных парторгом, с названиями обязательных в таком случае здравниц в честь: организующей и вдохновляющей во главе с ее бессменным руководителем, не рушимого братства рабочего класса и трудового крестьянства страны, солидарности с другими народами мира. Именно трудящимися народами, а не буржуйскими прихвостнями. Долго и азартно аплодировали, и только после этого, озвучили цель собрания. Вот тут-то рты у присутствующих и пораскрылись, даже не смотря на то, что чего уж им только в последнее время не предлагали. Не говоря о создании колхозов и прочих хозяйственных кооперативов, от полного отказа, в целях рационального использования, посевных площадей и, конечно же, от привычных севооборотов. Даже обыкновенные одуванчики, от которых на грядках и без того никакого спасения нет, настойчиво рекомендовали на полях выращивать. Резину, из одуванчиков этих, видите ли, можно делать! А на хрена им резина, когда калоши только передовикам выдают. Да и то по великим праздникам. Но, чтобы бешенных лосей, словно спокойных буренок, доить….

- Правильно! - сказал, под одобрительный хохот односельчан вездесущий конюх Михеич -о каких надоях может вестись речь, когда никто из присутствующих, лосих за сиську не держал. За такое и от собственной бабы по мордасам можно завсегда получить. А тут - лосиха! Это дело обоюдное. Захочет лосиха молоко отдать, отдаст. А ежели не захочет? Общественным порицанием стращать? Или вместо лосих, лосей доить будем? Может они посговорчивее окажутся!
Видя, что единомышленников у него нет, председатель начал проявлять инициативу. В случае достижения положительных результатов, и отметят, мол, и поощрят. A его слова -
-Да я сам, лично приму посильное участие - вызвали дружный хохот.
Из травленного газами в германскую войну парторга, работничек, мягко говоря, никакой. А ежели результатов не будет? Собирай котомку и на нары отправляйся! - Дело-то новое, рискованное – снова загалдели сомневающиеся.
Были и согласные. Больше из тех, что - с ложкой первые, а с сошкой последние. Им-то уж точно ничего путного не поручат. Перебранивались долго и упорно, словно исподнее белье при разводе делили. Всех святых вспомнили. И было им, святым этим очень неуютно в насквозь прокуренном, плохо протопленном, переполненным истошно орущими мужиками и бабами, захламленном Лопуховском сельсовете. Наконец, догадались поставить вопрос на голосование. И вопреки ожиданию, идею парторга одобрили. В основном за счет тех, кому заниматься этим не благодарным делом, уж точно не придется. А позубоскалить, в случае неудачи, ужасть как хочется.
Анюте предложили должность заведующей фермой, с иллюзорными правами и неподъемными обязанностями. Заведующая лосиной фермы дело заманчивое – пораскинула она мозгами. Слова –
- Кому многое дано будет, с того многое и спросится – на ум ей тогда не приходили. И как оказалось, зря.
Прислали из области настоящего академика. С двумя чемоданами книг. Может и не настоящего. Но, как с первого же дня окрестили его жители Лопуховки академиком, так до последнего и называли. И не-то, чтобы он Лопуховским бабам не понравился. Мужикам, причем любым, вообще до каких-то там академиков никакого дела нет, будь они из областных центров, или самой Москвы. А вот бабы, от маленького, тщедушного старичка, с неизменной трубкой в зубах, в восторге не были. Их пасечник, Антон Ермолаич, хоть и постарше этого будет, сто крат солиднее выглядит. И соломенная шляпа у него поновее и трубка. И бороденка поокладистее. И портки почище. И голосок побархатистее. А главное, к ним никакого мужского внимания. Не бабы они, что ли! Какое им, собственно говоря, дело до того, что у него жена в Пензе.
Однако, вопреки первому впечатлению, характером приезжий академик обладал железным. И прикрикнет на кого нужно. И пошлет куда подальше, и переделать заставит, если оплошность какую за кем, обнаружит. Кремень, а не академик. Под его руководством, несколько гектаров заболоченного леса, забором обнесли и парочку сарайчиков для хозяйственных нужд построили. Даже, соответствующую этому случаю вывеску на воротах, указывающую на-то, что здесь находится объект повышенной государственной важности, толстенными гвоздями приколотили. Изначально планировали использовать загоны, обнесенные осиновыми слегами. Однако, лоси, благополучно расправившись с оставленной в загонах молодой порослью лиственных деревьев, схрумкали слеги и ушли на волю. Скорее всего, даже не догадались, что их зачем-то закрывали. У лосей специфическая кормовая база. В отличие от своих далеких родственников - коров, они, мало интересуются соломой и сеном. Даже веники, нарезанные из молодой липовой и осиновой поросли, а затем высушенные, едят только в случае крайней необходимости. Свежая, молодая поросль и не большие деревца, дело другое. Тоже самое можно сказать и про обыкновенную поваренную соль, которая в нашей местности в свободном доступе не встречается. Если только на солонцах. Но их давно распахали. Зная про это, организаторы фермы успели завести несколько машин лизунца. Иными словами -ископаемой комковой соли. Эта соль для диких животных, в том числе и лосей с кабанами, первейшее лакомство. Привезли и забыли. Какая там соль, когда чуть ли не насильно навязанное районом минеральное удобрение, не внесенное под зиму, горами на земле лежать осталось. Чуть им по недогляду, колхозных коров не угробили. Хорошо еще, вовремя смекнув, что это за штуковина такая - удобрение, и как оно положительно влияет на урожайность собственной картошки, растащили по частным подворьям.
И как это часто бывает, помог случай. По недосмотру, или по чьему-то злому умыслу, повредила одна из беременных лосих ногу. Забивать на мясо ее не стали. Пожалели. Постепенно привыкла она и к принесенным сотрудницами фермы свежим веткам и молодым деревцам. И воду из колоды стала пить. А тут и время телиться пришло. Академик как раз кстати вспомнил, а может и не забывал никогда что лосих, можно обмануть, спрятав лосенка при родах. Лосиха, мол, по глупости кого первого видит во время отела, тому молоко и отдает. Спрятали и дело пошло. Вот только, выстраданное с таким трудом лосиное молоко, никому не пригодилось. Ни секретарю обкома со своей язвой. Ни прокурору со своей. Потому, что на поверку, оказались они, обыкновенными врагами народа. А вскоре и саму ферму закрыли, посчитав делом затратным и в современных условиях вредным. Арестовали и академика.
И тут у женщин, специально прикрепленных к дойным лосихам, начались проблемы. Хоть из дома не выходи! Соберется какая из них за грибами или ягодами сходить, а порою и возле собственного дома появиться, подходит лосиха с распертым от молока выменем и настаивает, чтобы её сею же минуту подоили. Молоко у лосих в скором времени перегорело. Но бабам же про это никто не докладывал. Впору совсем в лес не ходить.
Про лизунец, изначально приготовленный для подкормки диких животных в их естественной среде, припрятанный предусмотрительной Анютой до лучших времен, вспомнили первой военной осенью. Хотя, весь предыдущий год, эта соль провалялась неприкаянной на складе лосиной фермы. Её даже разбросать по лесу не удосужились. Теперь другое дело. Война, каждое зернышко в закромах, каждая травинка в стогах, каждая буханка хлеба в пекарнях, каждая крупинка соли в солонках, на учете! Приехала машина из потребкооперации. Плюгавенький мужичек потряс перед носом Анюты какими-то бумагами, и велел срочно организовывать погрузку. Услышав, что и организовывать-то собственно говоря некого - она одна и за начальника, и за подчиненных, и за лосей, попытался было на нее наорать, но сделать это, ему не позволили, категорически. В Лопуховке и без него мастеров глотку драть достаточно. Жалко Анюте соль, но куда деваться. Засолку капусты для нужд фронта никто не отменял. Пришлось отдавать. Пришлось терпеть. Пришлось организовывать. Ну а Лопуховские бабы в очередной раз перебьются. Перебьются? А может дорогой товарищ, как вас там – уполномоченный, не на ту напали? И став в мгновение ока такой добренькой, и такой покладистой Анюта, пока уполномоченный свой любопытный нос не слишком глубоко в их дела засунул, погрузку организовала и выпроводила его из Лопуховки. Большая же часть соли, которую за это время успели разложить для приманки животных, сохранилась. Анюта эту соль в сараюшку давно уже перетаскала и на огромный амбарный замок закрыла. Жалко лосей с кабанами, но людей жальче…. И ничего, что соль зверье уже основательно излизало. Страшнее, когда в доме ни крупицы соли. И как же она была права! Весь следующий год Лопуховка не знала нужды.
Весной рыба в старом Лопуховском пруду задохнулась, потому что по указанию какого-то головотяпа из райкома, всю зиму запрещали прорубать проруби. Несколько возов снулой рыбы пришлось отвести на свиноферму. А парочку центнеров просолили и отправили на базар. Ушла со свистом. При нынешнем дефиците продовольствия, можно было толкнуть и по более высокой цене. Но как говорится - хорошая мысля, приходит опосля! Зато, наученные горьким опытом, грибов, капусты и огурцов насолили столько, что всю зиму и весну горя не знали. И солонина у многих до самого поста со столов не сходила. Новый пруд, как его не укрепляют, каждый год уходит. Однако можно поручить мальчишкам сбор ракушек. В Европах говорят, трескают, аж за ушами пищит. Чего только у них в Европах не едят! Даже лягушек, по слухам, во Франции, за обе щеки уписывают. Да и чего только не сожрешь, если есть нечего. Хотя и в Лопуховке сейчас не до жиру… Крупных, пресноводных моллюсков, размером с детскую ладошку, в Лопуховке называют перловицами, в иных местах жемчужницами. Жемчуг и перлы, по сути, название одного и того же блестящего камушка, встречающегося по слухам, внутри створок ракушек. Может, где-то и встречались, но Анюте жемчуга не попадались. Совсем не до жемчугов сейчас Анюте. А вот парочку, троечку кусков лизунца, пока никто по причине разгулявшейся метели не видит, притащить не помешает. Вот за этой солью и отправилась она, прихватив салазки, уже под вечер в направлении караулки. Передохнет немного, а там и до фермы рукой подать. Салазки у нее отличные. Вместо полозьев, старые охотничьи лыжи. По любому снегу пройдут. По нынешним временам вещь не заменимая. По два, если не по три куска, возить можно. Тем более, после череды оттепелей с проливными дождями, сформировался крепкий наст. Что же касается начинающейся метели…. Не существует, наверное, на белом свете метели, которая, русскую бабу остановить бы смогла! Анюта замерла на месте, словно натолкнувшись на какую-то незримую преграду. Здесь кто-то был. Причем совсем недавно. Вон и снег с молодых кустов орешника неловко как-то сбит. Явно человек прошел. Зверье лесное осторожнее передвигается. Анюта огляделась. Когда же, из припорошенных снегом кустов, она увидела торчащие короткие немецкие сапоги, то чуть было не потеряла дар речи. Кричать, и звать на помощь, не было смысла. Кто поможет одинокой женщине, среди унылого ночного леса, суровой зимы сорок второго года? Второго года опостылевшей до чертиков войны. Полу заметённые следы, тянущиеся откуда-то из глубины леса. Приглушенный волчий вой, к которому она, за последнее время, успела привыкнуть. Да и кто сказал, что волки страшнее людей? Сделала робкий шажочек. Второй. Третий…. В приглушенном свете луны увидела форменные штаны, когда-то мышиного цвета, полу коротенькой шинели. И внимательно следящие за ней, настороженные и вместе с этим, до смерти перепуганные, выразительные, совсем еще детские глаза. Фриц! Так и есть – фриц. Какого лешего ему здесь нужно? Из госпиталя, поди, сбежал, паршивец. А ей теперь что прикажете делать? Сначала хотела укрыть немца собственным полушубком, а самой, добраться побыстрее до лесной сторожки и позвать кого-нибудь на помощь. Но что будет, если про ее находку узнают те, кому про это знать не следует! Немного поколебавшись, сбросила бесценные по нынешним временам куски соли, прямо в сугроб. Погрузила легкое, будто детское, щупленькое тельце раненого фрица на салазки, и прямиком, через озимое поле, пруд и колхозный сад, поперла на звук колоколов Лопуховской церкви. Совсем, видно плохи дела в стране, если закрытые церкви, повсеместно заново открывать начали, в надежде на божью помощь
Сельский почтальон Петька, слабый на головку, потому и не забрали в армию, сбился с ног, разнося по Лопуховским избам похоронки. Настал черед идти на войну недавней ребятне. Когда она увидела, сворачивающую к дому военкоматовскую телегу, запряженную изможденной гнедой кобылой, с подвязанным не по-здешнему хвостом и сидящих в телеге вооруженных винтовками красноармейцев, сердце ее тревожно забилось. Произошло самое страшное, что только могло произойти, приехали за Максимкой! Больше всего на свете ей хотелось тогда заплакать, заломить руки, страшно закричать. Но ничего этого, вопреки ее желанию, не произошло. Она, словно окаменела и не смогла выдавить из себя ни слезинки, ни единого, даже самого слабого стона. Ее жизнь потеряла маломальский смысл. Ему еще и семнадцати не исполнилось. Попыталась докричаться до сердца, показавшегося ей старшего среди всех, молодого, но уже совершенно седого красноармейца, с большим трудом передвигающегося на раненой ноге и упорно отводящего от нее глаза. На выручку товарищу пришёл маленький и шустрый, одетый в забрызганный грязью ватник -
- Не исполнилось, исполнится в учебке. Не на фронт же его сразу погонят. Что поделаешь, доля наша мужицкая такая. У меня трое братьев воюют. Самого к военкомату по ранению приписали. Думаешь мне, вот так, с кровью, выдирать пацанов приятно! ЧО, я чурбан бессердешный что ли, по-твоему. Прости мать, приказ! Мы люди военные. Лучше уж самому под пули, чем вот таких мальчишек посылать.
Наотрез отказались от предложенного молока, хотя по голодным глазам всё было видно, закурили. Подождали, пока Максимка соберет свою нехитрую одежонку и спешно собранную матерью снедь. Повздыхали, выкурили по самокрутке, взгромоздились на телегу и уехали. А убитая горем мать так и осталась стоять у калитки, на обочине грязной деревенской улицы. И будь ее воля, простояла бы так, до самого возвращения сына, если бы только знала, что он вернется. Если бы только знала! Но разве такое заранее знать можно!
Как же она тогда ненавидела всё их отродье фашистское! Всех без исключения, стариков и детей, мужчин и женщин. Всех, всех, всех! Всю эту немчуру поганую…. Мысль о том, что спасенный ею немец - тоже немец, ей на ум не приходила.
Лето выдалось жарким. Дождей не было с начала мая. Яровые на Лопуховских полях представляли собой жалкое зрелище, однако озимые еще держались. Травы на покосах, скорее всего благодаря обильным снегопадам минувшей зимы, внушали уважение и надежду на успешную грядущую зимовку скота. Бабы, вооружившись тяжеленными косами, вилами и граблями, дневали и ночевали на покосе. Сил порою не хватало даже на – то, чтобы дотащиться до дома. Зачастую засыпали голодными прямо среди луга, на свежескошенной траве. Но, зарядили дожди. Хляби небесные прохудились основательно, лихорадило Лопуховское небо непрерывными грозами и нескончаемыми водяными потоками, дней десять. Хорошо еще, обошлось без града. А потом, как отрезало. Правильно говорят, что осенний дождь сопливится час, сохнет неделю. Летний дождь, льющий без устали неделю, высыхает за час. Так оно и получилось. Снова установилась жаркая погода. Появились грибы. И столько их было в прилегающих к Лопуховке лесах, что в пору возить собранные дары природы возами, что бабы и ребятишки с большим удовольствием и делали. Грибы отличное подспорье к скудным деревенским харчам второго военного лета. Ох, как пригодилась им тогда уворованная в свое время Анютой, соль!
Выгадав свободное время Анюта, Маруська, несколько баб из семей беженцев, приехавших в Лопуховку еще в самом начале войны и, конечно же, вездесущие ребятишки, в общей сложности человек десять, отправились в лес.
Шум мотора самолета, приняли сначала за звук, издаваемый при движении железнодорожного эшелона. Через Большую Тичелму составы шли днем и ночью. Под Сталинградом творилось, что – то непонятное. Самолет с огромными крестами вынырнул со стороны солнца, чудом не зацепив верхушки гигантских берез. Сделал разворот, и принялся строчить из всех пулеметов по оторопевшим женщинам и детям. По кому еще ему стрелять подумала Анюта, но быстро поняв, что летчик издевается над безоружными женщинами, стреляя поверх голов, крикнула: «Бабы, девки пока до горячего не достало, быстро в лес». Но летчик видимо еще не наигрался. И не успели женщины, и дети добежать до опушки, их встретили пули из авиационных пулеметов, развернувшегося самолета. Пришлось бежать в противоположном направлении. Сколько продолжалась эта гонка? Минуту? Час? А может целую вечность? Самолет бесновался и бесновался. Безоружные люди метались по лугу. Над их головами кружил и кружил, непрерывно стреляя, довольный летчик. Несколько раз самолет снижался так, что Анюта видела его довольную физиономию. Эх, военлёта первого класса Аверьянова бы, сейчас сюда! Он бы тебе подлюке показал. Ну прилети же, прилети! Господи Боже, праведный, сделай так, чтобы Аверьянов прилетел! Но Аверьянов не прилетел.
Через некоторое время, у фашиста, видимо закончились патроны и его пулеметы замолчали. Сделав несколько фигур высшего пилотажа, самолет улетел, предварительно выбросив какой – то яркий пакет. Мальчишки его тут же нашли и распотрошили. Маленький букетик васильков, перевязанный вычурной ленточкой. Европейская культура, чего уж тут говорить! Но, куда этому букетику, до букета, выброшенного улетающим Аверьяновым! Целлулоидный пакетик с леденцами, который ребятишки тут же пустили по прямому назначению. И парочка каких – то неизвестных резиновых изделий, в бумажных пакетиках с надписью по-немецки. Мальчишки их тут же, надули. Получилось здорово. Немного порезвились. Жалко, быстро лопнули. А женщинам осталось только гадать, что это за резинки такие, выбросил летчик. И, на что это он, срамник такой, намекал? Были подозрения, но прости Господи, неужели у них, там, в Европах все так, не по-человечески…
Ждать ответа пришлось долго. Ситуацию разрулил сын, раскулаченного Ивана Куляева – Дмитрий, после войны он несколько лет служил в восточной Германии и по его словам, этими резиновыми штучками пользоваться пробовал. Немецкие бабы без них ни в какую не соглашаются. А ему они не понравились. Морока одна с ними. Пока в кармане нашаришь, пока куда нужно приспособишь. Гляди и забыл совсем, зачем с этой фрау уединился. Да и размер не наш.
- Хм! Знаем мы ваш размер - ухмыльнулась, присутствующая при разговоре Маруська. Был у нас один с таким размером, да плохо кончил. Хотела еще, что – то сказать, но вовремя одумалась, увидев стоящую поодаль Анюту и вспомнив тряпку, зажатую у нее в руке, во время похорон цыгана. И хорошо еще, что вовремя вспомнила. В Лопуховке, про такое, забывать не следует.


Глава 11. КАРТИНА ЗА РУССКОЙ ПЕЧЬЮ.

Новость эта облетела Лопуховку с быстротой разряда молнии. Бабаня сошла с ума! Местную достопримечательность, девяностолетнюю травницу, способную вылечить по утверждению жителей села, любой, душевный, да и не только недуг, знают далеко за пределами области. Нареченная при крещении Анной, в детском возрасте звалась Нюрой. Повзрослев, и неожиданно для окружающих, несказанно похорошев, стала Анютой для самого лучшего на всём белом свете человека. В войну, хоть она до наших мест и не докатилась, фрау Анной, некоторое время была. Да мало ли как её не называли за прожитые годы. Даже фашистской ведьмой за глаза некоторое время величали. Теперь же, всеми уважаемая Анна Ивановна, по-уличному Бабаня, видимо не выдержав тягот жизни, постоянно сваливающихся на её хрупкие плечи, тихо и незаметно для окружающих, сошла с ума. До кареты скорой помощи и смирительных рубашек дело не дошло, но от Бабани можно ожидать всякое….
Печальную новость разнёс Вовка Котов, по-уличному Марнос. Лоботряс и выпивоха Вовка, самый незаменимый помощник во всех сельских начинаниях. Будь-то элементарная посадка или прополка картофеля. Строительство домов и устроение колодцев, тоже никто не отменял. Подобной работы в Лопуховке много, поэтому «просыхает» он редко. Когда приглашают дров напилить, или за сеном съездить - такса одна. Гранёный стакан – до, всё остальное - после работы. Количество остального не зависит от времени суток и предварительно не обговаривается.
Но отдать Вовке должное, работу выполняет прилежно, даже мусор за собой, если в избе работает, выносит. И никогда, более двух раз, похмеляться не заходит.
Позвала его Анна Ивановна старую яблоню в палисаднике спилить. Лет с десяток назад, и сама бы справилась, но последние годы, что – то занеможилось. Давно уж засохла яблоня, а спилить, всё руки не доходят. Смахнул её Вовка, ствол на дрова разрубил. И даже, успел один раз, на следующий день, похмелиться. Присел на крылечке, неизменной «Примой» затянулся и тут же поперхнулся, от предложения пожилой женщины, срочно сломать у неё в горнице, русскую печку. Он её чистил недавно и помнится, очень удивлялся добротности, с какой она сложена. Всё по уму. И топка, и лежанка. Что может быть комфортнее для пожилого человека, чем русская печь. А какая у неё тяга! Словно паровозная топка гудит, когда хорошенько раскочегаришь. Как гудят паровозные топки, Вовка не знает, маленьким был, когда паровозы по железной дороге бегали. Но предположить может. И это чудо деревенского зодчества нужно срочно сломать. Мало того, немедленно сложить заново. Но теперь уже у другой стены комнаты.
Никакие доводы, вроде тех, что в крыше и потолке новые отверстие придётся делать, а прежнее куском жести заделывать - не помогли. Опять же, крыша потечь может. Придётся тогда её шифером перекрывать. Расходы на всё это не шуточные предстоят. Бабаня и слушать ничего не хочет. Упёрлась как баран. Да при этом, хитро так, хитро улыбается. Будто о чём своём, очень уж затаённом думает, и отвечает невпопад иногда, что никогда ранее за ней не наблюдалось.
Не иначе как с ума сошла…
Ломать - не строить! Ни свет, ни заря пришёл Вовка на следующий же день, с мастерком и специальным молотком под мышкой. На крылечке посидел, выкурил свою «Приму». Самое бы время и свои «колосники», с похмелья, Бабаниной «Курочкой нетоптаной» остудить. С его легкой руки, шибко забористую самогоночку, настоянную на зверобое, в Лопуховке иначе не называют. Это он в противовес, до ужаса дорогой сельповской настойке «Золотой петушок», продаваемой в одной упаковке с более слабой «Золотой курочкой», придумал. Некоторые хитрецы пытались, конечно же, самым недобросовестным образом узурпировать Бабанину торговую марку. Но здесь, одного желания мало, нужно еще хотя бы маломальским знанием трав, обладать. Да и первачок использовать, а ни сивуху.
В каком – то метре от спиленной накануне яблони, заметил, Вовка, коренастый дичок. От семечка старой яблони, наверное, принялся. По весне привить, и будет у Бабани через пару лет - новый Белый налив. Поначалу несколько яблок. Но много ли пожилому человеку нужно! Потом больше и больше. Пока всю окружающую территорию плодами не завалит.
- Анна Ивановна! Бабань, ты где? Не заспала, часом? Вставай, пришел! Бока перележишь! Кто рано встает, тому Бог дает! – храбрился Вовка, однако порог незапертого дома переступать не отваживался.
Мало ли чего. Все-таки Бабане далеко за восемьдесят. Тишина, гудение мух с внешней стороны терраски, шебаршение встревоженных его голосом кур. Однако кур кто – то выпустил, значит не все так плохо. Наконец – то далеко за сараями, на самом краю Бабаниного позьма, послышался женский голос и показался огромный травяной мешок. И только после этого появилась, и сама Бабаня –
- А я и не знала, что ты так рано придешь. Думала, успею курам за крапивой в овраг сходить. Растет проклятущая, где ни попади. Вся издерешься, пока до нее долезешь! А я по старинке, в комбикорм ее подмешиваю. Без крапивы, какие яйца! Недоразумение одно, а не яйца! Может водочки? Ты уж не стесняйся, мы люди свои.
- Нет, её из опилок делают – прикрылся Вовка словами Высоцкого. А вот от твоей «Курочки» не откажусь.
Мог бы побожиться Вовка, что запотевшая бутылочка, появилась в руках Бабани прямо из воздуха. Не с собой же она ее таскала, в самом деле.
Вовка свои вчерашние «колосники» из горлышка остудил и полез на крышу - печную трубу разбирать. К вечеру управился. Печь разобрал, кирпичи от глины очистил и аккуратной стопкой у противоположной стены сложил. Даже мусор на улицу вынес и полы подмёл. Мог бы и под новую печь фундамент заложить, но за глиной ещё в карьер ехать надо. Поэтому, раньше, чем на следующий день, к работе не приступишь. Работает он, а сам всё на Бабаню посматривает, которая как молодуха какая, по избе шастает. И всё взгляды на стенку, где печь раньше была, бросает. И чего там необычного? Вроде как испачкана стена, какой – то краской тёмной.
- Печь, наверное, дымила - подумал - вот стена вся сажей и запачкалась.
А потом присмотрелся, и даже молоток у него из рук выпал. Специалист Вовка в живописи, мягко сказать, никакой. Но и ему повеяло чем-то таким, может и никогда не виденным, но прочно сохраняющимся в крови любого русского человека, родным, старославянским. В половину стены Бабаня нарисована. Но только совсем молодая, сорока, наверное, нет. Стоит в полный рост, простоволосая и улыбается. А Бабаня и на самом деле ему улыбается.
- Когда же, думаю, Вовка на стену посмотрит - говорит - разошёлся, ничем его не остановишь!
Много чего рассказала тогда Бабаня. Оказывается, подобрала она зимой сорок третьего в лесу раненого немецкого солдата. Он, из госпиталя для военнопленных, что в здании старой районной школы в войну находился, сбежал. Молоденький совсем, не старше её сына, который под Сталинградом в то время воевал.
Лежит немец в сугробе. Раненую руку к груди прижимает и беззвучно плачет. Слёзы по щекам текут и тут же застывают. След его позёмкой наполовину занесло. Да и сам весь в снегу. Морозы были такие, что птицы на лету замерзали. Ещё и волки все леса заполонили. Никогда такого количества волков до этого в Лопуховских лесах не было. Не набреди она тогда на раненого, часу, наверное, не прожил бы. Как он по лесу - то прошёл, до их села - одному богу известно. Ни одежонки на нём тёплой, ни обувки. Шинелька коротенькая, да сапоги стоптанные. Как дотащила она его до дома, как потом лечила, сама не знает. Но от «Антонова огня», с помощью обыкновенного кухонного ножа и мази, на основе барсучьего сала, вылечила. С голода помирала, а пленного до конца войны в подполье прятала, последними сухарями делилась. Он, по-русски только фрау Анна, поначалу мог выговорить. Она, и того меньше, Павлушей, его вместо Пауль, называла.
А какой ее постоялец вояка, поняла, попросив его, петуху голову срубить. Ушёл Аника- воин, полчаса нет, час доходит. Ни его, ни петуха. Выходит, она на улицу, а он, этого петуха, сидя на снегу, огрызком карандаша рисует.
- Жалко такую красоту губить – говорит.
Еле загнала его домой.
- Застудишься дурачок! Тебе еще с молодыми девками любиться, детей рожать, а ты голым задом на снег уселся.
Пожалела петуха и сама, вспомнив популярную в селе поговорку - семь лет, один обед. А из тощего петуха, еще задолго до войны терроризировавшего своими ухаживаниями не только Бабаниных, но и соседских кур, и одного обеда, наверное, не получилось бы. Пришлось вынести петуху оправдательный приговор.
Немец, когда немного от болезни отошёл, картину в её доме во всю стену нарисовал, прямо по штукатурке. Сколько она потом из-за неё издёвок вытерпела! И забелить её предлагали. И вместе с домом спалить грозились. Как детей, или скотину лечить - тут мозгов не хватает. А палить дома - все мастера.
Наконец – то дождалась сына. Раньше срока демобилизовался Максимка по ранению. В чем душа! А отлеживаться и умиляться собственными болячками не стал. С головой окунулся в работу. Краешком глаза посматривала она на возмужавшего за годы войны сына и постоянно находила в нем черты отца.
Не боялась она, что односельчане осудят. Не боялась, что компетентные органы, ее недавним постояльцем заинтересуются. Ничего она уже не боялась. И порою сама этому удивлялась. Надоело постоянно всего бояться. Боялась одного - осуждения родного сына. Он там кровь проливал. Тяжёлые ранения два раза перенес. А про лёгкие, она и не знает ничего. Не из тех её сын, что бы по пустякам душу матери терзать.
Сколько раз порывалась она начать трудный разговор с сыном. Начинала, и тут же замолкала. Всё сердце своё недосказанностью изорвала.
Разговор начал сын. Но не про немца того, спасённого матерью, высказался он тогда. Про него, как ни странно, в этот вечер даже и не вспомнили. Про перипетии судьбы человеческой, разговаривали. Про друзей рассказывал ей тогда сын, про девчушку – мед. сестричку, которая плакала, когда прилипшие повязки ему на ране отдирала. Плакала и всё прощения просила. А он, вместо того, чтобы от боли выть, собственную руку через гимнастёрку грыз, и даже имени её потом не спросил. Как, после тяжёлого ранения, прощался с жизнью, потому, что истекал кровью. Потому, что никак не мог перевязаться снятой нательной рубахой, которая постоянно сползала с раны на ноге. Потом, на него натолкнулись отступающие немцы. В такой неразберихе трудно было понять, кто наступает, а кто, простите, в это время просто драпает. Для сопротивления сил не было. Да и автомат взрывной волной отбросило. И даже, зажмурился, когда один из немцев, швырнулся в него чем - то на бегу. Думал, гранату на него фриц не пожалел. Но, больно уж мягко, она у его головы шмякнулась. Повернулся, а это перевязочный пакет со жгутом валяется. Кто знает, может и немцу самому, потом, этот пакет нужен был бы. До сих пор этот немец, перед глазами стоит. Худой и длинный, как коломенская верста. Такое матерям не рассказывают, но так получилось.
Нет, не на жалость материнскую рассчитывал сын в тот вечер. Просто раз и навсегда закрыл тему спасённого немца.
После войны за связи с оккупантами, схлопотать можно было так, что не обрадуешься. Поэтому и соорудили вместе с сыном печку, вместо плохо справляющейся со своими обязанностями голландки, напротив картины. Не вынимать же ее вместе со стеной! А так и картину укрыли до поры, и в избе все потеплее.
Максимка вернулся израненным, изможденным. Ещё и женился на непутёвой. Мало ли после войны молодых женщин и девок, без мужей век вековали. Нет! Красивую из города привёз. Она, как внучку Маринку – то родила, совсем свихнулась. Мало того, что выпивала, ещё и на передок слабой оказалась. Он вроде бы и вида не подавал. Но разве мужику такое снести можно? Перенервничал в очередной раз, сердечко – то и прихватило. Ещё и осколок не вовремя двинулся в сторону. В общем, не довезли сына до больницы. Не успели его схоронить, сноха очередного хахаля в дом привела. Вместе пьют, а потом он её по всему селу гоняет.
- Бьёт, значит, любит - что бы поддержать разговор поддакнул Вовка.
- А сын выходит не любил, пальцем ни разу её не тронул? - раскипятилась, Бабаня- а внучка на всё на это смотрит, грязную посуду за ними убирает. Блевотину с пола вымывает. Жизнерадостная, такая девчонка была. А в пятом классе отчим позарился. Что бы у него всё там, вместе с руками и ногами отсохло. Может уже и над ним, Божий суд, моими молитвами. … Он с той поры в селе не появлялся. Сучка его следом уехала. Дочь, на бабушку престарелую бросила, и не то, чтобы навестить, письма ни разу не прислала.
До самого утра не гас огонь в окне старого кирпичного дома, расположенного на самом краю Лопуховки. Можно сказать, что одной половиной дом находится в селе, а второй к опушке леса прилепился. Пили чай с липовым мёдом. Вовка изредка к своей бутылочке прикладывался. Старые фотографии рассматривали. И разговаривали, разговаривали, разговаривали. Вернее, говорила Бабаня, а Вовка, всё больше слушал, поддакивал, да в лица людей на фотографиях всматривался.
Особенно, привлекли его внимание, две старинные фотографии. На них, открытие паровозного депо и водонапорной башни в Большой Тичелме, запечатлены. По надписям, с твёрдым знаком на конце слов, можно заключить, что сделаны они в начале века. Худенькая девочка с деревянной лошадкой в руках. Мужчина в кепке, вышитой рубахе и пиджаке. Женщина в строгом платье. Маленькая девочка лет десяти это, кто бы мог подумать - Бабаня. А мужчина в кепке и женщина в строгом платье ее родители - Иван Максимович и Раиса Кирилловна. Как живые – вздыхает Бабаня. И какие еще молодые….
Были и другие, более поздние, но от этого не менее интересные фотографии.
Сильный порыв свежего утреннего ветерка, громыхнул створкой окна, откинул тюлевую занавеску. Закружился по комнате. Где-то далеко, за оврагом и озером нервным фальцетом перекликались молоденькие петушки.
-Голожеповские просыпаются- подумала Бабаня, и тут же, сама себя поправила – тьфу ты, Стахановские - вспомнив, что так откровенно, как она, улицу, расположенную на другом конце Лопуховки, официально не называют уже лет шестьдесят. Но кто же эти официальные названия помнит. Обозначились Выселки и Поповка. Вскрикнул петух на и ее подворье, но как-то заспано и лениво. Совсем обленился паршивец. И кукарекать-то ему не хочется. Не царское дело, видите ли! А драться с кем не попадя, и за курами целыми днями гоняться, значит, царское!
- Они ж, бедные, так совсем нестись перестанут, от твоих ухаживаний - ласково подумала Бабаня о своем старом – престаром петухе.
В окно робко протиснулись лучики солнца. Защекотали щеку, сладко посапывающего, сидящего за столом Вовки. Уснул, прямо на скрещенных руках под головой. И не поел ничего.
- Эх, Вовка, Вовка! Женить бы тебя на хорошей бабёшке! Да крапивой вдоль телятины, что бы ни пил. Цены бы тебе не было.
Осветили красный угол избы с киотом, иконами и лампадкой. Побежали лучики света по стене, в сторону освобожденной из долгого плена картины. И увидела Бабаня, как молодая женщина, которой и сорока еще нет, заулыбалась ей, с противоположного конца избы. Ну, здравствуй, Анюта, проснулась? Заждалась я тебя. …

ЛОПУХОВСИЕ ТАЙНЫ
Часть 2.
Глава 1.

ТРИТОН, ЛЯГУШКА И МАЛЮСЕНЬКАЯ РЫЖЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА.

В глубине, живущего своей самостоятельной жизнью родника, еле шевеля губами, тритон в очередной раз, рассказывал своей знакомой лягушке историю, которую ему, его бабушка тритониха, рассказывала два, а может даже три лета назад. А может, все это, ему сама лягушка рассказывала. Кто это помнит! Три года — это так много. Сколько всего за это время забыть можно. А может это и не сказка была, а обыкновенная занимательная история. Впрочем, какая разница! А дело было так:
Давным-давно, в те времена, когда и самого родника, в котором мы с тобой живем, не было и в помине. Тогда его ещё не успели вырыть и обложить дубовыми плахами. Одна только полноводная жила, бьющая прямо из–под земли, окруженная вековыми дубами и разлапистыми липами, кленами и осинами. Здесь происходили такие страсти, что и рассказывать про них страшно. Дуба, сгоревшего потом вместе с Цыгановой кузницей, в помине не было. А многовековое дерево, из желудя которого вырос сгоревший дуб, само было размером с мой хвостик. Тритон, словно гордясь своей осведомленностью, кокетливо зашевелил хвостиком, перед носом выпучившейся на него важной лягушки.
- Хватит! Как мне все это надоело! – отмахнулась от тритона лягушка -
- мне просто опостылели твои разговоры про эту несносную девочку. Она, меня листиком крапивы, привязанным за ниточку к ее пальчику, постоянно дразнит, а ты-царская дочка! Царская дочка! Заколдованная! Да разве царские дочки себя так ведут!
Вот гадюка, точно – настоящая гадюка. И что ей больше тысячи лет, тоже можно поверить. А насчет девочки - это все вранье. Чернавка она, скорее всего обыкновенная. Не понятно только, почему это гадюка ее так опекает? Непонятно….
Между тем, солнце вскарабкалось почти на самую верхотуру неба, и кусочек тени, в приятной прохладе которой было так сладко нежиться, переместился вместе с создававшим эту тень дубом далеко в сторону. А может это только одна тень, без дуба переместилась? Пади, спросонья, разберись. Надоедливая муха все не отставала и не отставала. Сколько не размахивай руками. А может это был комар? Хотя на комара не похоже. Он бы обязательно кусался. Да и товарищей своих обязательно бы на подмогу позвал. Такая уж у комаров подленькая, кусачая натура. Кусаться потихонечку, как это не по - пацански! А может, какая другая, мелко- крылая, лесная, кровососущая надоедливость буйствует? Ни травинка же, сама собой, своим кончиком в его носу шевелится. Не плохо было бы открыть глаза и посмотреть. Но как не хочется открывать глаза. Мальчик громко чихнул и шевеление тут же прекратилось. Одуревший от полуденной жары, хорошо сложенный белобрысый подросток, с необычайно выразительными, словно цыганскими большими черными глазами и длинными как у девочки ресницами, всеми силами стараясь выпутаться из цепких объятий морфея, попытался дотянуться губами до перезревшей ягоды клубники, покачивающейся прямо перед его носом. Но вместе с этим и просыпаться ему совсем не хотелось. Мальчик все тянулся и тянулся, но противная ягода каким-то таинственным образом ускользала, словно живая. Кустик клубники, облепленный огромными перезревшими ягодами, с неимоверным трудом покачивала малюсенькая, рыженькая девочка, размером с небольшой подберезовик. Можно было бы еще добавить - конопатенькая. Но, девочка была такая миниатюрная. А на малюсеньком, хитреньком личике, конопушки разве можно просто так разглядеть? Нет, если девочку взять и поставить на ладонь, наклониться пониже и лишь тогда…. Да только разве такую вертушку в траве изловить можно? Остается догадываться. Возможно, мальчик ее и поймал бы, если бы очень сильно постарался. Ну, допустим, за край подола или за косичку. Любят мальчишки ловить девчонок за косички. Но только кого ловить, когда вроде бы никого, кроме бабочек и кузнечиков нет. Ах, да, вон еще и стрекоза разлеталась. Совсем рядом родник, поэтому и стрекозы. Мальчик прикинулся спящим, а когда клубничка в очередной раз замерла возле его лица, резким движением приблизил губы, к надоевшей уже своей несговорчивостью клубничке. Но, перед его глазами опять появилась та самая, хитрющенькая рыжеволосая девочка. Она привстала на цыпочках и поцеловала его в нижнюю губу, которую он, незаметно для себя, выпятил вперед. Но не тут-то было! Мальчик был начеку и успел подхватить девочку в ладошку. От неожиданности девочка тонюсенько пискнула и жалобно заплакала. Не надо! Я больше так не буду! В отличие от конопушек, ее слезы были огромными и такими искренними, что их было видно даже не наклоняясь. Поймав девочку, мальчик стал лихорадочно соображать. Что же ему делать со своим приобретением? Не целовать же это маленькое, вертлявое и наглое чудо в ответ. Да и не целовался он еще ни разу, ни с кем. Да, собственно говоря и не сильно хотелось.
Но как приятно, когда тебя вредные девчонки боятся. Они, собственно говоря другими и не бывают. Ничего кроме вредности и предательства от них не дождешься. Кто разболтал, что он с Витьком подрался? Девчонки! А кто про двойку по физике матери сообщил? Опять, же они. Они подлые!
- Щас, как посажу тебя в банку из-под березового сока! Узнаешь, как в чужих носах травинками щекотаться!
И так грозно и правдоподобно это у него получилось, что девочка разрыдалась еще сильнее. Кому же охота в банку из-под выпитого березового сока. Мальчик лукавил. Никакой банки из-под сока у него под рукой не было. Под его рукой была гадюка. Мальчик растерялся от неожиданности. Нет ему, выросшему среди огромного леса, никакие гадюки не были страшны. Ну, если только совсем немного. Но эта, пристально смотрящая на него какими-то особенными, сильно слезящимися, словно стариковскими глазами гадюка, была какая-то особенная. Мальчика не насторожило даже-то, что у настоящих гадюк и глаз, как таковых на самом деле не бывает. Напрягая свои, видимо последние силы, змея совсем не больно сжала руку мальчика, и тут же, отпустила. Да у тебя и зубов-то оказывается, нет! А все туда же! Мальчик беззлобно подтолкнул гадюку обратно в траву, откуда она, только что выползла. Гадюка не стала возражать и покорно растворилась под одной из копёшек сухого сена. Исчезла и девочка. И кто сказал, что она мгновение назад верещала в его руке?
- Сенька! хватит спать! Сено уже провяло. Собирай потихонечку в копна, а я буду их в общую кучу сволакивать.
Мальчик подхватил деревянные грабли и опрометью бросился на голос матери, мгновенно забыв и про малюсенькую, рыженькую девочку, говорящего тритона, которых на свете не бывает. И про огромных беззубых и совсем не страшных гадюк.
А где-то, под крупными гранитными валунами, в самом глубоком и затаенном месте оврага мощными ритмичными толчками выплескивалась вода. Живая вода самого известного в Лопуховке Цыганова родника….

Глава 2.

ПО СУББОТАМ ТОПИЛИ БАНЮ.

По субботам топили баню. Тесна, темна и приземиста была Бабанина банька. Срубленная из цельных, успевших основательно прокоптиться липовых и осиновых кряжей банька, притягивала обостренное детское восприятие девочки, своей таинственной недосказанностью. Где как не в русской баньке так легко поверить в существование русалок, домовых и даже экзотических банников, которые могут запросто кипятком ошпарить, если в полночь сюда ради праздного любопытства придешь. Про какие только страсти бабушка ей не рассказывала. Оказывается, никаких родильных домов раньше не было, дети в простых деревенских банях на свет божий появлялись. И не было во всем белом свете сильнее и здоровее, чем людей русского рода - племени. А если проморгает бабка повитуха, что-то незаметное, но очень важное - окошко там, полностью не завесит, или баньку святой водой не окропит, или молитвы, сопутствующие событию, не прочитает. А нечистая сила тут как тут. Вьется и вьется. Вьется и вьется. И ничем ее, проклятущую, не прогонишь! Отсюда и напасти всевозможные, людей всю жизнь преследующие. И болезни. И семейные раздоры. Всего и не перечислишь. Ивана царевича, помнится, хоть это и немного про другое, баба Яга чуть не слопала, предварительно в баньке его, попарив. Конечно это сказки – думала Маринка, слушая Бабанины рассказы, но свой крестик, купленный при последнем посещении церкви, проверяла. Не потерялся ли, случайно? Утонули же недавно ее очки в пруду. Сколько ни искали, так и не нашли. Водяной, наверное, куда ни будь забазлал! Одевает, поди, потихонечку, когда никто из людей не видит и перед русалками выпендривается. А сама под полати, за печку и даже в поддувало подозрительно заглядывала. А если дрова в печи ненароком трещали, то от страха подпрыгивала, бледнела и под подолом необъятного бабушкиного банного халата, пыталась спрятаться. Когда же, почти полностью прогорали дрова и в топке начинали весело перемигиваться раскаленные уголья, Маринка усаживалась на маленькую, специально для нее приобретённую скамеечку, подпирала голову ладошкой и предавалась размышлениям. Она прямо так и заявляла –
- Ты бабулька занимайся тут своей чистотой, а я немного за угольками понаблюдаю.
Наблюдение это затягивалось порою на целый час. Вплоть до того момента, когда уголья сгорали полностью и нужно было закрывать заслонку.
- А как было бы здорово, найти волшебную палочку! – думала Маринка. - можно и не находить, а в дар от какой-нибудь феи в день рождения принять. Все думают -волшебная палочка это, что-то такое, невозможно сложное и дорогое, высокотехнологичное, как говорят взрослые. Ничего подобного! Палочка и обыкновенным, на первый взгляд незаметным, загнутым сучочком, может быть. Главное волшебное слово нужно знать. Вот скажет ей фея, это слово, а уж Маринка в грязь лицеем не ударит. Первым делом похлопочет, что бы мир во всем мире был. Потом, что бы никто не болел, а самое главное, папа к ним вернулся живым и здоровым. Ну и себе что ни будь, чего у других мальчиков и девочек нет. Пусть немного позавидуют! Она с ними все равно по-братски поделится.
Пока Маринка находилась в сладостной полудреме, Бабаня быстренько вымывала пол, скамейки и полати. Потом, развешивала, дав понюхать и потрогать, пучки заранее заготовленных трав: зверобоя, мяты, душицы, чабреца и донника. Наступал самый ответственный момент, бабушка тщательно намыливала и обстоятельно терла Маринку мочалкой с вонючим дегтярным мылом. Девочка демонстративно морщила личико. Но, всяким новомодным шампуням и гелям, Бабаня не доверяла. Особенно не нравилось Маринке, когда мыльная пена попадала в глаза. Но протестовать и даже плакать было бесполезно. Бабушка была непреклонна-
- Красота требует жертв, терпи! - и Маринка терпела.
Что не говори, а какой же маленькой девочке, быть красивой не хочется! И наконец-то! Э та процедура нравилась Маринке больше всего. Бабаня ополаскивала ее отваром, полученным при запаривании берёзового веника. Долгое время она была уверена, что веники для того и служат, что бы из них отвар для ополаскивания делали. Её заворачивали в огромное полотенце и усаживали на старом, скрипучем кресле, стоящем в предбаннике лет с тысячу, если не больше. Тысяча лет, это по расчётам Маринки. Бабаня утверждала, что лет на сто меньше. Домывалась и допаривалась бабушка в гордом одиночестве. В это время, Маринка пила чай с медом и крендельками и совсем не боялась ужа, живущего под баней. Этого ужонка они с бабушкой впервые увидели два года назад. Маринка и не знала, что Бабаня такая трусиха. Наверное, уж просто замерз под баней и выполз погреться на солнышке. А бабушка, его еще издалека как увидит, да как завизжит! Что удивительно, Бабаня лучше видит, издалека, чем, когда вблизи. Маринка подумала, что уж испугается и уползёт. Ничего подобного, не уполз, даже после того, как Маринка долго повизгивала вместе с бабулькой.
Ужи, оказывается, ничегошеньки даже и не слышат, потому, что у них нет ушей. А вот когда очень сильно потопаешь ногами, они все услышат и уползут. Вот такое очевидное – невероятное.
В начале года уж был маленьким и совсем не страшным. Маринка даже подумывала иногда, не подкрасться ли к нему и не дернуть за хвост? В конце лета уж вырос, но страшным не стал. На следующий год уж опять был маленьким и Маринка подумала, что он стал расти назад. Но бабушка сказала, что это совсем другой уж. Сынок или дочка нашего. А наш, нашёл себе пару и уполз жить в другое место. Но, восторженные чувства Маринки по отношению к ужу, бабушка не разделяла. У них на улице перед самой войной ужи появились в большом количестве. И сами знаете, что потом произошло. А в соседней деревне вообще беременную женщину в у смерть загрызли. Натравил видно кто-то! Вполне серьезно утверждала бабушка. Ужей Маринка и после этого бояться не стала. Конечно же женщину, которую ужики, вместе с животом и сидящим там ребенком загрызли, было очень жалко. Это многие годы спустя Маринка поняла, что Бабаня таким образом, предостерегала ее от заигрываний с другими рептилиями. Ужа так легко перепутать с гадюкой, которую дергать за хвост себе дороже.
А однажды Маринка, вертелась – вертелась, вертелась – вертелась, ну и довертелась! Грохнула со стола целый тазик яиц. Бабушка страшно рассердилась и пообещала наподдать ей завтра жиденьким прутиком по мягкому месту. Она и сегодня бы наподдала, но нужно срочно полоть картошку. Да и подходящего прутика как назло, под рукой не оказалось. Быть выдранной прутиком так не хотелось и Маринка принялась подлизываться. До конца дня она не только ни разу не возразила Бабане, но еще и картошку полоть немного помогла. А проснувшись утром и посмотрев в ласковые бабушкины глаза, поняла одну простую истину – завтра не наступает никогда.
Слово перегной, согласитесь, и само по себе неприятное. Сразу же представляется, что-то такое, липкое и невозможно какое склизкое. Что-то сильно похожее на раздавленную улитку. Еще более неприятно, когда видишь собственными глазами как его кладут т в грядки с викторией, редисом и огурцами, с помидорами, которые так и хочется схрумкать, прямо не мытыми. Но когда узнаешь, что гадкий, даже согласно своего названия – перегной, приготавливается путём долгого лежания в огромных и вонючих, к тому же кишащих жирными, противными мухами, кучах, не поверите – из обыкновенных коровьих, лошадиных и овечьих, какашек, какие уж тут огурчики с редисочкой! Как жить-то после этого? Но у всякой, даже самой неприятной неприятности, имеются свои положительные стороны. Прямо совсем не верите? Ха! Ха! Ха!
Все началось утром. Утром какого дня, дело было, Маринка давно уже забыла. Но, что именно утром, хорошо помнит до сих пор. Бабаня куда-то сходила. С кем-то договорилась. И ей пообещали привести целый трактор перегноя. Вот тогда и узнала Маринка, это противное слово. Прямо говорить его совсем не хочется. Потому, что оно в ее зубах застревает. Особенно в переднем, левом. В том самом, что давно уже качается. Так и хочется это слово обратно выплюнуть! И только – только собрались пить чай, с купленным накануне, вафельным тортиком.
Только – только бабушка его порезала, а Маринка один разочек куснула и подтвердила правильность их затеи, с попить чайку тортиком. Только – только широко открыла рот, вознамерившись довершить начатое…. На, тебе! На противоположной стороне Бабаниного позьма, почти на соседской территории, затрещал своим двигателем трактор «Беларусь». А как он туда успел подъехать, Маринка и Бабаня, заболтавшись не заметили. Бежать размахивая руками, или кричать было бесполезно. А у Маринки еще и полу съеденный вафельный тортик во рту. Как тут, сильно –сильно, закричишь?
События развивались стремительно. Маринка почти не жуя дожевала свой тортик и, вслед за бабушкой, пулей выскочила за калитку. А там, как мы уже знаем, тракторист успел открыть задний борт своей, до верху, загруженной тележки. И громко газовал нещадно урчащим двигателем трактора. Тележка одним концом все поднималась и поднималась. Еще мгновение и все ее содержимое вывалится на землю…. И тут Бабаня как запихает четыре пальца в рот…. Два пальца от левой руки. И два от правой. Да как свиснет! Маринка немножечко от неожиданности, а немножечко от страха, аж в трусики написала. Вам смешно. А посмотреть бы на вас, когда у самих под ухом, так оглушительно свистанут. Даже тракторист все услышал и перестал разгружать свою тележку. Просто услышал, или испугался подобно Маринке, с компрометирующими подробностями, история умалчивает. Перегной подвезли к нужному месту. Разгрузили. Бабушка расплатилась, и тракторист уехал.
-Эх, дача – дача, дачечка! С навозом тачечка. Хандрос и геморой. Зато, огурчик свой! – спела Бабаня Маринке, проворно огораживая навозную кучу старыми досками, на тот случай если опять пойдет дождь. Маринка на этот раз свой носик не насупила и даже по сторонам подозрительно не посмотрела. Больно уж душевно спела бабушка! Но и это еще не все. Допили успевший уже изрядно остыть чаек. Доели тортик. Жалко, что в магазине немного пожадничали и не купили тортик побольше. А потом, по Маринкиной просьбе бабушка учила ее свистеть. И просто так х- фьють! Безо всяких пальцев. И в два пальца. И даже в четыре. А ближе к вечеру Маринка научилась свистеть «крендельком». Да, кстати, а вы умеете свистеть, крендельком? Эх, вы, неумехи! Это очень просто. Сгибаешь большой и указательный пальцы правой руки, крендельком. Потом, приподнимаешь как можно сильнее, кончик языка, согнутыми колесиком пальцами. Зажмуриваешь глаза и сильно –сильно дуешь. Видите, как все просто. В прочем, глаза можно и не зажмуривать.
Пока учились свистеть и без того еле держащийся в Маринкином рту зуб, расшатался окончательно. Не болел, но и житья от него никакого не было. Утром следующего дня провели у зубного врача. При малейшей попытке, не только осмотреть зуб, но и приблизиться ближе чем на метр, Маринка встречала врача сирена - подобным плачем. Измучились все. И врач, и Бабаня, и сама Маринка. Ее отправляли в коридор, пытались отвлечь всяческими уморительными историями. Маринка успокаивалась, но как только понимала, что ее снова усаживают в кресло, начинала вопить с удвоенной энергией. Полу вывалившийся из десны зуб она отстояла.
По пути домой им повстречался Бабанин сосед. Соседи в Лопуховке бывают разные. Одни через забор, другие через дорогу, или овраг. Этот сосед был не через забор, дорогу, или овраг, а через Бабанин огород и заросли крапивы. Тот самый, которому бабушкин навоз чуть по ошибке не свалили. Бабаня и сосед поздоровались и заговорчески переморгнулись. Маринка просто поздоровалась и перемаргиваться не стала. Все-таки она, в отличие от некоторых, совсем взрослая.
И как оказалось, сосед великолепно лечил детские зубы при помощи нитки. и даже не лечил, а заговаривал детские зубы, любой степени запущенности. И самое главное совсем не больно. Это уже по словам самого соседа.
- Да ваша врачиха сама ко мне свои зубы лечить ходит. Я же лучший в мире лекарь зубов! А как все просто. Берется обыкновенная нитка. Аккуратненько привязывается одним концом к больному зубу. Другим концом к дверной ручке. С улицы кто ни будь заходит и открывает дверь. Нитка дергается и больной зуб вылетает.
Все свои слова сосед подтверждал действиями. Но видя, что другой конец привязанной к ее зубу нитки, к дверной ручке не привязывается, Маринка не волновалась. Вот привяжет, тогда и поорать можно!
Но все произошло мгновенно. Сосед резко дернул за нитку. Зуб вылетел почти без боли. Чего уж тут орать, когда тебя так нагло облапошили!
- Я ему все равно отомщу - сообщила Маринка бабушке, когда они забрав зубик для мышки, подходили к своему дому.
- Правильно – поддержала девочку Бабаня – мы ему ночью стукалку сделаем. Вот тогда уж точно, наша месть будет ужасной!
Вы, наверное, думаете, что сделать стукалку соседям, невозможно как, просто. Бери нитку подлиннее и потолще. Выбирай самую большую и тяжелую гайку. Ну конечно же не самую огромную, которыми тракторные колеса крепятся. Такой штукенцией чего доброго и оконное стекло разнести запросто можно. Здесь вдумчивый подход нужен. Все нужно обстоятельно продумать и взвесить. А уж, когда все обстоятельно продумаешь и взвесишь, дело за малым.
Все запасные части стукалки правильно связываем между собой и навешиваем на заветное соседское окошко. На окошке обязательно должен торчать гвоздик. Маринке даже сначала показалось, что гвоздик специально для стукалки в каждое окошко забивается. Потом нитку растягиваем, попутно убегая как можно дальше (насколько позволяет припасенная нами нитка.) Сдерживаем, это самое трудное, бешенный стук собственного сердца и дергаем за нитку. Нитка в свою очередь оттягивает гайку от стеклянной гранки. Потом нитку резко отпускаем, и гайка стукает в окошко. Дергаем и отпускаем! Дергаем и отпускаем! Соседям стук скоро надоедает, и они начинают сердиться. Соседи сердятся. Выражают эмоции. Случается, что выражаются непечатно. Приготовьтесь к тому, что некоторые представители взрослого рода – племени, могут и милицию запросто вызвать. И из ружья, холостым патроном, в воздух для устрашения бабахнуть. Все зависит от темперамента и времени вашего махрового хулиганства. Ближе к утру соседи сердятся сильнее. Но могут и вообще не проснуться, стучи – не стучи. Кто знает, что у них на уме.
Ты думаешь, они ничего не слышат и собираешься уходить домой. А это у них такая хитрость, вроде военной. И в самый неподходящий момент, как выскочат, да как схватят! Поэтому бдительность терять нельзя в любом случае. Даже если спать очень сильно захочется.
Все это Маринка многократно проигрывала в своем мозгу. К проведению стукалочного мероприятия она готовилась никак не меньше трех лет. Сначала, ей тогда годика четыре было, на все лето зарядил дождь, и все пришлось отложить до следующего лета. За зиму потерялась не только гайка, но и нитки, называемые Бабаней суровыми, куда-то запропастились. Опять же, крапива, разросшаяся в месте предполагаемого проникновения на соседский участок, оптимизма не прибавляла. Совсем не к стати сломался будильник. А без будильника ночью, разве проснешься! Ни одно, так другое, как нарочно. Как пишут в умных, взрослых книгах – не судьба!
Хотя и давно уже Бабане была на пенсии, никакой пенсионности Маринка в ней не чувствовала. С ней можно было почти по серьезному поссориться и потом, совсем по-настоящему помериться. Подраться подушками, даже поплакать и даже немного порыдать, если взгрустнулось. По пути в детский садик, который она категорически отказывалась пропускать, Маринка успевала в волю вываляться в снегу зимой и перемерить все лужи в самые слякотные дни весны и осени. А в третьем, или все же втором классе, Маринка теперь уже и не помнит, она удрала из продленки, с несколькими особо озабоченными мальчишками из параллельного класса. К её экскурсии, в самую затаенную часть колхозного сада, видимо готовились заранее. Всего за несколько часов она попыталась пройти все взрослые университеты. Её угостили сигаретами, и какого-то мерзопакостного портвейна налили. А потом, всей честной компанией разъясняли, наиглавнейшее различие между мальчиками и девочками. Что там у кого есть и чего, простите, нет. Вот во время этих «откровений» и застала их Бабаня. Вскоре незадачливые дон- Хуаны отодранные, заматеревшей после первых заморозков крапивой, удирали от разъяренной бабушки, через заросли той же самой крапивы, сильно непонравившейся тощим детским задам.
На Маринку бабушка так зыркнула, что ей не по себе стало и пообещала больше не пускать ее в школу.
- Только не это, ты меня бабуленька лучше прямо здесь убей. Я больше так не будуууу! Я больше так не будууууу! - отчаянно вопила Маринка, обхватив руками бабушкины ноги и буквально волочась за ней следом.
И, что говорить, увещевания бабушки, пусть и не во всем, но подействовали. Маринка, в отличие от своих подруг, никогда больше не курила.
То, что Бабаня относилась к своей снохе, Маринкиной матери, с прохладцей, а ее вечно меняющихся сожителей просто не замечала, Бабаня и не скрывала. Да и чего собственно говоря скрывать, когда все и так на лице написано. Маринке это не нравилось. Она даже пыталась встать на защиту матери. Но, во всем уступавшая единственной внучке Бабаня, на этот раз была непреклонной.
- Жизнь говоришь у нее тяжелая? Да откуда ее жизни быть тяжелой, когда она за всю свою никчемную жизнь ничего тяжелей содержимого портков своего хахаля, не поднимала! И как Бабаня была права!
Безоблачная жизнь Маринки дала основательную трещин. Ее мать ударилась во все тяжкие. Такое случалось и раньше. Сказать точнее пьянки и кутежи в доме почти не прекращались с того времени, как внезапно умер Маринкин отец - Максим, сын Бабани. Не успели его схоронить, мать очередного хахаля в дом привела. Вместе пьют, а потом он её по всему селу гоняет. Поэтому и жила Маринка у Бабани постоянно. А окончив пять классов, на этот раз с похвальной грамотой, Маринка решила срочно порадовать мать и отчима. Матери дома не было. А отчим без лишних разговоров потащил ее в кровать. С нее уже сдирали остатки одежды…. Ей уже затыкали грязной ладонью рот…. Ей уже дышали смрадным перегаром в лицо… Ей уже было нестерпимо больно…. А она все еще на что-то надеялась. Все еще верила в светлые чувства, присущие всем людям на земле…. Причем всем, безо всякого исключения.

Глава 3.

СЕМЕН - ВНУК ЦЫГАНА?

