Детство

Моя мама всегда считала, что родила меня в воскресенье. На самом же деле я родился в четверг – 1 ноября 1962 года.
И нужно сказать, родился – мёртвым. Из-за того, что мамочка моя переносила меня месяц (и родила десятимесячным), я, во-первых, родился с креативными задатками (как многие знают, что и величайший гений человечества Леонардо да Винчи, а меня многие идиоты часто обзывают Недовинченным, тоже родился переношенным на месяц), во-вторых, с повышенным (от обычного) интеллектом (мои родители и брат – обычные люди и такого слова, как и многие другие интересные слова, не знают, а вот мне, опять-таки можно сказать, повезло), в-третьих, тело моё (кроме лица) было покрыто тёмно-зелёным волосяным ковром (хотя это и не столь значительный факт для человечества), а в-четвёртых («4» моя любимая цифра), я умудрился обмотать шею пуповиной и задохнулся.
Здесь нужно сделать небольшое отступление и сказать, что смерть будет часто наведываться ко мне, заглядывая в глаза и обжигая своим дыханием сердце. И Бог и Сатана будут вести нескончаемый бой за мою жизнь. Один, чтобы она прекратилась, другой, чтобы я продолжал жить. И на моей стороне, конечно же, Сатана.
Мир идиотов не способен отличить белое от чёрного, считая Бога (и других идолов и божеств) положительным героем (героями). И только единицы (не стоит причислять сюда сатанистов и им подобных, имеющих склонности к насилию, некрофилии, садизму и прочим извращениям – это всё же дети Бога, неправильно истолковывающие сущность Сатаны, которого я считаю своим небесным отцом) способны дать реальную оценку происходящему в этом мире.
Но вернёмся снова непосредственно к моему рождению. Акушерка, доставшая меня, сообщила роженице, что её ребёнок не дышит.
– Спасите его, пожалуйста, – взмолилась мама.
И вот тут медработник произнесла совершенно непонятные мне слова, как будто совсем ничего не слышала про клятву Гиппократа.
– Для вас или для мужа?
– Для меня… =
Мама часто вспоминает тот случай, порой ссылаясь на фильм «Свинарка и пастух», где главная героиня, схватив новорождённого поросёнка за ножки, теребила его как меха концертины, только гораздо быстрее. То же самое проделали и со мной (только кроме ножек у меня были ещё и ручки), пока я не сделал первый свой вздох после материнской утробы.
Отец мой на радостях таких несколько дней отмечал сие событие с коллегами по службе, а на выписку жены принёс, вместо цветов (жене) и конфет (врачам), буханку чёрного хлеба.
Кстати, давайте же теперь и о моих родителях: сейчас самое время познакомить их с вами, мои дорогие читатели.
Родились они в 1939 году. Как раз в это время (всего 8 лет и пять месяцев этот город входил в Ярославскую область) город Буй, в котором родилась мама, Жанна Николаевна Ядрова (19 сентября), не входил в подчинение к Костроме, поэтому её можно считать буйной ярославной.
Во время эвакуации в годы войны она упала аж с третьей (багажной) полки (как моя бабуля умудрилась засунуть туда дочь и оставить без присмотра – остаётся одной из многочисленных загадок этой жизни), вследствие чего у неё развился туберкулёз кости на ноге, который в голодные военные годы практически поставил крест на её жизни: врачи отвезли её в морг умирать. Но она каким-то чудом (Сатана знал, кто родит ему очередного сына) выжила (хотя это и так понятно). Правда, на всю жизнь осталась инвалидом (хромота). Её детство прошло в больницах и санаториях. Ей удалось окончить всего лишь 4 класса начальной школы. Её родной отец, вернувшись с войны и узнав, что его жена вышла замуж за другого, получив на него похоронку, а дочь умерла, уехал жить во Владимирскую область, пока его старшая дочь не нашла сама. У него к тому времени подрастало ещё двое детей. Но эта встреча моей мамы со своим отцом осталась единственной. А второй муж моей бабушки погиб в Польше за десять дней до окончания войны. Больше замуж бабушка, Лидия Михайловна Усович (г.Южа Ивановской обл., 28 марта 1922 года), не выходила.
После войны моя бабушка с моей мамой остановились в Воронеже.
Отец же мой, Анатолий Алексеевич (6 июля), родился в глухом совхозе Омской области. Его отец (Алексей Дмитриевич) умер (погиб) в фашистском плену в 1942 году. А его мама, Анастасия Герасимовна Булатова (спрашивал у отца о её рождении, но отец не любит распространяться на подобные темы; то, что мне удалось от него услышать, он рассказал будучи выпившим, а о смерти его отца и вообще узнал через интернет), одна подняла троих маленьких детей (4, 3 и 1 годик), без какой-либо материальной помощи от государства. Папа мой рано стал помогать по хозяйству матери, а чуть повзрослев, сел за трактор. После окончания 8 классов (вечернюю школу отец закончил уже будучи на сверхсрочной службе) ушёл служить в авиационный полк в Бурят-Монголии. Остался служить и после окончания срочной службы, и ефрейтором был отправлен в Воронеж.
