25. 68 Пушкин Месть в нач. ХХ в - чертова дюжина

Месть Пушкину в начале ХХ века -  чертова дюжина реплик

И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.  (Цыганы. Пушкин)

Дюжина(чертова) малоизвестных мнений о Пушкине персон писательского цеха начала ХХ века, мозги которых не были отморожены, засорены и ангажированы никакой идеологией никакой политической партии или структуры власти, не были поражены в баталиях славянофилов с западниками или либералов с охранителями и констерваторами, а сами персоны не принадлежали к секретаршам литераторов партийных организаций и членов парторганизаций литераторов, их низовых ячеек, партбюро или ЦК.

Пушкин (АСП) рекомендовал:
«…и не оспаривай глупца».

Но кто его Наше Всё будет слушать в ХХ веке, в его Серебряную пору ...

Серебряный "мстил" местью серебристой веку Золотому где Пушкин золотился

Итак, 
высказывания и отзывы писателей и поэтов русского цеха литераторов о Пушкине:

1. Федор Соллогуб,
автор знаменитого «Мелкого беса»
рис.Добужинский Мстислав. Мелкий  Бес.

Олег Лекманов в ст. «Русская словесность ХХ века на фоне Пушкина» (см. Пушкинский сборник, сост. И. Лощилов и И. Сурат, 2005) передает слова воспоминания Елены Данько, которые повторила и Анна Ахматова: Наверное, самое злобное и развернутое высказывание об АСП позволили себе Ф.Сологуб (наверное мстил за  дважды вызванного на дуэлю Пушкиным юного тогда еще графа Вл.Соллогуба, хотя сам то был  Федором Кузьмичем Тетерниковым) =
 «Пушкин не знал, что такое любовь, поэтому он не был поэтом, поэтому все, что написал Пушкин - ни к чему, живи он сто лет и пиши столько же, все равно - одна бессмыслица, никому это не нужно. Если поэт не знает основного, на чем зиждется жизнь, - любви, все его писания - пустая, ненужная болтовня. Пушкин бьш просто арап, который кидался на белых женщин. Разве это поэт?»
Справка: Федор Сологуб (1863-1927) — один из виднейших представителей старшего поколения русских символистов
 Современники о своем коллеге (https://www.fsologub.ru/) - О Фёдоре Сологубе:
Александр Блок «В современной литературе я не знаю ничего более цельного, чем творчество Сологуба. Вместе с тем, развиваясь по верховной и прихотливой воле художника, оно совершенно чуждается каких бы то ни было схем, какой бы то ни было симметрии. Ни тех, ни другой нет и признака как в поэзии, так и в прозе Сологуба. Роман «Мелкий бес», ставший произведением классическим, прочитанный всей образованной Россией, написан в высшей степени «свободно» и несимметрично» («Пламенный круг»)
«Муза его печальна или безумна. Предмет его поэзии — скорее, душа, преломляющая в себе мир, а не мир, преломленный в душе» («Творчество Федора Сологуба»)
Максимилиан Волошин «Кому нужно знать, что в настоящее время живет писатель, который пишет лучшей прозой, которую до сих пор знала русская литература, что он довел русский язык до такого совершенства и утонченности, которых он еще не достигал ни в руках Пушкина, ни Гоголя, ни Тургенева, ни Чехова, что ему по справедливости можно отдать венец первенства в области стиля» («Черновых заметок о Сологубе»)
