Взрывной тенор Владислав Пьявко, часть 2

Начало: http://proza.ru/2022/02/14/1036

«Кровавая партия» Ратклиффа

В декабре 1984 года он был удостоен в Италии двух медалей: золотой именной «Владислав Пьявко -- Великий Гульельмо Ратклифф» и Диплома города Ливорно, а также серебряной медали Пьетро Масканьи общества «Друзья оперы» за исполнение архитруднейшей теноровой партии в опере итальянского композитора П. Масканьи "Гульельмо Ратклифф".

За сто лет существования этой оперы Пьявко является четвёртым тенором, исполнившим несколько раз эту партию в театре в живом спектакле, и первым русским тенором, получившим за это золотую именную медаль.

-- Расскажите, как Вы покорили итальянцев?

-- Итальянцы говорят: кровавая партия, на грани фола.

-- То есть можно потерять голос?

-- Последний передо мной Виторио де Сантес спел два спектакля в Неаполе и два спектакля в Ливорно, через полгода вышел на свой контракт на Отелло, а он был потрясающий драматический тенор, полспектакля спел и всё. Голос пропал. И он не восстановился как певец.

-- А Вы сколько раз исполняли эту партию?

-- Четыре раза, кроме репетиций. А за два дня до премьеры у меня исчез голос – перегруз вышел. Я в это время снимал свой фильм «Ты мой восторг, моё мученье». Отснял, как раз монтаж был. Перед этим я получил письмо от президента академии музыки в Ливорно Карло Пастолинни: «Владик, я тебе послал партию, ты посмотри, пожалуйста, если ты возьмёшься за неё, мы будем ставить спектакль, если нет – не будем. Потому что эта партия несколько трудновата». Я посмотрел, полистал,  переходные ноты для меня ми, фа, соль – проблем нет открыть, закрыть. Отсутствием верха я не страдал никогда. Я дал добро. Это как раз было во время съёмок. А потом, когда они закончились, начались мучения. Когда пел вполголоса фальцетом – всё нормально. А как петь во весь голос – тут меня, чувствую, повело. Думаю, нет, надо отказываться, а то кранты будут. А потом думаю: нет, итальянцы поют, а я что, не могу? Сам себя уважать не буду.

-- Да, характер не позволил отступить…

-- И вот за 2 недели до премьеры я стал репетировать в театре, в полный голос – времени мало, чтобы впеться, спешил. И за 2 дня до генеральной репетиции – голос пропал, пустой взгляд, голоса нет, ничего не хочется. Никого видеть не хочу. Всё в какой-то прострации. И я сказал Карло: если хочешь, чтобы я спел, сделай то, что прошу: каждый день на завтрак, обед и ужин по 800 грамм – килограмму флорентийский бифштекс с кровью, 10 грецких орехов и чай. И отгороди моё место в ресторанчике ширмой, чтобы никто ко мне не приставал – иначе я взорвусь. Он всё сделал.

Я приходил на репетиции, но не пел даже фальцетом, слушал, наблюдал, входил в спектакль. Наступил день генеральной. Я пришёл, помычал, пару звуков взял – вроде пошло. Думаю, выйду на сцену и если первые ноты пройду, значит, потом будет всё нормально. Там как раз у Гильермо первый выход: «Оставь его в покое, я сам всё расскажу!», а по-итальянски: «Заткнись – я сам всё расскажу!». А это на «ре», и я думаю, если это пройду, значит потом всё нормально. Вышел, прошёл, всё получилось. Когда репетиция закончилась, я ушёл за кулисы, минуты через две вдруг – буря аплодисментов.

Прибегает Карло Пастолинни: «Ты феномен, ты феномен!», все вокруг кричат, я не могу понять, в чём дело. А он объясняет, что пришли все из муниципалитета на генеральную, потому что были в курсе, что я потерял голос, и говорят «Ну мы хоть музыку услышим», а тут вдруг тенор запел. На следующее утро вышли все газеты и журналы с моими портретом на первой полосе, и было написано, что обязательно откроется занавес Театро делла Гран Гуардиа для показа оперы нашего знаменитого земляка Масканьи «Гульермо Ратклифф», где главную партию исполнит выдающийся экземпляр оперной сцены из России. И тут вся история этой партии.