Так в Воронеже они и познакомились.
Когда у них появился первенец (то бишь я), а это произошло в роддоме на улице Вайцеховского, они жили по адресу ул.Цюрупы, 36, кстати совсем рядом с Вайцеховского. Вместе с ними в трёхкомнатной квартире проживали бабушка со своим гражданским (как теперь бы сказали, а тогда – сожителем) мужем Владимиром Николаевичем Алексеевским. Именно этот человек, как я считаю, и оказал самое огромное положительное влияние на мою судьбу (если, конечно же, такую судьбу можно назвать положительной).
Он разрисовывал нам с братишкой химическим карандашом носки, набивал их тряпками и ватой, делая таким образом игрушки. Уже позже мы с Олегом просто использовали носки (совершенно обыкновенные) как солдат, а книги с карандашами – как танки и броневики. И благодаря деду я, в своё время, собрал замечательную и большую коллекцию солдатиков, которую впоследствии отнесёт на помойку отец.
Дед всюду брал меня с собой: мотались по городу, болтали в магазинах с продавцами (мама рассказывала, что в какой магазин не зайдёт со мной, всюду продавцы меня приветствовали), ходили в рестораны, ездили на дачу (и там проводили много летнего времени), и даже в Сочи, Москву (посещение кукольного театра и театра Дурова) и Орловскую область «деда» (так я его называл) меня свозил. Справедливости ради, родители мои тоже немало повозили меня по стране: Симферополь, Ялта, Алупка, Евпатория, Джанкой, Симеиз – в Крыму, Архипо-Осиповка – в Краснодарском крае, Южа – в Ивановской, Ковров – во Владимирской, Москва (что я помню).
Но разрыв неродного деда с «бабой» Лидой, произошедший в начале 70-х, разрушил мою детскую идиллию. Мы разъехались: родители с нами на Степана Разина, бабушка – на Ленинский проспект (левый берег), а дедушка – на площадь Ленина.
Но ещё какое-то время я встречался с дедушкой в Петровском сквере, мы ходили по городу, ели мороженое и пирожки. (Нечто подобное потом случится и со мной, когда я буду приезжать к стадиону «Динамо» для встреч со старшей, но маленькой ещё, дочерью.) Бывал я и у него дома. И вот в одно из таких посещений, когда дед копался на кухне, готовя обед, я обнаружил на его столе рукопись о войне. Зачитался и понял, что это писал мой дедушка. Вот тогда-то я и решил, что стану писателем, таким же, как мой кумир.
А потом Владимир Николаевич продал дачу, не поставив никого в известность, после чего родители запретили мне с ним видеться. Мы встречались иногда в городе, но родители не разрешали мне здороваться с ним.
Когда я ушёл служить, В.Н.Алексеевский женился на моей ровеснице, а вскоре умер.
После того, как родители переехали с Цюрупы на Разина (а это через дорогу – начало 1972 года), детство моё закончилось. Оказалось, что мама с папой очень любят ругаться. Мама, правда, рассказывала, что отец избивал её и душил, ещё когда она была беременна мной. Да и потом она постоянно жаловалась (жалуется и сейчас) на проткнутые вилкой руки, на порезанные стеклом ноги, на синяки на лице, на сломанные рёбра и пр. К слову, когда подрос младший её сын, он тоже стал избивать и оскорблять мать, подражая папашке. А уж унизительных слов за долгие годы совместной жизни было произнесено столько, что петитом можно было бы их выложить, наверное, от Земли до Луны. Моим отцу и брату почему-то доставляло удовольствие обзывать маму, делая упор на её инвалидность: «хромая», «камбала», «кандыба» и т.д.
Мама же моя, тоже не уступала, бросалась в драку не раздумывая. Но часто, не имея возможности одержать безоговорочную победу, плакала, жаловалась сама себе на судьбу и, будучи эгоисткой и энергетическим вампиром, что присуще многим инвалидам, пыталась отыграться на самом слабом и незащищённом звене – своём старшем сыне.
Довольно часто она разыгрывала передо мной сцены самоубийства, заходя на балкон, с криками о личном суициде, пыталась перенести ногу через ограждение. С трясущимися руками, боясь, что мама погибнет на моих глазах (так как принимал всё это за чистую монету), я день за днём оттаскивал её от страшного места и как мог успокаивал.
Однажды, я сказал маме, что сильно люблю деда. Мама схватила, находившийся в ванной комнате, топор и погналась за мной. Я попытался закрыться в спальне, но топорище проскочило между полотном и коробкой двери. Под руку мне подвернулся утюг, которым и удалось выбить грозное оружие. Я крепко налёг дверь. Не в силах открыть её, мама начала дубасить топором в дверь, оставляя незабываемые «шрамы» на дереве, которые потом заклеили плотными обоями (или чем-то вроде этого). Почти плача, я умолял маму остановиться.
Но подобный случай был единичным. Обычно мама била меня по лицу, а потом просила прощения. Мордовала она меня и за то, что писать я учился левой рукой (как же так, её сын будет отличаться от других учеников: надо быть как все – это самый железный девиз моих родителей, да и многих других представителей человечества; а как известно, левшу вредно и опасно переучивать: возникают неврозы, а мозг начинает отставать в развитии), и за то, что не сразу научился завязывать шнурки на ботинках.
