Как я писал кандидатскую диссертацию

Мои родители приучили меня стараться все делать добросовестно, так, чтобы не было стыдно за свои результаты. Когда я первый раз пришел в библиотеку для написания диссертации, то ощутил некоторый ужас от того, что не имел представления о том, что же я смогу написать на сто двадцать страниц. Я примерно представил себе объем своих мыслей по теме диссертации. Он составил, по предварительным подсчетам, около тридцати-сорока страниц. А откуда же я возьму недостающие?
Пришлось настраиваться на должный психологический и логический диссертационный тон. Для этого пришлось несколько диссертаций прочитать и даже сделать ряд выписок, которые для моей диссертации не имели непосредственного значения.  И уже потом для литературного обзора выписал ряд цитат из некоторых статей, косвенно касающихся моей темы.

Для того чтобы можно было писать комментарии к полученным данным, их нужно было провести через статистический анализ. Но это легко сказать и непросто сделать. В институтской библиотеке я взял руководство по статистике. Но в нем было всего сто двадцать способов расчетов. Шесть месяцев ушло на попытки освоиться с новой наукой. Пришлось просмотреть два десятка диссертаций, чтобы выявить наиболее информативные, распространенные и престижные виды статистической обработки данных.   

Тогда у меня еще не было компьютера, поэтому пришлось обсчитывать данные на калькуляторе. Но и он давал лишь относительное преимущество, потому что нужно было для каждой цифры по одному виду расчета выполнить тридцать пять действий. В итоге на расчеты первого этапа ушло больше месяца по восемь-десять часов ежедневных расчетов. Расчеты порой я был вынужден прекращать, так как утомление головного мозга достигало такой величины, что не было сил читать даже художественную литературу.

Для того, чтобы понять правильное направление расчетов, пришлось сделать ряд объемных вычислений, которые  не  только  не  высвечивали тонкости и нюансы, своего рода изюмины диссертации, но совершенно скрадывали даже то, что казалось абсолютно очевидным. Требовалось настолько вжиться в свой материал, чтобы буквально кожей чувствовать его сильные и слабые стороны. Так, применяя американскую программу компьютерного анализа (предложил один профессор, помогающий мне в лабораторных анализах), я убедился в ее принципиальном несовершенстве и непригодности для своих данных.

Для того, чтобы понять основу моего недовольства я проведу параллель с тем, как вычисляют среднее арифметическое значение в доходах нищего и миллионера. При суммировании доходов этих двух людей получается миллион. А при разделении на двух получается по пятьсот тысяч на каждого. И если по результатам такого анализа получается, что оба живут припеваючи, то реальная картина весьма далека от теоретической. Получилось бы, что мои данные, при всей их новизне и выразительности, не только не имеют особой ценности, но и вообще никакой. С этим я не мог смириться.

Для облегчения ряда статистических вычислений мне пришлось разработать облегченный алгоритм расчета, в ходе которого были составлены специальные аналитические таблицы моего собственного изобретения и составления, глядя в которые можно было уже без тридцати пяти действий сразу понять является статистически достоверной та или иная цифра или нет. И таблица четко и однозначно показывала еще и степень статистической достоверности.

Только для литературного обзора мне пришлось пару месяцев сидеть в библиотеке и выписывать названия того, что мне нужно прочитать и изучить. Оказалось, что строго по теме моей диссертации в нашей стране почти нет публикаций. Все нужно было переводить с иностранных языков. Пришлось запастись специальными словарями английского, немецкого и французского языков.

Тщательно была просмотрена часть картотеки нашего института (более пятидесяти ящиков по две тысячи карточек в каждом), центральной медицинской библиотеки (более двухсот ящиков), библиотеки имени Ленина (более двухсот пятидесяти ящиков), специальное американское издание "Index mеdicus" (дести сорок томов: за двадцать лет по двенадцать томов, каждый по две тысячи страниц энциклопедического формата и шрифта). Поиски многих иностранных изданий подобны были приключениям в джунглях. Потому что в одной картотеке конкретный журнал был, а в другой картотеке его не было. По данным картотеки журнал был в наличие в хранилище, а на самом деле - нет. Подписка библиотеки на журналы была подобна шахматной доске: один год подписка имелась, а другой - нет. В течение одного года, при наличии подписки на журнал номера за 1, 3, 5, 7, 9 месяцы были, а в остальные месяцы отсутствовали.