-- Вот вы и узнали про «кровавого Ратклиффа»…

-- Да, только тогда я узнал всю историю с «кровавой партией». Оказывается, к кому не обращался Масканьи, чтобы спели, -- все отказывались.  И что семь теноров перестали существовать как тенора после того, как пытались попробовать петь Ратклиффа. Я, конечно, был удивлён всему написанному: какой я выдающийся, я же ничего не сделал. И вдруг меня стали посещать мысли: а если на премьере выйду и ничего не получится? А если сорву голос? Карло вокруг меня всё ходил и говорил: «Ты только спой так, как на генеральной, не больше, не меньше, только так.» Пришёл на премьеру спектакля, загримировался. Прибегает Карло, нервничает. «Влад ты знаешь, я не хотел тебе говорить, но потом вспомнил, что ты взрывной, и можешь всё бросить и уйти. Там из Ла Скала приехала клоака освистать нас».

-- О как подготовились!..

-- Да. Карло меня успокаивал: «Если свистки раздадутся, не волнуйся, это не по поводу тебя, это по поводу нас. Потому что когда мы объявили о предстоящем спектакле, нам пошли письма, мол, наши итальянцы не поют Ратклиффа, а какой-то русский Ванька приедет и вам споёт. Да мы освистаем вас!» Спектакль начался, прошёл и закончился таким ором: «Вассоло, вассоло!» -- иди на бис, иди на бис. Я там ещё одну штуку придумал в третьем акте, никто так не делал, ход на си бимоль, сумасшедший ход идёт, а я пошёл на фальцет и пел долго-долго. Когда закончил, все заорали: «Браво! Браво!»… А после спектакля все рванули на сцену, схватили меня и стали подбрасывать. «Карло, где ты взял этого пацана? Это же сумасшествие!»

-- Потрясающая история! И Вы потрясающий рассказчик – как будто сама побывала на премьере…

-- Как-то мы были в Ницце, мы пели две недели одновременно: то  я – трубадур, а Доминго – Тоску, я – «хованщину, а он – трубадур, то я Париша . а он -- Тоску и т.д. И вышла общая рецензия и там было буквально написано: «Возможно, у Пьявко тембр славянский, несколько волнистый, но голос Доминго буквально тускнеет на глазах рядом с этим сумасшедшим бурлением соло». И всё. Мне потом сказали, что Доминго искал долго-долго, у какого импресарио я нахожусь. 

-- А итальянский учили или просто по партиям вызубрили?

-- Итальянский я учил в ГИТИСе, там преподавали. Даже стихи писать начал на итальянском. Но в Италию приехал, а вместе с нами были Зураб Соткилава и Дауранс, как старшие, а мы младшие. Они-то знают итальянский, свободно разговаривают везде на нём, а я чувствую, что начал подзабывать, не всё мне понятно. Тогда я взял разговорник и сказал им: »Всё, с этого дня я с вами не хожу, хожу один и общаюсь с итальянцами». И я с разговорником, по улицам, магазинам, разговариваю с продавщицами, заигрываю – я ж тогда молодой был, здоровый…

-- И русский…

-- Да, а сейчас просто здоровый… И я что ни скажу, девчонки «ха-ха-ха». Я им говорю: «Вы поправляйте, я так язык учу», И вот месяц походил, пообщался, потом Ира пришла в Ла Скала – преподаватель – закрепила. Вот так язык пошёл. И сейчас если долго не говорю и выезжаю в Италию, то такое ощущение, будто пробираюсь сквозь чащу в языковом плане. А потом как будто солнце прорывает заросли, и пошло.

А отдых где?