Набравшись терпения и покопавшись в пыльных архивах, при этом, не забыв произвести простые арифметические действия, к несказанному своему удивлению обнаружим, что Семен Петунин, героически сгинувший в неразберихе первых дней гражданской междоусобицы, ну никак не может быть отцом, его официально числящемся сыном Семёном Семеновичем Петуниным. Одна тысяча девятьсот двадцатого года рождения, русского, православного вероисповедания, лесника в третьем поколении. Ничего этого, Семёну -- Семёнычу, вернее Семёну Семёновичу Петунину, знать совершенно не обязательно. И не потому, что боится он вытащить из нафталиненного шкафа, очередной скелет. Отнюдь! Ему совершенно безразлично, кто тогда поддержал бабушку в её безутешном горе. Не бросили на произвол судьбы с малыми детьми, растерявшуюся от вести о смерти мужа среди огромного леса - только за это большое спасибо. А по слухам, она, своего младшенького, появившегося на свет божий через полтора года после официальной гибели мужа, очень любила. Это только слонихи своих детёнышей два года в чреве носят. Люди быстрее рождаются. Тем более, что никакой тайны в этом, для Лопуховских жителей нет. Каждая бабушка знает, что жила она, на так называемой Петуниной караулке, по соседству с печально известным Лопуховским пчельником, в простонародье - Цыгановым. И на несколько вёрст вокруг, ни единого домика. Проживал на пчельнике в это время цыган - Георгий, полный жизненных сил, которые у него через край пёрли. Странной своей красотой наделённый и в ту пору ещё не женатый. Пользовались они одним родником, который как раз между пасекой и караулкой находился. Уж, не в тени ли столетних дубов, нашли они тогда общий язык? Но, рассказать об этом, теперь уже не может никто. Столько воды из того родника утекло! Столетние дубы смогли бы, наверное, многое прояснить. Но их, к большому сожалению, давно срубили. Натуральный, дубовый паркет вещь не заменимая. В том, что любовь эта была обоюдной, сомневаться не приходится. Обладала бабушка Семёна большой физической силой. При этом, отличалась крутым нравом. Нет, мужеподобной она не была, даже скорее наоборот. Грудь её, способная ввести любого мужика в восторженное состояние, вспоминаемая старожилами мужского пола не иначе, как с придыханием, могла дать фору силиконовым формам современных супермоделей. А что касается физической силы, так это, от постоянного физического труда. Безо всякого сомнения была она в молодые годы настоящей красавицей. Русоволосая, кареглазая, статная, толстенные косы ниже пояса. Семён весь в неё уродился. Может и еще в кого… Но позвольте! Должна же, быть хотя бы какая – то доля тайны! Даже характер у него бабушкин. А ещё, стреляла говорят, она, как заправский охотник. В подброшенную консервную банку из берданки попадала. Да и как же в лесу одной, с малолетними детьми, в те времена было выжить, если постоять за себя не сможешь. Единственный человек, который хорошо помнит эту женщину - Бабаня. Но, факт причастности цыгана к рождению отца Семена, она отрицает. Однако, являясь стороной заинтересованной, уж не лукавит ли Бабаня! Да и мало ли, что можно позабыть за столько лет. Многие жители Лопуховки склонны ей верить. Но по моим источникам, была и другая версия. Дед мой в это же время, только тридцатью верстами южнее, в обширных лесах Тамбовщины лесником работал. Не знаю, по общему ли ведомству служба их проходила, а может просто так знались. Только рассказывал он, что много в лесах тогда беглых дезертиров скрывалось. В армии в связи с неразберихой большое брожение было. И многие тогда по домам подались. Но от греха подальше в родных сёлах не появлялись, а не большими группами в не проходимых лесах лучших времён дожидались. Была такая община и неподалеку от Лопуховки, в лесу, где цыганов пчельник с караулкой Петуниной расположены. А продуктами они снабжались как раз через дом лесника. Женское сердце жалобливое. Разве могла Семёнова бабушка допустить, чтобы в лесу солдатики от голода умирали. Тем более сама солдатка. И натуральный обмен опять же. Подстрелят дизертиры парочку лосей, припрут в сторожку лесника, а им взамен она хлебушка из Лопуховки привезёт. И был в этой ватаге у Семёновой бабушки мил дружок. Дед мой во вранье не замечен. Расспроси я его пораньше про это, может и рассказал он ещё чего. А теперь поздно, давно уже глину на погосте караулит.
Память людская коротка. Лет этак через шестьдесят, после описанных событий, идут, бывало пацаны ночью с девчонками на пчельник, страшилки им про цыгана, живущего здесь, когда – то давно, рассказывают. И сами того не подозревают, что изрядная толика крови цыганской и в их жилах циркулирует. Не всё же, что про цыгана молва людская до наших дней донесла, выдумка человеческая.
Ходил светлыми лунными ночами на пчельник с местными, а иногда и с городскими девчонками, регулярно приезжающими в Лопуховку к родственникам и Семён. И рассказывал им про ужасы, творившиеся в кузнице цыгана, конечно же, здорово привирая. И с теми же, самыми девчонками, от страха после этого дрожащими, целовался, как же без этого.

Глава 4.

ЛЕТО В ДЕРЕВНЕ.

А было это в тот год, когда по телевизору, впервые показывали многосерийный художественный фильм «Собака Баскервилей». Телевидение не баловало тогда сельских жителей обилием программ и каналов. Смотреть приходилось всем одно и то же. Да если бы это было не так, всё равно многие из пацанов и девчонок смотрели бы этот фильм. Сюжет не обычный, место действия окутано туманом мало известной страны. Все разом: мистика, детектив, историческая драма. Каков подбор талантливых артистов! А главное, сколько таинственной неопределённости. Самое - то для пылких, молодых сердец.
Почти не дыша, смотрится очередная серия захватывающего фильма. Несколько минут на-то, чтобы отдышаться и всей гурьбой, одновременно на улицу. Кроме их улицы в Лопуховке была только другая улица, на противоположной стороне пруда. И еще две, поменьше, немного в стороне. И никаких развлечений! Пощекотать нервы совершенно нечем. Проделки со стукалками закончились несколько лет назад, когда, наконец – то поняли, что очень уж не серьёзно удирать по крапиве от мужичка, не достающего лбом до твоего подбородка, или от бабульки преклонного возраста. Не солидно как- то, удирать!
Можно было изготовить страшилище из полой тыквы и пугать ею прохожих. Но тыквы ещё не выросли. А шалости, с водружением ёлок в трубу «счастливых» односельчан, были отложены до новогодних праздников. Печи летом, как вы, наверное, помните, не топят. Лезешь- лезешь на крышу с ёлкой, вставляешь- вставляешь её в трубу, все брюки об гвозди изорвешь, а твоего «геройства» никто и не заметил! Нет уж, простите!
Обсуждение всех пикантных подробностей и страшностей просмотренного фильма откладывалось, как правило, на более позднее время. Наверное, чтобы было пострашнее. Вот уж простору- то для фонтазии.
С каждой новой серией, приезжие девчонки, по большей мере городские, садились к Семенычу всё ближе и ближе. Боялись, наверное. А может ещё, что. Кто ж их разберёт, этих городских девчонок!
Как раз кстати, пришёлся вышеупомянутый фильм, который смотрели не только его ровесники, но и более взрослые ребята.
Семенов брат, будучи старше его на два года и учась тремя классами ранее, пользовался куда большим успехом у представительниц девичьей породы. И чего уж скрывать, Семену было завидно! Но что поделаешь, приходилось терпеть, ведь брат и воспитательную работу мог при случае провести. Грустно, но такой уж удел младших братьев!
И вот, этот самый брат, с группой единомышленников и единомышленниц собирается одной из ночей посетить с экскурсией Лопуховское кладбище. Какое счастье! Сама судьба предоставляет Семену случай, жестоко отомстить за всё и разом. И месть должна была быть ужасной.
Дело за малым, остановка за пустяком!
Быстренько организуют группу поддержки, которая садится на велосипеды и окружными путями, первой добирается до кладбища.
Свист в четыре пальца буквально разрывает тишину летней ночи. Шум и гвалт грачей, мечащихся в кронах огромных кладбищенских тополей, пугает не только «экскурсантов», плотная группа которых, разворачивается и дружно пускается наутёк, но и их самих. Не то, чтобы так уж сильно испугались, но холодок по спинам у Семена и его друзей всё же пробежался. Хватают свои велосипеды и мчатся за удирающими «героями» следом.
И ни то так сильно испугало искателей и искательниц приключений, активно удирающих с территории кладбища в ту, тёплую августовскую Лопуховскую ночь, что таинственные силуэты появились внезапно, будто из разверзнувшихся могил выскочили. Ни то, что грачи орали как ума лишённые, а испугало их то, что бежали эти тёмные силуэты, катя рядом с собой, велосипеды. Да, именно, обыкновенные двух колесные велосипеды! Ни ехали на них, а почему- то катили рядом. Ну, совершенно не логично! Хотя, посмотрел бы Семен на человека, едущего на велосипеде, по вспаханному полю, перед дорогой!
Боясь получить по соплям от брата, пришлось Семену на некоторое время отложить раскрытие страшной тайны. Хотя так подмывало, так его подмывало! Кстати, его старший брат до сих пор утверждает, что был чуть ли не организатором всей этой котовасии. Ага, был! Удирал в первых рядах!
Следующей ночью только и было разговоров, что о происшествии, ужаснувшем многих накануне. Уж чего только, тогда оказывается, не было! Свиста Семена почему- то никто не запомнил, хотя свистел он тогда, ого – го - как! А вот огромную собаку, скачущую через могилы, многие оказывается, видели. На верное, так сильно хотелось им её увидеть. Семен же, в целях собственной безопасности, героически молчал, лишь изредка поддакивал.
Но постепенно, потеряв бдительность и расхрабрившись, заявил на полном серьёзе, что принести с кладбища крест, вообще плёвое дело. Прямо только, что и делает каждую ночь, как гуляет там и приносит каждый раз по кресту, в качестве сувенира. Хотя на самом деле, по этой части Семен ужасный трус. Но, что не сделаешь, когда нужно выпендриться. Слабонервным сразу же сообщаю, ни за какими крестами Семен идти не собирался. Однако же, всё по порядку.
Как только время перевалило за полночь, отправился он в сторону церкви, провожаемый восхищёнными взглядами девчонок и завистливыми взглядами друзей. Но, пройдя большую часть пути, огляделся и убедившись, что за ним никто не наблюдает, шмыгнул к своему дому. Накануне, чинили они с отцом забор. Поменяли столбы на новые, а подобрать в дровах, полусгнивший дубовый столб с запилами и огромными ржавыми гвоздями плёвое дело. Попробуй, отличи старый столб, от креста в темноте! Никакого кощунства, а как наглядно. Учитесь, современные Донжуаны! Основательно перекусив и мысленно поиздевавшись над друзьями, Семен вальяжной походкой вернулся, к ожидающим оппонентам. Конечно, звука фанфар он тогда не услышал, не было и аплодисментов, а вот рейтинг его, перевалил, наверное, за сто процентов. Жаль только, что не слышал никто из них тогда, ничего об этих самых рейтингах.
Когда же, за церковью снова закричал гаюн, так в Лопуховке называют обыкновенного сыча, а они у них кричат точно так же, как и в окрестностях Английского замка Баскервилей. Кстати, кричат без акцента. Все девчонки, разом запрыгнули на скамейку - подальше от Семеновой гнилушки. Половина пацанов последовала за ними….
А аукнулись ему, его же шуточки, совсем недавно. Правда, так же беззлобно, как и тогда. Но довольно-таки убедительно.
Приучил Семен свою кошку, персидской породы, запрыгивать ему на спину, прямо с пола. Когда она проделывала всё это будучи котёнком, было приятно. Но, когда это, проделывает десятикилограммовая зверина. …
Что-сделано- то сделано. Периучивать уже сложнее.
Смотрит он недавно, стоя на кухне перед телевизором, тот старый фильм. Жует, что- то. Время далеко за полночь. Мчится сэр, то ли Генри, то ли еще кто, он уже не помнит, но это не важно, по болоту,
сюжет наивный, детский фильм - в общем, смехота. И в тот самый момент, когда бросается на него, сэра этого, огромная собака, изрыгающая из пасти огонь, приземляется Семену на спину его кошка. …
Да, уж! Зря он, наверное, смеялся над наивными городскими девчонками.


Глава 5.

НЕЗНАКОМАЯ ДЕВУШКА

В начале весны, еще не успела хорошенько просохнуть привычная для всех пяти Лопуховских улиц, основательно настоявшаяся на обильных осенних и весенних ливнях непролазная грязь, Нахаловскую дорогу, улица такая в Лопуховке есть, та, которая еще Школьной в официальных бумагах именуется, решили заасфальтировать. С рвением, редко замеченным в последнее время на совхозных полях, перепахали и сдвинули почву в сторону. По быстро распространившимся среди жителей села слухам, хотели немного сэкономить и питательный слой земли не трогать. Насыпать по быстрому песку побольше. Щебенка там и всё прочее, согласно технологии. Не Париж же, в самом деле. Для Лопуховской улицы и так сойдет! Ага, сойдет! Не на тех нарвались! Выкрутасы строителей вовремя заметила Бабаня, и не постеснялась указать на тот факт, что такая дорога весь срок службы будет в состоянии вечного движения. Не в смысле движения по дороге, а в смысле движения самой дороги во всех плоскостях, кроме прописанных в нормативной документации. Нет, всякими там нормативными терминами, Бабаня не изъяснялась. В её лексиконе и без ненормативных, не менее понятных слов, предостаточно. Что в Лопуховке, может произойти без ее ведома? Пришлось строителям делать свое дело как положено. Еще и перед зловредной бестией, это по версии строителей, долго извиняться, пришлось. Извинились как миленькие. Распахали землю как положено и добросовестно сдвинули в сторону. Завезли песок и начали густо присыпать щебнем. Потом, то ли деньги закончились, то ли щебенка, то ли еще какие форс - мажорные обстоятельства повлияли. Только все лето, присутствие дорожных рабочих на дороге, не наблюдалось даже при самом внимательном рассмотрении. Правда, за несколько дней до описываемых событий, появился на дороге старенький нещадно тарахтящий и чадящий изношенным двигателем гусеничный тракторишко, который больше чинился, чем ровнял щебенку. Но это событие, конечно же, при соответствующем уровне фантазии мышления Лопуховских обывателей, уже вселяло в них некую толику уверенности в то, что дорогу уж точно в этом году построят. Любят у нас создавать себе и другим трудности, а потом героически их преодолевать. И как любят! Не строят, не строят. А потом как жахнут, всеми самосвалами, грейдерами и катками, разом! Заканчивают же строить дороги к первым снегопадам, а часто и во время этих самых снегопадов. Почему бы не достроить и в Лопуховке. Про то, что асфальт, добросовестно уложенный в грязь, переживет эту самую грязь ненадолго, думать почему-то не хотелось. Зато, как здорово гоняться по свежеуложенному асфальту на мопеде, распугивая кур, и при этом, ввергать в предынфарктное состояние случайных прохожих! В конце лета, а точнее, в самом конце августа, двадцатого числа, Дениска вместе с Витьком и Вованом занимались ремонтом мопеда Денискиного младшего брата Санька. Никакого ремонта не требовалось. Мопед работал исправно. Ревел правда, через чур уж громко даже для мопеда и дымил. Глушитель прогорел так, что его легче было выкинуть, чем чинить. Но так даже лучше. Круче и престижнее, что ли. Да и сам малОй про это им говорил. Кому же хочется в магазин за хлебом пЁхом переться! Даже намекал на то, что обязательно расскажет родителям про неоднократные Денискины посягательства на отцовский Урал. Но кого испугали Саньковы призрачные намеки. Не из тех Санек, что ябедничают. И дело собственно говоря, вот в чем. У кого-то из знакомых ребят, теперь уже и не вспомнишь, возникла идея поставить на поршне дополнительное компрессионное кольцо. Попробовали, получилось здорово. Правда, форсированный двигатель их мопеда, не проработал после модернизации и двух недель. Зато как тянул! Тянул, это по версии самих «Кулибиных». По более достоверным сведениям, не проработал и трех дней. Поршень перегрелся, не выдержал и развалился, нанеся не поправимый ущерб цилиндру, сделав его не ремонта - пригодным. Но в плохое как правило верить не хочется. Всегда думается, что у тебя-то, в отличие от других, все обязательно получится. Как раз к стати и Саньков мопед под руку подвернулся. Уже успели снять и располовинить двигатель, сгонять в мастерскую и уговорить токаря сделать за бутылку портвейна на их цилиндре, соответствующую замыслу, проточку. Похмельное состояние внутренних органов организма токаря, позволило свести переговоры к минимуму. Текущие дела были отложены в сторону, а неотложные произведены на должном уровне. Работы у ребят оставалось от силы на час – полтора. Но как правило, в самый ответственный момент вмешиваются не предвиденные обстоятельства. И они вмешались. На этот раз в виде не знакомой девушки. Девушка, Дениска это сразу подметил, симпатичная, и такая не доступная. Какая-то не земная, что ли! Тем более не деревенская. Она прошла по тропинке возле их забора. Дениске показалось, что и не идет она вовсе, а вопреки всем физическим законам, плывет себе по воздуху, едва касаясь подошвами босоножек земли. На перепачканную грязным моторным маслом компанию, она даже не взглянула. Да и когда это, скажите, неземные девушки смотрят на перепачканных моторным маслом, ровесников? Впрочем, и местные, Лопуховские девчонки, более приземленные, от них мало чем отличаются. Увидел её Дениска и сердце у него бешено заколотилось. Вытер перепачканные моторным маслом руки об Вовановы штаны. И не дожидаясь его соответствующей событию реакции, схватил полуразобранный мопед, хорошо еще колеса и цепь не сняли. и бросился вдогонку.
Девушке было просто до умопомрачения смешно. Но она сделала над собой титаническое усилие и даже не улыбнулась. Это уже спустя несколько лет Дениска все это узнал. А тогда. Девушка шла по тропинке и на него не смотрела. Дениска обливаясь потом яростно давил на педали. Для тех, кто не знает. Использовать мопед без двигателя и без того значительно труднее чем обыкновенный велосипед. А когда ехать приходится в гору, да и еще по кочкам, понимаешь, в какую авантюру вляпался. Но Дениска старался. Девушка дошла до Бабаниного дома и скрылась за забором. Самой Бабани в это время дома не было, она еще утром уехала со своей внучкой, Маринкой, в Тичелму. Дениска это знал, а сказать об этом девушке у него язык не повернулся. И это не было каким-то там хитроумным тактическим ходом. Не повернулся язык, как это часто бывает у свежи испеченных влюбленных и все тут! Девушки не было подозрительно долго. Не для того же, чтобы стырить что-нибудь она сюда пришла! Хотя такое и на ум не могло прийти. Такая девушка! Дениска ждал и прокручивал в голове, различные варианты вверения в ее хрупкие ладони, он это сразу подметил, своей твердой руки и пламенного сердца. Нет, сразу, рука и сердце — это уж слишком! Хотя бы в кино вместе сходить, или на дискотеку. Можно на станцию на отцовском мотоцикле сгонять. Да мало ли еще чего можно придумать. Было бы желание.
Через некоторое время, показавшееся вечностью, девушка появилась снова. Правда в другой одежде. Как ни вспоминал потом Дениска, что же в ее облике или одежде поменялось, вспомнить не мог. Да и при чем здесь какая-то там, одежда -тьфу на эту одежду! Предстань она перед его взором совершенно обнаженной, он бы и этого скорее всего даже не заметил. Главное - сама девушка, а все остальное такая мелочь! Что-то вроде обертки от шоколадной конфеты. Появилась девушка, и в том же гордом состоянии отрешённости от всех земных проблем, отправилась в обратном направлении. Дениска закрутил педали следом. Вован и Витек как разинули рты, так, наверное, и не вспомнили, как эти самые рты, закрываются.
Не перемолвившись не единым словом, добрались до конца улицы. Здесь каждую весну через ручей перекидывают шаткий мосток из досок. До следующей весны они основательно подгнивают. Поэтому, когда во время половодья их уносит в Песчанку, жалеть о них никому не приходит в голову.
Дениска раньше спокойно переезжал на противоположную сторону. Поддаст газу, да и еще педалями подкрутит. Один раз промазал, и со всей дури хлобыстнулся в грязь. Этого правда никто не видел, а отличиться подобным образом при девушке не хотелось. Так ехать или не ехать? Пока Дениска решал эту жизненно важную для себя проблему, девушка тормознула не кстати для Дениски подвернувшуюся попутку и уехала в направлении Тичелмы. Хотя бы рукой на прощание махнула, что ли! Он же так старался! Дениска резко повернулся. При этом он чуть было не загремел через свой то ли велосипед, то ли все-таки мопед. Да ну их, этих городских девчонок!
К его несказанному удивлению, Вован с Витьком девушку знали. Она довольно-таки часто приезжала летом к Бабане и являлась ей то ли внучатой племянницей, то ли двоюродной внучкой. В общем то, седьмая вода на киселе. Дениска смутно начал припоминать подозрительно чистенькую, худенькую, голенастую конопатенькую и к тому же, еще и очень вредную девчонку с брекетами на передних зубах. А как она его тогда «сделала»! Он же до сих пор сливочного масла не ест. Нет, в каше и картофельном пюре, ради бога. Как говорится кашу маслом…. А вот на бутербродах, - извините! В Лопуховке оно как заведено? Решил каким деликатесом похвастаться, готовься, что к тебе обязательно кто-то подойдет и скажет волшебные слова -
- Сорок восемь, половину просим.
Дениска на это и рассчитывал, увидев в руках у приезжей девчонки приличный кусок вафельного тортика. Его, если правильно поделить, вполне можно было бы почти всем по немного куснуть. Так ведь, - нет! Она оказывается знала, что самым правильным ответом является –
- Сорок один, ем один!
И слопала все сама. На следующий день Дениска разрезал нарезной батон, что в Лопуховском сельмаге по двадцать четыре копейки продавали, вдоль, и густо намазал сливочным маслом. Ушла целая пачка. Половина на одну сторону, и половина на другую. Но как Дениска не старался привлечь внимание к своему кулинарному изыску, никто из девчонок клянчить не собирался. Да и вечно голодные пацаны отнеслись к Денискиной мести слишком уж спокойно. Вполне возможно, что заранее договорились. Но эта мысль его голову почему-то не посетила. Пришлось демонстративно есть свой гигантский бутерброд.
А что потом было! Про-то, что было потом, вспоминать не хочется до сих пор. Однако в то, что это, та самая вредина, сейчас, почему-то верить не хотелось. Звали ее Сашей. Не могли назвать по-человечески! Наташкой или на худой конец, Людой. Приезжала она и прошлым летом. И в этом году была неоднократно замечена на пруду, вместе с Лопуховскими девчонками. И в кино. И на дискотеках. А он, как идиот, наработавшись с отцом штурвальным на комбайне, преспокойненько дрых себе по ночам и ни о каких неземных девчонках не подозревал. Ну и олух же!
Не плохо было бы красивые стихи для нее написать. Девчонки любят всевозможные любовные вирши друг у друга в дневниках подсматривать. Лишь бы слёз и соплей побольше было. Там обычно девушка плачет. То, на почте, когда письмо любимому отправляет. То, в телефонной будке. Например -плачет девушка в автомате. Но это не важно. В жизни все как раз наоборот происходит. В пору пацанам разреветься. Дениске такие стихи не нравились, категорически. А такие, в которых все правильно и красиво, почему-то не получались. В прочем, и со слезливыми, тоже дела обстояли не лучше.
В кино в этот вечер Дениска не пошел. Не до каких-то там, многократно виденных прошлогодних каскадёров, ему было. Нет, фильм конечно не плохой. Но там свои переживания, а у него свои. Сидел на крылечке дома. Игнорировал призывы матери идти ужинать. Тупо пялился, то на необычайно тучную и ехидную как всегда в это время года и поэтому противную, луну. То, в сторону станции, куда уехала девушка и в который уже раз прокручивал в мозгу, недавно просмотренный фильм Каскадеры. Как они там на мотоциклах-то гоняли. И ни какие козни злопыхателей, их не страшили. Круто! Вот бы ему с незнакомкой по ночной, в прошлом году построенной Лопуховской дороге, прокатиться! Конечно же, отцовский Урал не Харлей. Но доведись ему…. В грязь бы лицом не ударил. Это уж точно! А если перед этим еще и люльку у отцовского мотоцикла отцепить….
На следующий день снова ливанул дождь. В поле отец не выезжал. А потом и вовсе загнал комбайн в мастерскую. Это означало, что у отца опять разболелась спина. Хватит, наверное, на шестой десяток перевалило. Наработался! Пора искать работу полегче. Дениска тоже соответственно наработался! Да и не сильно хотелось. Самое бы время закадрить понравившуюся девчонку. Да только где она эта городская вредина? Время шло, а девушка в Лопуховке все не появлялась и не появлялась. Был вариант, поинтересоваться у Бабани. Коснись любого другого человека, он так бы и сделал. Но спрашивать про неё….
Двигатель Санькова мопеда, вопреки всем ожиданиям, затраченному труду и Денискиным амбициям, заводиться упорно отказывался. Санек, как-то совсем не естественно для себя, хлюпал носом и даже сдавать Дениску со всеми потрохами, матери не собирался. Матери, потому, что жаловаться отцу, все равно бесполезно. Рукоприкладством он отродясь не занимался, Мать дело другое. Может и крапивой выдрать. Дениска подумал, подумал. Взял, да и купил на все заработанные во время летних каникул деньги, в местном сельмаге новый двигатель. И прямо как назло, как тут про всемирный закон подлости не вспомнить, это про-то, что, если какая пакость возможна, она обязательно произойдет. Устанавливает значит Дениска новый двигатель на Саньков мопед. Выпачкался конечно же, до безобразия. Санек куда-то слинял, помощник! Даже тряпку, для того чтобы вытереться подать некому. Рукой и коленом придерживает Дениска двигатель, еще и подбородком его, туда, сюда двигает. Второй рукой гаечным ключом орудует. С пол часика, если не меньше, и все будет Тип-Топ! И как назло, словно его кто за язык дернул, подумал -
-А если девушка сейчас появится! Не бросить начатое дело, не отойти.
Ну Санек, держись! И конечно же, она появилась. Дениска приподнял глаза и чуть не подпрыгнул, натолкнувшись на внимательный и завораживающий взгляд девушки. Девушка резко повернулась и пошла дальше. Дениска лихорадочно наживил несколько оставшихся гаек. Поплескался в бочке с дождевой водой, еще больше перемазавшись, натянул футболку и бросился в погоню. Теперь-то он обязательно обо всем с ней договорится, сколько же можно!
Но время было безнадежно упущено. Хотя кому оно теперь нужно, это его время. Совсем рядом в тени огромного тополя, уютненько расположилась белая девятка с тонированными стеклами. У Дениски как-то не хорошо защемило в груди. И предчувствие его не обмануло. Из машины вальяжно вывалился, не знакомый Дениске, упакованный в джинсы и кожу хлыщ. Девушка с радостным, со щенячьим каким-то, повизгиванием бросилась ему на шею. И судя по тому, как прильнула она к нему всеми своими выпуклостями и впадинками, оплелась прямо вокруг него, словно вьюнок вокруг заборной штакетины, и поцеловала при посторонних, и хотя Дениска плохо знал, как это все происходит у других, но отлично понимал, что происходит это у них далеко не в первый раз. А красивая, голливудская улыбка парня, в тридцать два зуба, очень напомнила Дениске иезуитскую.
-Вот так всегда! Не успеешь влюбиться и тут же, понимаешь, что такие девушки не могут быть ничейными– грустно подумал Дениска, с трудом сдерживая неожиданно накатившие слезы.
Известно, что мысли, с просто неимоверной силой притягивают события. Это я про призрачные Денискины мечты, ну насчет там - как бы с девушкой на мотоцикле вечером покататься.
Первое сентября выпало на понедельник. Всю субботу и воскресенье предшествующие этому дню лил дождь, с постоянным громыханием грома, не слабым постукиванием града по крыше дома, и по не собранным, пока еще, яблокам в саду. Дорога перед Денискиным домом больше напоминала болото, чем проезжую часть улицы. Хотя какая там проезжая часть!
Нежась в сладостной полудреме, краем уха услышал, как в дверь дома тихо и не уверенно постучали. Мать включила свет и без лишних вопросов распахнула входную дверь. Раз в такую погоду стучат, значит очень нужно. В сенях о чем-то долго шептались. Кто пришел и что им собственно говоря было нужно, этот вопрос Дениску волновал меньше всего. Он периодически проваливался в сладостную полудрему, снова просыпался и снова проваливался.
Но когда Дениска увидел Бабаню, крепко держащую за руку, нет ему не привиделось, ту самую девушку, от его сна не осталось и следа. Начались переговоры Бабани с Денискиным отцом. Они говорили так тихо, что он и девушка ничего не услышали. Дениска скорее интуитивно, чем что-то разобрав, понял, что кого-то нужно довести до станции. И, что отец скорее всего, в очередной раз плюнет на свои болячки и согласится. Так оно и получилось. Отец покряхтел, явно не притворяясь, поморщился. Попытался натянуть дождевик и резиновые сапоги. И если дождевик он кое как натянул, с сапогами у него ничего не получилось. Дениска понял, что наконец-то пробил его час.
- Может мне сгонять? У меня получится. Сейчас с разгону на насыпь выскочу. А там, газку поддам и через луговину на трассу. Усядемся и ветер нам взад. Какие гаишники на Лопуховской дороге в такую непогодь!
Отцу только и осталось, что обреченно махнуть рукой. Все дальнейшее события происходили словно во сне. Дениска почти молниеносно превратил мотоцикл с коляской, в обычный мотоцикл. Потому, что только таким образом можно было добраться до трассы. Лихо выскочил на насыпь. А то, что парочку раз выезжая на луговину, юзанул так, что едва не вылетел из седла, никто не видел. Но все обошлось. Через несколько минут подошли облаченная в отцовский дождевик, зареванная девушка и чем-то сильно взволнованная простоволосая Бабаня. Дениска ее никогда такой не видел. Девушка покорно приняла из Денискиных рук, заранее приготовленный им мотоциклетный шлем и неумело взгромоздилась на заднее сидение. И, вот оно счастье, как долго Дениска этого ждал, обняла его за талию. Лил дождь ревел двигатель, мотоцикл уверенно пожирал километры безлюдной Лопуховской трассы. Дениска не стесняясь своей, как ему казалось бесхарактерности, плакал от счастья. Все равно этого никто, увидеть не мог.
К поезду, они, хотя и не перемолвились и единым словом, успели.
Девушка ушла, а Дениска долго еще стоял и на, что-то надеялся, хотя отлично понимал, что давно ушел не только и её поезд.
Из всего произошедшего в этот вечер Дениска так ничего и не понял. А от Бабани, которая многое чего могла прояснить, разве чего добьешься!
На этом и закончилось грустная история знакомства Дениски со своей будущей женой. На следующий год, хотя и этот еще не подошел к своему логическому и календарному завершению, девушка в Лопуховку не приезжала. А Дениску угораздило познакомиться с Любой. Хотя и про Любу тоже разговор особый.


Глава 6.

ТА САМАЯ АЛЕНА.

В девятый класс Семен пошел уже не в свою, Лопуховскую школу, а
в десятилетку, расположенную в Большой Тичелме. Хотел вместо средней школы в лесной техникум податься, но передумал в самый последний момент.
В начале первой четверти, во время совмещённого с девятым «В» урока литературы получила Лена учебником по затылку и тут же бросилась защищать поруганную таким идиотским образом честь. И плохо бы было обидчику, не обрати она попутно внимание, на высокого парня, любезничавшего с девчонками из её класса.
- А это кто такой - тут же задала вопрос подруге, более информированной в сердечных интригах школы. Вопрос о кровавой расправе над обидчиком отодвинулся на неопределённое время. Осада Семена, а это был он, началась по классическим законам стратегии и тактики. Хотя и возглавила Лена штаб всей операции, но занимать это почётное место не имела никакого права. Потому, что в вопросах любви, выражаясь языком сегодняшних подростков, была полнейшей лохушкой. Да и какой ещё может быть любовь, по её мнению, между девочкой и мальчиком, только, что закончивших восьмилетку. Сейчас, любой первоклассник даст фору своим родителям, в вопросах взаимоотношений между мужчиной и женщиной. В пору её детства всё было не так. Помнится, чуть ли не до пятого класса она была уверена, что забеременеть девочка может не осторожно поцеловавшись с мальчиком. Поэтому, когда в пионерском лагере один очень нахальный мальчик, она даже не помнит его имени, пригласив её для разглашения какой – то страшной тайны, за корпус столовой, попытался неумело чмокнуть её в губы, она оттолкнув его, быстро убежала. Смешно, но это действительно так. Генка, её первая и такая наивная любовь, приезжал на свидание в танковом шлеме, да и ещё на мопеде. Все девчонки завидовали! Вот это - да! Потом она окончательно и бесповоротно влюбилась на всю оставшуюся жизнь в брата Людки, но на следующий же день встретила в парке Валерку. Сердце у Лены учащённо забилось, и она решила, что будет любить его до конца своих дней. Ему она посвятила дюжину страниц своего дневника и даже простояла несколько вечеров у забора. Причём стояла она с одной стороны, «возлюбленный» томился с другой. Потом она прилежно писала письма в город, где он учился в школе для особо одарённых детей. Потом писать ей надоело. Да и не до писем ей стало, когда на горизонте замаячил высокий и ладный ученик параллельного класса.
Песня в то время была про Алёнку модной, вечером пацаны её на всех скамейках под гитару орали. И никто не удивился, когда однажды утром Лена проснулась Алёнкой. Зато удивились подруги, с которыми она прогуливаясь по коридору школы, неожиданно для всех, подошла к предмету своего пристального наблюдения и воздыхания.
- Здравствуй, а меня Алёной зовут. Да, да, та самая Алена! И не теряя инициативы спросила опешившего парня -
- А куда мы сегодня пойдём?
Опешить Семену было от чего. И Алёну он знал, как ту самую задаваку Лену. И фактор неожиданности сыграл свою роль. А самое главное - куда пойти просто так, на вскидку сразу и не сообразишь. Человек Семен в посёлке новый. В местах молодёжных тусовок своим ещё не ставший. Поэтому и осталось ему покраснеть и ответить -
- Не знаю.
И если принять за точку отсчёта миг их знакомства, то за последующие за этим годы, они почти не расставались. Если конечно же, не считать последствия его падения с мотоцикла. Сломанная нога быстро зажила и даже послужила поводом для их дальнейшего сближения. Но об этом после и несколько подробнее. А пока, их видят только вместе. Нет, на уроках они сидят в разных классах. Меньшую часть ночи тоже проводят в своих постелях. А уж всё остальное время… Нечего и говорить, что у Семёна сразу же снизилась успеваемость. Хотя Алёну, эта проблема почему – то не коснулась. Как была она одной из лучших учениц школы, так таковой и осталась.
Гуляние под луной, и без неё тоже, бесконечные разговоры о «высокой материи», да и разговоры практически не о чём, на неё не повлияли.
Но не всё и всегда было так уж безоблачно в их жизни. Иногда они ссорились и расставались навсегда. В представлении Алёны навсегда это две недели, уж никак не меньше. В представлении Семёна это максимум два дня, хотя и наследующий день одинокое времяпровождение превращалось в тягостное ожидание и кружение возле Алёниного дома. Первый раз они расстались навсегда, когда она, вопреки запретам матери остригла волосы, а он этого даже не заметил. Какая уж любовь на всю жизнь, после этого! Семён конечно же заметил, но не нашел как, поделикатнее сообщить ей о том, что с косичками и огромными бантами, она ему нравилась больше!
Чаще, для расставания «на всегда» находились и более банальные причины.
В канун полугодового юбилея их знакомства, привёз Семён огромный букет белой, махровой сирени. Такая сирень только у них, в Лопуховке, в бывшей барской усадьбе растёт. Сколько не пытались садоводы - любители развести её в другом месте, бесполезно. И не – то что бы не приживалась сирень на их приусадебных участках. Приживаться – то приживалась, но таких шикарных кистей уже не набивала. И самое главное, никогда не было тех, пятилепестковых цветков, на которых так любят гадать влюблённые. На Лопуховской сирени их произрастает великое множество. Обрадовалась Алёна букету. А еще больше она обрадовалась Семёну! Со вчерашнего вечера не виделись, соскучиться успела. Только немного удивилась. Вечер жаркий, сухой, а на Семёне рубашка мокрая, словно недавно постирана, да и букет с росой. Первое впечатление, что под дождь попал. Ну попал и попал! До этого ли сейчас Алёне. Совсем ей не до каких – то там размышлений по поводу дождя. Тем более, его на самом деле не было. Запрыгать от счастья захотелось в это мгновение. А ещё ей очень сильно захотелось целоваться. Так в чём же дело? Быстренько поставив букет в вазу, потащила Алёна Семёна в парк, где была у них, скрытая от любопытных глаз разлапистыми вековыми липами и могучими дубами, укромненькая беседка. Утром следующего дня Алёна крепко спала. Спала она и в обед. Поспала бы возможно и ещё, но разбудил настойчивый звонок в дверь. Звонил друг детства Вовик, живущий в соседнем доме.
- Радуешься на свой букет? - зловеще прошептал мальчишка. - а тебе известно… - и таинственно замолчал.
- Чего мне должно быть известно? - ещё не очнувшись от сна, пролепетала Алёна.
- Твой букет под колонкой вымытый!
Ну чем не мифический Яго! Оказывается, накануне, Семён мчась то ли на велосипеде, то ли на крыльях любви, столкнулся с другим велосипедистом, который тоже мчался на велосипеде. Правда не на крыльях любви и без букета, но что это в нашей ситуации меняет? Безнадёжно загубленный велосипед, в отличие от безнадёжно загубленного букета, можно до поры закинуть в кусты. С букетом сложнее. Не пойдёшь же, с грязным, на свидание? Нет, конечно же, если хотите, что бы свидание было последним – пожалуйста!
Водонапорная колонка рядом…. А почему бы и нет!
Подивилась Алёна находчивости Семёна –
- Каков гусь, однако!
Но в очередной распрощаться с Семёном «навсегда», желания у Алёны в этот раз не появилось.
Алёна коренная жительница Тичелмы. Среди мальчишек своей привлекательностью известная. А ещё более известная как воображала и задавака, быстро пресекающая происки совхозных и станционных пацанов. Железная дорога, проходящая по середине посёлка неофициально делит его пополам, на станцию и совхоз. А станционные с совхозными всегда дрались. Но, а если чужак какой объявлялся, то и от совхозных бывало перепадёт, и пацаны со станции добавят. Алёна станционных ребят хорошо знала, а совхозных и подавно – сама в совхозе живёт. На этот раз повстречались совершенно не знакомые ей ребята. Видела их однажды, да и-то мельком Семён в расчёт не берётся – два месяца как в посёлке появился. И, что от этих ребят ожидать можно, ни она, ни он, естественно знать не могли. А они крепкого телосложения и до ужаса наглые.
- Купи парень, вещь в хозяйстве нужная.
И кирпич, в газету завёрнутый в руки суют.
- Не сомневайся, товар качественный. Одному по башке дали – ни единой трещины.
А сами, знай себе угорают, перед Алёной вылупаются. Семён хоть и не робкого десятка, но драться с двумя не знакомыми ребятами не отважился.
- Ладно – говорит - куплю я у вас кирпич, а вдруг он бракованный?
Тем более, что продукция местного кирпичного заводика, построенного в конце прошлого века, особым качеством похвастаться не могла. Кому необходимо качество, когда балом правит, его величество - вал. Некоторые шутники утверждали, что даже в накладных, при отпуске продукции завода потребителям, пишется – бой, вместо слова - кирпич отделочный. Берет Семен сверток, газету разворачивает. Так и есть! Две, расходящиеся под острым углом, поперечные трещины. Слегка надавливает и кирпич на две части у него почти без усилий разваливается. Таким образом, парни, сами того не подозревая его вооружили. А получать между глаз увесистым куском кирпича кому же хочется. Так и расстались со словами -
-Иди, иди, парень ещё встретимся!
- И вам не хворать - последовало ехидное пожелание Алёны.
Через некоторое время слушок пошёл, что Семён Петунин кирпичи голыми руками ломает. Он конечно же, парень крепкий, но не настолько. Однако, убеждать в обратном не стал, мало ли, что. Буквально через неделю натолкнулся он на тех же парней в парке. Кирпич ему на этот раз не предлагали, но «каратистом хреновым» обозвали и накостыляли прилично. Хорошее ещё, Алёны с ним не было. Не приятно при девчонке по ушам получать. Потом ещё встречались, но тут уже, Семен свёл счёт поединков к ничейному.
Поздний звонок Семена Алену насторожил –
- Ты, это, того, завтра не жди, я тут ногу немного повредил.
И не сам факт повреждения ноги ее больше озадачил - дело молодое, как на собаке заживает. Насторожил тон. Уж больно вкрадчиво Семен это ей сказал. И не ошиблась. Буквально на следующий день подруга сообщила, что Семён, вместе с другими пацанами, отвозил на мотоцикле девчонок в соседнее село. Друзья попросили. Возвращаясь домой, устроили гонку. И как в том фильме - очнулся гипс! Но сам факт! Как с девчонками на мотоцикле гоняться он может, а к ней прийти видите ли, не может! Поэтому, шла на свидание, со стойким желанием, порвать его на части. В том, что расстанется с ним навсегда, она не сомневалась, только выскажет ему всё, что о нем думает, прямо в его наглую морду. Но, как только увидела его жалкую физиономию, покрытую ссадинами и синяками, ничего другого, как целовать этого «фашиста» и обормота ей больше не захотелось.
Под опекой Алены, Семен быстро пошёл на поправку. По прихрамывал пару недель, а потом хромать ему надоело. Наплевав на запреты врачей, гонялся на физкультуре за мечом, не обращая внимания на недавно зажившую ногу. Алена, как человек ответственный, навещать его не прекращала, и тщательно пыталась вбить в его голову хотя бы толику знаний. Но, благие пожелания они и есть, благие пожелания. Если бы к ним ещё и прислушивались. Какая учёба, когда тебе шестнадцать лет, когда рядом любимый человек, а за окнами так нагло бушует своим бурным цветением, весна. И всего – то, что бросить под ноги любимой девушке весь мир. В этом возрасте всё по силам. Знаете, как приятно получать в подарок - весь мир! А сколько удовольствия доставляло Алене обучение езде на мотоцикле, даже передать не возможно.
Ещё большее удовольствие испытывал при этом Семен. И руль, когда нужно, поправит. И скорость, когда Алена зазевается, переключит. И тех мест, которых ему так хочется в это время коснуться, коснется. А как Алене было приятно ощущать эти прикосновения! Но марку–то держать нужно! Для этого есть ночь. По мало понятной мужчинам - женской логике - учёба и поцелуи не совместимы. Но почему бы и нет. Свернули в ближайший лесочек и целуйся сколько угодно. Но, это уже из разряда мужской логики.
Женская логика, мужская логика…. Да не было тогда никой логики в их отношениях. Было одно только всепоглощающее безрассудство любви!
Семен оказывается уже всё за них обоих решил
- Ни в какой институт он поступать не будет. После школы - учиться на шофёра. Алена выходит за него замуж. И тут же рожает ребёнка, следом, второго. В таком случае в армию его не заберут. Родственников у него там нет. А если война какая, или другая международная заваруха, начнётся – его и так обязательно заберут.
И как не странно, поначалу всё шло по его сценарию. Через год у них была свадьба. Правда ребёнок у них почему – то не получался. Сослались тогда, на неопытность в этом таинственном деле, да и внимания особого на это не обратили -
- Не получилось сейчас – получится в следующий раз. А в армию Семен, не смотря на не слишком большое желание, окончив шоферские курсы при ДОСААФ, всё-таки загремел.
Алена с первой попытки поступила на дневное отделение педагогического института. Настояли родители. И так судьба распорядилась, что был у неё Семен первым мужчиной, но не единственным. Учился на их курсе большой любитель погреться в постелях истосковавшихся по любви перезрелых студенток, красавец мужчина. Красавец, не потому, что так уж красив. Ничего особенного, кроме наглости и спортивного разряда по самбо. Просто в педагогическом институте, за исключением физвоза, мало ребят. Алена училась на ин.язе, где ребят вообще единицы. Вот этой единицей и был Валера – тёска её такой давней и такой наивной детской любви. К третьему курсу побывал Валера в постелях почти всех ее однокурсниц. Явного предпочтения, однако не наблюдалось. Замечен он был и в других вузах. Но крепких ребят там побольше. Поэтому и наблюдался он там пореже. Первое время, мимолётные интрижки однокурсниц с Валерой, Алену не интересовали. Других забот выше крыши!
Семеныч, так Семена Петунина стали уважительно называть сослуживцы с первых же дней службы, регулярно писал письма. Даже в отпуск один раз приезжал. И уж лучше бы не приезжал. Затосковала Алена после этого. Лишь теперь поняла, как Семен ей нужен. И не только как защита и опора. Чего уж тут скрывать, нужен он ей прежде всего, как мужчина. Злиться стала на мужа. За каким, простите, попёрся он в армию, не училось в институте? Там военная кафедра. Какая разница, каким образом долг родине отдавать. Да и не рвётся никто отдавать эти самые долги. Такое впечатление, что никто кроме него и не служит. Учёбу забросила, хвостов нахватала. В новогодние каникулы экзамен по ин.язу пришлось пересдавать. Сдала на удивление легко. И перед тем, как уехать домой к родителям, пошла с подругой в бар. Выпили, потанцевали, особо нахальных парней отшили. И совсем уж собрались уходить, встретили Валеру. Был у него некоторое время назад мимолётный роман и с этой подругой. Даже, свидетелем постельной сцены случайно тогда, оказалась. Жили они с ней в одной комнате. И никаких секретов между ними не было. Когда Алена при виде его насупила брови, Наташка, так звали подругу, расцвела, словно маков цвет. Заулыбалась, начала лихорадочно поправлять и без того идеально уложенные волосы.
- Вот сейчас вскочит на ноги и побежит в его объятия через весь зал. Нет, почему это побежит? Полетит! Непременно полетит, похотливо виляя затянутым в узкие джинсы задом - мысленно прокомментировала Алена действия подруги, уныло ковыряясь вилкой в салате из свежих огурцов.
Но, вопреки ее ожиданиям, подруга не полетела и даже не побежала. Хотя ерзать на стуле продолжала по-прежнему. Училась Наташка на факультете биологии. И чокнутая была, по мнению Алены, все больше на биологические темы.
- Муха видит помойку, а пчела цветы – одновременно прокомментировала Наташка реакцию Алены на Валерино появление, в столь поздний час. Хотя и не был Валерка мухой и к помойке его совсем не тянуло, но и к разряду трудяг пчел, его можно было отнести с большой натяжкой. Что-то вроде трутня. Только без кавычек.
- Самец, жеребец. Или, что там еще из этого списка бывает! – мысленно перечислила Алена. Ах вот еще, совсем забыла! Баран!
- Здравствуйте, здравствуйте! Лодыри, разгильдяи, прогульщики, двоечники! – словно только, что их увидел, радостно заулыбался Валера.
- Двоечницы! Поправила подруга.
- Как пересдача прошла? – обратился Валера к Алене.
- Да как сказать. Примерно так, как на исповеди у священника.
- Как это? Как это? Как это? – зачастил Валера - с этого места поподробнее, пожалуйста!
- Преподаватель спрашивает, я крещусь – расправила насупленные брови Алена и не широко улыбнулась - я отвечаю, преподаватель крестится.
- Ну и чудненько! В любом деле главнее всего результат – примирительно порадовался за Алену Валера - вы тут, я смотрю, водку пьёте! А я между прочим, в планетарии на творческом вечере Андрея Головина был!
- В планетарий, это чтобы поближе к звездам, или до такой степени за звездились? -съехидничала Алена.
Хотя, на одном творческом вечере новомодного поэта, побывала и сама. Но ничего в его выступлении не нашла. Еле досидела до конца. Если уж совсем честно, было противно. Но Валере ничего говорить об этом не стала. Даже свое присутствие на выступлении поэта не обозначила.
- Классный поэт. Не чета вашим Есениным и Маяковским! - проигнорировал её кислую мину Валера.
-Неа! Я Омара Хайяма – люблю - лениво протянула подруга, продолжая бросать на Валеру томные взгляды.
Однако он, возможно почувствовав негативную реакцию Алены, продолжать разговор на около поэтические темы не стал. Напротив, поспешил спуститься с небес на землю. Резко поднялся и направился к барной стойке. Пошептался с барменом и вернулся с бутылкой не плохого, марочного вина. Следом официантка принесла вазочку с виноградом. Гулять, так гулять! Чего добру пропадать! Попробовали, оценили. Алена пристально посмотрела на Валеру. К чему бы это ему так шиковать? Ведь всем же известно, что живет на стипендию. Даже, от спонсорской помощи ублажаемых им девиц, по слухам, не отказывается. Чувствуя кожей Аленин взгляд, Валера заметно волновался. Наташка отнесла его волнение на свой счет. Подругу она, в этот момент, в качестве соперницы не рассматривала, наивно считая себя самой очаровательной и привлекательной, если не на всём пост советском пространстве, то в их институте уж, точно. Спорить с ней никто не собирался. Даже, несколько комплиментов по поводу её потрясающей внешности, произнесли. Причем, от Алены не отставал и справившийся с волнением, Валера. Но не всегда же привлекательность женщины заключается в пресловутых: девяносто- шестьдесят - девяносто и количестве слоев нанесенной на лицо косметики. А Лене вспомнился занимательный случай, произошедший все с тем же Валерой, на одной из лекций. И углубившись в свои мысли, она загадочно заулыбалась. Чем ввергла Валеру и Наташку в новое замешательство. Каждый из них отнес улыбку на свой счет. Хотя счет, выражаясь языком спортивных комментаторов, оставался ничейным. В самом начале первого семестра, они еще тогда только-только с уборки сахарной свеклы, из подшефного колхоза, приехали, и к напряженному учебному процессу адаптироваться не успели. Сидят они всем потоком в аудитории, преподавателя по высшей математике, кто внимательно, а кто не очень, слушают. Волосы на голове преподавателя, последний десяток лет, расти упорно отказывались. Заполняли клочками, всю периферию его необъятной, опять же по причине большого количества мозгов, головы. А на всей её центральной части, то ли красуется, то ли зияет, огромная лысина. А сторона – то, где расположена учебная аудитория, солнечная. Лысина на солнышке блестит. Преподаватель энергично жестикулируя и периодически вытирая пот носовым платком, перемещается по аудитории. Следом за ним, по стене, перемещается солнечный зайчик, запущенный Валерой, при помощи маленького зеркальца. Полнейшая иллюзия того, что зайчик отсвечивается от головы преподавателя. К перерыву вся аудитория умирала от смеха. Об инциденте тут же доложили в деканат и приняли должные меры.
- Чего ты там улыбаешься? – одновременно задали один и тот же, вопрос Валерка и Наташка -что-то такое, вроде - мой интерес через твой перелез? - колись!
Пришлось колоться и выслушивать уже, Валеркину версию этой истории. Вернее, ее продолжение.
- А рассказчик Валерка, оказывается, еще тот! И не такой уж он плохой! Да и чего плохого, если мужик, бабам нравится! - подумала Алена, внимательно рассматривая забавно жестикулирующего Валерку, понимая, что ее мнение о нем, постепенно меняется на диаметрально противоположное -ему бы в театральный!
И словно чувствуя ее реакцию, Валерка активно вживаясь сразу в две роли, продолжал -
- Перерыв! Санитарный час! Пересменка! – неожиданно высоким, чуть ли не бабьим голосом вопил толстопузый жлобина уголовного вида, захлопывая перед моим носом сдвижную дверцу. Чего это он так испугался, не убивать же я его на самом деле вознамерился! - комментировал Валерка действия, им же созданного образа работника камеры хранения - промелькнула шальная мыслишка и тут же, как и возникла, куда – то неожиданно запропастилась. Ну и, что здесь такого? Забыл человек своё имя и фамилию. А потом стал тыкать ему в нос студенческий билет, перепрыгнув через ограждение. На, мол, смотри! Здесь все подробно написано! И фамилия! И имя! И даже отчество! Чего еще нужно! Да действительно, и всего – то.
- Нет, на тот момент я не обкурился, да и с горячительным отношения у меня были далеко не дружественные. Просто я - внушительного роста детина, с развитой мускулатурой тела, не бритой физиономией и лихорадочно блестящими глазами, соизволил напрочь позабыть свои имя и фамилию, когда хотел взять свой багаж из камеры хранения - продолжал лицедействовать Валерка. Пришлось взваливать на спину свой безразмерный баул и мелкой рысью перемещаться к ставшей за последние годы родной электричке. Предшествовало этому событию «героическая», продолжавшаяся почти трое суток эпопея со сдачей, вспоминаемого многими студентами вузов предмета, с гордым названием «высшая математика», не иначе чем с содроганием. Сдал только с третьей попытки. Не дано, выходит. Хотя сам предмет пришлось выучить наизусть. Проснусь среди ночи по причине бессонницы и уснуть, не смотря на все ухищрения не могу никак. Даже овец одно время считать пытался. Бесполезно. Так я теперь по памяти целые главы из учебника цитирую и не тем язычком помянутые, математические задачи, решаю. И не поверите, засыпаю сном праведника. Не зря же, всё-таки, учил! Алена поверила и почувствовала, что засыпает. А как бы было здорово, облачиться в валенки и дедушкину баранью шубу. Закутаться в пуховый платок и заснуть под первой попавшейся елью, прямо в сугробе. Ее потом разбудил бы, наверное, неизвестно откуда появившийся Семен. Он всегда появляется неизвестно откуда, словно леший. Но, она отлично знала, что Семеныч не появится и ее не разбудит.
Когда настало время собираться домой, Валерка вопреки ожиданиям обеих женщин почему-то отдал предпочтение Алене, торопящейся на железнодорожный вокзал, а не ее смазливой подруге. У него, как раз кстати, в районе вокзала или в непосредственной близости от него, наметились какие-то срочные дела. Алена из его невнятного рассказа так ничего и не поняла. Что это за дела такие, срочные? Ни сразу, ни потом, когда собственно говоря, ни до срочных дел им обоим стало, о них и не вспомнили. В их судьбу, как всегда бывает в таких случаях, нагло вмешался его величество - случай. Времени, до отправления поезда, оставалось совсем мало, но они не торопились. Не торопились и автобусы с троллейбусами. И даже редкие такси проносились мимо не притормаживая. Если бы предвидя заранее, что с транспортом будут такие проблемы, они догадались идти пешком, скорее всего успели бы. Тем более, что билет Алена купила заранее. Но где уж там догадаться! Ведь существовал запасной вариант. Через час после поезда отправлялся автобус. В лучах редких фонарей мельтешились огромные снежинки. Хотя ветра и не было, морозец откровенно напоминал о себе. Алена зябко поеживалась и все яснее понимала, что ей, через некоторое время, суждено превратиться в сосульку. Грустную такую, синенькую сосульку, с мокрым носом. Элегантные сапожки с минимумом меха внутри и капроновые чулочки, являлись весьма условными хранителями тепла. Тоже самое, можно сказать и про куртку. И про мохеровый шарфик, с шапочкой. Кофточку она не носила даже в самые лютые морозы. А перчатки, вообще забыла в общежитии. Хорошо еще, сумку у нее Валерка забрал, как только они оказались на улице. Ему–то, что? Теплые ботинки и куртка с цигейковой подстежкой. Меховая шапка, уши которой, можно в случае крайней необходимости, опустить. И никто тебя не осудит. Собственно говоря, и осуждать некому. На улицах не души. Народ, видимо уже на праздновался, в многочисленных застольях по случаю встречи Нового года и с содроганием дожидался Рождества. Разве какому другому народу по силам такие подвиги? Разве может какой другой народ, столько выпить и съесть? Наручных часов нет, ни у одного из них. Но это не важно. На световой опоре, расположенной рядом с остановкой, висят огромные электронные часы. И времени, если им верить, у них с Валеркой, предостаточно. А автобусов все нет и нет. Ветер, видимо почувствовав безнаказанность, разошелся, словно пьяный мужик, во время шумного деревенского застолья и забирался туда, куда даже пьяный мужик не всегда отважится забраться. Снег, из легкого, приятного и пушистого, превратился в противный и колючий. Валерка, как-то совсем не нагло и совсем не обидно, обнял ее сзади. И сняв перчатки, накрыл ее совсем заледеневшие руки, своими горячими ладонями. А Алена не отстранилась и не обиделась. Не отстранилась она, даже когда Валерка, поцеловал ее в шею. Как же давно ее не целовали. Вот так, в шею.
А потом, кто-то из них бросил беглый взгляд на, к тому времени, уже почти полностью занесенные снегом часы и понял смысл вопроса: Какие часы показывают более точное время, идущие или стоящие? Конечно же стоящие. Хотя и только два раза за сутки.
Однако это открытие их не обеспокоило. Напротив, они принялись дурачиться, как малые дети. Даже, про козу, которая по лесу шла, да еще принцессу в добавок к этому, искала, спели на два голоса. А еще Валерка снова ее поцеловал. А Алена снова не отстранилась. И ей было совсем не стыдно. Чего стыдиться –то, когда на улице ни единой души!
И не известно по каким причинам – может, алкоголь так подействовал. Может, от элементарного женского соперничества. Может, ласки Семенычевы, не кстати вспомнились. А может и всё сразу. Но только провела она эту ночь в Валериной постели. И следующие ночи тоже. Никуда она не поехала. По общежитию поползли слухи, что Алена, недотрогу из себя, только для видимости строит. А сама вон, что вытворяет. И не только разобиженная подруга была тому виной. Сама она этого совсем не скрывала. Засветилась Алена! Каким – то особенным огнём засветилась. Любовь зла, а «козлы» этим пользуются. Валера репьём к ней прилепился. Будто присушила она его. Собачонкой за ней бегать начал. Только не долго всё это продолжалось. Хоть и не ушла она от Валеры, но всю безысходность своего положения, ощутила. Не любит она его, да, впрочем, никогда не любила. Лежит она с ним в постели, а сама представляет, что с Семеном это всё у неё происходит.
А Семеныч служит, границы необъятной родины охраняет. Сладкий сон любимой женщины оберегает. Пришло время, одел Семеныч свою дембельскую форму. И помчался чуть ли не через всю страну к любимой женщине. На одном дыхании взбежал на девятый этаж общежития. Какой лифт – так быстрее. И замер на пороге комнаты, словно в стену со всего размаха врезался. После невнятного объяснения подруги узнал, что полгода уже живёт Алена в другом месте. А где и сама она не знает. Знала конечно же. Двумя этажами ниже жила Алена. Ничего странного не заметил Семеныч в поведении подруги. Да и какие проблемы. Не в джунглях же живём. Есть деканат уж там – то точно разрулят ситуацию! Прямо на лекцию можно явиться. С его набором значков и медалей! Сверкает как новогодняя ёлка. Но никуда ходить не пришлось. Столкнулся он с Аленой в дверях общежития. И хорошо бы с ней одной столкнулся. Угораздило же её, в обнимку с Валерой идти. Никогда так по улице не ходили, а тут словно чёрт разодрал. Но и без этого понял бы Семеныч, что не просто так, идут эти двое. Потому, что защемило у него в груди раньше, чем успел он, о чем–то подумать. Да и Алена побелела так, что краше в гроб кладут.
- Извините - говорит Семеныч -я сюда случайно заходил, а тут такая встреча!
И сделал попытку пройти мимо. Но, не обходить же, отличнику боевой и политической подготовки, старшему сержанту Семену Семенычу Петунину, какого – то там, студентика. Вот и притер он его, легонечко к стеклянной двери. Промашка только вышла. Оказался студентик кандидатом в мастера спорта по самбо. Стеклянная дверь в дребезги. Грохот, звон разбитого стекла. Визг случайных свидетелей. Но есть существенное отличие, между классическим самбо и боевым. Семеныч хоть и не имел спортивных регалий и разрядов, но, чётко освоил установку инструктора по рукопашному бою - бей по самому ненавистному месту. А самым ненавистным местом в этом случае, было меж Валериных ног. А насколько оно было ненавистно, стало понятно, когда согнулся Валера пополам. Он и сильнее бы согнулся. Но сами понимаете, что сильнее нельзя. Получится, что сидит он верхом на собственной шее. А сидеть на собственной шее, кандидату в мастера спорта по самбо, сами понимаете. Семенычева злость на этом закончилась. Плакать захотелось Семенычу. Как первокласснику какому, захотелось. Прямо здесь, посреди разгромленного холла общежития. Стоять и реветь, размазывая слёзы и сопли. И так тошно ему при этом было, что и на удар в челюсть особого внимания не обратил. Так отшатнулся в сторону, словно от пощёчины. Валера тоже хорош. Напрочь забыл свои спортивные наработки - кулаками размахивать начал. Но как – то не уверено начал он размахивать кулаками. Может драться редко приходилось. Может вину за собой чувствовал. Может и не вступило их противодействие в решающую стадию. И пока эта решающая стадия не наступила, встала Алена перед соперниками, словно гордая горянка перед враждующими кланами. На этом всё и закончилось. Семеныч расплатился за разбитое стекло и ремонт двери. Благо дело - билет уже куплен. Иначе, пришлось бы ему, чего доброго, денег у жены занимать и уехал домой. А Алена осталась. Она бы всё, за то отдала, что бы с мужем поехать, но он так на неё на прощание зыркнул! И слишком уж это громко сказано – осталась. На следующий же день она написала заявление о переводе на заочное отделение. А вечером того же дня, уже сходила со ступенек пригородного поезда. Первый человек, которого Алена увидела, на таком знакомом и родном, густо запорошенным выпавшим снегом Тичелмском перроне, была неизвестно какими судьбами здесь оказавшаяся, Бабаня. Бабаня, со своей неповторимой и загадочной улыбкой. Но не лживой, голливудской, чтобы в тридцать два и обязательно от уха и до уха. Улыбка у Бабани особенная, словно у Монны Лизы великого Леонардо. Та самая Бабаня, каждую, даже самую маленькую косточку которой, в Лопуховке уже столько раз промывали, что ее скелет должен был давно уже от всеобщего внимания к себе, истончиться до полной неспособности, носить слегка раздобревшее за последнее время тело, и с ужасающим грохотом осыпаться, у одетых в элегантные кожаные полусапожки, ног. Алена глазам своим не поверила. Старая, старая, а обувка на ней молодухе носить впору. Поди и ноги совсем не отекают? И куртка, под стать возрасту. Легкая и теплая. Ни, как и у всех других великовозрастных старух, ее ровесниц, в поеденных молью драповых пальто, с огромными длинно ворсяными воротниками. Импортная куртка на синтепоне с двойным замком, вместо пуговиц и отороченным мехом капюшоне, Бабане очень шла. Но здесь явно прослеживалось влияние ее внучки Маринки. Которая…. Алене стало стыдно за свои ехидные мысли. Разве Маринка виновата, что у нее в жизни все так мерзко получилось. Вот у нее - есть, что вспомнить. Какое счастливое и беззаботное у нее было детство. А что, вспомнить Маринке? Отца, который умер, когда она была совсем маленькой? Мать алкоголичку? Надругавшегося над ней отчима? Настороженное отношение односельчан?
Раньше Бабаня могла сюда пешком запросто добраться. Теперь годы не те. Тяжеловато, для нее, почти девяностолетней, даже на рейсовом ПАЗике. Однако пришла! И не пешком же! Или все-таки пешком? Зимой из Лопуховки автобус редко ходит. Почему именно Бабаня? Не родители и даже не Семен. Хотя увидеть его она хотела сейчас больше всего на свете. И как она узнала?
- Поди Семен нажаловался – подумала Алена и тут же сама себя поправила. Что бы Семен слезы лить и сморкаться в чужую жилетку стал!
Раскрасневшаяся и широко улыбающаяся, не переставая кланяться со столпившимися на вокзале, по случаю прихода поезда из Пензы, жителями Тичелмы и окрестных сел, Бабаня, давно уже захватила ее своими рысьими глазами. И не смотря на всеобщую толчею, выпускать не собиралась. Всегда ли были у нее такие глаза, или зарысились с возрастом, Алена не знала. Но, скорее всего, всегда. Иначе почему же Бабаню за глаза колдуньей называют? А Бабаня все кланялась и кланялась. Кланялась и кланялась…. Казалось, что она знакома со всеми жителями района. Алена хотела бочком протиснуться мимо. Но, ноги вопреки желанию, сами понесли ее к Бабане.
- Здрасть, Бабань! А я приехала - сказала Алена.
Словно перед не прилежном фактом поставила.
- Ой, Аленка! Ты откуда здесь взялась! Совершенно искренно удивилась Бабаня.
И Аленка почувствовала, что верит тому, что Бабаня ее увидела случайно. Как же не поверить таким искренним и добрым глазам бабушки. Но кому, кому, но ей-то хорошо известно, какими прожигающими до самых печенок, могут мгновенно стать эти мудрые, рысьи глаза.
Бабаня, словно клещами подхватила Алену под локоток и потянула, к стоящей поодаль Волге, главы Тичелмской администрации.
- Вот он голубок! Сейчас он нас до Лопуховки-то и домчит, с ветерком.
Алена не понимала, почему это их должны отвести в Лопуховку. И обязательно с ветерком. Но Бабане она почему-то верила. И не ошиблась. Увидев их, водитель широко заулыбался и открыл дверь машины.
- Какие люди!
На, что Бабаня среагировала незамедлительно –
-ЧО, шкет, лыбишься? Поди опять прострел в спине? Забодай тебя комар! Прошлый раз спину надорвал, когда дом тестю перестраивал. Неужели не утерпел и не долечившись за баню принялся?
- Её, ее родимую строил. Как же без баньки-то в сельской местности. Не к соседям же или того хуже, в общественную ходить! – ответил мгновенно погрустневший водитель, бросая на Алену заинтересованные взгляды.
В отличие от него, Алена сделала вид, что его не узнала. Хотя, как не старалась быть серьезной, легкая улыбка ее выдала. В водителе она признала парня, обозвавшего Семена каратистом хреновым. Как они тогда Семену кирпич продавали! Вроде бы совсем недавно это было. А сколько всего за это время произошло! Животик! Залысины! Прострел! А ведь ему лет двадцать пять, не больше.
- Шеф должен был из области приехать, да видно, дела какие, задержали. Придется еще раз, теперь к Орскому приезжать - словно оправдываясь заговорил водитель.
- Вот и чудненько! – успокоила водителя Бабаня - он если не опоздает, только через три часа будет, не раньше. И до Лопуховки нас с ветерком домчать успеешь.
Алена знала, что Бабане нравилось, когда с ветерком. И спинку мы твою, забодай ее комар, посмотрим. И чайку со свежим медом попьем. Вот только за Маринкой заскочим. Алена от этих слов погрустнела еще больше. Ей совсем не хотелось, чтобы были лишние глаза, чем объяснишь ее удрученное состояние? Но, не идти же, до Лопуховки, пешком.
И снова Бабаня, совершенно случайно, вспомнила, что у Маринки дежурство. И вообще нечего по такой непогоди таскаться. Пусть дома сидит. Начнет чистоту наводить, да из холодильника просроченные продукты выбрасывать. Кожей чувствовала Алена, что не спроста Бабаня вспомнила про Маринкино дежурство. Не забывала она ничего! Видит, что человеку плохо, вот на забывчивость и кивает. Всем бы быть такими забывчивыми, как она! Бабаня, словно и не было Аленки рядом, оживленно разговаривала с водителем. Каких-то, не ближе седьмого колена, родственников вспоминала. Сетовала на погоду. Но краешком глаза постоянно держала ее в поле зрения. Алена чуть было не обиделась. Чего это она косится? Но вовремя спохватилась.
- Может, у Бабани глаз от старости в сторону косит. А мне чудится, что она на меня косо смотрит.
Но больше беспокоили Алену ее собственные проблемы. Вот приедет она домой. Вот скажет –
- Здрасьте, вам, милый мой муж! Простите меня пожалуйста. Я больше так не буду!
И все? Но, сколько не ломала голову, другие слова на ум не приходили. Ведь нужно же что-то говорить. Нужно же объяснить мужу все, что с ней произошло. А как объяснить все это другому, когда и сама толком во всем еще не разобралась.
И только, когда выехали из поселка, Алена поняла весь смысл Бабаниного беспокойства и постоянного упоминания плохой погоды, в купе с карой небесной. На всем протяжении от Большой Тичелмы до Лопуховки высоковольтная линия электропередачи была повалена. И если деревянные опоры местами каким-то образом выстояли, бетонным столбам повезло меньше. Алена словно наяву представила картину разыгравшейся стихии и у нее похолодело внутри. Штормовой ветер. Валящий сплошной стеной мокрый снег, прилипающий к проводам. Раскаты грома и непрерывные разряды молний зимней грозы. А она, дурища такая, всегда считала, что грозы бывают только летом. Многотонные ледяные глыбы, рвущие своим весом провода. Громовые раскаты чередуются с треском валящихся столбов. Разряды молний дополняют вспышки закороченных проводов. Десять киловольт — это не шутка. Лед везде. Такое впечатление, что льдом наполнен воздух, который вдыхаешь. Ветер сбивает с ног. Невозможно сделать и нескольких шагов. И вдруг ее словно осенило -
- Семен же шел домой той ночью. Все происходило на его глазах. Как же он шел? Какие кошки скребли у него на душе!
До Лопуховки осталось всего ничего. Километра два –три, не больше. Сейчас должны показаться верхушки огромных берез, полукольцом обрамляющих Цыганов пчельник.
- Может вернуться? – подумала Алена -пройдет время и жизнь сама расставит все по своим местам. Сейчас доедет она до Лопуховки и сославшись на какие-нибудь срочные дела с этой же машиной уедет назад.
Бабаня с упоением рассказывала, как она, бестолочь такая, чуть было не собрала провода высоковольтки. Она как раз около ее позьма проходит. Хорошо еще, смутило ее, что сухая трава под ними горит и искры снопами так и сыплются. Так и сыплются!
- Это, что же получается, защита не сработала и провода и утром еще под напряжением были? – переспросил водитель.
- Бельмес ее знает, что у них там не сработало! Света в Лопуховке второй день нет. А я Санта Барбару цельную неделю смотреть не должна из - за ихних не сработало! Это же не в какие рамки!
И безо всякого перехода -
- Ты девонька, мысли, которые тебя шибко гнетут, забудь. Этим, ты все только испортишь. Ехай, и ни о чем плохом не думай. Помяни мое слово, все будет хорошо.
Алена долго топталась у дверей дома, не решаясь войти. И только когда проюзила возвращающаяся от дома Бабани машина, Алена тяжело вздохнула и не решительно надавила на ручку не запертой входной двери. …
Будь, что будет! Не боялась Алена того, что будет обзывать, что бить будет. Даже, что выгонит не боялась. Выгонит – так выгонит, заслужила! Но холодок всё же от страха по спине пробежался, когда Семен решительно встав со стула, направился к ней. Даже глаза от страха закрыла. И не открывала их, когда он подхватив её рукой под колени, отнёс в кровать. Постель с того времени, как ушёл Семеныч в армию, так ни разу и не разбиралась.
До самого утра хотя и не спала, не раскрывала глаз. Словно чудесный сон видела. Даже подумать боялась, что раскроет она глаза, а всё это растает вместе с предутренним туманом. Даже завтрак готовить пошла зажмурившись, чем сильно Семеныча рассмешила.

