Комплексная проверка

Это было так давно, что, кажется, я это просто где-то слышал и события эти касались вовсе не меня.
 Далекий 1982 год. Март. Заполярье. Западная Лица.

Я подводник. Мичман. Служу на самой современной скоростной многоцелевой атомной подводной лодке . Это уже много позже такие лодки назовут “АЛЬФАМИ” по НАТОвской классификации, а пока их называют “АВТОМАТАМИ” или лодками 705 го проекта.
 Их всего шесть единиц и дивизия наша шестая. А базируемся мы в Западной Лице и ошвартованы у пятого пирса губы Большая Лопаткина.

Три лодки Северодвинской постройки и три Ленинградской. Была, правда, еще седьмая лодка. Предшественница всей серии атомоходов нашего проекта. Это лодка 900-го заказа. Но она просуществовала очень недолго. По известным только малому кругу специалистов причинам её порезали на отсеки.
 Кормовая оконечность осталась лежать в городе Северодвинске на территории судоремонтного завода “Звездочка”, что на правом берегу Северной Двины, а носовую оконечность отвезли под Ленинград в город Сосновый Бор, где она стала частью учебного центра подготовки моряков подводников. Таким образом она стала самой длинной подводной лодкой в мире.
Нос – под ленинградом, а корма – под Архангельском.

 Я командир четвертого дивизиона механической боевой части (БЧ-5) и шестого кормового отсека подводной лодки.
 По-простому я боцман.
Всё как у людей. Правда есть и некоторые отличия.
В общепринятом понимании боцман это старшина команды рулевых и сигнальщиков.
 В моем же случае команды как таковой нет. В четвертом дивизионе БЧ-5, а это дивизион управления движением, на нашем корабле я сам и сигнальщик и рулевой, причем в моих руках, как вертикальные рули меняющие курс корабля, так и горизонтальные - обеспечивающие заданную глубину погружения и дифферент.
 Я молод,упруг физически здоров и мне это нравится.
Подчиненных у меня нет, а кормовой отсек это не там где хранится корм, а там где у лодки корма, стало быть не носовая её оконечность.
 Разница ощутимая.

Командир нашего 168-го флотского экипажа капитан второго ранга Мазин Николай Иванович.
Экипаж был создан 17 декабря 1966 года как сменный плавающий экипаж крейсерской подводной лодки К-123.
Прибыл я в экипаж после завершения обучения в среднем техническом училище моряков подводников в звании мичман как раз перед новым 1975 годом.

 В те времена, лодка 105-го заказа, а именно так она значилась по всем заводским документам, стояла еще на стапеле в 42 ом цеху Северодвинского Машиностроительного Предприятия. А рядом с ней размещались ее сестры 106-го и 107-го заказов еще не состыкованные из отдельных отсеков в целый корпус.

 Так что база для изучения устройства корабля была у меня  самая благоприятная. И я познал на практике устройство лодки, как говорится, до “последнего винтика” находясь в должности техника общекорабельных систем механической боевой части (техник ОКС БЧ-5).

 Ну а в боцманы я перешел позднее. Тогда, когда закончил спецкурсы на Васильевском острове в городе Ленинграде и когда освободилось место у руля. Прежде его занимал капитан третьего ранга Лерке Арнольд Иванович. Но поменяв фамилию на Большаков, он перешел на руководящую должность в братском экипаже и благополучно переместился по служебной лестнице освободив для меня кресло у пульта управления системы "Боксит".

 Как-то так получилось, а так бывает не зависимо от звания и занимаемой должно-сти, что мы сошлись интересами с командиром соседнего экипажа на почве рыбалки и вне службы частенько с ним рыбачили. Конечно же такие приятельские отношения не совсем обычны.
 Что не говори, все-таки капитан первого ранга, командир атомохода и вполне зеленоватый мичман, но это на службе, а вот на рыбалке, как и в бане все равны. Все мы здесь братья по пару, по страсти, по удаче.
 Владимир Тихонович Булгаков, а это всё я говорю именно о нём, был гораздо старше меня, но азарта рыбака ему было не занимать и я, “юноша пылкий со взором горящим” тянулся к нему и откровенно заглядывал в рот, ловя каждое оброненное им слово об этом чуде, об этой страсти, о рыбалке.
 Он был, что говорится, кладезем рыбацкой да и жизненной мудрости.

 Однажды, еще по снегу, мы собрались с ним на дальнее Окуневое озеро.
  Название заветного водоёма говорило само за себя.
 Слухи о небывалом каменном окуне с пестрой тигровой окраской и весом не менее двух килограммов, который с легкостью выскакивал у зазевавшегося неопытного рыбачка из просверленной во льду лунки, на лету сжирал приготовленную к чарке закуску, разложенную на рыбацком ящике, и благополучно уходил через соседнюю лунку к себе в бездонную темень глубины, будоражили наше воображение.
 Конечно же, всему верить нельзя.
 Рыбаки народ такой, что приврут и недорого возьмут. А то, видишь ли, выскочил, закусил, а к чарке даже не притронулся. Конечно же, враки.
 Но что-то в этом было. Зря говорить не будут.
 Как мы добирались до этого озера, история отдельная и долгая. Пару раз мы делали привал. Причем по полной схеме с питием и закусью. С ремонтом лыж и проверкой: “А не загрустил ли червяк, накопанный накануне в подвале соседнего дома”. И вообще, где наши удочки?

 На место мы прибыли к обеду, хотя и вышли из гарнизона еще затемно. Что за пре-лесть эта рыбалка, да еще на озере, где не ступала нога человека. Какая ширь и тишина вокруг. Какое бездонное небо над головой...

 Провертишь пяток лунок впрок, так сказать. Про запас.  Разгонишь кровушку по жилушкам, и...         
 И чувствуешь, что есть еще порох в пороховницах и ягоды в соответствующих местах, а вот клева нет. И так нет, и сяк. Ну, нет клёва. Не сезон что ли?
День клонился к вечеру, солнце к горизонту, а настроение и того ниже. Вот тогда-то и пошел я к противоположному от нашей стоянки пологому берегу озера посмотреть, как там с рыбой?

 Провертел метровый лед как можно ближе к урезу воды, померил глубину и остался вполне, доволен.
 И воды подо льдом было сантиметров двадцать и ледобур не запорол об каменистое дно. Опыт не пропьешь. Ведь чем меньше воды подо льдом, тем выше удельная составляющая рыбы в этом бульоне.
 
 Все вышло очень даже удачно. Я решил попробовать лов на мудрёную снасть. На зимнюю блесну и пару поводков со светящимися мормышками.
 В то время это был последний писк моды. Такие мормышки привозили из Питера по случаю. Каковы они в деле я не знаю и по сею пору, но ими гордились особо. Они были как клеймо мастера на рыбаке.
 Ведь с вами даже не о чем говорить, коли у вас нет светящихся мормышек.

 Итак я опустил снасть до дна, приподнял сантиметров на пять-семь и плавно стал покачивать. Вверх – вниз. Вверх - вниз. И вдруг почувствовал - есть. Есть! Повело резко и натужно. Леска натянулась как струна.
 Только бы выдержала.
 Предстояла долгая и волнующая душу борьба. Одному здесь не справиться, да и радоваться удаче лучше в коллективе.
 Я стал звать Тихоныча.
 Но голос мой пропал напрочь.
 Рот открывается, а звуки не вылетают из него.
 Собрав в кулак, или куда там уже не помню, все силы я гаркнул:
Тихоны-ы-ыч!!!

  Я не узнал собственного голоса.
 Безрадостное шипение какое-то вяло выходило наружу. Просто стыдоба. Да разве же он услышит.
 И только невероятное чутье, и опыт рыбака иногда заставляют человека, ловящего рыбу, вопреки всему, оторвать свой взгляд от безжизненной лунки и глянуть в сторону товарища и мгновенно оценив ситуацию броситься ему на помощь.

 Тихоныч был уже на середине озера, когда леска в моих руках вдруг ослабла, а у меня прорезался голос.
 "ИБИТЬСЯ сердце перестало"- подумал я вслух.
 Мучительный стыд за свою неловкость заставлял меня снова и снова находить довольно меткие эпитеты к окружающей природе, процессу рыбной ловли и состоянию погоды, а так же кривизне собственных рук растущих не из того места и заточенных не под тот инструмент.

  Подбежавший и запыхающийся Тихоныч поинтересовался, не тот ли я незадачливый рыбачек, что задаром кормит ничейных окуней своей закуской с рыбацкого ящика?

 Отстранив меня от лунки, он опустил в неё свою, проверенную временем, снасть из Ленинградской лески диаметром 06 мм. с крючками номер девять, в количестве, достаточном для одновременного лова целого косяка рыбы.
 На каждом крючке было по пучку червей да таких, мимо которых не прошел бы даже аллигатор, не будь здесь так холодно. По всему было видно, что Тихоныч волновался и грустил.
 И тут свершилось чудо.
 Тихоныч не заулыбался, а матово засветился изнутри и даже выругался.
 По-доброму.
 Без злобы, а так по ходу жизни.
 Но тоже матово.

 Я понял.
 Есть!
 Виктория!
 Руками он выбирал леску, а унтами отгонял меня от лунки.
 Каменный окунь весом не менее трех кил крепко сел на снасть, но в лунку не шел. Толи он не мог изогнуться из-за малой глубины, толи просто, морда окуня была шире лунки.

 Тихоныч распластался по льду и попытался ухватить зверюгу за жабры.
 Рука дальше, чем по локоть в лунку не влезала.
 Сердце бешено стучало: “Уйдёт. Уйдёт. Уйдёт”.
 Куда он денется. Спокойно выдохнул Тихоныч и посвятил меня в суть продуманного до мелочей плана. Плана дальнейшей борьбы за обладание редчайшим трофеем. А план был прост, но надёжен. Он, Тихоныч, попытается утомить окуня борьбой за существование, а я, тем временем, должен сбегать на нашу стоянку и принести его охотничий нож из  рюкзака. Будем расширять лунку.
 Не смотря наож оказался не велик, и охотиться с ним можно было, разве что, на свинину в консервной банке, но работа закипела.
 И уже минут через сорок образовалась солидная яма, забитая колотым льдом и водой.