Иванов-Разумник«Три года прожили мы с ним "стена в стену", — и я благодарен судьбе, что она дала мне узнать милого, простого, детски смеющегося Федора Кузьмича, а не того Сологуба, каким раньше я его знал (вернее — представлял): "комантного", обидчивого, брюзгливого, резкого, тщеславного. Все это — было, но было той внешней шелухой, за которой таилась детская, добрая душа; он был очень застенчив (право!) — и скрывал эту застенчивость в резкости; он был очень добр и отзывчив — и стыдился своей доброты; был широк — и окутывал себя часто досадной мелочностью» (Из письма Иванова-Разумника Андрею Белому от 7 декабря 1927 г.)
Николай Гумилёв  «Странным свойством обладают стихи Сологуба. Их прочтешь в журналах, в газетах, удивишься их изысканной форме и забудешь в сутолоке дня. Но после, может быть через несколько месяцев, когда останешься один и печален, вдруг какая-то странная и близкая мелодия зазвенит на струнах души, и вспоминаешь какое-нибудь стихотворение Сологуба, один раз прочитанное, но все целиком. И ни одно не забывается совершено. Все они обладают способностью звезд проявляться в тот или другой час ночного безмолвия. Я объясняю это тем, что Сологуб избегает случайного, жемчуг его переживаний принесен из глубин, где все души сливаются в одну мировую. В своем творчестве он следует заветам Шопенгауэра: отрекается от воли ради созерцания. Но в каждой фразе его, в каждом образе чувствуется, как была трудна эта победа, и чуткий читатель на каждом шагу находит окаменевшие, но еще не остывшие молнии страсти и желания. Успокоенность Сологуба ранит больнее, чем мятежность других» (о книге стихов «Пламенный круг»)
Лев Шестов  «Но у Сологуба не внешнее, а внутреннее сходство с древними оракулами. Я уверен, что если бы он захотел "объяснить" себя — это ему не удалось бы. Он говорит многое, глубокое, важное, значительное. Но Сократ признал бы, что он не понимает того, что говорит. Да и говорит ли он? В стихах безусловно не говорит: поёт. Я не знаю никого среди современных русских поэтов, чьи стихи были бы ближе к музыке, чем стихи Сологуба. Даже тогда, когда он рассказывает самые ужасные вещи — про палача, про воющую собаку — стихи его полны таинственной и захватывающей мелодии. Как можно петь про собачий вой, как можно воспевать палача? Не знаю, это тайна Сологуба, даже, может быть, не самого Сологуба, а его странной музы, которой он никогда не видел и о которой он не мог бы ничего рассказать» («Поэзия и проза Федора Сологуба»)
Зинаида Гиппиус «Один из новых поэтов — Ф. Сологуб — поэт несомненный, глубокий, стройный и цельный; а кому нужны его небольшие, многочисленные книжки? Кто поймет его душой и сольется с ним в молитве — дьяволу, да еще и дьяволу-то необъясненному, таинственному, знаемому только им, самим Сологубом, — и даже, может быть, вовсе и не дьяволу?..» («Нужны ли стихи?»)  «Я его знаю, люблю неизменно, уважаю неизменно, вот уже почти тридцать лет. В последние годы, пожалуй, еще более люблю, еще более уважаю. <...> По-прежнему я считаю его одним из лучших русских поэтов и русских прозаиков. Для меня было бы только удовольствием написать еще одну (которую?) статью о его произведениях» («Отрывочное. О Сологубе»)
Андрей Белый  «Федор Сологуб — один из первых стилистов нашего времени. Его яркий, отточенный, жалящий слог, сочетающий простоту и изысканность, холод и огонь, нежность и суровость, все становится гибче и гибче. Его тоскующая мысль все с большей и большей убедительностью приподымает покров очарования, которым оказывается вся действительность» («Истлевающие личины»)

