Начало начал. Встреча с Олегом Калининым

Этот текст был написан в 2019 году и 27 февраля размещен в face book под заголовком «Встреча с Олегом Калининым – одно из главных везений в моей жизни»

*****

В 1959 году, сразу после окончания школы я поступил на математико-механический факультет Ленинградского Государственного университета. По-моему, высоких конкурсов там не бывало, сомневавшихся в своих силах еще на дальних подступах к факультету отпугивала перспектива всю жизнь заниматься разными «синусами-косинусами», но еще сильнее действовали таинственные слова про «высшую» математику и всякие «интегралы». Меня спасало то, что «синусы-косинусы» меня не убивали, даже слегка нравились, а о высшей математике – звучит парадоксально – я ничего не слышал. Мне просто казалось, что хорошее знание математики и, особенно, механики, позволят мне в будущем работать в области кибернетики, участвовать в создании роботов. Это меня интересовало.


Узнав о поступлении на факультет из списков, вывешенных в историческом коридоре Главного здания Университета, я не обратил внимание на то, что, желающие заниматься на отделениях механики и астрономии, должны пройти собеседование. Не пришел, не прошел и, соответственно, был зачислен в одну из математических групп. Я ничего не потерял, даже выиграл, но мечта о кибернетике не отступила. Читал специальную литературу, ходил на лекции по основам кибернетики в Центральный лекторий и думал о переходе после третьего курса на отделение механики.


Мое движение к кибернетике я прокладывал самостоятельно, и проходило оно в весьма широкой области, которую я сам определял интуитивно: читал работы Винера и Эшби, посещал семинар по «теории автоматов» – это математическое описание сложных систем с заложенной в них программой. И, скорее всего, на втором курсе, узнав о том, что доцент Веккер читает по вечерам на философском факультете цикл лекций «Человек и машина» (примерное название), я начал его слушать. Я не мог тогда знать, что Лев Маркович Веккер (1918-2001), вернувшийся из «ссылки» в Вильнюс, в будущем профессор ЛГУ и Вашингтонского университета Джорджа Мейсона, будет признан одним из создателей современной теории психических процессов. Не думал я тогда, что то был мой первый небольшой шаг в сторону психологии, а затем – социологии.


Не мог я проскочить мимо академического журнала «Проблемы кибернетики» и, скорее всего, в нем открыл для себя труды по биомеханике тогда опального Николая Александровича Бернштейна (1896-1966), выдающегося физиолога, психолога, создателя биомеханики. Это была, во всяком случае я так понимал, кибернетическая модель поведения человека. На меня все прочитанное произвело настолько сильное впечатление, что по собственной инициативе (наверное, я тогда учился на третьем курсе) написал свою первую «научную» статью и отдал ее в матмеховскую стенную газету. Моя заметка приглянулась Олегу Калинину, закончившему факультет именно в 1959 году, и он пригласил меня поговорить. Кто знал, что эта встреча станет одним из определяющих событий в моей профессиональной жизни? Пожалуй, в жизни – в целом. Мы оба были молодыми, поначалу я подумал, что передо мной старшекурсник, и по привычке сразу начал «тыкать».


Мне в жизни крепко повезло на знакомства с интересными, самобытными людьми, богатыми натурами, но началось все с Олега Михайловича Калинина (1937 г.р.). Он был нестандартен во всем. Во взглядах на роль математики в познании мира, в понимании многих космических явлений и закономерностей микромира, он стремился к синтезу многих собственно математических построений, законов физики и открытий в различных разделах биологии и медицины. Не могу касаться деталей, но одним примером проиллюстрирую сказанное. Вот название диссертации О. М. Калинина, представленной в 1995 году на соискание ученой степени доктора физико-математических наук: «Математическая биология и квантование, генетический код и нервный импульс. Глобальная экология человека». Здесь математика выступает не как язык анализа и углубления аксиоматических построений, но прежде всего как инструмент познания природы.


Я продолжал учиться на отделении механики, но все более погружался в биометрику. Формально мы никак не были связаны с Калининым, меня интересовала теория движения гироскопа (волчка), классическое и одновременно активно развивавшееся направление математического анализа, и потому даже курсовые работы я не мог делать под его руководством. Он давал мне читать различные статьи, объяснял законы динамики биологических популяций.


