Чернила в бокале. Драматическая повесть

"Памяти писавших


Я пишу – вижу…
И вижу, и слышу, и всё-всё ощущаю – уж что есть, то есть.
Лишь бы – реальность, по мне, самую конечную.
Разве что не вижу, как сам я… сижу вот и пишу!..
Что, что?!..
Лишь подумал – и стыдно.
Но… почему стыдно, почему?..
Говорить – да, об этом случается. При общении-то… О том, как у меня с бумагой и ручкой-то… И слушать, и читать, и повторять чужое об этом доводится. Отчего бы и нет иногда?.. То есть я о собственно писательстве всегда – только устно, устно.
Но чтобы писать… о том, как я пишу!.. Почему-то кажется нетактичным… и ещё каким-то «не»… Как -- и о миге бы зачатия меня самого!.. Даже страшновато.
Однако… Мне ведь вздумалось сейчас написать всего лишь… про свою руку и про свою авторучку!
Недаром и сделалось так неуютно…
Действительно: тогда уж тут -- только одни языки да одно общение.
И – опять же… Значит, это всё хоть как-то меня волнует!..
…Вот, вот!..
Сейчас пишу… Какое-то новое своеволие в руке!.. Вижу…
Сцена…
Сцена?!..
Сцена. Какие – в театре.
Каково тебе?..
Ну… прежде всего: я не боюсь!
Вижу так вижу – и скажу себе обычное: на этот раз!
Значит, нужна -- при данном настрое житейском – она, сцена...
И – придётся смотреть.
Что ж, сцена, даже просто одна пустая сцена, как я понимаю, уже – говорит: а именно, что она – открыта, открыта!.. Что она сама по себе суть разоблачение.
Герои, тем более, будут, некуда теперь деваться, причастны к этому самому – к моему деятельному виденью: к писательству…
И – да, да: если хоть в какой-то мере к этому причастны – только и будут болтать!..
…Я же сию минуту -- в моём взыскующем наваждении! -- уже не вижу и почти не ощущаю -- именно того: как вот я сейчас сижу… как шевелю рукой…
…Сцена.
Обыкновенная, по всему, комната в обыкновенной, стало быть, квартире… Стол, стулья, диван… Два окна?.. Нет – одно…
Здесь – уж не чувствуется ли озабоченность о возможном… режиссёре?!..
Но он, как всегда у меня, уже есть: режиссёр – произвол правды.
Я, бывает, пишу на колене – а замечаю написанное… когда через неделю листаю записную книжку.
Двери… Дверей – три.
Необычно! – И всё же…
Теперь – обитатели…
Та-ак… Кабинет писательский непременный… Есть ли он где-то тут?.. Вернее всего… справа...
А дверь-то – и от-кры-вается!..
Жуть!..
Вожделённая жуть...


Прозаик Николай Васильев!..
(Значит – так оно и есть!.. И таковы даже его имя и фами-лия…)
Он выходит в распущенной рубашке и в домашних тапках… с всклокоченными волосами…
(Да уж вижу!)
Ему, по внешности (или как?), лет сорок...
Николай (почему-то всё-таки именно -- Николай):
-- Я!..
(Подчеркнул, кстати, сейчас имя в рукописи – раз герой столь своеволен и… и раз он сам голос подал…
Кстати: для удобства -- ведь мне же потом и текст править! -- намечу: подчеркивать буду имена, когда герои явятся на это место, так сказать, действия впервые и когда они будут что-нибудь… ну, изрекать… Если – появятся… если -- будут…)
Николай – он двигается вяло, настороженно… у него то ли забытая щетина, то ли хилая бородка… он несёт бутылку водки за горлышко… (вот как!) обращается – в пространство:
-- Я напишу роман! Он будет начинаться так: «Уж извините, я – талантливо. Современный сей роман. Ну и, конечно, о любви. О чём же и писать? Хотя – и современный…»
(Вот чьи слова?.. чей характер?..
Жизнь героя и есть жизнь героя… В присутствии его у меня даже почерк, кажется, изменился… Да и вообще речь персонажа я стал бы писать чернилами другого цвета!..)
Жена Николая Мария!.. (что ж -- тут как тут!) она вбегает ловко с тарелками, рюмками, вилками… из двери, что слева… привычно размещает всё на столе -- который, конечно, посредине… она в праздничном платье, сверху его кухонный передник… спрашивает торопливо, не глядя на мужа:
-- Ты сегодня чего делать будешь? Что делать будешь?..
(Свидетель я… невольный… Или – вольный?..)
