Ласковые слова на котика, год спустя

Год Больших Перемен начался в сентябре и начался внезапно. Пока беспечные «колонисты» нежились в своем Серенгети под мягкими лучами осеннего солнца, откуда-то с севера неслышной поступью к их землям уже подходили варвары.
 
Сначала, среди бела дня, появился разведчик, чтобы все разнюхать. Чёрный как головешка, он несколько раз прошёлся вдоль дома и, похоже, остался доволен увиденным. Расслабившееся и давно не воевавшее местное население эту вылазку проморгало (раззявы!) и продолжило сибаритствовать, не подозревая, что уже завтра всё будет иначе.

На следующий день варвары явились во двор ближе к вечеру и громко завопили: «Иду на вы!». Как и положено перед битвой, сначала должны были схлестнуться между собою два самых смелых, самых сильных бойца. Варвары выставили на поединок безымянного чёрного воина, от «колонистов» вышел Эркюль, в смокинге.

Они стояли глаза в глаза и утробно урчали, ещё не переходя на всплески истошного воя. В шахматах тот, кому выпало ходить первым, получает некоторое преимущество. Не знаю, работает ли этот принцип в кошачьей драке и кто у них начинает первым – тот, кто увереннее в себе, или тот, у кого нервы потоньше, но допускаю, что внезапное появление группы поддержки, спровоцировавшее Эркюля на e2-e4, могло сослужить ему плохую службу, заставив переоценить свои силы и выбрать неправильную тактику боя.

Поединок разворачивался на проезжей части, рядом с тротуаром, и когда Эркюль краем левого глаза заметил, что рядом с ним остановились «свои», он осмелел и бросился на противника первым. Несколько секунд душераздирающих воплей из бешено вращающегося клубка, и вот они опять застыли друг напротив друга, и у варвара – большой клок шерсти в зубах.
 
– Бессовестный ты кот! Ты почему дерёшься? Двор, вообще-то не твой. Ах ты, разбойник! – с укоризной глядя в глаза бесстыжие, заступилась я за Эркюля. Ни крика, ни жестов угрожающих, ни топанья ногой, а притихший победитель с набитым шерстью ртом сразу всё понял и навсегда запомнил, кто на чьей стороне.

Захватившие территорию варвары получили прозвище Па́нтер и тут же начали наводить свои порядки.

Прежде всего Пантер озаботился тем, чтобы сломить у местных волю к сопротивлению и установить своё безраздельное господство. «На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной власти…» И Пантер начал сгонять «колонистов» с насиженных, облюбованных мест, не давая им расслабиться. Крокодилы с Персидским «слились» сразу. Эркюль пытался сопротивляться и свой Подоконник всё же отвоевал, ощущая незримую поддержку Гаттары, но на земле уже не чувствовал себя в безопасности и, когда Пантер задумывал гневаться, удирал от него вместе с остальными.

Бывало так, что Пантер гнал перед собой всю «колонию» сразу (мужскую её часть, естественно), а те драпали, только пятки сверкали. Однажды вместе со всеми улепетывал и Гаттарян, хотя ему-то чего? Пантер его вообще не трогал: видел, из какого окна тот выходит на прогулку, не слепой, поди. Так что Гаттарян бежал скорее за компанию.

Когда Пантер полностью утвердился в своём новом статусе, у него появилось другое имя. Вот как это вышло.
 
Проходя мимо камеры хранения в торговом центре, мы увидели на стене объявление с фотографией чёрного кота, удивительно похожего на Пантера: «Пропал котик, ласковый, откликается на имя Месси. Просим…»

Возникла надежда на ситуацию win-win: счастливые хозяева радостно воссоединяются с нашедшимся Месси, а счастливая «колония» не менее радостно расстается с ним навсегда. Надежда была слабой, ибо сильно мешало слово «ласковый», однако dum spiro spero (DSS, как писала я в заветных тетрадках на исходе детства).

Увы! Варвар на «Месси» не откликнулся, даже ухом не повёл, но с той поры всё равно стал носить это прославленное имя, точнее фамилию. Или, в данном случае, все же имя?
 
