25. 85 Пушкин Реальный код и миф формулы Наше Всё

Пушкин. А.С.
Реальный код и миф формулы Наше все

Конспект работы Николая Ильина «Заклинатель стихий. О значении слов "Пушкин – наше всё"
Григорьев пишет, что Пушкин был героем «в карлейлевском значении героизма – сила, которой размах был не в одном настоящем, но и в будущем» {Григорьев Ап. Эстетика и критика. М. 1980}. Эти слова необходимо помнить, чтобы понять другие, куда более известные, но затасканные до того, что сегодня они все чаще звучат в том или ином юмористическом контексте. Но даже и при серьезном разговоре слова
«Пушкин – наше всё»
понимаются нередко так, словно ничего, кроме Пушкина, у нас, по большему счету, нет, и ничего, кроме Пушкина, нам, по большему счету, и не надо…
Это первое самое популярное понимание = Пушкин и ничего и никого более, он – наше всё (НВ) и ничего более быть не может  … да и не надо  … бы
Попытаемся восстановить их изначальный смысл.
Эти слова (НВ» появились в том же «Взгляде на русскую литературу со смерти Пушкина».
Они даны в рамках григорьевской Апологии почвенничества в ответ на суждения о Пушкине критика Дружинина А.В. как о нашем эстетическом воспитателе.  Именно узость мысли Д-на и вызвала Григорьева заявить, что мол мелко рыбачишь = Пушкин = это наше всё. То есть эта формула имеет пор. контекст

Григорьев возражает Дружинину:

 «А Пушкин – наше всё: Пушкин – представитель всего нашего душевного, особенного, такого, чт; остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин – пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами всё то, чт; принять следует, отбрасывавший всё, чт; отбросить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, – образ, который мы долго еще будем оттенять красками»

В этих нюансах о контурах, красках и оттенках и скрыт истинный смысл формулы – ее коды:

«Яснее и полнее, чем кто-либо другой, Пушкин очертил, в созданных им художественных образах, возможности русского человека, как те, которые уже реализовались, так и те, которые еще только предстояло реализовать. Григорьев продолжает: «Сфера сочувствий Пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильного и органически-нашего»

Григорьев говорит не о сочувствии всему подряд в нашей истории, но только органически нашему. Здесь, правда, возникает вопрос: а что понимать под «органически нашим»? Но это вопрос уже другого порядка, философского, а не художественного. Пушкин не сочинял философских трактатов о русской сущности; он проник в нее художественным взглядом и гениально выразил то, что увидел, или точнее – внутренне пережил. Григорьев так и пишет через десяток страниц:
«Пушкин всё наше перечувствовал (разумеется, только как поэт, в благоухании)»

В словах Григорьева о «сфере сочувствий» Пушкина есть и несколько другой, не менее важный момент. В свих сочувствиях Пушкин соблюдал, в целом, удивительно здравый баланс между прошлым, настоящим и будущим.

Этим он радикально отличался от представителей двух лагерей «теоретиков». «Славянофилы» по-настоящему сочувствовали лишь прошлому[; «западники» уповали на будущее; и те, и другие яростно (причем, по сути, одинаково яростно) отвергали «николаевское» настоящее.

Вот почему Григорьев пишет несколько позже, в статье «Развитие идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина» (1861):
«Пушкин не западник, но и не славянофил:
Пушкин – русский человек, каким сделало русского человека соприкосновение со всеми сферами европейского развития».
Эти слова (с учетом того, что Пушкин, соприкасаясь с европейской культурой, отбрасывал все, что следует отбросить) не менее важны, чем слова «Пушкин – наше всё», к тому же ими труднее манипулировать, труднее передергивать их смысл. Наверное, именно поэтому их не слишком любят цитировать нынешние слегка загримированные «западники» и «славянофилы». Впрочем, по той же самой причине они не жалуют и Аполлона Григорьева: о нем точно так же можно сказать: он был не славянофил и не западник, он был русский человек.

Итак, Пушкин – «наше всё» именно потому, что он не отвергал ничего «органически нашего», находя это наше в прошлом, признавая в настоящем, предчувствуя в будущем. Он обрисовал – или в нем обрисовался – одним «широким очерком, весь наш душевный процесс», процесс нашего русского развития; обрисовался, но, конечно, не завершился.

В заключение же разговора о «нашем всё» сравню сказанное Григорьевым с не менее известным суждением Гоголя:

«Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет» {251}. Суждение это – которое Ф. М. Достоевский нарек «пророчеством и указанием» {Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 10. «Художественная литература». М. 1958. С. 442.}, начав с него свою знаменитую речь при открытии памятника Пушкину в 1880 г. – очень ценят наши «православные националисты» и, как ни странно, их «идейные оппоненты». Оно и понятно: двести лет со времени «пророчества» уже почти истекли, а Пушкиных среди нас что-то не наблюдается. И не мудрено. Несмотря на слово «развитие», яркий дифирамб молодого Гоголя, по сути своей, отрицает всякое развитие, которое невозможно без веры каждого русского человека в самого себя, в свои собственные силы и способности, а не в гений Пушкина, каким бы гением мы его ни почитали.
Гений же Пушкина состоял как раз в том, что он создал художественный мир, проникновение в который помогает каждому из нас поверить в себя, узнав русские типы в самых разнообразных лицах, населяющих этот мир, узнав среди них и себя, и других, пусть даже сходство будет весьма приблизительным – но достаточным, чтобы уверенно развивать именно себя самого, а не подгонять себя под некий, заведомо недостижимый идеал.
В этом художественном вкладе в национально-личностное самоопределение русских людей  – и состоит подлинное национальное значение Пушкина; то значение, к которому причастны, конечно, и многие другие классики русской словесности XIX века, в том числе и Достоевский, отмечавший в упомянутой речи, в духе Григорьева (но, увы, без упоминания его имени), что Пушкин «провел перед нами <…> целый ряд прекрасных русских типов» . Это несомненный отголосок, правда, не вполне точный, слов о том, что «тип всегда прекрасен». Слов, которых Достоевский так до конца и не понял, изобретя в итоге насквозь фальшивый тип «всечеловека» без определенной «национальной физиономии».

Алан реферата по уроку Н.Ильина

Итак, Наше Всё это формула достаточности (необходимого и достаточного):

1) есть Пушкин и это всё,  иного не надо да и не дано.
2) Он всё сказал и это им сказанное и есть  наше всё
3) Наше Всё = это и сам Пушкин и всё им сказанное о всех нас

Есть иной ракурс проблемы  формулы-кодограммы = проблема полноты, ибо уже А.Г. отметил, что НВ – только контур, который требует нюансов и красок. Вот два нюанса:

1) националистический (почти шовинистический) = Наше Всё = это идеальная уникальная русскость
2) общечеловеческий = Наше Всё = это идеальный образ народной нашей сущности

Есть проблема масштаба в формуле НВ:

1) НВ – это все об опыте ошибок нудных прошлого
2) НВ -  это о нас настоящих в настое настоящего
3) НВ – это полет в будущее … в поиске того русского духа , который явится … лет чрез 200 … очередных
4) НВ – это подлинное всё = упаковка прошлого – настоящего –будущего …. Беспросветного