Завал

ЗАВАЛ


РАССКАЗ



I. УТРО СРЕДЫ

           Среда – обычный рабочий день в ноябре – так же рутинно и начался. Иван Мартынович Валуев, хотя и не относился к личностям, подверженным влиянию различных предрассудков, среду всё же не любил. По его мнению, в этот день ему не везло. Вот четверг – другое дело, в этот день многое получалось будто бы само собой. А в среду обычно происходили разные пакости: то комиссия какая-нибудь нагрянет, а то в семье что-нибудь нехорошее случится, – заболеет одна из его девочек, или сам занедужает, или жена.
           Однако месяц назад многое переменилось: его на партийной конференции избрали заместителем секретаря парткома, а эта должность уходила из-под влияния различных должностных лиц как шахты, так и министерства, и переходила под прямой патронат райкома.
           Предыдущий заместитель секретаря, Серёга Бабочкин, вернулся на производство, в родной ему маркшейдерский отдел. С секретарём партийной организации, Владимиром Александровичем Замковым, Иван Мартынович познакомился давно, лет пять назад, когда тот работал начальником смены. Они вдвоём входили в состав парткома, поэтому многие дела, подведомственные этому важному органу, решали вместе, и искренне уважали друг друга.
           В девять часов утра дверь в кабинет Валуева резко растворилась, и вошёл запыхавшийся Замковой. Обычно по утрам он присутствовал на планёрке у директора, и сейчас возвращался именно оттуда.
           – Иван Мартынович, здравствуй. Если станут спрашивать, я срочно уехал в райком.
           – Хорошо, Владимир Александрович, – кивнул Валуев. – Вызывают?
           – А ты что, не знаешь? – удивился секретарь. – Вся шахта «гудит». В бригаде Моторного в четвёртой смене завал. Перевалило конвейерный штрек. Трое проходчиков пострадали. Одного уже вытащили, ко второму вот-вот доберутся. И третий жив, его голос хорошо слышен. Иди ко мне в кабинет, я включил прямую связь. Посиди, послушай, и мне потом доложишь о ходе спасательных работ. Я вернусь часа через два. Ну, пока. 
           И Замковой помчался в свой кабинет, чтобы одеться перед отъездом.
           Иван Мартынович дождался ухода начальника, не спеша закрыл свой кабинет на ключ, вошёл к шефу, сел за стол и включил громкую связь.


II. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ СЕМЬ ЛЕТ НАЗАД
 
           За все годы работы на шахте Валуев многое узнал о нелёгких буднях предприятия. Несколько раз в шахте попадал в ситуации, угрожавшие жизни. И теперь вспомнил, как семь лет назад, во время обычного посещения очистного забоя с ним случилась история, о которой старался никому не рассказывать.
           Иван Мартынович, тогда ещё – молодой, «необстрелянный» горный нормировщик, производил обычный недельный подмер выполненных работ на «добычном» участке номер пять. Тесьмяной рулеткой замерил расстояние, пройденное вентиляционным штреком со времени предыдущего подмера, записал необходимые цифры в свой рабочий блокнот, отметил их мелом на рамах, поставил там свою роспись, и нырнул в окно «лавы».
           В верхней «нише» работали трое «грозов» (так сокращённо называется профессия горнорабочего очистного забоя, основной производственной единицы на шахте), периодически гремели отбойные молотки, звенел цепью конвейер, увозивший вниз, на конвейерный штрек, добытый уголь. Прямо в лицо била струя горячего воздуха, наполненного удушающей завесой из мелкой угольной пыли, больно впивавшейся в кожу. Впрочем, всё это Валуев воспринимал спокойно, как непременное сопровождение процесса добычи полезного ископаемого. Единственное, что напрягало, это отсутствие так называемого «респиратора», который мог избавить лёгкие от попадания в них пыли. Но Иван Мартынович носить респиратор с собой в шахту не любил: тот являлся бы дополнительной нагрузкой к непременному изолирующему «самоспасателю» и притороченной ремнём к отдельному поясу, задвинутой за спину батарее, питающей лампу, в свою очередь прикреплённую к шахтёрской каске. Всё это «хозяйство» весило немало и при передвижении по лаве доставляло массу неудобств.
           Внизу вгрызался в пласт угледобывающий комбайн, производивший львиную долю  несущейся вверх пыли. Валуев знал, что в первой смене в основном производится ремонт горной техники, а комбайн работает по добыче совсем недолго и по достижении объёма в сто тонн угля останавливается. Вот и теперь шнеки с минуты на минуту должны перестать крутиться, и тогда Валуев сможет беспрепятственно проползти двухсотметровую лаву, а затем выскочить на конвейерный штрек, чтобы там продолжить подмер.
           Комбайн действительно вскоре перестал создавать пыль, но одновременно Валуев заметил, как все трое «нишевиков» стремительно мелькнули мимо него и исчезли. В абсолютной тишине Иван Мартынович вдруг услышал какой-то новый звук. Показалось, что идёт дождь. Хотя какой может быть дождь в абсолютно сухой горной выработке? Неожиданно в лицо вонзился летевший с большой скоростью кусочек угля величиной с семечку подсолнечника. Затем ещё один, за ним ещё, а потом всё затихло. И тогда случился обвал. Раздался треск – это лопнула деревянная рудничная стойка, и тут же донёсся хлопок, а за ним сразу ударила в грудь воздушная волна. Она прижала Валуева к угольному забою, что, как оказалось, спасло ему жизнь. Рядом вырос курган мелкой породы, просыпавшейся из кровли. И наступила абсолютная тишина, в которой ощущалось только движение воздуха. Поднявшаяся при обвале пыль медленно уносилась на вентиляционный штрек. Валуев боялся пошевелиться. Он не знал, можно ли уже выбираться из своего закоулка, образованного насыпавшимся курганом и так называемой «грудью» забоя, или ещё рано.
           Внезапно рядом с ним замелькал луч света. Это начальник участка, Владимир Васильевич Гаев, полезший в лаву, чтобы оценить ситуацию, медленно осматривал кровлю и так называемый «забут». Он увидел огонёк лампы Валуева, и подполз к нему.
           – Ты живой? – спросил Гаев шёпотом. – Кто ты?
           Потом он рассказывал, что перепугался до смерти: подумал, что кто-то попал под завал, и предполагал самое худшее. Кроме того, он пересчитал своих рабочих, и они все оказались в наличии. Кто же тогда под завалом?    
           – Я живой, – бодрым голосом ответил Валуев. – Я ваш участковый нормировщик, опустился в шахту для недельного подмера.
           – Бегом отсюда! – заорал Гаев. – И никому не говори, что здесь был. А то меня  директор с работы выгонит: скажет, что ценного работника чуть не угробил. Быстрей отсюда, кому говорю! Сейчас опять ухнет! Ты что, не слышишь: снова «капает» мелочь с кровли?
           Валуев услышал. Сверху опять полетели вниз мелкие кусочки породы. Второй раз объяснять не пришлось. Как он выскочил из окна лавы, потом так и не смог вспомнить.