Математика и биология заинтересовали его еще в школьные годы. Помню, он показывал мне книгу, в которой была его фотография школьных лет с какой-то чудо-тыквой, выращенной им. Серьезную математическую подготовку Олег Калинин прошел под руководством Георгия Владимировича Епифанова (1922-2003) – очень сильного, эрудированного математика и внимательного, интеллигентного человека. По воспоминаниям Калинина: «Кружок Г.В. Епифанова был сначала во Дворце пионеров, а потом – на мат-мехе. Меня Епифанов объявил старостой. Я был юннатом и математикой не любил заниматься» (1).Когда-то Епифанов привил Калинину навык регулярного посещения в Библиотеке АН СССР выставки новых поступлений, по наследству от Олега эта привычка перешла ко мне.


Постепенно к нашим беседам с Калининым присоединилось еще несколько человек, и в 1963 году сложился «Биометрический семинар», находившийся вне сетки факультетского расписания. В цитированном выше письме Калинин, согласившись с этим моим утверждением, добавил: «А.Г. Барт – это второй из создателей нашего семинара». К сожалению, моего друга Александра Георгиевича Барта (1941-2007) уже более десяти лет нет в живых, но приятно отметить, что его сын – Виктор Александрович Барт, тоже выпускник мат-меха, продолжает исследования, начатые отцом, постоянно сотрудничает с Калининым и активно помог мне в работе над этим текстом.


Работая над биографией Калинина, я встретил в Интернете заметку Татьяны Казанцевой, в которой рассказывается о нашем семинаре. Она училась на мат-мехе тремя годами позже меня и посещала Биометрический семинар; я был руководителем ее дипломного исследования. Конечно, мне было приятно прочесть: «Организаторами семинара были Олег Михайлович Калинин и несколько студентов-статистиков, среди которых были Саша Барт и Борис Докторов» (2), но все же, по крайней мере в отношении меня, это несколько неточное утверждение. Мне кажется, мы более занимались организационными, а не содержательными вопросами.


Мы собирались несколько раз в неделю и говорили до ночи. Так сформировался круг моих интересов — математические методы биологии. Прежде всего, приемы измерения корреляции, работы Рональда Фишера и Карла Пирсона. Во второй половине 1960-х, уже после окончания матмеха, я стал отходить от семинара, но ядро моего понимания науки и философии науки сформировалось именно там.


Я написал «вне сетки», но точнее было бы сказать – наполовину подпольный. Существование семинара не было тайной для руководства факультета, но сама биометрика (или биометрия) относилась к сомнительным наукам, так как не вписывалась в мичуринско-лысенковскую биологию. В СССР после войны имена основателей этой науки – Фрэнсиса Гальтона и Карла Пирсона ассоциировались с нацистской практикой «расовой гигиены». К тому же советские философы постоянно повторяли слова В.И. Ленина о том, что Пирсон был «честным врагом материализма» и последовательным махистом.


Вообще, Пирсон стал моей первой, но по-настоящему не оформившейся историко-научной любовью. Я много лет читал работы Пирсона и все, что было написано о нем. После защиты кандидатской диссертации в 1970 году думал написать книгу о статистических и биометрических исследованиях Пирсона, но текущая работа и понимание трудностей, которые неминуемо встретились бы мне при попытке издания такой книги, тормозили реализацию моего замысла. Зато как мне было приятно, когда в начале 2000-х я стал изучать биографию Джорджа Гэллапа, психолога по базовому образованию, и обнаружил, что Гальтон и Пирсон были учителями учителей Гэллапа.


Меньше всего Биометрический семинар был «междусобойчиком», несмотря на молодость, Калинин обладал удивительной способностью находить людей с уникальными судьбами и достигать с ними высокого взаимопонимания, дружбы. Причем, зачастую это были не математики, а представители других профессиональных сред.


В некрологе «Памяти А. Г. Барта» сказано: «Биометрический семинар являлся (и как мы надеемся, останется) уникальным явлением в научной жизни Ленинграда. Созданный по инициативе и при поддержке академика Ю.В. Линника в 1963 г., семинар стал центром притяжения для многих ярких личностей в научной среде Ленинграда. Первым, наверное, стоит назвать видного советского биолога А. А. Любищева, человека энциклопедических знаний, статистика и глубокого нетрадиционного философа, две книги которого недавно изданы в серии "Философы ХХ века" <…>. На семинаре делали сообщения биолог А. А. Малиновский, сын известного экономиста, философа и биолога, создателя "Тектологии" А. А. Богданова, генетик Р.Л. Берг, биологи П.Г. Светлов и К. А. Бреев, историк и географ Л. Н. Гумилев, медики М. Б. Тартаковский, Ю. Л. Нуллер» (3). Одно безусловно – все эти ученые внесли значимый вклад в науку и культуру России.