Как видим, смена имени на менее грозное, без «р», произошла случайно и никак не была связана с переменой в поведении. Месси продолжал держать всех в страхе, понимая, что без жестокости его абсолютная власть падёт, и падёт очень скоро, а такая перспектива его никак не устраивала. Месси хотел царствовать, причём вечно.
 
Для укрепления новой власти были придуманы и новые церемонии, связанные, среди прочего, с приёмом пищи. Теперь картина в столовой была следующей. Сначала «Айван зе Террибл» с подозрением принюхивался к предложенным блюдам, затем мало и нежадно ел, а закончив трапезу, начинал гулять среди рассыпанного корма, переливаясь мускулами и скучая, в то время как изрядно проголодавшиеся «бояре» почтительно наблюдали за ним с тротуара, ожидая, когда ему надоест выпендриваться и он, наконец, уйдёт, и тогда можно будет поесть без нервов, как в старые добрые времена.
 
Эркюль к «боярам» не присоединялся. Пока Месси выкаблучивался в столовой, он обычно ходил по тротуару – до конца дома и обратно, но ходил уже не по-хозяйски, как прежде, а по самой кромке – узкому бетонному бордюру, тщательно не заступая на раздольную асфальтовую полосу. Он догадывался, что в списке тех, кому Месси не доверяет, его порядковый номер был первым, и поэтому делал вид, что знает своё место и ни на что не претендует. Хотя на самом деле всё было чуть иначе, ведь Эркюль по-прежнему сохранял за собой Подоконник, а это было немало. Во-первых, Подоконник нависал над столовой, а высота всегда имеет значение. Во-вторых, у Эркюля на Подоконнике к тому времени уже стояла личная миска, которую Гаттара закрепила при помощи верёвки каким-то хитрым женским способом.

Проводив взглядом насытившегося Месси, Эркюль по яблоне забирался на свою «другую сторону дома» и съедал то, что было предложено. Если же миска оказывалась пустой, он не уходил, а оставался ждать, время от времени заглядывая внутрь через щёлочки жалюзи, и когда на кухне появлялась Гаттара, он деликатно и нетребовательно мяукал, что звучало как вежливое «Может, я не вовремя?» и точно не звучало как нахальное «Дай поесть!».
 
В те дни, когда окно бывало приоткрытым, Эркюль позволял себе чуть больше. Он переступал передними лапами с жестяного подоконника на пластиковый, внутренний, оглядывал небольшую кухню и через пару секунд возвращал лапы обратно. Эх, знал бы он, что если бы не эта его деликатность, что чуть бы побольше наглости – запрыгнуть внутрь, простонать жалобно: «Не гоните меня! Я и так уже Ваш почти. Вы в ответе за тех, кого приручили…» – и, глядишь, позволили бы остаться. Гаттара и правда не смогла бы выгнать Эркюля, хотя, если честно, второй кот в доме ей был совсем не нужен. Выходит, хорошо, что Эркюль не просился.
 
Месси тоже не попросился бы, но из других соображений. Он был молод и честолюбив, и ему нужна была никем и ничем не ограниченная свобода действий.
 
А ещё ему нужна была свита. И первым, кого он взял в эту свиту, был его двойник – не известно откуда приходящий и куда уходящий, тоже абсолютно чёрный гладкошёрстный кот. Он был немного мельче, чем Месси, и это было особенно заметно, когда они сидели рядом. А вот когда сидел кто-то один, приходилось в глаза заглядывать, чтобы различить их наверняка. Говорят, тираны часто обзаводятся двойниками.

Впрочем, Месси постепенно переставал быть тираном. Утвердившись, он стал спокойнее и если и гонял своих подданных время от времени, то делал это больше для порядка – лениво и беззлобно. В его взгляде начала появляться задумчивость и некая мягкость, и однажды он даже был замечен за ловлей жёлтых кленовых листьев, которые дразнили его, кружась и убегая вместе с ветром...
 
Обзаведшись двойником, Месси слегка приблизил к себе нейтрального Черномыра, который прежде, в основном, ошивался у дальних подъездов, и возвысил Ушапку, которая также ранее была в тени. Не в буквальном смысле, конечно, хотя в летнюю жару – и в буквальном тоже, потому что это была классическая сибирская кошка с густой тройной шерстью, очень хорошо приспособленная к холодам и не очень хорошо – к зною.
 