III. «ОБЪЕКТИВКА»

           По громкой связи Валуев слышал разговоры проходчиков первой смены, лопатами откидывавших насыпавшуюся породу.
           – Ваня, подвинься, я заведу полок, – послышался голос, в котором Иван Мартынович узнал хрипотцу Сергея Витальевича Моторного, сквозного бригадира. – Сверху капает. Как бы снова не подвалило. Нужно заложить купол. С полка это делать сподручнее.
           После короткого молчания, когда слышались только шумное дыхание и глухие матюки проходчиков, снова послышался голос бригадира:
           – Ну, вот, и порядок. Вань, подсоби, я залезу на полок.
           Через минуту Моторный приказал:
           – Ваня, возьми Олега, и подавайте мне лесины.
           – Ну что там, хлопцы? – послышался слабый голос.
           – Всё будет нормально, Митрич, – ответил Моторный. – Мы сейчас подкрепим кровлю, и подберёмся к тебе. Потерпи чуток, брат. Лучше скажи, как там Игнатьич. Что-то его не слышно.
           – Жив я, жив, ребята, – послышался слабый голос.             
           Очевидно, второй пострадавший горняк находился дальше первого.
           Валуев набрал номер отдела кадров.
           – Ольга Герасимовна, здравствуйте, – сказал Иван Мартынович в трубку. – Да, знаю. Пусть кто-нибудь принесёт мне объективку на всех троих, попавших под завал. Кстати, кого из них уже достали? Понял. Несите.
           Через пять минут молодая кадровичка Тамара принесла так называемую «объективку» – распечатанную информацию о пострадавших шахтёрах.
           – Иван Мартынович, а Вы неплохо смотритесь в кресле парторга, – нашла нужным заметить молодая женщина, и словно бы невзначай коснулась руки Валуева своей маленькой тёплой ладонью.
           – Схлопочешь, – пригрозил Валуев беззлобно, и углубился в чтение документа.
           Тамара ушла, изобразив оскорблённую невинность, причём подчёркнуто театрально положила левую руку на бедро. Впрочем, Валуев на неё не смотрел.
           Итак, под завал попали трое проходчиков: звеньевой четвёртой смены Хлопов Денис Михайлович, тридцати семи лет, проходчик пятого разряда Леонтьев Константин Дмитриевич, сорока лет, и проходчик опять же пятого разряда Мотовилов Леонид Игнатьевич, тридцати пяти лет.
           Хлопова уже вызволили. В настоящее время в шахтном здравпункте его обследует бригада медиков. Вроде бы отделался ушибом левой руки и плеча. Вышел к околоствольному двору самостоятельно, на своих ногах.
           Следующим на пути звена первой смены, расчищавшего дорогу, оказался Леонтьев. Судя по самочувствию, рабочий вряд ли сможет самостоятельно передвигаться: жалуется на сильную боль в правой ноге, на которой, по его словам, лежит большая глыба породы.
           Дальше всех находится Мотовилов. Он по самую шею присыпан мелкой породной сыпучкой, но вроде бы повреждений рук, ног, грудной клетки – нет, однако свободно двигаться всё же не может: мешает объём и вес породы, навалившейся на тело со всех сторон.


IV. ЖИВОЙ

           Тем временем на штреке события продолжали развиваться.
           – Всё, пацаны, – известил звено Моторный. – Кровля должна держаться. Снимаем полок – и вперёд.
           Это означало, что можно возобновлять работы по освобождению Леонтьева. Валуев
слышал, как бригадир расставлял ребят вокруг кургана из высыпавшейся породы кровли, как глухо падала она с лопат на скребковый конвейер, как натужно дышали шахтёры.
           – Стоп! – вдруг закричал Моторный. – Тут глыба.
           – А ну, дайте гляну, – раздался голос Кутилова Игоря Осиповича, начальника добычного участка номер семь. – Ого! Костя, это она лежит на твоей ноге? Говори, не молчи.
           Что ему ответил Костя Леонтьев, Валуев не услышал. Скорее всего, тот промолчал, потому что Кутилов обратился к бригадиру:
           – Ребята, навались. Надо эту «дуру» поднять, только осторожно. Под ней нога.
           Послышалось тяжёлое дыхание рабочих, и голос Моторного:
           – Ну, три-четыре! Взяли!
           Что-то гулко ударило по металлу.
           – Ого! – послышался чей-то голос.
           – Что: ого?! – дико заорал Кутилов. – Быстрей, быстрей, ребята. Он без сознания. Освобождай ногу.
           – Ну, всё, – донёсся тихий голос бригадира. – Можно нести.
           – Где фельдшерица? – спросил Кутилов. – Катя, подойди. Сделай ему противошоковый. Нашатырь есть? Можно ему давать?
           Что ответила подземная медсестра, Валуев не услышал.   
           – А ты чего молчишь? – раздался голос Кутилова. – Лёня, мы идём к тебе. Как ты? Не уснул?
           – Не-а, – послышался слабый голос. – Что Костя, живой?
           – Живой, – подтвердил бригадир. – Его уже ребята уложили на носилки и понесли на «карету». Теперь твоя очередь. Не дрейфь, через часок и тебя освободим.


