de omnibus dubitandum 96. 125

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ (1857-1859)

Глава 96.125. К ХОРОШЕМУ СКОРО ПРИВЫКАЕШЬ…

    Но только к хорошему скоро привыкаешь. Только неделя прошла, как она поселилась у Утевских, а уже стала привычной вся роскошь её жизни: и собственная комната, и чувство приятной и ровной сытости, и тепло, и сухие ноги. И по мере того, как она все дальше отходила от Петербурга с его голодовками, пятачками и гривенниками, всей дешевкою студенческой борьбы за существование, новая жизнь вставала перед нею в очень странных, совсем не веселых и нисколько не шуточных формах.

    Она еще писала сестре и подругам о том, как изумительно устроилась, а ей уже было невесело, просто невесело; и причину состояния этого она долго не могла найти, так как по виду все было прекрасно, красиво, весело, и нигде так много не смеялись, как у Утевских. Только, шаг за шагом проникая в тайники этого странного дома и этой странной семьи, - вернее, лишь касаясь прикосновением внешним их холодных стен, она начала догадываться об источниках тяжелой грусти, томительной тоски, лежавшей над людьми и местом.

* * *

    Сегодня он обещал мне показать отмель у изгиба реки. Это была не наша река, поэтому придется пересечь часть леса и пахоты, и где-то уже там должна быть Пышма, так называется река. Я помню ее. Мы все время проезжаем ее в экипаже через мост, но это далеко от деревни, примерно верст тридцать.

    А вот Николя или Николай Исаакович говорит, что она не так далеко от нас пробегает, просто не все знают об этом.

    Мы шли быстро, он все время ходит быстро. Куда так спешить? И все же, я не отставала и не задавала лишних вопросов, просто шла и все.

    — Слушай. Мы что, вот так и будем идти? — наконец не удержалась и спросила его.

    — Да.

    — И далеко?

    — Да.

    — А ключ проходить будем? — Это наш родник, я с детства его помню. Все время ломали голову, откуда берется вода и, даже пытались как-то проверить палкой глубину отверстия, откуда она текла. Буквально через сорок сантиметров палка уперлась в землю. И миф о том, что если встанешь в центр ключа, то провалишься, был развеян.

    — Да.

    — Что да?

    — Будем проходить.

    — Слушай, а ты, можешь говорить более развернуто. Ну, к примеру… — и тут я решила его поучить, как надо разговаривать с дамой.

    — Слушай, прекрати мне читать нотации. Я веду, а ты идешь. — И, посмотрев мне в глаза, добавил. — Согласна?

    — Ну… — Его взгляд был холодным и злым, — а что ты такой злой, из-за меня что ли?

    Он не ответил, но зато снизил темп своего шага, за что я, впрочем, была ему благодарна. Я не могла идти вот так быстро, да еще молча.

    — Извини меня, ты можешь меня не слушать, но я не могу идти в тишине.

    — А ты послушай кузнечика, — почти на полуслове прервал он меня.

    Я посмотрела по сторонам, как будто искала этого самого кузнечика.

    — Зачем? Я что, не слышала его раньше?

    — Ну, послушай что-нибудь другое, подумай, помечтай, не приставай ко мне.

    — Да никто к тебе и не пристает.

    — Стой! — скомандовала я. Он остановился.

    — Что случилось?

    — Я беру тайм-аут.

    — Какой еще «аут»? — Его глаза непонимающе пялились на меня.

    — В общем, перерыв.

    Он усмехнулся.

    — Понял. Тогда теперь ты, — и, не дождавшись, пока я что-нибудь придумаю, пошел дальше.

    «Вот наглость», — подумала я, «если не про его интересы, дак значит все».

    Прижав к затылку свою соломенную шляпу, я бросилась вдогонку.

    — Ну знаешь ли, за скоростью твоей мысли я не успеваю.

    После мы сменили тему разговора. Коснулись учебы, но про нее не хотелось думать, уже скоро август, а там и школа. Коснулись друзей, помыли им косточки. В общем, Николя отошел и стал как обычно веселым собеседником.

    Уже прошло больше двух часов, а мы все шли и шли. Николя сказал, что еще час, и мы на месте. Да, теперь понимаю, почему туда, никто из наших не ходит купаться, жутко далеко.

    — Слушай… — начал было Николя.

    — Я тут… — Он почесал затылок. — …Да нет, глупость.

    — Что именно? — поинтересовалась я.

    — Да нет, так, просто глупо об этом говорить, — и слегка ускорил шаг.