Отец же любил пороть меня своим офицерским ремнём (дослужился он до старшего прапорщика). Папа ставил меня на колени (так пороли и его когда-то, и он долгие годы мечтал также наказывать своих детей, до чего, собственно, и дорвался, но младшего он не трогал да и вообще не наказывал – меня же даже в угол ставили часто, так как брат мой был похож на него, а я – из-за чего часто заходили разговоры о том, что мать родила меня не понятно от кого – на его брата), зажимал голову между ног и «экзекуциировал». Но удары кожи ещё можно было терпеть (всё равно было до слёз обидно), а вот когда отец со всего размаху попадал мне бляхой…
Впрочем, родители не только занимались своими детьми, но и много времени уделяли друг другу: мама уличала отца в изменах, ездила разбираться со своей соперницей (и всего лишь одну любовницу отца мама не может забыть до сих пор), в свою очередь заводя знакомства (и опять-таки) с моряками и лётчиками. Вряд ли там было что-то серьёзное, разве что кроме одной попытке изнасилования, со слов мамы, но муж её придавал этому огромное значение и, вместо того, чтобы заниматься по вечерам со своими чадами, ходил и следил за своей супругой, начиная с того момента, когда заканчивалась её рабочая смена (мама работала и в швейных мастерских, и делала шиньоны на дому, но больше половины трудового стажа заработала в парикмахерских, будучи маникюршей).
Отец целыми днями пропадал в своей части и часто уходил на сутки. Мама работала то в первую, то во вторую смену, после работы заскакивая, то в кино, то к подругам, то по магазинам. А когда они всё же оказывались дома вместе, то начинали скандалить, почти всегда завершая свои «споры» драками, с бросанием различных вещей, плевками, нецензурщиной.
Мне постоянно приходилось разнимать их, часто доставалось и «миротворцу». А уж сколько раз моё лицо было оплёвано, когда я находился между ними…
Так что жизнь в семье была несладкой. И я довольно часто завидовал детям-сиротам, живущим в детдомах. Как я тогда хотел стать сиротой! И от невыполнимости моего желания приходила безысходность. Я страдал. (Впрочем, все люди страдают. Это закон жизни. Который, как ни странно, придумали сами люди. Ну не хотим мы, не хотим жить счастливо! Нам обязательно муки и страдания подавай!)
И от всех детских (недетских) переживаний у меня начали возникать всевозможные нервные тики. То дёргались плечи, то глаза (с веками), а то и вся голова, ведомая ни с того ни с сего резко повернувшейся шеей. Я боролся с недугами в одиночку: силой воли, подолгу сосредотачиваясь на своей проблеме. И побеждал. Но один тик проходил, а другой приходил. И такая борьба продолжалась не один год.
Домашняя обстановка отражалась и на успехах в школе. Если первые три класса я закончил с круглым отличием, а в конце года получал памятные подарки и грамоты, то с четвёртого – появились «четвёрки», с восьмого – «тройки», а в девятом и десятом классах (а это были разные коллективы) я был самым худшим учеником (правда, это была уже и другая школа – лучшая в городе, куда я сам перевёлся; и вот какой интересный факт: через много лет и та школа, куда я пошёл в первый класс, и та, которую я закончил, стали одной гимназией – лучшим средним учебным заведением Воронежа), получил самый низкий аттестат: «3,75».
С самых ранних лет, о каких можно только представлять, чтобы оставить ребёночка на много дней без родительской опеки, нас с братишкой стали отправлять сначала в детские, а потом и в пионерские лагеря (Дубовка, Семилуки, Анна, Сосновка). Уже через пару лет мы «закалились» не по-детски. Но первые годы, до школы и после первого класса (это про себя, а брат и вообще маленький: два с половиной года разница; поэтому я его и оберегал, как мог, и защищал от недружелюбных ребят; тут я позволю себе отметить, что рано начал помогать родителям по хозяйству: ходить в магазины, выносить мусорное ведро и, в том числе, отводить и забирать братишку из садика; так вот я уже в восемь лет был для всех взрослым, а брат мой и в четырнадцать – маленьким, которому нельзя доверить что-либо сделать и ни о чём нельзя попросить: он, как говорится в таких случаях, ничего не умел, так как ленив был фантастически) давались «со скрипом», непривычно и скучно было жить без родителей, среди чужих детей, воспитателей.
Особенно невыносимо (днём бегаешь, играешь во что-то; а вечером – ужин и отбой: есть время подумать о своём) становилось вечером. Как-то застрял желток в горле, и навернулись слёзы. А бывало и днём мы с братишкой отходили ото всех в сторонку и тихо плакали по своей горемычной судьбе. И как напряжённо ждали в выходной день приезда родителей, помню. И как было радостно, когда они приезжали… да ещё с бабушкой. Дедушка почему-то не приезжал.
Один раз помню, что приехал. И мы долго гуляли, а меня в лагере вожатые потеряли.

15.03 - 20.12.13.