Николай, не глядя на Марию, отвечает кому-то устало:
-- Нет! Я напишу пьесу. Начинается так: «На сцене лишь те предметы и лица, которые пожелал, упомянув их, автор».
Вдруг… (Вдруг – и всегда-то вдруг.)
Несколько мгновений на сцене (или: «в комнате» -- как реальнее-то?..) отчётливо звучит телевизор: голос диктора передачи новостей, а именно – о внешней политике.
(Поневоле представляю я сейчас… что в комнате в этой, есть, стало быть, телевизор и что он, понятно, включён… Только – где вот он?..)
Итак: новости – лишь несколько мгновений!
(Оговариваюсь зачем-то: цитата из телепередачи прозвучала… самая корректная.)
Мария показывает пальцем прямо (на меня! – ведь я зритель-то!..) -- в тот, значит, угол комнаты, где находится телевизор:
-- Я тоже когда-то могла делать шпагат!
(Та-ак… И – что?..)
Николай виновато трёт свою щеку:
-- Нет, я напишу рассказ. Начало: «Они подумали о возможном поцелуе уже после поцелуя».
Мария, всё не глядя на Николая, кивает головой понятливо:
-- Тебе надо больше есть мяса и фруктов… чтобы у меня тоже было вдохновение!
(Смотрю, смотрю!..)
Николай слабо машет ладонью:
-- Я напишу повесть: «Под лежачий талант талант не течёт»…
Мария простирает руки (опять в мою сторону):
-- Вона! Уж ладно все эти острова! Побывать бы хоть на одном-то каком-нибудь острове!
Николай – вполголоса, то есть сам себе:
-- Несомненно, я нынче в полёте… В каком-то!..
(Сами с собой – это важно, важно! -- все говорят. И часто – негромко вслух.)
Николай подымает бутылку на вытянутой руке и крутит её за горлышко… потом с горечью ладонью вытирает рот.
(Жеста этого, по мне, вполне достаточно!.. Ну чтоб выразить-то…)
Мария -- вполголоса сама себе:
-- Почему я так волнуюсь?..
(Речь их, героев, – быстрая, импульсивная… Что же, так оно – среди именно таких -- и есть.)
Дочь их Лиза (похожая, да, на отца!) входит в ту же, что и мать, дверь… из своей, всего вероятнее, комнаты… входит вяло… подаёт Николаю, не глядя на него, яблоко… садится на диван – который в комнате чуть справа.
Лиза смотрит прямо… (я чуть смущён… но что поделать, раз тут телевизор!..) она в джинсах и в блузе… берёт с дивана пульт, нажимает кнопку за кнопкой…
(Кнопки-то у неё… А мне, однако, известно… да вот хоть по одному её выражению лица!.. что она именует пульт -- «лентяйкой».)
Мгновение за мгновением чередуются отрывки передач, которые даже трудно определить…
Лиза говорит дремотно и ни к кому не обращаясь:
-- Я-а ха-чу-у носить кимоно и составлять икебану!.. Но – где?!..
Николай трёт яблоко о рубашку, нюхает его… и убирает в карман брюк… указывает пустой бутылкой прямо (и этот!):
-- Выключите эту дрянь!
(Привычно и напрасно...)
Мария любуется сервировкой стола, говорит же -- с удовольствием-то -- сама себе:
-- Ты зарабатывать не хочешь! Работать не хочешь!
Николай -- Марии равнодушно:
-- Ты что там… где-то… говоришь?..
(Хочу не хочу – а они все прямо-таки тараторят!..)
Между прочим: в пространстве комнаты, как раз над столом, висит люстра о пяти, что ли, лампах, и на округлой стойке одной лампы…(ну не грезится же это мне!) висит мужской галстук!..
Мария -- испуганно сама себе:
-- Я? Говорю?..
Вдруг несколько мгновений слышен недублированный иностранный фильм – мужские серьёзные голоса…
Это всё -- посредством пульта – устраивает Лиза.
(Хорошо заметно – мне, то есть, заметно: речь героев и звук телевизора никогда не совпадают! – Это тоже для того удобства?..)
Мария -- Николаю грубо:
-- Ничего я не говорю!.. Ты чо, уже – того?!..
(Ну балаболы!..)
Впрочем, слышен звонок – тот самый, разумеется, какие у входной двери.
(Эти двери – из трёх дверей средние… То есть – всем тут, как и мне, не до квартирной планировки…)
Однако -- все лениво молчат…
(Опять же, известно мне: входные двери, по обычаю этого дома, в такой ситуации не заперты.)