Глава 7.

ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СЛЕД.

В апреле восемьдесят шестого, весь мир узнал полное название обыкновенной горькой полыни - «Artemsia absnthiu», произнесенное на украинский манер - Чернобыль. И вновь вспомнил слегка подзабытое в последнее время страшное слово – радиация. Что не говори, а восемьдесят шестой год какой-то особенный. И не только потому, что Чернобыльская на весь мир прогремела. Такое впечатление, что только про это и говорят. Любые новости, что по телику, что по радио, хроникой событий из Чернобыля начинаются, ею же и заканчиваются. Но как далеко была Лопуховка от всего этого. Вот, если бы рвануло в соседней Покровке, или на крайней случай в Большой Тичелме, куда можно съездить и посмотреть на велосипеде. И если повезет руками все эти безобразия потрогать. А за тысячи километров… Это, вроде бы как, понарошку.
Кактусы на окне кухни в их новом доме словно сошли с ума и поочередно выкидывали стрелки цветов уже третий раз к ряду. Хотя, по словам Семеныча, в этом нет ничего необычного. Поленились заклеить рамы на зиму. А топили в этом году как никогда плохо. Вот кактусы и приморозились. Но, что Бог не делает, все к лучшему. Им, яровизация, оказывается нужна для нормального произрастания. И Семенычу можно верить. Он, в вопросах разведения кактусов где ни попадя, «собаку съел». Иными словами, насобачился на своей таежной заставе во время службы. А теперь умничает. Хотя, если припомнить прошлые года, то топили также, если не хуже, а кактусы цвести не торопились.
Погода на дворе была просто обалденной! Жара, не дававшая житья всю первую половину лета, немного расслабилась и не напоминала уже о себе так непристойно и навязчиво, как всего-то несколько дней назад. Но по всем приметам жаркая погода обязательно вернется. А до календарной осени с ее надоедливыми дождями и непролазной слякотью, ой как далеко. Алена, прослышав от Бабани о невероятно большом количестве грибов, в прилегающих к Лопуховке лесах - хоть возами их вози, поспешила озвучить мужу, его же обещание, сводить ее за подберезовиками, ну и еще за тем, что вместе с ними попадётся. До этого за грибами она ходила один раз, с подругами. Выбирали самые - самые! Помнится, набрали они тогда целое пластиковое ведерко. Грибочки один к одному. Красивенькие, такие, ни одного червивого, на ядреных стройных ножках, и с красненькими, в мелкий белый горошек, шляпками. Родители, правда, энтузиазма дочери не поняли и поспешили выбросить ее «богатство» на помойку. Но это не важно. В процессе сбора грибов главное, это сам процесс, азарт, предвкушение! А уже последующая за этим возня с собранными грибами, собственно говоря - такая мелочь!
Семеныч долго отнекивался – какие глупости! В самый разгар уборочной, когда шофера в колхозе на вес золота, исчезнуть на целый день - не позволительная роскошь. Потом, с кем-то переговорил. Кого-то, где-то подменил. За кого-то ночью отдежурил….
Вышли рано утром. Семеныч её еле растолкал. А сколько нелицеприятных слов ему при этом выслушать пришлось, и не перескажешь!
- И со своими грибами! – оказывается - и за долбал! И прочая! И прочая! И прочая…. Но простите, за язык никто не тянул…
Начали с посещения истекающих в окрестностях Лопуховки родников. Барский, Гремучий, Васильчев, Саланин, Хохлов. И это только те, что повстречались им по пути. Как никогда много фотографировались и по одному, и рядышком, как голубочки, при помощи портативного штатива со струбцинкой, которую можно пришпандорить к любому дереву.
Семеныч пообещал, немного погодя, показать ей живущих в роднике возле цыганова пчельника, его хороших знакомых еще с детских времен - лягушку и тритона. Покормили, специально припасённым для этой цели хлебом, пасущихся в заросшей мелким ивняком пойме речки Песчанки, коров из частного подворья. Потом, еле от них отбились. Хлеб у них с Семенычем закончился, а коровы только разохотились. Когда они, спасаясь от их настойчивого преследования, сразу же за пастбищем нырнули в сумрачную прохладу молодого соснового леса, Алена полной грудью вдохнула, густо настоянный на прелой прошлогодней хвое и свежей цветочной пыльце, ядреный запах натуральных эфирных масел и непроизвольно выдохнула - - Прямо какой-то Берендеев лес. Тут, наверное, лешие с кикиморами целыми косяками водятся? А еще, наверное, медведи с лосями и кабанами!
- Никаких кикимор с лешими! Это все пережитки - успокоил Алену Семеныч -кабанов с лосями тоже давно не видно. Одни только медведи и волки - людоеды. -- --- Волки! Какие еще волки! - Алена испугано вздрогнула и стала озираться. За каждым деревом и кустарником ей мерещилось по страшной звериной пасти, с огромными оскаленными зубами. Встречи с волками людоедами ей еще не хватало! Семенычу хорошо, он по деревьям умеет лазать! Тем более он в джинсах. А как быть ей, в ее-то легоньком сарафанчике. Кремом от комаров намазалась и вроде бы от всех напастей защитилась! Оказывается, в лесу бывает, что-то еще более страшное, чем комары! Все ноги обдерешь пока на дерево заберешься! Хотя если приспичит, заберешься и в сарафанчике. Вот уж Семеныч «порадуется», глядя на-то, как она по веткам, словно обезьяна скачет. Аленка представила, как скачет и ей стало смешно. Семеныч не унимался. По его словам бобры, из ими же созданного озерца в заболоченном участке леса, ушли не потому, что все окружающие молодые деревья слопали. А потому, что их самих сожрали, непонятно каким образом заплывшие в Песчанку, латиноамериканские пираньи. Если их, пираний этих, иногда отлавливают в Волге, почему бы им не заплыть в Песчанку?
- Прямо не знаешь, что и ответить? - думала Аленка.
Сама же читала про крокодила, который несколько раз пугал женщин, полоскавших белье на мостках в черте города Пензы, в самый не подходящий момент, высовывая свою раскрытую пасть из мутных вод реки Суры. Конечно газете доверять себе дороже. Да и описывались там события почти полутора вековой давности. Но вдруг газетенка не врет?
Какие они всё-таки с ним разные! Согласно ее, уже вполне сформировавшемуся, свойственному женщинам, пониманию жизни - сначала дело, а уж потом развлечения, есть, есть, конечно же, в этом доля истины. Разве с этим поспоришь! Согласно логических умозаключений Семеныча, чаще всего меркантильных, сначала дела приятные. Ну из тех, про которые при детях не принято говорить. Да и при взрослых язык не всегда поворачивается. И только потом, всё остальное. Поэтому, лицо у него такое недовольное. Поэтому ничего хорошего, кроме козней, от него, в ближайшее время ждать не приходится.
- Какая не простительная глупость, идти непонятно куда, за какими-то там грибами – ворчит Семеныч - когда в любой вершинке прямо возле огородов их косой коси. За грибами нужно ездить в сторону села Залесное, на тракторе с тележкой, или на крайний случай, на лошади. Главное, через Песчанку в брод перебраться, а там, в «горелом» лесу, сколько тебе грибов нужно, столько и собирай. Хоть ворохами их в тележку, накидывай. Грибами в Лопуховке никого не удивишь. Вон и Бабаня прошлый раз, когда он ей дрова на машине привозил, предлагала целый мешок сухих белых. С сухими грибами мороки меньше. Кинул пару горстей, хочешь в первое блюдо, хочешь во второе и жди пока закипит. А не хочешь трескай так, белые грибы можно есть сырыми. Только посолить не забудь! Нужно было взять. Так и Алена ему после говорила. Ничего, привезенные дрова еще и распилить нужно. Забежит в следующий раз с «Дружбой». «Дружба, это бензопила такая. Без нее в хозяйстве как без рук, тогда и грибы не стыдно будет взять. Если Бабаня не забудет. Хотя Бабаня вряд ли, когда чего забудет.
Но, не смотря на все преднамеренные ухищрения Семеныча, по запугиванию и созданию невозможно какой мрачной, по его мнению, атмосферы вокруг их бестолковой затеи, Аленка не запугивалась совсем. Напротив, через некоторое время, она почувствовала нешуточный интерес ко всем этим, только в окрестностях Лопуховки встречающимся пресно - ручейным акулам, повышенной агрессивной свирепости, чудом сохранившимся еще с мезозойских времен юрского периода, реликтовым крокодилам, с непробиваемым, даже из винтовки, костяным панцирем. И если они как, утверждал Семеныч - сейчас как выскочат! Да как своими метровой длины зубищами, вцепятся, она совсем не испугается, а просто отдаст им, оставшийся от завтрака, впечатляющих размеров кусок вареной колбасы и попытается наладить с ними контакт. Но, пока суд да дело, они упорно шли вперед. Примерно так, как разбойники из детского фильма «Айболит 66». Помните, наверное, их утверждение, что смелые люди всегда идут в обход. На счет Аленкиной смелости можно было поспорить. А вот по поводу всего остального – сто процентное попадание. Изрядно вспотев, преодолели почти отвесный склон очередного оврага, заросшего молодой дубовой, кленовой и осиновой порослью, густо сдобренного орешником и местами начинающей заметно краснеть, калиной. Пересекли берёзовую рощицу и не разглядев в зарослях папоротника, какую-то полусгнившую корягу, плюхнулись в очередной овраг, в очередную мерзопакостную лужу с головастиками и пиявками. Тут уж Алена не выдержала –
- Да чего это ты мне голову морочишь! По твоим словам в Лопуховских лесах грибов столько, что их возами собирать можно. А у нас какие успехи? От силы десяток насобирали, и те, белочкам, простите, бурундукам по веточкам развесили.
- А кто тебе сказал, что именно здесь искать нужно? Летних грибов здесь отродясь не водилось. Правда в предыдущем овраге опят осенью много, но наши туда не ходят, потому, что по их мнению там нечистый кружит. - Понятное дело, по оврагам и перелескам с такими вот чудилами накружатся, у кого хочешь голова и без нечистой силы кругом пойдет! – огрызнулась Алена.
- Ну ладно, не обижайся. Я же пошутил, что ты шуток не понимаешь, что ли? - начал оправдываться Семеныч, чувствуя, что жена сейчас расплачется от обиды, или чего доброго, повернется и пойдет домой, прямиком через все эти лужи, овраги и заросли колючего кустарника. Ведь пойдет же! И никакие волки - людоеды с крокодилами и пиявками её не остановят. С ее характером, это у нее не заржавеет. Пора было срочно исправлять ситуацию.
- Я, просто показал тебе те места, куда за грибами ходить не следует. А сейчас мы поднимемся вверх по склону, немного отдышимся и начнем наслаждаться прелестями, так называемой тихой охоты. Знаешь, какие там красивые места! Швейцария рядом не валялась. При упоминании Швейцарии Аленка улыбнулась –
-Врет гад и даже не краснеет!
- Хочешь я тебя на руках понесу? - не унимался Семеныч. Алене очень хотелось, чтобы он ее понес на руках, но Семенычу, каким-то таинственным образом, снова удалось отвертеться.
Вопреки заверениям Семеныча и ожиданиям Алены, лес, до которого они с такими трудностями добрались, их не ждал. Это сразу бросилось в глаза. Можно бесконечно долго рассуждать о том, что лес, как единый организм, обладает качествами присущими человеку. Рассуждать конечно же можно, даже не имея о лесе не имея и малейшего представления. Но, Семеныч такое представление имел. Поэтому удручающая и показательная отрешенность и вместе с этим не естественная красота леса, сразу же бросилась в глаза. Если трава, то обязательно по пояс, даже в тени. Папоротники такие, какие и в более комфортных климатических поясах, никогда не вырастали. Листва на деревьях, ни в какое сравнение не идет с обычной листвой, в других местах. Такое впечатление, что ее специально раскрасили какими-то яркими, люминесцентными красками. И неимоверно большое количество грибов, выскочивших незадолго до их прихода. Отлично режиссированной и декорированный цветной, широкоформатный фильм о природе средней полосы, с хорошо выверенным и поставленным светом! Но только снятый не на трофейной немецкой плёнке, на которой все отечественные послевоенные фильмы сняты, , а на такой, что современным киношникам не снилась.
Это был тот же самый лес, который Семеныч знал, бог знает с каких пор. Он и родился-то по словам матери, все в том же лесу. И первые годы своей жизни здесь прожил. И некоторое время назад, хотел поступать в лесной техникум, а после его окончания работать здесь лесником, собирался. Многое связывало Семеныча с этим лесом. И вдруг, в одночасье, ниточка, незримо связывающая его с ним, порвалась. Вроде бы, что изменилось? Он, Семеныч, все тот же Семка Петунин. Только немного постарше. И лес все тот же, казенный лес, только в отличие от него, выглядевший, помолодевшим. Сухостой, старые трухлявые пни и деревья, пострадавшие от воздействия внешних факторов убрали. Сделали четкую разметку. Чуть ли не к европейским стандартам приблизились. Вот диво! Не возгордился же лес в самом деле!
И ничего из вышеперечисленного их не насторожило, кроме переполняющего сознания иллюзии чьего-то незримого присутствия. Тревога. Даже чувство, что за тобой постоянно наблюдают из-за каждого дерева, из-под каждой коряги. В некоторых местах леса Семеныч чувствовал, что волосы поднимаются дыбом. Начинается дрожь, тебя как будто сотрясает. И самое неприятное - это холодок между лопатками. Он где-то читал, что так бывает, когда кто-то ходит по твоей будущей могиле. Хотя какая еще могила, в его не полных тридцать? Ну это мы еще посмотрим! Семеныч приценился к здоровенному дубовому сучку и примостил его поудобнее на своем плече. Однако, чувство тревоги не прошло. Поделился своими впечатлениями с Аленкой. Оказывается, примерно такие же мысли, были и у нее.
Проходили некоторое расстояние и неприятные ощущения пропадали, вместе с тревожными мыслями, словно их никогда не было. Попробовали вернуться и все повторялось. Причем в тех же самых местах. Шаг в шаг. Дерево в дерево. Папоротник в папоротник….
Такое ощущение чьего-то незримого присутствия, было у Семеныча, когда он впервые оказался в этом лесу без родителей, в семилетнем возрасте. Но, тогда у него было с собой игрушечное двуствольное самодельное ружье и засунутый за пояс деревянный кинжал, выструганный им лично из липовой доски. А вооруженному мужчине сам черт не брат.
В детстве пугала неизвестность. Теперь же было такое впечатление, что сам лес, какими-то не зримыми щупальцами, проникает в подсознание и от этого начинает отчаянно бунтоваться тело.
Много было причин для того, чтобы насторожиться. Но, ни Семеныч, совсем недавно вернувшийся из армии, где им по поводу использования атомного оружия во всех грядущих войнах и защиты от действия радиации, все уши прожужжали, ни Алена, о этой самой радиации, имеющая весьма смутное представление, не насторожились и продолжали наслаждаться жизнью.
В воспаленном полуденном небе, на котором не было даже малейшего намека на облачность, высоко, высоко, такое впечатление, что выше самого солнца, намного выше обычного, застыв на одном месте парил ястреб. Аленка в хищных птицах разбиралась плохо, но у нее складывалось впечатление, что именно этот, то ли орел, ястреб, или коршун, внимательно следит именно за ними.
Не равнодушно провожали, а следили, и Аленка все больше в этом убеждалась, жучки, паучки и прочие козявки. Следил, хотя какие у него глаза, полусгнивший пень. Сомкнувшись в едином порыве, безмолвно наблюдали за каждым их шагом, величественно стройные и по этой причине неприлично красивые липы, осины, и молодые, которым еще расти и расти, дубочки.
И хотя бы одна веточка у них при этом дрогнула. Хотя бы один самый маленький листик. Нет! Один лист, на расположенной совсем рядом осине, дрожал. Словно назидательно грозил им пальчиком. Быстро, быстро так. Все расположенные рядом листья, неподвижны. Пугающе неподвижны. А этот бьется словно припадочный. Аленка и раньше сталкивалась с таким феноменом, когда в безветренную погоду, на дереве яростно трепещется всего один лист. Раньше это ее так не настораживало. Она на этот феномен просто внимания не обращала. Почему же обращает теперь? Что им этот листик сказать хочет? Может о чем-то не хорошем предупредить пытается? На одуревший листик обратил внимание и Семеныч. Но, высказывать свои сомнения не стал – еще за чокнутого его, Алена примет. Внезапно вышли на небольшое, сильно вытянутое поле, с цветущим клевером и совершенно игнорирующими их присутствие, пчелами, натружено жужжащими, деловитыми.
- И никому-то до нас дела нет! – подумала Аленка.
И словно прочитав ее мысли –
- И никому-то до нас нет дела. Кроме нас самих конечно же – словно прочитав ее мысли, повторил Семеныч и внимательно посмотрел на жену.
- Может я сказала это вслух, а он услышал и повторил? - подумала Аленка.
Потом думать ей расхотелось, совершенно. Семеныч догадался ее обнять, и так, что у нее хрустнули кости, притянуть к себе.
- Как приятно, когда тебя обнимают среди цветущего клеверного поля! Вот так с похрустыванием костей – подумала Алена и в свою очередь обреченно вздохнув, потянулась, своими мгновенно ставшими сухими от желания губами, к его не терпящим возражений, властным губам. Они не сговариваясь опускаются на колени. И такая странная вещь. Она никогда не видела такого высокого клевера. С такими огромными цветами. Своими макушками растения прикасаются к ее груди. А какие большие пчелы! Ах –да, это же шмели! Может быть они с мужем снова стали маленькими. Она стала девочкой Леной. А ее муж, бессовестный хулиган и озорник Семка Петунин, снова став маленьким, хотя она и не может помнить его маленьким, затащил ее в заросли клевера и собирается, что-то сделать. Но ведь у маленьких мальчиков не бывает на щеках щетины.
- Опять, гад утром забыл побриться. Ну я ему задам! Потом задам. А маленьким девочкам совсем не хочется целоваться с маленькими мальчиками. Ну если только с мальчишками постарше. Она это отлично помнит. А ей почему-то хочется целоваться. К чему бы это? Определенно, ей хочется целоваться…
И вдруг, во мгновение ока, словно по мановению волшебной палочки все кардинальным образом поменялось. Неизвестно откуда вывалились огромные исинно - серые, словно свинцовые тучи и солнце сразу же исчезло за их не проницаемой завесой. Сверкнуло, такое впечатление, что над самыми головами. Следом громыхнуло так, что заложило уши. И снова сверкнуло… И снова громыхнуло… И снова заложило… Снова и снова! Снова и снова! Словно само небо разверзлось непрекращающимися потоками холодного дождя, добросовестно перемешанного с градом.
- Бежим! – почти одновременно вскрикнули незадачливые любовники, и опрометью бросились под защиту могучих деревьев. Но даже под могучими деревьями не было никакого спасения. Сильный ветер словно былинки качал их величавые вершины. А огромные градины, с пушечным треском насквозь прошивали еще недавно такую пышную и не приступную, даже для солнечного света, листву. Словно испуганный, не успевший еще полностью опериться, но уже умудрившийся вывалиться из гнезда воробышек Аленка отчаянно прижималась к закрывающему её, своей видавшей виды ветровкой, мужу. А она еще нос воротила, когда Семеныч предложил взять ее, на всякий случай. И такой случай как раз подвернулся. Аленка лихорадочно собирала в мозгу фрагменты единственной известной молитвы-
- Святы боже. Святы крепки. Святы бессмертны. Помилуй, мя!
И отчаянно повторяла, молотя босыми ногами, грязную воду пенящихся и пузырящихся бесконечных луж.
- Святы боже. Святы крепки. Святы бессмертны. Помилуй, мя! Босоножки, которые держала за ремешки в руке, она считала без возвратно утерянными на клеверном поле, а возможно и после, когда прятались от разгула стихии под деревом, которое им совсем не помогло. А может, просто по какой-то причине, помогать не захотело. На какое-то мгновение, вполне возможно по её молитвам, дождь прекратился. И именно за это мгновение, они с Семенычем не только умудрились обогнуть вершинку леса, но и оказаться у не знакомого ей странного домика, с сильно поросшей мхом шиферной крышей и маленькими, но необычайно выразительными глазками - окошками. От неожиданности Аленка замерла с приоткрытым от удивления ртом -
- Интересно, что это за избушка такая, на курьих ножках? Про курьи ножки она конечно немного погорячилась. Но всё-таки, может они в землю от старости вросли. Потянуло на философские рассуждения. --- -- Какой же всё-таки умница человек, сохранивший это допотопное строение для спасения таких вот, застигнутых непогодой бедолаг, как мы - только и успела проговорить Аленка, прежде чем ее ощутимо подтолкнули к маленькому, заметно подпорченному временем крылечку.
И едва они поднырнули под низенькую притолоку двери, началось очередное светопреставление. Огромные, величиной с куриное яйцо градины, яростно загрохотали по шиферной крыше домика и сеней, тесовым крышам сараюшки и дровяника. По чудом, сохранившимся бочинам, двери и полу провалившейся крыши туалета. И Алене, от пережитого страха, наверное, ну просто невыносимо захотелось срочно посетить это допотопное заведение. Но, видя, как отлетает щепа от основательно подгнивших досок, как осыпается листва, с еще недавно бессовестно красивых кленов и берез, расхотелось. Не погибать же из-за каких-то там природных инстинктов. Но и отсиживаться в домике не было сил. Не высовывая носа из сеней и при этом напустив на себя изрядную порцию страха, Аленка начала настороженно озираться и осматривать овраг, заросший лесом, совсем еще недавно пронизанный насквозь солнечными лучами, такой добрый и такой не страшный, во мгновение ока превратившийся в огромного и страшного – престрашного сказочного хищного зверя. Она, про такие леса, которые людей пожирают, в каком- то фантастическом рассказе, про исследователей межпланетных пространств, недавно читала. Но, здесь же, не межпланетные пространства! Нет, все эти - научно фантастические леса, с хищными деревьями, медведи с волками, которые по ее сведениям на человека летом не нападают, и даже лешие с кикиморами, которых вообще в природе не существует, её не пугали. Какие глупости! Пугала неизвестность. И, словно насмехаясь, над ее не шуточными не страхами конечно же, опасениями, перекошенная дверь таких желанных скромных удобств, повинуясь очередному порыву ветра, нескромно так, даже можно сказать, хищно то ли, заскрежетала, или всё-таки захохотала, своей единственной уцелевшей петлей -
- Хр – хр – хр! Не бывает, говоришь! Хр – хр – хр!
- Бывает, наверное, – обреченно согласилась Алена.
А дождь лил, лил, лил, и по всей видимости, прекращаться не собирался.
- А почему так чисто? Ты же сам говорил, что здесь уже давно никто не живет? – спросила Алена осторожно переступив порог игрушечного домика и привыкнув к царившему там полумраку. внимательно огляделась.
Освежить пол, повесить шторочки на окошко. Погляди-ка, да тут и диван, и стол с табуретками! Это, что же, все этим домиком пользуются, и никто не мусорит! Мусорят, конечно же. Но попробовал бы кто, за собой не прибраться. Бабаня такое расследование произведет! Холмсу с Ватсоном стыдно станет. Мозги потом прополоскает так, что сто раз покаешься, если насвинячил. И зачем ей это все надо? Вроде бы, и крыша у нее не едет, от старческого маразма.
- Да, кстати, а ты знаешь, чем склероз от маразма отличается?
- Знаю, при маразме забывают, что у них склероз – заулыбалась Алена - а у вас Семен Семеныч, что? Неужели склероз!
- Это почему это? – обиделся Семеныч. Что это я по-твоему забыл?
- Поимей совесть! Перед началом дождя ты собирался меня поцеловать. А чуть с неба побрызгало и со страха памяти лишился. Как через орешник-то ломанулся!
- А сама-то! Молчала бы уж! Такого стрекача задала! Ноги выше головы закидывала!
Так и не дождавшись пока муж поимеет совесть, Алена сосредоточенно сопя, с большим трудом приоткрыла, уже изрядно просевшую дверь. А как лихо они ее за собой захлопнули, спасаясь от разгула стихии! Высунула руку на улицу и быстро наломала веник из густо разросшейся возле стены полыни. Чистота, чистотой, а полы освежить в любом случае не помешает.
- Слушай! А мне здесь нравится -уже после того, как Алена добросовестно подмела пол, убрала из углов тенёты, протерла столешницу и табуретки, расстелила Семенычеву ветровку на диване, проверила эластичность пружин, немного на них посидев и слегка попрыгав. …
И только после того, как им уже надоело заниматься секретными взрослыми делами, Семеныч прямо в темноте, нашарил с десяток крупных и ядреных подберезовиков. А Алена с большим удовольствием зажарила их, в на удивление легко разгоревшейся печи, предварительно нанизав на прутик. Не умирать же здесь, в самом расцвете сил, от голода! Тем более после взрослых секретных дел, есть хочется просто невыносимо –
- Давай с тобой всё бросим, к едрёной фене, и поселимся здесь. Купим корову, огород картошкой засадим – предложил Семеныч.
- А я тебе детей нарожаю. Будем жить долго и счастливо. И умрем в один день, прямо здесь, в караулке - с готовностью согласилась Алена.
Было прохладно и в целях экономии тепла решили диван не раскладывать. Да и время тратить на такие пустяки кому же хочется. А потом уснули и совсем не до раскладываний каких-то там диванов им стало. Словно кадры кинохроники замелькали, замельтешили странные видения, перед закрытыми глазами крепко прижавшейся к такой сильной и такой надежной груди мужа, Алены. Как же их еще назвать, эти странные видения, не сном же! Но это и не сюжеты, увиденные по телику вовремя, простите за каламбур вечерней программы «Время». Нет, никогда не виданный ею на яву, город Чернобыль все тот же, что и на экране телевизора. Но как странно он выглядит. Нещадно чадящий реактор уже не чадит. Он закрыт неким подобием перевернутой картонной коробки, из-под макаронных изделий. Расположенные в некотором отдалении дома, пялятся на него безжизненными, как у покойника, которому глаза, нерадивые родственники, не удосужились прикрыть, бельмами окон.
- Страшно-то как! – зябко ежится Аленка. На крышах домов, словно весь мир перевернулся с ног на голову, растут огромные деревья. А где же люди? Ах, да! Их же всех вывезли! Голос за кадром настойчиво предлагает ей посетить, оставшееся в память о прошлом, старинное еврейское кладбище, которое и сегодня стоит того, чтобы его увидеть, хотя бы как памятник архитектуры. Аленке не хочется посещать в одиночку какое-то неизвестное, к тому же еще и иудейское, кладбище. Вот если бы с Семеном! Но, его разве его добудишься! Обидно. Но, ноги самостоятельно несут её, вперед. Да и причем собственно говоря здесь её ноги? Она плавно, но довольно таки быстро плывет по воздуху. Как давно она не летала во сне! Может она и не летит вовсе, а таким образом реагирует на—то, что поправляется. Не хватало еще поправиться! В таком случае выход один – раздельное питание! Проще – сама отдельно, холодильник с едой - отдельно.
Из всех намогильных сооружений в дальней части кладбища, сохранились лишь несколько гранитных глыб, вросших в землю и испещренных таинственными надписями на иврите. Почему именно на иврите она не знает. Но почему-то в этом уверена. Вокруг них, как и везде в Зоне, радостно шумит на ветру молодой лес, да по древним дольменам бегают солнечные зайчики. Кто и когда здесь похоронен, определить незнакомому с еврейской письменностью человеку, невозможно. Может быть, сто лет назад, или двести, или еще больше… Лишь благодаря буйству окрестной природы, эти старинные памятники выглядели так великолепно, так, как и должны выглядеть древние, суровые и загадочные камни, оставленные неведомыми цивилизациями. Если бы вокруг них стояли оградки, росла подстриженная травка, да доносился негромкий человеческий говор, они бы выглядели гораздо проще и обыденнее.
Но нет! За этими памятниками уже никто не ухаживает, потому что потомки похороненных здесь, уже сами нашли свое последнее пристанище — слишком уж почтенен возраст этих дольменов. Древние гранитные надгробия простояли тут несколько веков. Перестояли и революцию, и две мировых войны. По всей вероятности, перестоят они и тот период, на который Зона стала запретной для человека, а, быть может, и самого человека, перестоят....
Какая-то молодая, но по всей видимости многое повидавшая на своем веку худенькая женщина, с коротко постриженными под мальчишку волосами и большими, выразительными черными глазами, плавно перемещалась ей навстречу.
- Здесь, наверное, все так плавают, а не только она - подумала Аленка. Скупой, завораживающий свет огромной, почти в полнеба Чернобыльской луны, светившей прямо в глаза, проникал, казалось, прямо через женщину. Прямо через ее застиранный больничный халатик, с застарелыми пятнами чужой крови.
- А может быть, здесь все вот так запросто плавают по воздуху и свет в их телах не задерживается? - снова подумала Аленка и поднесла свою руку к глазам. Вроде бы нет. Она в отличие от женщины обыкновенная. Это, что же получается, женщина не обыкновенная? В чем же тогда ее необыкновенность заключается? Аленка бросила осторожный взгляд на солдатские брюки и стоптанные кирзовые сапоги, в которые была одета женщина, на белую косынку, с красным крестом, которую она сжимала в руке. Так одевались медицинские сестры первой мировой войны. Женщине, судя по одежде, было никак не меньше ста лет. И Алене стало страшно.
Но женщина, которая ей так приветливо улыбается, не может быть страшной. Она ей, что-то пытается сказать. Алена тоже что-то говорила женщине. Говорила, говорила, говорила…. Но, у них ничего не получилось. Потому, что разбудил громкий и настойчивый звук дверного звонка. И не жужжащий, словно жук в стеклянной банке, как у их соседей, в их новой квартире, полученной в виде аванса от колхоза. И звонка-то пока нет. И не высокий и мелодичный фальцет -динь, динь, динь! - как в квартире у ее родителей в Большой Тичелме. Звук был вымучено басовитым и вместе с этим скрипуче неприятным -дин, дин! И через некоторое время снова -дин, дин! Может, таким неприятным звук был потому, что спать очень сильно хотелось. Особо не запариваясь вопросом - откуда бы звонку-то взяться в старенькой избушке, в которой и электричества –то по всей видимости отродясь не было,- Аленка перелезла через довольно сопящего во сне мужа и пошлепала босыми ногами, по направлению к входной двери. Пошарила в том месте, где по ее мнению, должен был быть крючок, или по крайней мере щеколда. Крючка со щеколдой не было. А, кто бы их, если бы они и были, запереть со удосужился!
Рассветало. Было тихо. Словно и не было вчерашнего разгула стихии.
- По всей видимости ночные птицы уже уснули, а дневные еще не проснулись – сделала не сложные умозаключения Алена.
Со стороны тропинки, ведущей к находящемуся в овраге роднику и далее, к печально известному Цыганову пчельнику, сильно прихрамывая, шел бородатый человек с мешком в руке.
- Цыган! – охнула Аленка. И действительно, на неё пристально смотрели выразительные глаза цыгана, из фильма «Цыган». Так вот он какой оказывается, цыган Георгий, про которого Бабаня все уши прожужжала! Аленка стояла и старалась не дышать.
Мешок был большой и судя по тому, как легко бородатый мужчина его нёс, легкий. Цыган подходил все ближе и ближе. Шагов Аленка не слышала, а вот как, что-то не приятно клацало в мешке, слышала отчетливо. Клац! Клац! Клац…
Цыган подошел почти вплотную и молча протянул Аленке свой мешок.
- Что это такое? – спросила Аленка и не дожидаясь ответа, заглянула внутрь. В мешке лежал скелет. Точно такой же, как в кабинете биологички.
- Это мой скелет - сказал цыган, не разжимая губ -у каждого уважающего себя человека, в шкафу обязательно должен быть свой скелет. Теперь и у вас скелет есть.
- А как же вы без скелета-то теперь?
- Как-нибудь – все так же молча ответил цыган и куда-то исчез.
Утром их разбудил шум мотора Камаза. За ними приехал сменщик Семена Дениска. По его словам-если уж где и мог Семеныч пропасть, то только в окрестностях Петуниной караулки. Это уж к бабушке не ходи!
Обе пленки и более капризная, предназначенная для съемки при недостаточном освещении, чувствительностью сто двадцать единиц и обычная чувствительностью в шестьдесят пять единиц, были безнадежно загублены. Можно было сослаться на неопытность. С начинающими фотографами такое часто бывает. Поторопятся, плохо укроют пленку при зарядке в фотоаппарат и в результате ничего, кроме зря потраченного времени. Но, к разряду не опытных, Семеныч себя относить не собирался. Тем более, пленку заряжал ночью, в кромешной темноте. Все в порядке - и срок годности, и производитель. Тем более, Семеныч, при покупке не жадничал, и покупал пленку, заранее уложенную в стандартные кассеты. Можно было ошибиться с проявителем. Но Семеныч давно уже не ошибается. Тем более, другие пленки, проявленные ранее тем же проявителем, удались как никогда на славу, хоть на профессиональные конкурсы посылай. Кто им теперь поверит, что грибы дождевики им попались чуть ли не с огромную тыкву размером. А им, при такой погоде, какая установилась этим летом, еще расти и расти. Они их, понимая, что всё равно до дома не допрут, даже срывать не стали. А яблоки, размером с кулак взрослого человека, выросшие на обыкновенной дикой яблоне? А метровые листья лопуха, в овражке возле родника? А потрескавшиеся орехи лещины, напоминающие своим обликом грецкие? Их внутренняя часть росла скорее всего быстрее чем скорлупа. Нет, лес в этот год определенно сошел с ума! Или они с Семенычем сами сошли с ума?
Поздней осенью все того же, не тем язычком помянутого восемьдесят шестого, на третьем месяце, до этого благополучно протекающей беременности, Алена почувствовала себя плохо. Кровотечение продолжалось несколько дней. Врачи, а ей это было отчетливо видно, даже обрадовались такому нелицеприятному исходу и проговорились, что всё разрешилось, само собой. Что никакого аборта делать не нужно.
- Это какой еще аборт? - пыталась было возмущаться обескураженная женщина.
Главный врач районной больницы, в кабинет которого Алена влетела с единственной целью, сию же минуту устроить там полный разгром, словно ждал, и нисколько не удивился ее появлению. Словно Алена сегодня не первая и даже не вторая, кто донимает его какими-то там глупостями, не глядя в глаза, долго и пространно сыпал мудреными научными терминами и цифрами, вся правда которых заключалась в том, что в момент зачатия, она находилась в зоне, подверженной радиоактивному облучению, и плод изначально не являлся жизнеспособным. 650bar, это не шутка. Но, все эти цезии со стронциями и их полураспадами, ей ни о чем не говорили. Ничего не говорили и многозначные цифры, с запятыми и многочисленными нулями. Да и говорили ли чего они, кому-то, из простых обывателей. Скорее всего, не говорили они ничего и самому врачу, потому, что пробубнил он их так, словно не многозначные цифры проговаривал, а пересушенный ржаной сухарь, натертый ядреным красным перцем, жевал.
- Для того, чтобы убить взрослого человека этого не достаточно. Однако, в момент зарождения новой жизни, то есть в момент зачатия, все обстоит иначе. Сожалею! Но пока еще есть время и ваш возраст далек от критического. Советую подумать, о повторении не удавшегося эксперимента, в более комфортных условиях.
- Сказочная ночь, проведенная ею и Семенычем в зараженном лесу, оказывается, была обыкновенным экспериментом! Это какого еще эксперимента? – ничего не поняв из его слов, выдохнула Алена и щеки ее стали пунцовыми от стыда.
Это уже много позже, когда у Минкиных корова отелилась теленком с двумя головами, когда Бабаня, возомнив себя великим селекционером, и растиражировав свои, двухметрового роста, к тому же обладающие необычайно большими цветами - георгины, по всей Лопуховке, и выслушала по поводу своих неуместных шуток всё, что о ней думают, когда над прилегающим к селу лесом, закружили вертолеты гражданской обороны, а в самой Лопуховке сотрудники санитарно -эпидемиологических служб стали появляться чаще, чем в собственных кабинетах, их, как им в начале казалось, не обоснованные подозрения, словно пазлы головоломки, сложились в одну комбинацию, сильно напоминающую фигу. Связали в уме тайны государственные, с тайнами Лопуховскими, и пришли к неутешительным выводам

Глава 8.

УЛИЧНЫЙ ФОНАРЬ. СПИЧКА.

Частных кирпичных домов, добротной, еще довоенной, а порою и дореволюционной постройки, в Лопуховке не много. Да и разбросаны они по селу так, что и не сосчитаешь сразу. Среди этого меньшинства и дом Минкиных, по-уличному -Ханаскиных. Примитивные современные новоделы, через дыры в стенах которых, смотреть можно, в расчет не берутся. Остальные - ветераны, закреплены за почтой, медпунктом, и восьмилетней школой. У Бабани, деревянный пятистенок, крытый железом.
Как раз, через один дом от Ханаскиных. Находясь на самом краю Лопуховки, он, одной своей стороной в селе стоит, а другой, словно неприкаянный, к лесу прилепился. Одно время, когда в Лопуховских лесах медведи водились, в селе поговаривали, что косолапые к ней, просто так, вплоть до того, чтобы чайку с медом попить, запросто заходят. Теперь медведей в лесах нет. Поэтому, наверное, и не заходят. Бабаня уже несколько раз за ночь просыпалась, умывалась у колодца ледяной водой и снова ложилась в кровать. Долго, словно примериваясь, ворочалась, вздыхала. И совсем не потому, что ей не хотелось спать. Спать ей хотелось, как никогда. На плохой сон она не жаловалась. Бабаня боялась. Она отлично понимала, что только лишь сон завладеет ее сознанием, вновь побежит через Ханаскино позьмо, семилетний Вовка Ханаскин, с крепко прилепленной, словно прибитой гвоздями к его полуобнаженному телу, полощущейся на ветру пунцово-красной тряпкой. Это теперь она отлично знает, что никакая это была не тряпка. Это горело тело ребенка! А еще она отлично помнит, что Вовка кричал. Громко, страшно, звероподобно! И как не старалась Бабаня, сон её победил. Далеко за восемьдесят ей все-таки! И не успела она сомкнуть глаз, Вовка побежал снова. Со стороны густо разросшегося вишенника, через кусты цветущего картофеля, спотыкаясь, но упорно продолжая бежать к спасительному, как ему, наверное, казалось добротному, кирпичному, дому. И огромная пунцово-красная тряпка, прилепленная к его щупленькому тельцу, все также полощется на ветру. И края «тряпки» оторочены черной, безвольной, но такой страшной бахромой, похожей на дым. Очень похожей на дым. Это теперь, спустя много лет она знает, что это чадило разгоревшаяся человеческая плоть. А тогда, когда все происходило на ее глазах, долго не могла понять, что это за необходимость такая, мчаться сломя башку через огород? Что это за тряпка такая, со странной бахромой? И почему Вовка так страшно кричал? Да, она отлично помнит, что Вовка тогда кричал! Почему же он молчит теперь, в ее не прекращающемся, кошмарном сне? Почему он молчит? Господи, Боже праведный! Почему он молчит? Может знамение какое? Наконец она услышала крик, но странный какой-то, совсем не человеческий:
Фа-фа-фа! И снова -фа-фа-фа!
- Бабаня, показывай свои дрова! Я на часок с работы отпросился. Сейчас мы твои бревна превратим в поленья. Как говорится - легким движением руки, точнее пилы!

- Нет, это не Вовка кричит! – подумала Бабаня, с большим трудом размыкая отяжелевшие за время беспокойного сна, веки - это Семка Петунин, со своей бензопилой приехал. Пообещал – сделал! Все бы так! Семь коробов наобещают, а как до дела дойдет, не дождешься!
Для знающего свое дело человека, распилить на чурбаки, пару – тройку кубов сосновых бревен бензопилой, простите, проще простого. Цепь заточена и подтянута. Двигатель вообще гарантийного срока проработать не успел. Ни работа, а сплошное удовольствие. Нет, конечно же, Бабаня не такой большой знаток, чтобы вот так – запросто, вычурным техническим языком выражаться. Слова - кольца, вкладыши, свечи, искра, дроссель, ей абсолютно ни о чем не говорят. За исключением свечей. Да и-то не железных, а восковых, которые перед образами по праздникам зажигают. Так Семеныч, сам ей про это, пару минут назад, сказал. Не сама же она все выдумала! Смотрит она на-то как работает Семеныч, не нарадуется. Кто он ей? Да, собственно говоря, никто! Её мужа - Георгия – цыгана внук, от внебрачного сына. А что в Семеныче цыганского, за исключением глаз? Да и еще характера, наверное. Уж где - где, а с характером сто процентное попадание!
- Может молочка из ледника принести? – хлопочет Бабаня - сливочек сверху солью, не мешая? Ты же, раньше так любил. Помнишь, как вы с Вовкой Ханаскиным за огурцами ко мне на огород, лазили? У самих, этих огурцов хоть выкидывай! Так нет, чужие слаще, наверное. Поди и не ели их совсем. Ради озорства, скорее всего и лазили, стервецы такие. Руки так и чесались, ваши тощие задницы крапивой порадовать. Я почему-то который день про Вовку вспоминаю. Память, наверное, днями. За одно и помянешь. Вы же с ним годки.
Бабаня задумалась, производя не сложные математические исчисления -
- В шестьдесят восьмом в школу должны были вместе идти. Все мальчишки шестьдесят первого года рождения были уверены, что обязательно станут космонавтами. Ты-то вон не стал по лености. Рулишь себе, на своем «КАМАЗе» и в ус не дуешь. А Вовка бы, наверное, стал. Не даром с пятилетнего возраста газеты и книжки запоем без разбора читал. И надо же было такому случиться! Всего одна спичка! Всего одна паршивая спичка….
Из размышления Бабаню вывела внезапно наступившая тишина. Семеныч заглушил и отставил в сторону бензопилу.
- Давай, показывай, где еще бревен напрятала? Да и столб, что у забора догнивает, не мешало бы распилить. Чего добру зря пропадать! Им одним свою избу не один раз протопишь! А потом и молочка можно. Не мешая. За одно и Вовку помянем. Да, к стати, у тебя случаем спичек под рукой нет? Мои, как на грех, закончились – спросил Семеныч, вертя в руке пустой коробок из-под спичек и подозрительно его при этом, рассматривая, словно впервые увидев - куда нам спешить! Сейчас сигареткой отравлюсь и допилим. Это, что же получается, Вовка с одной спички полыхнул? Мы с пацанами, долго потом фантастические истории друг другу рассказывали про-то, как из области санитарный самолет прилетал. И что его там спасли. Все давно уже знали, что никуда его не увозили. Что здесь, в Тичелмской больнице он и умер. Отлично знали, но все равно рассказывали!
И чтобы скрыть внезапно нахлынувшее волнение, Семеныч загасил только что раскуренную сигарету каблуком сапога, и решительно ухватился за ручку своей, не успевшей остыть, «Дружбы»
- Ладно! Чего сопли на уши кольцами наматывать! Завтра Марнос придет дрова колоть. Сделает свое дело и что бы никаких там «Курочек не топтаных» и прочих самогонов! Совсем парня испортили.
- Да я же особо не предлагаю. Так, самую малость, для лечебных целей. Разве ему откажешь!
- На этот раз откажешь! - резко оборвал Бабаню Семеныч.
Желания сопротивляться его чуду техники, у печально доживающего последние часы своей жизни столба, явно не наблюдалось. Несколько раз -хр-хр-хр-хр.… И снова вязкая, гнетущая тишина, от которой начинает болеть голова и звенеть в ушах. Ржавый уличный фонарь, висевший на столбе и состоящий из отражателя, крашенного когда-то давным-давно белой краской, напоминающий перевернутую вверх тормашками большую эмалированную тарелку, примитивного крепежа и керамического патрона, раритета по нынешним временам, громыхая, полетел в заросли крапивы. Злые языки утверждали, что фонарь не горел никогда. Горел, да и еще как! Бабаня это отлично помнила. Кроме того, что светил - при этом, горел дважды вместе со столбом. Первый раз, когда от ветхости коротнула проводка. И второй - когда от перегрева у нее полыхнула баня. За компанию с ней сгорел и столб. Опять знамение какое? Но разве за всеми знамениями проследишь! Опоры для столба каждый раз устанавливали новые. А вот сам фонарь, с маниакальным каким-то упрямством, каждый раз возвращали на прежнее место. К его знакомым комарам, ночным бабочкам и противным, жирным мухам, которые вопреки всем законам гравитации, умудрялись подниматься на такую высоту. Не ближний космос, конечно же. А если, голова, к примеру, закружится! Костей не соберешь! Хотя какие кости у мух и комаров?
Весной, когда после долгой зимней спячки, в доме, рядом с которым находилась его световая опора, настежь раскрывались окна, уличный фонарь заглядывал внутрь комнаты и смотрел каждодневную информационно-аналитическую программу «Время». Ну, и еще все, что до и после показывают. О том, что смотреть без спроса в чужие окна не хорошо, Бабанин фонарь не задумывался. Да и кто сказал, что это не его окна? Должен же он куда-то смотреть. Не все же - светить, светить и светить денно и нощно. Понятное дело, ночью сам Бог велел фонарям светить. А что касается дня, дело другое. Сам выключаться фонарь не умел. А специально выключать его не торопились. Разве бывают на белом свете сельские уличные фонари, которых выключают днем. Если только у проклятых империалистов в их буржуйских странах.
Летом, хотя окно почти не закрывалось, увидеть что-либо внутри комнаты, не было никакой возможности, из-за густо разросшихся листьев деревьев. Осенью листва облетала, но из-за ранних заморозков, почти не открывалось окно. А разглядывать что-либо потихонечку, через щель между шторами, как-то не по-пацански. Узнают другие фонари, засмеют. Однако! Вот бы фонарь удивился, наверное, узнав, что за ним тоже наблюдает пара внимательных детских глаз. Вовка не только наблюдал. Вовка часто себя с этим фонарем ассоциировал. Но ни так, чтобы таким образом «звездиться» и быть лучше всех на свете. Именно это ему как раз и не нравилось. Привлекало месторасположение фонаря, с которого видно все, за многие километры. На крышу, еще лучше на конёк, своего дома, по причине детского возраста, он лазить боялся. Собственно говоря, никто и не предлагал. А что там, на такой высотище творится, было очень интересно.
Но он не спешил. Вот вырастет, и уж тогда точно, став электриком, и на крышу дома, и на столб к фонарю заберется. А вот космонавтом, почему-то, Вовка быть совсем не хотел. Начнут по телику показывать, фотографировать, по гостям возить! Вовка страшно не любил фотографироваться, тем более ходить в гости. Хотя, самому научиться фотиком щелкать, было бы не плохо.
Несколько раз за последнее время, через Лопуховку в направление щебеночного карьера, проезжал огромный трактор с ковшом, позволяющим перекинуть через себя, целую гору песка и мелких камней. Большие мальчишки говорили, что это трактор С-100. И каждый раз Вовке казалось, что на этот-то раз, трактор обязательно совершит какой-то не правильный маневр на узкой дороге, и врежется в их дом. Слишком сильно ревел и чадил его двигатель. Слишком сильно грохотали его гусеницы. Слишком сильно гремела и подпрыгивала при этом, посуда в их не мудреном шкафу, возле русской печи на кухне. Если уж трактор так громыхает! То какой шум тогда при запуске космической ракеты! Было страшно. И поэтому, ни героическим космонавтом, ни тем более трактористом, быть ему тогда не хотелось. Фонарь тоже не хотел быть космонавтом. По крайней мере, так считал Вовка. И не только потому, что не бывает железных космонавтов.
- Фонарю – думал Вовка – ну просто до ломоты конструктивной, хотелось быть космическим кораблем. Конечно же, на нормальный корабль его бы не хватило, ни при каких условиях. Даже если бы в него добавили много Хрома, Молибдена, Ванадия, ну что там еще при выплавке легированной стали добавляют. Возможно, и получился бы из фонаря космолет для мухи или комара. Но комаров и мух в космонавты не берут. Если только для научных опытов.
Конечно же, если по всей необъятной стране собрать все отслужившие свой век уличные фонари, то хватило бы и на первую ступень, и на вторую с третьей, и на спускаемый аппарат бы немного осталось. Но, раз уж, не хотел Вовка в космонавты, чего тогда про космические корабли из старых, отслуживших свой век уличных фонарей, распространяться!
Вовке хотелось, когда вырастет, если не выучится на электрика, то работать конюхом как дед Ханас, потому, что дед у него самый лучший на свете. И имя у него -самое, самое. Ни у кого в селе больше такого нет. Недаром же, их, в Лопуховке называют Ханаскиными. А как дед Ханас, хотя у него вместо одной ноги протез, умеет скакать на лошади! Здоровому не угнаться. А какой дед добрый! Семнадцатого числа, каждого календарного месяца, если этот день не выпадал на выходной, почтальонша приносила пенсию. Бумажные деньги, что-то около пятидесяти рублей, дед внимательно пересчитывал и бережно подсовывал под клеенку обеденного стола.
Мелочь, каждый раз почему-то разное количество – дестюльников, пятаков и трюльников, дед не считая отправлял в заранее оттопыренный карман Вовкиных штанов.
За старой школой, в окружении могучих берез, находился сельский магазин. Совсем рядом с их домом, даже через дорогу переходить нужно всего один раз. Если туда и обратно – два.
Вовка не жадничал. Конфеты и пряники покупал для всех. Бабушке, что ни будь по хозяйству – наперсток, или моток ниток, деду сигареты. Обязательно, что ни будь новенькое.
В очередной раз, произведя подсчет и выложив перед продавщицей искомую сумму, заметил, что ему должны сдать копеечку. Заметила это и продавщица. И было у нее на выбор много вариантов. Просто взять из кассы и отдать. Угостить неучтенной конфетой или пряником. Сказать, что отдаст при следующем расчете. Да попросту, зажилить эту грёбаную копеечку. Вовка бы постеснялся спросить, а никто другой и пискнуть бы не посмел. Эка невидаль! На копеечку видите ли, пацана обсчитали. Он, может быть, ее просто потерял! A дальше все пошло не правильно! Продавщица, не задумываясь, положила перед Вовкой коробку спичек, Ломовской спичечной фабрики. Вовка рассовал покупки по карманам и не забыв сказать спасибо, отправился домой.
Возле дороги встретил своего закадычного кореша Семку Петунина, угостил пряником и решительным образом отмел предложение друга, искупаться вместе на новом пруду.
- Нет! Купаться без спроса это не правильно!
Ни таким уж и правильным был Вовка. Случалось, что купался без спроса. Ничего, наверное, не случилось бы и на этот раз. Но тогда, пацаны обязательно сожрут все его конфеты и пряники, предназначенные для деда и бабушки. И спички обязательно сожгут. Уж лучше бы, наверное, «сожрали и сожгли» …
Придя домой, Вовка положил на видном месте свои покупки. Одел, не смотря на июльскую жару, свою любимую кримпленовую рубашку и ушел гулять в сад.
С этой минуты, вплоть до того момента, как Бабаня увидела его бегущим по картофельным насаждениям, никто его больше не видел.
Какой мальчишка, имея в кармане коробок со спичками, с ними (мать-их, спичками этими!), не поэкспериментирует и не попытается их поджечь! Найденный на месте трагедии раскрытый коробок, прояснил многое. Занялась Вовкина одежда с одной спички. Скорее всего, отлетевший комок серы, попал на синтетическую ткань рубашки. Та, мгновенно воспламенилась. А вовремя освободиться из огненных объятий, растерявшийся мальчишка не смог.
-А как же все эти, говорящие лягушки с тритонами, малюсенькие девочки и глазастые гадюки про которые ты рассказывала…. Ведь я же в них верил! А их вроде бы, в живой природе не бывает! Не хорошо маленьких обманывать! - поинтересовался и одновременно с этим вроде бы, как посовестил Бабаню, Семеныч.
- Да, что ты на самом деле! Успокойся! Не все же, что вокруг нас творится, живая природа! Сам же мне рассказывал, что когда на караулке с родителями жил, то не живой Цыганов родник, на самом деле живой, потому, что у него даже в самые сильные морозы, сердце бьется.
- Как ты, Бабаня все это, помнишь? Это когда еще было! Да и кому они мешают, собственно говоря, эти гадюки с лягушками и тритонами! Мне лично не мешают. А вот эти полусгнившие столбы, что в твоем сарае кучей навалены, очень даже мешают. Сейчас мы их тоже распилим.
Семеныч почесал пальцем за ухом и лукаво посмотрел на Бабаню:
- Вот, загадочку как раз, кстати, вспомнил - с когтями, но не птица. Летит и матерится!
Бабаня совсем недавно, что-то подобное слышала. Но разве теперь вспомнишь! Вот что было годков этак, семьдесят назад - и вопросов бы никаких не было. А пару недель, или месяцев … Вот и моргай теперь словно склеротичка какая! Семеныч совсем было собрался открыть страшную тайну. Уже воздуха в грудь набрал. Уже рот немного приоткрыл. Но, не судьба! Из-за ближайшего поворота, скрытого зарослями ивняка и молодой тополиной порослью, распугивая кур и случайных прохожих, на приличной для раздолбанной Лопуховской дороги скорости, выскочил грязный Уазик, главного механика колхоза «Путь к развалу». Заметьте, сам же главный механик, его, колхоз этот, так и назвал. Машина резко затормозила, едва не задев оторопевшую Бабаню. Пыль, которая обильным шлейфом перемещалась до этого вместе с Уазиком, тут же заскрипела на Бабаниных зубах.
- Ради этого, что ли, он приехал? – не одобрительно подумала пожилая женщина. Из раскрывшейся двери машины послышался отборный мат. Потом, вылетели запущенные чьей-то уверенной рукой - широкий монтажный пояс и когти. Для тех, кто не знает. Когти это специальное приспособление, для перемещения электриков по световым опорам в вертикальной плоскости. А монтажный пояс, служит гарантией того, что раньше времени со столба не свалишься, при этих самых вертикальных перемещениях. Потом, яростно вращая глазами и размахивая руками, вывалился красный как рак, механик. Сначала, он заметно теснил Семеныча, своим необъятным животом, к Бабаниному забору. Потом, теснил Семеныч… Потом… Из их перебранки Бабаня ничего не поняла. За исключением того, что речь в данном случае, ведется о каких-то других, явно не её, столбах.
Семеныч сгреб когти с поясом, и зашвырнул их обратно в машину механика. Потом, та же участь постигла и самого механика. И как он не дрягался, подчиниться пришлось. Потом, Семеныч забросил в кузов своего Камаза бензопилу и все остальное, что некоторое время назад привез вместе с ней. Моторы автомобилей заработали одновременно. Семеныч уехал, так и не разрулив ситуацию, с умеющими материться «не птицами». Но, Бабаня и сама уже догадалась.
- С когтями. Не птица. Матерится. Так это же, механик! Как она сразу не догадалась. И насчет полетов все сходится. Гоняет на своем Уазике как угорелый. Не зря же и кликуха у него подобающая – Угар.
Бабаня попыталась сложить, распиленные дрова покрасивши. Но, этим все только испортила. Вывернула, какую-то, специально уложенную Семенычем не правильную плаху, на которой, видимо, держалась вся куча, и едва увернулась от довольно резво покатившихся на нее, чурбаков. Скостить бы ей годков…. Вот тогда бы она…Но, к великому сожалению, современная наука, скащивать годки старушкам, пока еще не научилась. Вечерело. За делами и заботами незаметно промелькнул очередной день. Как же быстро летит время! И чем ближе к тризне, тем быстрее. По привычке, посмотрела на то место, где всегда в это время зажигался уличный фонарь. Может, опять перегорела лампочка? Ах, да…. На новой, бетонной опоре места ее фонарю не нашлось. С пастбища прогнали коров. Своей коровы у Бабани нет. А молока в леднике хоть упейся. Соседки чуть ли не каждый день приносят. То одна, то другая. А главное - никаких денег не берут, в Лопуховке это не принято. Раньше, когда и у нее была корова рекордистка, Бабаня половину улицы молоком одаривала. Кого творогом, а кого и сметанкой бывало, побалует. Как мельком вспомнилось все это, так сразу же, и забылось. Пройдет еще пару часов, и нужно будет ложиться спать. А спать ей почему-то совсем не хотелось.
У дома Семеныча фыркнул тормозами и заглох КАМАЗ. У соседей вяло тявкнула и замолкла собака. Заспала, наверное, немного. Возле клуба, после вечернего сеанса кино, молодежь устроила импровизированную дискотеку. Гармошку бы туда, да парочку бабёшек поголосистее. Но, с гармошками и голосистыми бабёшками, нынче в Лопуховке полнейший облом. Зато, какой у нее сверчок под печкой! Хоть на конкурсы его посылай. Бабаня не заметила, как задремала. И в ее полусне - полуяви все основательно перемешалось. Фонарь, пила, сверчок, Семеныч. Она слышала, как разговаривают предметы. И в тоже время, молчали люди. Люди молчали, но она каким-то таинственным образом, читала их мысли. Нет, ей определенно нельзя нервничать, а как скажите, по нынешним временам, обойтись без нервов? Но вопреки ее ожиданиям, на этот раз она заснула, едва только улеглась поудобнее. И никакие сны ей не снились.
Семеныч и Алена, наоборот, эту ночь провели одинаково бестолково. Зачем только он рассказал ей про Вовку. Во сне они с ним куда-то бежали, продираясь сквозь непроходимые заросли колючего кустарника. Проваливались в затхлые болота и друг друга постоянно теряли. Семеныч, с кем-то дрался. А Алена, исправляла и исправляла неуд по ин.язу. Потом, они не сговариваясь, крались по направлению к сельскому магазину с одной целью – найти и уничтожить спичечный коробок, который на следующий день должен купить Вовка. Тот факт, что магазин давно уже снесли, а коробок этот, Вовка купил почти тридцать лет назад, их волновал мало. С переменным успехом, они этот коробок находили, но, как назло, в коробке отсутствовала одна единственная спичка. Именно та, которую и искали.