Сначала она носила имя Шапка, потому что в любой из своих поз выглядела как лохматая кавказская папаха, потом стала Шапкой-Ушапкой, а когда двойное имя надоело, – просто Ушапкой.
 
Ушапка поразительно напоминала мне кошку из совсем другого двора и совсем другого времени – кошку из моего детства по имени Пушка. Пушка была пышной сибирячкой «дикого окраса» и, наверное, прежде чем получить это имя, успела в очень нежном возрасте познакомиться с мужским его вариантом. Странно, но никто в нашем дворе не подвергал сомнению уместность такого имени для, в общем-то, мирного живого существа. Даже мальчишки, которые все поголовно играли в оловянных солдатиков, никогда не хихикали, слыша, как, высунувшись из окна первого этажа, зазывает питомицу домой: «Пушка! Пушка! Пушка!» её хозяйка Лида.
 
Гораздо больше вопросов у нас вызывало имя тётеньки, которая работала в кочегарке нашего дома и, выбираясь подышать свежим воздухом, обычно садилась на скамейку под кустами сирени, где в это время могла активно вестись игра в «глухой телефон», в «колечко», которому предлагалось выйти на крылечко, или в «краски»: – Тук-тук! – Кто там? – Сам чёрт! – Зачем? – А из подвала выходила одетая во что-то чёрное женщина по имени Ада с усталым лицом и потемневшими от угольной пыли руками и присаживалась к нам с краю. – За краской! – За какой?.. Какой цвет Вы тогда бы назвали, Ада?

Месси за Ушапку, Ушапка за Пушку, а Пушка – за давно и надёжно спрятанное в укромном уголке памяти – моего первого и единственного котёнка, которого, кажется, звали Пушок – а значит, Пу́шка за Пушка́. Мама нашла его на лестничной клетке, возвращаясь с работы. Явный подкидыш, и если никто не сжалится, то шансов выжить – ноль.
 
Котёнок был взят в дом, и целых две недели я провела разрываясь между умилением и восторгом. А потом пришло время отпуска, и на долгий летний месяц мы уехали к маминым родителям в деревню. Пушок был отдан на передержку в надёжные руки, и, уезжая, я знала, что он у меня есть.
 
Однако, когда мы вернулись в город, выяснилось, что «надёжные руки» передали котика в другие, тоже, якобы, надёжные. Мама не пошла его отвоёвывать. Это, пожалуй, было бы неприлично. Ведь он провёл у нас всего две недели, а в «надёжных руках» – почти месяц. Кроме того, я не думаю, что вечно занятая мама была внутренне готова пойти на лет десять-пятнадцать дополнительной заботы и на обязательный ящик с песком в и без того тесной ванной комнате.

Это я хорошо понимаю сейчас, а тогда я пошла его искать. Мои подружки-одногодки толком ничего не знали, но сообщили, что будто бы в соседнем дворе у кого-то появился котёнок, похожий на Пушка. Я отправилась туда, и нашла квартиру, и дотянулась до звонка, и услышала что-то вроде: «Какой ещё твой котёнок, деточка?». Котёнка мне не показали и на ходу сплели ему другую биографию. Может, и правду говорили, но было душное, липкое такое ощущение, что лгут. Мелочь ведь в глаза смотрит, когда с нею разговаривают, а глаза те словно сеть набрасывали, и не выпутаться было, как из страшного сна.
 
Ушла «деточка», не солоно хлебавши, и ничего больше узнать не пыталась – дверца захлопнулась. И если бы не внучка-за-бабку-бабка-за-дедку, то и не вытянулось бы сегодня на поверхность то давнее чувство беспомощности и потери.
 
А по тебе кто-нибудь когда-нибудь скучал, Ушапочка? Досталось ли тебе хоть сколько-то слов ласковых? Хотя бы в детстве, когда каждому, как правило, достается. Ты ведь, наверняка была прелестной маленькой кошечкой – пушистая-препушистая, с белым ожерельем на грудке и «знаком скарабея» на лобике.