 Уйдет - не уйдет. Вот в чем вопрос. Снасть оказалась надежной.

 В один момент она поддалась и в расширенной полынье, желто, с металлическим отливом, блеснул широкий, круглый, матово лоснящийся бок…
 Бок жестяной консервной банки наполовину заполненной донным илом.
 На вполне свежей крашеной по жести этикетке значилось: “ Икра кабачковая” и, кажется, шестьсот с чем-то там граммов. Стало ясно, что мест, где не ступала нога человека стало на одно меньше.
 Конечно это не три килограмма, но как он упирался. В смысле она. А, в общем, рыбалка удалась.
 Спирт. Адреналин. Свежий воздух. Природа…

 Ну, так вот.
 Сижу это я как-то дома, а именно 14го марта 1982 года. Никого не трогаю. А дело под вечер. Слышу звонок в дверь. Открываю. На пороге Владимир Тихонович.
 Привет-привет, то да сё, чем занят?
 Да вот. Особо ни чем.
 А не пошёл бы ты Георгий, говорит он мне, со мною в море?
 Я, говорит, как раз собираюсь на боевую службу, да вот беда мичман ко мне в экипаж пришёл, твой коллега по общекорабельным системам, совсем молодой и зелёный, как три рубля одной купюрой. На самостоятельное управление своим заведованием он ещё не сдавал и тащить его с собой под воду смысла нет.
 Так я бы его в базе оставил инструкции печатать, а взял бы с собой тебя. Специальность ты знаешь. Лодка тебе знакома.
 Пойдешь со мной?
 А почему нет?
 С Вами, Владимир Тихонович хоть куда. Прикомандируйте меня приказом и завтра же я ваш.
 Всё это так, но завтра мы будем уже далеко и глубоко. Командира твоего, Мазина Николая Ивановича, я предупредил. Он сказал, что если ты согласен то «Добро».
 Этот выход для меня крайне важен, решение за тобой, а приказ по дивизии строе-вая часть вдогонку состряпает.
 Коли так? Я готов.
 Ну, тогда собирайся.
 Моя машина будет у подъезда минут через пятнадцать. Я только домой заскочу.
 Так что встретимся внизу. На корабле уже идёт комплексная проверка. Ждут только нас с тобой.
               
               
  Когда я спустился к себе в шестой отсек, по трансляции уже звучала команда: “Закончить комплексную проверку оружия и технических средств. Техническому экипажу покинуть корабль. Выйти построиться на пирсе”.
 Командир шестого отсека от технического экипажа (обслуживающего корабль при стоянке в базе, по крайней мере, так должно было бы быть, если бы не низкий уровень знания материальной части и боевой подготовки) покидая отсек, малоубедительно заверил меня, что материальная часть в строю, ибо они её не трогали, ну а приборку в отсеке сделали.

 Проверить всё это предстояло в ближайшем будущем.
По кораблю разнеслось: “По местам стоять со швартовов сниматься. Швартовым командам подняться наверх”.
 И я пошёл в кормовую надстройку корабля “Со швартовов сниматься”, ибо на время выхода в море принял должность техника общекорабельных систем БЧ-5, а не боцмана, как у себя на корабле и при швартовке был расписан в кормовую швартовую команду.
 
 Тогда я ещё не знал, к чему приведет меня,  да и всех нас, подобная комплексная проверка. И что эта проверка будет всем нам и по самому высокому счету.

 В должности техника ОКС я прослужил до этого момента восемь лет и , в основном, именно на этой лодке. Материальная часть мне была хорошо знакома и обласкана мной до самых потайных уголков её организма.

 Моими обязанностями снова стали: обслуживание механизмов и систем своего заведования и вахтенный осмотр всех отсеков корабля, а там по результату…

 Не заладилось все как-то сразу и по нарастающей.
 Во втором отсеке оборвался трос подъемно мачтового устройства (ПМУ) “АЙВА-РКП”. "АЙВА", это название основной антенны радиосвязи, что же касается устройства "РКП", то это аббревиатура от Работа Компрессора Под водой, то есть устройство, позволяющее принимать атмосферный воздух на все нужды корабля в надводном и перископном положения подводной лодки.
 Запасного троса нет.
 Командир спросил меня, как боцмана, нельзя ли соединить трос. Сделать сплесень, в принципе, можно. Вот только длинна троса при этом уменьшится сантиметров на шестьдесят-семьдесят, да и сам сплесень (место соединения)будет толще троса раза в два и не поместится в ручье шкива подъемного устройства. Значит практически нельзя.
 Выход из строя ПМУ влечет за собой невозможность использования ни основной антенны связи, ни работу компрессоров воздуха высокого давления ЭКА-30а, а также работу дизеля в штатном режиме в море.

 В третьем отсеке вышла из строя УЭРВКа (установка электролитической регенерации воздуха и получения кислорода). Напрочь растворились электроды и требуется их замена. Назначение установки - поддержание параметров отсечного воздуха и обеспечение жизнедеятельности экипажа.
 Содержание углекислого газа в жилом отсеке выросло до 1,0-1,2 % при предельно допустимой концентрации (ПДК) 0,8 %.
 В эпизодически посещаемых отсеках и того больше.
 Будучи вахтенным по осмотру отсеков я провожу в нежилых отсеках две смены в сутки по 4 часа, не считая 8ми часов на обслуживание матчасти,находясь в подвахте, минус завтрак, обед, вечерний чай, ужин, плюс 5-10 учебных тревог в сутки минут по 20-40 каждая. То на сеанс связи, а то для отработки действий экипажа по учебным аварийным вводным.
 Вот и получается, что я только эпизодически покидаю эпизодически посещаемые отсеки. Вся жизнь там. Среди железа.

 В шестом отсеке вышел из строя центробежный насос 5ВФ-30 системы охлаждения вспомогательных механизмов (ВМ) забортной водой. Поэтому забортная вода в систему охлаждения подаётся от одного из насосов холодильных машин работающего теперь на два борта.
 Температура воды за бортом низкая и пароэжекторные холодильные машины Э-100 работают сносно.

 Установки водоопреснительные автоматические (УВА-5) обоих бортов не выходят на автоматический режим работы вследствие засоления ионообменных каталитических фильтров и постоянно работают на цистерну рассола, сбрасывая туда почти пресную воду, но непригодную для пополнения запасов дистиллированной воды (Вода высокой чистоты или бидистиллят - котловая вода) так необходимой для работы паропроизводительной и паротурбинной установок (ППУ и ПТУ).

 На водяном насосе ЦН 30-32 в системе охлаждения механизмов пресной водой не-устранимые протечки через уплотнительный сальник.
 ЗИП (запчасти и принадлежности) на насос, как впрочем и практически на все остальные механизмы, израсходован.
 В ящиках ЗИПа находятся только акты на списание да дефектные запчасти.
 Из кучи этого хлама приходится выбирать наиболее пригодные детали и использовать повторно.
 Протечки составляют 0,5 литра в минуту.
 Струя воды толщиной в спич-ку.
 И вообще, вся система как решето.
 Дистиллированной воды просто не хватает.
Отдыхать между вахтами и тревогами в каюте не удаётся. Техника требует постоянного присутствия человека на боевом посту (БП-65), поэтому, с разрешения механика, устроил себе место отдыха непосредственно в шестом отсеке.

 24го марта 1982 года. Сменившись с ночной вахты дремлю у себя в 6ом от-секе, а проснувшись, прямо в изголовье обнаружил стенгазету прикрепленную к стеллажу с банками регенеративного вещества (В-64).
 Вся стенгазета посвящена мне.

 У меня день рождения.
 Мне 28 лет.
 Заметку подписал “Владимир Б” - командир. Это он сделал мне сюрприз, пока я спал. Пустячок, а приятно.
 День заполнен до отказа.
 Помывка в трюме шестого отсека полупресной водой сливающейся с испарительных установок в цистерну рассола.
 Это тебе не забортная вода. Ею можно даже помыть голову с мылом.
 Дополнительная порция “Каберне” на камбузе, просмотр кинофильма в кают-компании ( я киномеханик-демонстратор), игра в нарды, фото на память и вообще состояние праздника в экипаже.
  В конце концов не каждому удается отмечать свой день рождения в море, а мне постоянно везло.

 Моя мама передала мне на память мой самый первый документ в жизни. Бирочку из роддома. В ней значится: “1 родильное отделение. Роды 24/3 в 11 часов 15 минут. Живой мальчик. Вес 4100,0. Акушер Родина”.
 Фамилия доктора принявшего меня сыграла свою роль в моей жизни.
 Всю свою службу я отмечал дни рождения только в море, в наряде или на вахте.
 Ещё в 1978 ом году будучи в море я получил в подарок от соратника и моего друга техника турбиниста из пятого отсека титановый гаечный ключ на "70".
 Это мой друг Коля Волосунов сделал на нем первую надпись. "24.03.1978 г. Жоре в день его рождения". А потом уже появились и другие: "24.3.1979 г. Глубина 240 м". "24.03.1980г. ПЛЗ-3", "1981.24.3 ПТ-3", "1982 год БС-2  24.03".
 Я всегда брал этот ключ с собой в море как талисман и как инструмент. И кстати. Ключ титановый потому, что у нас весь корабль тита-новый. А это значит на века.


 25 марта.
 Раннее утро. После вахты дремлю в шестом отсеке в районе кормовых рулей.
 Неожиданно ухо ловит незнакомый звук и пока в голове идет анализ ситуации, сверху, откуда-то из-под видеокамеры наблюдения за обстановкой в отсеке, на меня  выплескивается с полведра холодной воды.
 Первая мысль: поступление воды, разрыв трубопровода.
 Какого трубопровода?
 Здесь нет магистралей.
 Вода безвкусная – значит не забортная.
 Это уже хорошо. Тем более что поступление было кратковременным  и уже прекратилось.
 Иду к переговорному устройству, что бы доложить о случившемся на ГКП.
Весь мокрый насквозь, практически, от подмышек до колен. Внутренне матерюсь. Тем более что не знаю, что именно докладывать. Место поступления воды я обнаружил.

 Это ничем не привлекательная труба, ни с чем не соединенная, не имеющая никакой запорной арматуры и просто пришедшая из смежного турбинного отсека и заканчивающаяся отверстием в моем отсеке. И как это я раньше не придавал значения этому апендиксу.               
               
