Мандарин

Кощей очистил мандарин и в задумчивости разделил его на дольки. Долек оказалось ровно десять.Число это, казалось бы, ровное и красивое, чем-то не понравилось бессмертному магу. Он сгреб дольки и кожуру и решительно выкинул в корзину для бумаг. Затем взял еще один мандарин, опять очистил и опять разделал. Долек по-прежнему было десять. Кощей хмыкнул, пожал плечами и, не убирая беспорядка, потянулся к третьему плоду. Пощупал, отдернул руку, нервно вскочил и прошелся по кабинету. Потом вернулся к столику, на котором стояла ваза с фруктами - овальному, очень изящному столику из оникса, на котором золотой фольгой были выложены стрекозы, камыши и цапля, и задумался.
В вазе было три яблока - хороших три яблока, сочных не по-зимнему, скорее сладких, с тонкой розоватой кожей, с которой кухарский мальчик тщательно удалил воск. В вазе было три тонкокорых севильских апельсина. Две груши дюшес и гроздь винограда сорта "Дамские пальчики" также лежали в вазе. Но Кощею не хотелось ни яблок, ни апельсинов, ни груш, ни тем более винограда. Ему хотелось марокканский мандарин, коих оставалось еще с полдюжины. Казалось бы - бери да ешь!
Но повелитель тридесятого испытывал странное сомнение. Ему отчего-то не хотелось, вновь очистив мандарин, обнаружить в нем десять долек. Девять было подходящее число. Одиннадцать или двенадцать - тоже. Да что говорить! На худой конец сгодилось бы и тринадцать долек! Но только не десять.
Кощей попробовал применить рентгеновское зрение - мандарины не поддались. Он быстро, как играющая с клубком кошка, метнул руку и схватил оранжевый плод, содрал в мгновение ока с него кожицу, разметал на дольки, попутно их считая, и уже досрочно с ужасом понял, что их снова десять.
Бессмертный старик опустился в кресло.
- Эй, кто там! - еле слышно прошептал он. Возле кресла бесшумно материализовался мальчик служка. - Убери это, вместе с вазой убери! - раздраженно велел Кощей. - И принеси мне черного хлебушка, селедочки и груздей соленых с лучком. И еще... Графинчик той самой, на шалфее и смородиновом листе.

И заперся в кабинете, к обеду не вышел, к ужину тоже, и даже государственными делами в тот день не занимался.