-- У Вас отпуск бывает когда-нибудь?

-- В последние годы заставляю себя отдыхать в Крыму, как Ириша ушла. -

- У Вас есть там любимое место?

-- Мисхор. Там абсолютно советская обстановка, дорогая, родная. Непритязательная вкусная пища, без всяких этих выёгиваний. Останавливаюсь в санатории актёрском. Великолепная можжевеловая  роща, южная сосна – воздух потрясающий, море чистое.

-- Почему москвичи не любят Питер?

-- Ненавижу Питер. У меня про него стихи есть: холодный, чопорный красавец. Дрянь, как все петербуржцы. Вечной была соперничество и вражда между Москвой и Питером. Москва – она тёплая открытая, и сердце, и глаза, и лицо. А те – снобы. Вся шпана, которая там осталась жить со времён Петра – все снобы.

-- А те точно также говорят о москвичах. Нет, говорят, что коренные москвичи – очень культурные интеллигентные люди, а вот те, кто понаехали…

-- Наташ, Наташ, а что в Питере? Сколько осталось их питерцев после блокады? Всего 72 тысячи. Туда согнали из деревень народ восстанавливать город. А тут про нас говорят: понаехали!

-- Ну, такие люди, как Вы, понаехали – так это хорошо, это для блага столицы. Но сейчас говорят, что в Москве очень много армян, что она уже армянской становится.

-- Нет, не правда. Одно время было много таджиков, потом азербайджанцев, в 90-ые годы они кланами селились.

Страсть к истории

-- Откуда у Вас такая страсть к истории? Такая память на даты, события, людей…

-- Ну, виноват. Я интересовался и Норильском – суровый край, как он организовывался. Потом определённая нация меня стала за Можай зазывать. Кто поставил Гитлера, кто Бонапарта поставил? А кто спасал еврейские семьи? Попы, священники русские. Кто стрелял священников в революцию? Сионисты. Кто начал компанию культа личности? Хрущёв. Зачем? Чтобы себя обелить. Потому что под расстрельными документами нет подписи Сталина и Берии, а есть Хрущёва, Ежова, Ворошилова. А они сейчас ругаются: Сталин, Сталин. Да им до Сталина, до его знаний ещё долго-долго бежать!

История профессора Виноградова в лицах

-- Один пример я тебе расскажу. У Иришки был педагог Надежда Матвеевна Малышкина, а она жена нашего великого филолога Дмитрия Владимировича Виноградова. Так вот Стали сажал лично Виноградова три раза и его вытаскивал, потому что обожал с ним говорить. Я ещё застал Дмитрия Владимировича, разговаривал с ним. И он рассказывал. По молодости он написал интересные работы, имя его прозвучало. И однажды они поддали, и он как-то сказал, что правительство – это шайка бандитов. Всё, загребли и увезли куда? К Иосифу Виссарионовичу.

-- Вот так, за одну фразу!

-- И Сталин сказал: «Молодой человек, ви очен умный. Я знаю, я читал ваши работы. Ви  что действительно считаете, что правительство наше советское – это шайка бандитов?» «Да, Иосиф Виссарионович» «Лаврентий Павлович, забери, пожалуйста, эта нада исправить положение.» Он его загнал за Можайск в Сибирь. Били его там по-чёрному.

Сталину доложили, что его били, что он на грани. Сталин вызывает Берию: «Лаврентий Павлович, давно не разговаривал с Дмитрием Владимировичем. Мне ж нужно, чтобы он ну через неделю у меня был.» Его привезли и прямо к Сталину. Он вышел из-за стола: «Ну что, Дмитрий Владимирович, тяжело вам там?» «Тяжело, Иосиф Виссарионович» «Что били?» «Били, все зубы выбили» «Лаврентий Павлович, нехорошо. Зубы что б были и, Дмитрий Владимирович, езжайте домой работайте.