 Главное то, что на ГКП будут топтать меня за незнание своего отсека.
 Но видит Бог, что эта труба не имеет ни какого отношения к моему заведованию. Но людям скучно и они разберут этот факт по косточкам.
 И тут загремели колокола громкого боя. Четыре коротких и продолжительный звонок. Что это?
 “Химическая тревога. Повышение уровня радиации в шестом отсеке”
 Эпическая сила!!!
 Столько радиоактивной воды вылить на детородный орган… Вот тебе и раз.
Откуда в шестом отсеке радиация?
 Герметизирую отсек.
Докладываю на ГКП о своем присутствии в кормовом отсеке на БП-65 и произошедшем. С боевых постов поступают доклады.
 Потом тишина.
 Связь не отключена и слышно как на ГКП топчут начхима.
Поступает команда "отбой учебной химической тревоги".
 Ах всё-таки учебной...
 А мне то, что прикажете делать?
 Ведь я уже успел раздеться догола и сложить “зараженную” одежду в пластиковый мешок ДУК, как зараженные отходы (ЗО).

 В таком виде меня и застали в отсеке, прибывшие с проверкой командир БЧ-5 и начхим.
 Разговоров на ГКП было хоть отбавляй.
 При многих минусах моего положения оптимисты находили и положительные стороны. Например, отсутствие необходимости включать освещение, если ночью приспичит по малой нужде и на ПЗС (противозачаточные средства) тратиться не надо тем более это дефицит. Такие были времена.

 Причиной инцидента послужило следующее.
 Начхим производил планово-предупредительный осмотр и ремонт (ППО и ППР) системы радиационного контроля “Альфа”. И ему пришла в голову идея продуть трубопроводы забора проб воздуха из отсеков.
 Он начал с кормы.
 Труба, идущая из кормового отсека самая длинная. Из этой то трубы меня и облило скопившимся в ней конденсатом. А поскольку при продувке произошло резкое повышение давления в трубопроводе то на датчике уровня радиации лопнула мембрана, вот и случился сбой в системе с выдачей ложного сигнала.
 Все просто, но обидно.

 В 5 м турбинном отсеке стоит смог от попадания турбинного масла Б3В на горячие поверхности ПТУ. Поиск протечки масла результатов не дал.
 Характерной особенностью турбинного масла является то, что оно имеет запах мертвечины и токсично. Во время заводских испытаний на одной из ПЛ скончался заводской наладчик-турбинист находившийся продолжительное время в турбинном от-секе.
 Но выбора у нас нет, да и принюхались мы уже.

 7 ое апреля.
 Находимся северо-восточнее острова Шпицберген.
 На море шторм.
 14-00 Во время очередного всплытия на сеанс связи в пятом отсеке произошло возгорание левого турбогенератора (ТГ 1). Сыграли аварийную тревогу. "Пожар в пятом отсеке".  Обнаружилось место утечки масла. Оно сочилось через неплотность штуцера маслопровода ТГ 1, и собиралось в лужу на ребрах кожуха турбогенератора.
 При качке масло потекло на теплоизоляцию паровой части ТГ, отчего и произошло возгорание. Место возгорания между бортом ПЛ и корпусом ТГ 1 недоступно для тушения пеной от системы ВПЛ (Водно Пенная Лодочная). Поскольку пена попросту не попадает на очаг возгорания.
 Открытого огня не обнаружено, но тление продолжается и задымление увеличивается.
 В 5 ом турбинном отсеке работает аварийная партия.
 Два человека.
 Командир отсека инженер-турбинист и техник-турбинист. Отсек загерметизирован. Личный состав включился в ПДУ (Портативное Дыхательное Устройство). Но это не на долго. Минут на два-дцать.
  В 6 ом отсеке один я.
 Большая удача, что инцидент произошел во время всплытия, когда на боевых постах (БП) во всех отсеках по тревоге находились люди.          
               
 Связавшись с командным постом КП-5 (пост управления механической бое-вой частью корабля), предлагаю заполнить имеющуюся у меня в 6 ом отсеке молочную флягу пресной водой от  испарительной установки через клапан на манометровом щите УВА-5 и передать ее в 5 ый отсек.
 Как дистиллят вода не годится по параметрам солесодержания, но на вкус вполне пресная и все едино сливается в цистерну рассола, а для проливки места тления вполне пригодна.
 Не дожидаясь решения главного командного пункта (ГКП), начинаю заполнять емкость водой. Все-таки набрать 45 литров через тоненькую трубочку (ДУ-10) – на это надобно время.
 Посовещавшись ГКП принимает решение: “Включиться в портативное дыхательное устройство (ПДУ), открыть дверь между 5 ым и 6 ым отсеками, воду передать”.
 Я поступаю в подчинение командира турбинного отсека и принимаю участие в проливке места возгорания.
 После отбоя аварийной тревоги перехожу в 3 ий, жилой отсек. Голова трещит, горло дерет все тело липкое и мокрое. Надышался дымом.

 Объем дыхательного мешка ПДУ всего 3 литра, а объем легких у меня – 6 с лишним литров. Я, ради спора, в санчасти выдувал бачок для измерения спирометрии на всю высоту, пока поплавок прибора не падал набок, а в нем 6700 млл крайнее деление.
 При интенсивной работе 3х литров мне для дыхания явно не хватало.
 Поэтому приходилось пол вдоха делать из ПДУ, а остальное через нос в обход фильтра, а выдыхая в дыхательный мешок с тоской слышать как излишки стравливаются в атмосферу.
 Очки, входящие в комплект ПДУ, это отдельная песня. В них можно почти точно отличить день от ночи. От дыма они не защищают.
 Да и работали мы несколько часов. ПДУ давно были израсходованы и бесполезно бол-тались на боку.
 Доктор настоял на переводе меня в носовые отсеки чтобы я продышался. Там попрохладнее и воздух почище.
 
 Узнал от него новое слово “ОКСИГЕНОБАРОТЕРАПИЯ”. Я и раньше его слышал, но вот только теперь оно врезалось в мою память, ибо именно этой терапии у нас на корабле и не оказалось.


 Моя вахта в первую боевую смену. Это с 00.00 до 04.00 и с 12.00 до 16.00, а с 08.00 до 12.00 и с 16.00 до 20.00 обслуживание материальной части своего заве-дования. Все остальное время – отдых, если нет тревог и матчасть в строю. Но это не реально. Поэтому я, как истинный подводник, могу спать лёжа стоя сидя в любое время и как угодно долго впрок. Основной принцип - не выспаться я еще успею.
 Недостаток в сне могу компенсировать едой.


 Во время вахты осматриваю эпизодически посещаемые отсеки.
 Два раза за смену. По 15 минут на отсек. 6 отсеков по 15 минут 2 раза в 2 смены итого 6 часов из 8. Остальные 2 часа – кто куда пошлет что-нибудь проверить или открыть, или сделать, или продуть, или осушить, или запустить с местного поста, или заменить, или что угодно, что нельзя сделать с ГКП при помощи автоматики или нет уверенности, что с ГКП это будет сделано правильно и в полном  объеме.

 В это время произвожу замеры уровней во всех цистернах по футштокам и водомерным стеклам, температуру подшипников действующих механизмов, замеряю радиационную обстановку радиометром, газовый состав газоанализатором, снаряжаю и переснаряжаю регенеративную двухъярусную установку (РДУ) пластинами регенеративного вещества (В-64).
 Докладываю показания контрольных приборов и управляю механизмами с местных постов. А попросту ползаю по всему объему корабля, как червец по куску сыра готовый предотвратить любую нештатную ситуацию или аварийную обстановку.
 В кормовых отсеках дышать совсем плохо.
СО – ПДК;
СО2 –4%;
NO – ПДК;
Кислород меньше 18%,
Благородные В-газы в верхней камере тамбур-шлюза при входе в реакторный отсек превышают норму.

 ГКП принимает решение запустить  две РДУ  в 6 ом отсеке и периодически перемешивать воздух в кормовых отсеках посредством работы кормового кольца системы вентиляции отсеков, тем самым усредняя газовый состав в кормовых отсе-ках. Штатное место для крепления РДУ в 6 ом отсеке всего одно поэтому приходится разместить еще одну РДУ нештатно.
 В связи с нехваткой опресненной воды и невозможностью работы опреснителей в автоматическом режиме мне приказано постоянно находиться в 6 ом отсеке.

 Так что теперь я поселился в 6 ом отсеке официально.
 Здесь я и обустроил себе спальное место на кожухе линии вала между прессами сервомоторов кормовых рулей и приступил к обслуживанию испарительных установок УВА-5 в ручном режиме круглосуточно все время кроме вахты.
 
 Кстати: размещение всего запаса регенеративных пластин для РДУ кормовых отсеков   В-64 в одном месте, а именно под сервоприводами кормовых рулей, чревато своими последствиями.
 Во время докового ремонта на СМП я разговаривал с представителями СПМБМ о том, что в случае пожара выгорят резиновые сальники рулей и отсек заполнится забортной водой.
 Бесполезно.
 Другого подходящего места, видите ли, нет.


 08.04.1982 г.
 Нахожусь в 6 ом отсеке.
 И вообще во всей корме я один. Обслуживаю вспомогательные механизмы (ВМ) с местного боевого поста (БП-65). Истекшие два дня прошли в неустанной борьбе с шумностью.
 Нам предстоит форсировать противолодочный НАТОвский рубеж (мыс Нордкап – остров Медвежий).

 Шумность лодки это совокупность всех факторов обнаруживающих ее присутствие. И громыхание незакрепленного лючка на корпусе, и наличие звукопроводящего мостика между действующим механизмом и корпусом лодки, и тепловой и радиоактивный след в толще морских глубин, и магнитное поле и еще много чего.
 Все, что может выдать место нахождения корабля и его идентификацию поскольку набор физических полей подводной лодки уникален как отпечатки пальцев человека.
 Для уменьшения этих полей на корабле будут отключены практически все механизмы создающие эти поля. Поэтому все запасы долж-ны быть полными.
 