Глава 9

ПРОЦЕСС

Еще два дня назад многодетную жену местного тракториста Петра Лактионова - слабовидящую Лариску, носящую под сердцем очередного ребенка, осмотрела врач гинеколог из районной больницы, и настоятельно рекомендовала срочно ехать в роддом на их машине. Все сроки давно миновали. Роды начнутся ни сегодня – завтра. Лучше не рисковать. Прочитала очередную лекцию о том, что возраст у нее к сорока приближается, и по этой причине резко возрастает опасность возникновения серьёзных осложнений. К тому же, большие проблемы со зрением. Тут и помоложе и поздоровее женщины, у которых больницы покруче под боком, родят одного ребенка и все - хватит! С детьми столько хлопот! Столько забот! Рожать по нынешним временам, хуже самоубийства! Лариска, как всегда, помалкивала, грустно улыбалась, да на своего Петьку «стрелки переводила». Все вопросы к нему. Помните Самуила из старого еврейского анекдота? Ну как же, как же? Его ещё спросили, почему у него так много детей? Так сильно их любит, что ли? А он ответил, что детей, по причине их сопливости крикливости, терпеть не может. Любит он, всего лишь процесс. Ну как, вспомнили? Вопросом - любит ли он детей, или же нет, Петька никогда не запаривался. А вот к вопросу выше упомянутого процесса всегда относился с большим пониманием.
Хотя всех своих мальчишек, а их у нее четверо, и почти все погодки Лариска рожала на удивление легко, лишний раз подстраховаться не мешало. Но, ехать в больницу, так не хотелось. Вдобавок ко всему, нужно было определиться с ребятишками, собрать вещи и дать последние указания мужу по хозяйству. Полон двор скотины. Тут - и корова, и поросята, и гуси с курами, и кролики. Без хозяйства, с такой оравой детей как у них с Петькой, в селе не выжить. Когда и кого доить, чем и в каком количестве кормить, муж и сам отлично знает. Но, лишний раз напомнить, не помешает. Мужики - они такие забывчивые. Одного дня, как ни вертись, как ни крутись, всегда не хватает. Поэтому поездку отложили на завтра. Петька, мужик хозяйственный. Всем деревенским профессиям обучен и никакой работы не чурается. Будь – то мужицкая, или бабья, сделает все, что угодно. И корову подоит, и картошку мотыжит, и пастельное белье, если нужно, без всякой машинки руками пере хлыщет. Не любит правда, когда женское нательное бельишко стирать приходится. Но, когда жена в больнице, постирает и женское бельишко. С выпивкой у Петьки тоже все в порядке. Есть чем оскоромиться - оскоромится, чего добру зря пропадать! Нет - обойдется и без выпивки.
Мальчишек, Петька сразу же, отвез к теще в соседнюю деревню. И пока та занималась внуками, кормила, выслушивала последние новости, вытирала сопли, Петька на радостях «нахрюкался» с тестем. Но, отдать ему должное, добрался до дома на своих двоих. И даже, по пути, успел договориться с Семеном Петуниным, чтобы тот, на другой день, отвез Лариску в роддом на своих Жигулях. Хороших дорог, в нашей глубинке как никогда не было, так видимо, никогда и не будет. Поэтому, самый верный способ добраться до соседнего села, железнодорожной станции или районной больницы, как в нашем случае, если нет своего транспорта - идти пешком. И твое счастье, если тебя подберет попутка. Но, не идти же пешком, на девятом месяце беременности. Улица Нахаловка, на которой жили Лактионовы хоть и находится в Лопуховке, но дорогу до нее так до последнего времени построить и не удосужились. И всего-то на километр денег не нашлось. А если прямиком, мимо Бабаниного дома, и того меньше. Но кто же в селе разрешит, чтобы прямо по их огородам дорогу тянули! Те же Локтионовы, на общем собрании, первыми же, и выступали против. Ночью ливанул дождь. Да такой, каких с самой весны не было. На легковушке, ни то, что до райцентра, до соседней улицы, не доедешь.
Рыпнулся было Семеныч на своем Жигуленке, но, как и следовало ожидать, безнадежно увяз в первой же колдобине. В пору Петьке, тянуть Жигуленок Семеныча, собственным гусеничным «дизелем», но в колхозе, и это в самый разгар уборочной страды - ни грамма солярки.
- До перестраивались, твою дивизию!
Положение хуже некуда. Медицинских работников в селе нет, квалифицированно помочь некому. Пришлось вызывать скорую. На том конце провода заверили, что срочно выезжают. Петька немного успокоился. Ничего страшного не впервой благоверной рожать, сдюжит и на этот раз! Эка невидаль очередного ребятенка родить! Лукавил конечно же! Как никогда было Петьке страшно. Но марку-то держать нужно! Сразу же, после первых схваток, Петька принял на грудь стакан первача, для храбрости. Это, когда роды происходят за многие километры, под присмотром врачей, совсем не страшно! Когда такое творится под собственным носом - жутковато! Когда же, отошли воды, и жена приказала ему в срочном порядке бежать за местной знахаркой Бабаней, Петька уже выжимал из бутылки последние капли, а храбрости у него совсем не прибавлялось. Зато прибавилось прыти! Раскисшие, и ставшие поэтому, не проходимыми огороды, Петька преодолел в мгновение ока. И очень обрадовался, застав у нее, местного ветеринарного врача, уже давно, ушедшего на заслуженный отдых. Гаврилыч пусть и помоложе Бабани, но если только совсем немного.
- Дядя Гаврилыч, Ивановна! Бегите скорее к нам, там Лариска помирает! – заорал, словно рожает сам, едва переступив порог Бабаниного дома.
- Как Лариска помирает? - схватилась одновременно за сердце и спину старушка - а ты - то чего, прости господи, залил бельмы свои бесстыжие с самого утра. Ей же, рожать пора, а она помирает. ЧО деется! Господи! ЧО деется… Горе-то како! Ты поди с пьяных глаз чего напутал?
- Ой! Да, да - рожает. Уже! Уже! Еще до обеда началось. Там такое творится! Такое творится! - замахал руками Петька - побежали скорее.
Бабани хватило только до скамейки у калитки. Дальше идти не смогла. Восемьдесят годков ей давно уже стукнуло. А тут еще и радикулит совсем некстати, разгулялся. Не женское это дело световые опоры в одиночку двигать. Оказалось, что с чужими радикулитами разбираться проще.
- Тоже мне - презрительно хмыкнул Гаврилыч, окинув Бабаню ехидным взглядом, соблюдая, между прочим, дистанцию. Смелость, конечно же, города берет! Кто бы возражал! Но, годами проверенную дистанцию между концом Бабаниной палки и собственной хребтиной, нарушать не стал. Карахтер! Сердце! Радикулит! А по сусалам за насмехательства врежет, и не заметишь, как!
- Слаба ты, старая, в коленках, оказывается. Сиди и жди нас тут, скамейку карауль. А мы, бабе Петькиной поможем. Сколько я телят–то за свою жизнь принял и не упомнишь. А чем у бабы–то там все не так?
- Так, так - с готовностью согласился Петька. Сейчас он со всем согласен. Лишь бы ни одному присутствовать при такой страсти. Дальше побежали вдвоем. Следом за улепетывающим Петькой неслись проклятия Бабани -
- Да, чтобы тебя разорвало и подбросило, пьянчугу, проклятого! Да, что бы у тебя…. Но, самым серьезным, было пожелание, хотя бы разок в жизни родить самому. Рожать самому Петьке не хотелось. В любое другое время, он обязательно остановился бы и с совершенно невинным лицом ответил бы вредной старушке, что – то такое, вроде -
- Председатель, в целях заботы о пожилых людях запретил пахать им огороды. Гробятся мол, на своих картофельных полях, а потом без конца болеют. Пусть сидят на завалинках, лузгают семечки и греются на солнышке.
Бабаня бы, обязательно заохала, испугавшись Петькиной угрозы. Или, сделала вид, что испугалась.
- Это как же, Петька, ведь не положено по закону, что бы пожилым людям огороды не пахать?
На встречу бегущим по огородам Петьки и Гаврилычу, неслись отчаянные крики рожающей женщины-
- Ой, Господи, да, что же это такое! Петька, куда ты запропастился, помоги! Ооо-й, сейчас помру! - и все другое, в том же, духе.
Не успели переступить порог дома, Гаврилыч, видимо насмотревшись сериалов про врачей, приосанился и принялся мыть руки с хозяйственным мылом.
-Успокойтесь Лариса Ивановна, сейчас мы вам поможем.
И, что удивительно, Лариска на некоторое время успокоилась. Но, потом заорала так, что Петька подпрыгнул от неожиданности. Роды начались.
- Тужься, тужься миленькая - уверенно руководил Гаврилыч - тут подержи, там поверни, принеси самогонки – это уже к Петьке.
- А выпивка – то сейчас зачем, может потом, когда все закончится?
- Неси, кому говорят – гаркнул Гаврилыч- пуповину грязными нитками что ли перевязывать будем?! Петька мухой принес запотевшую бутылку крепчайшего самогона. Но, до пуповины было еще далеко, ребенок шел не правильно. Пуповина обмоталась вокруг шеи ребенка. Гаврилыч решил и эту проблему. Все - таки в делах ветеринарии в селе ему нет равных.
Наконец–то ребенок вышел полностью, но не подавал признаков жизни.
- Чего смотришь – заорал Гаврилыч на растерявшегося Петьку, освобождая от слизи рот малютки, своим похожим на среднего размера морковь пальцем - хватай за ноги и лупи ладонью по заднице!
- По заднице – то зачем? – запротестовал Петька, но приказание незамедлительно выполнил. Ребенок, а это была девочка, отчаянно завопил.
- Ну, вот и порядок – довольно крякнул Гаврилыч, перевязывая пуповину – а ты говоришь – помирает! Хм! Кто это ей помереть-то позволит, красавице нашей!
Когда приехала скорая, измученная роженица крепко спала. Спал и тщательно перепеленатый ребенок. Рядом, отчаянно храпели Гаврилыч с Петькой, уговорившие бутылку с самогоном двойного перегона. Такую гору своротить! И самое главное, эта бутылка с первачом, использованная частично в медицинских целях, а в основном по прямому назначению, была последней. Бросил Петька пить, как бабушка отговорила.
- Ни дай Бог, еще раз такое испытать – так и заявил во все услышанное -девочку родили и хватит. Другого раза я не перенесу.
- Вон оно, оказывается, как! Все дело в девочке. А мы – то грешным делом подумали – усмехнулась Бабаня, когда ей сообщили про-то, что Лариска Лактионова удачно разрешилась, на этот раз, девочкой. И как тут не подумать, что и в этом деле без ее вмешательства не обошлось.


Глава 10.

А ЭТО, ЧТО ТАКОЕ?

Едва продрав глаза Дениска услышал растерянный голос матери - - Прекрасно! Великолепно! Круто! А как оригинально! Что это такое, в нашем доме последнее время происходит? Может кто подскажет? Да, именно растерянный, а не возмущенный или рассерженный материнский голос, услышал. Как она умеет сердиться, он знает отлично. Дениска подхватил взгляд матери и мысленно проследовал за ним следом. Царапины от когтей, хорошо заметные, на недавно поклеенных обоях. То-то еще будет, когда животина подрастет! К празднику клеили, старались, а тут, насколько достала, настолько и расцарапала. И когда успела! Даже подпрыгнула, наверное, несколько раз от избытка чувств. Бывает! Лужица. Кошачьи кучки. Виновница преступления -это огромные испуганные глаза и нервно бьющийся об пол, кошачий хвостик. Все остальное скрыто, свесившимся почти до пола, стареньким полотняным покрывалом дивана. Чудеса маскировки, да и только. Голые детские ножки, зябко переминающиеся на холодном полу, одна пара. Следующая группа ног, принадлежащая молодой женщине, как успел подметить. Ноги стройные, красивые, полуобнаженные. Бледноватые правда, немного. Но, откуда же весной, в Лопуховке, взяться загорелым женским ножкам. Увидел широко раскрытые от ужаса человеческие глаза. Никак не менее четырех. Именно на него, смотрят умоляюще, словно защиты просят, отметил про себя. Кто же кроме него в этом доме их может защитить. В прочем и обижать никто не собирался! Словно освобождаясь от мрака минувшей ночи, потряс головой. И только после этого вспомнил…. Да вроде бы за ландышами вчера ездили на Цыганов пчельник. На КАМАЗе. Не на К-700- же, нужно было ехать! А чем, собственно говоря, К-700 помешал! Его КАМАЗ до сих пор стоит не разгруженный. Так, так, так…. Уже теплее. Но не ландышами же они его, загрузили! Приходится снова трясти головой. Заметно легчает. Рас кодировка событий минувшего дня, еще мутная и противоречивая, забегала, за мельтешилась, чуть ли не запрыгала от радости. Накануне подрядились вместе с младшим братом, хотя причем здесь младший, или старший - брат у него один, доставить из города партию вино-водочных изделий для Тичелмской потребкооперации. Загрузили его в Пензе по самое - не хочу. Проторчал на базе почти до вечера и понятное дело, на Тичелмскую базу не успел. Ночевать приехали в Лопуховку, а тут своя история с географией. Героический дед отличился…. Хотя, сваливать все на деда, тоже не правильно.
И до того эта история была запутанной. И такие она имела глубинные корни, что в пору было заявить - в этом деле без пол литра не разберешься. Хотя и выпитого накануне шампанского, сначала для храбрости, а потом вроде бы от счастья, было предостаточно.
Чудеса! Решиться на такое…Какую гору своротил. Кто бы мог подумать, что он, Дениска отважится и во мгновение ока решит дальнейшую судьбу сразу двух человек. Человечка совсем маленького и человека постарше. И котенок какой-то вроде бы еще при этом присутствовал. Ах, да! Это тот паршивец, который обои царапал и лужицы на полу оставлял!
Не решил правда, окончательно! Но тут уж все зависит только от него одного…. Но, как говорится, вернёмся немного назад и чуток, в сторону….
После того, как многодетной матери Ларисе Лактионовой пришлось рожать очередного ребенка дома, а в качестве квалифицированного врача гинеколога пришлось выступить случайно оказавшемуся неподалеку престарелому пенсионеру Гаврилычу, тоже квалифицированному доктору, но по другому профилю, в Лопуховке срочно открыли стационарный медицинский пункт. Гаврилыч всю свою сознательную жизнь проработал в совхозе ветеринаром. Ох и наделал тогда этот случай шума в районе! Да, что там в районе, многим областным чиновникам самого высокого уровня, долго еще икалось, когда на них, только что пальцем не показывали и намекали, что мол, в Тичелмском районе роды принимают исключительно ветеринары и случайно оказавшиеся рядом пенсионеры. Но одно дело, открыть в селе фельдшерский - акушерский пункт, и совсем другое, найти грамотного специалиста. Приезжавшие в Лопуховку выпускницы медицинского училища, в селе долго не задерживались. Быстренько окручивали очередного Лопуховского парня покрасивши и поумнее, выскакивали замуж, рожали ребенка. Иногда, сначала рожали, но что это меняет, а уж потом выскакивали. И уже на законных основаниях уезжали в город, или на крайний случай в район. Когда в Лопуховку приехала дальняя Бабанина родственница медичка Саша, никто в селе не сомневался во – первых в том, по чьей протекции она в Лопуховке появилась. Во- вторых, что и её ждет та же участь. Однако, узнав, что у нее уже есть ребенок, а мужа увы, нет и никогда не было, немного поутихли. Кому хочется воспитывать чужого ребенка. Да и сама Саша очень уж неохотно отвечала на ухаживания потенциальных кавалеров. Известно, что в жизни ничего просто так не происходит. Почти одновременно с этим, не ординарным для Лопуховки событием, в семье Денискиных родителей, его брата и его самого, произошло количественное изменение. На постоянное место жительства, после кончины жены, к ним, из соседнего села Залесное перебрался отец Денискиной матери, персональный пенсионер, ветеран войны, орденоносец, но не смотря на все свои былые заслуги, скромнейший человек. Да, да, тот самый Гаврилыч, который роды принимал. Нет, ни к каким молоденьким, даже разведенным медичкам, героический Денискин дед, свататься не собирался. Даже в мыслях такого не было. Но, какая-то взаимосвязь между этими событиями, была. А раз уж связь имелась, то естественно начала активно проявляться.
Еще накануне праздника победы, вечером восьмого числа, Денискина мать, согласно сложившейся традиции, тщательно отутюжила выходной отцовский костюм и протерла медали. Хотя и не иконостас у Гаврилыча, как у почившего «генерального секретаря», но за свое военное прошлое ему совсем не стыдно. И повоевать, успел. И прелесть искупления собственной вины перед отечеством, собственной же шкурой, почувствовать. Хотя какая вина. Попал под раздачу. Даже тогдашнюю его молодость во внимание не приняли. Пресловутый приказ двести двадцать семь – ни шагу назад. А он вроде бы шагнул. Да, что там шагнул! Драпал, как и многие, только пятки сверкали. А кто в начале сорок второго не драпал? Хорошо еще, не расстреляли. И в госпиталях успел поваляться. Кровью вину смыл. И до воевать успел с чистой совестью. Даже несколько новых боевых наград умудрился получить. Прежние, что отобрали при аресте, так потом и не удосужились вернуть. Раньше, в канун священного для всех советских, а потом и российских ветеранов праздника, их собирали в районе, а кого и на областные мероприятия приглашали. Со временем ветеранов становилось все меньше и меньше. Да и средств для их чествования не прибавлялось. К тому же, и со здоровьишком у многих проблемы не шуточные начались. Поэтому, торжественные мероприятия стали проводиться по месту жительства. Ну и как полагается, после официальных поздравлений - банкет. Святое дело, фронтовые сто граммов. А потом, в зависимости от того, как рука возьмет. Ну и естественно от того как пойдет. Так они еще и гоношатся, и хорохорятся! По – гусарски, пить видите ли, умеют. Цыганочку с выходом, частушки с переплясом, в присядку и молодецким посвистом. А много ли им нужно?
Своего легкового автомобиля у них нет. Да и зачем им легковой автомобиль, когда у Дениски совхозный КАМАЗ постоянно под рукой, а у его младшего брата Санька, К-700? Куда угодно доберёшься в любую распутицу, что угодно и кого угодно привезешь. Но разве в кабину КАМАЗа, тем более тяжелого трактора К-700, мыслимо забраться ветерану, одолевшему праздничное застолье. Ему бы, что-нибудь попроще, вроде конной повозки. К матушке земле поближе. Однако, конные повозки на Лопуховских дорогах, в последнее время, встречаются крайне редко. Но и здесь находилось вполне приемлемое решение. Младший внук Санек, проявлял чудеса сообразительности и выволакивал из дровяника на свет божий, вело прицеп. Тщательно обтирал многолетнюю пыль и облагораживал ковровой дорожкой. Чем не царский выезд! Но такие царские выезды и гонки на вело прицепах происходили в прошлом году. В этом, некоторые внуки проявили несознательность и уехали в город. Причем, в самое не подходящее для деда, время. Работа видите ли прежде всего! И как Дениска не старался гнать из города, как газку не поддавал, не успел! Деда уже привели. Каков дед, однако! Если внуки рядом, со своей таратайкой, он видите ли никакой, везите, мол меня и помалкивайте! А как с молоденькой медичкой, то и под кренделек…. Ну не прискакал конечно же. Это Дениска просто так, по-родственному подумал. И ничего больше подумать не успел, потому, что увидел Сашу, узнал и обалдел от неожиданности. Саша тоже увидела Дениску, узнала и тоже обалдела. Саша удивилась тому, что в бытность её былых приездов в Лопуховку, никаких дедов у Дениса не было. А теперь, она просто помогала хорошему знакомому Бабани, бравому ветерану, испытывающему временные трудности с пространственным перемещением. Дениска, в свою очередь, удивился тому, что вроде бы и узнал её, а вроде бы - и не узнал. Так сильно она изменилась. Вот такая любовь-морковь! Твою дивизию! Пяти лет не прошло со времени их первой встречи и уже такие непонятки.
- А не пойти ли нам в кино - робко спросил Дениска, у внезапно появившейся перед его глазами, симпатичной молодой женщины, или девушки. И откуда только храбрость взялась.
- А чО не сходить! - ответила девушка. Там по случаю праздника «Офицеров» показывают. Билеты им достались в заднем ряду, да еще и за колоннами, как раз там, куда старшеклассники ходят со своими подругами на вечерние сеансы, целоваться. Как Дениска жалел, что давно уже не старшеклассник. А Саша, по его наблюдениям, видно и не жалела совсем. Как у пучилась в экран с первых кадров, так ни разу и не оторвалась. Такое впечатление, что дышала, наверное, через раз. Какие тут поцелуи! Да и народу по случаю праздника набилось как селедок в бочку. Единственное, на что он отважился, это прижаться плечиком к такому теплому и уютному Сашиному плечу и взять ее руку в свою. А она, по всей видимости, этого даже не заметила. Если заметила, уж точно, наверное, бы отстранилась. Дениска и так уже расхрабрившийся не на шутку, фильм что ли на него так подействовал, сразу же, после окончания сеанса, предложил сгонять на пчельник за ландышами. На Сашу, оказывается, фильм тоже подействовал, и она согласилась. И как это там, в Лопуховке-то про старые дрожжи говорят. Вспомнилась Дениске его такая наивная и такая давняя любовь. А обида на Сашино тогдашнее отрицание его персоны, отошла на второй план.
Увидев, на чём Дениска предлагает добраться до пчельника, где по его наметкам сейчас самое большое количество ландышей, Саша снова обалдела и потеряла дар речи. Огромный, к тому же еще грязный до безобразия КАМАЗ с прицепом, основательно загруженный какими-то ящиками, коробками и мешками. Дениску, похоже, её реакция не смутила совсем. Не идти же пешком в такую даль. А собирать ландыши в прилегающем к Лопуховке лесу, где пасут коров, вообще курам на смех.
Весна в этом году была поздней, и талые воды из лесных оврагов и вершинок с разношерстным подлеском, еще полностью не сошли. Через месячишко, дело другое. Тогда и пешочком можно будет прогуляться. Пока Саша растеряно переминалась рядом, Дениска без лишних разговоров выкинул из кабины все, что обязательно нужно выкинуть в подобных случаях. Все, что выкидывать необязательно, вдруг ремонт какой, тоже выкинул. Хотя в дороге всякие непредвиденные ситуации случаются. Даже на голой земле, под машиной, порою ремонтировать приходится. Как же тут без драненького кожушка-то обойтись. Но и марку тоже держать нужно. Сбегал домой, вытащил из платяного шкафа новый, ни разу не стеленный матерью длинноворсный плед, и тщательно закрыл им, успевшие уже порядком поистереться сидение.
Лихо забрались в кабину. Уселись поудобнее, запустили двигатель. Поехали. Ухабины и выбоины, успевшей уже заметно обветшать дороги, гружённый Денискин КАМАЗ, словно бы и не заметил. Притормозил правда, Саше показалось, что без Денискиного вмешательства, перед ещё довольно - таки полноводной речкой. На том самом месте, где летом находились дощатые мостки.
- До самого синего моря, поди, доплыть успели! - с плохо скрываемым сарказмом подумал про них Дениска. Словно и не было препятствия, грузовик уверенно плюхнулся в воду и решительно заурчал всеми своими многочисленными поршнями, клапанами, карданами, полу прогоревшим глушителем и огромными колесами. Грязь, вода, ветки и мелкие камни полетели в разные стороны. Чего уж там - танки грязи не боятся. Грачи, облепившие придорожные тополя, дружно замахали крыльями и недовольно загалдели. Этот, прущий прямо на их собственные деревья, неприлично грязный и противно ревущий грузовик, их не-то что испугал, немного насторожил, скорее всего. Случались наезды и пострашнее. Марнос, намедни, пару тополей на бензовозе опрокинул. КАМАЗ уверено выбрался на твердую дорогу и не снижая скорости, покатил по бетонке.
Великолепное зрелище, смотреть как многотонный грузовик с прицепом уверенно катит по бетонке. Даже если смотришь как Саша, через боковое зеркало заднего вида. До этого она считала, что человек может часами смотреть на-то, как течет вода. Как горит огонь. Как работает сосед, от Бабани, вроде бы, что-то подобное слышала. Теперь смотрела, как Денискин грузовик мчится. Смотрит Саша, а самой приятно. И мысли какие-то странные. Запутанные и до ужаса не понятные, как предутренние сны, накануне заморозков. К чему бы это? Страшно! Мамочки родные, как же ей страшно! Да и помолиться, ну хотя бы, на сиротливо подпирающую быстро темнеющее Лопуховское небо церковь, мимо которой как раз проезжали, совсем не плохо. Подумала, подумала Саша и конечно же не помолилась. Всегда найдется причина, препятствующая подобным благим намерениям. На этот раз все уперлось в дорогу. Почти всё в нашей жизни упирается в дороги. Слишком уж внезапно они начинаются и слишком быстро кончаются. Охнуть не успела, как оказалась в самой гуще леса, о чем радостно оповестили пневматические тормоза грузовика.
-Пф - щщщщ! Пф - щщщщ! Приехали!
Однако, слишком яркие, по мнению Саши, галогенные фары Денискиной машины, превращали романтическую по задумке задачу в скучную, если не банальную. А где же, ландыши? В лесу, совсем недавно освободившемся из-под снега и пока еще лишенном листвы и травы, ландышей не было. Зато, во всю буйствовали и похоже упивались этим своим феерическим буйством, первоцветы. Их, еще подснежниками почему-то, в Лопуховке называют. Белые, желтые. светло сиреневые и фиолетовые. А где же все-таки ландыши? Листьев ландышей сколько угодно, а цветов нет.
- Видно еще не сезон – грустно, одними губами, прошептала Саша, разглядывая через забрызганное грязью лобовое стекло машины, представшую перед ее глазами, сразу и не скажешь, печальную, или же, через чур веселую картину.
- И сморчков поди, не меряно! –мечтательно прошептал Дениска.
Где-то далеко вверху, там, где резко отчерченная орешником и цветущей калиной поляна, плавно переходит теоретически в небо, а фактически в клеверное поле, отчаянно шумели огромные березы. Точного их возраста Дениска не знал. Но по его предположению, о чем он не замедлил сообщить Саше, никак не меньше ста лет. В нижней части пчельника, где растут дубы, дуновение ветра почти не ощущалось. Было тихо. Дубы, это тебе ни какие-то там, хотя и огромные, березы. И везде, откуда он только взялся, туман.
- Туман, туман, туман, густая пелена - завертелись в Денискином мозгу слова песни из какого-то старого фильма про войну. Заметно похолодало. Ночью в это время года всегда холодает. Лишь бы заморозков не было. Обещал матери помидоры укрыть на ночь. Но где теперь он и где помидоры!
-Что-то он сегодня какой-то замедленный, если не сказать задумчивый, - думала Саша, - тайком поглядывая на Дениса. Словно знала, каким он бывает в другие дни. Похоже, выскакивать из кабины и лихорадочно рвать цветы не собирается. Хотя это ей возможно только кажется. Иди, рви свои ландыши, если найдешь - начала Саша потихонечку брать инициативу в свои руки, словно была человеком посторонним, неизвестно каким образом оказавшимся, в кабине этой машины. И чуть не силой вытолкала Дениса наружу - иди, иди, чего расселся! Сама же, похоже, вылазать не торопилась.
К ее удивлению, Дениска отправился совсем в другую сторону, от предполагаемого места дислокации ландышевых зарослей. Умело забрался на колесо прицепа и чуть ли не в один прыжок оказался наверху. Нырнул под полог, закрывающий от посторонних глаз содержимое кузова. На мягкую, не успевшую еще основательно просохнуть землю, полетели бутылки. Одна, вторая, третья. Следом, словно большие и яркие бабочки, порхнули какие-то коробки. Так вот, что у него в кузове гремело! Хоть и смотрела Саша совсем в другую сторону, не подсматривать же сюда приехала, отлично разобрала, что в бутылках шампанское, а в коробках её любимые конфеты. Знал про конфеты, или просто так совпало? Знал или совпало…. Еще и под накрутить себя успела, на предмет того, что скорее всего не только с ней за цветочками ездил. Вон как лихо у него все получается! Впору разреветься от обиды!
Дениска аккуратно, совсем не так, как в кино показывают, открыл бутылку и вручил Саше.
-Давай за знакомство, что ли!
- Да давай - что ли! – согласилась Саша, передумав обижаться.
Так же аккуратно, не пролив ни одной капли, Дениска открыл вторую бутылку. Это мужики так аккуратно открывают потому, что машину потом самому отмывать приходится. Дома глядишь, по-гусарски бы расстарался.
- А третья зачем? – поинтересовалась Саша, после того, как чокнулись прямо бутылками.
- Как зачем? - искренне удивился Дениска - запивать же чем-то нужно.
- Заманил, а теперь думает, как свои гнусные планы осуществлять! Все они только про одно думают, гады! - шмыгнула носом Саша, но виду не подала. В этом деле главное, не паниковать. Только увидит, что паникую, тут мне и кранты.
- Денис! Только ты мне пожалуйста не ври. Ты про это думал?
- Про что, про это? – зашевелил Дениска упорно отказывающимися шевелиться мозгами.
- Ну про нас и про это, не понимаешь, что ли? - начала выкручиваться Саша, осознав, что сама всё время после фильма, только что и делала, что про это думала,-конспираторша хренова! Это она так себя мысленно назвала, когда поняла, что все ее хитрости на лице написаны. В отличие от неё, Денис хитрить не стал и честно признался -
- Когда вторые сутки во рту маковой росинки не было, все только что и делают, что об одном думают. Чем же я хуже других.
- Это еще про что ты там думаешь? - заторопила Саша события, опасаясь, что Дениска схитрит и повернет разговор на другую тему.
- Мать вчера целое ведро сморчков принесла. Теперь, наверное, уже пожарила -развивал Дениска прочно завладевшую его сознанием мысль –знаешь, как она их в сметане тушит! Сказал и театрально закатил глаза, словно только что навернул, никак не меньше суповой тарелки с горкой и ждал добавки.
И тут, вся его застенчивость, вместе с задумчивостью куда-то подевалась. Дениска решительно привлек Сашу к себе и начал осыпать поцелуями. Точно также, как некоторое время назад, собирался осыпать ландышами. Куда только одежда у обоих полетела. И главное, как быстро! Потому, наверное, что избавление от одежды происходило при помощи четырех рук. Как он успел заметить, женские руки, нисколько не уступали в проворности, если не превосходили, мужские. В мыслях, теряющей самообладания Саши, возник вполне резонный вопрос
- А целоваться-то когда научился и главное с кем?
И чуть было не спросила, но вовремя спохватилась, предвидя аналогичный встречный вопрос.
- Хотя, ему какое дело! Ей-то в чем оправдываться! Вопросы будут потом! Сейчас была простая констатация фактов. Молодец все-таки Дениска! С пледом, оно конечно же, намного уютнее. Хотя, такое впечатление, что он только и делал всю жизнь, что ездил за ландышами и целовался с другими женщинами! На новых пледах! А, что из того, что не целовался! Бывает же и такое. Может это у него природное! Но каков, однако! И мысли у меня какие-то обрывчатые и не связанные -подумала Саша. Ничего больше подумать она не успела.
И пока им было некогда, пчельник, словно кто это специально сделал, окончательно спрятался в тумане. Только что был, и вдруг его нет. Один сплошной, белый, словно молоко, туман. А может, это произошло потому, что смотрели не внимательно. Было чем заняться, а туман укрывал поляну постепенно, без их ведома. Впору спросить у кого-нибудь. Но разве у кого спросишь! А может быть, просто время так быстро пролетело. Беда с этим быстро пролетающим временем! Потом по крылу машины вроде бы кто-то тихонечко поскрёбся. А может и не скребся никто. Просто показалось. Причем, Дениске казалось, что шебаршатся с его стороны. Саше казалось, что с её.
Это уже потом Дениска смутно припоминал, что видел какого-то белого мужика, словно слепленного из сгустков тумана. Точно такого же, про которого рассказывала Семенычева Алена, когда Дениска их на Петуниной караулке разыскал. Этого седого мужика в белом одеянии, выходящего в самый не подходящий момент из тумана в это время года, здесь многие видели. Врут, наверное. Но как он на него посмотрел и седой головой укоризненно покачал! Словно Дениска у него сто рублей занял, а отдавать не собирался. Может ему не понравилось, что он машинными колесами траву примял? Так ведь до сенокоса больше месяца. Десять раз заново отрасти успеет. Оказывается, и Саша что-то непонятное видела, когда из машины по каким-то своим делам выходила. Да так перепугалась, что в конце концов забыла, зачем из машины выскакивала. Про-то, что это цыган, она даже не подумала. Судя по рассказам Бабани, его образ ассоциировался в её сознании с вполне реальным человеком, а не с этими полупрозрачными сгустками материи. И она тоже каким-то чувством осознавала, что её осуждает это странное создание. Не понравилось ему видно, что так легко согласилась сюда с Дениской поехать. Хотя по слухам сам-то…. Или после собственной смерти по-иному к этому вопросу относятся. Сплошные непонятки! Или это просто холодрыга на них всех таким образом действует? Топлива в баке машины оставалось только на то, чтобы добраться до дома, если указатель уровня правильно работает. А если не правильно? Дениска решительно выключил зажигание. Ему припоминались прецеденты, почерпнутые из мировой литературы. По большей мере, зарубежной, вроде бы когда-то, еще в гусарские времена, кто-то грелся чем-то другим. Так это когда было! Саша таких глупых книжек не читала. Но и Денискиному порыву, слазить в очередной раз за шампанским, препятствовать не стала. Лишь деликатно отвернулась, пока он отыскивал в куче общей одежды что ни будь подходящее. П о искал, поискал Дениска, да так ничего подходящего не отыскав, отправился в кузов в чем был. Как и следовало ожидать, решение греться шампанским, было не верным. В корне. Спасти дрожавшего, словно поросячий хвостик Дениску, могла только Саша. А она и не возражала…. Чего уж препятствовать, когда все так далеко зашло….
Проснулся Дениска от того, что все равно замерз. И главное, как-то странно. Если его спине, прижимающейся к чему-то очень теплому и уютному, было вполне сносно, то всё, что находилось с противоположной стороны его тела, не мешало бы чем ни будь укрыть. Ну хотя бы пледом. Еще и внутренний будильник, тот, который прямо пропорционален количеству выпитой накануне жидкости, а выпито было по его воспоминаниям многовато, сигнализировал. Предстать пред ясные Сашины очи в таком виде, Дениска стеснялся. Однако, пледом она давно уже завладела и похоже делиться им, не собиралась. Словно насмехаясь над Денискиными проблемами, на зеркале заднего вида, покачивался Сашин лифчик. Интересно, кто его туда так метко запулил? Дениска лежал и боялся пошевелиться. И как Дениска не таился, как не задерживал дыхание, Саша все равно проснулась. А может и не спала она совсем. Женщины такие коварные. И, что тут началось! Вопила Саша не только громко, но и как успел заметить Дениска, красиво, умело и разнообразно. Слезы не просто текли по ее лицу. Они еще и брызгали в разные стороны, словно вода из прохудившегося шланга. Зрелище, не для слабонервных. Дениска машинально выхватил из общей кучи одежды первые попавшиеся джинсы. Для того, чтобы отыскивать остальное, требовалось много времени. Его-то как раз и не хватало. Захлопнул дверь кабины и стоя босыми ногами на влажной от росы траве, впал в ступор. То ли его ноги подросли за ночь, и талия немного под раздалась, то ли это просто не его джинсы. Натянул повыше, втянул живот. Сойдет! Подобрал вылетевшие следом ботинки.
Саша увидела в Денискиных руках цветы. Подснежники. Много подснежников. Словно они специально к ее пробуждению распустились. Столько подснежников она никогда не видела и завопила еще громче. Такая заплаканная, с размытой по щекам косметикой, поминутно хлюпающая красным носом, она Дениске нравилась еще больше. Саша отлично понимала, что ничем, эта мимолетная встреча, закончиться не могла. Сколько молодых одиноких женщин собирают по кусочкам осколки собственного и чужого счастья. И, никто их, собственно говоря, за это не осуждает. Ну покосятся укоризненно в магазине. Ну перебросятся между собой словечком – другим у колодца, в начале недели. А к выходным, глядишь и забыли. Но Саше-то как раз всего этого и не хотелось. И совсем не заметно для себя, она выболтала Дениске всё. Все, чего и рассказывать не обязательно было. И про-то, куда это она так спешила, в тот дождливый осенний вечер, когда Дениска подвозил ее на мотоцикле.
Швыряла Саша в лицо Дениске не заслуженно резкие и обидные слова. Какими словами ее унижали, такими и высказывала Саша свою обиду на все мужское население земли. Будто это он, а не её хлыщ, с иезуитской улыбкой, её бросил. Даже про-то, что больше всего на свете хотелось ей тогда броситься под проходящий мимо станции, ехидно грохочущий порожняк, выболтала. Останавливало то, что Дениска так преданно, по собачьи как-то, заглядывал ей тогда в глаза, так долго не уходил с вокзала. А строить из себя Анну Каренину, при этом наивном деревенском парне, ей не хотелось.
Дениска помалкивал. Раз винит, значит и его вина в этом есть. Попал под горячую руку, – слушай!
Понятное дело - его старенький КАМАЗ, к тому же еще совхозный, не сравнится с легковушкой с за тонированными стеклами, термоядерной печкой и стереосистемой. Но, вот только Саша, почему-то сейчас с ним, а не с этим хлыщом, с иезуитской улыбкой. Появись он теперь, прикус ему, Дениска уж точно бы попортил немного. Да чего там, немного! Хорошо бы подпортил!
Самому же, рассказывать ничего не хотелось. Ни про Любу, с которой расстались как-то не по - человечески. Ни про преподавательскую дочку Машку, которая за ним в технаре бегала. Ну и, что, что целовались. Ну и что, что приглашала она его парочку раз к себе домой, когда родителей дома не было. Мало ли кто и с кем целуется. Мало ли кого, к себе домой, когда родителей нет, приглашают.
А пока Дениска в мыслях всё прокручивал, Саша в свою очередь вспомнила, что дочка, наверное, плачет и засыпать без мамы не хочет. Бабаня, которую она попросила посидеть с Наташкой, сердится. Котенок, которого они с дочерью недавно подобрали, голодный, потому что Китекат, он паршивец, жрать не хочет, а молока ему оставить она забыла…. Дениска послушал, послушал, открыл новую бутылку, залпом осушил и понял, что спать ему хочется, просто до умопомрачения, даже больше, чем есть. И не долго думая, сделал единственно правильное на его взгляд, решение. Взял, да и перевез и Сашу, с её дурными воспоминаниями и плачущую дочку, и котят с Китекатом, и с личными вещами к себе домой….


Глава 11

ЛУННАЯ ДОРОГА

Стоически перенеся, не тем язычком помянутые, прелести и соблазны четырех с лишним часового вкушения не навязчивого железнодорожного сервиса, Люба отправилась в Лопуховку, на своих- двоих. И не то, чтобы очень уж хотелось ей идти пешком. Отнюдь! Хождение по разбитой и грязной, изобилующей колдобинами и лужами, мало чем отличающейся от проселочной, Лопуховской дороге, её совсем не прельщало. Но, просто до ломоты зубов не хотелось, чтобы кто-то увидел. Еще больше не хотелось, чтобы узнал. Стоящий на привокзальной площади автобус, дожидающийся попутчиков, обошла, стороной. И потом, когда ее догоняли другие машины, словно преступница какая, заблаговременно отходила подальше в придорожные кусты. Хорошо еще, что в такое позднее время, машин было мало. Бензовоз и допотопная легковушка, с переполненным салоном. Когда через некоторое время послышался звук натруженного автомобильного мотора, Люба сделала несколько шагов в сторону. Игра в детскую игру- прятки ей определенно нравилась. Благо дело и прятаться-то особенно не нужно было. С самого утра дождь несколько раз рьяно принимался за дело. Но едва начавшись, затихал, словно выжидая, самого не подходящего для такого как она, одинокого путника момента. Зато тучи кружили и кружили не переставая. Где-то далеко, над лесом, основательно громыхало и изредка сверкало. Причем, каждый раз в разных местах. Создавалось такое впечатление, что громыхает и сверкает все Лопуховское небо.
- Не мудрено! - с грустью подумала Люба – сегодня же, у Дениски память. Вот он на меня и сердится!
Когда же, яркие фары КАМАЗа разделили пространство на темную и светлую стороны, она давно уже скрывалась за огромным стволом разлапистой березы. Словно в предвкушении стремительного рывка, сердце молодой женщины отчаянно стучало. Вот сейчас…. Вот сейчас! Только машина проедет…. И она, как когда-то, в детстве, рванёт. Только грязные пятки засверкают.
- Тук, тук – я! Тук, тук – я! Но она не рванула. И ухоженные пятки ее, не засверкали. Потому, наверное, что в хорошо освещенной кабине, тяжело загруженного кирпичом КАМАЗа, Люба увидела Семку Петунина. Ее сердце стремительно рухнуло вниз. Она не поняла куда. Но куда-то очень и очень далеко. Да! Это определенно был Семка! Как он крест-то с кладбища на спор припер. Каким взрослым и сильным он ей тогда показался. Как она тогда в него влюбилась! Впервые и совсем не по-детски. И даже, когда оказалось, что крест этот и не крест вовсе, а полусгнивший столб от соседского забора, не разлюбила. Сколько горьких слез она тогда в бабушкину подушку пролила! А он ездил себе к своей Алене в Тичелму, и ничего, кроме зубоскальства, она от него не видела. Люба смотрела не отрываясь. А Семен покручивал баранку и никакого внимания на нее не обращал. Еще и шансон какой-то противный, который из динамиков, его жизни учил, слушал. Чего это шофера так шансон любят? И Семка туда же! Меломан хренов! Какое ему, наверное, собственно говоря дело, до каких-то там друзей детства, с их личными трагедиями. Шансончик ему, видите ли, подавай! Ей, срочно захотелось, каким-то чудесным образом оказаться в кабине этой машины, с Сёмкой рядышком. И его дурацкий шансон, ее не сколечко бы, наверное, не раздражал. Ехать, ехать, ехать. Мимо Лопуховки, мимо Семкиного дома, потому, что там его ждет другая женщина, мимо ставшего в одно прекрасное мгновение треклятым - её прошлого, мимо её такой несуразной жизни. КАМАЗ медленно проплывал мимо, а вместе с ним, словно в медленной раскадровке какого-то виденного ранее черно белого фильма, проплывала жизнь. Сколько она себя помнила, ее в обязательном порядке отправляли на все лето к бабушке в Лопуховку. В образцово показательную идиллию, вновь созданной матерью семьи, она вписывалась плохо. Сначала потому, что с чисто детской непосредственностью, пыталась бороться с присутствием в их доме чужого мужика, при помощи подручных средств. То, ботинки отчима к полу огромными гвоздями приколотит. То, ненавистную одежду маслом обольет. То взрослым хамить ни с того, ни с сего примется. Когда же Люба подросла и мать стала замечать заинтересованные взгляды сожителя, направленные в сторону начавшей заметно хорошеть и «округляться» дочери, стала задумываться - а не поселить ли её, от греха подальше, у бабушки навсегда? До этого дело не дошло. В один прекрасный момент отчим навсегда исчез из их, с матерью, жизни. А Люба продолжала ездить на каникулы к бабушке по привычке. Впрочем, если вдуматься, она на свою мать совсем теперь не обижалась. Да и чего обижаться, если почти все проведенные В Лопуховке летние месяцы, были лучшими месяцами ее жизни. КАМАЗ давно уже проехал. Давно уже звук мотора затих за ближайшей лесной вершинкой, давно уже всплески автомобильных фар перестали полосовать неба, давно уже сухая гроза, не ведомо чьими молитвами, стала потихонечку затихать, давно уже луна, всё в очередной раз прозевавшая, выпрыгнула из - под ближайшей тучки и принялась озираться, а потом запрыгнула под тучку снова, а Люба все никак не могла освободиться от внезапно нахлынувших воспоминаний. Кадры все мелькали и мелькали. Мелькали и мелькали…. Что-то вроде -это я видела! И это, я тоже когда-то видела! Но когда именно не помню. И это. И это. И это я тоже видела…. Не заметила, как прошагала остаток дороги. На одном дыхании одолела сонливую отчужденность и безразличие самой длинной в Лопуховке улицы - Нахаловки. И ни одна собака на нее не тявкнула. Ни один житель Нахаловки не повстречался. Ни одно окошко при ее появлении не засветилось. Было у этой улицы и какое-то другое, современное название. Но откуда же, Любе было его знать, когда и сами жители Лопуховки, наверное, этого не знали.
Спустилась в овраг. Прошла мимо полуразвалившейся фермы. Поднялась в гору. Стороной обошла игровую площадку, возле детского садика. И замерла, не обнаружив на прежнем месте, сельского клуба. Изгородь была. Огромные ветлы, с которых они смотрели взрослые фильмы прямо через окно, стояли на прежнем месте. Клуба не было. Ах, да! Бабушка же, писала, что клуб несколько лет назад разобрали. Странное чувство испытала Люба. Сразу и не поймешь, огорчило ее это открытие, или же наоборот, обрадовало? С этого клуба все и началось. На одном из вечерних сеансов, её тогда уже пускали на вечерние, случайно встретилась взглядом, с недавно вернувшимся из армии Женькой. И как не силилась вспомнить его фамилию, вспомнить не могла. А знала ли она тогда его фамилию? Вряд ли! Не до каких-то там фамилий ей было. И закружилось. И завертелось. В первый же вечер затащил он её в какую-то сараюшку в глубине сада, где у него было оборудовано вполне сносное уединенное лежбище с магнитофоном и телевизором. И сама не поняла Люба, как стала женщиной. Ничего страшного! Миллионы девушек по всему миру когда-то становятся женщинами. Но очень уж мерзко и обидно все это произошло у нее. А когда на другой день она поджидала своего «возлюбленного» возле клуба, он её бесцеремонно оттолкнул. Да и еще потаскухой, при этом, обозвал. Подобные новости разносятся по Лопуховке быстро. Через некоторое время стали поговаривать, что уводят её после вечернего сеанса, особо озабоченные оболтусы в укромное местечко. Вдвоем, втроем, а порою и вчетвером. И …. Но некому было ей пожаловаться, не кому было за нее заступиться. И тут в ее жизни появился Дениска. Однажды он за нее вступился и ему крепко перепало. Над ним издевались. Ему угрожали. Но он продолжал приходить. Чего уж скрывать, не многословный и застенчивый парень ей совсем не нравился. Обычно девушкам нравятся парни более крутого замеса. Но он так искренне обещал любить её всю оставшуюся жизнь.Такие огромные букеты полевых цветов приносил на свидание. Так громко сопел, осыпая не умелыми поцелуями, что сердце, в конце концов не выдержало, и она стала к нему потихонечку привыкать. А тут еще сама, со своим обещанием, исполнить его самое сокровенное желание, сразу же после того, как он принесет ей букет, из растущих в Песчанке кувшинок. Дениска не умел плавать, но за кувшинками полез, не раздумывая. Когда же он, запутался в водорослях и начал тонуть, она испугалась и убежала…
На этом месте Лопуховского неба, в начале лета, луна всегда появлялась за полтора часа до рассвета. В других местах во сколько угодно, а здесь, за огромными корабельными соснами и тополями старого колхозного сада, только за полтора часа. И только перед рассветом. Не на протяжении всей истории мироздания, конечно же. А, впрочем, чем лукавый не шутит! Может и на всем протяжении. Выскочит, из-за деревьев, словно с цепи сорвавшись, чрезвычайно большая, яркая, ленивая и наглая. И, что сразу же, бросалось в глаза – при каждом новом ее появлении, разная. То, что луна и на этот раз будет какой-то особенной, Люба отлично знала и изучением лунного интерфейса запариваться не стала. А вот лунная дорожка на поверхности воды озерца, образованного на месте резкого поворота русла речки Песчанки, была прежней. Как десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать и даже пятнадцать лет назад, когда ее на все лето отправляли в деревню к деду с бабушкой. Таинственной, не объяснимой и манящей. Манящей настолько, что первые несколько мгновений после внезапного появления луны, вместе со своей неизменной подругой - дорожкой, Люба только и делала, что боролась с внезапно нахлынувшим желанием, не раздумывая броситься в космическую какую-то, не -объяснимость и таинственность озерного омута, на которую настойчиво указывала дорожка. И будь, что будет! А, что собственно говоря, будет? Ничего не будет. И никакие лунные дорожки ей не помогут. И даже Дениска, не складный, наивный и смешной романтик Дениска, утонувший в этом самом месте ровно десять лет назад, прямо на её глазах, ей не поможет. Никто и ни что, ей, теперь не поможет!
В её направлении, видимо заинтересовавшись силуэтом одиноко стоящей на высоком берегу не знакомой женщины, довольно пофыркивая и громко отплевываясь от попадающей в рот воды, кто-то быстро плыл. Дениска? Именно в такие, лунные и теплые летние ночи, утопленники и появляются по слухам, перед одинокими женщинами. Как же, ей было страшно! Мужикам проще, они постоять за себя могут. Хотя, как сказать! Дениска же, мог. И ему тоже, наверное, было страшно, когда он за нее вступился! Как его тогда отметелили, сволочи! А он, даже ни чьей руки не отвел. Люба бросилась бежать.
- Скорее! Скорее! Скорее…. Прямиком через заросли крапивы, полыни и чертополоха. Через, с неимоверным трудом поддавшуюся скрипучую калитку и заросшую густой травой давно не хоженую тропинку. Через заброшенный сад и просто кричащий своей не ухоженностью, никому теперь не нужный, бабушкин огород. К пристально вглядывающемуся в ее направлении пустыми глазницами окон, когда-то такому родному и доброму дому. Старалась бежать быстрее. Но это ей только казалось, что она бежит быстро, словно ветер. На самом деле от страха Люба бежала почти на месте. Ноги не слушались. А легкие, вдохнув, тут же забывали выдыхать.
- Да подожди же, ты чумурудная! – взывал к остаткам ее задурманенного страхом сознания, такой, когда-то знакомый и родной, Денискин голос. Я тебя сразу узнал. Ты же, почти не изменилась. Было страшно. Да куда там, страшно, Люба просто сатанела от внезапно сковавшего её ужаса. А еще пару минут назад, топиться собиралась, дурища, такая! Громко скрипела на давно не мазанных петлях калитка. Гремела цепью и остервенело лаяла, внезапно растревоженная чьим-то бесцеремонным вторжением на её территорию, соседская собака. Совсем рядом слышались тихие и от этого еще более не приятные шаги босых мужских ног. Любе со страшной силой захотелось жить. Просто невыносимо жить захотелось. Точно так же, наверное, чувствует себя человек на рельсах, осознавая всю неукротимость приближающегося локомотива. Люба попыталась собрать остатки воли в кулак. Вот сейчас сгруппируется, сожмется в малюсенькую песчинку. Уж тогда ей точно никакие локомотивы и утопленники не страшны! Попробуй её, такую, не заметную найди! Собака продолжала лаять. Локомотив приближался. Что бы как-то продлить свое бренное существование, Люба развернулась лицом к опасности, зажмурила глаза и выставила руки на встречу неминуемой гибели. Как только ее ладони прикоснулись к груди преследователя, самые мрачнейшие предположения подтвердились – утопленник! Мокрый и холодный. Так чего же, она ждала! А сильные и настойчивые мужские руки, но также не бывает -горячие, уже гладили ее волосы шею, спину, ягодицы. Ты обещала. Я же нарвал тебе кувшинок, а ты меня не дождалась. Люба знала, что вот так, ласковыми голосами нежить и прочее, русалки заманивают свои жертвы, ей бабушка рассказывала. Знать-то знала, но один глаз все равно приоткрыла. За первым глазом последовал второй. Ее обнимал Дениска. Вроде бы точно такой же, как и десять лет назад. А в то же, время и какой-то не такой. Заметно вырос, возмужал что ли. Не она же стала расти назад.
Зачем он меня раздевает? – успела подумать Люба. Но тут же себя успокоила.
- Ну, во-первых, если уж не смогла убежать, чего теперь топыриться. Во – вторых, сама же пообещала все это, в обмен на кувшинки. В-третьих, Дениска же такой холодный, может получится отогреть его своим телом. В-четвертых, да ну тебя! – одернула сама себя Люба – у нас так мало времени, а ты со своей ариХметикой! Облизала вдруг ставшие одновременно сухими и влажными, жесткими и податливыми, горячими и холодными, свои, давно никем не целованные, губы. И принялась помогать Дениске.
Это уже потом, когда им со страшной силой захотелось говорить она все узнала. Да, действительно, в тот, теперь уже далекую, летнюю ночь, забравшись за кувшинками Дениска чуть было не утонул. Но «чуть было» не считается! На него совершенно случайно наткнулся Сенька Петунин. С той поры они не разлей вода. Даже на одном Камазе вместе работают.
А Любино предательство он тогда расценил, как грубую и неуместную шутку. Даже на похороны бабушки, несколько лет спустя, приходил. Хотел расспросить обо всем Любину мать, но постеснялся.
Сейчас же, силы оставались только на разговоры…. Дениска ничего не скрывал. Женат, двое детей. Учится на заочном. Жена повезла детей к теще. Приедет не раньше воскресения. У нас два дня. Нечего скрывать было и ей. Трижды пыталась создать семью, официально. Про не официальные попытки и говорить нечего. Не официально, это все одно, что понарошку. Все они, и те, и другие, были обречены. Потому, что иметь детей по – первости, ей не хотелось, жутко. Когда же она поняла, что именно их, ей и не хватает, дети как назло, не получались. Позднее, в автобусе и поезде, увозящим ее из Лопуховки, Люба пыталась привести в порядок противоречивые чувства, связанные с этой поездкой. Зачем она собственно говоря, сюда приезжала? Заново обрела Дениску? Так она никогда и не верила в то, что он погиб! Или всячески убеждала себя в том, что он жив, поэтому всё так, в конце концов и получилось. Сразу и не разберешься. Страху конечно же натерпелась, как никогда в жизни. Хотя сама себя же и накрутила. И в то же время она никогда раньше не видела такой радуги. Такого живописного неба. Не ощущала волшебства, разлитого в дурманящем Лопуховском воздухе. Как много произошло за эти часы. Неужели только часы? Любе казалось, что прошло никак не меньше года. Явно происходило какое-то искривление пространства. В Лопуховке такое бывает. Тому, что она когда-то надеялась остаться здесь навсегда, верилось все меньше и меньше. Но чем объяснить упрямство, с которым она рвалась в Лопуховку? Отпрашивалась с работы и подбивала текущие дела. Торопилась, словно «прожигала» последние дни и часы своей жизни. Люба не знала, приедет она сюда когда-то еще, в ближайшее время, или в обозримом будущем, увидит ли Дениску еще или нет…. Потерять его в очередной раз, будет выше ее сил. Но, одно Люба знала, твердо. Она была в этом уверена, что где-то там, внутри ее самой, зародилась новая жизнь.