Через месяц вызывает его, разговаривает, про работы спрашивает. А через полгода опять к себе вызывает – ночью. Он всегда ночью любил вызывать, Сталин работал до 5 утра.  Поговорили о том о сём. «Дмитрий Владимирович, ви по-прежнему считает, что советское правительство – шайка бандитов?» «Иосиф Виссарионович, ну если б я сказал по-другому, вы бы меня перестали уважать» «Ну если советское правительство – шайка, то кто я по-вашему? « «Иосиф Виссарионович, ну вы же умный человек» «Лаврентий Павлович, пусть Дмитрий Владимирович подумает ещё немножко над жизнью. Но чтобы у него комната хорошая была и библиотека, чтобы он делал свою работу» и опять его загнали в Сибирь.

Через полгода опять вызывает его. Сидели с ним три часа. Он такие познания открывал, что мне было интересно по филологии – он так рассказывал. Кто из этой шпаны, которая наворовала тут, так может? Может ещё Володя Путин, который без бумажки ко всей стране выходит. А остальные не могут. В конце концов, Сталин сказал: «Дмитрий Владимирович, ви неисправимый. Идите домой, работайте». Потом его выдвинули на Членкорра в 51 году. Сталин узнал и как всегда в полпятого утра позвонил президенту Академии наук: «Сталин говорит. Ви знаете, до меня дошло, что ви выдвинули на звание академика Д. М. Виноградова. Ви абсолютно правильно сделали. Это настоящий академик. Это наша величина. Я вас поздравляю с кандидатом. «И Виноградов вспоминал, что в 7 утра раздался звонок и ему сообщили эту новость. Он сразу не поверил – бросил трубку, думал, что разыгрывают. Но раздался второй звонок и ему подтвердили, что это так.

 Про классику и публику

-- Вы во стольких странах побывали, а публика разная или одинаково воспринимает оперу? Где лучше всего воспринимает?

-- Самая горячая публика это в Аргентине. Мы там ставили «Бориса Годунова».

-- На русском ставили?

-- Конечно. И когда закончилась сцена у фонтана, открылся занавес и сверху полился дождь из лепестков роз. И потом выйти невозможно – все обступили оперу. Мы часа три подписывали открытки, давали автографы, а потом ещё аргентинцы нас провожали до отеля.

-- А говорят, что сегодня классику никто не хочет слушать, молодёжь вообще к ней равнодушна…

-- Это просто лапшу на уши вешают. Всегда есть люди, которые интересовались, интересуются и будут любить классику.

-- А как привить любовь к классике? Ведь в школах по программе она есть, но у многих вызывает просто отторжение…

-- В советское время билет в Большой театр стоил самый дорогой 3 рубля 50 копеек. А по студенческим билетам пускали бесплатно. Студенческий показал – и на галёрку.

-- Сейчас в европейских театрах практикуют стоячие места на галёрке за пару евро, чтобы любой желающий мог попасть на оперу.

-- И это правильно. Так прививают любовь к классике. У нас сейчас опера недоступна для некоторых из-за цен на билеты. И нет заполняемости залов.

-- Просто нужно вести правильную ценовую политику…

-- Наташа, они ведут такую политику, чтобы воспитать быдло. Просто территории бывшей Российской империи и бывшего Советского Союза не даёт покоя некоторым. Поэтому гробят образование, здравоохранение, алчность развивают, проституцию, наркоманию. Уничтожение в людях духовности.

 О питании и воспитании

-- Кстати, о здоровье. Это ж какое нужно иметь, чтобы так активно гастролировать, выступать и так хорошо выглядеть. Может, по секрету, какой-нибудь диеты придерживаетесь? Режима определённого?

-- Режим нормальный. Конечно, я смотрю перед большими гастролями, большими спектаклями – «Аида», «Тоска», «Кармен» -- за 2 дня организму нужен отдых, чтобы он полностью восстановился... Да, в 65 я спохватился, сказал «Вася, хватит», после 6 перестал есть. И сейчас у меня такой режим: я встаю и потом в 2-3 и завтрак и обед и сразу ужин. Утром есть не хочется.