К тому времени я уже прочел книгу Эрвина Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физики», Калинин подарил мне фундаментальную книгу К. Вилли «Биология», изучил и я ряд других книг по генетике и эволюционизму, но, естественно многого не понимал в выступлениях этих крупных ученых. Здесь рецепт один: записывай, а затем додумывай. Легко понять, что одновременно семинар был школой научной этики и уроками философии науки. Удивительно, только сейчас я узнал, что книга Шредингера была переведена А. А. Малиновским, про которого Калинин написал мне: «Мы были друзьями с Малиновским». Получается, я начал «готовиться» к встрече с Калининым за 2-3 года до нашего знакомства.


В рукописи первого варианта книги А.Н.Алексеева «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия» был кусок, не вошедший в опубликованные четыре тома, был там и ряд цитат из воспоминаний математика и методолога Ю.А. Шрейдера о Любищеве. В частности, цитируется его очень точное наблюдение: «Александр Александрович не был в узком смысле человеком своего времени, человеком, которого творила его эпоха. Он был "человеком на все времена," одним из тех, кто творил климат эпохи. Он мог трезво относиться к пониманию смысла науки потому, что он не был жестко связан сегодняшним сиюминутным пониманием этого смысла. Сегодняшняя наука была для него одним из многих этапов диалектического развития человеческой мысли, явно отвергающей те корни, из которых она неявно выросла. Для него наука шла к сегодняшнему состоянию из многих истоков, и он пытался осмыслить ее, не ограничиваясь представлением современной науки о самой себе» (4). Нечто подобное я слышал от Любищева еще в середине 1960-х.


В известной книге Даниила Гранина «Эта странная жизнь. (Документальная повесть об А. А. Любищеве)» есть описание научного заседания памяти Любищева: «Я сидел в большой неуютной аудитории. Голая лампочка резко освещала седины и лысины, гладкие зачесы аспирантов, длинные лохмы и модные парики и курчавую черноту негров. Профессора, доктора, студенты, журналисты, историки, биологи... Больше всего было математиков, потому что происходило это на их факультете — первое заседание памяти Александра Александровича Любищева». Это был наш Биометрический семинар, действительно, заседали мы не в очень комфортных условиях, но мы этого не замечали. Видел я Гранина на выступлении Любищева тогда, скорее всего, он собирал материал для книги. Прочитав первый вариант этой статьи, Калинин добавил к сказанному, что Гранин писал книгу с его подачи и упомянул в ней его фамилию.


Но иногда мы собирались «на рюмку чая» в квартире Калинина на проспекте Мориса Тореза. Kонечно был и «чай», но прежде всего то были неповторимые, познавательные встречи с мудрыми, много видевшими и пережившими людьми.


Сегодня я думаю, что именно профессиональные и гуманистические идеи Александра Александровича Любищева (1890-1974) образовывали методологию деятельности семинара. Профессиональные – поскольку он принадлежал первому поколению российских биометриков, гуманистические – ибо он был интересным, глубоким философом и – всегда! – убежденным и ярким критиком лысенковщины и более широко – аракчеевщины в науке. Приведу в подтверждение сказанному слова Любищева из его письма А. А. Передельскому, повидимому, Пермскому биологу (20 августа 1950 г.): «Вся моя работа пропитана биометрией, без этого я работать и думать не могу и не желаю (будучи убежден, что недостаточное введение биометрии в биологию приносит ежегодно многомиллионный убыток), а Вы сами знаете, что на биофак, как и на гуманитарные факультеты, идут преимущественно по признаку совершенной невинности в математике. Этот биологический обскурантизм поддерживается очень многими биологами, и очень умными к тому же, и эта нелепая доктрина сейчас проводится в жизнь в смысле полного изгнания математики и биометрии из биологических вузов стараниями уважаемого Т.Д. (т.е. Трофим Денисович Лысенко – от ред.). Жду не дождусь, когда эту доктрину постигнет судьба доктрины Марра и мой несокрушимый оптимизм заставляет меня думать, что ждать остается недолго». Я не могу охарактеризовать политические воззрения Любищева, но мне кажутся весьма емкими его слова из письма сыну (4 декабря 1953 г.): «...Когда я говорю с коммунистами, я многим из них (конечно, не очень умным) кажусь страшной контрой, и, наоборот, в разговоре с людьми, критикующими современность, я часто наталкиваюсь на вопрос: "Вы – коммунист?"» (4).