Глава 12.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ В СТОЛЬНОМ ГРАДЕ.

Любая среднестатистическая особь мужского пола, пусть и не на всей земле, пусть только на пост советском пространстве, свою жену, вернувшуюся с курорта беременной очередным ребенком, скорее всего, грохнул бы, безо всяких разбирательств. В душе, конечно же. Но Дениска, свою Сашу, уехавшую на юг с двумя детьми и вернувшуюся через некоторое время уже с троими, только что на пьедестал, пожалуй, не ставит. Понятное дело. Сам же, её, чуть ли не силком, на юг выпроваживал. С кого теперь спрашивать, скажете? Да и нужно ли спрашивать. Чувствуете, какая интрига? Может Дениска какой-то ни такой, не средне статистический, что ли?
Впрочем, обо всем по порядку…
Говорят, если подуть на полную луну и загадать свое самое сокровенное желание, оно обязательно сбудется. В Лопуховке про это все знают. Однажды Саша так и сделала. Очень хотелось ей, чтобы Дениска норковую шубу подарил. Ну и чО! Подарил мутоновую. Сама виновата. Мужик Дениска работящий, покладистый. Намекнули, сделал. Откуда ему было знать, что редко, когда женщины говорят-то, что на самом деле думают. Саша тоже хороша! Про норковую нужно было говорить, а не трещать без умолку про мутоновую, которую Семен Петунин своей Алене купил. Догадайся, мол, сам! Как и следовало ожидать - не догадался. А тут еще одна, очень грустная напасть. Хотя, что это я, напасти все грустные. Многие Сашины знакомые женщины, не только имели в своем гардеробе норковые шубы, но хотя бы один раз отдыхали на море. Чем же, она хуже. А у Дениски, в последнее время на работе, не только зарплату по нескольку месяцев не выдают, так вообще цельным, не молоченным овсом, расплатиться пытаются. Хорошо тем, у кого полный двор скотины. Не покупать же ему корову, или поросенка, только для того, чтобы их заработанным зерном вскармливать! Однако не из тех Дениска, что свои промахи оставляют без должного осмысления, понимания и соответствующих выводов. Как раз кстати, собрался директор Лопуховского совхоза перевозить свой дом в Тичелму. Времена наступали смутные, того и гляди, от совхозной кассы, оторвут. Дениска с Семенычем сделали по парочке рейсов во внеурочное время, а он им, вместе с наличными деньгами, по доброте души, еще и путевку в один уютный приморский санаторий подкатил. Разыграли в орлянку. На этот раз повезло Дениске. Точнее Денискиной жене с детьми. Тут еще, словно нарочно, среди лета, застучал двигатель у его КАМАЗа. Обидно, хоть плач. Не те времена, что раньше. Не-то, что нового двигателя, паршивой поршневой не допросишься. Покупай, говорят за свои. Спасибо, обрадовали! Сын Рокфеллера он, что ли? Временно оставшись без жены, а к тому же еще и без работы, Дениска решил в кои годы обрушившуюся на него свободу, провести с пользой и выучиться на охранника. Мало ли что. Может, какая левая работенка, перепадет? А там, глядишь и жене на новую норковую шубу наконец-то, расстарается. Во время обучения предложили стать охранником одного из крупных магазинов Тем более график — сутки через двое, его вполне устраивал. Дениска, не раздумывая, согласился. А некоторое время спустя по знакомству пригласили на заработки в Москву». Дела быстро пошли в гору. Предполагал, что столичную карьеру придется начинать, как и изначально предлагали, с охраны детских садов и школ. Но с первых же дней в элитных домах на северо¬-западе Москвы, где жили знаменитые артисты— Гарик, Александр, Павел и другие, образовалась случайная вакансия. Конечно же, ничего случайного в этой жизни не бывает. Армейские друзья похлопотали. Район необыкновенно красивый. и магазины, и кинотеатры, и кафе, все в шаговой доступности. Три многоквартирных дома по 20 этажей находятся за высоким забором. Самая скромная квартира пятикомнатная. Денискиной задачей было сидеть возле шлагбаума и следить, чтобы на территорию не попал посторонний. У всех жильцов, в основном артистов, певцов, шоуменов, пропускные карточки. Артисты дома редко появляются. Обычно уедут в обед и только часам к трем ночи возвращаются. Близко пообщаться довелось только с Александром, он, кстати, классный мужик, простой, без звездной болезни. А вот заговорить со своим кумиром Павлом, шанса так и не выпало. С таких дежурств охранники приезжают обычно домой не только с деньгами, но и с дорогими подарками. Звезды российского шоу ¬бизнеса не привыкли чинить сломанную бытовую технику и сразу отправляют ее в мусорный бак. Они же, дорогостоящую аппаратуру вытаскивали и дарили ей вторую жизнь. Пришлось даже график составить, кто в какой день инспектирует мусорный контейнер. Так секьюрити обзаводились крутыми стереосистемами, компами и даже плазменными телевизорами! Но про это Дениска знал только понаслышке. Самому же ему, прорваться к заповедным контейнерам, не довелось. Через некоторое время частное охранное предприятие, в котором он трудился, закрылось, и пришлось устраиваться в другое место. Ему поручили охранять старообрядческую церковь на Преображенской площади. Жил на территории монастыря, там же и питался. Основные расходы, на междугородние переговоры. После очередной вахты, получив честно заработанные деньги Дениска, собирался на поезд до Пензы. Вышел пораньше, чтобы заскочить за продуктами в магазин. У светофора встретил женщину, тащившую тяжелые сумки, и по доброте душевной вызвался помочь. Дама отблагодарила бутылочкой пива. Уж так уговаривала взять, так уговаривала. В парке присел на лавочку, сделал глоток халявного пивка, не заметил, как отключился. Проснулся уже в темноте, под лавкой. Ни сумки, ни денег, ни документов. Даже его старенькие, еще отцовские, командирские часы кому-то приглянулись. Голова мутная, никак не поймет, что с ним произошло и как теперь быть. Поезд давно ушел, а у него, даже на метро денег нет. Стал у прохожих телефон просить, чтобы позвонить. Но не тут-то было! В конце концов один мужчина сжалился. В Москве у Дениски родных нет, поэтому набрал номер своего ЧОПа. Начальник сухо ответил, что смена его закончилась, мол, сам теперь и разбирайся со своими проблемами.
-Понаехали тут….
Пришлось ночевать на лавке. Утром подошли местные бомжи, стали расспрашивать, откуда взялся, и почему спит на улице. поделился своей бедой. Они к нему по-человечески отнеслись, предложили, пока решает свои проблемы, у них некоторое время перекантоваться. Деваться все равно было некуда, подумал, ладно, денек¬ другой с бродягами поживу. Его отвели к заброшенному дому, где ютилась целая орава бомжей. Гостя накормили и напоили. Оказалось, с продуктами у этих ребят проблем нет, их стол буквально ломился от заморских яств и кулинарных излишеств, на зависть многим работягам. А секрет такого изобилия оказался прост — ежедневно магазины отправляют в мусорные баки просрочку, среди которой немало еще вполне съедобного продовольствия. Да и ложе Дениске досталось вполне цивилизованное, с матрасами и подушками. Чудеса гостеприимства закончились утром, когда новые товарищи стали намекать квартиранту, что за приют придется расплачиваться. А так как взять с Дениски было нечего, предложили встать на паперти. Потягивать руку возле церкви он ни в какую не соглашался, уж очень стыдно было. И его отправили к входу в метро. Глаз с него не спускали, потом все до единой копейки забрали. Хотя собирал он немного, максимум 100 рублей выходило, а иногда вообще пустой приходил. Для них же норма была на три, четыре порядка выше. Почти все заработанное, бомжи спускали на спиртное. Прошла неделя. Денискина одежда поизносилась, а на смену ничего не было. Тогда, один босяк повел его к бывшему черкизовскому рынку, где москвичи бесплатно сдают одежду для нуждающихся. Честно сказать, приоделся он там, как стиляга — черный костюм, белая рубашка. Ухитрился на заныканные из добровольных пожертвований граждан, в основном сердобольных старушек, купить упаковку носок, которые его в последствии сильно выручали. Размываться особо было негде. Поэтому Дениска, как только его носки приходили в железобетонное состояние, выкидывал их в мусорный бак и надевал новые. Но вот с бытовыми принадлежностями в берлоге было негусто, Дениска стал походить на дикаря. Даже вши завелись.
Кстати Дениска их увидел впервые в жизни. Приглядевшись к своим товарищам по несчастью, понял, что бомжами становятся не только маргиналы. Многие стали бродяжничать не по своей воле. К примеру, бывший профессор института (!), которого из дома выгнала жена.
- Опуститься до такого состояния, переступить через себя очень тяжело — жаловался Дениске профессор — но идти мне было некуда, без документов я ничем не отличался от других бомжей. Или тоже, бывший водитель автобуса, ставший жертвой черных риелторов, который не жаловался, а просто отречённо отмахивался рукой, от расспросов навязчивых товарищей, по несчастью.
- Все мы тут бывшие.
Вечерами играли в шахматы всей общагой. Хотя, такое общежитие, братским назвать очень сложно — во время одной из пьянок его сильно избили. Дениска хорошо понимал, что долго так продолжаться не может, и решил любой ценой возвращаться домой. К этому времени бомжи уже прониклись к нему доверием и перестали контролировать каждый его шаг. Насколько смог, привел себя в порядок и пошел в полицию. Выслушав его историю, стражи порядка смерили его недоверчивым взглядом. Но, пробив данные по месту жительства, убедились, что Дениска говорит правду. В подтверждение своих слов попросил набрать номер матери. Услышав голос сына, несчастная женщина лишилась дара речи — она уже потеряла надежду увидеть его живым. Заявление в полиции приняли. Но на этом злоключения не закончились. Ни проводники, ни машинисты локомотивов ни на один из рейсов не пустили. Да и немудрено — вид у него был соответствующий. Предпринял несколько попыток, ходил от своего пристанища до Казанского вокзала и обратно, но все безрезультатно. Наконец, один москвич подсказал, что ему нужно подойти к любому полицейскому и попроситься в ночлежку, там уж точно помогают всем обездоленным. И вскоре Дениска уже сидел в машине социального патруля. Прошел дезинфекцию, а после с ним встретились специалисты, в том числе и психолог. Казалось бы, теперь-то все должно было измениться к лучшему, но…
Его сфотографировали, проверили по компьютеру, что действительно такой-то и живет там-то, и дали листок с прошением к перевозчикам доставить его до места жительства. На этом «забота» закончилась. Аналогичную бумагу дали еще одному бедолаге из Орска, и они вдвоем сразу же, рванули на Казанский вокзал. Но, на поезд опять не взяли. Мол, мало ли, какие бумажки вы тут приносите. Даже печать правительства Москвы, на которую Дениска возлагал особые надежды, их не впечатлила. Дежурившие на вокзале полицейские посоветовали добираться до дома на электричках и автостопом. Искать другие варианты уже не было сил… Денискина электричка подошла раньше, и он попрощавшись с товарищем, запрыгнул в вагон отправляющегося электропоезда. Долго не мог поверить своему счастью — неужели наконец-то он едет домой! С небес на землю вернули контролеры, бумага из ночлежки их не впечатлила, и они высадили его на ближайшей станции. Пришлось идти пешком. Добрался до следующей остановки и попытал судьбу еще раз. И его снова высадили. Снова и снова. Снова и снова…. Дениска был так раздавлен, что готов был разрыдаться! Все, что оставалось, это идти пешком. Дорожным указателем стали рельсы. Иногда, в попутном направлении проносились поезда, весело подначивая своими гулкими колесными парами.
- На восток! На восток! На восток…. Примерно тоже самое настукивали поезда встречного направления, хотя и мчались в другую сторону. Не смыкая глаз, Дениска шагал и шагал, пока не оказался в Рязани. Ночь провел на вокзале, стало холодать, а утром вновь продолжил путь. Питался чем придется - где ягодами, где сердобольные бабушки пирожками угощали. Но часть дороги пролегала по бескрайним полям и лесам, и тогда приходилось голодать. Стал до того ко всему безразличен, что даже страх пропал. Спал прямо на земле, укрывшись ветками. Ноги опухли и посинели, но на это было наплевать... В Тамбовской области забрел в одну убогую деревеньку, где приютил добрейшей души человек. Отдыхал он у него целые сутки, дед для него даже баню истопил. А потом подсказал, куда курс держать, и Дениска поплелся дальше. Для того, чтобы хоть немного отвлечься, тщетно пытался вспомнить прочитанную еще в самиздате книгу «Доктор Живаго». Помнится, там главный герой тоже куда-то долго шел. Но как не старался Дениска, ничего кроме того, что герой в конце концов дошел, вспомнить не мог. Радовало одно, - раз другие доходят, почему бы не дойти ему. Главное не дойти до ручки. Что это такое - дойти до ручки он тоже забыл. Но вспомнит, обязательно вспомнит! Изнемогая от голода и усталости, сбился с дороги и в итоге забрел в Саратовскую область. Спасибо местным стражам порядка, вошли в положение соседа, накормили, обогрели, заменили стоптанные ботинки кирзовыми сапогами и посадили на электричку. Дорога домой заняла 3 недели!
Но главное открытие ждало дома, жена из санатория еще не вернулась.


Глава 13

НАТАШКА

- Интересно, как всё-таки имя человека влияет на его внешний облик– думала Наташка, внимательно разглядывая сквозь полуопущенные веки с густыми, словно специально изогнутыми ресницами, отдыхающего вместе со своей мамой мальчика, Дениску. Про свои красивые ресницы Наташка знает и очень этим гордится. А вот с носом ей не повезло. Слишком маленький, да к тому же еще и курносый. Прямо как пимпочка какая. Еще и веснушки, словно кто ими ее лицо специально усыпал. Мама говорит, что они ее лицу миловидную невинность придают. Лучше бы она так не говорила! Что она взрослая тетка, что ли! Вот будет ей лет двадцать. Будет она взрослой теткой. Тогда, и про миловидности всякие невинные, поговорить можно будет. И откуда они взялись! У папы нет. У мамы местами. А у нее сколько угодно. Ни одно, так другое. Некоторое время назад, она точно так же как Дениску, рассматривала свою сестренку Наденьку. Их мамы – её - мама Саша и Денискина - мама Люба, как в первый день познакомились на пляже, так и загорали на этом самом месте вот уже вторую неделю. Хотя если быть более объективным, сначала Надька с Дениской познакомились, а уж потом остальные, подтянулись. Во время заезда в санаторий, их всех поселили в одном домике, расположенном в непосредственной близости от пляжа. Кругом цветы. Даже забора, как в других местах, нет. Все окна на море. Открываются настежь и никаких тебе мух, и прочих комаров не-то, что у них в Лопуховке. Словно специально там этих кровососущих разводят. Входные двери, вместе с ниспадающей со второго этажа винтовой металлической лестницей, на столовую смотрят. Кинозал и бар - мороженое в шаговой доступности. Танцевальная веранда за углом. Кино можно смотреть прямо с улицы. Тем более на взрослые фильмы детей до шестнадцати не пускают, а с улицы можно и до шестнадцати. Удобства в доме. Тетя Люба с Денисом на втором этаже. Там комната поменьше на одну кровать. Наташка с мамой и Надькой на первом устроились. Наташка и все остальные, такого великолепия никогда не видели. Ну если только тетя Люба, которая по ее словам, весь свет успела объехать. Удивительно, как это малышня может быстро находить общий язык. Глазом моргнуть не успеешь, а они уже не разлей вода. Дениска с Надькой почти ровесники. Полтора года не считается. Надька похожа на их папу глазами, да и всем прочим. А Дениска похож на ее папу потому что у них имена одинаковые. Нужно про это при случае маме рассказать. Неужели она не замечает! Хотя какое там, замечать себя, наверное, от счастья не помнит! Такое впечатление, что как улеглись тут в первый день словно две тюленихи, которых они в дельфинарии на прошлой неделе видели, так за все остальное время, ни разу не повернулись. Скоро задымятся, наверное. Между тем обе мамы, мама Дениса и их с Надькой мама, вяло переговаривались обсуждая какие-то очень важные взрослые темы. Наташка их совсем, совсем не слушала. Ну если только самым краешком уха. Как же не слушать, если все отлично слышно. На ее ушах специальных выключателей нет. Про лифчики это не интересно. Пока. Тем более, что просила же она у матери раздельный купальник. Нет, купила сплошной. Вот и разговаривайте теперь про свои лифчики с трусами, сами! Про косметику и кремов для загара, это куда бы еще не шло. Про крем от веснушек, уже теплее. А вот про-то, ну в общем, что нужно теткам и дядькам правильно делать, что бы новые братики и сестрички не появлялись, это уже интересно! Хотя, чем им новые братики и сестрички помешали? На самом интересном месте, женщины сменили свое пространственное местоположение, обнаружив присутствие Наташкиных ушей, в непосредственной близости от своего разговора.
-Непорядок! – одновременно подумали женщины и сменили тему. Но, Наташка всё-таки успела понять, что тете Любе больше нравится рассказывать, а маме Саше слушать. У тети Любы, муж известный бизнесмен. Она с ним весь мир объездила. И так надоели ей все эти Багамы с Канарами, и Гоа с Ибицей. Все включено и проходите пожалуйста, что до ломоты зубной, это выражение Наташка в какой-то книге встречала, захотелось просто так, для души понежиться где ни будь в безлюдном месте. Нашли, безлюдное место! Столько народа по местной набережной за один час проходит, по Лопуховке, наверное, за все время её существования не прошло. Муж хотел тетю Любу в свой закрытый ведомственный санаторий отправить, но она отказалась категорически. Такие мужья как у нее, один раз в столетие рождаются. Всё в дом, всё в семью. А какой внимательный. Прямо достал уже со своими заботами, подарками и цветами. Коза она, что ли куда не сунешься, ни розы, так орхидеи. Ни орхидеи, так хризантемы. И никаких забегов налево.
- Понятно! – грустно вздыхала мама Саша. А ей, хотя бы раз, кто завалящую розу подарил! Она как проклятая, днюет и ночует на работе в своей Лопуховке. Люба же, женщина с которой она познакомилась, чуть ли не весь свет объездила. Слушала мама Саша и всему верила. Да и как же не верить, когда так проникновенно рассказывают. Наташка тоже слушала и верила. Но одно обстоятельство её, все же, настораживало. Может просто внимательнее слушала. Если Надька про своего папу все уши прожужжала, почему тогда Дениска, про своего, даже ни вспомнил ни разу. Можно спросить при случае, да как-то неудобно.
Лето выдалось сухим и жарким. И поэтому изжарившись, и испарившись за день, как утверждает тетя Люба, до скотского состояния хорошо поплескаться перед сном в теплой, словно парное молоко, морской воде. Море в районе санатория не глубокое и чистое. Рыбки совсем рядом с берегом плавают, словно в аквариуме и никого не боятся. Крабики между камнями шныряют. Если бы Наташка плавала немного получше, она бы обязательно себе крабика поймала. Но чего нет, того нет. На лягушатнике Лопуховского озера плавать разве научишься. Вода правда там немного потеплее. Но зато какая здесь чистая вода. Не то, что в Сочи куда они недавно на прогулочном корабле плавали. Там как раз перед их приездом городскую канализацию прорвало. Весь пляж в бумажках и прочей гадости. Бррррр! Даже не искупались ни разу. Зря проездили.
Летом на море темнеет быстро. Как темнеет на море зимой Наташка не знает. Откуда же знать, если зимой здесь никогда не была. Еще минуту назад светило солнце, а уже темно и огромная, желтолицая луна тут как тут. Щерится и Лунные дорожки на показ выставляет. Совсем как в Лопуховке. Дениска с Надькой даже поссорились, кому первому по этой дорожке бежать. Верят малявки, что если очень сильно разбежаться, можно запросто до восточного мыса домчаться. Главное скорость не снижать и шаги побольше делать. Не дебилы ли? Разбегаются с берега, и на лунную дорожку пытаются вскочить. Еще и ссорятся
- У меня получится! У меня получится!
- Да ни у кого из вас не получится! – думала Наташка и демонстративно отворачивалась. Дениска с Надькой внимания на ее ворчание не обращали и продолжали безуспешные попытки наконец-то оседлать такую не послушную лунную дорожку. Наташка, как самая из них, старшая, и чего уж там, умная, все-таки в шестой класс в этом году пойдет, к тому же и умудренная нешуточным жизненным опытом, не в пример этим малявкам в такие глупости не верила. Жалко Диман из Питера вчера уехал. А-то похохмачили бы они с ним, от души. Единственный на всем пляже адекватный человек был и тот уехал. Про Димана и его папу, с которым он отдыхал, вообще разговор особый. Папа у Димана военный. Вроде бы про это никто не говорил, но все откуда-то знали. А про их маму ничего не было известно. Наверное, у нее очень ответственная и важная работа, при которой даже отдыхать некогда. Примерно такая, как у тети Любиного мужа. Димкин папа вообще-то на тетю Любу все время поглядывал потихонечку. Поглядывал, поглядывал! Хотя, что мешает поглядывать на чужих мам и при собственных женах. Наверное, тетя Люба ему очень понравилась. Может он и на маму Сашу тоже бы поглядывал, чем она хуже. Но Наташка так внимательно наблюдала за мамой, разве без ее ведома на маму взглянешь!
Слишком тихий и застенчивый Диман, Наташке первое время не нравился совсем. Еще и его очки, которые он, вместо того чтобы носить на носу, постоянно вертел в руках. А сам щурится и огромными глазищами моргает. Стеснялся, наверное, своего плохого зрения. Таких у них в школе ботанами называют. В Лопуховке мальчишки, особенно те, что постарше, намного круче. Но тут, как это в жизни часто бывает, вмешался случай. Не успела Наташка в очередной раз горестно вздохнуть по поводу противных крабиков, упорно не желающих знакомиться, Диман вызвался помочь. И без промедления бросился в воду. При этом он не только на крабиков охотился, но еще, наверное, хотел, чтобы она увидела, как он великолепно ныряет. Ну и донырялся! Крабик, как только понял, что на него охотятся, как его за палец цапнет! А Диман от неожиданности растерялся и начал захлебываться. Еще и очки чуть не потерял. Кто же в очках ныряет! И такой он был жалкий и испуганный, когда его из воды вытащили. И так ему хотелось разреветься от обиды,.что Наташка его полюбила. А Диман, оказывается, ее давно уже полюбил. С первого взгляда. Именно поэтому за крабом на глубину и полез. Но крабика все равно поймали. Димкин папа постарался. Хотела Наташка этого кусачего и вредного крабика в банку с водой посадить и взять с собой в Лопуховку, а там в озеро выпустить. Пусть размножается. Но потом отпустила. Вдруг у него маленькие крабики - детки в воде сидят. Кто же о них без него будет заботиться.
Вечером того же, дня Диман назначил ей свидание возле фонтана. Можно было бы и на скамеечке возле их домика назначить. Но у фонтана всё-таки романтичнее. Тем более в фильмах, которые без конца по телику показывают, если главный герой свидание своей возлюбленной назначить собирается, обязательно возле какого-нибудь водопада или на крайний случай, фонтана назначит. Наташка даже немного растерялась. Всё-таки свидание ей пока еще никто не назначал. Стала лихорадочно соображать. Подкрашивать глаза или не подкрашивать? Одеть свое лучшее платье или идти в джинсах. Подумает еще, что специально прихорашивалась. Сплошные непонятки. В добавок ко всему, хотела Наташка у мамы ее золотые серёжки попросить, но постеснялась. Вдруг спросит зачем это ей так срочно серёжки понадобились. Сразу не придумаешь. Обошлась мамиными духами.
Диман пришел точно в назначенное время, Наташка это видела, потому что из-за зарослей жасмина, наблюдала. Протомилась целых пол часа. Хотела сначала опоздать побольше, но потом передумала. Вдруг ждать ему надоест. Выкручивайся потом!
Как и положено, Диман пришел с цветами. Ему папа посоветовал, а Диман этого и не скрывал. И ни с какими-то, стибренными с клумбы возле административного здания. Такие розы в санатории только там растут. Наташка потом проверила кусты на наличие свежих срезов. Значит, не поленился и сгонял в киоск. Мелочь, а приятно.
Больше всего ей хотелось, чтобы Димка ей про Питер рассказал. После окончания школы она обязательно поедет поступать в какой-нибудь питерский институт. Там их говорят немерено. А чО! Пять лет быстро пролетят. Может и Димку там встретит снова. Люди обязательно в течении жизни по нескольку раз встречаются. Бывает, что только в самом начале и в самом конце. Лучше бы поскорее. Со стороны танцплощадки слышалась модная в этом сезоне песня. Про обычный серый Питерский вечер. Про девочку которая на самом деле - то ли девочка, то ли видение. И конечно же, про внезапно нахлынувшие на героя, чувства. Когда про чувства - это здорово. В Лопуховке песня ей нравилась. Здесь тоже нравилась, но не очень. Наверное, из-за Димки. У него поди там, в Питере тоже какая ни будь «Даша» есть. Прямо убила бы обоих! А потом Димка стал рассказывать про Питер и ей сразу надоело ревновать. Про Мариинский театр. Про разводные мосты и каналы. Про Зимний дворец и Шлиссельбургскую крепость. Про пушку, которая в полдень стреляет. Про Исаакиевский собор и царскую усыпальницу, в церкви Петропавловской крепости. Про монетный двор. Словно только и делал, всю жизнь, что по музеям и театрам ходил. правда почти сразу признался, что в Питере они совсем недавно живут и поэтому с достопримечательностями города знаком по книгам. Но, кое-что успел посмотреть и своими глазами. Особенно Наташке понравился его рассказ про потайной фонтан в Петергофе. Есть там такой неприметный фонтанчик. Ничего особенного. Ни скульптурных изваяний. Ни прочей помпезности, которой в этом музее навалом. Но в том-то и фишка. Идут себе туристы по тенистой аллее, никого не трогают. Встают на какие-то камни. Они, кстати, почти ничем не отличаются от самой дорожки. А их, как водой окатит! Димке даже показалось, что чем жарче на улице, тем сильнее «окатывают». Не поленился и около часа провел за изучением этого феномена. Ощупал почти все камни. И что интересно. Измочился, словно под ливнем несколько часов без зонта бродил. Но своего добился. И это открытие его не обрадовало. Снова надули. Оказывается, сидит немного в сторонке, толстая тетка и делает вид, что газету читает. А сама незаметно для окружающих какой-то кран ногой поворачивает. Туда - сюда, туда – сюда. Дождется пока на камнях фонтана побольше народа соберется и врубает. Вот хохота-то было. Димка этой тетке конечно же про свои наблюдения поведал. Но его не поняли. Обозвали очкариком и посоветовали убраться по добру, по здорову. Иначе милиционера позовут. Знакомиться с милиционером Димке хотелось меньше всего.
До этого они с отцом успели пожить в Оренбургской области. А еще раньше, в Мурманске. По словам Димки, лето в Мурманске короткое и холодное. Хорошее еще малоснежное. После каждой шутки, произнесенной Диманом очень серьезно, даже глаза у него в это время не смеялись, взрывались дружным хохотом. Она, наверное, никогда раньше так не хохотала, как в этот вечер.
Все ей Диман рассказал. И про свою девочку, которая в Оренбургской области осталась. Она, кстати, его на год старше. И про свою маму, которая ушла от них с папой, к папиному начальнику.
Про противного папиного начальника Наташке не понравилось. Не могла уйти просто так! Бывает же, что характерами не сходятся, или по состоянию здоровья. Как это - «по состоянию», она не знает. Но, раз говорят, значит бывает и такое.
Наташка так растрогалась, что ей срочно захотелось сделать для Димки что-то очень важное и приятное. Немного поколебалась и еле выдавила
- Дим, поцелуй меня, пожалуйста. Меня еще никто не целовал. Этим она убила сразу двух зайцев. Во-первых, сделала приятное своему «кавалеру». А во-вторых подчеркнула, что ни с кем до него не целовалась. Димка словно ждал. Еще сильнее отстранился. Вытянул шею. Сложил губы в тонкую трубочку и громко чмокнул ее в щеку. При этом он так покраснел, что Наташка заметила это, даже при плохом освещении.
- Наверное, он стесняется целоваться потому, что здесь все видно - подумала девочка и предложила пойти к морю. Там уж точно никто не увидит. Они быстро встали со скамейки и даже сделали несколько шагов. И даже шум морского прибоя услышали. До этого им было почему-то не до прибоя.
А потом, Диман что–то интересное через свои окуляры в темноте высмотрел. Погрустнел и домой заторопился. Заторопилась и Наташка. Она тоже давно уже высмотрела, но постеснялась Диману про это рассказывать. Не будешь же, говорить, что видела, как его папа с тетей Любой под ручку по затененным аллеям прогуливаются. Прогуливаться под ручку это, наверное, еще страшнее чем целоваться. А вот маме про это нужно непременно рассказать. Но когда вернулась и увидела, что тети Любин Дениска спит у них в комнате, и немного позднее, когда увидела вернувшуюся тетю Любу, как никогда счастливую и красивую, поняла, что мама про все это и без нее отлично знала. Для себя же, Наташка твердо решила, что своему будущему мужу, может даже с Диману, она ни с какими, даже самыми красивыми мальчиками изменять не будет.
- Напишет или не напишет, он же, обещал - горестно сжималось Наташкино маленькое сердечко. Замолкало и начинало тревожно биться, снова.
Понежились под солнцем еще несколько дней. А потом небеса основательно прохудились и зарядили дожди. И не просто ливни, которым на побережье в вечернее время никто не удивляется. Лило и грохотало почти целую неделю. Ветер пригнал к берегу огромные волны. Мама Саша сначала храбрилась.
- У меня юношеский разряд по плаванию! У меня разряд по плаванию….
Ну и, чО! Немного зазевалась, так ее волной так шандарахнуло, куда сама, куда лифчик, куда сланцы куда все остальное, полетело. Сама не поняла, как на берег выскочила. Вот смехотищи-то было. Ну и досмеялись. Глянула Наташка на маму, а у нее сережек в ушах нет. Причем сразу двух. Никакие супер - пупер застежки не помогли. Про шлепки, которые все равно хотели давно на новые поменять и говорить нечего. Уплыли в Турцию, туда им, и дорога! Сережки дело другое. Их маме бабушка на совершеннолетие подарила. А после того, как папа ей новые подарил, решила их Наташке передарить. Ну и передаривала бы дома. Нет поперлась в них на море. Теперь Наташке ловить нечего. А они ей так шли. Зачем спрашивается, уши нужно было прокалывать. Кинулись искать, да куда уж там, искать, когда волны со всех сторон по берегу так и шмякают.
Про вечерние купания и глупости всякие, в виде гуляния по лунным дорожкам пришлось забыть. Да и сама луна куда-то запропастилась. Еще и Надька с Дениской отличились. Играли в парашютистов и как и следовало ожидать, сломали оба зонта. И мамин, и тети Любин. Попало обоим. А Наташке теперь из-за них мокнуть придется. В местном магазине зонты по причине плохой погоды сразу закончились. Прямо убила бы гадов!

Глава 14

ПОХИЩЕНИЕ

Два дня назад в непосредственной близости от санатория, как раз в том месте, где расположен фуникулер, проводились антитеррористические учения. Про них и в самом санатории и в поселке отлично знают потому, что проводятся они с завидным постоянством каждый год в одно и тоже время. Закамуфлированные сотрудники спецслужб скрытно проносят в фуникулёр огромную сумку с муляжом взрывного устройства и магнитную бомбу, тоже не настоящую и примагничивают. Сотрудники собственной безопасности сначала делают вид, что ничего не заметили. А потом замечают. И начинается самое интересное. Тут и драчка, и пальба холостыми патронами. Местные мальчишки говорили, что однажды даже специальными гранатами бабахали. Не как в иностранных боевиках конечно же! Но все равно интересно. Утром следующего дня все повторилось. Снова проносили и снова не замечали. А тетя Люба случайно проходила рядом и все заметила. Она же не знала, что все понарошку. Не поленилась и рассказала первому попавшемуся на глаза милиционеру. Как оказалось, не зря. И что тут началось! Снова дрались. И снова стреляли, только уже по-настоящему. И совсем на этот раз было не смешно, а даже очень грустно. Потому, что террористы сильно ранили двух милиционеров. А тетю Любу, маму Сашу, Дениску, Надьку и Наташку, оказавшихся не в том месте и не в тот час, грубо скрутили, запихали в грязный и вонючий фургон без окон, со страха они даже не поняли какой марки была машина, и увезли в неизвестном направлении. А чтобы пленники не кричали, пообещали перерезать любому, кто будет дергаться, горло. В то, что они это сделают наглядно, демонстрировал нож одного из похитителей, самого толстого и противного, приставленный к горлу мамы Саши.
За ними гнались, о чем свидетельствовали звуки сирен патрульных машин, завывавшие где-то в стороне. Конечно, пленникам хотелось, чтобы завывали где ни будь поближе. Но и так не плохо. Раз гонятся, значит, обязательно догонят и освободят. Но на самом узком месте из-за поворота выскочил огромный грузовик. И перегородил дорогу. Пока его проверяли на наличие взрывчатки и пытались оттащить в сторону, время было безнадежно упущено.
Двигатель машины нещадно ревел и гремел поршнями, клапанами и всем прочим, что бывает в двигателях. Пол кузова кренился попеременно в различных плоскостях. Что указывало на-то, что они то плетутся в гору, то мчатся по серпантину вниз, то совершают немыслимые пируэты, на краю пропасти. Охранник, под силой своего излишне упитанного тела, несколько раз сильно ударился о борт. Потом, эти полеты ему видимо надоели, он смачно матерясь, заколотил ногой в стену кабины. Машина остановилась. Включился тусклый свет. Загрохотала дверь и его выпустили. Попытались стучать. Безрезультатно. Изотермический кузов плохо пропускал звуки. Стучать нужно было сильно, как это делал ретировавшийся похититель. А еще лучше совсем не стучать. Потому, что открывать им явно, не собирались.
Взрослые тряслись от страха за детей. Наташка еще ничего не поняла. Зато Дениска с Надькой были на седьмом небе от счастья. Вот это приключение. Вот удача, так удача. Рассказать кому, не поверят. Вот сейчас…. Вот сейчас появятся наши, с автоматами и гранатометами, да как начнут кепать похитителей. В кино всегда так бывает. А они, Дениска с Надькой, им обязательно чем-то помогут. Они еще не знают, чем, но помогут обязательно. Их за это потом по телику покажут. Время шло, машина мчалась в неизвестном направлении, а наши все не появлялись и не появлялись.
Взрослых откровенно мутило. Детей уже по нескольку раз вырвало, съеденными сразу же после обеда, ранними абрикосами. Гонка по тряской горной дороге закончилась не скоро. И когда их наконец-то выпустили на свежий воздух, все мысленно перекрестились, не подозревая, что ждет их впереди. Давно уже стемнело, и они едва различили вросшую почти по окна в землю, сложенную из огромных цельных камней, хижину. Какие-то другие невзрачные строения рядом.
Ничего другого они увидеть не успели. Потому, что их грубо подтолкнули к сколоченной из плохо оструганных досок, двери.
- Шести десятка – успела подумать Саша, быстро оценив толщину дверных досок - живя в Лопуховке и не тому научишься. Интересно, какие осады они с такими дверями выдерживать собираются? Или уже выдерживали? Этому нагромождению из камней и досок никак не менее ста лет. Если не больше. Добротный кованый засов снаружи. Внутри никаких запоров. Если попытаются что-то с нами сделать, спрятаться негде. Если только под такими же, грубо сколоченными, как и двери, топчанами -успела подумать Саша и сама удивилась - у нее еще сохранилось чувство юмора.
Затхлое, плохо вентилируемое помещение с откровенным запахом чего-то кислого, плесени и мочи. Грязные, свалявшиеся матрасы на топчанах. Такие же грязные, вытертые до безобразия одеяла. Но обращать на это внимание у них уже не было ни сил, ни желания.
Всю ночь в непосредственной близости от места заточения рокотал какой-то двигатель и горела лампочка. Потом двигатель угомонился. Одновременно с этим погасла лампочка.
- Генератор- подумала Саша и тщательно укрыв Наташку с Надькой, уснула.
Утром дети запросились в туалет. Впрочем, естественные потребности и у взрослых тоже никто не отменял. Дружно заколотили в дверь. Из-за двери сообщили, что будут выводить по одному. Взрослые запротестовали. Тем более, Саше очень уж не понравились откровенные взгляды одного из похитителей, которые он еще вчера бросал на Наташку. Что изменилось сегодня?
Цинично насмехаясь над пленницами, приперли грязный оцинкованный бак, с куском доски.
- Параша - догадалась Люба. Она про такие удобства где-то читала.
Почти тоже самое, что у ее деда в Лопуховке. Помнится, она вся исстрадалась, когда пришлось впервые пользоваться удобствами за сараем. Но там, можно было хотя бы, дверь настежь раскрыть. Все равно за плотной завесой разлапистых вишневых деревьев ничего не видно. Да и сам хиленький дощатый домик, дед каждую весну передвигал на новое место.
Здесь дело другое. И так дышать нечем. А тут еще эта бадья. Будь она неладна!
А как же при всем этом они будут есть? Их же, наверное, будут кормить. Не для того же, чтобы они здесь с голода передохли, их сюда привезли.
Приносить им еду, а тем более выносить парашу, похитителям хотелось меньше всего. Поэтому, через некоторое время, посчитав, что достаточно сильно запугали, их не только начали выпускать на свежий воздух, но и стали привлекать к работам по хозяйству. С мыслью о побеге пришлось расстаться, как только они увидели огромных и лохматых собак, греющихся на солнце возле дома. Еще боле мрачных и недоверчивых, чем их хозяева.
Впрочем, когда пленники перемещались в непосредственной близости от дома, собаки не обращали на них никакого внимания. Но, едва только удалялись, почти мгновенно вычисляли местоположение беглеца, и с грозным рычанием сопровождали до места, где и должны они в это время находиться.
Всем в доме заправлял пожилой старик с пронзительным взглядом, гортанным голосом и сухой, сильно сгорбленной от старости, фигурой. Когда один из похитителей попытался грубо облапать Наташку, он без лишних разговоров огрел его вдоль спины своей чем-то напоминающей его самого, клюкой. И чуть было не огрел ею же, пытавшуюся поблагодарить, Сашу.
- Вы, русские, ведете себя словно проститутки, а потом еще обижаетесь, когда все так получается. На себя нужно обижаться.
Саше очень хотелось сказать ему что они вроде бы и не вели себя как проститутки. Зря он так про них. Оправдываться было бесполезно. Собственно говоря, и слушать ее никто не собирался.
Саше приказали вымыть стоящую под навесом Ниву. Любе пришлось варить кашу для собак. Наташка с радостью согласилась кормить кур и козу старика, которые размещались в задней части сараюшки. Но от этого она вскоре категорически отказалась потому, что озабоченный похититель и так не давал ей прохода. Это при Саше и Любе, что можно от него ожидать, когда она останется одна.
Откровенно мрачный и злой старик, как им сначала показалось, при более внимательном рассмотрении, совсем таким не был. В его присутствии их хотя бы не лапали. Саша постоянно ощущала его незримое присутствие. То, он молча угощал их, неизвестно откуда появившимися у него, персиками и сливами. Вроде бы никакого сада в непосредственной близости от их халупы не было. То, приносил козьего молока. То, сказал где-то свое веское слово, и им было позволено вымыться в неким подобии бани, находящейся в этом же доме, только с противоположной стороны.
На шестые или седьмые сутки, когда Саша начала осознавать, что теряет счет прожитым в заточении дням, она осталась наедене со стариком. Саша мыла полы на втором этаже, старик внимательно наблюдал за ее работой. И неожиданно заговорил. Уж чего, чего, даже сексуального домогательства она от него ожидала. По слухам, жители Кавказа до глубокой старости остаются активными. Но, что бы старик начал жаловаться! Этого она предположить не могла и очень удивилась узнав, что он такой же, как и они, пленник. Точнее ширма за которой так удобно прятаться. Поэтому его до поры и не трогают. Даже медичку для того, чтобы делать уколы и капельницы, периодически привозят. Не для кого не секрет, что в связи с проведением контр террористических операций милиция постоянно наведается в места, позволяющие людям вести скрытный образ жизни. И если вдруг обнаружится, что хозяин, кстати бывший работник прокуратуры, куда-то исчез, будет веский повод для подозрения. Лет тридцать назад показал бы он своим постояльцам кузькину мать. А теперь, с его прострелами и геморроями, много не навоюешь. Посмеет лишний раз рыпнуться, тут ему полнейший кердык и наступит. За сына своего непутевого, от которого год, как ни слуха, ни духа. -боязно.
Жена у старика умерла лет пятнадцать назад. Единственный сын работал крановщиком в порту. Сноха воспитателем в детском саду. В городе у них была своя квартира. Детей не было. Однажды, когда они ехали к нему у мотоцикла лопнуло шина переднего колеса. Сына спасли. Снохе повезло меньше. Потом, пришли лихие времена, и сын остался без работы. Смалодушничал. Связался с плохими людьми. Левые деньги развращают быстро. И чем дальше, тем хуже.
Даже, торговлей наркотой и переправкой женщин для борделей Турции, не брезговал. При упоминании Турецких борделей Сашу обдало неприятным холодком, стало страшно за детей. За себя она не боялась. Кому в борделях нужны подержанные тетки. Хотя. Ей вспомнились мрачные физиономии женщин, увезенных в том же фургоне, на котором привезли их и стало еще страшнее.
Конечно же, старик давно уже стал сомневаться в заверениях незваных гостей, утверждающих, что сын жив и в ближайшее время обязательно появится. Только с делами немного управится. Что это за дела такие, когда отцу весточку некогда передать. Из обыкновенной тюряги ухитряются молявы, на нескольких страницах присылать. Уж кому, кому, а ему это хорошо известно.
- Прямо как особо засекреченный разведчик нелегал какой - грустно усмехался старик, поглядывая сквозь свои сросшиеся густые брови, в сторону тюремщиков. Назвались друзьями сына. Бог знает кто они на самом деле. Сказали, если он будет их во всем слушать и помогать, сын вернется. Иначе пусть пеняет на себя. Сердцем чувствую, плохие это люди. Вроде бы и ничего особо плохого не делают. Но отобрали же телефон, который оставил сын, перед последним отъездом. Ну ходят в ледник где он хранит запасы мяса и солености, словно к себе домой. Это можно пережить. Страшно другое. Сделай он что-то не по их, не задумываясь перережут горло.
На их счастье, или на беду, старик совсем обезножил. Что-то заподозрившая, а может просто ей мало платили, медичка больше не приезжала и ему приходилось горстями глотать обезболивающие таблетки. Случись, что-то подобное с похитителями, Саша и пальцем бы не пошевелила. Но старика ей было жалко, и она вызвалась помочь.
Когда Саша в очередной раз мыла Ниву и маленьким язычком проклинала похитителей, за их способность загадить все и вся, на глаза ей попалась полураскрытая пластиковая коробка с медикаментами. И так тошно ей было, что впору было вытащить резиновый жгут и повеситься от безысходности на первом попавшемся дереве. Не дождетесь! Только после вас! Саша огляделась и быстро выхватила из коробки пачку с таблетками аспирина. Как медицинскому работнику ей было хорошо известно, что аспирин можно использовать и не по прямому назначению. Что в дальнейшем ждет их, она конечно же, не знала, но судя по заинтересованным взглядам похитителей, догадывалась. Вечером, когда их в очередной раз закрыли в комнате, к которой они стали привыкать, она на ощупь нашла Любину руку и вложила в нее половину пачки.
А Наташка в очередной раз прослушала на этот раз совсем короткую лекцию на тему - что нужно делать, чтобы нежелательные дети не появлялись. На этот раз уже при помощи таблеток аспирина.
Люба пыталась, что-то рассказать, объяснить, выговориться. Саша нервно отмахнулась. Ладно проехали! Не то было сейчас время, чтобы ворошить прошлое. Кто, из них кто, все давно уже поняли,
Когда Саша отлучилась на несколько минут, чтобы сделать очередную инъекцию старику, озабоченный подонок грубо сграбастал Наташку, и потащил дико визжавшую и отбивающуюся девочку в сарайчик. Люба, попыталась его уговорить. При этом, она как бы невзначай расстегнула верхние пуговицы блузки, демонстрируя свои груди. На подмогу к парню подоспел второй похититель и начал его в чем-то убеждать. Потом, подошел третий и они захлопнули входную дверь. Наташка дико визжала, но ее голос становился все глуше и глуше.
- Ах, так! Вы еще пожалеете об этом! Люба бросилась к легковушке. Споткнулась о камень. Упала. Юзом проехалась по мокрой щебенке. Ей было больно. Ей было нестерпимо больно. Но, закатывать глаза и вопить на виду подонков, она не собиралась.
- Нате - вам! И она мысленно провела второй рукой по тому месту где на первой находится локоть.
- В зад вам, сволочи! По самые помидоры! Каждому по два! И даже этим своим жестом она их не убедила. Хотя, в следующее же мгновение, они поняли всю опрометчивость своего не обдуманного поведения. Люба подобрала камень, через который только что споткнулась, и вложив в удар всю силу, врезала по боковому стеклу. Нашарила ручку. Открыла дверку. Никогда в жизни она самостоятельно не открывала двери у Нивы. Даже не представляла, как это делается. Однако у нее все получилось. Нисколько не задумываясь над тем, что в канистре вполне могла находиться вода, вытащила её с заднего сиденья. Отвинтила крышку. Оторвала кусок какой-то тряпки. Утопила кнопку прикуривателя. К ней уже бежали. Не полнейшие же лохи они, на самом деле. Две машины стояли совсем рядом. Если вспыхнет одна, пламя обязательно перекинется на другую. А там и до сараюшки, где хранились запасы бензина, рукой подать. Полыхнет так, что мало не покажется. Но с каждым Любиным движением, действия похитителей становились не увереннее и не увереннее.
- Да стой же, ты малахольная! Мы же пошутили. Забирай свою малолетку! Эти слова сопровождались таким отборным матом, которого она никогда до этого не слышала. А говорят на Кавказе матом не ругаются. В доказательство слов вытолкнули наружу бледную, как полотно, Наташку. Но не успела Люба подойти к девочке, в сарай затащили её саму. Когда наконец-то прибежала Саша, что-то предпринимать было поздно. Насильников не было видно. Что им теперь! Свое дело они сделали. Подпортили товар, немного правда. Но, что до того. Сотней баксов меньше. Сотней больше. Эка невидаль! Через некоторое время появилась растерзанная Люба. Из вороха одежды она вытащила ключи от Нивы.
- Пока никого не видно, уезжай отсюда. Забирай детей и уезжай. А я постараюсь их каким-то образом задержать. Мне теперь все равно.
- Если и уезжать, то всем вместе. Саша схватила лом и бросилась к двери. Но сообразив, что этим только все испортит, остановилась. Что для троих тренированных мужиков женщина! Даже если эта женщина с ломом.
Общими усилиями подперли дверь и бросились к машине. Наташка уже вела детей. Вдруг, со стороны дома прогремел выстрел из охотничьего ружья. Следом второй. Все инстинктивно вжали головы в плечи. От сараюшки послышался истерический, не человеческий какой-то крик. Как хотелось в это время Саше, чтобы старик попал в озабоченного и обязательно отстрелил бы ему яйца. В ответ пророкотала автоматная очередь. Старик переломился пополам, упал и, быстро - быстро засеменил по земле тощими ногами с задравшимися штанинами, словно пытаясь убежать из этого бедлама.
Мотор Нивы завелся почти мгновенно. И сразу же зарокотал двигатель грузовика. - - Быстро же они опомнились - подумала Саша. И сама себя одернула -хватит думать! Ведешь себя как беременная гимназистка! Не хватало еще начать вопить и заламывать руки. Давай, начинай! Вопи! Заламывай! А уж тебя-то обязательно отблагодарят. Чего, чего, а «благодарить» они умеют.
В той же последовательности, что заводились, машины устремились вниз. Саша сразу же врубила пятую передачу и до упора вдавила педаль акселератора в пол. Но этого было явно недостаточно. Всё-таки, при движении вниз по склону, собственный вес автомобиля имеет решающее значение.
Сзади все настойчивее и настойчивее нависала страшная громада КАМАЗа. За рулем грузовика сидел профессионал.
Один поворот. Второй. Третий. Десятый. Так, когда же они кончатся, эти гребанные повороты! Да и кто сказал, что повороты когда-нибудь кончатся, и они каким-то чудом оторвутся, если спустятся в долину! Такое впечатление, что к грузовику приделаны крылья. И он парит по воздуху.
Автоматная очередь. Вторая. Пули защелкали по крыльям зацепили правую дверь. Люба приглушенно вскрикнула и затихла. Наташка, словно ужаленная прильнула к плечу матери, нисколько не задумываясь над тем, что мешает.
- По колесам целятся – поняла Саша.
Через некоторое время выстрелы прекратились. Куда интереснее, наверное, спихнуть их в пропасть. И созерцать потом, как будут они кувыркаться. И не жалко иродам собственного автомобиля. А кто, собственно говоря, сказал, что собственного? Скорее всего с автомобилем такая же, история, как и с ними. Действительно, если они его не покупали, чего же его тогда жалеть.
Нива дергалась и подпрыгивала на каждом ухабе. КАМАЗ же, словно приклеился к дороге.
Наконец-то далеко впереди Саша увидела ответвление от дороги. И в ее голове созрел план.
- А может и ни какое это было не ответвление и с планами она поспешила. Была не была! Саша слегка замедлила движение, позволив КАМАЗу приблизиться на непозволительное расстояние и даже несколько раз боднуть Ниву в заднюю дверь.
Хорошо, что на сидениях были установлены подголовники. Иначе хлипким детским шейным позвонкам, впрочем, и женским тоже, не привычным к подобным шалостям, пришлось бы не сладко.
Саша прибавила газу и оторвалась. Место, где можно было резко повернуть, приближалось с немыслимой быстротой. Саша вывернула руль до упора в право, поддала ещё газа. Водитель грузовика среагировал не сразу и на огромной скорости проскочил вперед. И тут с его тормозами, что-то произошло. Они упорно отказывались тормозить. У КАМАЗов такое происходит крайне редко. Но, видно есть Бог. Произошло! Грузовик на огромной скорости устремился к обрыву. И дальше, дальше, дальше…. Удар, грохот. И завораживающая не естественная какая-то тишина.
Дети боялись пошевелиться. По подбородку Любы текла кровь. Оказывается, стреляли не только по колесам. Судя по траектории движения пули, было отчетливо видно, что не угоди пуля в ее спину, попала бы она в Наташку.
В судорожно сжатой руке Любы была сжата смятая пластина аспирина. Одна таблетка отсутствовала.
И даже ни тогда, когда им вернули их вещи, и ни тогда, когда они постепенно стали отходить от происшедшего, а много, много позднее. Когда Наташка собиралась ехать в Питер, для того, чтобы поступать в университет, она совершенно случайно обнаружила в одном из карманов их дорожной сумки мамины сережки, которые та потеряла во время купания, а она их оказывается, просто одеть в тот вечер забыла, это открытие Наташку не обрадовало. За то, чтобы вернуть тетю Любу, она все сережки мира отдала бы и нисколько не пожалела бы о содеянном.


ЛОПУХОВСКИЕ ТАЙНЫ

Часть 3.

Глава 1.

САМСУНГ

Всем своим обликом, сильно напоминающим крупного волка, лохматая собака, тёмной масти с белым воротничком на шее и груди, появилась в доме Семеныча неожиданно не только для односельчан, но и для самих хозяев. По утверждению представителей коренных народностей севера, белая отметина на шее собаки указывает на – то, что молоко щенок начал сосать еще в утробе матери и поэтому собака должна вырасти очень умной. Пса, да и ещё экзотической для этой местности породы, никто, конечно же, специально заводить не собирался. К тому же, собака оказалась чистокровной, чему свидетельствовали и выжженное клеймо на животе, и будто написанная надменность на морде, грациозность и ум. Осмотревшие её, Лопуховские мужики предположили, что это северная лайка. Серьёзная собака, с такими, таёжные охотники на медведя ходят. Вцепится топтыгину в горло, мешком повиснет, и пока хозяин с медведем не разберётся, не отпустит. Пёс оказался слишком крупным, даже для своей породы. Видно, в его жилах, много волчьей крови текло. Северные народы издавна оставляют суку, привязанной в лесу, для того, чтобы волки помогли ей потомством обзавестись. А этим делом, в волчьей стае, обычно вожак занимается, хилых вожаков в природе не бывает.
Ладно бы это была не притязательная, худосочная дворняжка, о которой и забот–то всего пожрать раз в день дать, да воды летом не забыть налить, зимой и снегом обойдётся. Для породистой собаки особое внимание требуется. Хвостом другая не успеет махнуть, а Семенычева собаченция, уже ведро от остатков еды вылизывает. И ни одной кашей здесь дело пахнет. Мясцо, с косточками мозговыми, тоже частенько перепадает. Накладно содержать такую собаку. Но ничего не поделаешь, как там Экзюпери–то писал:
- Мы в ответе за тех, кого приручили.
Ни так ли? Почему к собаке прилепилась странное имя – Самсунг, более приемлемое для неодушевленных предметов, вроде пылесосов и холодильников. Да бог его знает, скорее всего, от коробки из – под одноимённого телевизора, в которой собака, во взрослом уже возрасте приехала в их дом. Но, всё по порядку.
Есть у Семеныча приятел, заядлый охотник. Работает главой сельской администрации. А при этой должности, чем только не приходится заниматься. Даже, численность бродячих животных, контролирует. Приезжает однажды к нему мужичок из соседнего села, Михоней, его по-уличному, зовут. До пенсии дожил, а даже имени приличного не заслужил. Спроси у кого, как его правильно по имени и отчеству назвать? Кроме погоняла - Михоня, никто ничего больше не вспомнит.
- Никакого сладу – говорит - с собакой нет - того и гляди самого загрызёт. Сбесилась, наверное. Даже лаять не умеет. Воет по волчьи, а иногда, выражая положительные эмоции, повизгивает. Но, положительных эмоций что – то у неё в последнее время, не наблюдается. Мало ли чего можно от такой зверюги ждать. Потом выяснилось, что люто ненавидит собака, его одного. К жене и детям относится вполне лояльно. Он, эту собаку, как утверждает, щенком за большие деньги в городе купил, когда в прошлом году там шабашил. Врал конечно, откуда у алкаша такие деньги. Спёр, скорее всего. Взаимопонимания у них сразу не получилось. И решил тогда Михоня, воспитательную работу, с помощью полена произвести. А палка за собакой никогда не пропадёт! Ну и доигрался. Загнала она его в погреб. Запросто могла глотку перегрызть. Ей это сделать, что нам плюнуть. Хорошо, жена Михони была дома, спасла несчастного воспитателя.
- И совершенно напрасно она это сделала - подумал приятель Семёныча -такой фрукт обязательно «отблагодарит» по пьяному делу.
Но пока приходится Михоне прятаться от собаки у соседей. Видя, что его слова вызывают скорее улыбку, чем жалость, он вкрадчиво пообещал, что обязательно пожалуется вышестоящему начальству. Кляузник Михоня известный, поэтому и сомневаться в его словах особенно не приходится. Хоть и с большой неохотой, но ехать пришлось. Взял приятель ружьё. Попросил Семеныча составить компанию и отправился выполнять не приятную миссию. Сорвется с привязи, чего доброго ребёнка покусает. Объясняй потом, почему меры не принял, когда жаловались!
Подъехали к дому. Прав, оказывается, был мужик. Рвётся собака на цепи, слюной брызжет. Не дай бог сорвётся, всем штаны поспускает. Да видимо, не только штаны в этом случае, пострадают. Семенычу–то, что - он в машине со своим приятелем сидит. Михоня рыбкой выскользнул из машины. Приосанился, гоголем по подворью прошелся. Появились соседи, зареванные ребятишки откуда – то выскочили. Жена с огорода прибежала. Старается одним боком к ним не поворачиваться. Но, разве синяк под глазом, скроешь. Взяла детей за руки и повела домой.
Те истерику закатили:
- Не надо собачку убивать!
Соседи тоже косо смотрят. Что бы хоть как – то оттянуть неприятную процедуру закурили.
- Не знаю, как тебе, а мне очень уж хочется ему в пятак дать. Руки так и чешутся - говорит приятель Семенычу. Семеныч молчит, что в этой ситуации сказать можно? Михоня, видя, что убивать его собаку не торопятся, орать принялся -
- Чего балаган устраиваете, мать вашу, кончайте зверюгу!
Покряхтел приятель, достал ружьё из чехла. Патроны проверил. К собаке направился, а у той даже будки нет. На самом солнцепёке, к металлической трубе  за цепь, в руку толщиной, привязана. И не долго бы, наверное, жить ей осталось. Только ёкнуло у Семеныча, что - то внутри. Он, и рыбу–то на рыбалке, не успев поймать, обратно в речку отпускает. А тут, при убийстве ни в чем не повинной собаки, присутствовать пришлось. Посигналил, внимание, таким образом, к себе привлекая, пока собаку не пристрелили. Вышел из машины, отодрал у лежащего в багажнике ватника, рукава. Натянул оба на левую руку и решительно зашагал к собаке. Она, пуще прежнего, буйствует. Но, перехлестнулись два характера. И несдобровать бы Семенычу, будь его характер, хотя бы немного помягче. Не успела собака сомкнуть на специально подставленной руке свои зубы, как Семеныч своей медвежьей лапищей, так прижал её морду к земле, что собака жалобно заскулила. Нет, она, конечно же, предпринимала отчаянные попытки вырваться. Но, слишком уж глубоко захватила она рукава ватника, что дышалось с большим трудом. Ничего больше не признают собаки, кроме силы. На этот раз сила человека пересилила. А погрузить собаку в коробку из-под телевизора и отправить её вместе с содержимым в багажник автомобиля, дело нескольких минут.
Приехав к новому месту проживания и вывалившись из коробки, привыкшая к постоянным побоям собака, долго не могла прийти в себя. Закрывая голову лапами, ошалело смотрела на Семеныча, потом на его жену - Алену, потом опять на Семеныча и жалобно скулила. Она и в нормальном к себе отношении видела какой–то подвох. Но беззлобная трёпка за ушами и изрядный кусок варёного мяса, которое она проглотила, почти не жуя, успокоила испуганное животное. Семеныч внимательно осмотрел уже подсохшие и совсем свежие ссадины от побоев. Покачал головой, матюгнулся.
- Гляди кА, да ведь это ещё совсем щенок. И года по всей видимости не исполнилось. Восхищённая Алена тут же предположила, что с собакой обязательно подружится и будет с ней по утрам бегать и купит ей красивый ошейник с бантиком и поролоновую кроватку. Собака смерила её презрительным взглядом и переместилась поближе к Семенычу. Он, в свою очередь, с не скрываемой иронией закончил -
- А ещё штанишки в горошек и хвост гидро пиритом покрасим. Ей, в снегу зарывшис, спать самое то, а ты ей кроватку, как болонке какой.
Собака заметно повеселела и принялась обследовать прилегающую к дому территорию. Когда же, не кстати подвернувшийся мяч, грустно испустил дух, от соприкосновения с собачьими зубами, глаза женщины наполнились ужасом и резко увеличились в размере. Оптимизма у Алены заметно поубавилось. Ей захотелось срочно спрятаться за мужа и никогда больше оттуда не показываться. Неожиданно собака подпрыгнула и, сделав немыслимый пируэт в воздухе, вычислила местоположение женщины. Не обращая внимание на её испуганный визг, одним движением языка, смела с лица Алены всю косметику. И не дожидаясь ответной реакции мужчины, бросилась за пролетающей мимо бабочкой. За какое–то мгновение успела исчезнуть в глубине сада и вновь оттуда появиться, сметя по пути пластиковый стол и стулья. Потом, нарезала пару кругов по огороду, изрядно изрыв при этом грядки, и с чувством исполненного долга, улеглась у ног хозяев. Будто домой вернулась после длительного отсутствия. Дом у Семеныча, вместе с садом и огородом, металлической сеткой огорожен. А если удастся улизнуть за изгородь, тут уж держитесь! Куда же, девать избытки энергии. А здорово всё-таки гоняться за овцами, степенно семенящими утром по широкой Лопуховской улице, на пастбище. Думаете овцам не хочется промчаться метров этак пятьдесят, задрав как можно выше свои куцые хвостики? Конечно же хочется, только никто кроме Самсунга, этого не знает. Да и не солидно как – то, они же овцы, а с овцы, какой спрос! Но, даже такое ответственное дело, выволочки не стоит. Семеныч быстро объяснял, прекрасно все понимающему Самсунгу, что так делать не хорошо, а вторично испытывать подобное внушение, не слишком - то приятно.
Бросаться напрасно на кого-либо, собака даже и не порывалась. Окинет внимательно своим немигающим взглядом чужака, и то ли улыбнётся, то ли кончики зубов покажет. Думай после этого, что пес этим сказать хочет. За - то знакомых, особенно детей, готов был облизывать с ног до головы. Соседские ребятишки, дрались за право погонять на велосипеде, который с большим удовольствием таскал на длинном поводке лохматый энерджайзер. Зимой, вместо велосипеда, с таким же успехом можно использовать санки. Воровать в дом Семеныча и так никто не полезет. В селе этим не балуют. Редко кто двери на замок даже ночью закрывает. Собак больше держат, как оригинальный заменитель дверного звонка. Подала голос – встречай гостей. Всем своим обликом Самсунг вызывал уважение. А если оскаливал зубы, то и в штаны, незваный гость мог запросто, напустить. Кстати, зашла к ним однажды соседка. Женщина одинокая, незлобивая, к перипетиям судьбы привычная. Ко всему прочему, ещё и очень эмоциональная. Стучится она, ничего не подозревая, в Семенычеву дверь, а её ласково так, сзади обнимают за плечи, собачьи лапы. Поворачивает она голову и чувствует, что теряет сознание от страха. Очнулась женщина, сидя на пятой точке. Представьте себя на её месте. Стоите вы, в нетерпеливом ожидании последними новостями поделиться, а вас, что – то соизмеримое с вами, за плечи обнимает, и огромная морда с разинутой пастью, языком в ушко лижет. Зубы, размером с палец ребенка, долго, наверное, потом будут снится. Такие вот шуточки у собаки.
Обложился Семеныч специальной литературой. Даже в районной библиотеке кое-какие справки навёл. Выяснилось, что собака не лайка. Не известно, какими путями в глухой деревне объявилась Хаски. Собака ещё более таинственного происхождения. Считается, что вывели эту породу то ли в начале, то ли в конце шестнадцатого века, на севере России. Потом эти собаки появились на Аляске. У нас эта порода была безвозвратно утеряна после революции. Лаять, она согласно особенностям породы, не может. Хотя, согласно всё тех же особенностей, она и к человеку очень лояльно относится. Но кому приятно, когда тебя поленом воспитывают. Поневоле озлобишься. Прежний хозяин, алкаш алкашом, а раздобыл, сам не подозревая того, такую редкую и дорогую собаку.
И ещё одна деталь выяснилась. Согласно требованиям породы, иногда особи обоего пола, могут иметь окраску радужной оболочки глаз, разного цвета. Многие и раньше говорили Семёнычу, что у его собаки разные глаза. Один глаз в голубизну, другой вроде бы как с зеленоватым оттенком. Семёныч называл это интригами злопыхателей. И делал вид, что это его совершенно не волнует. Конечно же, вглядывался в глаза собаки, но ничего необычного там не находил. И не мудрено - у самого оказывается проблема со зрением. Видел–то Семеныч дай бог каждому. А вот с цветовым восприятием проблемка не большая наблюдалась. Дальтонизмом это называется. Страдают обычно мужчины, а передаётся заболевание по материнской линии. А отец–то, у матери Семёныча, оказывается цвета не различал. И у двоюродного брата точно такие же проблемы. Жить не мешает. А с получением прав на управление автомобиля трудности. Как медицинскую комиссию проходить, сразу же головная боль. Но научился со временем Семеныч докторов обманывать. То ли не замечали они, что он схемы в их книге запоминает. То ли не хотели жизнь ему портить. Человек он не зряшный, в районе известный. Но, свою первую медицинскую комиссию, до сих пор кроме как со смехом не вспоминает. Сразу же после школы, когда Семеныч собрался на шофёра учиться, о своём недуге он тогда и слыхом не слыхивал. Путал правда, вытянутые по форме помидоры, с огурцами. Но считал, что ему в детстве про красное и зелёное мало рассказывали. И сильно по этому поводу не комплексовал. А, нарисованную в четвёртом классе красным цветом ёлку, учительница даже в пример остальным привела, представив, как не традиционный подход к заданной теме. Заходит Семеныч к окулисту. Все строчки, даже те, что видеть не обязательно, видит. Глазное давление в норме. Треугольники, квадраты и круги в специальной книге тоже видит. А вот остальное, что в этих кругах, треугольниках и квадратах нарисовано не видит. Но он уже информирован. И к проискам докторов подготовлен. Только врачиха за свою книгу берётся, тут же влетает в кабинет один из друзей и чуть ли не со слезами начинает искать свой паспорт. Он оказывается, его здесь потерял. Долго ищет, паспорта нет. Друг уходит и только врачиха опять берётся за книгу, снова появляется друг и начинает доказывать, что паспорт должен непременно в этом кабинете находиться. Наконец, это дело врачу надоедает, и она выгоняет всех из кабинета, предварительно сделав запись о профессиональной пригодности. Сколько уж лет работает Семеныч шофёром, ни каких неудобств не испытывая. Всего – то и дел, очередность огней на светофоре запомнить. И на какой странице книги, какая мудрёная фигура нарисована.
Весть, о приобретении Семёныча, со скоростью ветра распространилась по Лопуховке и окрестным сёлам. И, конечно же, не могла не заинтересовать организаторов собачьего тотализатора, проводившегося на одной из заброшенных ферм. От любителей пощекотать свои нервы, наблюдая за тем, как собаки рвут друг другу глотки, оказывается, отбою нет. Кто – то карманы набивает, а кто – то от вида крови и собачьих страданий несказанный кайф испытывает. Спрос всегда определял предложение. Чем сегодняшние времена от доисторических отличаются?
Появившиеся неожиданно для хозяев хмурые личности, до смерти перепугали Алену. Такое позднее их появление, не придавало особого оптимизма. Уж больно тихо они материализовались из темноты, поблёскивая золотыми фиксами и криво ухмыляясь, пробуя сразу же взять на Понта. Задрожит, мол Семеныч от страха за себя и жену, на которую к тому же бросались слишком откровенные взгляды. Но, Семеныч не задрожал. Алену отправил воды собаке налить. Она напротив соседского дома привязана, где молодёжная тусовка как раз в это время в самом разгаре была. При желании, запросто на помощь можно позвать. Местные ребята большие любители кулачищами по случаю, да и без случая, помахать. Связываться же с «братками», желающих мало. Но на этих, разве написана их профессиональная принадлежность. А приняв изрядную долю спиртного, и разбираться - то никто бы особо, наверное, не стал. Да и сам Семеныч, тоже не лыком шит. Что тогда гости говорили ему, и что говорил сам Семеныч, никто дословно пересказать теперь не может. Но, зная его характер, предположить можно. К чести гостей, они правильно сориентировались и особенно не наглели. Вежливо, но настойчиво предложили за собаку хорошие деньги. А закончилось это тем, что получив отказ от любого сотрудничества, визитёры ретировались, посылая проклятия. Особо усердно муссировалась мысль о том, что ещё встретятся с ним в укромном месте. И тогда уже другой разговор будет.
- Понятно откуда ноги растут - усмехнулся Семеныч, увидев, как ещё один человек, до этого куривший в тени забора, присоединился к вывалившейся из дома компании.
- Додумались тоже, Михоню на шухере поставить. А если я ненароком Самсунга отпущу? – и сладко потянулся от собственной мысли.
Как ни странно, но ни с Михоней, ни с его друзьями, встретиться Семенычу больше не довелось. Видно так судьба распорядилась, что пришлось ему некоторое время провести в местах, не столь отдалённых. А вот Алене и Самсунгу, они однажды повстречались…

Глава 2.