Валерий Брюсов «...такое отношение к поэзии Сологуба объясняется еще и теми трудностями, какие она представляет для своего понимания. Она слишком строга и серьезна, она скорее отпугивает при первом знакомстве, чем привлекает, ее «необщее выражение» надо высматривать. Не только ничего показного нет в стихах Сологуба, но их музыку надо ловить, вслушиваясь в них чутко; красоту линий его образов надо пристально высматривать. Смысл его поэм затаен глубоко, и если иногда он и предлагает читателю основы своего миросозерцания в форме сжатых афоризмов, то чаще он предоставляет угадывать свою мысль за холодными иносказаниями» («Федор Сологуб как поэт»)
Осип Мандельштам  «Для людей моего поколения Сологуб был легендой уже двадцать лет назад. Мы спрашивали себя: кто этот человек, чей старческий голос звучит с такой бессмертной силой? Сколько ему лет? Где черпает он свою свободу, это бесстрашие, эту нежность и утешительную сладость, эту ясность духа и в самом отчаяньи? Сначала, по юношеской своей незрелости, мы видели в Сологубе только утешителя, бормочущего сонные слова, только искусного колыбельщика, который учит забытью, но чем дальше, тем больше мы понимали, что поэзия Сологуба есть наука действия, наука воли, наука мужества и любви» («К юбилею Ф. К. Сологуба»)
Корней Чуковский  «И как бы ни отнестись к тому странному творчеству, в котором мы стараемся теперь разобраться, ясно одно: творчество Сологуба — одно из благороднейших явлений нашей литературы. Здесь, наедине со своею душою, ни на минуту не оторвавшийся от единственной своей громадной и мирообъемлющей темы, «всеми словами, какие находит говорящий об одном и том же, к одному и тому же зовущий неутомимо», Сологуб по праву может быть назван писателем-аскетом, писателем-схимником...» («Навьи чары мелкого беса»)
Георгий Иванов  «“Кирпич в сюртуке”. Машина какая-то, созданная на страх школьникам и на скуку себе. И никто не догадывается, что под этим сюртуком, в «кирпиче» этом есть сердце. Как же можно было догадаться, «кто бы мог подумать»? Только к тридцати пяти годам обнаружилось, что под сюртуком этим сердце есть. Сердце, готовое разорваться от грусти и нежности, отчаяния и жалости» («Петербургские зимы») . «Мандельштам чрезвычайно ценил Сологуба. Еще мальчиком знал его всего наизусть, из-за границы написал ему восторженное письмо, послал свои стихи...» (из воспоминаний Георгия Иванова)
Евгений Замятин 
«Жестокое время сотрёт многих, но Сологуб в русской литературе останется»