Это сейчас ты – чудо нечёсаное, летом – под машинами (с ночи стоящими), зимой – на машинах (только что приехавших). Личико какое-то съёжившееся, и взгляд как у хитроватой, недоверчиво глядящей, никому не нужной бабульки, которая только простоватой хитростью своей за мир и цепляется в напрасной попытке этот мир разжалобить и от него же, такого недоброго к ненужным бабулькам, защититься.

Ушапка кормилась у дальних подъездов и с группой, объединённой общей столовой, особых отношений не поддерживала; зато, когда членов этой группы притеснили, потеснили и, в конце концов, вытеснили, именно она вошла в свиту Месси и сразу резко похорошела. Что явилось причиной такой метаморфозы – улучшенное ли питание, приподнятое ли настроение – не ясно, но Ушапка просто расцвела. На груди проявился медальон в форме сердечка, и вся шуба её словно встрепенулась и воспрянула. Скажете, шуба не может встрепенуться и воспрянуть? Да, не может, если это шуба на вешалке, но если шуба – это часть кошки, то запросто может. А когда при этом ещё и свет выставлен правильно…
 
Как-то раз в густых сумерках Ушапка взялась переходить дорогу, а ехавшая по этой дороге машина выхватила её из темноты и ярко подсветила кончики густого длинного меха. На несколько коротких секунд Ушапка превратилась в фантастическое, неземное создание, словно парящее над асфальтом в сияющем ореоле, а потом привычно нырнула под припаркованную у тротуара машину, ударилась оземь и вновь стала «шапкой».
 
Шло время, принося с собой перемены. Месси царствовал, но уже без особого энтузиазма. Эркюль стал посещать свой Подоконник всё реже и реже, а потом и вовсе перебрался жить на другую сторону дома. Не исключено, что он по-прежнему стоял на довольствии у Гаттары, ведь окна её квартиры выходили на обе стороны. Банда Крокодилов распалась, и члены этой банды в разное время, по одному, ушли со двора. Куда-то окончательно пропала Кармен, но зато объявилась Белая, причём весьма оригинальным образом.
 
Начать следует с домашнего кота, проходившего у нас под кодовым названием «медицинский». Он жил на первом этаже в семье врачей и был весь, с лап до головы, одет в белый, хорошо отглаженный «халат». Этот кот был красавец писаный и при полной своей белоснежности – не альбинос, ибо имел голубые глаза и, по словам своей хозяйки, демонстрировал отличный слух, отзываясь на имя Айс и безотказно реагируя на звуки раскрываемого пакетика с кормом.

Айс любил сидеть на подоконнике, застыв в одной и той же горделивой позе, как будто знал, что всякий, кто проходит мимо, непременно остановится и будет им любоваться, причем ровно столько, сколько позволено, не нарушая приличий, задержаться взглядом на чужом окне. Неподвижно, вполоборота сидящий на фоне вуали кухонной занавески надменный Айс казался не живым котом, а картиной в раме и своей безупречной холодной красотой напоминал мне (вот уж совсем не к месту) идеальное, искусственно-безукоризненное в голубом свете, когда-то бывшее мужским женское тело в огромном окне второго этажа дома на берегу канала в амстердамском квартале Де Валлен.
 
В случае Айса, правда, всё было наоборот, ведь до того, как стать изысканным домашним котом, он успел побывать неказистой, ласково-заискивающей, уличной «кошечкой» Белой, которая, на самом деле, приходилась робкому Красавчику вовсе не сестрой, а братом. Братом, Карл!

Когда наступила зима, Ушапка откочевала к своему подъезду, где ей временно организовали некое подобие крова, и у нашего остались только чёрный бездомный Месси, белый домашний Айс и чёрно-белый Гаттярян, как связующее звено между двумя мирами, двумя образами жизни.

Одинокий Месси часами сидел на холодном крыльце подъезда и, судя по его растерянному виду, похоже, думал: «Что я тут такое себе отвоевал, и что мне теперь со всем этим делать?»

– Месси! – окликнула я его как-то раз, проходя мимо, и его ухо заметно дёрнулось.

– Что, Месси, «спалился»? Да расслабься! Шучу я. Ко-о-тя, хоро-о-о-ший…