Об имбециле Лёшке или как Картавый стал Картавым,

Наверное, дети с особенностями развития были во все времена. Только раньше назывались они не «солнечными», а умственно-отсталыми или олигофренами. И если сейчас родители запросто заталкивают их в обычные садики и классы в порядке инклюзии. То раньше с этим было строже – не можешь учиться , как все – пожалуй во вспомогательную школу. Я общалась аж с тремя такими детьми – в играх они были дети, как дети, и мысли высказывали вполне здравые, даже порой чересчур, но учились во «вспомогалке». Это мои дворовые приятели Наташка Иванова, Васька Экскалатор, Андрюшка Припрыга. Они закончили «вспомогалку» , поступили в ПТУ, Наташка стала швеёй, Васька – автослесарем, Андрей – мастером-краснодеревщиком – зарабатывают, кстати, все трое побольше моего. Наташка вышла замуж, Андрей женился, у них вполне нормальные умненькие дети, Наташкин уже закончил одиннадцатилетку, поступил на геофак университета, Андрюшкин – в строительном техникуме, младшая дочка заканчивает школу.
Но были и более тяжёлые случаи – например, Лёха, старший брат нашего друга Славки Чернова. У Лёхи была олигофрения в стадии имбецильности, он почти не разговаривал – то есть, он говорил. но понять его было трудно, и мало, что соображал.
В то время родители, как правило, не могли себе позволить уволиться и сидеть с инвалидом, Лёху «сдали» на пятидневку в интернат, но на выходные его забирали домой, и он гулял во дворе с нами под присмотром «малого» - своего брата Славки.
Опять же, в этом не было тогда ничего вопиющего, дети играли одни лет примерно с пяти, взрослые могли только приглядывать в окно, да крикнуть с балкона – это было в порядке вещей. Что удивительно, погибали и калечились ничуть не больше, чем сейчас, но ещё и не было распространённого теперь правила «чужой ребёнок – не моё дело», и если мать Губасова, например, надерёт уши за хулиганскую выходку не только своему сыну, но и, скажем, Ваське, Васькина бабка без всяких судебных разбирательств просто говорила «спасибо» и дополняла нравоучение соседки родственным подзатыльником. Может быть. тогда просто меньше любили детей? Не думаю.
Так вот, в один прекрасный день Лёха вышел гулять – как обычно, в спопровождении Славки, и наши «старшаки» – Мишка Евсеев, Лёха Брындин, Валерка Губасов, старший брат Котовского Толик и Жорка Кондратьев решили позабавиться.
Сначала всё было безобидно – они подозвали братьев Черновых к себе и, рассевшись в песочнице, принялись расспрашивать – так,  о житье-бытье. Славка, которому, понятно, льстило внимание старших, быстро раздухарился, начал хвастаться, подшучивать над братом, смеяться всё менее и менее невинным шуткам «старшаков». Лёха, которого вообще не жаловали общением, живо расцвёл – болботал что-то своё, тоже смеялся, забывая вытирать текущие сопли, лез обниматься, его беззлобно отпихивали.
- Он у тебя что, вообще ничего не понимает? – спросил Славку Евсей. – Сейчас проверим. А ну-ка, Лёха, сними штаны, покажи нам письку.
Славка захохотал – то ли ему показалось смешно предложение Евсея, то ли просто хотелось сойти «за своего» у взрослых ребят. Лёха ничтоже сумняшеся стянул свои шортики вместе с трусами и показал. Парни заржали.
С этого момента на них обратили внимание игравшие в другом конце двора в «ножички» Васька, Юрка и Серёжка Картавый – тогда ещё носящий кличку Клюв. Он первый оставил ножичек и, пока не торопясь, направился в сторону песочницы, Юрка и Васька – за ним.
- А пусть он поссыт на песок, - предложил Евсею новую забаву Брындин.
У кое-кого из старших ребят уже что-то щёлкнуло – перестал смеяться Валерка, нахмурился Толик.
- Кончай, - проговорил Жорка. – Он же правда ничего не соображает – зачем ты?
Занервничал и Славка.
- Он сейчас не хочет, - робко пискнул он.
- Ладно, - легко согласился Мишка. – Не хочет – не надо. На тогда конфетку, - и, зачерпнув с песком, протянул Лёхе собачью какашку. – Ешь, Лёш. Вкусная, - и почмокал, изображая удовольствие от «конфетки». Лёшка разулыбался и потянулся за «конфетой», Славка ударил его по руке – так, что какашка выпала. Лёшка взвыл от обиды, зачерпнул песок вместе с «конфетой» и поспешно сунул в рот. Славка на миг обомлел, но в следующий миг весь скривился от отвращения и замахнулся…
Конечно, следовало бы в данной ситуации как следует «врезать» Мишке. Но, поскольку Мишка был старше и сильнее, на Мишку нападать Славка струсил, и прилетело всё тому же Лёшке:
- Дурак! – завопил брат. – Дурак! Кретин! – и врезал Лёшке обратной стороной ладони по губам.