Пришлось внимательно прочитать и проштудировать более ста семидесяти первоисточников на русском языке и более трехсот на иностранных. Одно лишь перечисление этих первоисточников заняло более шестидесяти страниц. Этот гигантский объем информации нужно было проанализировать, систематизировать, понять сильные и слабые стороны научных работ, определить и понять возможные причины этих сторон, выявить явные и скрытые, практические и теоретические тенденции положительного и отрицательного характера, постараться вжиться в этот материал, чтобы интуитивно ощутить нужные направления исследований, подводные камни, возможные логические трудности и еще многие другие моменты, играющие важную роль в исследовании и в диссертации.

Оставалось придумать аспекты анализа своего материала. Вспоминаю, как в метро попытался набросать эти аспекты. Первый раз их получилось что-то около пяти. Спустя несколько дней к ним добавилось еще три. Даже эти моменты были подобны проклевыванию цыплят из яиц, каждое из которых требовало к себе особого отдельного внимания и заботы. Через несколько месяцев число аспектов анализа составило уже более сорока… Трудность составления списка аспектов состояла в том, что было совершенно не понятно то, какие из них являются главными, а какие - второстепенными вообще, и применительно к моей работе, в частности. Не говоря уже о том, какие их них окажутся наиболее информативными.

Одна из библиотекарей, видя мой долгий и упорный труд, предложила мне просто-напросто взять и переписать нужную мне информацию из чьей-либо диссертации. На что я ей ответил, что даже если бы я и хотел сделать так, то это невозможно в силу того, что неоткуда переписывать. Нет информации на русском языке не только по моей теме непосредственно, но даже косвенно затрагивающей мою тему. Не говоря уже о том, что нет исследований в нашей стране, использующих международные анкеты,  тесты и шкалы.

Сложность написания диссертации заключалась в первую очередь в том, что я не знал того, как именно она должна быть написана. У меня вначале не было даже примерного плана, не говоря уже о стилистических тонкостях, которые нужно было узнать, понять и научиться применять на практике. Ибо в дальнейшем мне пришлось переработать почти все главы моей диссертации, так как мой непосредственный начальник считал, что я употребляю слишком вольный (публицистический) для диссертации стиль. На мой аргумент, что в США пишут еще более свободным языком, он ответил мне, что мы живем не в США. И, следовательно, должны действовать по неписанным законам науки своей страны. Иначе говоря, писать сухим и черствым языком, которому в принципе чужда какая бы то ни была публицистическая свежесть и яркость, неординарность и выразительность.

У меня не было ни малейшего представления об основных методологических основах анализа информации, ее систематизации и оформления применительно именно к диссертации. И это было чисто психологически неприятно и вызывало мощный дискомфорт. Ибо я хотел, чтобы моя диссертация была естественным отражением моей добросовестности, интеллекта, практического и теоретического (пусть даже не самого гигантского, но все же) опыта, творческой сути моей личности, особенностей моего мышления и т.д. Но как это было сделать - этого я не знал.
Самому человеку очень трудно взглянуть на свой труд со стороны, потому что он в него вложил столько сил, ума и души, что почти сроднился с ним. Какая бы ни было степень несовершенства результата труда человека, он стал уже бесконечно дорогим для него. А то, что нам дорого, не может быть для нас плохим. Заедало меня и банальное самолюбие, потому что некоторые сотрудники нашего отдела периодически старались показать мне, что вот они - старожилы отдела и большие специалисты в психиатрии, а я - новичок и поэтому не знаю и не понимаю не только специфических моментов в научной политике отдела, но и в психиатрии, как в большой науке.