    — Что ты хотел сказать? — крикнула ему вслед.

    — Нет, я же сказал, что это глупо.

    — Что глупо, а что нет, решать мне, а ты говори.

    — Слушай… — он почесал себе нос. — Мы тут… в общем… не знаю…

    — Прекрати мямлить, говори. — Мне жутко не нравился такой разговор, когда человек ходит вокруг да около, хочет, а не может решиться.

    — Ну же.

    Он остановился. Посмотрел мне в глаза, потом его взгляд опустился, руки мяли сумку, что я дала ему нести, а после он повернулся и пошел дальше.

    — Я не поняла, что ты сказал?

    — Я ничего не говорил.

    — Тогда скажи, а то я забыла язык жестов, — и, передразнивая его, начала вертеть пальцами как у глухонемых.

    Он глубоко вздохнул и выпалил одной безостановочной фразой.

    — Мы поспорили, что я смогу уговорить тебя сегодня раздеться догола…

    Он что-то еще говорил, но я стояла как вкопанная. Такой наглости я не ожидала от него. Николя все шел и шел, и все говорил и говорил.

    — Стой! — крикнула ему в спину.

    Он остановился. Втянув в плечи голову, как будто ожидая удара, медленно повернулся ко мне. Я быстрым шагом подошла к нему. Во мне все кипело. Такого оскорбительного отношения к себе я не ожидала ни от кого. Я никогда не давала повода для подобных мыслей. Мне хотелось выплеснуть ему в лицо все, что я думала про него и про тех, с кем он спорил. Ярость во мне кипела так сильно, что будь он ближе ко мне метров на десять, я, наверное, вцепилась бы ему в волосы. Но подойдя к нему, не смогла сказать ни слова. Руки от негодования тряслись. Я отвернулась от него, закрыла глаза и начала считать до десяти, а потом еще и еще раз.

    Спустя несколько минут я почувствовала свое тело. Сознание вернулось, мысли начали выстраиваться в логическую цепочку. Я услышала шум леса. Постояв еще какое-то время, открыла глаза и повернулась к нему.

    Николя сидел около сосны, у ног лежала моя сумка. Он сидел так, как будто ничего не произошло, как будто это не он сделал мне непристойное предложение. А что я вообще ожидала увидеть? Покаяние, склоненную в покорности голову? Нет, он сидел и рассматривал какую-то веточку.

    — И?!… — Это был вопрос, ответ на который я так или иначе знала, но мне хотелось услышать извинение.

    — Что?

    — Что значит что?

    Он встал, отряхнул с себя иголки. Делал это специально медленно, и это начало меня опять заводить.

    — Извини, это глупо с моей стороны, я не хотел тебя обидеть…

    — Глупо? — начала было я. — Глупо…

    — Я же извинился. Забудем. Я же не хотел. — Он потупил взгляд и теперь стоял передо мной как провинившийся ученик и мямлил в свое оправдание. Что мол это не он, что его сбили с истинного пути, что он прилежный ученик, но не выучил урок… Дак хотел, но помешали, а потом учебники пропали, а потом пожар и он спасал бабушку из пламени, а потом, а потом…

    Я стояла с гордо поднятой головой и вдруг представила себя со стороны. И мне стало смешно, и что это я вот так взбеленилась. Но мне хотелось его отчитать как провинившегося ученика. Получить свою порцию удовлетворения за то, что я имею над ним власть. Я говорила ему, а он кивал. В конце концов, насытившись своим превосходством, я скомандовала и пошла по пыльной дороге.

    — Я им так и сказал, что ничего не получится.

    Я остановилась и резко повернулась к нему.

    — Кому сказал?

    — Ну, им… — Он мялся, а стоит ли закладывать друзей. Мне все равно, кто они там, не они это сказали, а он.

    — Объясни, что значит поспорили? — Мне самой стало любопытно, как это они могли спорить. Неужели они не знали меня? Спорить на меня.

    — Ну, это было в среду, они говорили о многом, — он специально избегал имен, — а потом они сказали, что ты неприступная крепость, а я возьми и ляпни, что нет, что у каждого есть своя трещина, только надо найти и расколоть орех.

    — Что за орех?

    — Ну, это так я сказал, для сравнения, я имел в виду, что к каждому можно найти подход. Вот так и сказал.

    — И я так понимаю, они поймали тебя на слове, и ты пообещал?

    — Нет, не пообещал, еще хуже, поспорил, что ты разденешься. — Он снова замялся. — Ну в общем… совсем.