Мгновение – реклама прокладок. (Женских, женских!..)
Мария наконец косится на Николая и внятным голосом намекает ему на его любовь к языку (это понятно и простительно…):
-- Ты про-спался или вы-спался?
Николай, однако, вдруг отчаянно говорит в пространство:
-- Главное – начать новую вещь и – не останавливаться!
Ещё звонок.
Мария -- Николаю уже машинально:
-- Ты чего делать будешь? Чего делать будешь?
Николай -- торопливо сам себе:
-- Все хорошие вещи пишутся сразу!
(Терплю, терплю!..)
Молодой поэт Эдуард входит широко… (ну, ему около тридцати…) он в костюме, с папкой в руке… говорит значительно и громко – сначала Николаю, здороваясь с ним за руку:
-- Друга своего я привёл. Как и обещал. Которого ты так требовал!.. Всех – приветствую… Вырубите же свой звонок совсем!
Мария  -- Эдуарду участливо:
-- Я его рассказы прочитала. Про-чла! Он – талантливый?
(Ой, как тут у них всё и споро, и пестро, и круто!..
Со стороны-то – будто мне и в новость.)
Николай вдруг, ни к кому не обращаясь, заговорил тоном дискуссии:
-- Я вообще не понимаю, что значит это… «со-вер-шенство-ваться»!.. Совершенствоваться может только круг, чтобы быть ещё круглее!
Мария -- Эдуарду озабоченно:
-- Он – интересный?
Николай продолжает тем же тоном:
-- Ведь только круг может иметь представление о… о круге.
Эдуард, глядя на Николая, недовольно вздыхает… аккуратно достаёт из папки нетолстую рукопись, церемонно подаёт её Николаю:
-- Как и предупреждал…. Перехожу на прозу!
Николай только тут… (вот когда!) ставит пустую бутылку на пол за диван… берёт же рукопись величественно:
-- Переходи.
Эдуард вскидывает левую руку вверх, трясёт ею, поправляя браслет часов, на которые, однако, не смотрит… усмехается скованно:
-- Уж что скажете…
Мария между тем подходит к зеркалу, которое возле двери, что слева… поворачивает к нему щеку – как бы для поцелуя… говорит о чём-то своём:
-- Может быть, может быть…
Лиза, не моргая и не шевелясь, отвечает ей с дивана понятливо и привередливо:
-- Ага-а!..
Эдуард, не сводя глаз со своей рукописи, -- Николаю суетливо:
-- Или ты… занят?!..
Николай садится на диван, где дочь, небрежно листает рукопись:
-- Конечно.
Эдуард -- завистливо:
-- И – чем?
Николай -- помолчав:
-- Как всегда. Затрудняюсь выразить свои чувства.
Эдуард, сразу глянув на Марию, произнёс громко:
-- Надеюсь – к своей половине?!..
Николай -- полусонно:
-- Ну не к масонам же каким-нибудь.
Мария -- Эдуарду мечтательно:
-- Наш писатель снова в состоянии… нестояния!
Эдуард тотчас подходит к Марии очень близко… (в самом деле – очень близко!) вскидывает невысоко руку, трясёт браслетом:
-- Народная поэзия делает вас такой раскованной!
Мария -- кокетливо:
-- Я и сама раскую любую… и – любого!
Лиза нервно играет пультом телевизора.
Мгновение слышен прогноз погоды… Мгновение – реклама дезодоранта… Мгновение – мультфильм…
(Как они, однако, тараторят!..
Заскучал?..
Да я и всегда-то наблюдал всех… со стороны!..)
Николай, откинувшись на диване и махая рукописью, -- опять неожиданно и азартно:
-- А что такое мораль. Мораль – это такая ритмическая мелодия, под которую обнять тело другого пола объяснимо и допустимо…
Все молчат – и каждый, как видно, о своём…
Николай -- с ещё большим энтузиазмом:
-- Мораль – такая сладкая мелодия, при которой вдруг заплакать или засмеяться не стыдно!..
Слышен звонок – тот же звонок у той же двери.
Николай, повернувшись на звук звонка, всё-таки договаривает:
-- Мораль – такая триумфальная мелодия, после которой убить себе подобного даже иной раз похвально!..
Опять звонок…
Мария -- неожиданно страстно в потолок, словно во сне:
-- Ещё! Ещё! Н-ну же!..
Эдуард -- вполголоса сам себе:
-- Э-э! Надо мне с нею… поконструктивнее!