Отчасти первоначально так это и было. Но я был против выставления меня полным ничтожеством. Конечно, любому новичку требовалось время для вхождения в курс дела как в научных тенденциях конкретного института и отдела, так и в общероссийских тенденциях психиатрии. Это был своего рода период психологической и интеллектуальной, научной адаптации новичка. Но мне хотелось показать и доказать, что этот период для меня уже пройден и пройден успешно и что я могу уже что-то свое сказать в науке. Пусть не обязательно что-то принципиально новое (для этого был недостаточен мой общий профессиональный, да и научный стаж работы), но все же что-то свое, свое личное мнение по ряду вопросов психиатрии. 

Для меня была непереносимой мысль о том, что после написания моей диссертации кто-либо из наших профессоров или оппонентов из других институтов в качестве предварительного резюме по поводу моей диссертации скажет что-то вроде того, что "если бы он познакомился с кандидатской диссертацией моего ученика, защитившегося не так давно, то и качество его собственной диссертации было бы значительно выше…"

Для меня более естественным (да и более приятным) было  бы  резюме,  что  моя  диссертация  может служить примером для других молодых диссертантов. Конечно, я не считал себя самым умным и самым талантливым среди всех диссертантов Москвы. Но, что-то никто нам не рассказывал о том, что в недавнем (пять-десять лет) прошлом или в настоящем есть диссертант-вундеркинд, примеру которого всем нам следовало бы подражать. Это наводило на мысль о том, что все мы, молодые диссертанты, находимся примерно в равных интеллектуальных категориях (хотя бы с чисто формальных позиций).

Именно поэтому для меня была непереносимой мысль о том, что кто-то из соображений элементарной научной добросовестности напишет диссертацию, значительно превосходящую по основным качественным критериям мою собственную. И именно эта диссертация будет поставлена мне в пример. Конечно, я не собирался конкурировать даже с кандидатскими диссертациями нынешних ученых-корифеев. Самое большее, на что можно было рассчитывать при этом, так это на то, что следовало бы поучиться на этих диссертациях, как нужно подобные работы планировать, оформлять и писать.

Но при этом был еще и дефицит времени, потому что от практической работы в отделении психозов никто не собирался никого освобождать. И работа над диссертацией должна была идти только в нерабочее время, то есть после 16.00. и в выходные дни. Проштудировать же десяток кандидатских диссертаций, не имеющих отношения к моей, - это было непросто, хотя во многом и необходимо.

Я сознательно указываю лишь кандидатскую диссертацию, так как у хороших докторских диссертаций уровень исполнения почти всегда значительно выше, чем у кандидатских (выше изначальный уровень требований к диссертации, да и больше теоретический, практический и методологический опыт диссертанта). И поэтому ставить для себя задачу писать свою кандидатскую так, как другие писали докторскую - это была не только не совсем разумная, но и опасная, как оказалось, идея.

Оказалось, что число глав диссертации (как и число страниц…), как для кандидатской, так и для докторской, имеет свой разумный диапазон. И если человек пишет меньшее число глав, чем указано в этом диапазоне, то его диссертация по официальным мотивам не принимается к рассмотрению. А если он пишет, особенно в кандидат-ской, число глав, которое положено для докторской диссертации, то это может вызвать резкую негативную реакцию у членов ученого совета. Так как, при этом, диссертант как бы бросает им всем вызов в том смысле, что вот он может написать сразу работу, достойную быть не кандидатской, а докторской. Чего, вроде как, никто из них в свое время сделать не смог.

Получается своего рода невольный упрек ведущей профессуре Москвы и СНГ в принципиальной интеллектуальной неполноценности. Что было бы верхом неприличия с моей стороны человеческого, научного и личностного характера. Никто из них не собирался пропускать мимо своего внимания подобные выпады. Иначе говоря, такая диссертация, даже при самых замечательных достоинствах, почти обязательно должна было быть признана неправильной и отправлена на принципиальную переработку и сокращение до норм, приемлемых для кандидатской.

Конечно, при этом как бы оказывалось уязвленным самолюбие не только самых амбициозных профессоров, но и всех остальных. Потому что все они прошли вначале этап написания и защиты кандидатской, а уже лишь потом докторской. И именно поэтому большинство из них не было готово согласиться с тем, что кто-то, пусть даже самый замечательный человек, уникальная личность и самый любимый ученик, может сразу получить докторское звание. Об этом меня предупредил наш второй профессор, весьма доброжелательно относящийся ко мне. В связи с чем, мне и пришлось в дальнейшем в несколько раз уменьшить объем своей диссертации.