АЛЕНА ВОЛЧАТНИЦА


Предки Семеныча, как известно, были лесниками. Прадед по линии бабушки в своё время посадил в окрестностях Лопуховки сосновый лес, который Петуниной дачей до сих пор называют. Там еще перед началом войны безуспешно пытались лосиную ферму организовать. И как раз, в центре этого леса, протекает один из притоков полноводного Хопра, речка Песчанка. И до сих пор имеются в её, заметно обмелевшем в последние годы русле, омуты - Чёрный и Белый. А вокруг, на несколько километров, болотистая низменность. Сколько не пытались мелиораторы всех мастей, в послевоенные годы осушить этот участок леса, ничего не получалось. Несмотря на титанические усилия, возводимые плотины рушились, обводные каналы затягивались, а вода каждую весну возвращалась. Работавшие в этих местах геодезисты, бурили скважины, взрывные работы производили. И по результатам замеров сделали любопытное заключение - омуты и прилегающие к ним болота, имеют сообщение с расположенным под ними природным, подземным озером, карстового происхождения. Точные границы его, геологи так и не обозначили, потому, что занимались разведкой нефти. А тайну болота и омутов попутно разгадали. В предвоенные годы водились в омутах сомы, да такие, что гусят, по рассказам Лопуховских старожилов, заглатывали целиком. Пытались сетями тех сомов отловить, бесполезно. Словно сотканные из гнилых ниток, рвались сети. Глубины бездонной, не смотря на небольшие поперечные размеры, были омуты. По нескольку слег связывали мужики вместе, а до дна, в некоторых местах, достать не могли. Ещё и крутило там, будто воду в гигантскую воронку затягивало. Одного сома подкараулили, саданули по нему из двух стволов разом, картечью. Он и всплыл через некоторое время, вверх брюхом. Везли, говорят его на телеге, а хвост по земле волочился. Гусёныши после этого продолжали пропадать, но такие огромные сомы больше не попадались. Возможно, просто всплывать опасались. Мужики на фронт ушли, а бабам совсем не до сомов стало. Еще раньше, в конце прошлого девятнадцатого столетия, во время одного из обхода леса, натолкнулся Семенов прадед, на двух огромных змей, сбившихся в клубок на заболоченной полянке. Одна из них, видимо потревоженная шумом шагов, бросилась на утёк. Вторая, приподняла устрашающего вида голову, и быстро поползла на встречу. Точных размеров этих гадов, Семёныч назвать не может, потому, что сам не видел. А по рассказам прадеда, которые дошли до Семеныча через третьи руки, длинны те гады были, неимоверной. Спрятавшись за копну сена, увидел прадед, приподнявшуюся над копной змеиную голову, и чуть было сознания от страха не лишился. Голова чудища была очень похожа на голову сома. А чем – то напоминающие человеческие, чрезвычайно выразительные глаза змеи, были размером с пятак. По другой версии, глаз не было, с перепугу –то что только не привержится! Выстрелил прадед, ружьё у лесника всегда при себе. И сильно жалел потом, что у него не двустволка, и что поленился зарядить патроны картечью. Хоть какое-то тогда доказательство его слов было бы. А так, словно и не видел ничего! Потревоженная змея уползла вслед за первой. Больше их никто не видел. В Лопуховке посудачили и решили, что змеи из зверинца удрали. Зимой, мол, и так замёрзнут. Но до последнего времени, пропадают в этом месте домашние животные. То овца исчезнет, то собака домой не вернётся. И таинственные следы на болоте появляются, словно бревно кто пропёр какими - то немыслимыми зигзагами.
Нет, конечно же, и жену должна собака слушаться! Как же без этого. Она её и кормит, и поит, и на променаж выпускает. Но, просто до ломоты зубов хочется Семенычу, что бы Самсунг беспрекословно слушался только его одного. И ничего с этим не поделаешь. Охота пуще неволи. Как приятно, что для кого – то ты царь, бог и господин. Вон соседский кавказец, и кличка у него соответствующая - Цербер. Сторожит хозяина похлеще чем мифический тёска душ усопших. Выпьет мужик стопарик, второй, третий, впору бы, немного притормозить. А тормозная система работает плохо. Он же не электровоз! Жена, ох уж эти жены, возмущаться начинает. За первую попавшуюся под руку палку хватается. А у него защитник зубастый. Никого к хозяину не подпускает. Даже ей, по выражению литературного Щукаря – отлуп даёт. Походит – походит она кругами, а как подступишься? Желание, срочно пришибить мужа, потихонечку пропадает. А он, пользуясь безнаказанностью, ещё и рожи строит.
Конечно, это случай из разряда курьёзных. Попробуй кто, на Семеныча, при собаке косо взглянуть! Вот тогда и посмотрим. Но ведь и перед родной женой, от которой можно завсегда строгача получить, хочется иногда выпендриться.
Не смотря на ревность мужа и его всяческие ухищрения, с собакой Алена подружилась быстро. И, когда они с мужем одновременно звали её к себе, стараясь показать, вот, мол, посмотри, собака меня больше любит, Самсунг покачивал головой, всем своим видом как бы, говоря -
- Да ну вас. Вечно вы дурака валяете! - не подходил ни к одному из спорщиков.
В канун своего очередного дня рождения, вместе с прочими подарками, получила Алёна копию картины Васнецова «Иван царевич на сером волке». Известный художник Тимошкин, ещё в бытность своей работы в нашем областном центре, написал её точную копию. Только и отличается, что размером. Да и рамка, наверное, не такая как на оригинале. Попроще, намного. Специально ездил за ней Семеныч в город. Бухнул всю имеющуюся заначку на картину. Копил – копил на новый кузов для машины. И в одночасье нашёл деньгам более достойное применение. Вот в этом он весь! То, ничем его не прошибёшь, то, словно шлея под хвост попадает. А когда свободная минутка обозначится, вечно обложится журналами и ни на какие происки окружающих не реагирует. Он, видите ли, так отдыхает.
А тут, вскочил со своего дивана, на скорую руку побрился, отломил половину нарезного батона и лишнего слова не говоря, укатил в город, бросив по пути к машине, недоуменно смотрящей на него Алене -
- Приеду завтра к обеду. Не беспокойся. Всё потом объясню. А как же не беспокоиться, вдруг он змею свою гигантскую, про которую рассказывал, ловить в пожарном порядке собрался? Еле дождалась. Как и обещал, приехал к обеду. И огромный сверток, который еле в дверь дома пролез, принес.
- Но, до дня рождения не покажу - говорит. Сюрприз мол. Вечно у него сюрпризы! Думай теперь и облизывайся! Но, надолго Семеныча не хватило. Посиял, посиял немного от гордости и в конце концов сдался. Словно оправдываясь в чём-то за спешку, рассказал, что видел эту картину, будучи в городе. На распродаже недвижимого фонда из запасников в художественной галерее, сильно тогда её специалисты расхваливали. Но, никакой картины покупать он тогда не собирался, просто так, уши грел. И такое совпадение! Совершенно случайно прочитал в одном из журналов статью про Алёну - волчатницу. Кстати, и оригинал картины там тоже упоминался. Проболтался, конспиратор!
Вот и сама история. В первой половине девятнадцатого века , неизвестно откуда, в Москве появилась юродивая Алёна - волчатница. Ничего плохого не делала. Чужих детей не сглаживала, мужей от жён не отваживала. Порчу на скотину тоже не наводила. Но люди, сами того не осознавая, её боялись. Выдержать её странный взгляд не мог никто. А ещё она имела магическую власть над волками и собаками. В те времена в Московском Замоскворечье постоянно проводилась кровавая забава. Травили там, голодными охотничьими собаками, на потеху толпы, волков. Много сторонников было у волчьей травли, много и противников. Даже серьёзно поговаривали о запрете этой кровавой потехи. Но, пока суд да дело, стала появляться во время травли Алёна - волчатница. Отрешенно, не на кого не глядя, видимо даже не замечая окружающих, подойдёт, бывало, к разъярённым животным, сбившимся в кровавый клубок и схватка тут же прекращается. Волки начинают ластиться к ней как комнатные собачонки. Огромные псы, с которыми и на медведя пойти не страшно, повинуясь лёгкому взмаху её руки, удирали с поля, словно к их хвостам пучки подожжённой пакли привязали. Начал народ ходить, чтобы посмотреть на кудесницу юродивую. Не на травлю волков, а на обыкновенную женщину – Алёну - волчатницу таращатся. Доходы у организаторов ниже некуда упали. Нашлись люди, заинтересованные в удалении со сцены юродивой. Полицию подкупили. Началась за Алёной охота. То, в участок её загребут перед травлей, то, выродков разных, на неё саму напустят. Вот только редко у кого совладать с ней получалось. Время шло, волков продолжали травить. Но неведомо откуда появлялась Алёна и потеха тут же прекращалась. Не смотря ни на какие ухищрения, волки и собаки упорно отказывались драться. И однажды, видимо уже совсем потеряв терпение, за Алёной на глазах всего народа погнались два дюжих молодца. Неизвестно каким путём, вычислив преследователей, Алёна словно бы и не было перед ней толпы, легко уходила от погони. В то же время преследователи, словно слепые котята постоянно на кого – то натыкались. Спотыкались, бросались совсем в другую сторону. Наконец – то, устав от быстрого бега, Алёна остановилась и словно бы пытаясь защититься, медленно подняла руку, с широко растопыренными пальцами. И чудо! Оба преследователя повалились на землю. Когда же молодцы, очнувшись, начали очумело осматриваться, Алёна бесследно исчезла. Еще мгновение назад была и словно в воздухе растаяла. Впору перекреститься. Только волчьи следы на влажной земле и остались. Некоторое время спустя, выследили ее и подожгли дом, как злоумышленникам казалось, вместе с Аленой. Вот, только когда головёшки разгребли, женщины там не оказалось. Исчезла Алена, словно ее никогда в Москве не было. А отчётливые волчьи следы, уходящие к ближайшему лесу, явственно указывали на-то, что спаслась юродивая Алена - волчатница и на этот раз. Вскоре после этого и волчья травля проводиться перестала.
Но это ещё не всё. Когда художник Васнецов писал свою известную картину «Иван царевич на сером волке», его постоянно преследовали неудачи. Картина откровенно не получалась. Появилась у художника мрачная мысль -
- уж не забросить ли ему это не благодарное дело. Некоторое время спустя было ему видение. Не известно, во сне ли ему это приснилось, или наяву увидел. С художниками такое бывает. В композицию его картины сам просился новый персонаж. До этого, Иван Царевич один на сером волке скакал. А появился рядом образ Елены прекрасной и дело сразу же пошло. Краски словно сами собой стали на холст ложиться.
И это ещё не всё. По официальной версии, женский персонаж картины художник писал со своей племянницы Натальи Анатольевны Мамонтовой. Однако, по утверждению многих современников, художник неоднократно утверждал, что писал по памяти. Так глубоко запавший в сознание образ, словно живой стоял перед глазами.
И даже это ещё не всё. В образе Елены прекрасной, люди, помнящие Алёну –волчатницу, легко узнавали эту странную женщину…


Глава 3.

А СВАДЬБА ПЕЛА И ПЛЯСАЛА


Кто знает, какие песни пела, как плясала и в какую даль несли крылья свадьбу, хорошо известную по песни Бабаджаняна, в исполнении Муслима Магомаева? Свадьбу, на которой пришлось гулять Семенычу с Аленой, явно понесло в разнос с самого начала. Без содрогания, вспомнить её теперь, Алена не может.
- Куда нас несёт? - такой риторический вопрос задавала она себе ещё утром, когда безнадёжно всё на свете проспав, они лихорадочно надевали праздничные наряды. Ладно бы родственники какие сочетались законным браком. Или у друзей свадьба. Пусть даже и не совсем законная. А так -мало ли кто, и с кем работает. Перебилась бы, наверное, Зойка. Уж не расстроилась бы, это точно. Алена с ней никогда и не дружила. Тем более, не сама она замуж выходит, кто её лахудру крашеную возьмёт. Одно–то, что Михоне племянницей приходится, о многом говорит. Её, даже Самсунг на дух не переносит. Сестра, у которой свадьба, дело другое, словно и не одной матерью рождены. Правильно говорят-никогда не загадывай заранее. А она, как дура последняя, уши развесила. Предупреждала же её Маринка, что много кто её счастью завидует. Многие помешать попытаются. У многих, это, к сожалению, может и получится. А многим и от ворот – поворот можно дать. Только не послушалась она тогда её, даже посмеялась в душе. Вот ещё чего, какие глупости. А Маринка, со своей бабушкой Бабаней, безо всяких карт Таро, похлещи Ванги, судьбу человеческую на многие годы вперёд предсказать могут. А ведь кому – Зойке поверила. Ну не дура ли…
Так не хотелось Алене идти на эту проклятую свадьбу! Семеныч настоял.
- Пойдём – говорит - вместе с Зойкой работаете. Не удобно отказываться.
Вечно он со своей деликатностью. И она тоже хороша - нет сказать ему, что неудобно только штаны через голову одевать, согласилась…
- Посидим немного, пока народ трезвый - решили - потанцуем.
Тем более свадьба комсомольская, как в районе раструбили, безалкогольная. Посмотрим, что это за чудо – юдо такое, безалкогольное, в наших местах поселилось! Во времена перестроечные, не тем язычком помянутые, было модно проводить так называемые,
безалкогольные свадьбы. Причём, пожелания самих новобрачных и их родственников, в расчёт не бралось. В случае отказа, грозили - от административных взысканий, до отказа в регистрации. Как всегда, впереди всей планеты. Много дел понаворочали. С какого перепугу, повинуясь бредовым идеям престарелых маразматиков, порушили виноградники, винные заводы позакрывали? Народ пил всё, что мог, от технического, а порою и метилового спирта, в спешном порядке разлитого в фирменные бутылки, отправляясь потом в реанимацию, хорошо ещё, что не на кладбище. Была масса подобных примеров. На нашей свадьбе до этого не дошло, но и здесь отличились.
До самой глубинки цепкие лапы телевизионщиков дотянулись. С областного телевидения съёмочную группу прислали. Интересно всё-таки на экране засветиться.
- Официальная часть закончится, немного погодя, и мы слиняем - рассуждал Семеныч.
И как в воду смотрел! Вот только ушли они с Аленой со свадьбы порознь и не любящими супругами, а хрен её знает, кем ушли…
Присутствие на свадьбе посторонних, создало, по всей видимости, нервную обстановку. Началось всё с того, что приехали телевизионщики с большим опозданием.
- Простите, - наверное, скажут члены съёмочной группы, в Лопуховку мы приехали даже раньше назначенного времени.
Правильно! Приехать – то приехали, но в Лопуховку другого района. И пока созванивались, пока тряслись, глотая пыль на своём раздолбанном автобусе по грунтовой дороге, пока…
Начало церемонии пришлось отодвинуть. И всё после этого пошло через пень – колоду.
Подъехал свадебный кортеж. Разодетый жених с букетом роз подхватывает счастливую невесту на руки, предварительно вручив ей свой букет.
- Стоп - кричат телевизионщики - слишком уж всё просто. Изюминки, видите ли не хватает. Падок нынче зритель на пикантные ситуации. Хочется чего – то поинтереснее, повыразительнее. Не плохо бы фольклорную тему затронуть. Как там наши деды, бабушек-то в былые годы выкрадывали? Срочно сочиняют сценарий. Суть их замысла примерно такая. Жених пытается прорваться к невесте, окружённой подругами и друзьями. И потасовку желательно бы изобразить. Идея понравилась – изобразили. Но немного переусердствовали. Видя, что команда невесты сдаваться не собирается, жених решил всех перехитрить и пролезть к любимой под столами, которыми в спешном порядке огородили невесту. А там, по его замыслу, он берёт её за руки… Но получилось, как в известном стихотворении графа Толстого - гладко было на бумаге…. В сложившейся суматохе, не нарочно же, двинул кто – то жениху, ползущему на четвереньках под столами, ногой в глаз. И когда счастливый жених добрался до невесты, вид у него был совершенно не подходящим для того, чтобы на него с голубого экрана любоваться. Сделали перерыв на замазывание синяка под глазом. И далее всё в таком же духе. Пока не довольные лица гостей, узнавших, что свадьба будет безалкогольной, разгладились, после отмены безалкогольного статуса. Пока дождались счастливого мгновения отъезда телевизионной бригады. Пока водку на чае Цейлонском настаивали. А это всё время и простите – нервы….
Без постороннего вмешательства многое легко решается. Жениху нацепили на нос тёмные очки. Проблема алкоголя сама собой решилась. Спиртное, закрашенное чаем, разлили в заварочные чайники. Чем не весёлое чаепитие! А флягу с самогоном в бане и подкрашивать не нужно. В случае чего- да бог его знает, как она там оказалась, если кто спросит. Да и кто спросит - всё село гуляет. Тут и законодательная власть водочкой потчуется, и исполнительная рядышком, самогон пивом «догоняет». Принесли гармонь, гармонист сам пришёл. Частушки с матерком затеяли. Как же на деревенской свадьбе без них обойтись?
Если вы бывали на таких свадьбах, наверное, обращали внимание на одну особенность. Сначала все мужики сидят чинно, в пиджаках и белых рубашках, грустные – прегрустные на жаре парятся. Налитую водку только пригубливают. На закуску даже не смотрят. Культура - чего скажешь! Бабёшки же, наоборот. Отнюдь не стесняются опрокинуть очередной стопарик и солёненьким огурчиком занюхать. Лучше солёненького огурчика, ничего за всю историю человечества, на закусь так и не придумали. Проходит время, и мужики всем гуртом отправляются покурить. Даже те, кто никогда сигарету в руку не брал. Даже те, что табачного дыма не переносят. Возвращаются счастливыми и разговорчивыми. Одухотворенными, какими – то. Пиджаки с галстуками – долой! В перепляс да вприсядку то и дело пускаются. В частушках своим женам не уступают. С чего бы это на них курево так подействовало, подумает не искушённый зритель? А искушенный и думать ничего не будет, потому, что и без того знает. Мужики ходили к фляге с самогоном, припрятанной в бане, хорошенько прицениться. Одна из женщин, отчитывать своего ненаглядного принялась, с использованием не нормативной лексики, он ей поддакнул всё той же лексикой. Посмеялись, порадовались! Выпили – закусили. Еще выпили - еще закусили, ничего нового. Ближе к вечеру, к Алене с Семенычем подсела Зойка. За столом, где она до этого дислоцировалась, маленькая разбираловка, с её участием произошла. Вернее, разбираловка произошла между мужем и женой, сидящими, напротив. Погладил муж, Зойкины колени, всего – то разок погладил. Да и как не погладить, когда они так аппетитно к твоим коленям прижимаются. Разок, конечно, куда ни шло, на то и весёлое застолье, чтобы веселиться. Но, когда это стало повторяться с хорошо заметной окружающим периодичностью, жена не выдержала и влепила, к той поре уже изрядно набравшемуся мужу, крепкого тумака. Салата оливье рядом с ним не было. Но, и салат с крабовыми палочками, с большим удовольствием, принял его лицо в свои дружеские объятия. Зойка, пока и ей не перепало, переместилась на освободившееся рядом с Аленой место. Потом, таинственным образом, материализовалась возле Семеныча. Известно, что женщину, откушавшую стопарик - другой горячительного, переговорить невозможно, её можно только переслушать. Слушать Зойку, Семенычу не хотелось, он её собственно и не слушал. Соглашался из вежливости со всем, что она говорила, совершенно не вдаваясь в смысл сказанного. Тамада тост произнёс. Содержания его целиком, теперь никто уже и не вспомнит. Но там упоминались блондинки. Мода, на анекдоты про блондинок, тогда еще только начиналась. Семеныч, улыбнулся, случайный взгляд на Зойку бросил -
- Ба, да ты тоже блондинка! - словно мгновение назад её впервые увидел.
- Фу, какой Вы Семен Семёныч, невнимательный - за кокетничала Зойка,
всем своим видом намекая на причастность к данному вопросу. Встряла и Алена
- Я, между прочим, корни волос, в отличие от некоторых блондинок, не подкрашиваю.
- Блондинка - это помесь брюнетки с пергидролем - буркнул Семёныч, сосредоточенно разбираясь с изрядным куском копчёного гуся, всем видом указывая на нежелание разбираться в подробностях. Алена волосы не обесцвечивает, а Зойку ещё по пионерскому лагерю брюнеткой помнит. Засмеялась Алена, не хорошо конечно получилось, но что теперь поделаешь. А потом, стало Алене совсем не до смеха. Вышла она по какой – то надобности на улицу - смеркалось. Один из гостей, наглый такой парень, всё драться на всех до этого бросался, окликнул её. Видела она его и раньше, но когда и где, так потом и не вспомнила. Он ее, однако, по имени назвал.
-Пошли, Алена, на скамеечке посидим – покурим. Есть, что тебе сказать.
И надо бы ему ответить, что не курит. Да и послать, если сильно надоедать будет, тоже не возбранялось. Однако, любопытство пересилило. Вот оно начало–то от Евы, никуда от него не денешься. Парень на хорошем подпитии был, лапать без лишних разговоров начал. Хилый на вид, а словно клещ влепился.
С поцелуями слюнявыми, как чумовой набросился, рот губами зажал, вокруг туловища обхватил, не пошевелиться, не закричать. Парень явно форсировал события. А вырваться из крепких объятий, не было никакой возможности. И мало ли чего могло произойти, не выйди на улицу муж. С ухажером Семеныч разобрался быстро. Но, начал парень орать прилюдно, про Аленину давнишнюю измену. Да так ладно всё расписывал, будто сам тогда и был тем самым, Валерой. Выложил такое, о чем Семеныч даже и не догадывался. Разозлился Семеныч, незадачливому ухажеру добавил, и на Алену сгоряча наорал. Та, не замедлила ответить. Ну и ладно бы, недельку подулись и помирились. Тем более, не любитель Семеныч ворошить прошлое. Но вызвал кто–то из гостей милицию. А те, не успев приехать, принялись руки заламывать. Семеныч начал сопротивляться. Ну и сломал милиционеру руку. Милиция на этот раз была не местная, а поселковая. Рейд по охране общественного порядка они, как раз, проводили в это время. Никто не знал, каким образом, а главное кто, успел распустить слух о том, что милицию вызвала Алена. Когда Семеныч, совсем как в Американском вестерне, крушил всё на своём пути, а милиция дожидалась подкрепления, усилиями десятка дюжих молодцев, его, наконец – то, скрутили и водворили в одну из комнат, предварительно окатив холодной водой. В суматохе не заметили, что закрыли вместе с Зойкой. Кто знает, успокоила его Зойка или наоборот раззадорила, это не важно. Важно-то, что Алена узнав об этом, закатила истерику. Во всех смертных грехах мужа обвинила. Прокурор на процессе просил пятерик. Сошлись на трех с половиной. Патовая ситуация. Ничего исправить нельзя. Можно только усугубить. И Семеныч с Аленой усугубили, да и еще как, усугубили! До развода дело не дошло, но и без этого не сладко…. Так сильно обиделись друг на друга, что за весь срок, отмеренный Семенычу прокурором, примирение так и не наступило. Алена, правда, принимала отчаянные попытки к возобновлению отношений. Но, неожиданно этому, воспротивился Семеныч.
Чужая душа, как известно – потемки. В собственной бы с грехом пополам разобраться! Алена и рада бы вернуть все назад. Но ничего не поделаешь….
А как было бы здорово, пусть даже заболели бы они, накануне этой свадьбы. Купались же почти в ледяной воде, на холодной земле, посреди клеверного поля, валялись. Сентябрь не июль месяц. Да хоть свиным гриппом, хоть птичьим. Да хоть чёртом лысым! И огурцы с помидорами, не мытыми бы ели. Просыпаешься утром, а у тебя - дизентерия. Ни на какую свадьбу идти не надо бы было! Красота!


Глава 4

ПРИМИРЕНИЕ.

Выйдя в сад и обнаружив, что как никогда уродившаяся в этом году смородина начинает перезревать, ещё денёк - другой и будет осыпаться, Алёна расстроилась. Для кого варить варенье? Семёныч, большой любитель сладенького, не пишет. Прошлогодними заготовками весь погреб заполнен. Но не дожидаться же того, что ягода окончательно облетит. Опрокинувшего, в очередной раз ведро с собранной ягодой, Самсунга, пришлось незадолго перед этим, к его великому неудовольствию, посадить на цепь. День был жарким и душным. Поэтому и хлопотала она возле кустов смородины почти обнажённой. Всё, что делается в их, заросшем деревьями саду, со стороны оврага не видно, не видно и от соседей. В этом месте между домами глухой забор. Но, если войти в калитку со стороны улицы, тогда другое дело. Откровенно раздевшись на ярком летнем солнце, Алена не заметила подъезжающую к дому легковую машину. А увидев, довольно ухмыляющихся парней, сомнительного вида, ее и Семеныча давних знакомых, растерялась. Что бы забежать в дом и одеться, не было времени. Тем более, что незваные гости, как раз и находились между ней и домом. Наученная горьким опытом общения с любителями чужих собак и женщин, моментально шмыгнула к Самсунгу. Только потом сообразила, что в таком виде, им ещё интереснее вести с ней переговоры. Но, что сделано – то сделано. Бесцеремонные посетители, её уже заметили и, ухмыляясь, откровенно раздевали глазами. Да и чего раздевать, она и так без лифчика. И всего – то от неё оказывается требовалось, отдать им собаку. И ещё, если она конечно же не возражает, а как она может возражать, если от собственного мужика избавилась, доставят ей массу плотского удовольствия. Вот Семеныч за решеткой–то небось порадуется. Иначе… Про – то, что будет, если она поступит иначе, Алена слушать не стала. Рука не произвольно скользнула к карабину на ошейнике собаки. Словно понимая человеческую речь, Самсунг моментально вычислил самого озабоченного. И не подставь он своевременно руку, лежать бы ему с разодранным горлом. Не умеют волки лаять и кусаться по собачьи. А чем Самсунг не волк? Волки делают мгновенный выпад, рвут самое не защищённое место и пока противник не опомнился, моментально отскакивают в сторону, готовясь к новой атаке. Повинуясь, зову крови своих жестоких предков, Самсунг отскочил в сторону второго гостя, по пути, успев основательно полоснуть третьего. Пришло время испугаться Алёне. И даже ни нож, появившийся в руке у четвёртого, так уж сильно её испугал. Испугалась она за их жизни. Почуявший запах человеческой крови зверь, вошёл в кураж. Не истерические крики визитёров, не отчаянные вопли Алёны, на него уже не оказывали никакого воздействия. Самсунг боролся за жизнь хозяйки. Сделав пробный круг и основательно разметав непрошенных гостей, он довершал начатое. Дело пахло большой кровью. Алёна отлично понимала, что просто так собака не успокоится. И ничего не оставалось ей, как кинуться в самую гущу разборки и мешком повиснуть на своём защитнике. Самсунг с большим сожалением, не переставая грозно рычать, улёгся у ног хозяйки, и позволил пристегнуть карабин цепи к своему ошейнику. Снова проклятья и обещания поквитаться, при первом удобном случае. И, почти так же, как и в прошлый раз, ретировались гости не солоно хлебавши, замотав кое – как раны, выделенными Алёной и разодранными по такому случаю на куски, чистыми простынями. Прошлое посещение своего дома приезжими визитерами, она восприняла как пусть и не приятное, но далеко не смертельное недоразумение, ведь тогда Семеныч был рядом. А когда рядом с тобой любимый человек и сам черт не брат. На кого ей надеяться теперь? Ещё больше замкнулась Алёна. От каждого шороха просыпается, боится, свет ночью не выключает. Дом её на самом краю села находится. В случае чего куда бежать за помощью? Хорошо, что Самсунг постоянно нарезает круги вокруг дома. А еще говорят, что собаки ничего в человеческих отношениях не понимают! Все, они оказывается, отлично понимают! По поводу инцидента, Алена, словом единым не с кем не обмолвилась. Свидетелей как ей казалось не было. По крайней мере, никто про этот случай в Лопуховке не вспоминал. Но, свидетели всё же, были. На следующий день появился вездесущий внук соседей, Санек. Словно и не он это, а какой-то другой не знакомый парнишка, совершенно случайно здесь, материализовался. Загадочно пошмыгал носом. По-хозяйски окинул взглядом прилегающую к дому территорию. Немного помялся, исподлобья посматривая хитренькими голубенькими глазками на Алену. Обреченно вздохнул. И тут же принялся восхищённо пересказывать действия Самсунга. Похвалил и её саму, сделав акцент на том, что зря она так быстро собаку успокоила. И прежде чем уйти домой, авторитетно заверил -
- Если такое повторится, обязательно с ружьём прибегу. Где патроны спрятаны знаю!
В искренности слов Санька, сомневаться не приходилось. Парнишка он конкретный, с малых лет за свои слова отвечающий.
- Не дай бог снова припрутся. Пальнёт без сомнения – ужаснулась Алена.
Это здесь, по-соседски, она тёть Алена. В школе она, завуч Алена Анатольевна,- преподаватель любимых, географии и английского. По этим предметам, да ещё физкультуре, у него твёрдые пятёрки. По остальным троечки с натяжкой. Еще немного помявшись, явно ожидая продолжения разговора, Санек ушел.
- Стыдоба-то какая! – наконец-то сообразила Алена, запоздало приводя в надлежащее состояние, застегнутый на одну пуговицу халатик.
Пасмурным воскресным утром, Алене снился сон, расплывчатый какой – то и совсем не интересный. Не игривый, с явным эротическим подтекстом, как в добротных иностранных комедиях, Алене снился похабный сон – тяжелый, смрадный, неутешный. Такие сны ей стали сниться с тех пор, как Семен в тюрьме. Одно дело проснуться, когда рядом любимый человек, или теперь, когда все подушки до мокроты проплакала. Досматривать сон Алене не хотелось, совершенно. Но еще больше, чем досматривать сон, ей не хотелось просыпаться. Нет, просыпаться конечно же, нужно, в любом случае. Долго спать – с долгами встать! Всегда говорила бабушка. Но просыпаться одной…. И как не сопротивлялась Алена липким и не приятным объятиям Морфея, одновременно с этим упорно не желая просыпаться - такой парадокс, реальность восторжествовала, вставать ей пришлось. Верещал звонок входной двери. Заунывно, навязчиво, противно. И долго так. Словно незваный гость, нажав на кнопку звонка, давно уже ушел, а звонок нагло продолжает звонить.
- Ну, кого это нелегкая, в выходной день принесла? – думала Алена, накидывая халатик и не обнаруживая присутствие тапочек, прямо какое – то каждодневное отсутствие присутствия, в самом деле, еще полностью не проснувшись, рывком открыла входную дверь и замерла на месте. На пороге дома обозначился Генка – её первая и такая наивная любовь. Вернее, сначала обозначился огромный букет роз, не уступающий по размерам «вымытому» букету сирени, Семеныча. А уж потом, из-за букета появилась довольная, веснушчатая физиономия, хоть и располневшего за последнее время, и ставшего, если можно так выразиться, лощёным, что ли, Генки, не переставшего быть, однако, обаятельным и всё тем же первым озорником и баламутом. Давно уже его забрали из Тичелмы в областное управление, но всё это время, оказывается, была она под его пристальным наблюдением. Может, даже сам факт постоянного к ней внимания и предопределил выбор его дальнейшей профессии.
По его выражению работает он в «конторе глубокого бурения». Да, бурят они действительно глубоко, если буквально на следующий же день узнал о происшествии в Лопуховке. Погостить к родителям приехал, а тут такое событие. Но сам факт его появления, Алёне не сказано польстил. Хотя теперь, ничего похожего на взаимность, она не испытывала. Друг детства и не более того. Быстренько наметала на стол, посетовав, что спиртного в последнее время не держит. А вот тортиком со взбитыми сливками, помня о его страсти к сладкому, угостить пообещала. Чайку индийского заварила. Но, не из тех Генка, кто даже к бывшим любимым женщинам, простите, девушкам, с пустыми руками ходит. С ловкостью фокусника извлёк откуда – то марочный коньяк и коробку конфет. При этом, успев намекнуть на–то, что уезжает по служебным делам в длительную командировку на юг. И мрачно пошутил словами героя известного фильма-
- И может меня даже наградят,
А она перебила и закончила-
- Посмертно.
Как ей потом было стыдно за свои слова. У неженатых больше шансов отправиться в подобную «командировку на юг» и вернуться оттуда в качестве «груза 200». Кому не известно было тогда страшное слово Афган. А она почему-то запамятовала.
- Решил навестить родителей и к тебе заскочил по случаю - сообщил Генка, словно и не было у него никакого, пусть и запоздалого интереса в этом доме.
Посидели – помолчали. Обнял её Генка на прощание и уехал, пообещав разобраться с любителями чужих жён и собак. И как не странно, никаких попыток хоть как-то обозначиться на горизонте, они больше не предпринимали. А Генка действительно уехал. И уехал навсегда. Хоть и не официально, есть и более достоверные источники, вскоре узнала она, что Генка погиб. Тихо и незаметно на поселковом кладбище появился обелиск. Даже в местной газете, именуемой жителями не иначе чем болтушкой, ни строчки не написали. Был хороший человек. И нет хорошего человека.
И снова Алене снился откровенный и навязчивый сон, про который, едва продрав глаза, хочется забыть. Потом зазвонил звонок, но не будильника, как она в начале подумала. Звонили в дверь. Как редко в последнее время звонили в ее дверь. А если и звонили, ничего хорошего от этих звонков ждать не приходилось.
Уж кого - кого, а увидеть на пороге своего дома Зойку, в это солнечное, воскресное утро, Алена никак не ожидала.
- Не званый гость хуже татарина - подумала.
Но по понятным соображениям промолчала. Даже нацепила на лицо дежурную улыбочку. Какие гости! А где же, собака? Каким это образом ты смогла просочиться минуя калитку, прямо к терраске? Самсунг и сам ошалел от несказанной наглости. Зойка широко улыбнулась собаке. Беззлобно, даже весело – не набрасываться же Самсунгу на нее после этого! Всегда бы так – наверное подумал Самсунг. Хотя кто же знает, о чем, на самом деле, думают собаки.
- Вы не ожидали, а я пришла! Ладно «разлучница», дуться! Раз уж я сама напросилась в гости – встречай. Накрывай на стол, топи баню - частила быстрым речитативом Зойка - я тут бутылочку Амаретто, по случаю, прихватила. Не хватит, еще в магазин сгоняем. Благо дело, хоть магазины теперь круглосуточные. Делают конечно скорее всего в соседней губернии. Но думаю, что для скромного бабского застолья сойдет. Тем более сердцем чувствую, что у тебя в холодильнике мышь убьется.
- Действительно - пролепетала Алена, вспомнив, что с едой у нее полное отсутствие. Если только костями, предназначенными для Самсунга, угостить. И улыбнулась, представив, как грызут они с Зойкой огромные, телячьи кости. Но Самсунг может и не понять. Почему это его костями без зазрения совести угощаются и принялась оправдываться.
- Гостей не ждала. Тем более сама на диете.
- Диета твоя случайно не ленью называется? - не смогла удержаться от того, чтобы не съязвить, Зойка, продолжая выгружать из своего, как показалось Алене, безразмерного пакета сельповские деликатесы.
- Готовить я сама не люблю, а по случаю и в магазин заскочить не грех. Чего столбом стоишь. Звони Маринке. Да и банька уже как час, должна быть, как растоплена. Забыла, что ли - у меня сегодня день рождения?
- И правда! Каждый раз забываю! - внезапно поняв, что на Зойку совсем не обижается - да и чего на нее обижаться - всплеснула руками Алена. Все в Зойкиной жизни ни как у людей. Родной отец умер рано. Зойка его не помнит, потому, что тогда она еще и родиться – то не успела. Когда случилось несчастье, мать была на седьмом месяце беременности. Зойка родилась недоношенной и поэтому слабенькой. И сразу же, приключение, да и еще какое. За роженицей и долгожданной внучкой в роддом был командирован дед. Человек трезвый и ответственный, однако с обрушившимся на него счастьем, справился с трудом. В основном из – за большого количества выпитого накануне спиртного. Не каждый ведь день внучки рождаются!
И если до больницы он добрался без особого труда и дочку с внучкой забрал без приключений, то в дальнейшем, немного сплоховал. Усадил в сани, укрыл бараньей шубой. Хлестанул лошадку вожжами. Поехали! Дорога накатанная, ровная. Лошадью править не нужно, она и сама отлично дорогу до дома знает. Через некоторое время дед задремал, а потом и вообще уснул. Задремала и изрядно измучившаяся при родах женщина. Подъезжают к дому. На крыльцо выбегает обрадованная бабушка. А где же внучка? А внучки – то и нет.
- Потеряли окаянные!
Кинулись обратно. Нашлась пропажа в нескольких километрах от села. Такое впечатление, что при падении в сугроб, маленькая Зойка даже не проснулась.
И пошло – поехало! Сколько раз приходилось Зойке с плачем прибегать, после очередной выходки вечно пьяного отчима. В начале семидесятых, откушав самогона и возомнив себя политическим деятелем мирового масштаба, он пришел на партийное собрание колхоза и прямо от порога сделал «важное политическое» заявление. -
- Не знаю где такая страна, Чилия! Мне все, равно кто такой Луис КорНавал! Но, если его немедленно не освободят из империалистического застенка, на работу я больше ходить не буду!
Пошел как миленький. Пятнадцать суток отсидел и пошел. Только, что толку на работе от вечно пьяного человека. Односельчане посмеялись и стали забывать грубую выходку. Зато ехидные мальчишки долго еще доводили Зойку до слез. В восьмом классе влюбилась в Семена Петунина. Даже некоторая взаимность, по ее мнению была. Но, Семен уехал доучиваться в поселковую школу и там познакомился с Аленой. И мало того, женился потом на ней. Еще и работать им в одной школе пришлось. В женском коллективе, в любом женском коллективе, взаимоотношения складываются очень сложно. А тут, такие страсти. Как же Зойке, после этого, с этой разлучницей, мирно уживаться, скажите? Зойка и сама не рада, но посмотрит порою на довольное лицо Алены и словно черти ее раздирают. И муженек Аленин, Семен, забыл, наверное, как однажды затащил ее на сеновал. Ничего правда с ней тогда не сделал. Обслюнявил только всю. Как сам потом признался, он и не целовался до нее ни с кем. Манекен, что ли она ему, из сельповского магазина! Обучать сопляков, не хватало! Но лукавит Зойка, сама себе лукавит. Будь тогда Семен понастойчивее, не раздумывая все позволила бы ему. Сильно ей Семен тогда нравился.
Не топленая уже который год печь бани, по всем соображениям должна была капризничать, дымить, гаснуть, трещать, противно вонять сырыми поленьями. Однако, яркое и не терпеливое пламя, занялось от одной спички. Заготовленные Семенычем дрова, высохли за время его длительного отсутствия так, что горели как порох. А скорее всего, банной печи самой надоело томиться в ожидании настоящего, банного жара. И ржаветь, ржаветь, без дела. Воды несколько ведер в котел залить дело не хитрое, даже для женщины. А веникам, нарезанным Семенычем, как раз перед той злополучной свадьбой, с которой и начались их злоключения, что им под крышей сарая будет!
Алена и Маринка, пришедшая на огонёк, дружно накинули халаты, Зойка жеманно завернулась в махровое полотенце.
- Здесь же вокруг кусты, кого нам бояться? Хороши мы, хороши! - завертелась Зойка перед зеркалом - ух – ты! Красотища то, какая! Не бойтесь девоньки, прорвемся! Баня, это не-то место, где нужно постоянно втягивать живот. Сброшенная одежда летит на диванчик, скромно притулившийся в предбаннике.
- Собирались с Семенычем большой диван поставить, да видать не судьба – грустно оправдалась Алена.
Застоявшаяся без дела печь, оправдала возлагавшиеся на нее надежды. Стрелка градусника, упорно держалась на отметке ста десяти градусов.
- Мы тут живьем не сваримся? – засомневалась Зойка.
- Сваришься – съедим, не пропадать же добру! – съехидничала Маринка
- Подавишься – отпарировала Зойка - кто в бане много болтает – того банник, это дух такой, вроде домового, кипятком ошпарит.
Конечно же, Алена не дух и тем более не банник, но жару наподдала, плеснув на камни печи из деревянного ковша такого, что Маринка и Зойка разом завопили:
-Ты, чО! Охренела, что ли, совсем!
- Молчать! - накинув на лицо притворную суровость, скомандовала Алена -быстро забирайтесь на полкИ! Я вас парить буду. Всю дурь из вас повыбиваю. Люблю грешным делом париться! Со мной, даже Семеныч не выдерживал!
- Это, чего – чего, с тобой Семеныч не выдерживал? Колись – опять подначила Маринка.
Окутанные клубами пара, красные и возбужденные женщины выбежали из парной, и вольготно раскинув руки и ноги, раскинулись на некошеную траву.
- Красотища – то какая, девки! Тссссс! - Алена прижала палец к губам. За забором, в зарослях соседской вишни послышалась возня. Треск сухих веток и последующий за этим звук падения человеческого тела.
- Блин, из–за вас в крапиву свалился. Нужно больно мне смотреть. По телику каждый день и не такое показывают. Предки велели вишню оборвать. Не они, я бы давно на рыбалке был. А теперь весь крапивой изжёгся. Ой! Ой, оёёй, как больно – вопил Санька.
- Поделом, нечего за голыми бабами подглядывать! - подвела итог Зойка. Посидели в парилке, не поддавая пару. Попили чайку из самовара. Снова в парилке, теперь уже похлестали вениками друг друга. Окатились колодезной водой. Попили чайку с медом.
- Это чего же получается – Амаретто моё мы сегодня пить не будем?
- Как это не будем? Очень даже будем! - подхватывает Маринка - а кто вообще – то наливал?
Быстренько накрыли стол. Расположились.
- Хватит вам девки воду в ступе молоть. Давно пора внуков нянчить, а мы все женихов делим - вместо поздравительного тоста выпалила Маринка. И одарила женщин своей ослепительной улыбкой, в несколько десятков киловатт. А потом, прямо из горлышка, основательно приценилась к бутылке с Амаретто. Алена и Зойка быстро опрокинули свои рюмки.
- Вот это да – восторженно прошептала Алена - мы тут жеманничаем, по шпульке наливаем. А ты разом полбутылки! И хотя бы хны!
- По хорошему поводу и к тому же, дурная наследственность – отшутилась Маринка. - Какая такая у тебя дурная наследственность! Вот у меня! Знаете ли вы, что мои корни по материнской линии из самой Сибири тянутся – заявила слегка захмелевшая Зойка - мой родной отец в Красноярске в армии служил. Мать мою, в девичестве Фролову привез оттуда. А ее прадед был известным в тех местах золотопромышленник и пароходчик, Козьма Фролов. Бывший каторжанин и убивец. Как утверждает молва, обладавший огромной, просто не человеческой силой.
- Ой! - вскрикнула и демонстративно отодвинулась от нее Маринка -миллионерша ты, наша! Эксплуататорша! Ты, вон, чО! А мы тут с тобой пьянствуем. Мало как еще могут твои испорченные гены взыграться. Зойке больше не наливать! Не так поглядишь на нее, а ей это не понравится. Схватит вилку и начнет мокрушничать!
- Два удара, восемь дырок - намекнула на свои математические способности Алена.
- Не начну – притворно ласковым голосом успокоила Зойка. Я в про бабку уродилась, она краткого нрава была. Да и когда ей буйствовать было. Двенадцать детей родила. И, представьте, всех вырастили. Не поверите, прадеду далеко за сорок было, когда он к ней сватался.
- Хо-ррр-оший видать у Кузьмы стимул был! - мечтательно произнесла Маринка.
И девочек понесло. А говорят у …. А, слышали…. И еще, и еще….
-Вот еще новость - поддержала ¬ разговор Маринка, мне Бабаня сказала -кстати, вы в курсе, что у Дениски с Сашей очередная тройня. Не верите? Зря. По самым последним данным разведки, Саша оформляет опекунство. Пыталась усыновить. У них с Дениской по этой части все просто. Все решается на семейном совете. И не факт еще, что в каком-то вопросе совместное решение родителей одержит верх. Вполне возможно, что Наташка с Дениской и Надькой наложат дружное вето. На этот раз, лишь только дети узнали причины появления в их семье новых сестричек и братика, обошлось без прений и повторных голосований. Вот только родной папаша ребятишек, как перед похоронами благоверной слинял, так до сих пор и не объявился. Служба опеки предлагает детей в детский приют определить. Интересное дело. Как в приюты определять, без папаши можно. А усыновлять, видите ли, нельзя. А семья эта приехала из средней Азии - беженцы. Все взрослые пьющие. Никто в Лопуховке их трезвыми не видел. Поэтому, наверное, их с предыдущего места жительства и турнули. Муж регулярно поколачивал жену. Внутренние органы, при последнем мордобое, как показало вскрытие, он ей подпортил основательно. И исчез, лишь только женщину увезли в больницу. Даже тот факт, что трое малолетних детей остались без присмотра, его не остановил. Ранней весной попросили Дениску отвезти гроб с телом покойницы на кладбище. В чем-то другом может и отказался бы. А здесь, разве откажешься. Родных у безвременно усопшей Лопуховке нет. Отвез Дениска гроб на кладбище. Помог закопать могилу. На поминки, организованные всем миром, не пошел. Приехал домой. Рассказал жене. И опешил, после вопроса Саши.
- А детей, куда же дели? У них же, их трое.
Собрались, поехали к ним домой. Как и следовало ожидать в доме разруха. Ветер, из разбитых окон по всем комнатам как полновластный хозяин, гуляет. Словно Мамай со своим войском прошел. Входные двери настежь. И никаких мужей. Никаких детей. Попытались включить свет, бесполезно. По всей видимости, электричество отрезали за неуплату. Газовой плиты на кухне нет. Наверное, пропили. Заглянули в холодильник, пусто. Да и какие холодильники без электричества. По наитию, отправились на кладбище, к только что зарытой могиле, там детей Дениска в последний раз видел. Холодрыга. Мелкий дождь нахлестывает. Ветер. Того гляди, что снег пойдет. Но все равно поехали. Еще часок другой и стемнеет. А возле свеже закопанной могилы, три сгорбленные детские фигурки, промокшие до нитки. Плохонькие курточки. Какие-то кургузые шапочки. И резиновые сапоги на босу ногу….
- Я бы взяла - каким-то странным, слегка надтреснутым, голосом произнесла Алена, ни на кого не глядя, и суетливо облизала сухие от волнения губы - у нас с Семенычем дети почему-то не получаются. Причем было не понятно, задала она сама себе этот вопрос или сама же на свой вопрос и ответила.
- Как это не получаются? Делаете просто что-то не так- авторитетно заявила Зойка, словно была невозможно каким специалистом по этой части. Я где-то читала, что у французской королевы, какой не помню, тоже дети не получались. Так ей английская королева, кстати, вдовствующая к той поре, посоветовала подушечку во время любовного акта подкладывать под зад. И что бы вы думали, получилось! У королев все просто.
- На то они и королевы – мечтательно произнесла Маринка.
- А мы чем не королевы? - поддержала Зойка, внимательно разглядывая себя в зеркале. Эх, какого бы сейчас, хоть завалящего короля сюда.
- Да тише, вы, балаболки! Думаете Сашка ушел? Даже и не мечтайте. Сидит, поди, уши греет. Переходный возраст.
- Ты лети, лети кибитка,
Разорвалась золотая нитка.
Ой, да успокой меня,
Ой, да успокоюсь.
Ой, да за рекою,
Ой, да за рекою,
Ты гони еще немножко
По равнинам и да, по дорожкам
Я бегу от холода чужого,
К милому в постой… - сильным, грудным голосом затянула Маринка слова старинной цыганской песни.
- Ты забери, забери меня с собой.
Мне не надо доли кочевой!
Ты забери, забери меня с собой!
Я желаю быть с тобой… -дружно подхватили Алена с Зойкой.
Зойка, Маринка и Алена! Как не просто складывались между ними отношения. Сколько раз, вспоминая пережитое за эти непростые для нее годы, ловила себя Алена на мысли, что без душевной поддержки, двух таких разных и таких близких ей по духу женщин, ни за что бы ни выкарабкалась бы она из того бедлама, в который угодила вместе с Семенычем, по собственной же дури. Взять хотя бы Маринку. Такая неприступная и чужая в первые годы их совместной жизни с Семенычем, и вдруг переменившая свое отношение к ней, как только с Семенычем произошло несчастье. Видела Марина, как она совершенно выбитая из колеи, непонятным отношением к ней Семеныча, одинокая и чужая почти всем жителям Лопуховки, грустно сидела на крылечке своего дома, обнимая единственное преданное существо, Самсунга. Видела, и, не задумываясь, предложила дружбу.
Не бывает женской дружбы - говорите? Да кто же с вами спорит. По-моему, разговор шёл о дружбе женщины с колдуньей. Представьте себя на её месте, ведьма, или как там еще называют ее в Лопуховке, предлагает дружбу. Жутковато как – то, не находите? А она с радостью согласилась. Хотя, собственно, говоря какая из Маринки ведьма?


Глава 5

РЫВОК ИЗ ИСПРАВИТЕЛЬНОЙ КОЛОНИИ.