Молодой прозаик Иван входит, почти крадучись… (ему, по всему, тоже около тридцати) он в тёмном свитере; спрашивает смущённо:
-- Я… ваш новый друг?.. Или хотя бы гость…
Все засмеялись. Даже Лиза. (О!..)
Мария -- охотно и приветливо:
-- Мы не возражаем! Здрасьте!
Николай встаёт, говорит сам себе:
-- Вот – следующее за мною поколение!
Иван -- оглянувшись на дверь:
-- Здрасьте… Здравствуйте!
Николай подходит к Ивану, кладёт ему руку с рукописью на плечо:
-- Знай, ты – дома! «Братья-писатели, в нашей судьбе…»
Эдуард -- всё следя за свой рукописью:
-- «…что-то лежит роковое»!..
Мария быстро уходит и быстро приносит бутылку водки, ставит в центр стола:
-- Садитесь! Прошу садиться!
Все расселись. Кроме Лизы.
Известная заминка…
Эдуард -- тоном рекомендации, указывая вытянутой рукой на Ивана:
-- Кстати. Всё умеет делать: строить, колотить!..
Иван -- уже спокойно:
-- Да.
Все смеются. Кроме Лизы.
Мария вдруг встала, медленно и наглядно сняла с себя кухонный передник, бросила его на свой стул, села…
Николай указывает рукопись в сторону – в ту же, прямо:
-- Выключите же эту!.. эту!..
Мария -- Лизе с привычным, по всему, укором:
-- Лизавета!..
Мгновение – по воле Лизы -- чередуются отрывки каких-то передач.
Мария -- Лизе:
-- Ты скажешь хоть слово?..
Лиза демонстративно усаживается на диване, поджав под себя ноги:
-- Ска-ажу! Не ска-ажу!
Эдуард -- находчиво и покровительственно:
-- Господа, я… собрал вас… неужели всех?!..
Все смеются.
Николай, сунув рукопись под мышку, по-командирски открывает бутылку, звенит ею о рюмки… (достаточно и этого звука!) говорит с пафосом:
-- Он пишет прозу молодую, восторженную, благодарную Богу за дар!
Все почему-то оглядываются на Лизу…
(Мне – всё равно… в некоторой степени… так что я, опять же, не слышу известного бульканья!..)
Все, наконец, смотрят на Ивана.
Николай добавляет скромно:
-- А ведь это был тост…
Все охотно подымают стопки, чокаются.
(Для меня означает -- и выпивают.)
Стук вилок о тарелки. (Означает…)
Все, однако, опять смотрят на Ивана.
Иван -- стараясь держаться достойно:
-- Я однажды начал было рассказ: «Родня вся дома – и орут». И вижу – всё сказано.
Все захохотали. Кроме Лизы.
Николай – ободрённо и активно:
-- И я!.. и у меня!..
Мария -- Ивану активно:
-- А о чём вы пишите?
Иван -- спокойно:
-- О том, как умею писать.
Мария -- довольная:
-- Ха! А-а… о ком вы пишете?
Иван – машинально оттягивая пальцем ворот свитера:
-- О том, кто пишет.
Ещё замечаю: между входной дверью и дверью в кабинет имеется картина Левитана «Над вечным покоем» – и имеется криво!..
Мария -- увлекаясь:
-- То есть… то есть…
Все смеются.
Мария -- догадавшись:
-- О себе?!..
Николай кивает восторженно Лизе.
Лиза, не глядя на него, крутит головой, смотрит всё туда же --прямо.
Николай, наливая как бы между прочим, интонацией предлагает своё начало рассказа – экспромтом:
-- «Прилетели на Марс. Только сели. Ещё дух не перевели. Вдруг – стук в дверь!.. – Николай отчётливо постучал по столу. – Снаружи-то аппарата. Астронавты переглянулись: «Кто… тут?.. Кто ещё тут?!.. А?!.. Кто бы это?..»
Мария, в полной тишине, вдруг словно бы отвечает – и тут же зажимает ладошкой рот:
-- Иди вагоны разгружай!..
Все промолчали – под предлогом глотков…
Расселись (как принято выражаться – «повторив»), чуть свободнее.
Иван призывно выпрямился, глянул по сторонам и – опять же тоном какого-то начала:
-- «В комнате – ни пишущей машинки, ни портрета классика»!
Все всё-таки засмеялись…
Эдуард тоже выпрямился, потряс браслетом, произнёс, будто диктуя, раздражённо и громко:
-- А я псевдоним взял по имени дочки: Асин. Ну и, как знаете, кто-то добавил впереди… две этакие буковки!..
Все осведомлённо закивали.