    — А тебе-то какая с этого выгода, что свидетели есть?

    — Нет.

    — Тогда в чем? Чем докажешь?

    — Не знаю, не думал, — он постоял и пошел за мной.

    — Не понимаю тебя. Как ты мог только такое подумать.

    — Я же сказал, что это необдуманная глупость с моей стороны.

    — И, однако, — не унималась я — ты это сказал, значит думал.

    — Ну думал, — и, помолчав немного, добавил, — давай забудем об этом.

    — И поэтому ты предложил мне пойти на твой пляж?

    — Да, но и не только поэтому, я же сказал, что ничего не получится. А пляж, он просто красивый, там так тихо и такой песок. И нет пауков.

    В конце концов, я перестала его пытать, и мы шли молча. Мой гнев прошел не так внезапно, как появился. Он волнами таял во мне. А потом мне стало любопытно, кто они, эти его спорщики. Я могла догадаться, но все же кто? Я обиделась на них на всех. И все же, это такое рискованное предложение. Я пыталась забыть, отвлечься на что-то иное, но мысли возвращались к сказанному «уговорить раздеться догола…».

Однажды в лицее, когда мне было уже тринадцать лет, я случайно была свидетелем разговора лицеистов из соседнего лицея. В этот день, пятницу, у нас помывочный или, как его называли еще, «банный день», они решили подсмотреть за нами через щель в потолке. Сама баня располагалась в отдельно стоящем бараке, там был чердак. И когда мы шли в баню, я все всматривалась в чердачное окошко в надежде увидеть их. Тогда бы я не стала мыться. Девчонки визжали и плескались. Я отошла в угол и начала рассматривать потолок. Он был обшит фанерой, кое-где она потрескалась и, в них просвечивали доски. Могли они что-то увидеть сквозь них? Я не знаю. Постепенно девчонки уходили из бани, и вот я осталась одна. Сидела раздетая на лавке и, боялась пошевелиться. Вслушивалась, вдруг скрипнет потолок, но ничего подобного не происходило. Наверное, поэтому мне было так страшно. А после я встала, подошла к крану с водой, намочила голову, и страх сам собой улетучился. Я была одна. Села на скамейку в самом центре бани, а после легла спиной на нее и посмотрела в потолок. Там ли они? И есть ли кто там? А если есть, ну что же, пусть получат свое. Я вытянула ноги по струнке, положила ладони под голову и закрыла глаза. Слышала, как капает вода. Сперва был стыд. Мне казалось, что на меня пристально смотрят, разглядывают каждую складочку на теле. Я боялась открыть глаза, а после почувствовала бабочек в животе. Это произошло так быстро, что, открыв глаза, какое-то время не могла понять, что случилось. А потом живот,  так сильно втянулся, что стало трудно дышать. Я бросилась в раздевалку, схватила полотенце и упала на пол. Бабочки из живота опустились вниз. В паху все горело. Непроизвольно пальцы сжали редкие волоски на лобке. Я лихорадочно начала гладить себя в ложбинке. Чувствовала нестерпимый зуд, он был где-то совсем рядом, внутри. До боли в сухожилиях я раздвинула ноги в стороны. Мои пальцы теребили губки, а потом… На что это было похоже? Можно ли вообще это описать. Как будто в одной точке собралась этот невыносимый, до истерики зуд. Пальцы все сильнее и сильнее терли маленький пятачок. Чувствовала боль, но не могла остановиться, а потом… Что-то вроде взрыва и вакуумная тишина.

    Я сидела в раздевалке на голом полу, полотенце валялось рядом. Поднесла руки к лицу. Пальцы были мокрыми, они тряслись. Испытала что-то новое. Его можно назвать одним словом — «блаженство». Откинув голову назад, я закрыла глаза.
И почему мне вспомнился тот момент? Ах, да! Взгляд. Вот что мне не давало покоя. Николя не смотрел на меня, он все время отворачивался, опускал глаза. Но стоило мне идти впереди него, как я начинала ощущать его взгляд на себе. Можно ли это ощущение с чем-то сравнить? Да, наверное. Самое подходящее сравнение — это солнечный зайчик, что пускают с помощью зеркальца. Вы можете закрыть глаза, завязать их, если так будет удобнее, и встать в тень, и кто-нибудь пусть на вас направит солнечного зайчика. И вы сразу почувствуете его тепло. Вы будете мысленно следить за его движением, как он скользит по руке, касается спины… О черт! Николя смотрит на мою попу. Я резко поворачиваюсь к нему, и он сразу опускает глаза. «Вот наглец…», — думаю я и ускоряю шаг.