На этот раз «автозак», подъехавший сразу же после обеда к исправительно-трудовой колонии строгого режима, расположенной на краю пригородного поселка Строитель, в ангар загонять не стали. Из обшарпанной кабины тяжело вывалился грузный прапор, в засаленной форменной одежде, пыльных офицерских ботинках и без головного убора. Большая голова на толстой, жирной шее, с впечатляющей залысиной, лоснилась от пота. Следом, легко выпрыгнул высокий мужчина среднего возраста, с короткой стрижкой и плохо выбритым лицом. Тюремная роба и тощий сидор за его могучими плечами, явственно указывали на его принадлежность к обездоленной тюремной братии.
- На, парень, покури. Когда еще доведется, вот так, чтобы тебя вольный ветерок со всех сторон обдувал - пророкотал вислоусый, на хохлянский манер прапор, окинув зека томным, рыбьим каким – то, взглядом.
- А не сбегу? – усмехнулся заключенный, принимая из рук конвоира смятую пачку лицензионного «Marlboro».
- От меня не сбежишь – успокоил вертухай. За каким хреном это тебе! От срока всего – то ничего осталось. Да и в пожарке чалить, все равно, что на воле. Пожарник спит – срок идет. И довольно загоготал.
- Вон как приспичило, за одним зеком «автозак» послали! Ты чего и взаправду в двигателях шаришь? - заинтересованно спросил вертухай -может и на моей «Копейке» посмотрим?
- Может, и посмотрим – уклончиво ответил заключенный. Не успел он ступить на территорию очередного исправительного учреждения, третьего за последний год, и услышать, как захлопнулись за его спиной почти полуторатонные, сваренные из цельных стальных листов ворота, влип в историю. Колонию в это время лихорадило основательно. И начальству впору было писать рапорта об увольнении в запас. Причем, всем поголовно и как можно скорее. Гордый сын одного еще более гордого народа, Руслан Магометов, отбывающий срок за разбойное нападение на автобус с челноками, ехавшими за товаром в стольный град, срочно потребовался на родине. То ли один клан уже подмял под себя другой, и требовалось в пожарном порядке восстановить справедливость. То ли справедливость давно уже восстановили, и Магометову, ну прямо по зарез, нужно было присутствовать на скромном семейном застолье, по поводу этого знаменательного события. Жители нескольких горных селений давно уже собрались. И негоже ему огорчать своим отсутствием, присутствие на этом застолье, старейшин рода. Не будут же почтенные люди ждать его, пока он будет отлеживать свои бока на нарах. Понятное дело, что это красивая легенда для запаривания мозгов. Уж чего, чего, а запудривать мозги азиаты великие мастера. Восток – с, понимаете ли! Но дело не в этом. Семеныч и на воле был наслышан о сложных взаимоотношениях между заключенными различных национальностей, вероисповеданий, кланов, диаспор, личных неприязней, ориентаций и черт знает, что еще там бывает. Но, одно дело это слушать в качестве очередной страшилки, и другое, реально ощущать все эти прелести собственной кожей. Потребовались годы, что бы все это понять. Выражаясь шибко умными словами - прочувствовать, сравнить и сделать соответствующие выводы. Семеныч прочувствовал, сравнил и сделал выводы. И сравнение это было не из приятных. Поэтому бежать впереди паровоза ему не хотелось. Но, дальнейшие события разворачивались так стремительно, что собственно говоря, и мозги – то попросту включить было некогда. Все происходило на уровне подсознания. Это была третья, за каких – то пару недель, попытка группового побега из стен колонии. Добросовестно стучащие до этого, по любому поводу, а часто и безо всякого повода информаторы, докладывать на этот раз не спешили. Вяло как–то стучали. Сообщили об активных приготовлениях. Но, ни количество заключенных, ни их планы, ни сроки не раскрыли. То ли информаторы сами толком ничего не знали. То ли откровенно побаивались. Запросто могут заточку под ребро сунуть. Могут и гвоздь в ухо среди ночи загнать. Могут и собственный язык без соли слопать заставить. Могут, всё они могут!
Но даже при такой скупой информации, группу, решившуюся на рывок через подкоп, каким–то образом вычислили и задержали довольно таки быстро. Создалось впечатление, что беглецы сильно не торопились. Да и кавказцев среди них не было. Начальство занервничало. Уж, не инсценировка ли это? Потом стукачи, словно очнувшись от спячки, начали проявлять массовую активность. За семафорили чуть ли не открытым текстом - следующая группа уйдет, разобрав вентиляционный колодец в одной из камер. Выберется на крышу и попытается перескочить оттуда через высокий кирпичный забор и проволочные заграждения. Сообщались и точные сроки, и количественный состав, и прочее, прочее, прочее…. Начальство начало пристально осматривать себя в зеркалах, прикидывая, где бы проделать дырочку на погонах, для очередной звездочки. И как оказалось, совершенно напрасно это делало. Основная группа преспокойненько выжидала. И в самый благостный момент, когда начальство уже потирало ручки от удовольствия, все и произошло. На территории колонии существовало полукустарное производство прицепов, для тяжелых колесных тракторов, приносящее, тем не менее, солидную прибавку к внутреннему бюджету исправительного учреждения. Имелась и парочка стареньких К – 700, используемых для собственных нужд и транспортировки готовой продукции потребителям. Умельцами, всегда в изобилии присутствующими в любом месте заключения, был переоборудован один из этих монстров. Стальными листами обварили кабину, закрыли двигатель, как могли, спрятали колеса. Устроили показательный пожар в одном из цехов. Для этого, стащили со всей территории старые матрасы, телогрейки и прочий хлам. Добросовестно полили отработкой и подпалили, ограничив при этом доступ воздуха, создав этим самым чудовищное задымление. Над пожарными гидрантами тоже потрудились - воды в них нет. Собственная пожарная машина, для ремонта двигателя которой, и перевели Семеныча из другой колонии - в дровах. Полный трубец! Лишь только запахло дымом, Семенычу почему-то вспомнились слова песни–дом горит, пойдем домой. Вспомнились возможно потому, что эту песню, в свое время, так любил распевать отец.
Однако предаваться воспоминаниям времени не было совершенно. Вокруг творилось, что-то не вообразимое.
Срочно вызвали пожарную машину с воли. И, час-X настал! Кабина трактора К-700, словно селедками в бочке, как оказалось, была набита мрачными заключенными. Задайся они целью побить рекорд Гиннеса по количеству людей, с мрачными лицами, одновременно забравшимися в кабинку старенького трактора К – 700, побили бы однозначно. Охрана, после нескольких неудачных попыток обстрела импровизированного тарана, в страхе попряталась. К-700 пробил стену кирпичного забора, снёс ворота, и большая группа особо опасных рецидивистов, среди белого дня оказалась на свободе. Но, радиатор импровизированного тарана, поврежденный при ударе, отчаянно парил. Еще каких – то несколько минут и двигатель окончательно заклинит. Однако, свою задачу трактор уже выполнил. Он требовался только для преодоления стены, ворот и проволочного заграждения.
Счет шел на секунды. Вызвали спецназ. Благо дело, группа быстрого реагирования базировалась в полутора километрах. Был слышен вой сирен машин, спешащих на выручку. И как всегда, вмешался его величество случай. К вою сирен машин спецназа настойчиво примазывалось завывание пожарной машины. Пожарники успели быстрее. На каких – то несколько минут! Но, заключенным этого хватило. Они успели взять в заложницы сотрудницу колонии, совершенно случайно оказавшуюся в это время, рядом с местом событий. Блокируется пожарная машина.
Беглецы ориентируются быстрее преследователей. Водителя и пожарных выкидывают из кабины. Те, недолго думая, «делают» ноги. Заметив, что ключей от машины в замке зажигания нет, водителя успевают сбить с ног, и сильно кепают ногами под ребра. Не выдержав боли, водитель бросает под ноги беглецам, связку ключей. Отвели бы они душеньку, но некогда! Бросаются к машине, пытаются завести двигатель. Ключи не от той машины.
- Ну, сука!
Но, след водителя пожарки уже простыл. Беглецы безнадежно теряли время. Пока ворочали в замке совершенно не теми ключами, пока пытались раскурочить отверткой замок зажигания….
До, стоящих в тени от козырька административного здания, и казавшихся поэтому не заметными, заключенного и вертухая, ставших невольными свидетелями разыгравшейся драмы, дела ни у кого не было. Мгновенно сориентировавшись, Семеныч пихнул своего конвоира в заросли можжевельника.
– Беги!
Повторять не пришлось. Уверенными шагами направился к машине, откинул капот. Оторвал, ведущие к замку зажигания, провода. Зубами сдернул изоляцию. Закоротил. Запустил двигатель. Доли секунд и он за рулем пожарного автомобиля. Место пожарных заняли заключенные. Заложницу бесцеремонно впихнули в кабину. Казалось бы, все, вот она воля, да и еще с испуганной «телкой» на коленях! И так быстро все это произошло, что Семеныч сам не понял, зачем он в это дело ввязался. В стадных чувствах типа – все побежали, и я побежал - заподозрить его трудно. В массовых разборках между заключенными и сотрудниками исправительных учреждений, не участвовал. И не по причине трусости, или еще чего. Не участвовал, и все тут! Скорее, не понравилась ему бесцеремонность, с которой в кабину пожарки запихали женщину. Сработал выработанный за годы службы инстинкт. Все-таки, служил он срочную в спецназе пограничных войск, командиром группы захвата. Но, куда уж там командирам, до матёрых зыков. Чужака тут же вычислили. Из кабины его не выкинули. А вот остро отточенный нож к сонной артерии приставили. Поживи, мол, еще некоторое время. А будешь рыпаться, сам знаешь, что будет. Семеныч знал и не рыпался. В мозгу промелькнула грустная мысль - ну и кто же я после этого? Лох, натуральный лох! Велели включить мигалку. Дело не хитрое. Немного поковырялся и включил мигалку. За беглецами увязалась погоня. Сделал вид, что пытается оторваться. И вопреки желанию, почти оторвался. Перед одним из мостов через реку, угодили в затор. Пришлось протаранить «Газель». Что поделаешь, нож у горла. Но все обошлось. Молодой водитель успел выпрыгнуть. Выскочили к одному из железнодорожных переездов. Шлагбаум закрыт. Работает звуковая сигнализация. К переезду на огромной скорости приближается электричка. Оценив натренированным взглядом расстояние до поезда, Семеныч понял, что проскочить они уже не успеют. Но, другие, скорее всего, этого еще не поняли. И тут один из заключенных начал выпихивать женщину, со словами -
- Сейчас мы эту сучку выкинем, и пока будут её в кучу собирать, успеем оторваться, перескочим переезд перед носом поезда. А там посмотрим ….
Женщина, отчаянно барахтаясь, визжала и пыталась удержаться, ухватившись за Семеныча. От будки дежурного, по переезду, крутя полосатым жезлом, бежал облаченный в оранжевый жилет, дежурный. С его перекошенных от ужаса губ, слетали не слышимые за ревом сирены пожарной машины, проклятия. Кончик ножа на шее не произвольно спустился ниже аорты. Всего-то на несколько сантиметров. Но этого хватило. Семеныч кинул руль влево. Машина послушно вылетела на пустую встречную полосу, чуть не опрокинувшись, задела кустарник, густо разросшийся вдоль обочины. Резко выкрутил руль до упора в противоположную сторону. Как на автошоу, отрывает колеса левой стороны, от земли. Целиком сотканный из одних только мышц, огромный детина, удерживающий одной рукой словно пушинку, заложницу, а другой, держащий нож у горла Семеныча, под воздействием восьми пудов собственного веса, начинает вместе с женщиной, тоже не хилого телосложения, валиться на хлипкого подельника. Вдавливают бедного хлюпика в дверцу, словно курицу в сковородке для приготовления цыплят табака. Все лихорадочно ищут, за что бы ухватиться. Семеныч обхватил правой рукой заложницу, прижал к себе. Левой дернул за ручку дверцы, и со всех сил отталкиваясь ногами, свалился вместе с ней, спиной вперед, в придорожные кусты. Истерически визжит, до смерти перепуганная женщина. Вопят беглые заключенные, видя неукротимо надвигающуюся на них стену будки дежурного по переезду. Продолжает кричать дежурный видя, как складываются, словно бумажные, стены его будки. Электричка, гудя, как огромный рассерженный жук в банке, проносится мимо. Отчаянно вопят, зажатые в кабинах беглецы. Матерятся бойцы спецназа, со знанием дела, мордующие выживших зеков. Обычная процедура задержания. Простите, сейчас не до соблюдения прав заключенных. Такая уж она, гнусная, правда жизни! Семеныч лежит в обнимку с незнакомой женщиной. И ни у кого не повернется язык сказать-
- Как тебе Семеныч, не стыдно, на виду у всех, обнимать чужую жену!
А он и сам не знает, что кого – то там обнимает. Удар затылком на скорости в девяносто километров, дело не шуточное. И выживет ли он, или к праотцам отправится, одному только богу и известно.
Семеныч выжил. И спроси его потом -
- А тебе – то собственно говоря, какое дело до всего этого, было? Скорее всего, ничего вразумительного не сказал бы.
Что же, касается самого Магометова, ни среди погибших в аварии, ни среди задержанных, его не оказалось. Его вообще не было в той злополучной машине. Но, какое собственно говоря, дело Магометову до каких – то там перепуганных до полусмерти баб, до погибших зыков, до выживших, но получивших дополнительные сроки, какое ему дело.... Он, переодевшись в цивильный костюм, покинул территорию исправительной колонии через центральные ворота. Не спеша, дошел до поджидавшей его легковой машины. Демонстративно помедлив, уселся на переднем сидении, пристегнулся ремнем безопасности, выкрикнул несколько коротких фраз в трубку радиотелефона, и только после этого уехал. Так что, к застолью в родном ауле, он скорее всего, попал вовремя.
Срока Семенычу, вопреки его ожиданиям, не прибавили, но и не скостили. Спасенная женщина, по нелепой случайности, оказавшаяся в заложницах, была племянницей руководителя одного из солидных строительных предприятий города. Прошло некоторое время, Семеныч «зализал» раны, домотал остатки срока, но, опять же, по упёртости своего характера, домой не поехал. Решил осмотреться…. Иными глазами на мир посмотреть….

Глава 6.

В РАЙОНЕ АЭРОПОРТА СОЧИ.

За спиной Семеныча, словно в насмешку, призывно, да именно призывно, с чахоточным повизгиванием и покашливанием, просипели, когда-то крашеные свинцовым суриком, а теперь же, выцветшие до неприличия, облупившиеся тюремные ворота. Просипели и захлопнулись. И сразу неуютно как-то на душе стало. Жить конечно нужно, разве с этим поспоришь, но как, простите, жить? Семеныч засмолил дешевенькую сигаретку. Дальнейшая жизнь представлялась ему в этот момент бессодержательной, как очередной глупый роман из их убогой тюремной библиотечки, в котором он её полюбил, а она его увы - нет.
Конечно же, Семеныч был наслышан о том, что откинувшихся с зоны братков, кореша стараются встретить с должным размахом. Чтобы надолго запомнилось. Тут и вишневые девятки, с полуголыми девицами на заднем сидении. Мода на повальное увлечение иномарками еще не пришла. С багажниками, заполненными под завязку шампанским, водкой, пивом и всевозможной дорогой жрачкой. Гуляй – не хочу! Но, чтобы его…. Да еще и встречал кто-то, прямо здесь у ворот зоны! Это явно не его случай. Таких друзей у него нет. Для того, чтобы перо под ребро сунуть, или из огне стрела в укромном местечке шмальнуть, возможно найдутся и такие. Но, не сразу же за воротами исправительного учреждения. Это уж совсем не по-божески.
Да вроде бы и некому на него зубы точить. Оба чумурудных, так не ласково пригласивших его прокатиться на угнанной пожарной машине - бугай, что заточку у его горла держал и другой, худосочный, по слухам, отошли в мир иной прямо на месте аварии. Двоих, при попытке к бегству, положили омоновцы. А остальные, его вроде бы, и разглядеть толком не успели. В противном случае, не стоять бы ему вот так, без охраны. Не радоваться заигрыванию, с сильно разросшимися на его специально распахнутой по такому случаю мускулистой груди волосами, теплого весеннего ветерка. Не щуриться от лучей ласкового майского солнышка. И не думать, о гложущей его все последнее время, мысли - как-жить-то ему дальше?
Однако! Вычислили все-таки! Семеныч напружинился, словно волк перед прыжком. Зря, выходит, радовался! Новенькая вишневая девятка, с сильно за тонированными, по последней моде стеклами, с вызывающей пробуксовкой, проворно вырулила со стоянки и покатила ему навстречу, вяло громыхая не дешевой стерео системой. Дались же им эти девятки! Других машин, что ли нет! И кто знает, что за мордовороты сидят внутри. И сидят они там явно не для того, чтобы в очередной раз музон послушать.
- Ну, прямо бандитский Петербург какой-то, а не занюханная Мордовская зона! – подумал и внутренне напрягся. Даже зубами заскрипел. Ему показалось, что они во рту, все разом от злости зашевелились.
- Щасс! Не на того напали! Не для того он столько времени ждал этого мгновения. Главное, не паниковать, а там посмотрим! Главное, не паниковать….
Однако, едва только передняя дверь лихо притормозившей около него девятки приветливо распахнулась, Семеныч запаниковал. Ох! Как он запаниковал. Впору, разворачиваться на сто восемьдесят градусов, и огромными скачками драть подметки к только что за хлопнувшимися за его спиной, воротам. Забирайте, мол, меня обратно! И было от чего. За рулем легковушки сидела Светка. Та самая Светка, вместе с которой он удачно вывалился из кабины пожарной машины, что несколькими мгновениями позже, напрочь снесла вместе с фундаментом и находящимся внутри оборудованием, будку смотрителя переезда. Светка, которую он видел после всего один раз, во время очной ставки. Та, которая ему в лазарет, сгущенку трех килограммовыми банками передавала. А та ли это Светка? Той, насмерть перепуганной женщине, с нервно трясущимися губами, как ему тогда показалось, было за сорок. Или около того. А сейчас -какие у нее оказывается красивые губы! А какой загорелый, плоский голый животик, под коротенькой, по последнему писку моды, маечкой. И за какие грехи ему такая красота! А главное, зачем все это? Гляделки чего доброго отсохнут! Может это ее дочь? Нет, это была та самая, спасенная им, Светка, счастливая и до ужаса довольная. А еще, ослепительно красивая, и Семеныч сразу это почувствовал - желанная. Может быть потому, что когда ты молод, за плечами у тебя пятерик, проведенный за колючкой, а на дворе весна, все молодые женщины кажутся желанными? И только одно смутило Семеныча. Светка ему кого-то напомнила. Очень знакомого, наглого и явно неженского пола. Семеныч напряг, упорно отказывающиеся напрягаться мозги и даже головой потряс, не доверяя их шевелению. Вот - чрезвычайно наглого и циничного соседского котяру Ваську, в очередной раз пойманного с поличным в погребе родителей, за неторопливым поеданием сметаны из опрокинутого глиняного горшка. Нет, всем своим обликом Светка, скорее кошечка, с атласным бантиком на шее. Красивая, ласковая, белая и пушистая. Вот только взгляд…. И, впору бы ему, задуматься. Но, времени на-то, что бы еще и думать о чем-то, у него не осталось совсем. Семеныч обошел машину и решительно ухватился пятерней за дверную ручку. Ручка не поддавалась. Дверь заблокирована, догадался. Молодцом! Мало ли какие форс-мажорные ситуации на дороге…. Все-таки, одна ездит. А может и не одна? Светка, поняв свою оплошность, перегнулась через пассажирское сидение и открыла дверь сама. И опять…. Это уж совсем не к чему, так вытягиваться и изгибаться, перед его глазами. Приятно конечно, но и ему таращиться с раскрытым ртом, тоже ни к чему совсем. Чего доброго, еще не так поймет. А как все это, еще понять можно? Не родилась еще на белом свете женщина, которую обидело бы мужское внимание. Ну вроде того, что красивых женщин мужики глазами раздевают. Светка наконец-то, справилась с капризной защелкой и буквально силой втянула Семеныча в салон. Вместе с тюремным запахом, который никаким парфюмом не скроешь, тощим сидором, окурком, который от волнения забыл выбросить, вместе с остатками воли. Впрочем, воли у него, скорее всего, не осталось совсем.
- Ну, иди же сюда! Что ты застыл, словно истукан какой!
- Да я же просто подумал, что ты могла бы меня до города подбросить. Если по пути - невнятно промямлил Семеныч - меня сюда на автозаке везли, а где тут остановка, я не знаю. Может быть до остановки?
Он еще, что-то говорил. Все еще, на что-то надеялся. Что-то говорила Светка. Но, перед глазами все плыло и переливалось. Плыло и переливалось. И с дыханием, какие-то непонятки. И со звуком…. Так и слышится -
- Мррр – мрр – мррр - и снова - мррр….
- Какая же она все-таки ласковая! А он еще про нее посмел подумать - котяра. Кошечка! Очень красивая и ласковая кошечка! Белая и пушистая. А выдуманный им бантик на шее – вообще, пошлятина!
- И охота спрашивать! – мог бы сказать Семеныч, но постеснялся, когда Светка всплеснула руками -
- Да, что же это я! Ты, наверное, есть хочешь?
И выплеснула на Семеныча водопад вселенской заботы и океан кулинарных изысков. Первым делом сауна! Шмотки в пластиковый пакет и в мусоропровод! Махровый халат с драконами до пола. Вот и вся его одежда. Ни что не делает жизнь такой прекрасной, как вредные привычки. Словно и не Семеныч это, а по крайней мере, директор продуктовой базы, или рынка среднего пошиба, сидя на шезлонге, вкушает свежеприготовленный шашлык с чешским пивом. Впрочем, и без халата и шашлычка с пивом, да что там, даже без вредных привычек, на воле совсем не плохо. Огромная, словно аэродром, кровать. Как её Светка-то называет? Траходром, что ли? А интересно с кем это она до него здесь …? Впрочем, какая разница! Со свечкой не стоял. Ему ли еще и вякать! Почти безлюдные пригородные кемпинги. Он и не подозревал о их существовании. И везде, везде, везде - вдвоем, вдвоем, вдвоем….
Не вымер же город, за время его отсидки. Люди, скорее всего, были. Только они, наверное, очень хорошо маскировались. Вон и документы ему, какие-то Светкины влиятельные родственники без его участия, выправили. Впору, взять билет на самолет и махнуть куда-нибудь в Гагры или Сочи, где он никогда не был и вряд ли когда, побывает.
Когда среднемагистральный реактивный самолёт «Ту – 134», поднырнув под очередную тучу, медленно покачивая крыльями поплыл, почти касаясь огромных волн, по направлению к взлетно-посадочной полосе, Семеныч, через залитые дождевой водой иллюминаторы, словно их специально из пожарных шлангов обливали, впервые увидел море. Высоты он почему-то не испугался. Хотя раньше считался ужасным трусом по этой части. Светка была рядом, а уж она-то его в обиду не даст. Никому!
А усиленный динамиками, усталый и слегка хрипловатый голос стюардессы, все напоминал и напоминал, что в районе аэропорта Сочи температура воздуха двенадцать градусов. Не забудьте одеть теплые вещи. Кто бы их еще и взял, в самый разгар лета! Может стюардесса тоже немного задремала, а проснувшись, читает сводку полугодовалой давности?
Большую часть денег, вместе с авиабилетами на обратный рейс и надеждой на-то, что Светкин отпуск они проведут в стенах цивильной гостиницы, у них дюзнули …. И бог знает где. То ли еще в Пензе. То ли уже здесь, в районе аэропорта Сочи, когда они, предавшись всеобщей эйфории, бегали, словно малые дети под дождем. Да еще и-
- Гуси, гуси – га, га, га! - орали как оглашенные.
А о том, чтобы за своими вещами приглядеть, как-то не подумали. Хорошо еще, что сами вещи не тронули! В противном случае, пришлось бы им в спортивных трусах, Семенычевы гроши транжирить. Конечно же потом, когда некоторое время спустя, деньги и билеты нашлись на тумбочке в квартире, Светка долго смеялась. Смеялась. Сквозь слезы смеялась. Но, тогда-то, они этого не знали!
А пока было два варианта на выбор. Пока не поздно, покупать за оставшиеся деньги билеты на поезд. Причем в общем вагоне. Или, проматывать, Семенычевы гроши, а потом, будь что будет. После не долгих колебаний решили - пусть будет, как будет!
Пришлось экономить буквально на всем. Даже до совхоза Россия, где по дружному заверению местных жителей, самые приемлемые цены на жилье, а пляж самый чистый на всем побережье, ехали на рейсовом «Икарусе». Безбожно врали местные жители, потому что за сколоченную из дощатого горбыля сараюшку, им пришлось выложить, как за люксовый номер с телевизором и холодильником, в лучшей гостинице их города. Но ведь хозяевам такого не скажешь. Вмиг бы -
- Вот и загорали бы в своих Пензах! – в ответ услышали бы.
Сараюшка, с провисшими дешевыми обоями и маленьким подслеповатым окошком, железной кроватью и удобствами на соседней улочке. Пропахший мочой душ, с допотопным титаном и ржавой ванной, к которой прикасаться страшно. Дальше – лучше. В каких-то ста метрах за дорогой, с вялым в любое время суток движением, начинается пляж, формально принадлежащий прибрежному санаторию «Черноморец». Фактически всем желающим можно искупаться и позагорать в относительно комфортных условиях. Комфортных, по - совковским, меркам. А кто их, эти условия, другими мерками мерил? Гравий вместо песка. Так ведь и везде, вплоть до Новороссийска, гравий.
В магазине минимум продуктов. А, что же вы хотели, когда даже в столице, минимум.
Зато совсем рядом, за не широкой горной речкой Псоу, начинается территория Грузии. Продуктов там еще меньше, но не обжираться же, сюда прилетели! А вот дешевым и вполне приличным вином, хоть упейся. Главная достопримечательность, это море. Пусть пока еще холодное и совсем не ласковое. Но оно везде, даже во сне. Даже в мыслях. Из прочих достопримечательностей - дом культуры, с открытой танцевальной площадкой, общественная баня, с эвкалиптовыми вениками в парилках, огромный и запущенный фонтан, больше похожий на бассейн в «Черноморце», с цветущими кувшинками, лягушками и тритонами, что Семенычу понравилось больше всего. Прямо как в Лопуховском роднике. Были еще какие-то кафешки – «тошниловки» и другие маловыразительные учреждения общепита. Были, только они со Светкой там ни разу не были. Да не сильно туда и тянуло. И ничего другого, Семеныч, как потом и не старался вспомнить, вспомнить, не смог.
Сочи, Сочи – темные ночи. Как же это все надоело! Надоел унылый дождь, не прекращающийся вторую неделю. Надоел жиденький рыбный супчик, сваренный на допотопной электрической плитке, даже под красное грузинское вино. Хотя под рыбу вроде бы положено белое. И чаек, согретый при помощи самодельного кипятильника, изготовленного из куска провода и двух лезвий от безопасной бритвы, тоже надоел. Надоело расслабляться на допотопной железной кровати, видевшей на своем веку и не такие кульбиты, но весьма удивленной видимо, не изощренности этих самых кульбитов, в их исполнении, а скорее всего продолжительности, темпераменту и ненасытности кульбитов.
- Пррравильно, - довольно поскрипывала с утра до самой ночи и далее после небольшого перерыва, с ночи и до утра, кровать своими, провисшими почти до пола ржавыми пружинами – ишь, чего удумала! Совсем мужика заездила! Ага, вопишь! Так тебе! Так тебе!Так тебе…. Будешь знать! Будешь знать! Будешь….
- Буду! Буду! Буду! - долбала спинка кровати в дощатую стену сарайчика. И словно по команде отзывались дощатые стены соседних домиков, с такими же отчаянными кульбитами – буду! Буду! Буду!
Наконец-то, в конце месяца, после череды ливней, гроз и не прекращающегося холодного ветра со штормами, установилась хорошая погода. Вполне приемлемая, для приведения, обиженного на всё и вся организма, в нормальное состояние.
За несколько оставшихся у них дней, успели и до черноты загореть, а потом облупиться, и наплаваться до посинения, и на экскурсионном теплоходе покататься, и на горячей галечке вдоволь наваляться…
Пригревшись на камнях, которые оказывается совсем не мешают дремать, Семеныч сладко уснул. И снилась ему родная Лопуховка. И прежняя беззаботная жизнь, снилась. И речка, на которую они перед этой грёбаной свадьбой купаться ездили. Плывут они со своей Аленой по ночной реке, теплой после дождя, как парное молоко, а звезды в реке, густо с прозрачнейшей водой перемешаны. И плывут они по этой воде, словно птицы в поднебесье, рядышком. И так им обоим легко и свободно. - Послушай Аленка, - пытается сказать Семеныч - да мы с тобой, похоже на небо заплыли! - и ничего у него не получается….
Рядом с ними расположилась колоритная парочка. Она, крашеная блондинка, пухленькая и наштукатуренная. Он, как это принято называть, лицо кавказской национальности, с каким-то звериным остервенением постоянно шаривший под ее купальником.
- Хотя бы полотенцем прикрылись, что ли! – подумал Семеныч, слегка задержав взгляд на колоритной парочке. Но здесь таких большинство.
Светка проследила за взглядом Семеныча и посмотрела на довольную пухленькую женщину, не выразительно. Да и каким должен быть ее взгляд, когда эта густо наштукатуренная, не смотря на жару баба, такая не выразительная. Перевела взгляд на Семеныча и посмотрела уже выразительно. И ни с того ни с сего, залепила ему две короткие затрещины.
- Ну и ехал бы к своей старой жене, в свою Лопуховку! Чего, ко мне прилепился! Слова Лопуховка и жена, она произнесла с плохо скрываемым презрением. Впрочем, никто и ничего не скрывал.
- Старым женам угодить проще – в первый раз выразил недовольство Семеныч. В первый раз, но как оказалось не в последний.
Пользуясь суматохой лицо кавказкой национальности, на которое, собственно говоря, а не на женщину, смотрел Семеныч, мгновенно испарилось. И только когда лицо испарилось, Семеныч наконец-то вспомнил, где его видел. Тут и трёх раз не потребуется, чтобы угадать. Видел он его на зоне.
А как хорошо у них со Светкой все начиналось.


Глава 7.

СВЕТ, ПРИДАВЛЕННЫЙ ДВЕРЬЮ

С неимоверным трудом, преодолевая стойкое желание вдавить эту мерзкую и не опрятную морду, покрытую торчащей клоками щетиной, в двойную, давно уже успевшую остыть, порцию пельменей, сиротливо притулившуюся на плохо протертом, залапанном посетителями столе, шагает к барной стойке. Молча пихает буфетчице в руку, смятую денежную купюру, взглядом указав на пачку сигарет. И не успела она ещё закрыть широко разинутый от удивления рот, с вульгарно накрашенными, темно красными, словно перезревшие вишни, пухлыми губами, Семеныч уже отправлял очередной окурок в переполненную мусором урну. Пулей вылетел из помещения привокзальной забегаловки. И давно уже неугомонные колёсные пары, обстукивали последние сотни тысяч меж рельсовых стыков, а он всё никак не мог успокоиться и принять хоть какое- то мало-мальски приемлемое решение. Впору, напиться до умопомрачения, и послать всех и вся, на три весёлых буквы. Вагон, прицепленный в хвост поезда, скрипел и дёргался, грозя прямо сею секунду развалиться на его глазах. Будучи купейным и прошедшим глубокую модернизацию где- то там, в далёком Китае, не отличался, однако, ни чистотой, ни комфортом, ни доброжелательностью обслуживающего персонала. Даже в вагон пришлось войти без проводника. И место, указанное в билете, занял без него, и чай себе наливал сам. Правда, белоснежное постельное бельё, упакованное в полиэтилен, вопреки ожиданию, лежало на второй полке, а разогретый титан весело бурлил кипятком. Вскоре, появился проводник. Заспанный субъект лет двадцати пяти, с хвостиком. С хвостиком не в смысле возраста, а в том, что у него действительно был хвостик на голове. Жирные, редкие волосы, стянутые резинкой на манер женской причёски, придавали проводнику вид жалкого, бесполого существа. Изготовленные кустарным способом, из обрезанных выше колен джинсов - шорты, плотно обтягивающие ляжки. Неопределённого цвета грязная маечка. Бесформенные шлепанцы на босу ногу. Как он на платформу- то, в таком виде выходит? Не бритый и конечно же, тут вы совершенно правы, принявший на свою худосочную грудь, изрядную дозу спиртного. Лихо замёл мусор под коврик и, окинув сальным взглядом Семенычеву попутчицу, исчез.
- Правильно сделал. Без него тошно! – подумал Семеныч. - еще пару минут такого общения и запросто мог бы в пятак получить!
Одно дело возвращаться домой после ни к чему не обязывающей интрижки в санатории, или в гостиничном номере во время командировки, после приятного время провождения в частной сауне, или…. Да мало ли этих самых или, может быть в жизни не старого и даже не начавшего еще стареть, мужчины. Но все те «или» из разряда приятных. А каково возвращаться, после отдыха на берегу Черного моря, с влюбленной в тебя, словно мартовская кошка, молодой женщиной. Еще и наобещал ей, бог знает, чего. Думал, образумится дурочка и забудет все его обещания…. Однако, не образумилась и все его обещания отлично помнила. Единственной, кто воспротивился тогда их романтическим отношениям, застав с поличным, была её мать. По возрасту, Семеныч вполне мог бы с ней, в своё время, в детском саду на горшках рядышком сидеть. Не довелось! И не только потому, что в Лопуховке детских садов отродясь не было. Странно как- то посмотрела она на них.
- Есть – говорит - такое слово – дурь, ясно?
Ничего больше не сказала. Эх, и взвилась же тогда, Светка. Прямо-таки кошкой взвилась. Только, что глаза матери, не выцарапала. Ему даже показалось, что зашипела по-кошачьему. У матерей одно на уме. Хлебом не корми- дай поумничать. В собственной жизни не разобралась. То, разбегутся со своим мужем, то обратно сбегутся. А всё - туда же! После этого случая поставила его Света перед выбором. Или- или! Шантажистка хренова! Думает штамп в паспорте может, что-то решить. Он и с Аленой еще развестись не успел. Не мусульманин же он на самом деле, двух баб разом ублажать. Детей у них нет, а алименты бывшим женам выплачивать не нужно. Да и как бы он себя чувствовал, появись перед Аленой с заявлением -
- Здравствуй, дорогая! Я, видишь ли, разводиться к тебе приехал! Вот такая «итишкин кот» - любовь, морковь! Я ее в свое время спас. А так как человек порядочный, должен на ней жениться.
Нет, девушка Света хорошая, слов нет. Но ведь на всех хороших девушках не переженишься. Да и штамп, в недавно возвращенном ему паспорте…. Да и жениться на ком-то, не слишком хочется. Черт бы его побрал, Экзюпери этого, с его ответственностью за тех, кого приручили! Жил себе человек не тужил! На тебе! Поэтому и предстояло долгое и нудное объяснение с женой, разводиться с которой почему-то резко расхотелось. Да и хотелось ли, когда? Заигрались основательно! Поэтому и было настроение - хуже некуда. Может, пресловутый кризис сорокалетних, переболеть которым, должен каждый, уважающий себя мужчина, настает? Может, ещё какие другие причины. Вроде бы и придраться не к чему.
- С таким как ты - говорил давнишний приятель на одном из застолий - каждый мужик хочет выпить пива, а каждая баба затащить в постель. Льстил, конечно же, козья морда! Понятное дело, что не Казанова. Но и без бабьего присутствия не комфортно как-то. Не век же, находясь в свободном плавании, пользоваться услугами доступных и не очень, прелестниц. Хотя какие прелестницы! В нашито годы! Переехал к Светке сразу же после отбытия срока. Кстати, она одна тогда его и встречала. Некоторое время такой расклад его устраивал. А потом загрустилось. С первых же дней, их совместная жизнь напоминала вяло текущий процесс, при лёгком респираторном заболевании. Без скачков температуры, особых недомоганий и осложнений. Не комфортно слегка, а в чем не комфортно и сам не знаешь. И вот, едет Семеныч домой. И где он теперь, его дом, собственно говоря? Не победителем едет, а побитой собакой. Хорошо ещё, что окно открылось довольно - таки легко, впустив в купе порцию прохладного и влажного воздуха. За окнами вагона не терпеливо буйствовала летняя гроза. С основательным громыханием грома, бесконечной чередой молний, порывами ветра и проливным дождём. На огромной скорости поезд влетел, то ли под широкий мост, то ли в тоннель. На какие- то мгновения стало темно. И Семенычу наяву представился сон. Сон, с мрачной последовательностью, преследующий его в последнее время. Он едет в вагоне поезда. Но вагон этот не плацкартный, не купейный. И даже не общий. Скорее это вагон метро. Вокруг не знакомые, довольные лица. В окна ярко светит солнце. И вдруг всё меняется. Поезд влетает в нескончаемый тоннель. Вокруг всё те же постные лица. И видимо, только он понимает, что поезд мчится в никуда. Потому, что стены тоннеля вплотную подступают к окнам. Желеобразная поверхность стен покрыта, то ли слизью, то ли плесенью, и не отбегает назад, при движении поезда, а движется, колыхаясь и вздыхая, вровень с ним, словно пытаясь заглотнуть его, лишь только подвернётся удобный случай. Громыхают колёса. Поезд всё убыстряет своё движение. Всё убыстряет и убыстряет, а стены тоннеля пугают своей причастностью к его судьбе. И вдруг Семеныч явственно понимает, что поезд мчится вертикально вниз. Вернее, мчится вниз только он один. Все остальные люди, в одном с ним вагоне едут вперёд. И скоро окажутся на открытом пространстве. Все, но только не он! Чувствует, как покрывается холодной испариной. И на вопрос испуганной Светы:
- Что с тобой. Что это ты так побледнел? - только махнул рукой.
- Ничего, просто голова закружилась. Пойду, покурю.
Поручив Светке самой разбираться с постелями, снедью и прочими причиндалами не известного предназначения, неизменно сопутствующими женщинам в их путешествиях, отправился в тамбур. Курить в купе не хотелось, хотя пассажиры, вывалившиеся из него на их станции, судя по табачному перегару, только этим и занимались. Насвинячили, а спросить не с кого.
- Да это же старый знакомый! - чуть не вырвалось у Семеныча, когда он проходил мимо ссутулившегося мужчины, направляясь к тамбуру.
- Продолжаете хамить. Воспитанные люди не курят у двери туалета! - всё это он чуть было не выложил своему оппоненту, мысленно прокрутив в мозгу произошедшее накануне, в привокзальной забегаловке, куда заходил за сигаретами. Впрочем, сам же и виноват. Уставился как баран на незнакомого человека. Да ещё и разговоры заводить начал. Вот и получил по - полной. Да и почему это - не знакомого? У таких как он сам, побывавших в местах, не столь отдаленных, на лице присутствует какая-то не зримая печать что ли, со причастия с тем, чего они часто и сами не знают. Такие, как он, находят себе подобных, безошибочно. Он в последнее время это часто замечал. Вслед за чередой воспоминаний, мгновенно промелькнувших в мозгу, проскочила ещё одна, ехидная мыслишка -
- Ну, держись!
Но вдруг, его взгляд упёрся в одиноко стоящие в углу ободранные, алюминиевые костыли. Скользнул по руке, крепко сжимающей ручку окна. По телу, застывшему в неестественной позе. И остановился на единственной ноге, прижимающейся коленом к мусорному ящику. Вся его, так внезапно накатившая ярость, так же быстро перешла в ступор. На вокзале костылей он почему- то не заметил. Отсутствие ноги под столом тоже не определишь. По всему было видно, что инвалидом мужчина стал недавно. И к костылям ещё не привык. И вид, потерянный. Да и постоянно выпадающая пустая штанина, небрежно подоткнутая под ремень, говорила сама за себя. Быть поборником справедливости сразу расхотелось. Да и не мешал он здесь никому - дым вытягивало в приоткрытое окно.
- СобачЕнцию, вот подобрал, потерялась, наверное. Поспрашивал- поспрашивал, никто не признаёт. Даже в справочной упросил девушку объявить по громкой связи. Бесполезно - виновато проговорил мужчина, глядя под ноги - ты уж меня прости! Я собаку потихонечку пельменями кормил. А ты с расспросами. Вот я и послал подальше. Мне не привыкать. А она оголодала вся. Хотя и самому по жизни досталось. Врагу не пожелаешь. И в семье неприятности. И за проволокой побывал. И в спецназе, в самые сволочные времена пришлось послужить. Сам понимаешь- горячие точки, кровь и прочие прелести…. Вот нервишки иногда и взбрыкивают. А она меня сразу признала.
И только теперь Семеныч заметил наглую собачью мордочку, выглядывающую у него из-за пазухи. Собака, видимо почувствовав, что речь идёт о ней, навострила уши и грозно зарычала.
-Чего –мол -пристал! Не видишь - не до тебя нам. Отвяжись, а то хуже будет!
- Так уж и хуже - засмеялся Семеныч в ответ - с ладошку, а всё туда же!
Чувствовалось, что истосковался мужик по нормальному человеческому общению. Мечется его душа, а прибиться к какому- то берегу не может. Встретил бездомное существо и готов наизнанку вывернуться. Все разговоры только о собаке.
- Пожилая женщина со мной в купе едет. Она к моей собаке и так, и так - ни в какую. Колбасу срубала, а в руки не даётся. Шагу ступить никому не даёт. Установила дистанцию. Чуть приблизится кто ко мне, сразу рычать начинает. В Ростове полчаса стояли. Выгулять собаку женщина предложила. Поводок придумали. Так она ноги растопырила и ни в какую. И на руки не даётся. А немного времени прошло, сама запросилась. Воспитанная собака. Потом уснула - храпит.
- Маленькие собаки все храпят – поддержал разговор Семеныч. У моих знакомых такая же и тоже храпит.
- А покурить собрался, заскулила, не остаётся без меня - продолжил собеседник - так и пришлось с собой брать. То за пазухой у меня сидит, то на крышке мусорного ящика лежит. Ей много места не надо. И я с ней рядышком. В купе, на ходу поезда тяжело ходить. Очень сильно мотает. А я без курева никак. Ещё одна женщина со мной едет в купе. Замотанная до нельзя. От мужа ушла. Говорит, что сильно пьёт, дерётся. Как у классика, дай бог не соврать -все счастливые семьи счастливы одинаково. А у несчастных, несчастья индивидуальные. Всем несчастьям – несчастья. Казалось бы, её муженьку на нее молиться нужно было. Он у нее по собственной дури зрения лишился. Она его и из петли вынимала. Депрессия, видите ли, у его сиятельства! И почти по всем глазным клиникам страны провезла. А он немного оправился, «перышки» почистил и ушел к другой бабе. А ее в знак благодарности, выгнал с ребенком из дома. Гражданский брак, ничего не попишешь! К отцу едет. Дочка у неё маленькая, к собаке лезет. Ребёнку – не объяснишь, что собака случайно приблудилась. Кто знает, делали ей прививки или нет. Хотя печать во всё пузо. Ухоженная собака. Но зачем рисковать. Руки у меня в мать- улыбнулся попутчик - проследив за взглядом Семеныча - она всю жизнь в прачечной проработала. А рукам хоть бы- хны. Руки как у баронессы. Силёнка в них от отца. Не помню я его. Маленький был, когда помер. Говорят, монеты пальцами гнул. Только кровь на них, на моих то руках - продолжил попутчик, нервно затягиваясь очередной сигаретой.
И на одном дыхании выложил историю своей жизни. Словно у священника на исповеди. По всему было видно, что наболело. Что никому, наверное, не рассказывал. А может, и рассказать-то, не кому было.
- Вот и пойми этих баб. От молодого и здорового ушла сама. Нашла тоже причину- переспал с её же подругой! Но за кем такие штучки по молодости не водятся! Столько лет прошло, а случилось несчастье, первой пришла. И от кого только узнала? Зовёт к себе. А как быть не знаю. Слышал, то ли живёт с кем, то ли жила. И замолчал, пытаясь вспомнить мудреное название улицы.
- Не в курсе, где такая находится? Говорила, что совсем рядом с вокзалом. Еду без предупреждения. Выгонит - так выгонит, теперь уж конец один….
Оказалось, что едут в один город. Даже общие знакомые наметились.
- А кровь- то тут причём? - спросил Семеныч, что бы хоть как- то прервать затянувшуюся паузу - на службе, думаю, не зверствовал. Хоть и горячие точки. Но там все стреляют. Ты в кого попал, или кто другой это сделал, поди разберись. Не пальнёшь ты, стрельнут в тебя. Не бери в голову.
- Кровь- то причем, повторил его слова попутчик. Таксистом работал, когда от жены ушёл. Не хотел ехать в этот вечер. Спинка у сидения «на соплях», заварить хотел. Да бес попутал. У новой жены день рождения намечался. Срублю мол пару косых, убудет что ли от меня. Вот и срубил.
Холодок пробежал по спине Семеныча, от вида, нервно суетящихся пальцев, сминающих пустую сигаретную пачку.
- Вот и срубил - повторил попутчик - они мне сразу не понравились. Странная парочка. Жара, а они в рубашках с длинными рукавами. Девка тоже в мужской рубашке. И главное, что парень сзади сел. Не люблю, когда за спиной сидят. Всю дорогу краем глаза косился. Да только отвлекла девка. Будто нарочно задралась юбчонка по самое - не хочу. А я как лох последний, глаза то и скосил. На одно мгновение отвлёкся. Ну и поплатился - виновато улыбнулся собеседник - парень, видать ушлый был, земля ему пухом…. Удавку- то он мне на шею накинул, а вот толком затянуть, не сумел. Ломка, наверное, была. Вот силёнок и не хватило. До сих пор слышу во сне, как визжит, не понятно зачем девка и хрустит затягивающаяся на моей шее петля. Ну вот и всё, успел подумать прежде чем начал терять сознание. Только жить в то время очень сильно хотелось. Теперь и пальцем бы, наверное, не пошевелил. А тогда…. Не помню, как на автопилоте отломил спинку своего сидения, упершись ногами в приборную панель, развернулся и вцепился руками козлу в горло. И хрящ у него на шее сломал. Попутно заехать девке по харе умудрился. Нос, конечно же, всмятку. Она, видимо, руль придержать пыталась. На ходу всё произошло. Машина в кювете! Это уж потом, на следствии дело представили, словно я, маньяк какой. Ну и впаяли. У девки папаша из крутых. Чуть ли не преднамеренное навесили. Хорошо, первая жена с адвокатом толковым свела, и на зоне навещала. А молодая ушла. Жить с убийцей - говорит. Простите!
- А с ногой, что? - спросил Семеныч - на зоне что ли?
- Да нет, это тогда же - в машине. О разбитую панель повредил. Её бы полечить, а какие там условия. Года полтора промучился. Потом и вовсе оттяпали выше колена. По закону подлости как раз накануне УДО. А с протезом всё никак не получается.
Так и простояли они у раскрытого окна почти всю оставшуюся часть дороги. Выходили курить в тамбур, потом молчали, потом опять курили…
Вяло наблюдали за сменой декораций внутри вагона. Порою там всё затихало и в это время казалось, что спят не только пассажиры. Что и сам вагон дремлет, мерно покачиваясь и постукивая своими колёсами по–особому, нежно. А порою вскипали не шуточные страсти. Крайнее от туалета купе занимали мужчина и женщина.
За всю дорогу к ним так никто и не подсел. Доносились оттуда иногда специфические звуки, перемежающиеся с периодами абсолютной тишины. Да ошарашенный мужичек вылетал постоянно в туалет. И за пивом на остановках. Женщину, Семеныч видел один раз, да и то при посадке. Видимо, купе было выкуплено ими, целиком. Что показывать пальцем, и сам точно так же, приобрел на Светкины деньги право на уединение.
Из купе попутчика вышла молодая женщина. Именно такой, Семеныч и представлял её, себе по рассказу собеседника. Решительно направилась к ним.
- Дочка совсем раскапризничалась, устала. Третьи сутки едем. Хочет, чтобы собака к ней пришла. Ума не приложу, что и делать.
Некоторый опыт общения с маленькими детьми у Семеныча есть. Жалко, что только с чужими. Множество историй, соответствующих обстановке знает. А фокусы, вроде отрывания собственного пальца, или выравнивания верёвочек разной длины, вообще приводят детей в неописуемый восторг. Поладили быстро. И не только благодаря собаке. Посмотрев в окно Семеныч «заметил», как за окном заяц на лыжах побежал. Лето, а заяц на лыжах, да и ещё с большущим фотоаппаратом! Правда, пока девочка добралась до окна, заяц уже убежал. Но тут никто не виноват. Быстрее надо было шевелиться.
Показались первые строения большого города.
- Нам выходить - заторопилась женщина - дочка не кстати разоспалась, её теперь пушкой не добудишься. А у меня две сумки огромные.
Взяв на одну руку девочку, а в другую сумку, Семеныч вышел на перрон. Их встречали. По грустному и в тоже время заинтересованному взгляду мужчины понял, что это отец девочки. Отрицательный кивок женщины тоже заметил. И как раз в тот момент, когда передавал девочку матери, в окне появилась не довольная Светина физиономия. Когда же женщина благодарно поцеловала его в щёку, Света видимо даже позеленела от ярости. Но, Семеныч этого не увидел, потому, что она с силой задёрнула шторки окна и выключила свет. Разве могла бы позволить Света, в любое другое время, упасть на его не покрытую голову, хотя бы одной дождевой капле. Давно бы уже принесла зонтик. Давно бы уже застегнула ворот рубашки под самое горло. Семеныча всегда коробило от её материнской жертвенности. Не хватало ещё, нос вытереть! Но это в любое, другое время. А тогда, холодные дождевые капли лупили по его волосам. Скатывались за шиворот. Весело пузырились в лужах. А ему совершенно не хотелось укрыться. Может, устал от духоты вагона и от постоянного напряжения. Или, ещё хрен его знает, от чего. Только лил дождь на голову, лил за шиворот, лил под ноги. А Семенычу было очень хорошо. Потому, что смывал дождь все неприятности, все заботы и огорчения.
- Вот возьму, да и начну свою жизнь с нуля! Прямо здесь, на этом промокшем вокзале - подумалось Семенычу.
Неимоверным усилием заставил себя вернуться в вагон. Так и не дождалась Света. Мегера - мегерой выскользнула она из купе, молча швырнув, чуть ли не в лицо его дорожную сумку. Характер у Светочки ай- яй, какой.
- Ну, вот, ещё одному человеку жизнь чуть не сломал – подумал Семеныч - не многовато ли? Хорошая девчонка. Вот только не с тем связалась. Разве я не вижу, как на неё молодые ребята смотрят. Сама же мне потом спасибо скажет.
Суетливо пытается помочь сойти попутчику. Особой помощи, однако не требуется. Ловко преодолев вагонные ступени он спрыгнул на землю. Последние вагоны вечно останавливаются в самой грязи. Принял костыли и вырывающуюся собаку. Протянул руку проводнику, не побоявшемуся запачкать обувь, спустившись раньше.
- Жаль чайку я у вас так и не попил - сказал и улыбнулся ответу.
- На обратном пути попьёте.
- Будем надеяться- изрёк попутчик. Семенычу почему- то показалось, что знает он, на что надеется. Напросился проводить его до перрона. И далее через площадь к началу нужной улицы. Что-то роднило Семеныча с ним. А что, он так и не понял. То ли провидение посылало в очередной раз, какой знак. То ли запутался он окончательно и во всем ищет себе оправдание. Да и не благодарное это дело, примеривать на себя чужое платье, а уж примеривать чужую судьбу…. Многое выглядит иначе, если рассматривать всё это под микроскопом. А каково это чувствовать, что сам являешься объектом наблюдения? А каково быть объектом наблюдения и в то же время осознавать, что наблюдаешь за собой? Не в зеркале, а как бы со стороны. Вот, примерно в такой ситуации Семеныч себя и почувствовал.
- Чур- чур, его грешного, господи!
Нет, он никого не убивал преднамеренно. Уроды из пожарной машины в расчёт не берутся. Сами свою судьбу поторопили. И со здоровьем всё в порядке.
- Ты того, это- не дури - сказал попутчик. От его слов Семеныч поёжился. И в свою очередь спросил -
- Самому- то как?
- Как- как, да на букву «Х»!- ответил попутчик.
Два заблудившихся в жизни существа. Человек и собака. Потерявшие всякую надежду. Но каким- то чудесным образом, силой провидения, наверное, нашедшие друг - друга. Как сложится их дальнейшая судьба? И не окажется ли внезапно вспыхнувшая искра надежды, слабым отблеском когда- то яркой, но давно потухшей звезды. И зависит всё это от одного человека. Как примет их женщина, им преданная, но нашедшая в себе силы всё простить. Вот и пойми, действительно этих баб….
И давно уж неприятный ветер, разогнав и без того редких прохожих, сортировал мусор, прижавшийся к бордюрным камням привокзальной площади.
И не прекращавшийся, видимо с самого утра дождь, обидевшись на полнейшее равнодушие к его излияниям, капнув ещё несколько раз, угомонился. И давно уже ушёл, не дождавшись Семеныча последний автобус, увозя в своём ярко освещённом чреве, зареванную Свету. А Семеныч, всё смотрел и смотрел вслед сгорбленной фигуре, выкидывающей попеременно вперёд, то костыли, то единственную ногу, на казавшейся бесконечной улице, с редкими фонарями и трудно произносимым названием.
Света, видимо по доброте своей души, на него не обиделась. Понимала, наверное, что пусть и с ней Семеныч в настоящее время находился, а душой все одно между ней и своей Аленой разрывался. И ничего с этим поделать нельзя. А кстати подвернувшийся родственник помог с трудоустройством. Всего один день, да и тот не полный, проработал Семёныч водителем служебной машины в СМУ - 3. Строительно - монтажное управление, организация большая, одна из самых крупных в области. Не считая городских, объекты почти во всех районах - два бетонных и кирпичный завод в придачу. Гражданских специалистов около тысячи трудятся. Ещё две роты стройбата на подхвате. Хотя сами же знаете, какие солдаты работнички. Но, кого это волнует. Деньги выделяются, частично осваиваются, частично в землю закапываются. Частично по карманам расходятся. А в какой пропорции всё это происходит, не Семёнычу судить. В чужие дела он и раньше нос свой не совал. А теперь, и подавно, не слишком хотелось. И не потому, что особо в них не разбирался. Конечно разбирался, умишком господь не обидел. Только запросто могут нос прищемить, когда суёшь его, куда не просят. С машинами проще. Да и водила он классный. Это, не похвальба - какая. Все категории открыты. Машину как свои пять пальцев знает. С закрытыми глазами разобрать и обратно собрать может. Однако эти его знания пока не требуются. «УАЗ» пару недель как с завода пригнали. Зарплату приличную положили. В придачу, премиальные регулярно начислять пообещали. Где еще человек, месяц назад, получивший паспорт, лучше устроится. Хорошо, друзья подсуетились. Иначе, не видать Семёнычу, с его–то судимостью, этой работы, как своих ушей. Начальник, возить которого предстояло, на самодура не походил. Мужик конкретный. Нагловатый, правда. Но это не самый большой недостаток. На всякое насмотрелся Семёныч за последние годы. Кто же виноват, что жизненные обстоятельства так резко поменялись….
И так жизнь распорядилась, что в свой собственный дом, к своей собственной жене, начальничка, сам того не подозревая, отвез. Ну и конечно же устроил очередную бучу. Какой мужик вытерпит! Слишком уж много у Семеныча, в последнее время, этих самых очередных буч, с последующим разгромом декораций и откровенным переходом на личности. И мысли, мысли….
Мысли одна мрачнее другой-
- Искать долго еще не будут. Побоятся, наверное, что вдруг передумаю.
И словно испугавшись, что действительно передумает, заторопился. Встал на чурбачок. Перекрестился.
- Зачем крещусь? - успел подумать - всё равно таких, даже в ад не берут.
И оттолкнул чурбак ногами. Легко как – то сразу стало. Даже и не ожидал, что так быстро всё произойдёт. И совсем уже теряя сознание, услышал – бежит кто – то. Но легко так, будто и не человек вовсе. Словно ангел бестелесный над травой стелется. - Может, врут всё люди, что не приветствуется такой способ решения проблем. Может всех ждут там с распростёртыми объятиями. Может, это ангелы небесные, по его заблудшую душу летят. Вот подхватят под белы руки, да и вознесут его наравне со всеми праведными.
Открывается дверь...
И как пишут в толстых и невозможно каких умных романах-вся жизнь у него в этот момент перед глазами пронеслась….
- Что это у него в мозгу, все мелькает и мелькает! Вот, крамольные какие-то, совсем левые мысли какого-то мальчишки промелькнули.
Раз уж про автомобильный двигатель, обыкновенную железяку шофера говорят, словно про живой организм - сдох! Почему это какого-то мальчишки? Это мысли Семки Петунина, его, значит, мысли! Только тридцатилетней давности. Он тогда из колхозной мастерской не вылезал. Вот от шоферов и нахватался специфических словечек, вроде этого нелицеприятного слова, сдох. А он Семка Петунин, теперешний, умер, или сдох? О чем это он? Ах, да! Это он про родник, который неизвестно кто, лет сто назад или больше, в овраге выкопал и дубовыми плахами обложил.
А он Семка Петунин со всеми пацанами делился своими наблюдениями. Скажут тоже - родник не может быть живым. Какие глупости! Да те же тритоны и лягушка, что в роднике живут, достоверное тому подтверждение. Летом они в глубине между камнями плавают. Их, если притаиться, всегда увидеть можно. А родниковые жилы бьются! Это отчетливо видно, даже таиться не нужно. А зимой, в лютые морозы, все эти лягушки с тритонами замерзают и становятся словно стеклянными. Может кто скажет, что стеклянные лягушки с тритонами живые? Почему тогда они не двигаются, даже если их не пугаешь? И даже тогда, в самые лютые морозы родниковые жилы бьются по-прежнему. Разве это не подтверждение того, что родник живой! А ему еще никто не верил. Может такое не всем говорить можно?
И что это такое, словно человеческий пульс -тудух! Тудух! Тудух! Учащенно так. Может это его пульс? Нет! Его сердце тоже стучит, но совсем по-другому. Редко, редко -тудух…. Тудух…Но ведь так же не бывает, чтобы человек чувствовал, как одновременно стучат два сердца! Или все-таки бывает?
А может, это живое сердце родника до него каким-то таинственным образом, дотянулось?


Глава 8.

ЛЕСНОЕ КЛАДБИЩЕ. ЦЫГАНСКИЙ ДЕСАНТ.