Тэффи  «Когда мы познакомились ближе и как бы подружились (насколько возможна была дружба с этим странным человеком), я все искала к нему ключ, хотела до конца понять его и не могла. Чувствовалась в нем затаенная нежность, которой он стыдился и которую не хотел показывать. Вот, например, прорвалось у него как-то о школьниках, его учениках: "поднимают лапки, замазанные чернилами". Значит, любил он этих детей, если так ласково сказал. Но это проскользнуло случайно» (из воспоминаний)
Александр Амфитеатров  «Сологуб, при всех его неровностях и упадочности, не только большой писатель — он великий писатель. Жизнь создателя лучшего русского сатирического романа — этого "Мелкого беса", смело ставшего в один ряд с "Мертвыми душами" и "Господами Головлевыми", соперничающего с глубиною психологических проникновений Достоевского и Чехова, должна быть изучена и освещена пред русским читателем в каждом моменте. Пожалуй, более чем жизнь кого-либо другого из литературно знаменитых современников Сологуба. Потому что его жизнь и творчество едино суть, и одна сила мало приятна без другой. А нельзя не признать, что жизнь Федора Кузьмича, при всей ее кажущейся простоте внешней, остается сложнейшей внутренней тайной поэта, не менее темной и глубокой, чем тайна загадочного тёзки его, Федора Кузьмича, дающего столько головоломной работы русским историкам и еще больше романтическим воображателям и любителям якобы исторических путаниц, былей с небылицами»
Анастасия Чеботаревская  «Разделяя во многом воззрения кантианцев, Сологуб также обусловливает бессмертное, вечное существование. Я, — то, что в религии называется будущею жизнью, — у Платона и Шопенгауэра — вечными идеями, у Ницше — вечным возвращением и т. д. На этот счет мы находим у Сологуба указания в предисловии к «Пламенному кругу»: «Рожденный не в первый раз, и уже не первый завершая круг внешних преображений...» И далее: «Разве земная жизнь Моя не чудо? Жизнь такая раздробленная и такая единая. Ибо все и во всем Я и только Я». Это то самое единое и самоцельное Я, с которым мы встречаемся в «Критике практического разума» и в воззрениях безвременно погибшего молодого философа Отто Вейнингера, у которого Я является единовременно и единым, и всем. «У сознавшего себя человека, — говорит Вейнингер, — ярко сознание бессмертия, неумирания своего Я» («Творимое» творчество»)
Анна Ахматова 
Ф.К. Сологубу (1912 год)«Твоя свирель над тихим миром пела,
И голос смерти тайно вторил ей,
А я, безвольная томилась и пьянела
От сладостной жестокости твоей»
Владислав Ходасевич  «Сидит мешковато на кресле, нога на ногу, слегка потирает маленькие, очень белые руки. Лысая голова, темя слегка заостренное, крышей, вокруг лысины — седина. Лицо чуть мучнистое, чуть одутловатое. На левой щеке, возле носа с легкой горбинкой, — большая белая бородавка. Рыжевато-седая борода клином, небольшая, и рыжевато-седые, висящие вниз усы. Пенсне на тонком шнурке, над переносицей складка, глаза полузакрыты. Когда Сологуб их открывает, их выражение можно бы передать вопросом: «А вы все еще существуете?» («Некрополь»)
Илья Эренбург  «Действие Сологуба похоже на наркотики, будто не стихи читал, а выкурил трубку опиума. Все предметы вырастают до небывалых размеров, но теряют плоть и вес. Мир вещей претворяется в мир понятий, волны ритма заливают вселенную. В голубом водном тумане покой и тишина. А вот и сам Сологуб. Я не вижу ни пенсне, ни бородавки, но только очень приманчивые и очень пустые глаза. Он сидит в кресле, скрестив руки на животе, и кажется, что это не "маститый поэт", как величают его репортеры, но великий Будда, остановивший движение всего, от часов в жилетном кармане, до застывших вкруг мертвой земли таких же мертвых и навек утомленных миров»Из интервью «Биржевым ведомостям» от 1912 года: «Едва ли есть сейчас другой писатель, даже не столь громкой известности, судьба и биография которого окутаны были бы такой неизвестностью, как у Ф. К. Сологуба. Вопреки духу века и общей готовности идти навстречу читательскому любопытству, Сологуб прячется от этих любопытствующих глаз, задвигает свою личность многочисленными томиками своих сочинений, как бы заботится о том, чтобы, зная его книги, не знали его самого.
Такая жизнь свойственна была нашим старикам. Так жил Альбов, так прожил жизнь Мамин-Сибиряк»
Из «Беседы разочарованного со своею душой», неизвестный автор, Древний Египет, II тыс. до н.э.:
«Мне смерть представляется ныне
Исцеленьем больного,
Исходом из плена страданья.

