25. 109. Пушкин. Месть поляков 2

Пушкин и поляки
Пример реакции шовиниста на гибель Пушкина

Пушкин в 1830-31 негодовал, что русская армия слишком медленно душит бунт поляков, что-то вдруг решившись не быть росс-и-янам, а только янами или уж лучше Жаками Бонапартовичами
Поляки в ответе били Пушкина по самому больному для тщеславного русского главного имперского  поэтолога = по его непревзойденности и першианности:  они везде, где только можно было устроить ор, заявляли, что в Российской империи трон Росс. Парнаса занят тремя поляками  - гордостью Речи Посполитой = Адамом Мицкевичем, Тадеушем Булгариным и Юзефом Сенковским.
Пушкин негодовал и писал Клеветникам России.

И вот малый тому пример.
С 1827 по 1838 в столице Империи  жил  поляк  и литовский писатель Станислав Моравский (Stanis;aw Morawski), который свои воспоминания о столице империи и ее людях изложил в книгах «Kilka lat m;odo;ci mojej w Wilnie 1818–1825” (1924) и „W Petersburgu 1827–1838” (1928)
Он был знаком с Пушкиным через Адама Мицкевича и оставил о них свои мемуары. В главе ВОСПОМИНАНИЯ ПУСТЫННИКА есть раздел  I @ Александр Сергеевич Пушкин@. Первая его фраза шовинистически символична и очень поспотилична :
 Умер 29 февраля 1837 г. 37лет от роду

Далее о Пушкине Vоравский оставил такие строки:
- глядя на портреты Мицкевича и Пушкина в бурках, радостно отметил м поздравил Речь: «И картиною, и обликом, и статью, и в произведениях Мицкевич превосходит Пушкина!»
- на обеде у Мицкевича в Екатерингофе  сидел прямо напротив Пушкина, поедал его глазами, но засек одно отрицательное: «Неряшливость его убора, всклокоченность — а был он несколько лысоват — волос и бакенбардов, стоптанные в разные стороны — больше всего на каблуках и задниках — сапоги демонстрировали несколько больше, чем небрежность, — бедность. Мицкевич тоже не прихорашивался, но в его небрежности всегда проглядывали какое-то достоинство, благородство и превосходство. Цвет лица Пушкина был престранным. Причиной тому была примесь в жилах его негритянской крови Аннибала, которая даже после нескольких поколений все еще мешала свою сажу в наше славянское молок»
- С той поры я часто встречался с Пушкиным. В нестоптанных сапогах я не видел его ни разу, кроме как на балу. Манеры у него не было никакой; всё выглядело так, что нипочем не догадался бы, что это Пушкин и что его дворянству уже боле ста лет. Весьма добродушный в обхождении, росту низкого, а во время ходьбы неуклюже волочил ноги, и походка была колченогой.
- В литераторских сварах, которые у постороннего человека вызывают сожаление и оправдывают извечное слово: genus irritable vatum, Пушкин охотно принимал участие и был весьма склонен к тем микроскопическим заговорам, какие одна партия против другой плетет.
- Устная разговорная речь у него часто мешалась с грубостями. Пробыв с ним малое время, я всегда чувствовал, что по крайней мере для меня прилепиться к нему как к человеку было бы трудно.
- Можно было ценить его как поэта, и даже очень можно! В ту пору он был окружен воодушевлением, восхищением, экстазом до высшей степени всего столичного общества
- Жена поэта – девица Гончарова  -  всё было в ней достойно русского поэта. Однако на ней доказала свою верность итальянская поговорка: «Nel molino е la sposa, sempre тапса qualche casa»
- Вполне освоившись с женатым состоянием, Пушкин был безразличен к пустякам целибата, к этим riens21, которые имеют такое значение у женщин, и еще больше стал пренебрегать внешними формами. Дантес же день ото дня все больше совершенствовал манеру, становился все изящнее. Удивлялся тому пола нашего предназначению, что даже великий поэт не может возбудить в жене своей столько восхищения к себе, чтобы в конце концов у него, словно у самого последнего литературного поденщика, рог на голове не вырос.
- Пришла зима. Пушкин догадался. Устроил Дантесу страшный скандал. Тигриная ревность обуяла все чувства зараженного африканской кровью поэта, раздражая ежесекундно в геометрической прогрессии врожденную буйность и вспыльчивость души его.
- Искренне влюбленный Дантес поступил честно. Видя все это, он не нашел иного средства прикрыть свой грех, кроме как пожертвовать собой. Он уверил Пушкина, что тот жестоко ошибается, признался, что любит, но любит сестру его жены. Попросил даже быть ему в этом деле сватом. Пушкин поймал его на слове и схватился за него, как утопающий хватается за соломинку. Через несколько дней состоялось венчание
- О, люди, посмотрите, что грех творит! Шила в мешке не утаишь! Вскоре Пушкин снова, уже будучи настороже, нашел причины пощупать свой лоб и снова нашел там ненавистный позорный нарост! На этот раз, взбешенный, он бросился на Дантеса и на Геккерена. Обоим в сатанинском письме он нанес кровавые и самые позорные оскорбления, в частности обвинил в преступно-развратной между ними связи. Дело дошло до того, что только кровь могла смыть этот позор и что только жизнь одного из них, принесенная в жертву другому, могла стать ручательством будущего спокойствия
- Пушкин бросил вызов, Дантес принял. Дантес выстрелил первым. Пушкин упал лицом вниз. Дантес бросился его спасать. Но с бешеным взором, скрежеща зубами, Пушкин крикнул ему: «На место!», приподнялся и, нагребя снегу под себя, лежа прицелился в Дантеса, выстрелил... Дантес упал! Секунданты схватили Пушкина, подняли, усадили раненого поэта в сани. Он ехал в убеждении, что убил соперника. Вылезая из саней, он заметил хлещущую кровь с мочой и в безудержном бешенстве и страсти сказал: «Je voudrais bien pisser de ce sang dans le cul de ma catin» Грандиозно! А что Дантес? Пуля попала ему в пуговицу! Пуговица спасла его от смерти!
- сегодня энтузиазм уже слабее и глаза раскрываются все шире, до сих пор тем не менее и в каком-то смысле справедливо Пушкина считают самым большим русским поэтом.
- Возможно, я всегда ошибался, возможно, я и сейчас ошибаюсь, но я считал и считаю его весьма, чрезвычайно искусным, полным остроумия и музыкальности стихотворцем. Что лучшего в России до сих пор не было — это не довод, и это совершенно другой вопрос. Без малейшего сомнения, Пушкин облагородил, выгладил язык и сделал его более легким и изящным. Но в этом едва ли не больше для России сделал наш поляк Булгарин, да и наверняка во сто раз больше Сенковский
- Пушкин был малообразован. И только изгнанники из Литвы, и в особенности Мицкевич, Малевский и несколько других, состоявших с ним в Москве в постоянных отношениях, открыли ему глаза, сделали разносторонние замечания и так же, как и Полевого, практически направили на то, чего обоим этим незаурядным в России мужам недоставало для развития их талантов.
Но будем справедливы. И Пушкин и Полевой до самой смерти сохранили дружеское отношение к этим нашим полякам.

Это было записано 2 января 1849 года…

Источник:  Поляки в Петербурге в первой половине XIX века (2010)


***
merci beaucoup pour votre attention