    Мы вышли из леса, впереди до самого горизонта простиралось поле с пшеницей. Надо же, у нашего дома она такая высокая, а здесь чуть выше колена. Я шагала в сторону холма, так объяснил Николя. За ним где-то должен быть овраг. В него надо спуститься, и поскольку по оврагу должен бежать ручей, по нему уже выйти к реке. Все просто, осталось только дойти до этого холма.

    В голове как назойливая муха вертелись слова «уговорить раздеться догола…». И все же, как он мог подумать об этом. Но больше меня интересовало то, что я могла об этом думать. Я хмыкнула, повернулась в сторону Николя, он плелся за мной и пытался рукой сбивать колосья. Изредка поднимал свой взгляд в мою сторону и тут же опускал. Стыдно, то-то же.

    Интересно, как это он себе представлял, что я вот так встану перед ним и разденусь? Тьфу ты, опять думаю об этом. И все же, что тогда? Он посмотрит и скажет, чтобы оделась. Какая глупость. Я резко остановилась и повернулась к Николя, он тоже остановился.

    — Раздевайся! — скомандовала я, и только произнеся эти слова, опомнилась, что сказала.

    — Что? — Еле слышно спросил он.

    — Ты ведь хотел, чтобы я разделась, вот и раздевайся. Посмотрим, какой ты храбрец.

    Он стоял, опустив голову, косясь в мою сторону.

    — Я отвернусь, чтобы тебе не было страшно.

    — А мне и не страшно, — достаточно уверенно ответил он.

    И, опустив сумку на землю, он начал снимать с себя рубаху. Я специально не стала отворачиваться. Было жуткое любопытство, как он это сделает, и сделает ли вообще. Однако, сняв рубаху, он начал расстегивать пуговицы на штанах. Я чувствовала, как ему хотелось взглянуть на меня и, в то же время боялся это сделать. Он раздевался тяжело, через силу ломая в себе невидимую преграду. Вот он снял штаны, после посмотрел на меня и демонстративно спустил с себя подштаники.

    — Ну-ну, и что в тебе такого, одни кости да кожа.

    Он действительно был худой. Я как-то раньше этого не замечала, даже живот был впалый. Но на фоне его тела так нагло выделялась эта волосатость ниже его пупа. Я старалась оторвать взгляд от этого зрелища, хотелось показать равнодушие, но не могла, как магнитом меня тянуло в его сторону.

    — Ну ладно. Пошли, герой, — и, немного погодя, добавила, — мужик.

    — Стой, а ты?

    — Что я? — Не останавливаясь, спросила его.

    — Как что? Я ведь разделся.

    — Ну и что?

    — Как что, а ты?

    Я повернулась к нему.

    — А я не обещала тебе этого.

    — Но так нечестно! — Обижено возмутился он.

    — О какой честности ты говоришь, кто первый начал, — и, не дожидаясь ответа, я побежала по полю.

    Идти, наверное, еще версты две, но я не устала. От моего гнева не осталось и следа. Я шагала и все думала «уговорить раздеться догола…». И почему-то в этот момент я представила себя со стороны. Как стою посреди поля обнаженной, но теперь на меня уже смотрел Николя, а я, опустив голову, покорно стояла. Внутри меня что-то зажглось, легкий зуд прошел по всему телу, захотелось растереть его, чтобы избавиться от этого ощущения. Оглянулась. Он шел за мной все так же раздетый, но как только заметил, что я смотрю на него, сразу же прикрыл свою волосатость штанами.

    Я пошла дальше. Сейчас я уже не бежала. Я ждала, пока он догонит меня. Моя юбка была похожа на большой передник. Ткань просто оборачивалась по талии два раза и на длинной тесьме завязывалась. Я развязала узелок, сняла с себя юбку и, подождав, пока Николя подойдет, отдала ее ему.

    — «И не надейся» - многозначительно заявив, пошла дальше.

    На мне были панталоны с кружевами, пояс и чулки, папА как-то даже сказал, что «дерни за веревочку, дверь и откроется». Вот наглец, и он туда же. А говорил он про мои панталоны. Они действительно держались на завязках в форме бантиков. Панталоны имели по верхнему краю два шнурка, стоило их развязать, как все, что меня прикрывало, могло просто упасть. Впрочем, так же был устроен и лиф прикрывавший мои трегольники грудей. Я усмехнулась себе, как будто специально надела его.

