Прощальный привет

     К матери Макс всегда относился уважительно и даже был к ней, по-своему, привязан. Хотя сказать, что они были с ней очень уж близки, было бы, наверное, сложно. И лишь, когда её не стало, он понял, что любил её по-настоящему. Просто никогда об этом не задумывался. Для этого не было ровным счётом никаких причин. Отношения у них были спокойные, ровные, пусть без особой душевной теплоты, но зато и без эмоциональных перекосов в ту или иную сторону.
Марианна Наумовна, его мать, женщина была светская, энергичная и деловая, как-никак долгое время работала на телевидении. И хоть несколько лет назад ей пришлось скрыться в тени редакторской ширмы, значительно уменьшив свою деловую и общественную активность, она сохранила почти все дружественные и деловые связи и всё ещё, вплоть до этой весны, нет-нет, да и появлялась на самых значимых и интересных тусовках.
Конечно, ему было горько от осознания того, что мать почти год умудрялась скрывать от него свою болезнь, не желая осложнять жизнь единственного сына лишними хлопотами. Видимо она полагала, что ему достаточно проблем и без дополнительных забот о безнадёжно больной матери.
Почему-то именно это терзало Макса сильнее всего и не давало возможности успокоиться. Он говорил себе, что ему неприятно и обидно, что мать такое серьёзное решение, где речь шла ни много, ни мало, а буквально о её жизни приняла единолично, хотя на самом деле здесь было ещё что-то, и именно вот это что-то всё не утихало, без устали напоминало о себе и царапало душу.
И от этого было не по себе. Словно кто-то знал все его мысли и чувства, и пользуясь этим, мерзко хихикал, потирая сухие, морщинистые ладошки с жёлтыми коготками, царапался ими изнутри, приговаривая при этом:
- Гляди, Максик, а ведь ты, сказать по правде, паршивый сын… Злой и недобрый… Погоди, а может ты специально знать ничего не хотел, а? Подумать только, мать твоя болела почти год, а ты и не заметил, получается? Да как такое возможно? Хе-хе-хе… М-да-а-а, хорош любящий сынок, ничего не скажешь…
Нет, Макс замечал, конечно, и бросающееся в глаза количество лекарств, и её бледный, а часто и измученный вид, но мать говорила что-то про давление и про то, что просто устала. Это ещё нужно было знать Марианну, которая терпеть не могла "рассуждать про болячки". Так пренебрежительно отзывалась она, когда у неё спрашивали о здоровье.
Мать выкрутилась, даже когда он столкнулся пару раз в её квартире с медсестрой, сообщив сыну, что ей порекомендовали массаж. Правда выплыла наружу, только месяц назад, когда Марианна попала в больницу, и у него состоялся короткий, но неимоверно тяжёлый разговор с врачом, забыть который вряд ли получится. Хотя то, что царапало длинными, желтыми ногтями внутри него, шипело тягуче и противно:
- Ничего, Максик, малыш, не переживай… Тебе ведь не привыкать, ты даже не заметишь, как справишься и с этой чепухой, хе-хе-хе…
Все те мрачные дни, накануне её ухода, Макс чувствовал такую неподъёмную тяжесть и одновременно злость от бессилия и невозможности помочь ей, что в буквальном смысле не находил себе места. Ему было душно, тягостно, страшно, до тех самых пор, пока мать однажды не взяла его за руку и не произнесла тихо и ласково:
- Успокойся, Максим… Прошу тебя… Мне будет гораздо легче, если ты перестанешь метаться и искать виноватых… Просто отпусти это… Тем более, что никто не виноват в том, что случилось… А я не оставляю тебя, поверь… Так или иначе, но я буду с тобой всегда…
И он, только что собиравшийся снова куда-то идти, что-то искать, кому-то звонить, чего-то требовать, но чаще всего просто мерить бесконечными шагами больничный коридор или идти, не разбирая дороги, не реагируя на погоду, не замечая людей, не различая улиц, вдруг как-то сразу ей поверил. Он, тридцатисемилетний бизнесмен, взрослый мужик, тёртый калач, циничный, жёсткий и хладнокровный поверил своей умирающей матери безоговорочно и окончательно. И его словно действительно отпустило, будто громадная, невыносимая тяжесть, что гнула его к земле, мучила и разъедала изнутри исчезла, оставив лишь неизбывно грустное, но светлое ощущение чего-то настоящего, чистого и искреннего.
Вот такая она была его мать: лёгкая, мудрая, ненавязчивая. Она сумела даже собственный уход обставить, как нечто печальное, но неизбежное и естественное, из чего не стоит делать никакой трагедии.
Макс тогда удивился, как это она ещё за столько времени в больнице ни разу не завела своей любимой темы, о том, что ему пора жениться.
Вот единственный камень преткновения, касаясь которого мать и сын могли время от времени слегка, что называется повздорить. И это было тем более поразительно, что во всём остальном они почти всегда могли договориться. А если не могли - их это не беспокоило. Просто оставались каждый при своём мнении и всё. Потому как оба очень уважали друг друга и никто отнюдь не стремился доказать свою правоту во что бы то ни стало. Это было справедливо ко всему, что не имело отношения к потенциальной женитьбе Макса.