- Ты чего делаешь? – рявкнул с балкона Чернов-старший в одних трусах с голым торсом ( вот где он раньше был?). – Вот я сейчас выйду!
Дверь балкона хлопнула – по всей видимости, отец побежал нацеплять штаны и рубашку. Славка заревел не хуже Лёшки. А перед Евсеем встал – маленький и бесстрашный - Серёжка Клюв.
- Ты что, гад, делаешь? Он больной, а ты издеваешься! Ты – фашист, да?
Напомню, времена были не сегодняшние, и слово «фашист» весило много.
- Ты чего, бактерия? – запетушился Евсей. – Он же дурак, он всё равно ничего не понимает.
- Это ты ду`гак, - возразил Клюв, сжимая кулаки. – А он больной.
Евсей несильно ткнул его в плечо – Серёжка пошатнулся, но устоял и сделался ещё воинственнее. Грудью надвинулся на Евсея. В воздухе явственно запахло потасовкой.
- А я тоже дурак, - встрял Васька, который уже к тому времени учился во вспомогательной школе. – Я тебе сейчас кирпичом башку проломлю – и мне ничего не будет. У меня справка есть, что я дурак.
Юрка между тем куда-то исчез, и мальчишки, возможно, даже сочли это малодушным бегством, но, может быть, и нет - они знали Юрку.
Выскочил из дома Чернов-старший, и Евсей с Брындиным поспешно метнулись к своему подъезду, а Губасов быстро предупредил Славку: «Мы ничего не делали. Мы же ничего не делали?»
- Вот и сволочи, что ничего не делали, - припечатал Клюв. – А ты, - он повернулся к Славке, – ссыкло. За б`гата заступиться не можешь!
- А за сволочей… - начал было Валерка, но Жорка Кондратьев сильно пнул его коленом:
- Картавый правильно говорит, сволочь и есть.
- Кто сволочь? – не унимался Губасов-старший.
- Ты сволочь, - спокойно объяснил Жорка. – И я сволочь. И вот он, - он ткнул пальцем в Толика. Смотрели, ржали, пока малёк не заступился. С этого, - он кивнул на Славку, - чего взять? Ему и так хреново нянькой при Лёхе, а мы…
Славкин отец как раз приблизился, но к ребятам почему-то не кинулся – остановился в двух шагах, слушая. Лёшка тут же, мыча, кинулся к отцу, прижался, пачкая его рубашку песком и кровью из разбитой губы. Отец стал гладить его по волосам, наклонился, что-то зашептал на ухо. Валерка повернулся к нему:
- Дядя Игорь, простите нас, пожалуйста, мы больше не будем Лёшу обижать, честное пионерское!
- Они с него штаны снимали и собачьими какашками кормили, - наябедничал Васька.
Дядя Игорь на пацанов смотрел без агрессии – крест в виде Лёшки ощутимо давил ему плечи – это понятно, и на агрессию, видимо, сил не было. Потом перевёл взгляд на Славку и покачал головой.
- Он не хотел, - сказал Клюв, глядя дяде Игорю прямо в глаза. – Он хотел Мишке двинуть, но Мишка вон какой. Это называется субституция, замена  – я читал.
Клюву на этот момент десяти не было, но умных слов он знал много.
И тут появился Юрка со стаканам розовой жидкости в руке:
- На, - он протянул стакан зарёванному Славке, не решаясь отдать его дяде Игорю – Это марганцовка. Баба Кланя дала – у неё всегда наготове. Пусть рот прополощет, а то глисты будут. Не бойся, я нормально развёл, без кристаллов.
- Вот, - сказал Толик. – Вот это вам не дурак. Это человек думающий. Молодец, Юрка, - забрал стакан и сам передал дяде Игорю.
Инцидент на этом был исчерпан. С Евсеем ещё пару дней старались не общаться, но потом всё вернулось на круги своя, только Лёху Чернова больше не кормили ничем несъедобным, не издевались над ним и принимали в игры, где он изображал то собаку, то лошадь, то, по большой милости, пленного фашиста. И нередко тот же Евсей или Толик подходил к нему во время игры и совал к носу грязный платок:
- Высморкайся, чучело, опять сопли висят! А Серёжка с лёгкой руки Жорки Кондратьева из Клюва стал Картавым, и к Ваське прочно пристала с тех пор кличка Дурак. Но ни тот, ни другой, насколько я знаю, не обижались.