V. ЧТО ПРОИЗОШЛО?

           И тут раздался сильный треск. Что-то ухнуло, и послышался звук сыплющейся породы.
           – Я ничего не вижу! – заорал кто-то. – Что случилось?
           – Все живы? – сквозь треск и шорох продолжавшей сыпаться породы прорвался голос Кутилова.
          Ему никто не ответил. Валуев ощутил, как онемели пальцы и на лбу выступил пот. 
          Дверь кабинета отворилась, и вошёл секретарь.
          – Как ситуация? – спросил он сходу. – Что скажешь?
          Иван Мартынович почувствовал, что у него пересохло в горле, и язык прилип к гортани.
          – Что? – остановился Замковой. – Что произошло? 
          – Штрек опять завалило, – наконец смог говорить Валуев, – только что. Что там – не знаю. Хлопов уже наверху, Леонтьева везут наверх. С ним Катя, фельдшерица. Он без сознания, но живой. С ногой у него плохо, на неё упала породина, а потом сверху сыпучкой присыпало.
           – А третий проходчик? – спросил Замковой. – Что с ним?
           – До Мотовилова ещё несколько метров по завалу. Насколько он далеко, не знаю. Теперь вообще ничего не ясно.
           Раздался звонок. К телефону подошёл Замковой.
           – Да, я, – сказал он. – Только что. Был у секретаря райкома. Доложил. Просит его держать в курсе. Выяснял, почему нет горноспасателей. Уже опустились в шахту? Отлично. Николай Петрович, может, помочь чем-нибудь? Ну, не знаю. Не хочется оставаться в стороне. Там что, снова подвалило? Уже приступили? Хорошо, понял, Николай Петрович.
           – Всё слышал? – кивнул Замковой в сторону телефона. – Директор говорит, что горноспасатели уже в шахте. Моторный и Кутилов остались на вторую смену. Свежее звено уже на месте, сменило первую смену. Подкрепили кровлю и начали разбирать то, что подсыпало. Иван Мартынович, иди, наверно, к себе. Я подключу тебя к прямой связи.
           Валуев кивнул.


 VI. НУЖНО БЫСТРЕЕ ДОБРАТЬСЯ

           В своём кабинете Валуев несколько минут сидел, обхватив голову руками. Раздался звонок.
           – Иван Мартынович, здравствуйте – раздался в трубке голос начальника связи Николая Ивановича Кальченко. – Владимир Александрович распорядился подключить Ваш телефон к штреку бригады Моторного, там, где завал.
           – Спасибо, Николай Иванович, – ответил Валуев.
           В трубке послышались голоса шахтёров и звуки сыплющейся на конвейер породы.
           – Сколько ещё осталось? – узнал Валуев голос начальника участка.
           – Метров восемь, Игорь Осипович, – это говорил Николай Огурцов, звеньевой второй смены. – Видите, сколько подвалило. Курган в полштрека, не меньше.
           – А что Мотовилов? Что-то давно его не слышно, – спросил Кутилов. – А ну посвети на него, крикни, чтоб отозвался.
           – Лёня, как ты? Ждёшь нас? – прокричал Огурцов.
           Валуев пытался вслушаться, но из телефона только доносился звук струи воздуха, которая ускорялась в узком пространстве заваленного штрека.
           – Вроде что-то отвечает – сказал бригадир Моторный, но в его голосе уверенности не чувствовалось.
           Он помолчал и добавил:
           – Дай-ка я сменю кого-нибудь. Нужно поднажать. Конвейер мы с Палычем чуть раскопали. Ребята нарастили его на рештак. Можно грузить.
           Валуев услышал лязг включившегося конвейера.