 Если бы было возможно, мы бы отключили всё и плыли бы на веслах. Интересно было  бы посмотреть на лица супостатов при идентификации нас с большой галерой.
 Обстановка в кормовых отсеках сложная.
 Перемешивание воздуха между отсеками в корме положительного эффекта не даёт.
 Командир принимает решение: При очередном всплытии на сеанс связи провентилировать кормовые отсеки в атмосферу.

 По тревоге люди расходятся по боевым постам. Расходятся – это мягко сказано. От постоянного недосыпания перемещаешься по отсекам к своему БП на полном автомате.
 С закрытыми глазами, добирая остатки сна, точно знаешь, где и как пригнуться и через, сколько шагов повернуть или спуститься по трапу, собственными боками ощущая действующие механизмы, справа и слева от себя при этом на слух определяя их работу.

 Прошло много лет, но и сейчас мне, порою, снятся отсеки моей лодки и случись побывать на ней снова я безошибочно пройду по ней с носа до кормы с закрытыми глазами.
 Наверху шторм.
 Лодку кидает как… как лодку.
 В отсеках духота. В корме смрад от турбинного масла Б3В и продуктов недавнего возгорания в пятом отсеке.
 Сеанс связи.
 Доля секунды длится посылка сообщения, и затем томительное ожидание “квитанции” о том, что передача принята, расшифрована и понята правильно.               
 Именно в это время БЧ-5 и производит вентиляцию кормовых отсеков.
И опять дробь колоколов громкого боя.

“Аварийная тревога. Пожар в четвертом отсеке. Горит вентилятор кормы”.

 Сколько их уже было этих тревог только за этот выход. Но эта не учебная.

 Возгорание ликвидировали быстро. Помогло то, что все люди были на боевых постах.

 Так что же произошло в четвертом отсеке?
 Всему виной шторм.
 Забортная вода попала в воздуховод вентилятора кормы и он, вентилятор, благополучно сгорел, добавив в атмосферу кормовых отсеков продуктов горения.

 Отбой тревоги.
 Обстановка в корме еще более усложнилась. Турбинисты и спецтрюмные убыли в жилой третий отсек. Мне с моего поста никак не отлучиться. Перед форсированием противолодочного рубежа мы должны пополнить запасы питательной воды, так необходимой для ППУ и ПТУ, а испарительные установки категорически отказываются работать в автоматическом режиме.

 "Автоматика приказала долго жить". Переключение с системы питательной воды на цистерну рассола произвожу вручную, наблюдая визуально за солесодержанием по приборам.

 На ГКП консилиум.
 ЧД? Что делать?
 Долго я так не продержусь. Дышать совсем нечем. С ГКП поступает команда: “Включиться в ПДУ. Переснарядить РДУ”. Ну, это минут на двадцать. За это время я переснаряжу  две РДУшки в оба яруса и при закрытой в турбинный отсек двери смогу создать себе, вполне, жилую атмосферу хотя и не как в Сочи, но и не как на Марсе.
 А беда уже стояла на пороге.
Корабельный ревун разорвал относительную тишину отсеков.
Один короткий и два длинных звука. “Радиационная опасность”.
Первая мысль: дать в морду химику. Нашел время, когда хреновничать.

 Пытаюсь связаться  с главным командным постом корабля (ГКП) и командным постом ОКС (КП2-5)  - меня резко обрывают. “Не до тебя”.

 Из разговоров и докладов по корабельной громкоговорящей связи “ЭЛИПСОИД” становится ясно, что тревога не учебная.

 Сброшена аварийная защита реактора (АЗ первого рода).
Это уже происшествие чрезвычайное.
 
 Выполняю “действия без приказания” в отсеке смежном с аварийным отсеком.
 Герметизирую отсек.
 Вывожу из работы потребители пара не влияющие на ход и маневренность корабля. Испарительные установки и холодильные машины вручную привожу в исходное состояние.
 Энергообеспечение корабля – аварийное, от аккумуляторной батареи (АБ).
 Все второстепенные потребители энергии отключены. “Эллипсоид” смолкает.
В отсеке есть переносная радиостанция Р-106, но на ГКП на второй радиостанции не открыта вахта, а попросту радиостанция выключена. И никому не придет в голову ее включить. Незачем.
 Телефон не работает.
 В последствии окажется, что на телефоне ГКП штурман свинтил колокол звонка, находящегося у него над самым ухом и в суматохе никто не услышал ласковое “дребездение” аппарата без колокола.

 Стучать по корпусу было еще рановато, тем более на корабле, форсирующем противолодочный рубеж. Вот и выходит, что надо заняться делом и ждать, а когда обстановка устаканится, обо мне вспомнят и, может быть даже, не накажут. Ведь на флоте как?

 В карточке взысканий и поощрений заполняется только та сторона, где фиксируются взыскания. Потому что быть хорошим это норма. Но когда обратная сторона учетной карточки заполняется полностью, тебя вызывает старпом и имеет на предмет любви с пристрастием и вдохновением до тех пор, пока не услышит в интонации твоего голоса, раскаяние во всем содеянном с должной искренностью.

 Разговор заканчивается обещанием исправиться с одной стороны и заведением новой карточки взысканий и поощрений с другой стороны и это происходит циклично.
Так что если вас не расстреляли у кормового флага прямо у пирса – считайте это поощрением.

 Обстановка в кормовом отсеке сложилась следующая.
 Большие протечки через уплотнение дейдвудного сальника линии гребного вала. Струя забортной воды толщиной с большой палец руки. Не действует стоя-ночное уплотнение дейдвудного сальника линии вала. Оно поджимается давлением воды от насосов, которые сдохли при сбросе АЗ реактора.

 Из ГУПа (главного упорного подшипника линии вала), на переборке между 5 ым и 6 ым отсеками течь турбинного масла, по аналогичной причине. Не действует стояночное уплотнение. Вытекающее турбинное масло Б3В по цистерне питательной воды стекает в трюм струёй в два пальца.
               
 Освещение  аварийное.
 В отсеке находятся два дыхательных аппарата ИДА-59.
 При выходе в море я их так и не проверил и это моя ошибка. Что ж есть время заняться этим теперь.
 
 Результаты плачевные.
Один аппарат пуст до нуля. У другого аппарата не открывается вентиль на кислородном баллоне. С большим усилием удается стронуть с места рукоятку вентиля баллона, после чего шток вентиля лопается и рукоятка совершенно бесполезная в дальнейшем остается у меня в руке.
 Приплыли, что называется.

Две свежеснаряженные РДУ представляют собою вполне реальную опасность.
 Уровень воды и масла в трюме заметно растет и доходит уже до метра. На море сильный шторм. Вода и масло в трюме расплескиваются при качке так, что брызги долетают до подволока.
 Только бы не плеснуло на РДУ.
 В случае контакта турбинного масла с регенеративным веществом не отработавших пластин В-64 произойдет неминуемый взрыв, сравнимый с взрывом тротила о последствиях которого я даже не узнаю.

 Связи с ГКП, по-прежнему, нет. Поэтому сам решаю  вывести РДУ из дей-ствия путем растворения не отработавших пластин регенеративного вещества во фляге с пресной водой.
 Кстати, забегая вперед, скажу, что этот поход многому меня научил.
 Выходя, в дальнейшем, в море я всегда проверял неукоснительно: Исправность дыхательных аппаратов, наличие ведерной банки сухарей или сушек непосредственно на моем БП и молочной алюминиевой фляги в 6 ом отсеке.

 Набираю в 45 литровую флягу пресной воды с манометровой трубки холодильных машин. Благо опыт уже есть.

 И растворяю в ней все не отработавшие пластины В-64.
 Реакция протекает бурно,
Но заметного улучшения атмосферы не наблюдается.
 129 кубических метров отсека поглотили выделившийся кислород и не прибавили лесной свежести.

 Продолжаю попытки связаться с ГКП по телефону.
 Безрезультатно.

 В трюме, по моим подсчетам, уже тонны две масла и течь заметно уменьшилась. Это говорит о том, что весь корабельный запас турбинного масла вытек в трюм 6 го отсека и надежды на работу турбины больше нет, и плыть нам отсюда придется,по-видимому, на веслах.
 Времени прошло немало и, судя по всему, реактор так и не ввели в действие. Стало быть, в отдельных участках первого контура уже начал замерзать сплав.
 Кажется, порядка трех часов достаточно для реактора на промежуточных нейтронах с жидкометаллическим теплоносителем пробыть без обогрева, что бы эвтектический сплав свинец-висмут в первом контуре реактора начал твердеть (замерзать), а в необогреваемых участках – безвозвратно. Практики разогрева замерзшего сплава да ещё в море я не припомнил, и на душе стало как-то муторно. Тревожно и не-спокойно.

 Лодку то и дело разворачивает лагом к волне и качка становится невыносимой. "Травить" не тянет, ибо нечем. Давненько я ничего не ел.

 И эта мысль меня даже обрадовала.
 Жратеньки захотелось? Стало быть, жи-вём.
 Вдруг к привычной уже тишине что-то добавилось.
 Некоторая дрожь в корпусе корабля.
 Соображаю.
 Запустили дизель-генератор. Интересно, как им это удалось, ведь выдвижное устройство, обеспечивающее работу компрессоров и дизеля под водой, не в строю и починить его в море нет возможности. Значит, дизель во втором отсеке работает, забирая воздух прямо из отсека, и переборочный люк между вторым и третьим отсеками открыт. Значит, открыт и верхний рубочный люк лодки в третьем отсеке, через который поступает воздух в корпус корабля.
 При таком волнении моря это крайне опасно и если уж командир пошел на такой риск – дела наши действительно плохи.
 И жратеньки захотелось ещё сильнее.

 Продолжаю насиловать телефон.
 И вдруг в трубке раздается чей-то голос.
-Ало.
 Кого надо?
 Это Лёшка Буриличев, молодой лейтенант, штурманёнок случайно обратил внимание на подрагивающий молоточек телефонного аппарата.
 И потом в сторону:
-КП-2-5 тут вас кто-то спрашивает.
Потом голос Крошкина, командира БЧ-5:
-Это кто?
 Жора ты?
 Ты где?
 Сейчас включим громкоговорящую связь.
 Я кидаюсь к “эллипсоиду”.