Мне смерть представляется ныне
Благовонною миррой,
Сидением в тени паруса, полного ветром.

Мне смерть представляется ныне
Лотоса благоуханьем,
Безмятежностью на берегу опьянения.

Мне смерть представляется ныне
Торной дорогой,
Возвращением домой из похода.

Мне смерть представляется ныне.
Небес прояснением,
Постижением истины скрытой.

Мне смерть представляется ныне
Домом родным
После долгих лет заточенья.»
Стихотворение Федора Сологуба «Порозовевшая вода...», 15 мая 1921 года::
. . . . . . . . . . . . . . .
И просыпалася во мне
Душа умершего в Египте,
Чтобы смотреть, как при луне
Вы, люди нынешние, спите.

Какие косные тела!
И надо ли бояться смерти!
Здесь дым, и пепел, и зола,
И вчеловеченные звери.

2.
Анна Андреевна Ахматова
 
просто ревновала не столько к Пушкину, сколько Пушкина - ко всем пушкинским современникам и особенно - к современницам. Приятельница Ахматовой Л. Я. Гинзбург  свидетельствовала: «У А.А. было до странного личное отношение к Пушкину и к людям, которые его окружали. Она их судила, оценивала, любила, ненавидела, как если бы они были участниками событий, которые все еще продолжают совершаться. Она испытывала своего рода ревность к Наталье Николаевне, вообще к пушкинским женщинам. Отсюда суждения о них, иногда пристрастные, незаслуженно жестокие». Ахматова считала Пастернака удачником по природе и во всем - даже в неудачах. - Какие прекрасные похороны, - говорила она о стихийных похоронах Пастернака, когда Рихтер, Юдина, Нейгауз, сменяя друг друга, играли на домашнем рояле. Какие прекрасные похороны…  Оттенок зависти к последней удаче удачника».
3.  Михаил Булгаков в легендарном по мистицизму романе-мистерии «Мастер и Маргарита» выразил свое отношение к АСП словами бездарного поэта Рюхин, который предается завистливым размышлениям о судьбе Пушкина: «Вот пример настоящей удачливости. Какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! “Повезло, повезло! - вдруг ядовито заключил Рюхин. - Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие”».