Кратко масштабы деятельности Любищевы задаются такой статистикой: «Объём архива превышал 2000 печатных листов. Из них 400 л. составляли рукописи неопубликованных работ, 800 л. — конспекты с комментариями и критические заметки, более 600 л. — переписка, 200 л. — дневники. Систематизируя работы по темам, мы выделили 12 разделов: прикладная энтомология, математическая биология, систематика, теория эволюции, общая биология, критические работы о положении в биологии, общие вопросы науки, философия, история, литература и искусство, мемуары, разное. Конспекты и заметки были переплетены в 56 томов с различными названиями. Переписка составляла 28 томов, содержащих около 5000 писем А.А. и его почти 700 корреспондентов за последние 50 лет жизни. Дневники, занимавшие 8 томов, включали не только ежедневные записи, но также периодические планы и отчёты» (5).


По окончании университета я получил специальность «механика», но дипломное исследование выполнял под руководством Калинина на кафедре теории вероятности и математической статистике. Я занимался одним из статистических методов распознавания образов – дискриминантным анализом, и областью применения моих моделей была классическая задача биологии – определение различий двух близких видов животных. В моем случае это были блошки, которые изучал А. А. Любищев. Он постоянно жил в Ульяновске, но нередко приезжал в Ленинград к дочери – Евгении Александровне Равдель. Дом, в котором она жила располагался на Суворовском проспекте недалеко от угла с Заячьим переулком, в то время тихим и до нашего времени сохраняющим черты давней петербургской тупиковой улицы. При работе над дипломом я пару раз бывал у них.


Калинин передал мне копии двух препринтов статей А. А. Любищева, опубликованных в 1969 году в «Журнале общей биологии»: «Об ошибках в применении математики в биологии. 1. Ошибки от недостатка осведомленности» и «Об ошибках в применении математики в биологии. II. Ошибки, связанные с избытком энтузиазма». Не сложно понять, что и логика статей, и их выводы сохраняются при замене «в биологии» на «в социологии». Когда в начале 1970-х я разрабатывал некоторые вопросы измерения в социологии с позиции метрологии, мне были полезны эти публикации Любищева.


В 2013 году я представлял результаты своих исследований в Европейском Университете в Санкт-Петербурге, и неожиданно для меня мой студенческий друг Александр Мясников привел Олега Калинина. Мы не виделись более четверти века, но взаимопонимание сохранилось. В своем отношении к научной работе я остался его последователем.


Сегодня я часто вспоминаю Олега и совсем по иному поводу. Когда мы познакомились, он жил – пережил там и годы блокада Ленинграда – в известном не только в Петербурге «доме Мурузи», на углу Литейного проспекта и улицы Пестеля. На одной лестнице с ним жил Иосиф Бродский, Калинин пишет: «ровно у меня на потолке (второй этаж)» Его стихов мы в ту пору не читали, и Олег никогда его не встречал. Раиса Львовна Берг (1913-2008), известный биолог и активный диссидент, неоднократно выступала на Биометрическом семинаре и бывала у Калинина дома на Тореза, а он останавливался в ее квартире, когда приезжал в Новосибирск. На ее даче в Комарово в 1962 году жил Бродский, она планировала познакомить Калинина с Бродским, однако «это посещение не состоялось». Но, по воспоминаниям Калинина, в школе он сидел за одной партой с поэтом и художником Владимиром Уфляндом, которого Бродский называл одним из своих учителей.


Сейчас, перечитывая Бродского, творчество которого мне очень близко – одно поколение, память об одном городе, о Васильевском острове и ленинградской осени – я нередко возвращаюсь на ту лестницу, особенно, перелистывая «Полторы комнаты».