 Даже не верится.
 Голоса людей.
 Уж кто-кто, а командир примет решение и меня переведут в центральный жилой отсек.
 Как бы опасаясь, что связь снова исчезнет, тороплюсь доложить обстановку.
 Связь не исчезает и меня просят еще и еще раз как можно подробнее рассказать о моих действиях и обстановке в кормовом отсеке и о состоянии материальной части. Потом, по приказанию с ГКП, я перевожу в рабочее положение с местного поста вспомогательный движительный комплекс (ВДК) и контролирую его работу. Лодка получившая ход от гребных электродвигателей уже не разворачивается бортом к волне.
 Бортовая качка сменилась килевой,  и ждать решения ГКП относительно моей участи стало веселее.
 И решение последовало:
Поскольку на море шторм, а кормовой люк лодки расположенный в шестом отсеке находится под водой, выход через люк шестого отсека, а так же переход по корпусу лодки в третий отсек исключается. Средств химической защиты и исправных дыхательных аппаратов для прохода через аварийный реакторный отсек у меня тоже нет.
 Вот и следует мне: ничего с собой из отсека не брать, а, вдохнув побольше воздуха, задержать дыхание и перейти в тамбуршлюз третьего жилого отсека, где меня встретит начхим.

 Тамбуршлюз находится в третьем отсеке, а я в шестом. Это как же надо задержать дыхание чтобы его хватило на весь переход? А тут еще приказ. Попутно, привести арматуру и технические средства в пятом отсеке в исходное положение по-базовому, дабы не пришлось для этого посылать в пятый турбинный отсек отдельную аварийную партию через четвёртый аварийный реакторный отсек. Ну что же. Отвечаю как положено:"Есть задержать дыхание и перейти..." Становлюсь на время турбинистом. Буду приводить механизмы турбинного отсека в исходное положение.

 Да. Решение мудрое. Прямо скажу – Соломоново решение.
И все-таки из отсека я кое-что забрал. А именно: Удостоверение личности за номером ПГ-033984 и комсомольский билет.
 Их я положил в резиновую сумку от дыхательного аппарата ИДА-59.
 А еще я взял с собой пластиковый мешок от устройства для удаления контейнеров с мусором (ДУК), что бы одеть его на голову при проходе через реакторный отсек. Всё-таки пару раз можно будет из него вдохнуть воздуха если что-то пойдёт не так.

 Приведение технических средств в пятом отсеке в исходное состояние заняло при всей моей спешке минут двадцать. Так что ни о какой задержке дыхания речи здесь идти не могло.
 Тем более, что за это время я несколько раз связывался с ГКП по “Эллипсоиду”,принимал команды от турбинистов и докладывал о произведенных действиях.

 И вот я подхожу к переборке между турбинным и реакторным отсеками, надеваю на голову пластиковый ДУКовский мешок. Плечи в него не помещаются. Делаю глубокий вдох. Рукой обжимаю мешок на шее,поворачиваю кремальеру и вхожу в реакторный отсек.

  В реакторном отсеке чистота и порядок и даже не верится, что вокруг затаилась смерть. Хочется хотя бы понюхать, какая она. Уж больно не реально это все. Всё как обычно, но только тишина режет уши. Уж лучше бы оно всё гудело.
 Но с радиацией шутки недопустимы и я даже для чего-то закрываю глаза. Будто именно через них радиация проникнет в меня. Осознаю, что это просто бред какой-то. Вновь открываю глаза.

 Герметизирую кормовую переборку реакторного отсека, прохожу к носовой переборке, берусь за рычаг кремальеры переборочного люка и чувствую, что он не поддается. Дыхания не хватает, и я делаю вдох из ДУКовского мешка. Начинаю колотить кулаками в переборку. Кремальера поворачивается сама собой, люк открывается и я, прошмыгнув через него, оказываюсь перед начальником химической службы, которому мне снова  очень хочется дать в морду.
 Это он невольно заблокировал люк со стороны третьего отсека, положив на гребёнку шестерни кремальерного механизма прибор радиационного контроля.
 На химике изолирующий противогаз ИП-6, резиновый костюм КЗМ, а на мне пара на-тельного белья да тонюсенький репсовый костюм, да тапки “подводнические вдырдочку”.
И стал он меня обследовать на предмет радиоактивности. Раздел догола.

 Одежду в резиновый мешок для ЗО (зараженные отходы), тапки – туда же, ДУКовский мешок с головы – в ЗО, сумку от  ИДА-59 – в ЗО, документы в сумке  - чистые. Померил кожные покровы – нужна дезактивация, а это значит обработка тела дезактивирующим раствором СФ3К. Кто не дезактивировал своё тело раствором СФ3К – тот мало любит жизнь.
 Раствор СФ3К приготавливается из стирального порошка “Новость” с добавлением щавелевой кислоты, а в наших условиях разведён он ледяной соленой забортной водой.
 Скажу так: “Когда тебя поливают с головы до пят ледяным раствором СФ3К и при этом трут с остервенением грубой щеткой типа "швабра", то  у тебя дерёт и щиплет не только все естественные отверстия твоего тела, но и сам организм, кажется, забивается ку-да-то в угол этого тела и стонет, явно не от удовольствия”.

 После такой помывки и стрижки волос на голове огромными ножницами, находящимися в неопытных, с точки зрения парикмахерского искусства руках, да ещё в толстых резиновых перчатках химзащиты, непременно хочется дать начхиму в морду.

 И вот процедура закончена, я спускаюсь в нижнее,чистое, помещение саншлюза.
 Открывается долгожданная дверь в жилой отсек.

 Вид мой довольно жалок. На мне одето буквально следующее: остатки волосяного покрова на голове, документы в правой руке и съёжившийся срам в левой руке. Тело скрюченное и мокрое. Но тут я дома. Среди людей. И начхим просто душка, хотя и садист.
 В проходе на средней палубе готовится аварийная партия для перехода в реакторный отсек. Надеваются резиновые хим костюмы и средства дыхания. Необходимо привести технические средства реакторного отсека в исходное положение.
 Радуюсь жизни как ребёнок, а ещё тому, что не было принято решение мне по ходу приводить технические средства реакторного отсека в исходное положение.
 А при-казали бы и куда бы я делся?

 В пятом и шестом отсеках все необходимые действия я произвел. Молча шлепаю по палубе босыми мокрыми ногами мимо остолбеневших соратников.
 Надежды на возобновление работы реактора нет.

 Главная задача теперь состоит в том, чтобы сохранив экипаж дождаться помощи и вернуться в базу.
 Скажу наперед, что с этой задачей экипаж справился с честью. Посещений пятого и шестого отсеков, благодаря выполненным мною действиям, до прихода корабля в базу не было.
 Радиоактивность из реакторного отсека далее в корму не ушла.

 Аварийная партия дважды посещала реакторный отсек в рамках регламента и загрязнения отсеков, продуктами радиоактивного распада, удалось избежать.
 И только по приходу в базу…, но об этом в своё время.

 Доктор, заполучив меня как пациента, выдал мне молча комплект одноразового белья, тапочки, разлил в два стакана универсальное лечебное средство и мы залпом  вывели радионуклиды из организмов. Я инстинктивно потянулся к раковине с краном за универсальным природным растворителем, но док произнес: “Извини Жора, но воды нет. Авария. Протокол”.

 Песня Владимира Высоцкого о том, что “Столичная очень хороша от стронция” вполне может применяться докторами флота как инструкция по выведению радионуклидов из организма при радиационном загрязнении личного состава. Проверено.
 Я направился в свою каюту.
Там у меня в шкафу висела верхняя одежда. В третьем отсеке холодно и страшный сквозняк.
 Наш стояночный дизель генератор работает на обогрев реактора, зарядку АБ и вспомогательный движительный комплекс (ВДК), засасывая воздух через верхний и нижний рубочные люки третьего отсека и переборочный люк между вторым и третьим отсеками. Как я и предполагал.
 Под люком дежурит спецвахта для уборки воды поступающей через верхний рубочный люк (ВРЛ) и всплывающую рубку при накрытии лодки волной.
 На мостике стоит вахцер (вахтенный офицер).
 По каютам отсыпаются безработные подводники и те, кого утомила качка. Не смотря на ночное время, хочется есть. Мне всегда в качку хочется есть. Таких прожор в моём родном 168 ом экипаже было всего двое. Это я и старпом Рогожин Владимир Иванович. В еде нам не отказывали, но и все качающиеся вахты были нашими.
 Все по-разному переносят качку. Кто-то, как хамелеон, принимает цвет лазурной, морской дали, и лежит пластом в каюте, не в состоянии пошевелиться, кто-то "травит" время от времени в полиэтиленовый мешок, не прекращая несения вахты, ну а мы вот так вот. Молотим все подряд как две мельницы-крупорушки.

 Спускаюсь в кают-компанию в надежде хоть что-нибудь проглотить.
На камбузе только консервы. Применение воды для приготовления пищи запрещено.
 КРВП (Корабельный Радиометр Воды и Пищи) безвозвратно сломан, а применять в пищу воду не будучи уверенным в ее безопасности нельзя. Основным правилом здесь служит то, что если ты неуверен в безопасности - значит опасно.
 Быстрозамороженные порционные блюда, основной рацион питания на подводных лодках 705 го проекта, изготовленные, судя по этикеткам, еще в 1961-64  годах(лет 40 назад), оттаяли в неработающих провизионных холодильных камерах и превратившись в дурнопахнущую склизкую массу непригодную к употреблению в пищу людьми.
 Зато есть соки.
 Лучшим мы признали “Айвовый”. Он не такой сладкий и липкий как прочие.
 Еще есть консервированные говяжьи языки. И где они были раньше? Никто и никогда раньше их не выдавал на камбузе.
 Есть хлеб, правда, спиртовой. Это батон или буханка, запечатанная в полиэтиленовый мешок с добавлением спирта ректификата в количестве граммов 30 на изделие. Спирт - это консервант для того, чтобы не процветали микроорганизмы.
 В обыденной жизни этот спирт выпаривается корабельным  коком в духовом шкафу, и хлеб приобретает свой традиционный вкус.
 Но в аварийной ситуации, когда каждый киловатт энергии строго учтён и духовой шкаф не работает, этот хлеб для еды малопригоден. Попробуйте есть хлеб, макая его в водку.