4.
Осип Мандельштам 
в несчастливые минуты своей жизни ощущал себя неудачливым современником Пушкина - он сокрушенно признавался собеседнику: «Я Кюхельбекер - комическая сейчас, а может быть, и всегда, фигура» и  не упустил возможности полушутливо примерить на себя облик Пушкина: - на бала-маскарада,  в бывшем Зубовском особняке на Исаакиевской пл. в Петрограде по свидетельствам Веры Лурье: ... среди костюмированных появился Осип Мандельштам, одетый “под Пушкина” в цветном фраке с жабо, в парике с баками и в цилиндре.  Это шутовство и пародийная игра в Наше Всё.

5.  Владимир Нарбут,
акмеист гнезда Ахматовой:  «Поистине, отчего не плюнуть на Пушкина? - писал он своему ближайшему другу Михаилу Зенкевичу. - Во-первых, он адски скучен, неинтересен, и заимствовать (в отношении сырого материала) от него нечего. Во-вторых, отжил свой век».

6. Пойдем глотнем и перейдем к фу-туристам,

 Особо агрессивно боролись с Пушкиным кубофутуристы - профессиональные склочники и хулиганы — поэты Велимир Хлебников, Владимир Маяковский (дебютант), Давид Бурлюк, Алексей Кручёных, Василий Каменский, Бенедикт Лившиц. Они заявляли, что в известном пятистишии А. Крученых «дыр бул щыл...» «больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина».  Московская поэтическая группа «Гилея» в своем эпатажном литературном манифесте «Пощечина общественному вкусу» (18.12. 1912)  выдвинула требование «бросить Пушкина с парохода современности». И не ждать набегавшую волну протеста -  жених пущай любит невесту и ее иного жениха свального ради греха:  «...Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.
Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней.  «Но после пива в трактире, заняв свое койко-место, признавались как Беня Лифшиц: «Я спал с Пушкиным под подушкой - да я ли один? Не продолжал ли он и во сне тревожить тех, кто объявлял его непонятнее иероглифов? - и сбрасывать его, вкупе с Достоевским и Толстым, с “парохода современности” мне представлялось лицемерием».
Более всех отличился пожалуй А.Е. Крученых со своей сдвигологией сдвига стиха в никуда: в 1924 г вышла его брошюра  «500 новых острот и каламбуров Пушкина», с саморазрушительной наглостью названная автором «сверх-профессорской десертацией и демонстрацией с'ухабами». Он обвинил Пушкина в «неразвитом фонетическом чутье» и «отсутствии поэтического слуха» - (наиболее сильные примеры этого пушкинского греха: «слыхали ЛЬ ВЫ» . «УЗРЮ ЛИ русской Терпсихоры», ПОКА КОНЕЙ (покаканей)  мы ...»). Этот радикал от футуризма заявил: «Может быть все эти сдвиги - лучшее, что есть у Пушкина, и из всего, им написанного, поэты будут ценить только эти словечки, а любимые строчки и стихи будут те, где сдвиги нарушают течение обычных фраз и звуковых рядов, дают странно звучащую речь». Это провокационное утверждение суть свидетельство об особенностях футуристической стратегии по отношению к наследию и вкусам «Прошляков», особенностях «будетлянской» рецепции Пушкина и своеобразной «ревизии» классики.
Из текста хрестоматийного пушкинского стихотворения «Осень (Отрывок)» (1833)  Кручёных извлек всего одну строку «Когда б не зной, да пьшь, да комары, да мухи», снабдив ее далеко не  «сдвигологическим» комментарием: «даму — хи = дамы?». Если вспомнить «Исследование ужаса» Леонида Липавского, мы попали в финале «Осени» «в стоячую воду»: «Это сплошная вода, которая смыкается над головой, как камень. Это случается там, где нет разделения, нет изменения, нет ряда»
К этому концептуальному скандалу подвязался Маяковский : скандальная брошюра стала источником некоторых осознанных экспериментов со сдвигами у Маяковского( например. целому «параду» рыб в стихотворении «Мелкая философия на глубоких местах» (1925) предшествует «сдвигологическая» манифестация слова: «Ем, пишу, от жаРЫ БАлда. ..»
(истопник: Лощилов И., Сурат И. (Сост.) - Пушкинский сборник -2005)
Футуристы не только боролись с Пушкиным, они мыслили себя новыми Пушкиными. Хлебников предельно точно сформулировал это в 1915 г в альбоме мецената и театрального деятеля Л.И. Жевержеева: «Будетлянин - это Пушкин в освещении мировой войны, в плаще нового столетия, учащий праву столетия смеяться над Пушкиным 19 века. Бросал Пушкина с “парохода современности” Пушкин же, но за маской нового столетия. И защищал мертвого Пушкина в 1913 г Дантес, убивший Пушкина в 1837 г. “Руслан и Людмила” бьыа названа “мужиком в лаптях, пришедшим в собрание дворян”. Убийца живого Пушкина, обагривший его кровью зимний снег, лицемерно оделся маской защиты его (трупа) славы, чтобы повторить отвлеченный выстрел по всходу табуна молодых Пушкиных нового столетия»55.
Так называемая борьба футуристов с Пушкиным закончилась неожиданно: постепенно из оппозиционеров и бунтарей они превратились в союзников и адептов Пушкина и  стали утверждать себя главными наследниками пушкинской традиции.  Хлебников подчеркивал, что именно в поздних своих эпических произведениях он хотел показать, что «умеет писать как Пушкин». А категорический противник всяческих юбилеев Маяковский пишет подношение Пушкину под названием «Юбилейное» (1924):
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы,
по-моему,
при жизни -
думаю -
тоже бушевали.
Африканец!
Дальше - больше: в 1928 г В. Каменский пишет роман «Пушкин и Дантес»; в 1937 г во всем мире отмечалось  100-летие со дня гибели Пушкина - «отец российского футуризма» Д. Бурлюк, находившийся в эмиграции в США, вошел в Пушкинский юбилейный комитет Единого фронта русских рабочих организаций и выступал с докладами о великом поэте в различных аудиториях. Наиболее удачно, как нам кажется, об отношении футуристов к Пушкину сказал поэт Б.Лившиц в воспоминаниях «Полутораглазый стрелец» (1933): «Спали же будетляне с Пушкиным под подушкой, хотя и сбрасывали его с “парохода современности”!» Лицемеры.