Забавная деталь (из таких и сотканы биографические и автобиографические повествования). Мы «семинарили» в то время в полуразвалившемся здании Меншиковского дворца, где в ряде помещений размещались лаборатории Вычислительного центра ЛГУ. А значительно позже я узнал, что в те же годы в том же здании находилась первая в СССР социологическая лаборатория, созданная В. А. Ядовым и А. Г. Здравомысловым. Мое знакомство с ними состоялось позже, и именно благодаря мат-меху. И весьма неожиданными для меня оказались слова Калинина все в этом же письме: «Ядов и Здравомыслов бывали у меня дома. Ядов хотел перетащить меня на работу к себе, но я не захотел».


Скорее всего, в 1963 году на семинар зашел молодой, но уже опытный психолог, доцент Иосиф Маркович Палей (1926-2009); его интересовал новый в те годы (хотя в 20-е годы он был известен) для советских психологов математический метод — многомерный факторный анализ. Зная о моем легком интересе к психологии, все же прослушал курс лекций Веккера, Калинин предложил мне помочь Палею. От биологии и медицины я «соскользнул» в психологию. Немного овладел широко использовавшимся тогда языком АЛГОЛ-60, написал программы для обработки информации и, следуя логике Биометрического семинара, начал с Палеем обсуждать результаты расчетов. Тогда я понял, что математика действительно позволяет увидеть и измерить то, о чем без нее можно лишь догадываться или что вообще скрыто от аналитика. К тому времени я уже многое прочел и знал об эвристической силе математических моделей, но здесь впервые убедился в этом на «своем материале».


Учились мы пять с половиной лет, «половинку» добавили, когда я был уже студентом пятого курса; нам дали дополнительные лекции по расчету траекторий баллистических ракет и, чрезвычайно заинтересовавший, меня курс истории механики. Его прочел нам тогдашний декан факультета, интеллигентнейший Николай Николаевич Поляхов (1906-1987) –крупный специалист в области теоретической механики и гидроаэромеханики, к тому же – отдавший многие годы изучению классической механики, начиная с Ньютона и Эйлера. Думаю, что и его курс каким-то образом активизировал мой интерес к истории науки. На третьем или четвертом курсах я случайно узнал, что жил в одном доме с Поляховым. Как-то заметил его гуляющего с красивой собакой, подошел, представился. С тех пор, встречаясь изредка на факультете мы по-соседски здоровались.


То обстоятельство, что данная серия моих биографических заметок стимулирована «принципом Алексеева», оправдывает короткую реминисценцию о неожиданно открывшейся мне роли А.А. Любищева в жизни А.Н. Алексеева.


Так, лишь из книги «Профессия – социолог» (6, с. 159) я узнал, что побудительным толчком для разработки алексеевской методики «Время жизни» послужил опыт фиксации затрат времени и составления самоотчетов, осуществлявшийся на протяжении всей жизни Любищевым. Эта система анализа времени рассмотрена в книге Гранина.


О своем знакомстве с жизнью и трудами А.А. Любищева Андрей Алексеев писал следующее: «Об А.А. Любищеве я (как, думаю и многие!) впервые узнал из документальной повести Даниила Александровича Гранина – "Эта странная жизнь" в конце 1970-х. Несколько лет спустя судьба свела с Рэмом Георгиевичем Баранцевым – одним из младших друзей и "душеприказчиков" А.А. Любищева, публикатором его духовного наследия. Дружба с Рэмом Баранцевым как бы озарена светом Любищевского (7, с. 201-2002). Их дружба началась в конце 1984 года, вот что писал Алексеев о Баранцеве и начале их дружбы: «... пути и духовные поиски беспартийного профессора математики, с одной стороны, и члена КПСС, социолога-рабочего, с другой, при всем их своеобразии, оказались настолько близкими, что мы не могли, с первой же встречи, не понять, что это — "один путь". Высокоавторитетный (у нас и за рубежом) специалист в области математической физики и газовой динамики, доктор наук в 33 года (1964), профессор (1968), лауреат Государственной премии (1973), трижды представлявшийся к званию члена-корреспондента АН СССР, Р. Баранцев на рубеже 70–80-х гг. "впал в идеологическую ересь": он занялся разработкой междисциплинарных, общеметодологических проблем, объединенных им тогда в понятии "семиодинамика"» (8, с. 157).


А теперь о том, как началось знакомство Баранцева с Любищевым: «В 1964 году, защитив докторскую диссертацию, я не чувствовал себя на распутье. Активная работа продолжалась. Но, к тому, что делать уже умеешь, творческий интерес незаметно угасает, и открывается свободное пространство поиска, готовности, ожиданий. Мне было 33 года.