 Так что же случилось с реактором?
 При попытке вентилирования кормовых отсеков лодки в атмосферу произошел заброс забортной воды по системе вентиляции в вентилятор четвертого отсека.
 В результате - короткое замыкание и выход из строя электродвигателя вдувного вентилятора. И как следствие возгорания электродвигателя вентилятора  дополнительное увеличение концентрации СО и NO в атмосфере кормовых отсеков лодки.
 Но вентилировать кормовые отсеки необходимо, ибо обслуживание механизмов в корме без этого невозможно.
 Стали думать, как пустить вытяжной вентилятор кормы, а приток воздуха обеспечить через открытые переборочные люки и двери кормовых отсеков и люк
центрального поста.
 Это значит разгерметизировать прочный корпус лодки в условиях штормовой погоды.
 Всё это крайне опасно и в обычных условиях недопустимо. Вот только не было их у нас этих обычных условий.
 У нашего командира это первая автономка, как, впрочем, и у многих членов экипажа. Её успешное завершение необходимо для служебного роста многих офицеров.
 Кто-то выбрал все звания на своей должности и собирается  переходить на преподавательскую работу, кому-то нужно поступать в академию и т.д. Вот при таком течении событий и развивалась критическая ситуация.
 
 На КП 1-5 (пульт дистанционного управления пароэнергетической установкой “Гамма”) нес вахту капитан 3 ранга Виляйкин. Он активно участвовал в обсуждении проблемы потому, что и ППУ и вентилятор кормы находились в четвертом реакторном отсеке, а он к тому же был командиром первого дивизиона БЧ-5. ППУ правого и левого борта идентичны, поэтому на пульте управления ГЭУ (главной энергетической установкой) имеется только одна мнемосхема, отображающая состояние элементов ППУ и для контроля состояния другого борта нужно переключить мнемосхему на другой борт.
 В парогенераторах обоих бортов происходит передача тепла, выделенного активной зоной реактора через жидкометаллический теплоноситель питательной воде второго контура, то есть вода превращается в рабочий пар с температурой порядка 380 градусов по Цельсию и давлением около 400 кг на см площади. Разница давлений в первом и втором контуре очень велика и какие-то незначительные протечки из второго контура в первый практически возможны. Поскольку никаких посторонних примесей  к теплоносителю недопустимо и существует система вакуумирования первого контура реактора.
 Все протечки в первый контур конденсируются и собираются в специальной буферной ёмкости. Они радиоактивны и удаляются за борт корабля по мере накопления в зонах  малого судоходства. Вот такая то ёмкость и переполнилась. Не осушили ее вовремя. Забыли. Просмотрели. Прохлопали. Промухали. А на море-то шторм, а мнемосхема на пульте показывала другой борт, вот содержимое этой ёмкости и попало в расплавленный теплоноситель первого контура реактора. Произошло резкое увеличение давления в контуре и разрыв титановой трубки ДУ-10 в системе грязного газа на щите манометров контролирующих давление инертного газа, покрывающего всю поверхность теплоносителя. Под давлением сплав вышел в отсек в количестве, примерно, 2000 килограммов или  более ста литров и, разлетевшись всюду, где только возможно, замерз.
 АЗ реактора (Аварийная Защита)  упала.
 АБ (Аккумуляторная Батарея) стала работать на обратимый преобразователь и на механизмы необходимые для снятия остаточных тепловыделений в реакторе. Подготовили электрокотёл для поддержания теплоносителя в жидком состоянии. Запустили стояночный дизель генератор по нештатной схеме. (РКП не в строю).

 Ночью произошло непредвиденное событие.
 Моряки, свободные от вахты спят. Я в их числе.
 Вахтенный офицер, помощник командира по оружию, капитан 3 ранга Дудкин находится на мостике. Его штатная должность – помощник командира по оружию. Короче – минёр. А главное качество минёра это решительность. Ему не надо объяснять, что в жизни всегда есть место подвигу. Вы только покажите ему рукой, в каком направлении следует действовать. Он сам и избу найдёт, и грамотно подожжёт её, и не колеблясь войдёт в неё горящую, и даже не спросит, для чего всё это было нужно. Шторм продолжается.

 Проснувшись оттого, что стало нечем дышать, а в ушах появилась страшная боль я выскочив из каюты, и вдруг понял, что бежать мне некуда.  Боевой пост, куда я должен прибыть по тревоге, находится далеко в корме, и попасть на него мне не удастся. Да и тревоги никакой не было.
 Так что же было?
 Вахтенный офицер, находясь на мостике, решил прикрыть верхний рубочный люк, чтобы волны не так сильно захлестывали в него.
 Что с него возьмешь? Минер, да и только. Тупой, но решительный.
 Он снял люк с упора, и первая же волна захлопнула верхний рубочный люк.
 Его крышка намертво присосалась к комингсу, да так, что открыть люк вручную оказалось невозможным.
 Работающий на отсечном воздухе дизель  отвакуумировал второй и третий отсеки настолько, насколько смог. Пока не задохнулся и не заглох.
 Поскольку такого поворота дела никто не ожидал, то и клапаны на системах обеспечивающих работу дизель генератора приведены в исходное состояние не были, и дизель набрал в себя забортной воды через систему газоотвода.
 Моторное масло в картере дизеля перемешалось с забортной водой и превратилось в вонючую белёсокоричневатую эмульсию.
 Дизель сдох. И это надолго, если не навсегда.
 Стало непонятно, произошёл или нет гидроудар от попадания воды в цилиндры. Вручную коленвал мотора не проворачивался. Это говорило о том, что коленвал, шатуны и поршни вполне могли быть повреждены.
 Более двух часов сравнивалось давление внутри лодки, через клапан на верхнем рубочном  люке, с атмосферным.
 Корабль потерял и без того малый ход от гребных электродвигателей и остатки управляемости. Волны делали с лодкой все, что хотели.
 В условиях невыносимой качки, в страшной корабельной тесноте  все механики имеющие представление о работе двигателя внутреннего сгорания были мобилизованы на ремонт дизеля.
 Сплав теплоносителя в реакторе медленно но верно застывал в тупиковых участках.
 Пригоршнями и ветошью мы вычерпывали масляную эмульсию из картера дизеля и меняли масло, благо оно было.
 В конце концов дизель провернули вручную и запустили, дизель генератор дал, столь желаемый, ток, но было слишком поздно. Реактор спасти от замерзания не удалось.
 К утру шторм несколько стих.
 Ветер уже не так срывал пену с гребней волн, хотя зыбь оставалась большой.
На помощь к нам подошли тактический авианесущий крейсер (ТАКР) “Киев”, большой противолодочный корабль (БПК) «Маршал Тимошенко» и СКР. Стоя на мостике, в момент подъёма на волну, можно было видеть, как с полетной палубы ТАКРа взлетают наши самолеты. Не чьи-нибудь, не НАТОвские, что летали тут ночью. Теперь этих супостатов прогнали за горизонт.

 Старшим на борту у нас был капитан первого ранга Гринкевич Виктор Викторович. Он принял командование лодкой и объявил по кораблю, что никакой аварии у нас нет, а есть корабельные учения в составе сил флота по оказанию помощи атомной подводной лодке, по сценарию, якобы терпящей аварию ядерной энергетической установки (ЯЭУ).
 
Это наша официальная легенда. Мир не должен был знать о неудачах в первой стране победившего социализма. Так что дальше у нас пошли учения.

 Наш командир Владимир Тихонович Булгаков был подавлен отстранением от командования кораблём и всем случившимся. Он почти не выходил из своей каюты до самой базы. Можно было только догадываться о том, что творилось тогда у него на душе. Это был крах всего. Прошлого. Настоящего и, самое главное, будущего.

 На лодках 705 проекта было предусмотрено практически всё.
В надстройке, в носовой её части имелось буксирное устройство позволявшее брать лодку на буксир не выходя на палубу в штормовую погоду.
 Большая буксирная скоба, прикреплённая к корпусу корабля. Клюз-люк для выхода буксирного троса. Сам буксирный трос, спрятанный в специальный желоб по правому борту и укрытый отрывными пластинами для обтекаемости формы, идущий к ограждению рубки.
 Стоило только подать конец троса на буксирующее судно, чтобы оно рывком за него высвободило трос из жёлоба. И приступило к буксировке. Все просто. Даже на палубу выходить не надо. Так было задумано в проекте.
 Но что стоит только подать буксирный трос?
Выстрелом из специального устройства «линемёт» подаётся капроновый линь диаметром 6 мм. на борт буксирующего судна. Линь крепится одним концом к специальной ракете, которая тащит его к буксирующему судну, а другим концом к тросу проводнику толщиной в палец. А уж этот проводник, в свою очередь, прикреплён к буксирному тросу. Никто и никогда в нашем экипаже не стрелял из линемета в целях тренировки.
 По бедности, наверное. Один раз стрельнёшь и замучаешься потом списывать с баланса и линь, и заряд, и ракету. И вот случай пострелять настал.
 Первая ракета, пущенная минером Дудкиным, улетела в никуда. Её по-просту забыли привязать к проводнику. Вторая ракета – ударилась об надстройку СКРа в районе мидельшпангоута. Отрикошетила. И имея еще запас энергии для полёта, стала “вышивать” между вращающимися антеннами корабля, спутав их как паук паутиной напрочь.
 Проводник выбрали на СКР. Пока то да сё, подводная лодка опасно сблизилась с кораблём спасателем. Её нос оказался под свесом кормы СКРа, а в трубах торпедных аппаратов лодки два ядерных боеприпаса. Наш командир недвусмысленно сообщил об этом на СКР голосовой связью. ОН дал полный ход и трос проводник натянувшись в струну потянул наш штатный буксирный трос.
 Но буксирный трос из желоба не освободился.
 Пластины, укрывавшие его в желобе оказались не привинченными к корпусу специальными винтами «рвушками» с тонкой шейкой, а приваренными аргоннодуговой сваркой.
 Они как бритвой перерезали буксирный синтетический трос толщиною в руку.
Лючок буксирного клюза тоже оказался приваренным. Как, впрочем, оказались приваренными намертво к корпусу и буксирная скоба и всплывающий сигнальный буй и даже всплывающая рубка. Чтобы не потерялись. И такая картина наблюдалась на всех кораблях, как Северодвинской, так и Ленинградской постройки. Это в полной мере относится и к лодке проекта “Плавник”.