VII. ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ ТОНКОСТИ
 
           Эту технологию Иван Мартынович знал. Цепной конвейер, составленный из тяжёлых стальных рештаков, начинался в нижней нише – там находилась так называемая «концевая головка», представляющая из себя металлический барабан с зубцами, на которые нанизывались звенья цепи, и переходной рештак. Дальше по штреку, метрах в пятидесяти, находилась так называемая «приводная головка», состоящая из двигателя и редуктора. Она нависала над «концевой головкой» следующего скребкового конвейера. И таких цепных конвейеров на штреке лежало ни много, ни мало, – пять штук. Метров двадцать последнего из них на длинных цепях подвешены к «верхнякам» металлической арочной крепи. Это сделано для того, чтобы цепной транспортёр, оборудованный так называемыми «скребками», сгружал уголь, добытый в лаве, на широкий ленточный конвейер, проложенный вверх по горной выработке, называвшейся «уклоном», и перегружал на следующий ленточный конвейер. Таких конвейеров насчитывалось всего шесть. Последний из них сгружал уголь в «скип» – металлическую ёмкость, которая по вертикальной горной выработке, называвшейся: «вертикальный ствол», выдавала полезное ископаемое на поверхность, на огромные ленточные конвейеры, в свою очередь сгружавшие уголь в железнодорожные вагоны.
           Сейчас же проблема заключалась в том, что первый от «груди» угольного забоя скребковый конвейер оказался завален упавшей из кровли породой, и работать не мог. С поверхности доставили переходный рештак с концевым барабаном, разъединили рештаки и цепи с том месте, где транспортёр визуально ещё наблюдался, и пристыковали новый концевой узел к рабочей части скребкового конвейера. После этой операции транспортёр заработал снова, и на него проходчики лопатами стали сгружать породу из насыпанного стихией кургана. По мере продвижения вперёд конвейер наращивали: вбрасывали откопанный в ходе работы рештак, и так продолжалось несколько раз.


VIII. РАБОЧИЙ ДЕНЬ ЗАКОНЧИЛСЯ

           Весь этот процесс наблюдали пришедшие с поверхности горноспасатели, одетые в изолирующие комбинезоны. Они сидели рядом, но в действия проходческого звена не вмешивались.
           Время шло, и проходчики приблизились к насыпанному кургану, в плену которого находился Мотовилов. Иван Мартынович понял это из разговора горняков, орудовавших лопатами.
           – Витя, погляди, как там наш Игнатьич, – проговорил один из них, – что-то я его не вижу. И не слышу.
           Иван Мартынович напрягся, и стал вслушиваться, но в трубке телефона никаких новых звуков не добавилось.
           – Живой он, – наконец раздался голос, наверно, того самого Виктора, к которому обращался его напарник, – живой, но очень слабый. Только глазами моргает, что-то шепчет, но я не разобрал, что именно. Думаю, надо быстрее откапывать, пока ещё живой.
           И снова послышались звуки работающего конвейера, да частые и гулкие шлепки по  рештачному железу – это сыпалась порода с лопат шахтёров.
           Тем временем на поверхности закончился рабочий день. В  коридоре захлопали двери. Послышались мужские и женские голоса: это уходили домой работники аппарата управления – маркшейдерского отдела, юридической службы, машинописного бюро, отдела кадров, а также профсоюзного комитета, комитета комсомола и парткома.      
           Валуев встал и зашёл в кабинет секретаря. Замковой сидел на своём рабочем месте и пил чай, только что принесённый Еленой Васильевной Баскаковой, редактором шахтной многотиражки.
           – Владимир Александрович, так я пойду? Смурая достала билеты в драмтеатр. Приехала труппа из Москвы, вот мы и решили сегодня развеяться – сходить на спектакль.
           – Конечно, идите, – кивнул секретарь.   
           – А Вы? – спросила редактор.
           – Я останусь. Вот выдадут из шахты третьего спасённого, и я пойду домой. Секретарь райкома ждёт мой доклад.
           Елена Васильевна не стала задерживаться, и вышла. В коридоре её уже поджидала Клара Савельевна Смурая, бухгалтер парткома.