Мария же – гадательно, негромко:
-- Бласин?.. Блясин?..
Все смеются.
Мария горделиво оправдывается:
-- Я тоже рисовала плакаты. В школе. Печатными буквами.
(Тараторят и тараторят…)
Эдуард -- инициативно, уводя разговор куда-то:
-- Есть такое – социальный заказ!
Иван на это – то ли возражая, то ли сам себе:
-- В искусстве «как» и есть «что».
Николай морщится от цитат и, прерывая всех, -- ни с того ни с сего гневно в пространство:
-- Были у него… жена, ребёнок, квартира, работа!.. А он стишки с молодости, как водится, пописывал. И вот его в газете и напечатали! – На беду, на беду!.. Да ещё и в областной, да ещё и не раз, да ещё и заплатили… Ну! – Он купил костюм-тройку, машинку – беда! – и стал ухаживать за поэтессами. Что ж, жена прогнала его обратно к матери, подала на развод!.. И началось: он всё что-то стучит, мать всё чего-то бурчит… Или соберутся у него такие же и – «по красному»!.. Даже кто не пишет – меж собой: «Идём на Виляева!»… Ну напечатали ещё раз… Дальше-то что?!.. Подался он в другой город, к друзьям, что ли… Несколько лет тому… И слышу недавно – случайно, случайно! – помер там, помер!..
Все молчат неумело…
Эдуард вскидывает руку.
Иван оттягивает пальцем ворот свитера.
Мария поерзала непоседливо:
-- Лиза!
Лиза -- не шевелясь и нарочито тихо:
-- Я – здесь.
Эдуард -- искушённо и будто продолжая специальный разговор:
-- Надо видеть своего читателя!
Иван -- тихо:
-- Надо подняться над материалом.
Николай снова брезгливо морщится, крутит головой с всклокоченными волосами…
Все вдруг скованно повторяются поочерёдно, словно совершая какую-то перекличку – скороговоркой и чуть испуганно:
Мария:
-- Лиза!
Лиза:
-- Я здесь.
Эдуард:
-- Лишь бы записать – потом выстроить.
Иван:
-- Лишь бы искренно.
Молчание опять…
Но… что это?!..
(Ещё раз спроси!)
Что, что это?!..
(Да чего уж спрашивать…)
Дух… прозаика… Ни-ко-ла-я Васильева!.. (или кто?!..) подымается медленно… откуда-то из-за стола!..
(Я – не сплю?..
Готов, значит, к этому был!..
К реальности-то… которая – конечная…)
Глаза его, Духа, – вытаращены!.. Ладони – обхватили голову!..
Дух Николая – это ещё один Николай… но он не просто очень похож на Николая, а именно – страшно похож… Тот же Николай ростом, сложением и лицом… но черты его лица -- обострены, усугублены… движения те же, но -- то ускорены, то замедлены… одежда та же, брюки и рубашка, но – свободнее, словно велики размера на два…
(Пишу – вижу… Пишу – вижу…
Впрочем… я же сам… взывал и призывал!..)
Николай -- между тем – нервно встал… горестно сел…
Все тревожно и стыдливо переглянулись…
Дух Николая… стоит вплотную за столом… нависая чуть даже над ним… обхватив голову, выставив локти вперёд… кричит плаксиво – голосом, пугающе похожим на голос Николая:
-- Я!.. родителям!.. посвятил!.. мою первую книгу!.. а родители мои родные прочитали мою книгу, да и говорят мне: «Хорошую ты книжку, Коля, написал, но когда же ты по специальности-то устроишься?»!..
(Так вот для чего в этот раз – сцена!..)
Николай вдруг хватается за бутылку!
Мария -- ему с вежливым укором:
-- Николай Михайлович!..
Николай бутылку громко ставит.
Дух Николая указывает обеими ладонями в упор на Николая:
-- Так он – я! – думает сейчас. Хотя и не знает вполне, что он сейчас так думает!
Само собой разумеется (почему-то разумеется!) – дух героя не способен касаться самого этого героя, ни кого-то другого.
(Хотя иной раз, может, и хотел бы!..
Правда, правда… Я всегда, может – с самого детства, знал… ощущал… что всё видимое, если -- человеческое, окружено чем-то невидимым, тоже человеческим… Притом вокруг каждого – это самое невидимое своё, своё…
Признаюсь ещё… Я к этому так и не привык… И – можно ли?..
И – нужно ли?!..)"

Вся повесть: ЛитРес Евгений Кузнецов. Чернила в бокале. Драматическая повесть. (И все романы и рассказы.)