 Вот тогда-то и пришлось аварийной партии выходить в носовую надстройку для освобождения буксирного устройства от сварки с корпусом. По непонятным причинам всем этим занимался лично старпом. Я повторюсь. Не командовал, а лазил по надстройке с кувалдой и зубилом. Складывалось впечатление, что на корабле вообще нет механиков и самый свободный от обязанностей человек в такой ситуации – это старпом.
 Да и не царское это дело железяки срубать зубилом. Буксирное устройство так и не освободили, зато старпом ходил гоголем с перевязанными обеими руками. Что скажешь? Герой. Но не царское это дело. Зубило тоже надо держать с умом, а старпом на корабле – это начальник штаба. Командуй грамотно и тебе в зубах принесут вожделенную победу, а кувалдой… нет, не царское это дело.

 Неудача в использовании собственного буксирного троса заставила искать другие решения.
 На СКРе, прибывшем к месту аварии, трос был только стальной и выбрать его на лодку вручную, при невозможности близко подойти в штормовую погоду, не представлялось возможным.
 С “Тимошенко” поднялся палубный вертолет, неся на подвеске изопреновый плетёный буксирный трос диаметром сантиметров пятнадцать. Очень хороший трос, способный держаться на плаву, если бы не  одно “но”. Дистанция до БПК была порядка полутора-двух кабельтов.
 Вытягивая трос с вьюшки, вертолет упирался в небо всем, чем только можно. Он натужно тянул трос на высоте метров в тридцать, пытаясь пронести его над корпусом лодки и сбросить его так, чтобы трос попал на надстройку аварийной ПЛ.
 Как только вертолет оказался над лодкой, трос провис дугой и коснулся волны. Пористый канат, как промокашка, вобрал в себя воду, и сразу же отяжелев на несколько тонн, прилип к поверхности воды, как приклеенный.
 Вертолет кинуло вниз.
 Он, едва не рухнул на носовую надстройку лодки. Сбросил злополучный трос и тяжело взмыл вверх, направляясь к БПК. Огон троса упал в воду метрах в десяти от лодки, но это были те метры, которые непреодолимы. Трос мирно качался на вол-нах. Мы уже ожидали повторной попытки с учетом всех промахов, когда увидели как швартовая команда на “Тимошенко” обрезает плавающий трос вместо того, чтобы выбрать его из воды и смотать на вьюшку для повторения операции. В чем дело? Почему так?
И только тогда мы все обратили внимание на швартовую команду крейсера.
 Члены швартовой команды все как один были одеты в резиновые костюмы химзащиты и противогазы.
 Получив сообщение из штаба флота об аварии реактора на ПЛА, они твердо следовали инструкции, исключая даже теоретическую возможность заноса радиоактивности на борт своего корабля.
 Второго троса у них на борту не оказалось.


 Так как же закрепить трос с СКРа на корпусе обтекаемой подводной лодки, если буксирное устройство не применимо, а выдвижной шпиль ШГ-6 рассчитанный на усилие в 6 тонн – слабоват для буксировки в штормовую погоду, а более зацепиться не за что. Именно такой вопрос и задал мне капитан 1 ранга Гринкевич, когда я, вызванный им наверх, поднялся на мостик. Ведь по своей основной специальности я боцман.
 Моё предложение было таково. Пропустить буксирный канат через люк выхода из ограждения рубки в носовую надстройку и завести его вокруг тумбы ПМУ “Айва - РКП”. Чтобы канат не перетерся об острые ребра жесткости тумбы, обмотать ее, тумбу, матрацами. Для соединения буксира нужна только такелажная скоба соответствующего размера.

 Скобу сразу же нашли.
 У механиков БЧ-5 можно найти все что угодно. И ручные тали, и стропы, и такелажные скобы. Все это приобреталось у работяг СМП в обмен на "шило".
 Да мало ли что может пригодиться в море. Только на моей практике был случай, когда в походе пришлось менять местами полуторатонные водоотливные насосы собирая из двух сломанных один целый.
 ПКО Дудкин был на корабле не только минером, но и заведовал всем материальным снабжением. Услыхав про матрацы, он категорически заявил, что не даст портить корабельное имущество, что ему, Дудкину, сдавать их на базе, и он не собирается за них отвечать материально.
 Настолько люди еще не верили в крайность ситуации на борту.
 Гринкевич недвусмысленно заметил, не повышая голоса, дабы не травмировать нежную душу ПКО Дудкина, что данной ему властью, он прямо здесь же в ограждении рубки у ходового военно-морского флага сактирует своего помощника по оружию, если тот немедленно не доставит на мостик необходимое количество матрацев или что там еще потребуется. При этом добавил несколько слов “материально”.
 Толи голос старшего на борту был слишком спокоен, толи в силу каких то других обстоятельств, но не прошло и минуты, как на мостик уже вынесли матрацы, а сам Дудкин выражал всем своим видом готовность исполнить любой приказ Родины и командования. Тем самым искупить…. Вплоть до… Не взирая на… Бескорыстно…
 Отрадно видеть у молодёжи такое рвение к службе.

 Наши швартовщики прятались от пронизывающего ветра в ограждении рубки.
Нервно курили в рукав телогрейки, стараясь вовремя поджать ноги, когда очередная волна подтапливала надстройку.
 Клеёнчатые спасжилеты не грели. Должно быть, так же чувствуют себя обитатели лепрозория во время пожара.
 Вроде бы и пожарные приехали, долг выполнили, а в огонь не лезут, рисковать не хочется.
 Прошло немало времени, пока доставили с “Киева” другой трос.
 Вертолетом занесли над нами капроновый проводник толщиной в палец и сбросили его поперек корпуса лодки. Затем мы вручную вытянули к себе на палубу многопудовый буксирный трос со спасателя и закрепили его вокруг фундамента тумбы ПМУ “АЙВА-РКП”, пропустив его (трос) через люковину выхода в носовую надстройку.
 Теперь домой в базу.
 Уже на подходе к Мотовскому заливу, когда обозначился маяк на Цып-Наволоке, буксирный трос перетерся об люковину ограждения рубки и лопнул.
Но здесь мы уже почти дома. Из Дровяного, базы спасательных судов флота, к нам в помощь пришло спасательное судно "Алдан". С него к нам на борт, "маленьким"(рабочим катером) передали стальной буксирный трос и благополучно передали нас базовым буксирам, которые и доставили аварийную лодку прямо к родному пирсу.
  И вот спустя всего пять дней с момента аварии мы ошвартованы у пирса №4 напротив ПКЗ-29.
 Нас встречают несколько человек береговой швартовой команды в костюмах химзащиты.
 Выход из корпуса лодки запрещен. В центральном посту появляются базовые дозиметристы в химзащите с измерительными приборами и обследуют каждый уголок центрального и носовых отсеков на предмет радиоактивного заражения.

 Радиационная обстановка в норме. Химики дозиметристы снимают с себя противогазы.
 Отсеки чистые.
 После этого следует команда: “Техническому экипажу заступить на вахту. Плавающему экипажу подняться наверх”.
 В центральном посту появляются собратья по оружию  из технического экипажа.
 До чего же это радостно передавать свою боевую смену в базе.

 Совсем недавно мы уходили отсюда готовые на подвиг и вот так бесславно вернулись, отплавав не полный срок боевой службы. Смотреть в глаза окружающим не хотелось.
 Да и как смотреть в глаза, если прямо к трапу лодки подогнали крытый ГАЗ 66, весь кузов которого устлан изнутри пластиком.
 Погрузились мы в него и поехали в полном составе экипажа на контрольно дозиметрический пункт (КДП).
 В санпропускнике нас раздели догола и направили на санобработку (помывка с пристрастием). Со всеми снятыми вещами, включая и ручные часы, пришлось распроститься навсегда. Всё было упаковано в мешки для ЗО. После помывки нас вывели голышом в зал сплошь покрытый кафелем и построили в одну шеренгу.

 Перед строем появился человек в белом халате без знаков различия с тетрадью в руке. Судя по широким лампасам на форменных брюках, он играл здесь не последнюю роль.
 “Командир” - обратился он ко всему экипажу, и когда командир вышел из строя, властным голосом распорядился.
- Раздайте всем по листку бумаги, и, протянул ему тетрадь.
 Пусть каждый напишет свою фамилию, поставит дату и время.
Вы должны сдать экскременты на анализ и пока этого не произойдет, будете находиться здесь. Из строя не выходить.
 Народ зароптал. Как же так. Ну, в столовую строем ещё понятно, но гадить строем…, тем более что строй это священное место...
- Отставить разговоры! Командир. Покажите подчинённым пример.
 И удалился.
В его отсутствие командир показал нам пример, и мы дружно ему последовали.
 Если бы кто посторонний вошел в помещение, то он был бы немало удивлен увиденным.
 Три десятка взрослых мужиков абсолютно голые сидят прямо на полу на корточках строем и тужатся над тетрадными листками бумаги с факсимильными подписями.
 А перед ними мужик постарше показывает, как это надо делать правильно.
 Причем помещение абсолютно не приспособленное для такой процедуры, свободное от мебели и чего бы то ни было вообще.
 На окнах решетки и даже подтереться нечем.
 Кто-то смог выдавить из себя кал для анализа самостоятельно, а кто-то не смог.
 Не все хорошо питались последнюю неделю плавания в силу разных причин.
 Тем, кто не смог помогли товарищи, те, кто смог.
Товарищи – они всегда готовы нагадить и помочь ближнему.
 ПКО Дудкин оделил своим калом, чуть ли не половину экипажа, демонстрируя тем самым свою щедрость.
 Вот так на деле и укрепляется войсковое товарищество.
 По окончании процедуры взятия анализов на наличие в организме радиоактивного Полония 210, получаемого в результате облучения висмута из состава теплоносителя нейтронами, нас переодели в одноразовое нательное бельё и поместили в отдельное помещение с двухъярусными койками, приказав ждать вызова на комиссию.
 