Надо сказать, что сокращение объема моей диссертации проходило в несколько этапов:
1. при утверждении темы диссертации (соответственно и плана) в два раза;
2. перед апробацией - в два раза;
3. в творческом отпуске (после совета второго профессора) при написании диссертации и ее оформлении - в два раза.

В итоге диссертация составила лишь 1\8 от первоначального предполагаемого объема. Но при этом она была примерно в 1,5 раза больше стандартной кандидатской. А, по мнению моего оппонента, в ней содержалось сразу две отличные полноценные кандидатские диссертации (но, все же, не целая докторская - оппонент не желала мне зла!). Этот же оппонент высказала даже некоторое недовольство тем, что обычно она читала диссертации как бы "по диагонали". А диссертацию Алтунина ей пришлось внимательно, вдумчиво и кропотливо изучать, что потребовало от нее времени и сил в несколько раз больше, чем обычно.

Другая оппонент нашла целый ряд уникальных изюмин в моей работе (что делает честь ее удивительной добросовестности, человеческому, личностному и научному достоинству и порядочности). Каждая из которых, по ее мнению, могла быть самостоятельным украшением любой, даже самой замечательной кандидатской диссертации. Не говоря уже  о том, что подобные изюмины придавали моей работе не только большой практический вес и ценность, но и, что особенно важно, чисто теоретическую, научную ценность.

Черновой вариант диссертации печатала машинистка без медицинского образования, поэтому не мудрено, что у нее были грамматические ошибки в сложных профессиональных терминах, написанных моим не самым лучшим почерком. Один из моих оппонентов из другого института в числе главных выявленных ею недостатков указал грамматические ошибки. Когда я после защиты высказал удивление по этому поводу нашему ученому секретарю, то она ответила мне, что оппонент - на то и оппонент, чтобы выявлять ошибки и недочеты. А если, мол, она указала в числе главных лишь грамматические ошибки, то это означает не больше того, что ничего другого серьезного она просто-напросто не нашла. И не обижаться на нее за это нужно, а радоваться, что все так хорошо получилось. Было бы гораздо хуже, если бы нашлись методические или другие фундаментальные ошибки.

Оппоненты из других научно-исследовательских институтов держали мою диссертацию еще три месяца после моей защиты. Когда я в очередной раз позвонил и спросил причину подобного положения дел, то они мне ответили, что их диссертанты переписывают мою диссертацию для себя и для них (не понятно только почему они для этого не использовали ксерокс - это было бы быстрее и проще, но возможно - дороже, если в платном порядке делать).
- А зачем они ее переписывают?
- Теперь ваша диссертация является для них образцово-показательной. И если их диссертации будут хотя бы наполовину такими же хорошими, то я буду полностью довольна ими.

По итогам года дирекция нашего научно-исследовательского института решила поощрить наиболее отличившихся сотрудников. В частности, за высокий уровень исполнения диссертации из пятисот сотрудников и из пятидесяти диссертаций я (и еще двое) был премирован в размере двухмесячного оклада. Что было для меня полнейшей неожиданностью. Особенно, если учесть, что за три года моей работы в институте никто не был за свою диссертацию премирован, даже мой непосредственный начальник за свою докторскую… Моя премия была неожиданностью и для него… Его самолюбие было очень сильно уязвлено. И потом это рикошетом ударило по мне. Но это было потом.

Как выяснилось в дальнейшем, были интересные особенности и по срокам написания диссертаций в отделе среди самых умных и самых шустрых (в нашем отделе были только такие сотрудники даже в сравнении с научными сотрудниками других отделов нашего института).