Еще вчера все было более или менее сносно. Даже голова, после того, как резко нагнешься, не кружилась, и в глазах при этом не темнело. А сегодня утром Бабаня совсем уж помирать собралась. Никогда ей до этого так худо не было. Проснувшись как всегда затемно, с кровати поднялась с третьей попытки. И все – то у нее болит. И везде – то у нее мозжит. В груди свистит, а суставы хрустят и подламываются. Даже умылась, впервые за почти девяносто лет не ледяной, родниковой, а специально подогретой, тепленькой водичкой. Умылась и самой за себя стыдно стало.
- Как дитятко малое капризничаю, все едино! – подумала Бабаня.
Но, помирать, не передумала. Пересмотрела смертное. Нашла документы на дом, положила на видное место. Туда же, сберкнижку присовокупила и всю имеющуюся наличность. Когда внучке Маринке по её комодам лазить! С одними похоронами и поминками хлопот не оберешься! Присела на крылечко, где так любит курить свою «Приму» Марнос, пригорюнилась. Много ей годков, а помирать так неохота. Да, кстати - Марнос! А чего это на потолке, где он закрывал отверстие от старой печи, разводы на побелке?
- Окаянный! Не иначе, щель в крыше плохо заделал! - Бабаня решительно встав, направилась к лестнице, ведущей на чердак.
- Ну, я ему, задам!
Помирать сразу же, расхотелось. Позвать бы Сеньку Петунина! Он–то уж с Вовкой Котовым, точно бы с крышей разобрались. Вот именно, «бы»! Не повезло Семке. Почитай пятый год сидит. О, господи! Раз уж таких мужиков в тюрьму сажают! Откуда правды ждать! Нет, почему это – пятый год? Пять лет ровно!
И Бабаня стала производить в уме сложные математические вычисления.
- Как раз в это время, у Дашкиных, корова клевером объелась, чуть не подохла. Значит, днями жди Семена! Пади уж зайдет, не побрезгует.
Как там, у крестьян раньше было, помирать собрался, а поле все равно сей! Поле сеять Бабане не по силам, а вот самогоночки, к своим похоронам, выгнать могла бы. Был у нее на черный день запасец, да мужики, как только узнали, сразу же канючить начали. И откуда только узнали! А как в селе без мужиков престарелой женщине прожить? Без бутылочки никого не дозовешься! Хоть какие деньги не обещай! С бутылочкой, другое дело, только намекни, мигом все дела сладят. Даже таратайку свою, что бы палисадник спахать притащат. Как ее там… Мотоблок, что ли? - долго вспоминала мудреное название тарахтящей хреновины, Бабаня.
Но, разбираться с крышей и Марносом, в этот день ей не пришлось. Даже, бражку из заранее приготовленного сахара, не поставила. Ближе к полудню, бабы еще только направились, гремя пустыми подойниками на стойло, доить своих Буренок и Пеструх, в Лопуховку, с двух сторон одновременно, въехал цыганский табор. Тентованные автомобили ЗиЛ – 157 с номерами соседнего региона, ничем не указывали на свою принадлежность, к личному имуществу многочисленного цыганского семейства. Это уж потом, когда из кузовов, словно горох посыпались бородатые мужики, в добротных яловых и хромовых сапогах, когда начали громкоголосо перекликаться женщины, в ярких платках и длинных, чуть ли не до пят юбках, все стало на свои места. Цыгане! Но никакой паники не было. Кур и гусей прятать не начали. Жители Лопуховки давно уже привыкли к наездам цыган. Выездная торговля и ничего больше. Обвешанные, как новогодние елки предприниматели, зашлепали по бесконечным Лопуховским лужам. Емкости из нержавеющей стали всех мыслимых и немыслимых размеров. Приглянулся бачок, покупай сейчас. Нет нужного размера, привезут в следующий раз. Тут тебе и самогонные аппараты, и недавно вошедшие в моду, плоские фляжки для горячительного. Налетай, покупай!
У цыганок узлы с новомодными кофточками, джинсами, носками и бижутерией. При желании, могут и золотишком осчастливить. Народ рискует, но покупает. Не ехать же, за обручальными кольцами и сережками, в город. Один из автомобилей, немного покружив по селу, остановился у дома Бабани. Сердце екнуло и тревожно забилось -
- Вон оно оказывается, почему меня так корежило. Нутром гостей чувствовала!
Эту машину Бабаня признала сразу по чёртику, сплетенному из медицинской трубки от капельницы. Великое множество таких поделок в кабинах автомобилей, привязанных к зеркалу заднего вида, трепыхается, но этот, какой – то не такой. А чем он, собственно говоря, от других чёртиков и рыбок отличается, она и сама сказать не может. Ни такой, какой – то и все тут! Водитель, здоровенный шатен, с окладистой кучерявой бородой, помнится год назад, даже подвез ее от церкви, после того, как она у него два бочоночка четырех ведерных, да самогонный аппарат купила. Всю дорогу потом восхищался настойчивости, с которой она с ним торговалась. Да и чего восхищаться–то, цену заломил, словно паровоз продавал. А, кстати, почем сейчас паровозы? И остались ли где на железных дорогах паровозы? Вспомнила, как она, еще совсем сопливой девчонкой, уже потеряв всякую надежду, потеряно бродила между разбитых вагонов, и не убранных трупов, разыскивая отца, после крушения курьерского поезда в Вернадовке. Тогда дети взрослели быстрее. И ведь нашла! Молилась, наверное, за него сильно. И незаметно для себя, снова переключилась на цыган. Ни те теперь цыгане, ни те! Совсем торговаться разучились! Нет в них того, былого азарта, с каким они свой товар вдюндюривали. Отсутствие его величества дефицита, скорее всего, тому виной.
На этот раз, в кабине машины вместе с водителем, сидел еще один человек.
- Старик - подумала Бабаня. И тут же, спохватилась - если седой мужчина, годящийся ей в сыновья - старик, кто же тогда она?
Пожилой седобородый мужчина тяжело вывалился из кабины. От всевидящего взгляда Бабани не укрылось и–то, что он припадает на одну ногу и то, что чёрная перчатка у него на левой руке. А уродливый шрам на лице, никакой бородой не прикроешь. У Бабани екнуло в груди - воевал видно, как Максимка ее. И заныло, заныло сердце, от воспоминаний о сыне. Из кузова выпрыгнули два совершенно одинаковых парня.
- Близнецы – догадалась Бабаня.
Пожилой Мужчина открыл калитку и нерешительно шагнул внутрь Бабаниного двора. Посмотрел грустно на – то место, где рос, когда – то давно, Белый Налив. Бабаня вспомнила цыганенка, приезжавшего к ней с красивой седовласой цыганкой. Да чего там вспоминать! Она и без этого поняла давно, что за гость к ней так нежданно нагрянул.
- Здравствуй, мать! Узнала?
- Узнала, узнала, как не признать - улыбнулась Бабаня - вон глазищи – то, у тебя какие! Чисто как у моего Георгия. Я его глаза до самой смертной минуты помнить буду!
- Ты уж на меня не серчай, гитару твою я в войну посеял. Да и не к чему она мне теперь – еще больше погрустнел мужчина и внимательно, словно впервые увидев, посмотрел на затянутый черной перчаткой протез руки.
- А сыновьям моим, медведь, видно еще до рождения, на уши наступил. Буд – то и не цыгане вовсе. Зато, в другом, мастера на зависть.
Сыновья уже выгружали из кузова ажурную, тонкой ручной ковки оградку, памятник со вставшими на дыбы конями, кибитками и прочими атрибутами цыганской жизни. А только цыганской, ли?
Бабаня осмотрела памятник внимательнее. Так и есть! Огромные волны. Утлые суденышки, с готовыми сорваться под напором штормового ветра, парусами. Было видно, трудились над этим шедевром не один месяц, если ни год. Памятник и оградку снова загрузили в кузов машины. Туда же запрыгнули и молодые цыгане. Лопуховский погост совсем рядом и километра, наверное, нет. Указав водителю дорогу к кладбищу, Бабаня вместе с гостем отправилась пешком.
Вот, скромная могилка Бабаниной надежды и опоры соседки Маруськи, и ее ненаглядного Ленчика. На последнюю седмицу крещенского поста отнесли ее на кладбище. Вечно пьяный, и по этой причине недовольно орущий по любому поводу супруг, отошёл ко господу несколькими годами раньше. Как ни ссорилась она со своим Ленчиком, как ни поносили друг друга, а упокоились вместе. Увидела Бабаня, на расположенных рядышком эмалевых овалах, их взъерошенные, даже на фотографиях, физиономии и ласково им улыбнулась. Много чего было, между ней, Маруськой и Ленчиком. Вот только зла между ними никогда не было. Вспомнилась история с табаком, посаженным Ленчиком. Привез он откуда – то, еще перед войной, семена табака. Поделился со своим закадычным другом, мужем Шурки - Павлом Васильевичем, про которого его жена говорила –
- Вовсе язык на место не ложит!
Посадить – то табак мужья посадили. Но, посадив, о нем благополучно забыли. Ухаживать пришлось женам. А культура - табак дюже капризная, постоянного внимания требующая. Кричит как – то Маруська, Шурке, они через овраг жили, утром дело было, еще до восхода солнца. А слышимость в этом месте Лопуховки такая, что не только на Нахаловке, по всему селу не напрягаясь можно услышать. Тем более, Маруська с Шуркой в пору своим мужьям, голосистые.
- Шурка! Как там у твоего Василича, табак, стоит? А у моего Ленчика упал! Упал, забодай его комар! Мошкара какая – то налетела. За утро засох и упал. Может его жижей навозной или ишшо, какой гадостью, полить? Как же Ленчику без табака – то обойтись?
И вот еще, что. Маруська в последнее время на здоровье жаловалась. Давление – то далеко за двести скаканет- то на нет сходит. За несколько дней до смерти прихватило. Вызвали скорую. Приехал врач из района, осмотрел, давление померил, сердечко послушал.
- Плохо дело- говорит – инсульт – нужно срочно ехать в больницу.
Забрали Маруську с собой. Дочь ее тоже поехала. Несколько дней за матерью ухаживала. Маруське немного полегчало, даже, что – то невнятное бормотать стала. Дома у дочери семья, хозяйство. Да и сама вымоталась, столько времени без сна! Поехала домой, хотя бы немного себя в порядок привести. Зашла в дом и, не раздеваясь, прикорнула на диване. И не успела сомкнуть глаза, снится ей сон. Отец, молодой, красивый и как ни странно ни в одном глазу. А уж довольный…. Спрашивает его дочь - что весёлый такой?
- Да ты, чО – отвечает отец – ко мне Мария Павловна только, что пришла. Мы теперь с ней навсегда вместе будем.
Проснулась дочь от телефонного звонка. Звонили из больницы, только, что умерла мать!
Что не могилка, новая история. Рядом с кладбищенской оградой два аккуратно обложенных дерном холмика. Холмика два, а крест, хоть и добротный, дубовый, один. Сваренная из уголков и труб, покрашенная серебрянкой оградка, с наконечниками, выточенными из какого-то светлого металла на центральных и угловых столбушках. Из такого же материала столик и скамеечка. Такие оградки делают в гараже лесничества. Бабаня это знает потому, что самой приходилось дважды обращаться. Родителям установила такую же, и когда Карпушиху хоронили, тоже подсуетилась. Подумывала даже, а не заказать ли и ей самой, для себя, такую же. Когда Маринке с её оградками заниматься! А тут вынут из сараюшки готовенькую. Пыль протрут… Даже хотела прицениться при случае. Хорошо, что не приценилась…. Здесь похоронен главный бухгалтер Тичелмского лесничества Петр Степанович Кудашев. Он из приезжих. Ну здравствуй, здравствуй, Петр Степанович! Здоровьишко у него неважное было. Война, будь она неладна, подкосила. Поэтому и подумал видно заранее. Многие тогда, в том числе и она недоумевали:
- С чего бы именно здесь, на Лопуховском погосте, для упокоения, себе место с Танькой Саломатиной рядышком, присмотреть. Чем это его Тичелмский погост не устраивал?
Хотя кое-кто тогда уже догадывался. Еще задолго перед войной Таньку похоронили. Раньше самоубийц, внутри кладбищенской ограды хоронить не разрешали. Какие уж там отпевания в церкви. Теперь другое дело. А если чисто по-человечески к этому делу подойти – Таньку жалко.
Нагуляла в девках. Студент, практикант из города, возле нее вертелся. А как узнал, что «тяжелая», сразу как ветром сдуло. Характера у Таньки не хватило, чтобы с позором смириться. Вот и оставила дочь сиротой. Кому чего доказала? Хорошо, что собственные родители её ребенка не бросили. Только ведь, и они не вечные. Тянули как могли. Уже после их смерти, в самом конце войны забрали мужа внучки в армию. И сразу в самое пекло. Оставил молодую жену с двумя малыми детьми. Помаялась сердешная , а куда деваться? Одна она, что ли такая? Потом, года через два, уже после окончания войны, стали поговаривать, что похаживает к ней убогий бухгалтер из районного лесничества. Приедет, посидит часок, молча чайку попьет и обратно в Тичелму. Всю зарплату говорят, в ее детей всаживал. Танькина дочь и не скрывала. Чего только про него не говорили. Какие только богатства не приписывали.
- Вон, какими глазами он на Танькину дочку и ее малышей посматривал, - судачили сельчане - вот так бы и сожрал! И ведь не подавится христопродавец. С его-то богатствами… Такие не давятся! Ить, сивый мерин! На молоденьких, видишь ли, потянуло! На себя-то, в зеркало, когда последний раз смотрел? Ну и чего, что в танке горел? Кто же в войну из мужиков в танках-то не горел?
А чего было злословить только из-за того, что к молоденькой похаживает. Да и похаживает ли на самом деле для того, чтобы срамными делами заниматься? Со свечкой никто не стоял! Лет десять, если не больше навещал. То, продуктов принесет. То, одежонку какую, детскую. То, денег отвалит.
- Чего не барствовать, когда у них, там, такие зарплаты! – говорили.
Словно лично у кассы стояли и у всего персонала лесничества зарплаты проверяли. Только после его смерти все раскрылось. В свою Тичелмскую комнату в общежитии он никого не пускал. Боже упаси! А когда умер - какие уж секреты. Вскрыли замок. Понятых пригласили. А там кроме чемодана с поношенной одежонкой, кое какой мебели, Танькиной фотографии и дюжины новых, левых кирзовых сапог, пары протезов, тоже новых, не ношеных, да самодельной деревянной ноги, на которой он, собственно говоря, и ходил постоянно - ничего…
Сразу после похорон, кто это знает, чего ей в голову взбрело, посадила Татьянина дочь две малюсенькие березы. Как правило, деревья на могилах не сажают.
Пока деревья были маленькими, никто на них не обращал внимания. А потом, когда они чуть ли не за один год вымахали в высоту и приосанились, люди, ухаживающие за соседними могилами, стали роптать. И видимо, не найдя должного понимания, взяли и подрубили березы почти под корень. Березы поболели немного, а потом снова принялись расти. Года не прошло, а они вымахали выше прежнего. Их снова обкорнали почти до основания. И снова, березы вопреки ожиданиям, выжили. И что удивительно, с каждым разом прижимались стволами все ближе и ближе. Пока не переплелись окончательно. Так, в конце концов, от них и отстали. Может, суеверный страх на людей так подействовал. А может, слова дочери, которая пообещала лично отрубить топором голову тому, кто хоть пальцем прикоснется к деревьям. В Лопуховке оно так!
Не мешало бы к Вовке Ханаскину сходить, траву прополоть. Такая родня была! А теперь и траву на могилке прополоть некому. Э –хе – хе –хе! Но, наверное, в другой раз. Как кладбище разрослось за последнее время. На погосте больше знакомых, чем в Лопуховке. Пора уж и самой видно сюда потихонечку перебираться.
Вот могилка родителей Вовки Котова, по-уличному - Марноса. Не обманул Вовка Бабаню, навел порядок. Поставил новую оградку, столик со скамеечкой сладил, бурьян выполол. «Улыбается» могилка. Улыбнулась и Бабаня. Уж и не знаю, кому больше угодил Вовка, своим покойным родителям, или ей. Вот и Шурка, со своим Василичем рядышком, упокоены. Почитай, на всех могилках пусть и скромные, у кого деревянные, у кого металлические, оградки. Павел Васильевич пожелал, что бы его без оградки похоронили. И так почитай половину жизни за «забором» провел. Первую ходку, за колючую проволоку, сделал еще до войны. Десять лет ему тогда впаяли, за нанесение оскорбления власти. Облил прилюдно председателя чернилами. А чего же делать, если он слов не понимает! Вернулся в пятьдесят третьем, после всеобщей амнистии. Пару годков послонялся по селу и снова за проволоку. На этот раз, продал за четверть первача, делянку казенного леса. Но не отнять, очередной «червонец» отсидел добросовестно. В последние годы, по причине плохого здоровья, на подвиги его не тянуло.
А вот и Георгиева могилка. Не бог весть, какие монументы с оградами. Не чета помпезным надгробиям «новых русских». Но все по уму. И надгробие, и оградка. Холмик по бокам дерном обложен. Цветы Маринка каждый год сажает. Вроде бы и ни к чему ворошить, вечный сон Георгия, тревожить. Но раз так получилось, чего же возражать. Все - таки родной сын Георгия подсуетился, такую оградку привёз!


Глава 9

ПРИВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ

В конце июня самое время собирать чабрец. Он еще, в наших местах по-народному, Богородской травой зовётся. И в грудные сборы входит, и детям при повышенной возбудимости давать рекомендуют, и при бессоннице первейшее средство. К тому же, это отличный медонос. В пору его цветения, по утверждению пчеловодов, у пчелы реже возникает желание, вонзить в наше мягкое место и не только туда, своё вездесущее жало. На Цыгановом пчельнике этого чабреца столько, что хоть косой его коси. Скотина спокойнее себя ведёт, сено с чабрецом, хрумкая. Однако, с той поры, как цыгана вместе с кузницей здесь сожгли, так ни у кого больше, с пчёлами, ничего путного не получилось. В других местах, без проблем, а здесь, хоть убейся, не роятся пчелы и все. Говорят, когда его хоронили, пчёлы, словно сбесились. Даже, на кладбищенских вётлах, улетевшие пчелиные рои видели. И потом, до самой осени, пчелы только и делали, что роились. Год очень жаркий был. Запасли пчёлы мёда, только – только перезимовать. И тот, почти весь выкачали. Зима же, наоборот холодной, как никогда, была. К тому же, еще и очень ветреной. Снег до конца апреля следующего года на полях лежал. Не выжила ни одна пчелиная семья. Проклятью цыгана, всё приписали. А чего на других пенять, когда у самих руки, простите, из того самого места растут, из которого ногам подобает начинаться. Столько уж лет прошло, но не зарастает пчельник лесом. Так и стоят полуразвалившиеся постройки, среди огромной поляны, грустным напоминанием людской глупости и не благодарности. Хотим мы, чтобы всё нам на блюдечке подано было. А когда нам, всё что желали, на этом самом блюдечке подаётся, ещё и недовольны. Не то мол, нам на блюдечке подали. А если это хлеб насущный? Всё равно не то, потому что его, еще и жевать самому, оказывается, нужно. Один раз в жизни «птица удачи» к человеку наведывается. Прилетела – хватай её за хвост, не ленись. Поленился, что же, на зеркало пенять, да на других пальцем указывать…. Однако, и здесь все не так гладко. Столько завистников и доброжелателей найдется. Сто раз покаешься, что пусть и за пустяшное, но каким-то боком противоречащее общему мнению дело, примешься. Семеныч, как хотел здесь ульи поставить, не разрешили. Наши же Лопуховские, первыми и были против. Местных миллионщиков нам, мол, еще не хватало! А кому же, как ни ему здесь, чем-то заниматься? У него же, здесь все свое. Начиная с собственных тритонов и лягушек в роднике, про которых он в детские годы, все уши прожужжал. И кончая собственными грибными и ягодными местами.
- А у него сегодня день рождения. Как же я забыла! – неожиданно для себя встрепенулась Маринка, еще утром пришедшая на пчельник за чабрецом, да так и не выбравшаяся из плена ностальгических воспоминаний. Чувствуя, как внезапно заныло у неё сердце, на душе почему-то так тревожно и муторно стало! Уж не случилось ли чего? Бабаня постоянно про него спрашивает. Снится ей Семёныч плохо. То, кровавые куски мяса перекладывает, то и того хуже.
- Хороший мужик - говорит Бабаня - правильный. А вон как жизнь у него в одночасье перевернулось.
А она и сама ничего не знает. Получила в начале года письмо и больше ни строчки. Никому не писал Семёныч писем, а ей писал. Просто так, по старой дружбе. Чаще всего коротенькие записки. А иногда, когда видно совсем плохо было, на нескольких листах душу изливал. Странные это были письма. Иногда, исписанные листы в конверте лежат. А иногда, распечатает она конверт, а там чистые тетрадочные листочки. Догадайся, мол, сама! А она, при каждом удобном случае, про жену его упоминает. Нет, не из вредности. Просто, чтобы знал, что и она его упёртости не приветствует и в любом случае, будет на Алёниной стороне. Если же фотографии в Маринкином письме окажутся, то обязательно среди других жителей села, жену свою обнаружит. Не отдельно, а так, лёгким напоминанием о прошлой жизни. Если бы знала она, что так ещё больнее. А если всё – таки знала? Понял в конце концов Семёныч, что это обыкновенный женский заговор и перестал писать.
И не успела она об этом подумать, ноги сами понесли её к старой караулке, которая находилась на противоположной стороне оврага. В своё время, цыган и Семёнычева бабушка рядом жили, одним родником пользовались. И ой – ли, по-молодому – то делу….
Не зря видно, слушок такой по селу идёт. Много чего интересного про её деда рассказывают. Столько уж лет прошло, а всё никак не успокоятся.
С оглушительным треском открывает дверь, словно валежиной по ней саданула. Не судьба - выходит, Семёнычу с жизнью ещё прощаться. Да и еще, в день собственного рождения! Не по - божески это! На пороге караулки появилась запыхавшаяся Маринка. Разъяренной кошкой взвилась к крюку, вбитому в матку потолка. Схватилась за верёвку, но она в ее руках соскользнула и, пальцы чуть ли не до кости прорезала. Вывернулась Маринка на весу, да так рванула, что крюк, вместе с привязанной к нему веревкой, вылетел из отверстия. И откуда только силища - то такая взялась! Рухнула на пол, петлю на шее Семеныча ослабила, а саму - хоть водой отливай. Забилась, того и гляди богу душу отдаст. Очнулись вместе. Одежда, руки, пол, в Маринкиной крови перепачканы. Раскраснелась Маринка, глазищами сверкает, словно волчица. Хотя говорят, волчицы человеку в глаза не смотрят. А эта как впилась, словно насквозь прожечь хочет. Схватила верёвку и давай хлестать. Без разбора, по лицу - так по лицу, по заднице - так по заднице. Да и что ему, от верёвки – то этой. Дрыном хорошим охота Маринке приложиться. Без разбора, по башке - так по башке, по заднице - так по заднице. А он и не сопротивляется, понял, что по своей дури натворил. Прижалась, как в горячке трясётся -
- Дурак ты - говорит - что же не разобравшись в петлю – то кидаешься? Сам дел натворил, да ещё и Алёнку во всех своих бедах винишь. Она сама не рада, что этот «пузан» к ней ездить повадился! Не Самсунга же на него, с цепи спускать. А ты, не успев появиться, снова там – тарарам устраиваешь!
И откуда только узнала Маринка про «пузана», и про там – тарарамы, устроенные Семенычем, не далее, чем пару часов назад? Но ведь откуда-то узнала!
- Думаешь, сладко ей все эти годы было?
И снова веревкой…. Без разбора, по лицу, по заднице, по рукам! Потом икать принялась. И так смешно и горько все это со стороны было. Семёныч, как рыбка аквариумная, рот открывает - воздух ловит и зевает не переставая. А она икает. Прямо дуэт цирковой - только что из петли, почти бездыханный мужик, и спасительница его, от страха чуть живая. Потом, как в истерике, хохотать принялись, и хоть, и кровища у Маринки из ран на руках хлыщет, а остановиться не могут. Еле успокоились. Набрала паутины, смолы какой – то, листьев подорожника, сока молочая надавила. Пожевала всю эту гадость, пальцы на руках обмазала, листьями сверху обложила. Потом, полоской ткани, оторванной от полы Семенычевой рубашки, обвязала. Семёныч, хоть и не подаёт виду, а сам, до смерти крови боится. Настала очередь и ему первую помощь оказать. Рана на шее почти не кровила. Но, рубец образовался приличный. Да и синюшность, ни каким воротником не закроешь. Потянулась Маринка к нему, что бы снадобьем своим намазать. А у него, дух от запаха женского тела перехватило. Протянул руку и тут же отдернул. Словно обжёгся. Видя, как он шарахнулся, и у неё щёки зарделись-
- Может и неправда это всё, что в Лопуховке про отношения ее деда, с
Семенычевой бабушкой болтают? - подумала Маринка.
И тут же перед глазами Семен замаячил. Только совсем маленький, руками размахивает и взахлёб рассказывает, как он с Витьком, из их класса, за трансформаторной подстанцией из – за Нинки дрался. Столько лет прошло, а до сих пор обидно! И тут же, на его Аленку мысли переключились. Нет, переступить через это, она никогда не сможет. А тот ужас, который она с отчимом пережила в детстве. Хоть и нет в этом её вины, но обсуждают же её до сих пор в селе. Хоть и за глаза, а косточки промывают. Кто ни будь, обязательно скажет -
- Да это та, самая, которую….
Всё, что произошло с ней тогда, она отлично помнит. Помнит, как отвратительно воняющий смрадным перегаром отчим, срывал с неё одежду, затащив в постель. Помнит, как пьяная, она, впрочем, никогда её другой и не видела - мать, грязно ругаясь и обзывая потаскухой, лупила её совсем еще ребёнка, по щекам. И хватило же ума, обвинять собственную дочь, во всех тяжких! Марина отлично это помнит, вот только понять ничего не могла тогда, да и теперь не может. За что ей, это всё? Весь следующий год она не произнесла ни слова. Молчала даже на суде. Только отрешенно кивала головой и искала глазами бабушку. Скольких нервов и здоровья стоило Бабане несчастье, случившегося с её единственной внучкой. Уж кому она только не молилась, какими травами не поила Марину. А сколько нападок тогда она выдержала, не пересказать. По единогласному заключению лечащих врачей, от потрясения, девочка никогда полностью не оправится. Хорошо ещё, снова начнёт говорить. А, о восстановлении психического равновесия, речи быть не может. И самое место ей в психушке. Может быть это и так, но у Бабани, было на этот счёт своё, особое мнение. Да и еще, неожиданно для всех, Сёмка Петунин неоценимую помощь оказал. Он в то время жил за три километра от Лопуховки, на лесном кордоне. Да, да, на том самом кордоне, где они сейчас находятся! В любую погоду ходил Семен пешком в школу. Но, после уроков обязательно забегал на минуточку к ней. Эта минуточка растягивалась порою на многие часы. Как заправский педагог, рассказывал Семен про услышанное и увиденное на уроках. Даже, лоб морщил точно так же, как учитель зоологии Павел Сергеевич. Марина молчала и отрешенно смотрела в стену. Семен снова рассказывал, а она продолжала смотреть, не поворачивая головы, в то же место. Не обращая внимания на ее реакцию, снова и снова рассказывал Семен, как дрался с мальчишками параллельного класса, как провалился в прорубь и как девчонки из их класса потихонечку красились на перемене. Но она не смеялась. Она просто забыла, как это делается. Семен строил рожи, а у самого слёзы градом катились по щекам. Потому что, не смотря на все ухищрения, ничем не мог ей помочь. Если бы он знал! Если бы он только знал! Помог он ей тогда! Без бессонных ночей Бабани и кривляний Семена, так и осталась бы она, наверное, очередной сельской дурочкой. Учителя, поддавшись настойчивым уговорам бабушки, выставили тройки и перевели её в следующий класс. А летом произошло чудо. Ещё не начав разговаривать, взяла однажды Маринка ручку и принялась писать. Причём аккуратно выписывала все, что так упорно рассказывал ей Семен. А потом, слова полились непрерывным потоком. Маринка говорила сама с собой. Говорила днем. Говорила ночью. Семен продолжал приходить. Рассказывал новости. Заставлял делать уроки. И с чувством умиротворения слушал, как непрерывно «трещит», воспрянувшая девочка. В конце следующего учебного года Марина вернулась в школу. И, не в роли двоечницы. Учиться она стала даже лучше, чем до трагедии. А Семен скатился на тройки от того, что он влюбился. В Нинку, из седьмого класса все мальчишки были тогда влюблены и постоянно за неё дрались. Марина очень хорошо помнит, как нос ему тогда расквасили. Была бы её воля, она этим гадам…. Сколько слёз пролила она из – за его «измены». А он, даже заходить за ней по пути в школу, перестал. И уже не от перенесённого надругательства, а от первой и такой несчастной любви, снова замкнулась Маринка. Ходила по лесам как неприкаянная, травы собирала. Выйдет порою из леса, как тень. Не было никого и вдруг стоит перед глазами. Впору перекреститься. Хочешь ей улыбнуться, или сказать, что–то, а её уже нет, как появилась, так и исчезла словно растаяла. И нежданно - негаданон появился дар врачевания. Сама не понимая того, почему все это с ней происходит, Маринка почувствовала, что знает, как вылечить недуг человека, которого держит за руку. Причём, она тут же теряет с ним связь, лишь руку отпускает. Слух, про неординарные способности Маринки, распространился по окрестным селам еще задолго до того, как Семеныч загремел на нары. Но, что бы Маринка превзошла по популярности саму Бабаню, даже не догадывался. Среди прочих страждущих, наведывалась к ней и Зойка -
- Она ко мне с просьбой вытравить ребёнка приходила. А я её прогнала. Она проклинать принялась, а я от неё дверь спрятала - сообщила Маринка Семенычу - она меня проклинает, а сама по стене шарит. Никак дверь найти не может. Думает, меня проклясть можно. Она бесится, а я её мысленно сжигаю. Так никакое проклятье не доходит. Потом отпустила, она вывалилась на улицу – крестится, крестится. А чего креститься! Креститься надо, когда мысли паскудные, появляются. Истерика началась, рыдает, волосы на себе рвёт, пылью голову посыпает. Жалко её стало. Может и правда жизнь не мила от нежелательной беременности? Заходи – говорю - если срок маленький – так и быть, постараюсь помочь. Успокоится, а после и отговорить можно, думаю. Так нет у неё ничего! Простая задержка. Я, наверное, больше неё рада была. Такой грех на душу брать. Лютому врагу не пожелаешь. Эх и накостыляла же мне потом Бабаня, когда узнала. Только два раза я её такой и видела!
- Совсем стыд и совесть потеряла – кричит - так дальше пойдет, ты и на взрослого человека руку поднять сможешь! Ты бы лучше в другом людям помогала!
- Не догадываешься, почему я это тебе рассказываю? Про – то, что Зойка стерва, каких поискать и без меня, наверное, знаешь. А за тебя и Алену, Бабаня переживает. Никогда не задумывался, почему у вас дети не получаются? А дело–то оказывается серьёзное. И намерена Бабаня в этом деле вам помочь. С Аленой я уже разговаривала, она на всё согласна, лишь бы забеременеть. Теперь дело за тобой. Мы давно уже всё продумали, тебя дурака ждали. А у тебя одно на уме….
И снова, как в таком далёком и таким Семёнычу близком детстве, говорила Маринка, не переставая. Словно от душевной хвори оправлялась. На этот раз, своей трескотнёй, она лечила Семёныча. Хорошо ещё, что есть на белом свете такие вот, Маринки.
- А когда же Бабаня в первый раз тебе накостыляла? - поинтересовался Семеныч, когда ее словестный поток немного иссяк, видя, что Маринка не торопится продолжать начатый ею же разговор - на тему накостыляний что – то ты милочка, в сторону увиливаешь! Неужто сердечные тайны от лучшего друга появились? Колись, на кого это ты глаз положила?
- А ты Семеныч, как в воду смотрел. Приворотное зелье, попросила я Бабаню, сделать. Правда, это давно было, ещё до вашей с Аленкой свадьбы. А она так раскричалась, у соседей аж, собака залаяла.
- Ты Семена мне, не замай! Иначе я, дурь-то, из твоей башки дрыном вышибу!
- Это она конечно так – для красного словца. Ни разу пальцем меня не тронула. А уж покипятиться любит - сообщила Марина, загадочно улыбаясь.
- А я здесь причем? - опешил Семеныч.
- Да ну тебя - отмахнулась Маринка - ушёл поезд! Чего воду–то в ступе толочь!
- Еще и ступа, а она – то здесь причем. Летать, что ли в ней собралась?
- При том, при том - загадочно засмеялась Маринка - давай – ка, пока не стемнело, дуй в милицию. Лучше будет, если сам придёшь. Кажется, мне, что всё не так страшно, как могло бы быть. Но я могу и ошибаться.
Пока они воспоминаниям предавались, время пролетело быстро. Солнце уже коснулось кустов орешника на противоположной стороне оврага. Поехал Семеныч сдаваться. Чего ночи–то дожидаться. Только – только разоспишься -
– Здрасссьте, пожалуйста, мы вас арестовывать пришли.
В районном отделении дежурил школьный приятель, Колька Смагин. Он в Лопуховке до этого участковым работал. Недавно перевели в район, на оперативную работу. Однако, увидев Семёныча, за пистолет хвататься не стал. Даже к наручникам не потянулся. В ответ на предложение, срочно его вязать, усмехнулся -
- Ты, чего это, Семеныч дуришь, не заспал часом? Никаких заявлений не было. На происшествие выезжали, было дело. Так, это начальник твой, с управлением машины не справился. Сам знаешь, какая там крутизна. Вот и протокол, черным по белому - вина его. Тест на алкоголь ничего не показал. Лучше бы ты за пивком сгонял. Вместо того, чтобы за успешное возвращение к человеческой жизни, проставиться, балаганы устраиваешь. Баламутом ты был, баламутом и помрёшь. Ни какими казенными домами тебя не исправишь. Слушок прошел, ты там геройствовал. Чего это тебя так «раскводратило»? Неужели все забыл? Может, по старой тюремной привычке, юлить начнешь? Вроде того, что плохая память спасает от дурных воспоминаний!
- Ну почему же – не поддался на провокацию? На память не жалуюсь. Вот только сам не знаю, как все получилось.
- Согласись, а здорово я тогда, за трансформаторной будкой, тебе за Нинку врезал! – поинтересовался Смагин, резко поменяв не приятную для собеседника тему разговора.
- Врезал - врезал - охотно согласился Семеныч - посмотрел бы я на тебя, будь ты один. А двое на одного это не по - пацански!
- Ага, а потом на пруду втроём за мной гонялись, это как называется? Джентльмен ты наш, Лопуховский, доморощенный!
Пивка, со школьным другом, Семёныч конечно же, выпил. И за водочкой, после гонца засылали. Как же без этого! Справедливости ради следует отметить, что к этому времени, друг со смены уже сменился. А после работы, свежим пивком побаловаться, не возбраняется даже милиционеру. И это он хорошо ещё помнил. А всё остальное…
Отвык Семёныч от спиртного. Впрочем, и отвыкать – то особенно не надо, когда этим делом не сильно увлекаешься. Много времени прошло с тех пор, но под угрозой страшной казни, не сможет теперь ответить Семеныч на вопрос - было ли всё, что происходило потом на самом деле так, или это пересказ обыкновенного сна, или пребывания в гипнотическом трансе? Спросить Алену он стесняется. Маринка загадочно улыбалась. Бабаня, вообще отмалчивалась. А у кого ещё спросишь? В общем чертовщина какая – то! Как, включив мигалку, мчались на Жигулёнке майора Смагина, по безлюдной лесной дороге, Семеныч уже не помнил. Он безмятежно спал, уткнувшись в боковое стекло. Слишком уж много событий произошло за последнее время. Когда же они вывалились из машины у дома Бабани, ей только и осталось, что удивленно всплеснуть руками
- Это, что же на белом свете – то деется! Что же, деется!
Проснулся Семёныч на сеновале. Напился из банки с квасом, заботливо оставленной Бабаней. Квас холодный, только, что из холодильника. А может из ледника? Неужели старая до сих пор пользуется ледником? Давно такого кваса Семёныч не пил. Как присосался, так чуть ли не всю банку разом осушил. После этого принялся трясти головой, пытаясь очнуться от наваждения. То ли на яву, то ли во сне, побывал он этой ночью на Цыгановом пчельнике. И почему там была Алёна? Её – то, по его соображениям, этой ночью там быть никак не должно! Смущало и присутствие Бабани. Её участие способно навести тень и не на такой плетень. А если это действительно так? Вот страху – то натерпелся, наверное, в таком случае свидетель, увидевший этой ночью далеко за полночь, три простоволосые женские фигуры, собирающие травы на старом пчельнике. Совсем Семенычу сейчас не до какой – то там «чертовщины»! Но чем не седовласая ведьма с русалками! И без этого про пчельник столько страстей рассказывают. Хотя какие люди ночью в лесу. Да и ещё на старом пчельнике. Да и ещё и в полнолуние, да и ещё накануне Иванова дня. Когда вся нечисть по лесам слоняется, расцветающий в эту ночь папоротник ищет. Точно с горячительным перебрал! Есть о чём серьёзно задуматься. Уж не повредился ли головкой, пока по лагерям слонялся, да из пожарных машин на полном ходу выпадал? Одно успокаивало, уж в чем - в чем, а в этом случае, Бабаня обязательно поможет. Такие, «съехавшие» головки для Бабани не проблема! Но вместо этого – поинтересовался у Бабани, лишь только увидел ее ласково улыбающуюся физиономию, в дверном проеме.
- А как же все эти, говорящие лягушки с тритонами, малюсенькие девочки и глазастые гадюки…. Ведь я же в них верил! А их вроде бы в живой природе не бывает?
- Да, что ты на самом деле! Успокойся! Не все же, что вокруг нас творится, живая природа! Сам же мне рассказывал, когда на караулке с родителями жил, что не живой Цыганов родник, на самом деле живой, потому, что у него, даже в самые сильные морозы сердце бьется.
- Как ты Бабаня все это помнишь? Это когда еще было! Да и кому они мешают, собственно говоря, эти гадюки с лягушками и тритонами! Мне лично не мешают- согласился с Бабаней Семеныч. А вот с тем, что присутствуя на пчельнике во время сбора целебных трав, он якобы, в то же самое время, спал на её сеновале - не согласился и выразил ничем не прикрытое сомнение. Бабаня все прояснила -
- Людям нравится, когда их обманывают. А ещё лучше, когда таинственности и мистики напустят. Взять хотя бы свежее сено, на котором ты так сладко спал. Спрашивается, зачем старухе, у которой лет сорок, как никакой скотины, держать свежее сено? Не прошлогодне, а именно в этом году скошенное. Не иначе, колдует старая, думает народ. И как они ошибаются. Сосед у меня корову держит, а своего сеновала не хватает. Так он сено у меня и хранит. Летом завезёт, а к весне забирает. И так во всём. Если мозгами пораскинешь, да во всём разберёшься, никакой оказывается, мистики! Но ведь так не интересно.
И хитро так, с присущей одной ей, едва заметной улыбкой, одарила Семеныча -
- А может в чём – то они и правы? Ты сам – то, что по этому поводу думаешь?
- Я уже ничего не думаю, мозги переклинило – отмахнулся Семеныч. На белую горячку вроде бы не похоже, но состояние аналогичное… Может кваску еще….
Заунывный крик гаюна, откуда – то за столетними вётлами погоста, заставил Семеныча вздрогнуть. А когда он представил, как Бабаня со своей внучкой сжигают не угодных им людей…. Сама же Маринка и рассказывала, про аналогичный случай с Зойкой. Вообще холодок по спине пробежался. Про то, что холодок пробежался от порыва ветра, заставившего зашуметь сосны церковного сада, он не задумался. Мы сами хотим, чтобы нас обманывали. И даже когда узнал, что Марина сжигает людей не буквально, а лишь представляет, как горит окружающая их негативная энергия, обманываться не перестал. Травы, оказывается, нужно было собирать только в полнолуние, только прошедшей ночью и желательно женщине, да и ещё в чём мать родила. И чем больше при этом присутствует заинтересованных женщин, тем снадобье сильнее. А он всё понять вчера в караулке не мог:
- Что это Маринка про предстоящее полнолуние твердит?
И отвар оказывается уже готов. И жена его Алена отвар этот приняла. И всего дел – то пойти Семенычу домой и сделать Алене ребенка. Обыденно как – то сказала это Бабаня. Словно ничего не знала она, об их очередной ссоре. О заключении врачей ничего не ведала. Да и что, для Бабани заключение, каких – то там врачей! Смешно, в самом деле! И на всё, про всё времени, только сегодня до вечера, предстоящая ночь и завтрашний день.
- А иначе?
Маринка, присутствующая при разговоре, сделала страшные глаза –
- А иначе - убью!


Глава10.

ПОСЛУШАНИЕ ОТЦА СЕМЕОНА

В доме Семеныча, мерно и равнодушно отсчитывают время большие, напольные часы, какой-то давно забытой иностранной фирмы. Слаженный из цельного дерева добротный корпус, массивный маятник. Циферблат с латинскими цифрами и коваными стрелками. В те времена, когда неизвестный мастер собирал часы, про секундную, по всей видимости, еще не знали. А что из того, если знали? Кому они нужны, эти секунды! Раз, два – мерно раскачивается тяжелый маятник, с выпуклым, блестящим, словно языческое солнце – Ярило кругом посередине, равнодушно прощаясь с уходящими в вечность часами и минутами. Какие уж тут секунды! Скажете тоже - секунды! Когда календарный год пролетает быстрее, самого короткого месяца в году - февраля. Раз- два! Раз- два! Без перерывов на обед и прочих надобностей. Раз-два, раз-два….
Эти часы были подарены Бабане и цыгану Георгию, отцом - настоятелем Лопуховской церкви, дай бог памяти…. В день их свадьбы. А многие годы спустя, Бабаня собственноручно передарила их Семену с Аленой. Был у нее и еще один подарок, который она обещала отдать Семену, когда он окончательно созреет. Однако годы идут, часы отмеривают время. Раз-два! Раз-два! А Семен все не созревает и не созревает. Большая чудачка, эта Бабаня!
Отлично понимая душевное состояние своего водителя, к которому он невольно стал участником, шеф, сложившуюся сквернейшую, надо сказать, ситуацию, усугублять не стал. Помог утрясти некоторые финансовые вопросы, связанные с ремонтом разбитого автомобиля. Семеныч немного, для форса, скорее всего, попыхтел и согласился. Не прошло и месяца, и пострадавший УАЗ, ничем уже не отличался от своих многочисленных собратьев
Ни для кого, не секрет, что водители служебных машин, в свободное от основной работы время, во время обеда, ну и еще, когда, какая оказия выпадет, обязательно без ущерба основной работе, немного подкалымливают. Не столько от бедности, сколько по привычке. Всем же известно, что привычка - вторая натура. Однако, Семеныч калымить во время работы, не любил. И не только потому, что натура у него какая-то, особенная. И не потому, что в деньгах особо не нуждался. Как и всякий другой законопослушный гражданин, нуждался конечно же. Не любил и все! Хотя свободного времени на этот раз было как никогда много. Можно было крутануться до любого близ лежащего села и даже не один раз. Шеф, как раз кстати, выбивал очередную кругленькую сумму, в местном филиале Центробанка. И судя по тому, как долго не появлялся, сумма, даже для такого прожженного в финансовых вопросах человека, была не подъемной. Семенычу-то, что из этого! Не провернет шеф в одном банке, получит в другом. Вон сколько этих банков сейчас расплодилось!
Что делал Семеныч, во время своего вынужденного безделья, разве теперь вспомнишь? Просто дремал. Дремота на него быстро накатывала после того, как у них с Аленой родились долгожданные близняшки, а ночи пролетали, не начавшись. Или еще при этом, рассматривал им же самим выброшенные газеты, валяющиеся у бордюра, да мух, неизвестно что на них обнаружить пытающихся, самым краешком глаза, через боковое зеркало, считал. Несколькими минутами ранее, он поменял слегка приспущенное колесо, на запаску. Сноровисто работая балонником, привычным движением со скрипом затянул последнюю гайку. Довольно крякнул и отнес не понравившееся ему колесо в багажник. После работы завезет в шиномонтаж. Убрал домкрат и ключи. Стопку газет, в которую был завернут домкрат, привычным движением ноги, кепнул в сторону мусорного контейнера и, конечно же, не попал. Газеты, словно в отместку за его к ним не почтение, рассыпались широким веером. И Семенычу неожиданно стало стыдно за свое ребячество.
Не по-людски это как-то получилось. Хотя, кто же у нас грязную бумагу аккуратно складывает? У нас её ни то, чтобы сложить аккуратнее и в мусорный контейнер положить, подальше в кусты забросят.
- Вдруг кто заметит? Насмешек не оберешься. Если бы дело происходило в Европе -Семеныч начал лихорадочно вспоминать, основательно подзабытые уроки географии - так здесь тоже Европа! Даже без иронических кавычек. А настоящая Азия за Уральскими горами начинается. До которых, на его УАЗике, при современном состоянии дорог, семь геморроев вытрясешь.
Хотя, если вдуматься и внюхаться, здесь, в его родном Тичелмском районе, судя по сортиру, который он некоторое время назад посещал, самая настоящая Азия! Так как же, идти или не идти? Убирать газеты или не убирать? Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Семеныч восстановил, попранную им же, справедливость. Собрал газеты в стопку и принялся их разглядывать.
Пропитавшись чистым моторным маслом фотографии, стали напоминать слайды. В них появилось, какое-то несвойственное обычным газетным фотографиям ощущение бесконечности пространства, напрочь стирающего все без исключения временные рамки. Ему, эти газеты, Бабаня еще месяца два назад дала, для ознакомления с Лопуховской действительностью, во времена его вынужденного тюремно – лагерного отсутствия. А он даже не удосужился просмотреть. Завернул в них новый домкрат, чтобы солидолом в багажнике другие инструменты не пачкать. Хорошо еще на помойку не выкинул. Вот стыдоба-то была! Вот она, Бабаня сегодняшняя, довольно улыбающаяся, даже немного важная. Да и как не поважничать, когда тебе за девяносто перевалило. А разве ей столько дашь? Вот, рядом с иконами и лампадками картина, в полстены. На ней молодая женщина, которой и сорока еще нет, ласково улыбается ему, с противоположного конца светлой Бабаниной избы. Ну, здравствуй, Бабаня! Нет, все-таки, наверное, Анюта! Так будет правильнее. А вот она, в окружении журналистов, с каким-то иностранным мужиком, разговаривает. Семеныч всмотрелся повнимательнее. Так и есть! Это по всей видимости, тот раненый фриц, которого она к себе домой за три километра по снегу приволокла. Рисковая же, все-таки баба! За такое во время войны…. Да и фриц молодец, приехал, как и обещал, не обманул, навестил страдалицу. По Бабаниным рассказам, он модный художник в Германии. За его картинами, люди, как раньше у нас за колбасой, в очередях стоят. Семеныч разложил на коленях огромную, чуть ли не во всю полосу газетную статью и приготовился читать.
Отвлек настойчивый стук, чьих то скрученных старческой подагрой, рук. И очень колоритное, маленькое и скуластенькое личико, с реденькой бороденкой и жидкими, жирными, длинными и по всей видимости, давно не мытыми волосёнками, собранными сзади головы в замысловатый узел, заглянуло в боковое стекло.
Зрение у Семеныча хорошее. Грех жаловаться! Однако, странного мужичка, неизвестно каким образом оказавшегося у его машины, самым банальным образом проглядел. И откуда он появился? Ни с неба же, свалился! Ну, а что, если и с неба?
- Бомж? Не бомж! Ты кто? - искренне удивившись, одними губами прошептал Семеныч, когда незнакомец, не открывая двери автомобиля, каким-то образом оказался на переднем пассажирском сидении. Судя по виду человека, ссутулившегося рядом, следовало было услышать-
- Дед пыхто! - а совсем не бодрое - Лукашка! Черный монах.
- Черный, это видимо из тех, кому семью иметь не полагается - догадался Семеныч. И как не старался, ничего другого, из этого ряда, припомнить не смог.
- Чего мил дружок, не признал? - Семеныч снова начал лихорадочно вспоминать, на какой из пересылок мог повстречать подобное недоразумение. Хотя, он его все-таки где-то уже, видел. Вспоминал, и, конечно же, ничего вспомнить не мог. ,И пока Семеныч думал, мужичек продолжал удивлять.
- Я твой хранитель. Ты Семен головенкой-то не тряси! Откуда знаю? Откуда знаю? Оттуда! Приснился я тебе. Спишь ты дюже крепко в последнее время. Не сразу до твоего подсознания доберешься. Совесть, наверное, чистая. Хотя, и с совестью, не помешало бы разобраться! Думаешь, мне просто было, когда я твой грех смертный на себя принимал! Если своих грехов, словно блох на бродячей кобелине!
- Это какой еще мой смертный грех ты на себя принял? Сам-то не заспал разом? - запротестовал Семеныч.
- Ну как же, как же! Думаешь, это ты сам тогда пожарную машину, в будку путевого обходчика направил? Ошибаешься! И женщину, от страха трясущуюся, к тебе, я подтолкнул. Что бы ты с перепугу без нее не сиганул. У тебя еще только помыслы были, а я с опережением прореагировал….
- Хватит врать-то! – попытался оправдаться Семеныч. Уж кого-кого, а тебя, я точно тогда не видел!
- Без покаяния, прямо в гиену огненную! Совсем это не по - божески, без покаяния - то – не обращая внимания на возражения, продолжал выстраивать Семеныча монах - спаси и сохрани тебя от такого самоуправства! Не твое это собачье дело самолично решать, кого карать, кого миловать. Уберег тебя я, от гиены огненной, рукою твоей, крутанув руль. Вроде бы, под твой крест, плечо свое подставил. Мне не привыкать. Одним грехом больше, одним меньше. Видно поэтому, сам никак не обрету вечного покоя. Так и курсирую между такими как ты обалдуями, и тем местом, где всегда нахожусь. А где это место находится, не знаю! Вроде бы и каюсь и посты соблюдаю исправно. Не достоин, выходит еще пока, пред светлые очи Господни…. И вот еще чего разумею. Будем считать, что эту новость мне сорока на хвосте принесла. Плохое дело ты совершил, когда со Светкой так не по-человечески обошелся. Она же к тебе со всей душой. Хотя и Алена твоя, как не прикинь, ни в чем не виноватая была, когда ты ее во всех смертных обвинил. Вишь, как Бог человека выставляет! И с этой стороны поставит, и с другой придвинет. Чересседельником бы тебя, вдоль телятины, за такие выкрутасы! Жаль, что не моя прерогатива. Не смотри, что одежонка плохонькая! Сам же, знаешь, что по ней только встречают. Вот будем провожаться, тогда и посмотрим.
- Час от часу не легче! – заворчал Семеныч и так откровенно всхрапнул, что проснулся. И тут же почувствовал, что монах, словно испугавшись его храпа, растворился в воздухе. Правда, потом опять материализовался. Похоже, что Семеныч снова задремал – ночью дети спать не дают.
- Днем ты со своими откровениями пристаешь. Какого рожна тебе нужно?
- Писание читай, там все откровения во сне. Что в ветхом, что в новом завете - ловко отпарировал Лукашка.
- А как мудреными словечками ловко чешет! – подумал Семеныч с восхищением. Про Ангелов-хранителей и просто Ангелов он еще, что-то слышал. Но, что бы просто – хранитель, такого не припоминалось.
- Может ты чего напутал? Может не хранитель, а Спаситель? – переспросил Семеныч.
- Эко, ты высоко замахнулся, паря! Где Спаситель, а где Лукашка!
Облаченный в дырявую рясу, подпоясанную потрепанной мочальной веревкой , погромыхивая полупустой кружкой для сбора милостыни, видимо на строительство храма, тощий и седовласый старикашка, вольготно усевшись на удобном, люксовом сидении, весело словно пританцовывая, по - детски перебирал грязными босыми ногами. Покряхтел, подавил кашель, перекрестился. Усмехнулся, уловив боковым зрением, ехидную улыбку на Семенычевых губах.
- Да уж, ни тот у меня видок, ни тот! Чего уж с этим поделаешь. Только и живу, что Божьей милостью и людскими подаяниями. Лет сто назад нам с тобой повстречаться нужно было. Да ты тогда еще и не родился. Веры бы тебе, мил человек, побольше. Веры тебе не хватает. А умение и опыт со временем придут. В этом можешь на меня рассчитывать. Да и чего уж тут разговоры разговаривать попусту, твои дела - теперь мои дела. Глядишь, общими усилиями, церкву твою, до ума и доведем. Главное, не помереть нам с тобой раньше времени.
- Это какую еще церковь мне восстанавливать предстоит, уж не нашу ли, Лопуховскую? И кто еще помирать то собрался? – чуть не проснулся Семеныч от удивления - откуда этот старый хрен про церковь знает. Мысли, что ли чужие во сне читает? Какой из меня священник, с моими-то грехами? Недоразумение одно, а не священник! – промычал Семеныч. Как он не старался вымолвить, что-то членораздельное, у него не получилось. Напротив, у Лукашки слова лились рекой. Четко и вразумительно:
- Всяк, кто епископства желает, хорошего желает! - монах энергично потряс своей кружкой, закрыв сморщенной ладошкой прорезь. Да так уверенно и сноровисто. Видно этот фокус до того проделывал много раз.
- На - кА, мил человек копеечку, да пошли, кого ни будь в шинок за чекушкой. Сейчас душу погреем и твои горемычные дела, кхе, кхе, кхе - зашелся в сухом кашле монах.
- Об кашляем - улыбнулся Семеныч - так я же за рулем! Да и на копеечку твою, по нынешним ценам много не купишь.
- Обмозгуем – поправил монах Семеныча – шуточки шутить будем, когда церкву отремонтируем. Ты, своими словечками с зоны, бросай швыряться! Ладно, будем считать, что это - присказка. А сказочка наша - есть у тебя в самом дальнем уголке сознания, желание Лопуховскую церковь восстановить. И в священники податься, тоже там думка есть. Не спорь! Я же видел, как ты газетку, в том месте, где разоренная Лопуховская церковь запечатлена, глазами шлифовал. Божий промысел. Тут ничего не поделаешь. Потребовалась газетенка и тут же появилась. Потребуются деньги на благое дело и словно из воздуха появятся. Ты уж, не сомлевайся! Думаешь - грехи на тебе сплошняком. И прелюбодеяние. И срок имеешь. И пусть и не преднамеренное - самоубийство. Ну и ладно мол, чего уж здесь исправить то можно? Поди, и в церковь ходил. Что тебе сказали? Нельзя с такими грехами приходить. Однако, не правильно тебя вразумили. Бывают и по нашему ведомству ошибки. Чего уж там, люди живые. Давай пальцы загибать. Исповедоваться к батюшке ходил?
- Ходил.
- В грехах покаялся?
- Покаялся - одними губами прошептал Семеныч.
- Про мечту свою рассказывал?
- Рассказывал - уже увереннее ответил Семеныч.
- А батюшка тебе, что сказал? Нельзя! Ага! Даже епитимью, говоришь, наложили! Понятно! Правильно сказал батюшка. Только откуда ему было знать, что ты обыкновенный нехристь. Откуда же тебе быть крещеным, когда твой отец был партийный. Его, если бы узнали, поедом бы съели. Видишь, как всё ладно у нас с тобой складывается. Покреститься тебе нужно. Только не по театральному. Да и Алену твою в детстве окрестить никто не удосужился. Это какая же матушка, без крещения и покаяния?
На прощание Лукашка сунул во вспотевшую от волнения ладонь Семеныча свою монетку.
- Бери! Это, что-то вроде не разменного рубля из народных сказок. Пока она при тебе, никаких затруднений в финансовых вопросах не будет, но только если дело, которым ты занимаешься, праведное. Помнишь, наверное, Вовкину копеечку, за которую он спички купил?
Помнил ли Семеныч ту грёбаную копеечку? Все он помнил.
- С моей денежкой такого никогда бы не произошло - заверил Лукашка - она бы лучше потерялась, в тар-тартары провалилась.
- Ну, ты и храпишь! В банке сигнализация срабатывает! Орел, одним словом! –восхищенно проговорил Лукашка и превратился, во внимательно разглядывающего непонятно каким образом оказавшуюся в его руке монетку, начальника….
- Интересная всё- таки штука – жизнь. Чего только с человеком не произойдёт, прежде чем он у врат рая, перед апостолом Петром ногатою своею и накопленными грехами, предстанет. Такого порою и в ином романе не вычитаешь - только и осталось подумать Семенычу, когда он вечером того же дня подъезжал к калитке своего Лопуховского дома.
И дело, собственно вот в чём…. В госте, помогавшем Алёне развешивать постиранное детское белье, он разом узнал не только монаха Лукашку, но и странного мужика, проводящего рано утром какие-то измерения, возле Лопуховской церкви.
Одет, правда, был Лукашка поколоритнее чем тот, что видимо и смутило Семеныча, во время их встречи в служебной машине, около Тичелмского банка. А в остальном, определенно одно лицо! Хотя в последнее время бывают и исключения. Если не одни исключения, сплошняком. Дело видимо в другом.
Семенычев гость был из таких, которые в джинсах, футболке, с наушниками от мобильного телефона в ушах и миниатюрным рюкзачком за плечами. Если только без традиционной жевательной резинки во рту и трехдневной щетины на щеках. Однако возраст, который гость, судя по седым волосам, не скрывал, говорил о многом. Что уж говорить об умных, выразительных и немного усталых глазах и глубоких проталинах от морщин. Гость первым протянул руку
- Лукъян! Имя, пожалуй, по нынешним временам странновато выглядит. Но что поделаешь, дань традиции. Предки у меня из бывших.
Семеныч ничему уже не удивлялся. Даже тому, что пожаловал по его душу, главный консультант епархии по вопросам архитектуры и текущего строительства, не только по заданию самого митрополита, но и по наводке вездесущей Бабани, везде свой нос сующей, как про нее последнее время говорили в Лопуховке. Она, оказывается, уже много лет состоит с ним в переписке.
- Вот дела! – подумал Семеныч – не удивлюсь, если в электронном виде посредством компа переписываются!
Крыть было не чем. Да и какие возражения и пустые разговоры! Обо всем с Лукашкой уже давно переговорили…
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Вроде бы и затруднений особых Семеныч не испытывал, а на-то, чтобы элементарно приступить к ремонту церквей - более или менее сохранившейся каменной Лопуховской, и совсем ветхой деревянной Покровской, за которую, больно уж ратовала Бабаня, ушло более года. Одних бумаг пришлось собрать, воз и маленькую тележку. Попутно с этим, обучение на заочном отделении семинарии и православной академии. Сто раз покаялся Семеныч, что не учился нормально в школе. Хорошо еще, матушка Алена ни в чем не отказывала. Латынь, которая близка с немецким, уж точно далась ему исключительно ее нервами.
Однако пока суд да дело, а работа кипела. Хотя с прежней работы пришлось уволиться, Семеныч все равно ничего не успевал. Приходилось многое делать самому. Начиная с покраски стен, топки печей, уборки снега и кончая бумажной волокитой и управления, специально приобретенным для этих целей, автомобильным краном. А в самые трудные моменты, когда совсем тяжко было, Семеныч потихонечку, потому, что не привык еще открыто, крестился, и Лукашкину копеечку в кармане нашаривал. Ремонтировали, а порою строили заново, всем миром. Одна Бабаня, проявив чудеса дипломатии, наняла бригаду таджиков, которые трудились на штукатурке наружных стен с рвением, которому иной православный позавидует. Мало того, что нашла людей, но вдобавок ко всему, лично оплатила их работу. Даже поговаривали, что золотишком каким-то, часть расходов покрыла.
- Ну, это уж, из области фантастики – подумал Семеныч, когда ему об этом нашептали - откуда у Бабани золотишко?
И как ему пришлось удивиться, когда она, во время одного почти каждодневного визита, предложила ему облачиться, в неизвестно как сохраненную ею старинную, видимо еще дореволюционную рясу, убитого ОГПУшниками отца Серафима. Заставила наклониться и собственноручно одела на его шею тяжеленный серебряный православный крест, про который Семеныч так много слышал в свое время. Вот оказывается, что за подарок смиренно дожидался в Бабаниных закромах, отца Семеона, пока он созревал. Ай, да Бабаня! Нашла все-таки пропавший крест своего цыгана!


ЛОПУХОВКИЕ ТАЙНЫ

ЭПИЛОГ

Сглаживая своей не убиваемой подвеской колдобины и выбоины загородной трассы М5, в севера - западном направлении, плавно скользит серебристый ПЕЖО. За рулём, темноволосая женщина бальзаковского возраста, с огромными чёрными глазами. Отчётливо видно, с каким наслаждением она ведёт машину. Кажется, что убери сейчас все ограничения, заключающиеся в дорожных правилах, контроля на постах ДПС и непрерывном потоке машин в обоих направлениях, взлохматила бы она гривы сотне с лишним «вороных», запрятанных под капотом автомобиля. Ничего не поделаешь - зов крови. Уж чего - чего, а цыганской крови в её жилах течёт предостаточно. Рядом с ней, на пассажирском сидении, вольготно развалился пузатый верзила, с банкой пива в руке, это её муж. Дачник, грибник, охотник и прочая, и прочая… По совместительству, директор крупной строительной фирмы, в которой в свое время, его водителем работал Семеныч, простите - отец Симеон. Хотя и служит его животик предметом постоянных шуток, сильно на этом не зацикливается. Потому, что по выражению его жены, Марины, которая и сидит сейчас за рулём машины - хорошего человека должно быть много, а её мнение для него - закон. А его курьёзное сватовство к Алене, жене Семеныча, иначе чем как недоразумением теперь не называется. Больше десяти лет назад, свернулась его первая жена в одночасье. Пошла в больницу, с элементарной простудой. Как полагается, сдала анализы. И даже посмеялась, когда в онкологическую клинику на обследование положили. А беспокоиться было о чём. За несколько месяцев из цветущей женщины, в старуху, сморщенную превратилась. А потом и совсем отнесли. Остался Николай Иванович один - на один с обрушившимися на него жизненными передрягами. Не запил. Во все тяжкие не бросился. Малолетнего сына чужим тетушкам не перепоручил. Многие женщины молились бы на такого мужа. Но, что – то не до них было ему. Вроде бы и не однолюб, а такой, как жена, ни в одной из них не увидел. Может, просто привык, столько лет вместе прожили. Даже и мыслить перестал о других. А тут передали в его СМУ долгострой в одном из районов. Поехал на месте знакомиться с текущими делами. Объект в нескольких километрах от райцентра. Вечером уже, женщину попутно подвёз. Ей еще километров пять, до её села добираться. Не высаживать же среди дороги на ночь глядя. Пока ехали – разговорились. Живёт одна, посадили мужа за банальный скандал. То ли случилось, что потом, то ли сам знаться не хочет. Люди оговорили, а он и поверил. На протяжении всего пути, женщина только про мужа и говорила. Кто же виноват, что он у неё такой!
И так запала эта женщина ему в сердце, что и дня провести без неё не мог. Наведывался несколько раз. Будто случайно заедет. Чайку попьёт. А дальше этого ни, ни…. И решил он тогда это дело форсировать. Мужик, Николай Иванович, здоровый во всех отношениях. Она много лет без мужа живёт. Приласкаю, мол её, а там глядишь всё наладится. Схватил бабу в охапку и на диван поволок. Только не учел он тогда, что такие дела гусарским наскоком не решаются. Опешила Алена от такого поворота событий, а он, её замешательство, за согласие принял. Но только господь, наверное, помешал. Принял Николай Иванович за день до этого, нового водителя. И вон, как всё обернулось. Оказалось, что к собственной жене, привёз Семеныч, чужого мужика. Да и ещё свидетелем, как ему тогда показалось, неверности жены оказался. Хорошо ещё, что только одна машина и пострадала. Долго потом Семеныч косился на Николая Ивановича. Но, время самый лучший лекарь. Через некоторое время после тех событий, познакомил его все тот же, Семеныч со своей двоюродной сестрой Мариной и счастливее семьи на всём белом свете, наверное, теперь нет. А про то недоразумение, кроме как со смехом, больше никто и не вспоминает. Да еще, вездесущие Лопуховские ребятишки, при каждом его приезде хихикать начинают. Смотрите, мол – тот самый, который с нашей училкой….
На заднем сидении машины, удобно расположила свой огромный живот, беременная женщина, это их сноха.
И не просто так, уже второй час, едут они по оживлённой трассе.
Для того, чтобы ребёнок родился здоровым, нужно беременной женщине, несколько утренних зорек провести на старом пчельнике. Энергетика там особая и травы такие, что любую хворь пересилят. Походит беременная женщина по росе босиком и никаких проблем, никаких стафилококков и родовых травм. А ещё, едут они в гости к Семенычу и его жене Алене. К их замечательным близнецам - Сашке и Дашке. По статистике близнецы чаще бывают однополыми. Но, как говорит Марина -
- Плевать на условности, главное, чтобы люди сами этого хотели.
Бабушка Марины – та самая Бабаня, немца, спасенного ею, дождалась. Почти до столетнего рубежа дожила. Нескольких дней не хватило, чтобы с помпой юбилей отметить. Но и здесь неувязочка вышла. Очень довольной умерла Бабаня. Потому, что даже смерть свою, она оказывается, обманула. По документам–то она на Благовещенье рождена, а на самом деле на неделю раньше. Просто родители записали её на праздник рождённой. И ещё одну новость сообщила она перед смертью. Цела оказывается, коробочка из-под леденцов. Хранила её Бабаня до лучших времён. Даже, портрет самодержца чудом сохранился. Солдатик с эшелона, один из тех, что спас тогда Нюру с отцом, сунул ей потихонечку коробочку:
- Спрячь дочка до лучших времён - на ушко шепнул. И никакого секрета в этом оказывается не было. Семеныч давно уже об этом знал. Знал, да помалкивал.
Была у Бабани такая черта – доверчивость. Она безбоязненно, порою, впервые увиденному человеку, самое сокровенное вверить могла. Не было случая, что бы в человеке ошиблась. В шестидесятые и семидесятые, плохо в стране с одеждой, да и со всем прочим, было. Бродили тогда по сёлам цыгане. Когда семьями, а когда и всем табором нагрянут. И совсем не плохие вещи, конечно же, с переплатой, можно было у них купить. Пользовалась их услугами и Бабаня. Нужно, например, внучке Маринке к празднику костюмчик поприличнее купить, или шубку мутоновую к зиме справить. Но, как на зло, такого размера в наличии нет. Так она, запросто, могла впервые ею увиденным людям, приличные деньги на неё, отдать. И не было случая, что бы её обманули. Порою месяц пройдёт, ни денег, ни шубки. Потом, глядишь - принесли совсем другие. Да и ещё извинения просят.
- Не смогла Серафима, или Настя вовремя принести, занеможелось ей, прости нас сестрёнка, пожалуйста.
И ещё одну Лопуховскую тайну раскрыла Бабаня перед смертью. Повинилась, оказывается перед ней, Семёнычева бабушка, незадолго перед собственной смертью. Только очень уж просила сор из избы не выносить. И так, косточки ей при жизни поперемывали все, кому не лень. Очень уж не хочется и после смерти в гробу ворочаться. Да и какая вина в том, что молодая женщина, в двадцать лет оставшаяся вдовой, на ласки цыгана Георгия отозвалась. Так и осталось бы всё это тайной. Но больно уж хотелось Бабане, чтобы у единственного её близкого человека - внучки Маринки, родной по крови человек появился. Душой–то они, с Семкой Петуниным и так, роднее не бывает. Но, подтвержденный зов крови это, совсем другое.
Алена больше не ездит в посёлок на попутках и водителей в соблазн не вводит. Ездит она теперь на зависть Лопуховским женщинам, на новеньком джипе. Хотя, и на их, с Семёнычем, старенькой машине, раскатывала с большим удовольствием. И в этом деле значительно преуспела. Хотя, по утверждению водителей - мужчин, в основном тех, у которых за рулём коленки от страха трясутся, у натуральных блондинок зеркала в машине ориентированы так, чтобы на ходу красить губы и поправлять макияж. Не надо! У матушки Алёны с этим все в порядке. Иным водилам, с приличным стажем, солидную фору в вопросах управления автомобилем, даст.
Да, кстати – чуть не забыл. В гараже отца Семеона дверь не с улицы, как ей и положено быть в нормальном гараже, а со стороны бани. Попробуй еще вырули. Впереди, со стороны улицы, у него, видите ли, сливы растут.
А, что касается плохих или хороших времён, все времена по-своему хороши. Только и разнятся, наверное, они, нашим отношением к ним.

КОНЕЦ КНИГИ.