7. А. Блок
в пушкинской речи 1921 года эффектная формула футуристов была оспорена и осмеяна: «Люди могут отворачиваться от поэта и от его дела. Сегодня они ставят ему памятники; завтра хотят “сбросить его с корабля современности”.
То и другое определяет только этих людей, но не поэта; сущность поэзии, как всякого искусства, неизменна; то или иное отношение людей к поэзии в конце концов безразлично». Блок через несколько месяцев, после посещения футуристического спектакля-трагедии «Владимир Маяковский» (10 декабря 1913 г), сделал запись в дневнике о его понимании тактики футуристов и их ниспровергательных заявлений о Пушкине: «Когда я говорю со своим братом-художником, то мы оба отлично знаем, что Пушкин и Толстой - не боги. Футуристы говорят об этом с теми, кого втайне и без того Пушкин - хам (“аристократ” или “буржуа”). Вот в чем лесть и, следовательно, ложь». 9 января 1914 г, Блок снова вернулся к этой же мысли: «А что, если так: Пушкина научили любить опять по-новому — вовсе не Брюсов, Щеголев, Морозов и т.д., а... футуристы. Они его бранят, по-новому, а он становится ближе по-новому. В “Онегине” я это почувствовал».

8.  Хлебников Велимир.
 скрывавшийся от мобилизации белых в “Сабурке”, спрашивал: Где сумасшедший дом? В стенах или за стенами? Цитировал Пушкина: „Байрон не мог изъяснить некоторые свои стихи“ и « В грузинской песне „есть какая-то восточная бессмыслица, имеющая свое поэтическое достоинство“. Говоря о трудностях перевода Мильтона, Пушкин писал о необходимости передачи языка „темного, запутанного, выразительного, своенравного и смелого даже до бессмыслия“...Известному отрывку из «Евгения Онегина» («Зима!.. Крестьянин, торжествуя...») демонстративно противопоставлено словотворческое  «стихотворение» Хлебникова «Трепетва. ..», состоящее исключительно из 24-х неологизмов. Хлебников неизбежно схематизирует и упрощает Пушкина: Евгений Онегин, «изнеженный образ барина, отравленного западом», противопоставлен «Кавказскому пленнику» по очень условному, произвольному признаку. «Пленник вскрыл встречу русского с востоком. Онегин его встречу с «образованным западом». «Анчар»— убийственное сказание о самодержавии...». Цель своих пушкиноведческих занятий Хлебников объяснил в автобиографической повести 1916 г «Ка2» («Скуфья скифа»): «Иногда не плохо быть пушкинианцем. Через прекрасное (Пушкин все-таки был закопченным стеклышком). Через него можно посмотреть на будущее».  Но, если не все из подписавших манифест из «Пощечины», то Хлебников несомненно уже тогда понимал фразу о “Пароходе современности” примерно в том же духе, как и тезис о праве поэтов на „непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку“ смысл которого был разъяснен выше . Хлебников “бросал” не Пушкина как поэта, а его образ в обывательском (приобретательском) представлении. Р.О. Якобсон указал на параллель между «Игрой в аду» Крученых и Хлебникова, с одной стороны, и пушкинским отрывком 1821 г., где потусторонние силы тоже играют в карты — и ‹...› не ‹из› ‹?› денег, / А только б вечность проводить!
 Хлебников: „поэзии нет бессмысленной, есть непонимание ее” и подчеркивал, что именно в поздних своих эпических произведениях он хотел показать, что «умеет писать как Пушкин». Хлебников мстит за Пушкина и его убийцам, и современным лицемерам словами обличительными и гневными, так, словно убийство произошло только вчера; «Якобы ваше знамя — Пушкин и Лермонтов были вами некогда прикончены как бешеные собаки за городом, в поле!»... («Пусть млечный путь расколется»...). Со свойственной ему философичностью он написал М. В. Матюшину 18.06.1913 после смерти Елены Гуро: «Вообще есть слова, которые боязно произносить, когда они имеют предметное содержание. Я думаю, что такое слово смерть, когда оно застает тебя врасплох. Чувствуешь себя должником, к соседу которого пришел заимодавец. Собственно смерть есть один из видов чумы, и, след<овательно>, всякая жизнь всегда и везде есть пир во время чумы. Поэтому, помня Мэри, следует ли поднять в честь ее чаши веселья? Или же встать в отношении к смерти в положение восстающего, телесно признающего цепи, но духовно уже свободного от них...» (Неизданное).  (см. Слинина Э. Хлебников о Пушкине -1970)
И  Велимир  своим идиостилем разбудил обэриутов...

9. Введенский:
 «Нашел в себе сходство с Пушкиным, - сообщает приятель поэта Леонид Липавский, - Пушкин тоже не имел чувства собственного достоинства и любил тереться среди людей выше него».

10. Даниил Хармс
написал целую серию «Анекдотов из жизни Пушкина».

11. Вересаев (Смидович) Викентий: 
из самодовольных и мелочных мемуаров современников АСП смастерил  добрую половину  книги  «Пушкин в жизни». Именно эта книга, скорее всего, послужила главным объектом пародии Хармса: «Любила В.Ф. Вяземская вспоминать о Пушкине, с которым была в тесной дружбе, чуждой всяких церемоний. Бывало зайдет к ней поболтать, посидит и жалобным голосом попросит: “Княгиня, позвольте уйти на суденышко!” и, получив разрешение, уходил к ней в спальню за ширмы».

12. Бродский Иосиф
выбирал для цитации такие строки Пушкина, которые уже почти или совсем перестали восприниматься как цитаты: от «Служенье Муз чего-то там не терпит» в первом томе собрания сочинений Бродского до «Прощай, свободная стихия» в четвертом. Рискуя впасть в некоторое преувеличение, можно сказать, что Пушкин у Бродского перестает быть поэтом, превратившись в набор ходячих цитат. Бродский откровенно не любил  Пушкина и даже считал его вредным для поэтического цеха персонажем  по той причине, что Наше Всё показало как может писать стихи любой…

13. Чертову дюжину заметок о цеховой распри на тропах Русского одногорбого Парнассуса  завершим  по Всеволоду Некрасову его остроумным пятистишием, подводящим черту под диалогом русских стихотворцев того века с Пушкиным:

Я помню чудное мгновенье
Невы державное теченье
Люблю тебя, Петра творенье
Кто написал стихотворенье
Я написал стихотворенье