У меня на написание диссертации ушло три года работы в отделе. А сотрудник, пришедший в наш отдел за пять лет до меня, ушел из отдела без защиты диссертации через год после моей защиты (пять плюс три плюс один равно девять лет работы в отделе). Другой сотрудник, пришедший за три года до меня, ушел без защиты через два года после моей защиты (три плюс три плюс два равно восемь лет). Третий сотрудник, пришедший за четыре года до меня, ушел сразу после моей защиты рядовым врачом (четыре плюс три равно семь лет), хотя для него были открыты все дороги не только в плане кандидатской, но и докторской диссертации и вообще научной карьеры. Так как его отец, выпускник нашего же отдела, был уже доктором медицинских наук, работал в нашем институте и всячески мог помогать своему сыну в решении научных, формальных и неформальных вопросов. Четвертый сотрудник, пришедший за пять лет до меня, прошел апробацию (первый этап защиты диссертации) одновременно со мной, а защиту лишь через год после меня (пять плюс три плюс один равно девять лет). В итоге оказалось, что я написал свою диссертацию быстрее всех других сотрудников моего возраста в нашем отделе. В том числе, быстрее тех, кто кичился перед мною своим интеллектом и шустростью.

А профессор еще за год до моей защиты спрашивал меня о степени моей готовности к защите и предлагал провести ее раньше, чем это было в моих планах. Я, понимая свою небольшую готовность, вынужден был огорчить своего профессора. А он, словно чувствовал, что жизнь сложится непросто. Поэтому примерно за полгода до моей реальной защиты назначил вместо себя руководителем моей диссертации моего непосредственного начальника. Это был просто-таки элемент его прозорливости. Потому что, если бы он не сделал этого, то моя защита могла не состояться не только в предполагаемые сроки, но и вообще когда-либо, так как за четыре дня до назначенного дня моей защиты он умер.

Надо выразить благодарность одной из сотрудниц института, которая была по долгу службы причастна к оформлению сопроводительных документов к диссертации (общий объем которых был почти такой же толщины, как и сама диссертация). Она за несколько месяцев до моей защиты очень серьезно предупредила меня о том, что я слишком долго "тяну резину". А есть достаточно большая группа влиятельных людей - сотрудников института, которые всячески препятствуют моей защите вообще или, как минимум, стараются затянуть ее на наибольший срок. И что, если я еще несколько месяцев проведу в прежнем безмятежном состоянии, то потом буду горько за это раскаиваться…

Но даже когда диссертация была уже написана, мои приключения на этом не закончились. Нужно было написать еще и автореферат к диссертации, своего рода краткое изложение всей диссертации на двенадцать-пятнадцать страниц. И в написании автореферата тоже имелись свои методические особенности, которых я не знал. Профессор, когда я спрашивал его об этих особенностях, отправлял меня к моему непосредственному руководителю. А тот больше критиковал мой автореферат в абстрактном порядке, не указывая конкретных недостатков. Профессор, будучи уже тяжело больным, восемь раз отправлял меня к моему руководителю на доработку автореферата. Когда он отправил меня в восьмой раз, я понял, что это может тянуться до бесконечности. И не исключено, что мой так называемый руководитель входит в число людей, являющихся моими "доброжелателями" и именно поэтому не только не помогает мне, но и всячески мешает, не боясь даже гнев профессора вызывать на себя. При мне профессор несколько раз звонил моему так называемому руководителю и выговаривал ему за его лень и своенравие. Но воз оставался и ныне там же. Ничего не оставалось, как взять и самому отредактировать на свой страх и риск автореферат. Когда я принес свой вариант редакции автореферата, то профессор прочитал его и сказал, что нужно было давно так сделать и все было бы нормально. Он не понимал, почему мой руководитель лишь на восьмой раз разобрался с моим авторефератом. Но я ему объяснил, что данная редакция автореферата является моей собственной.

Профессор был удивлен и одновременно обрадован подобным положением вещей. Я почувствовал, что он проникся ко мне еще больше и уважением к моему интеллекту и симпатией к моей личности в целом. И что там скрывать, мне было приятно не только то, что я, наконец, закончил эту эпопею с авторефератом, но еще больше то, что я смог доставить радость своему профессору Григорию Яковлевичу Авруцкому. Которого я не только уважал как начальника, ученого, организатора, гигантскую талантливую и неординарную личность, но и еще любил как мудрого и замечательного человека, психологически тонкого и изящного, доброго и чуткого, искреннего и внимательного, проницательного не только в больших научных вопросах, но и в обычной человеческой жизни.