-- Вы неприхотливы в еде, говорили. А что Вам понравилось из белорусской кухни?

-- Драники -- ваше национальное блюдо.

-- Я смотрю, Вы кофе не пьёте…

-- Кофе не люблю – я от него сплю сразу.

-- Странно на вас действует кофеин…

-- Чисто чёрный чай люблю. В Германии одно время бергамот пил – бергамутье какое-то.

-- В Беларуси Вы частый гость…

-- В Беларуси очень часто гастролировал в советское время. И с Ирой мы были, и я один. В Большом театре выступали. Сейчас на «Славянском базаре» пел с оркестром. В Бресте на Январских музыкальных вечерах.

-- У Вас такой обширный репертуар, а какие роли близки Вам по духу?

-- У меня не очень обширный репертуар – где-то 30-32 роли…

-- Разве это не обширный?

-- Нет, у Доминго намного больше. Но эта всеядность не по мне. Они любят когда больше. А я нелюбимых не пою абсолютно. Потому что если она нелюбимая – обязательно будет лажа, значит будет холодность. И мне неинтересно. У меня случилось в одно время, где-то лет 15 я пел только 5 спектаклей: «Аиду», «Тоску», «Трубадур», «Кармен» и «Пиковую даму». Помимо этого участвовал в премьерах Большого театра и в других операх.

-- У Вас талант драматического актёра, я впервые Вас увидела на Январских музыкальных вечерах в прошлом году, в такой чёрной рубашке...

-- Я и сейчас в чёрной рубашке приехал, она всем нравится.

Ах, Одесса!

-- Вы такой юморист, постоянно шутите. К Одессе никакого отношения не имели?

-- В Одессе у меня Коля Огренич – мой друг. И здесь есть друзья-одесситы.

-- Сколько раз выступали в Одесском оперном театре?

-- О, много. Но последний раз – в 2000 году. Мне понравилось, когда я в 67-ом году, уже поступив в Большой театр и перед отъездом в Италию, первый раз отдыхал в Одессе. Там в трамваях везде было написано: «Высунься, высунься – посмотрим, шо ты будешь потом высовывать». Как меня Юрка Гуляев разыграл в 74-ом. У меня были первые сольные концерты, а Юрка уже заканчивал гастроли в Одессе. А я только приехал. Зашёл в ресторан, смотрю, Юрка сидит ужинает. Я к нему подсел, и тут вдруг начали играть и петь: »Ах, Одесса – жемчужина у моря». Я говорю: «Юр, смотри какая песня потрясающая» А он: «Да. да, я хочу на тебя посмотреть через неделю – мне уже офанарела эта песня, она вот уже где сидит». Я говорю: «Ладно, Юрка, тебе просто не нравятся ресторанные вещи. А мне нравится – шикарная песня!» Юрка уехал.

А у меня месяц были гастроли по всей Одессе, в разных районах. И, действительно, к концу гастролей я не мог её слышать – в ресторанах она раз по 40 звучала за вечер. Оттуда через Москву я улетал на гастроли – было 50-летие Киргизии. Приезжаю я во Фрунзе, спускаюсь в ресторан, заказал себе ужин. Там играет какой-то маленький эстрадный оркестрик. И вдруг я слышу – солянку ел и аж поперхнулся: «А сейчас мы для нашего гостя, любимого оперного певца, Народного артиста Советского Союза (хотя я ещё был вообще никто – только лауреат различных конкурсов) Владислава Пьявко исполним его любимую песню «Ах, Одесса!». У меня аж желваки заходили.

-- А как они узнали? – мы с Юлей смеёмся.

-- Они закончили, я подхожу: «Во-первых, я не Народный артист, а лауреат международных конкурсов. Во-вторых, кто вам сказал, что это моя любимая песня, я её терпеть не могу. А они: «Нам Юра Гуляев сказал». «А как вы меня узнали?» -- «А он нам фотографию дал».