Здесь Марианна была непреклонна и начиная где-то с его двадцати пяти лет, не только регулярно заводила эту тему, но и устраивала под благовидным предлогом своего рода смотрины, что неизменно выводило Макса из себя. Потому что все эти потуги, все эти «а вот Олечка, наш новый сценарист, так мило, что она согласилась поужинать с нами…» или «А это Ника, дочь Варвары Семёновны, - ты помнишь? - она работает в отделе иностранной литературы, недавно приехала из Франции, я попросила её помочь мне с переводом одной статьи…» и тому подобные материнские затеи были шиты белыми нитками.
Он, разумеется, тут же разоблачал её, иногда посмеивался, чаще возмущался, но всегда убедительно просил оставить его в покое с этими своими сводническими поползновениями в частности, и навязчивой идеей женить его, вообще.
Мать ненадолго успокаивалась или просто старательно делала вид, что больше в это не вмешивается, но через какое-то время всё начиналось снова.
«Ты знаком с Тамарой? Мы открываем на грузинском телевидении аналог нашего «Субботнего гостя»; «О, Максик, я совсем забыла, что ты должен прийти, (ничего подобного, мать никогда бы не забыла о таком) а это Лина - наша новая ведущая, я оставлю вас ненадолго»… И так далее, до бесконечности.
Поэтому, когда Марианна Наумовна перестала сватать его и говорить о женитьбе, ему даже как будто чего-то уже и не хватало. Словно мать сдалась и действительно оставила его в покое, и было от этого почему-то ещё тяжелее, хотя в последние годы, кажется, он только об этом её и просил. Уверял, что ему отлично живётся и одному, что никто не обязан жениться, если не хочет… Бесполезно…
Хотя он даже рассказывал ей ту историю, которая имела место много лет назад и которую он пытался забыть, как навязчивый и дурной сон. Это когда он чуть было не женился. На одной милой, но весьма самоуверенной барышне, идущей буквально напролом, которая за три месяца до предполагаемой свадьбы рассказала ему однажды всё о том, как они будут жить. И где. И почему ему нужно будет отпустить небольшую бородку. И какой именно формы. И куда они будут ездить отдыхать. И как назовут старшего сына. И на кого больше будет похожа их дочь…
Макс пришёл в такой ужас, что не мог говорить. А когда дар речи вернулся к нему, он немедленно порвал с ней. Это был единственный раз, когда он пусть ненадолго, но хотя бы задумался о возможной женитьбе. Но на мать даже эта душераздирающая история не подействовала. По крайней мере, тогда…
Бедная, - думал Макс, - насколько же плохо ей было, если она за последний месяц ни разу не заикнулась об этом! Ни единого раза не посетовала, как раньше, что вот-де, ему скоро сорок, из родни никого, а она невечная и как останется он один-единственный да на всём белом свете…
Макс, поднял голову и оглядел людей, собравшихся проводить бедную Марианну в её последний путь.
Кто это, интересно? - подумал Макс, встретившись печальным взглядом с рыжеволосой женщиной, кидавшей в яму горсть земли. И на отпевании я её видел… И здесь… Раньше мы не встречались, я бы обязательно запомнил. Она явно не из тех, о которых забывают… Вот это взгляд! А волосы - просто расплавленный янтарь или тёплый мёд… Макс никак не ожидал от себя подобной сентиментальности.
- Самое время, малыш Макси, - царапнул его жёлтым ногтем совсем было забытый внутренний голос, - ну, конечно, где же ещё полюбоваться на рыжую красотку, как не на похоронах собственной матери.
Макс вздрогнул и отвёл глаза.
И, тем не менее, что-то было в этой женщине, что неимоверно притягивало взгляд.
На поминках, которые устраивались в ресторане телецентра, огненная дива сама подошла к нему.
- Мы не знакомы, простите…- голос был необыкновенно приятный, с томными, бархатистыми нотками, - Я - Диана, мы познакомились и подружились с Марианной ещё в Чехии.
- Ах да, - Макс смутился и закашлялся, стараясь не смотреть в её манящие и пронзительные, зелёные глаза.
Ничего особенного, - лихорадочно думал он, - глаза, как глаза… У рыжих часто зелёный цвет глаз встречается… Подумаешь…
Она протянула ему руку, он сжал её длинные, прохладные пальцы, поднял взгляд и немедленно искрящаяся изумрудом плотная, не дающая возможности вздохнуть, собраться с мыслями, проанализировать, но одновременно самая долгожданная, самая прекрасная волна в мире захлестнула его.
Пропал, - подумал Макс и улыбнулся женщине.
- Ну, конечно, - заскрежетал противный, старческий голос, зарождаясь где-то внутри него, - да ты просто образец скорбящего сына.
- Заткнись, - спокойно ответил он про себя, пожимая тонкие пальчики.
Бедной Марианне не стоило брать с меня слово, - думала в этот момент Диана, внимательно глядя на стоящего напротив неё высокого мужчину, - я и так бы обязательно пришла…