    Чем выше мы поднимались на холм, тем сильнее становился ветерок. Опять ощутила его взгляд на себе. Он буквально меня пожирал своим взглядом, но это было приятное ощущение. Одной рукой я придерживала свою шляпку, а другой рукой вертела пальцами ту самую завязку на панталонах. Ощущение того, что я могла сейчас потянуть завязку и развязать узелок, давало мне представление, будто я иду по краю карниза. Боялась идти по краю, но идти надо было. Пальцы скользнули под ткань панталон. Вот мое тело, поверх завязки приличие, под ней бесстыдство.

    Ветерок стих, то ли временно, то ли совсем. Сверху на мне была надета рубашка, я любила их носить, вот и сегодня не считала нужным изменить своей привычке. Я отпустила шляпку. Руки положила себе на бедра, нащупала кончики завязок… Внутри тела поднялась волна. Сердце гулко стукнуло. Пальцы сами по себе, не слушая меня, как будто они были не мои, потянули завязки. Я почувствовала, как ткань панталон ослабла. Руки сами сделали то, о чем я боялась думать. Они потянули уже болтающуюся ткань панталон к груди. Я посмотрела на руки и не поверила себе. И тут этот предательский ветер. Я не успела привыкнуть к мысли, что на мне нет панталон, что их сама сняла, что еще полчаса назад я злилась на Николя и вот теперь делаю все сама. И опять в голове всплыла фраза «уговорить раздеться догола…».

    Я шла, как ни в чем не бывало. Ветерок поддувал, рубашка то раздувалась, то прилегала к телу, то просто повисала на мне. Всем своим телом чувствовала на себе  взгляд Николя. Хотелось повернуться, взглянуть ему в глаза, но не могла. Теперь я боялась сама себя.

    Поднявшись на холм, остановилась и посмотрела по сторонам. Впереди был лес, а за спиной тянулись поля и никакого шума ближайшего жилья. Легкое жжение в груди. Сейчас я расстегну пуговицы. Затем развяжу завязки лифа на груди. И я буду обнаженной, как и хотел Николя. Нет! Теперь этого хотела я. Мне хотелось, чтобы он смотрел на меня. Даже не просто смотрел, а пялился.

    Я шагнула вперед, так легче. Спускаясь с холма, я расстегивала пуговицу за пуговицей. Не снимая с плеч рубашки, развязала завязку. Глубоко вдохнула и опять это жжение где-то в груди. Ветер дул прямо мне в лицо. Я развела руки в стороны, как будто пыталась поймать воздушный поток для полета. Остановилась. Рубашка как парус надулась за спиной. Я пыталась справиться с собой. Удержать руки от того, чтобы не прикоснуться и не начать яростно ласкать себя. Нет! Бешено гладить себя между ног. И чем дольше я себя сдерживала, тем сильнее было это желание. Мне казалось, что теряю контроль над собой. Спина горела под его взглядом. Хотелось сделать что-то непристойное. Звериная похоть скреблась во мне. Опустила руки и пошла. Не могла вот так стоять. Тяжело.

    Я посмотрела на груди и не узнала их, они стали буквально треугольными. Тот самый зуд, он шел изнутри. Хотелось чесать, расчесывать их, чтобы стало самой противно. Схватила грудь руками и с силой прижала к себе, но это не помогло. Я побежала. Задыхаясь, перешла на быстрый шаг. И тут я начала ее мять, просто мять, как тесто. Она была твердой. Хотелось еще и еще. Я с силой, что была во мне, сжала пальцы. Казалось, я сдерживаю плотину, которая вот-вот может обрушиться. Одна волна сменяла другую. Знала, что они кончатся, но выдержу ли я их натиск. Открыла широко рот и глубоко, как могла, вздохнула. Пальцы разжались. Грудь просела. На коже остались белые пятна. На моих глазах соски закруглились, стали гладкими и спокойными.

* * *

    Странная она, все парни в нее втюрены, просто не признаются никому, но я-то знаю, что это так. А этот спор. Самый, что ни на есть глупейшая наша выходка. Просто мы тем самым хотели показать свое равнодушие к ней. Она хорошая девчонка. Просто ни с кем конкретно не дружила. Это, наверное, бесило всех. И меня тоже. Кто-то сказал, что каждую девчонку можно охмурить. Кто-то не согласился, но, в конечном счете, сошлись во мнении, что и Елизавету можно уломать. Чего ломать? Но моя глупая храбрость толкнула сказать, что девчонки готовы сбросить с себя все, лишь бы показать свое тело, но вот только боятся этого делать. Они знали, что я сегодня пойду с ней на косу, и заставили поспорить, что смогу уговорить Елизавету раздеться догола.