За год до моей защиты у нас в отделе защитился другой сотрудник А.Молодецких. С моей точки зрения он представлял собой образцово-показательный пример истинной выдержки и самообладания. За три года работы я практически ни одного раза не видел его в плохом настроении или в раздраженном и недовольном состоянии. Достаточно сказать, что однажды, когда он вместе с профессором ехал на международный конгресс по психиатрии в Германию, его сняли с поезда на границе и отправили обратно из-за того, что его загранпаспорт был неправильно оформлен. Андрей Владимирович рассказал мне об этом  настолько спокойно и хладнокровно, словно речь шла о том, что он пошел в магазин за хлебом, а хлеба там не оказалось…

Но когда этот сотрудник вспоминал процесс сбора сопроводительных документов к диссертации, то в его голосе прозвучала столь искренняя и выразительная эмоция неудовольствия, что это походило на вспоминание страшного и кошмарного сна, заставившего человека проснуться в холодном поту. Я помню, как поразила меня тогда его реплика. И я подумал о том, что же это за такое своеобразное дело - сборка документов, если она так основательно вывела из душевного равновесия такого невозмутимого человека. Потом и я сам прошел все эти круги и получил массу "удовольствия".

Нужно было заказать в типографии несколько десятков экземпляров автореферата. Потом в мастерской заказать переплет для десяти экземпляров диссертации. Один экземпляр я должен был сдать в центральную медицинскую библиотеку, второй - в библиотеку им. Ленина, третий оставить в  своем институте, еще два в разных научно-технических библиотеках. Двум оппонентам и двум рецензентам нужно было домой привезти по экземпляру диссертации.

В оформлении диссертации были и свои особенности: все графики должны были быть исполнены на фотографиях. То есть, первоначально их нужно было нарисовать на листах простой бумаги, а потом каждый лист сфотографировать и сделать фото. Для выступления на Ученом Совете нужно было свой доклад сопровождать показом слайдов. Которые тоже нужно было сделать. Благо, что в институте был свой фотограф, с которым мен удалось договориться обо всем этом. Готовые фотографии приклеивались к листам диссертации по всей своей поверхности. Это обеспечивало как сохранность фотографии в самой диссертации, так и сохранность первоначальных данных, отображенных на фотографиях.

Для того, чтобы быть уверенным в отсутствии стилистических огрехов, я отдал диссертацию на корректуру своему знакомому редактору с тридцатилетним стажем работы в научном издательстве. После тщательного изучения она сделала несколько второстепенных замечаний, но при этом высказала искреннее удивление в том, что более двухсот страниц текста не имели каких-либо особенных стилистических или других ошибок. Так что и править-то ей, как оказалось, практически нечего было.

Апробация диссертации проходила, как обычно, на заседании проблемной комиссии. У помощника ученого секретаря я взял проектор, с помощью которого я показывал слайды. Доклад прошел успешно. Ничего не подозревая, я взял этот же аппарат и на защиту диссертации на Ученом Совете. Но оказалось, что перед этим им попользовался другой сотрудник нашего отдела. Что выяснилось уже после моей защиты. А на самой моей защите оказалось, что в него вставлена другая лампочка, которая в несколько раз менее мощная, чем была прежде. И поэтому ни о каком показе слайдов речи не могло и быть. И в этот, мягко говоря, своеобразный момент, я вспомнил, как на чемпионате мира по фигурному катанию при выступлении Родниной и Зайцева вдруг сломался магнитофон с записью музыки для их выступления. Тогда они быстро сообразили, что это умышленна диверсия и ждать быстрой и эффективной помощи не приходится. Поэтому они откатали всю программу без музыки и стали вновь чемпионами мира.

Так как я сам рисовал и анализировал все графики диссертации, то их примерный рисунок я неплохо помнил. И поэтому с помощью обыкновенной указки экспромтом изобразил их на доске докладчика.
Надо сказать, что на заседании Ученого Совета мое выступление было вторым. Первой делала доклад диссертантка директора института. Ученый совет состоял из 45 профессоров нашего института и трех других. Голосование по поводу докладов проходило тайное. Поэтому каждый имел возможность высказать свое искреннее мнение, как положительного, так и отрицательного характера. Неожиданным для меня моментом был тот факт, что при голосовании за диссертантку директора был один голос против. А относительно меня было единогласное решение о присвоении звания "кандидат медицинских наук".