Проходя как-то по коридору главного здания университета, я увидел программу конференции по биометрии <…> Имея небольшой запас времени, заскочил на заседание и попал на доклад какого-то странного старика, который говорил удивительно нескучно. Сидевший вблизи Олег Калинин сказал, что это Александр Александрович Любищев, и дал посмотреть несколько его работ, которые захватили меня мощью и свежестью мысли.


И в конце года я решил ему написать: «Глубокоуважаемый Александр Александрович! Я знаю Вас со слов Олега Калинина и по некоторым Вашим натурфилософским письмам. Этого достаточно для уважения, интереса, желания встретиться и уверенности в естественности такого желания. Наше поколение обязано передавать следующему далеко не то, на чём само взращено. Между маразмом старших и нигилизмом младших жить устойчиво и не низко довольно трудно без общения и информации. Я занимаюсь кинетикой и интересуюсь методологией науки. Работаю на кафедре аэрогидромеханики ЛГУ. Примите поздравление с Новым Годом и пожелание неугасимого духа и радостей жизни. Искренне Ваш, Р.Г. Баранцев. 28.12.64» (5).Позже, во многом благодаря Калинину, Баранцев стал хранителем архива Любищева и многое сделал для сохранения его наследия.


Все же непрост наш коммуникационный мир. Вторую половину 1970-х и в предперестроечные годы мы вместе с Алексеевым работали над проектом «Социология и театр» и встречались еженедельно. Говорили о социологическом изучении театральной жизни, но не только. Однако ни разу наш разговор не коснулся А.А.Любищева и его трудов. Алексеев сохранил и включил в нашу книгу «В поисках адресата» (9) мое письмо от 6 марта 2006 года, в нем я писал, что в уже в первом томе его «Драматической социологии и социологической ауторефлекции» встретил фамилию Любищева, с которым в далекой молодости меня познакомил Олег Калинин.


Удивительное развитие претерпело содержание данного текста. В начале этого рассказа я отметил, что, следуя принципу Алексеева, продолжаю анализировать, как биография влияет на творчество социолога. Вспоминая уроки О.М.Калинина и работу созданного им Биометрического семинара, я не мог пройти мимо фигуры А.А. Любищева, своими биологическими исследованиями и своей философией мира во многом определившего содержание и дух этой «школы» применения статистики в биологии. Но здесь оказалось, что и А.Н. Алексеевым – заметно позже, чем Калинин – Любищев признавался одним из своих учителей. В 2000 г. он писал: «Уроки Любищева, извлекаемые нами сегодня, это уроки мысли, жизни и общения (диалога)». Таким образом, утверждение Алексеева: «Собственная жизнь может быть полем включенного наблюдения» может интерпретироваться в том числе и как перенос научной логики наблюдения в естествознании на почву социологии.

***

В планируемой серии материалов, раскрывающих и иллюстрирующих понятие биографичности творчества социологов, этот рассказ должен будет занимать одно из первых мест или будет замыкать эту тему. Среди первых, поскольку в нем – речь о начальной точке моей профессиональной траектории. Среди завершающих – так как все многообразие векторов движения сквозь разные науки и предметные области, в которых я оказывался, сходится в той «точке«. Другими словами, я шел по какой-то хитрой многомерной петле.


1. Письмо О.М. Калинина Б.З. Докторову от 15 февраля 2019 г.
2. Казанцева Т. Александр Георгиевич Барт — человек светлой души http://www.statmod.ru/vega/bart/ag_bart.htm#begin.
3 Памяти А.Г. Барта http://www.statmod.ru/vega/bart/bart_in_memory.htm.
4. Алексеев А. Из рукописи первого варианта книги А.Алексеева «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия« (2001) 5. Баранцев Р.Г. Любищев в моей судьбе http://www.trinitas.ru/rus/doc/0202/010a/02021100.htm.
6. Алексеев А.Н., Ленчовский Р.И. Профессия – социолог. – СПб: Норма. 2010. Т.2. http://cdclv.unlv.edu/archives/articles/profsoc_2.pdf.
7. Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Из неопублиованных глав. – СПб. 2012. Том 1.
8. Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия – СПб: Норма. 2003. Т.2.
9. Алексеев А., Докторов Б. В поисках адресата. – СПб-Фостер Сити. 2012.