 Впервые за много дней нас не укачивало и большинство из нас задремало.
Потом нас стали по одному куда-то вызывать. Сначала одного, затем другого, потом третьего.
 Люди уходили и не возвращались. На душе становилось тревожно.
 Дошла очередь и до меня.
 Сопровождающий отвёл меня по коридору в некое помещение. Я бы сказал даже зал.
Две трети его занимали люди в костюмах РБ и белых халатах, под которыми явно проступала военная форма.
 А посредине пустоты одной трети аудитории стоял я. Молодой, малоопытный, смущенный присутствием такого количества высокопоставленных чинов в лампасах, готовых, казалось, влезть к тебе без стеснения и в душу, и в мозг и во все твои интимные места, если понадобится. Причём они все сидели на стульях, а я стоял перед ними как приговоренный к расстрелу. Один посреди зала.

 И начался перекрестный допрос. Кто? Что? Где? Когда? А почему вы были там? А каковы были ваши действия? И снова все по кругу.
 Я понял одно. Стой, кивай и молчи. Сойдёшь за дурака и не сболтнёшь лишнего. Если те, кого вызывали до меня, не возвращались, значит, их или расстреляли или послали своим ходом в Сибирь на лесоповал. Хорошо бы расстрел, а то в Сибири у меня теща. Это, пожалуй, похуже будет.
 Допрос закончился и меня отвели в следующее помещение, где, как, оказалось, собрались все ранее вызывавшиеся на допрос члены экипажа.

 Разговаривать не хотелось. В душе росло чувство вины за невыполненную боевую задачу и, вообще, за то, что вернулись живыми.
 Молодость.
 Максимализм.
 Поскольку охраны к нам не приставили, а все обязательства перед данным экипажем мною были выполнены, я направился домой в посёлок. Отдыхать.
 На завтра мне предстояло явиться в свой родной 168 экипаж с докладом о завершении командировки и приступить к выполнению обязанностей по месту своей службы.

 Уже наутро меня вызвали в строевую часть и назначили в наряд "Дежурным по камбузу".
 Строевик желчно произнес: “Вы мичман уже целый месяц не стояли у нас в нарядах. Вы что думаете? Вы будете отлынивать от службы, а другие за вас, ее будут нести?”
 Я так не думал.
 За этот месяц, что я провёл в море, я стал много старше. Я просто стал другим. Лучше стал видеть, кто есть кто. Стал острее понимать, что все мы люди и все мы разные и это неизбежно. Не жди добра от всех подряд. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
 В моё отсутствие, моя жена собиралась поехать с детьми к маме.
 Жены всегда почему-то уезжают с детьми к маме, стоит нам только уйти в море.
 "Детям нужно солнце. Детям нужен воздух. Детям нужны витамины".
 "Вы там где-то ходите по морям".
 Вот здесь стоп.
 Мы-то ясно, где ходим, а вот вы где в это время?
 Ведь нам нужны жены, когда мы измотанные возвращаемся домой. И привычная записка на пыльном столе в пустой квартире: “Уехала к маме”, заставляет с жуткой ненавистью любить эту мать.
 Мы с женой как-то на пятилетний юбилей нашей совместной жизни подсчитали, что за все это время мы были вместе целый один год.
 Порою, приходя с моря, домой, ищешь во дворе глазами своих детей и боишься не узнать их в лицо, если они одеты во что-то непривычное.
 Мой  сын долго показывал рукой на мою фотографию на стене, когда его спрашивали: “А где твой папа?” Хотя при этом я стоял рядом с ним или даже держал его на руках..
 Всем было весело, а мне грустно.

 Я и не думал застать кого-то дома.
 А тут на тебе.
 Прихожу домой и вся семья в сборе. Непонятно.

 Оказывается, и билеты уже были куплены на самолет, когда по базе прошел слух, что одна из наших лодок, под командованием Булгакова, потерпела ядерную аварию и теперь ее волокут на буксире в базу.
 Новость обрастала жуткими подробностями.
 И что на борту полно трупов, и что в госпитале освободили для остатков экипажа целый этаж.
 Баб в гарнизоне не много и они почти все друг с друга знакомы. Любую секретную информацию можно узнать, если постоять в очереди за молоком.
 Бабы завыли.
 Наши мужья в море.
 Да живые ли они там?
 Моя “Толкушка” успокаивала подруг как могла. Она даже по домам ходила в составе группы от женсовета, пока где-то не брякнула, что её мужик, то есть я, тоже в море и ничего.
 Подруги сразу: “А кто у него командир?”
 Та отвечает, что Мазин Николай Иванович.
 А подруги ей: “Мазин сейчас не в море. Мы его жену видели”. И ехидно смотрят на
 мою жену.
 Дело в том, что ещё был свеж в памяти случай, произошедший в нашем городке.
 Мой сосед по лестничной площадке решил сходить налево. Скопил несколько отгулов и сказав жене, что едет в командировку отправился к своей подружке.
Алка, его жена, собрала его в дорогу. Все как положено. Посадила в  автобус, попрощалась и он поехал. А в действительности этот шельмец, на КПП вылез из автобуса и шасть в соседний дом к своей зазнобе.
 
 А в гарнизоне был заведен такой порядок.
 По вечерам по улицам ездила грузовая машина и собирала от населения бытовой мусор.
 Подъедет, посигналит, и народ спешит на улицу с мусорными ведрами. Тут уж главное не опоздать. Не каждый день ходит машина.
 Так вот прошло несколько дней. Наши друзья милуются. А тут как раз и случись, приехала машина. А подруга в ванной.
 Сосед хватает мусорное ведро и на улицу. Кругом темно, снег. У машины мы с ним и повстречались. Слово за слово, как это обычно бывает зацепились языками. Ты, говорит, меня не видел и никому не рассказывай. Ладно, говорю. Не мое это дело. Мало ли что…
 Ну, я-то не знал что он в командировке.
 Мусор выбросили. Довольные. Много ли человеку надо.
 Идем. Ля-ля, тополя. Я думал, что он от начальства прячется.
 Заходим в наш подъезд.
 Поднимаемся на этаж.
 Я звоню в свою дверь, и он звонит в свою.
 Моя "куропатка" открывает и его Алка - открывает. А он в трико и тапочках на босу ногу с пустым мусорным ведром.
И все-таки красивые у его Алки глаза. Большие как блюдца, карие и удивлённые. А моя чуть не упала. Это уж потом она рассказала мне все подробности. А в первый момент я ничего не понял. Ну да ладно. Соседи остались жить вместе. Все-таки двое детей и третий на подходе. Заработок неплохой. Да. Живуч наш мужик.

 Так вот. Пошли наши подруги к Мазиной. К жене, стало быть, моего командира.
Та к мужу. Где, мол, твой мичман?
 В командировке у Булгакова. А тебе зачем?
И тут уж подруги стали мою жену утешать и валерьянкой отпаивать. Одно слово. Бабы.
 Когда я пришел домой, дети гуляли на улице. И жена первым делом проверила, не повредилось ли что во мне от радиации. Потом для уверенности проверила еще раз.
Не повредилось. Что ты от неё хочешь? Одно слово - бабы.

 А на самом верху решался вопрос. Что делать с аварийным кораблем.
Комиссия за комиссией начали обследовать реакторный отсек. Фотографирование, пробное вырубание застывшего теплоносителя на механизмах. Химики пообещали очистить отсек от радиоактивных элементов к Первомаю. (Это было задолго до Чернобыля). Для начала они растащили альфаактивный Полоний 210 по кормовым отсекам. Затем появились следы Полония-210 и в носовых отсеках, и на пирсе и даже в здании КДП.
 Обычная фотопленка засвечивалась в реакторном отсеке корабля под действием излучения. Стали применять какую-то специальную фотопленку. Время работы в отсеке исчислялось минутами.
 За рабочий день, первоначально, удавалось вырубать несколько килограммов за-стывшего сплава теплоносителя. Это количество уменьшалось с каждым днем.
 Прошел Первомай, и никто уже не брал на себя никаких обязательств.

 Как-то на утреннем построении для подъёма военно-морского флага комдив поблагодарил весь личный состав войсковой части 69069, экипаж Булгакова, за умелые и слаженные действия при выполнении боевой задачи в море. Кого–то даже наградили. Всему экипажу выдали нагрудные знаки “За дальний поход”.
Даже тому, кто в нем не был, но числился в списках части.
 Я стоял в строю своего 168 го экипажа и вяло реагировал на слова нашего старпома.
- Так тебе и надо. В другой раз будешь ходить в море со своим экипажем.

 Потом, когда прозвучала команда “Командирам подразделений развести личный состав…”, к Мазину подошел Булгаков и, о чём-то переговорив с ним, скомандовал “Смирно!
 Мичману Мазуркину выйти из строя”.
Он протянул мне свой нагрудный знак ЗДП (За Дальний Поход).
- Носи.
- Спасибо за службу.
 Прости, но тебя нет в списках моей войсковой части.

 Давно это было. Порою не верится, что это вообще когда-то было.
 Из шести единиц лодок 705 проекта не осталось в строю уже ни одной. Все лодки “Автоматы” выведены из состава флота. Их порезали, как говорится “на иголки”.

 Прекратила свое существование и шестая дивизия. Мой командир Мазин Николай Иванович завершил свою службу в звании вице адмирала, а теперь уже ушел в свою последнюю автономку. Закончил свой жизненный путь и Владимир Тихонович Булгаков.
 Я пенсионер.
 Живы некоторые из участников тех событий.
 Как дорогую награду я храню нагрудный знак "ЗДП". Но годы. Они здоровья не прибавляют.
Был ли подвиг?
 Я считаю что был. Боевая лодка с оружием вернулась в место базирования после ядерной аварии без утечки секретов и без потерь среди личного состава. Радиационное заражение было локализовано в одном отсеке, что позволило поставить лодку в ремонт и затем вернуть её в первую линию. И всё это в боевых и крайне сложных метеорологических условиях.
 
 Уже нет того государства, что вырастило и воспитало меня и которому, я приносил присягу. Изменился даже военно-морской флаг, под которым я защищал интересы Родины. Да и само слово “родина” стало каким-то не модным. Сейчас все больше “корпоративные интересы”, а у нас была Родина, было Отечество, был Военно морской флаг. За которые…, впрочем, Вы сами знаете.