Дочь профессора Авруцкого, вспоминая о моей защите, сказала: "Ты выступал на ученом Совете так, словно Григорий Яковлевич сидел в зале…" А что еще мне оставалось делать, если даже мой так называемый руководитель диссертации попытался сорвать саму мою защиту и даже после принципиально положительных выступлений рецензентов пытался скомпрометировать диссертацию в целом, создавая нелепую ситуацию... Его выступление было резко оборвано профессором из другого института.

После моих ответов на вопросы членов Ученого Совета выступил один из ведущих профессоров нашего института (Московского НИИ психиатрии МЗ РФ) А.Г.Гофман - человек весьма принципиальный, серьезный и строгий, который никогда и ни перед кем не лицемерил и был всегда естественным и честным, не менял своего мнения в угоду кому бы то ни было. И сказал: "За последние двадцать лет работы мне очень редко приходилось держать в руках автореферат, выполненный на таком высоком уровне…"

Спустя пару месяцев после моей защиты ко мне подошла рецензент из нашего института и попросила меня помочь двум ее диссертанткам подготовиться к выступлению на проблемной комиссии для утверждения темы диссертации, так как первое выступление обеих было неудачным.
- Вы так хорошо овладели методологией планирования диссертационных исследований, что можете уже делиться опытом с молодежью, - сказала она.

Для меня это был еще один предельно приятный комплимент с ее стороны.
Особое впечатление осталось от моей защиты и оттого, что впервые за годы моей работы многие члены Ученого Совета, независимо друг от друга, подошли и поздравили диссертанта (меня) с успешной защитой. И высказали просьбу-наставление о том, что они надеются встретиться со мной еще раз (имелось в  виду на защите докторской диссертации). Я был даже несколько растерян оттого, что диссертантку директора института поздравили лишь несколько профессоров нашего института, лично знавшие ее еще до защиты. А меня поздравляли не только все свои профессора, но и те, кого я не знал даже по фамилии, не говоря уже об имени и отчестве. Такие поступки бывают только искренними и бескорыстными. Да и интонация их голоса была удивительно доброжелательной, если не сказать, что по родительски нежной. Как старшие товарищи по науке они радовались моей диссертации. Я, откровенно говоря, не был готов к такой ситуации и поэтому с трудом находил нужные слова. Чаще я лишь благодарил за такую удивительную внимательность и чуткость по отношению ко мне и обещал по возможности оправдать их надежды и особое доверие.

Успешная защита диссертации, безусловно, словно прикрепила большие невидимые крылья у меня за спиной, наполнив меня мощным энергетическим потенциалом, заставив ощутить истинное удовлетворение от долгого и трудного пути длиной в шестнадцать лет (с момента принятия решения о том, что я буду кандидатом медицинских наук в возрасте шестнадцати лет) и последних трех лет почти без выходных и праздников. От чрезмерного волнения по поводу диссертации за год до защиты я попал в больницу с обострением моей язвенной болезни двенадцатиперстной кишки и пролежал больше месяца. Но даже в больнице я старался заниматься статистическими вычислениями. Что и было в последствии отмечено как прекрасно выполненный математический анализ, в числе основных достоинств диссертации. После защиты моя язва вновь обострилась и после месяца амбулаторной терапии мне пришлось опять месяц провести в больнице.

Еще одной радостью для меня было то, что на моей защите присутствовал человек, являющийся для меня близким и дорогим другом, который оказался свидетелем не только моей сложной работы над диссертацией, но и официального и неофициального триумфа. Ведь истинный друг - это не только тот, кто делит с тобой горести, но и тот, кто адекватно реагирует на твои радости и победы, признание тебя личностью с большой буквы.

Радость большого успеха буквально переполняла меня, как личность. А вот неофициальное участие ведущей профессуры Москвы, да и всей страны делало меня безгранично счастливым как молодого ученого и человека.