-- Ха-ха-ха, -- мы с Юлей заливаемся. – Очная ставка состоялась.

-- Я приехал в Москву, звоню Юре: «Юрка-сволочь, не появляйся мне на глаза! Я тебя убью!»…

-- Нет, лучше, я тебе спою Одессу!.. – мы никак не можем успокоиться.

-- А он такой: «А что случилось? Сыграли всё-таки? Вот молодцы!». А потом ещё было продолжение этой истории. Поехал я со своими тенорами в Ярославль, отработал там. А перед этим, как ехали в поезде, я им рассказывал разные истории и про Одессу в том числе. Я уже забыл про то, что рассказывал – дорога, репетиции, концерт. И вот сидим мы в ресторане, ужинаем. Вдруг слышу: «А сейчас специально для Владислава Пьявко его любимая вещь «Ах, Одесса!» Я на Сибирцева смотрю: «Димка, кто это из вас, сволочи…» А он: «Это не я – это все».

Про любовь к союзу

-- Ещё был такой случай. 98-ой год, мы с Ирой в Москве отпраздновали 125-летие Рахманинова, 135-летие Ждановой и 125-летие Каррузо. Теноров собрали со всего бывшего Советского Союза  -- 12 теноров -- и сделали программу. И вот звонит Вася Василец, а он тогда был главным режиссёром Одесской оперы: «Я вот задумал к 125-летию Карузо программу. И я знаю, что вы с Ирой делали программу в Москве. Давай к нам, тут будет фестиваль «Золотая корона», ты мне поможешь с тенорами? Я хочу сделать на Потёмкинской лестнице галла-концерт. Ну я ему помог, позвал теноров, с Италии приехали певцы.

И вот начался концерт – 12 тысяч народу сидит на самой лестнице, а внизу – площадка, как в амфитеатре. Выходит ведущий и говорит: «А сейчас перед вами выступит Народный артист России Владислав Пьявко» Меня аж передёрнуло. Я выхожу, беру микрофон: «Дорогие друзья, я никогда не изменял своей великой стране – я Народный артист Советского Союза, а значит и ваш, нравится вам это или нет».  Зал взорвался – уже можно было и не петь. Ведущая потом стала извиняться, что, мол, все говорят «артист России». А я ей: «Может они стесняются этого звания? Я его не стесняюсь, я его не покупал, а заслужил». И потом все одесские газеты об этом писали.

-- А вы дневник каждый день пишете? И к нам тоже в Брест с дневником приехали?

-- Я пишу под вдохновение. Вдруг какое-то событие произошло, какая-та ситуация, и сразу на тебя это не произвело впечатления. А потом ты вспомнил – надо записать. У меня одна есть книга прозы – «Тенор. Итоги прожитой жизни». 3 тысячи тираж.

-- Для Вас это маловато. Нужно повторить.

-- А кому это надо?

-- Ну мне, например, интересно. Я бы с удовольствием прочитала.

-- Я тебе подарю. Вышлю из Москвы.

-- А в Брест как вы попали – через Лилию Григорьевну Батыреву?

-- Да, она звала нас с Ирой ещё в Советское время. Звонила: «Ирочка, ну когда вы ко мне приедете? Ну хоть одна приезжай». А Ира: «Я одна больше никуда не поеду!» Так и не получилось.

Мысли вслух от Пьявко

-- Есть люди, которые крутят планету – это Лилия Григорьевна.

-- Я вообще-то сибиряк. А у нас в Сибири как? Залез на дерево – а,а,а! – и сразу в Большой театр.

-- Жизнь, конечно, потрясающая штука. И жаль, что она проходит.

-- Почему проходит? Она идёт…

-- Проходит, проходит… 

Из книги стихов Пьявко:

Уже закат лучом дорогу

Лизнул, как преданнейший пёс…

Я ж, ненасытный, чашу грога

Вновь зачерпнул из бочки грёз…