    Глупо, все было глупо. Но вот она стоит в десяти метрах от меня, совершенно обнаженная, и я ничего не могу поделать с собой. Она красивая, даже больше чем красивая. А ведь я не уговаривал ее, просто рассказал о споре. И, несмотря на всю глупость ситуации, в душе я рад этому. Я вижу ее. Вижу то, что не видят другие. Я один могу на нее смотреть, от этого мое сердце так сильно бьется, что даже в глазах темнеет. Трясу головой, сбрасываю пелену с глаз, искры, вспышка, с трудом вижу все перед собой.

    Впереди было чистое поле, которое посередине разрезал глубокий овраг, и кудрявые кусты росли по его краям. Странно. Поле разделено прямо посередине, и такой ровной линией, будто овраг специально сделали. Шагнул вперед. Елизаветы не было видно, она, наверное, ушла к реке. Я чувствовал влажный запах от берега, а потом побежал.

    Она сидела на корточках у реки, накинув на плечи рубашку и, водила пальцем по песку. Я не стал подходить к ней, а сел чуть поодаль. Елизавета сидела, почти не шевелясь, только волосы развивались по ветру. Дунул ветерок, ее шляпа слетела и упала рядом с ней, но она не обратила на это внимание, а продолжала сидеть и что-то писать на песке. Я встал.

    Наверное, почувствовав мое приближение. Елизавета вскочила на ноги, носком ноги быстро стерла свои надписи и, повернувшись ко мне, сказала.

    — Ну, что мы идем купаться?

    Я замялся и кивнул головой. Она улыбнулась мне и, бросив рубашку на песок, пошла в воду. На ней не было ничего. Как необычно смотреть на ее тело, как будто она всю жизнь проходила голышом. Я так быстро свыкся с мыслью, что она обнажена, что вид панталон меня, наверное, больше шокировал, чем их отсутствие.

    Она поплыла и на середине реки махнула мне рукой. Я оставил вещи там, где стоял и тоже вошел в воду. Песчаная коса была большой и, пришлось достаточно долго идти по колено в воде.

    — А ты ничего не забыл? — ее глаза прищурились.

    И тут я спохватился, что так и не надел свои подштаники. Что вот теперь стою перед ней и сверкаю своими прелестями. Реакция была моментальная — сперва руки, потом присел в воду, а потом понял, что какая разница, и встал.

    — Ну, если ты, то и я буду голым. — Помолчав немного, наверное, ждал ее реакции, добавил.

    — Ты, не против?

    — Нет, даже наоборот. — И, засмеявшись, снова бросилась вплавь, и я за ней.

* * *

    День выдался чудным, он был безоблачным и таким теплым и спокойным. Мы возвращались домой уже поздно вечером. Появились первые звезды, хотелось есть и спать. В ногах чувствовалась усталость. Сверчки нас сопровождали буквально всю дорогу по деревне. Слышалось мычанье коров и кудахтанье засыпающих кур.

    Я остановилась у дома, взяла кулек с вещами у Николя и сказала:

    — Я так понимаю, ты проспорил? — И внимательно посмотрела в его глаза.

    Он вздохнул и ответил:

    — Увы, мне нечем крыть карты, я в полном проигрыше, — и, улыбнувшись, добавил, — а жаль.

    Наши желания порой не совпадают с реальностью. И наоборот — реальность не совпадает с желанием. Когда же стрелки наших желаний и реальности совпадают, что тогда происходит? Наверное, счастье. А может и что-то большее. У нас есть подсознание, оно диктует наши действия. Порой мы делаем совершенно необдуманные поступки и после никак не можем разобраться в этом. А почему мы сделали это? Что толкнуло нас на этот, так сказать, необдуманный шаг? Что? Подсознание берет верх над здравым смыслом. И в один прекрасный момент оно выходит из-под контроля.

    Я лежала в постели и не могла уснуть. Хотела ли я понять, что меня заставило вот так поступить? Не знаю. Но я знала точно, что в тот момент мне это очень нравилось. Это чувство переживания на грани падения. Ты висишь над пропастью, можешь сорваться, и падение будет сладким. Твои пальцы дрожат. Ты держишься и понимаешь, что еще не время падать. Есть время воспарить. Ты чувствуешь, как раскрываются твои крылья, как они звенят под лучами солнца. Ты медленно и неуклонно перерождаешься.