IX. СИГАРЕТ НЕТ

           – Иван Мартынович, как думаешь, скоро ли достанут последнего проходчика? – спросил Замковой, зевая.
           – Думаю, через час, – предположил Валуев. – Только…
           – Что? – насторожился секретарь.
           – Как-то подозрительно вяло в последний раз Мотовилов откликнулся на зов одного из рабочих. Как думаешь, долго может продержаться человек в сдавленном состоянии, когда часами не способен пошевелить ни рукой, ни ногой? Да и грудная клетка у него сдавлена…
           – Да, – задумался Замковой. – Я об этом и не подумал. Давай позвоним в здравпункт. Они там специалисты, вот пусть нам и растолкуют.
           Трубку взяла дежурная медсестра, Елена Павловна. Замковой спросил её о прогнозе жизни для человека, попавшего под завал, чьи органы подвергаются длительному сдавливанию.
           – У нас под капельницей лежит Леонтьев – сказала медсестра. – Он пробыл под завалом недолго, но состояние его всё ещё внушает опасения. К тому же у него закрытый перелом бедра, но мы ногу уже зафиксировали, правда, без гипса. Хорошо, что Катя, наш подземный фельдшер, ещё на штреке поставила ему капельницу, и его конечности ампутировать не придётся.
           – Ампутировать? – воскликнул Владимир Александрович. – Но почему?               
           – Его мягкие ткани подверглись сдавливанию, правда, не очень долго. Это его и спасло. Сейчас он спит. Мы нарочно ввели его в сон. Скоро Леонтьева заберёт карета скорой помощи. Мы сделали всё по протоколу, и весь процесс согласовывали с травматологией первой городской больницы. Леонтьева туда и отвезут.
           – А что же будет с Мотовиловым? – прошептал Замковой. – Он ещё под завалом.
           Медсестра помолчала, а потом сказала:
           – Владимир Александрович, боюсь, что нужно готовиться к худшему.
           – Это приговор? – еле выговорил секретарь.
           – Боюсь, что так, – вздохнула Елена Павловна.   
           Замковой положил трубку.
           – У тебя сигареты есть? – прохрипел он. – Ах да, я забыл: ты же не куришь.
           Секретарь встал, и, пошатываясь, открыл дверь.
           – Пойду к директору – сказал он. – Посоветуюсь с ним. У шефа, может, и сигареты найдутся. Звони, если что.
           Иван Мартынович кивнул и вышел в коридор. Увидел, как Замковой медленно направился в сторону кабинета директора шахты, как неожиданно обхватил голову руками, затем опустил их, и они безжизненно повисли.


X. ВОТ И ВСЁ

           Валуев вошёл в свой кабинет и сел за стол. Трубка  телефона по-прежнему передавала все звуки из штрека.
           – Маргарита Сергеевна, подойдите поближе! – послышался голос начальника участка. – Мы откопали Лёню Мотовилова, но он без сознания. Сделайте всё, что нужно, и мы понесём его к стволу.
           Какое-то время стояла тишина, сопровождаемая звуками тяжёлого дыхания уставших людей. Затем послышались какие-то шорохи. Ясно различался звук осыпающихся под ногами шахтёров кусочков мелкой породы.
           «Несут», – понял Валуев.
           По той осторожности, с какой ступали с носилками горняки, стало понятно, что освобождённый из-под завала шахтёр очень плох.
           «Неужто права Елена Павловна?» – подумал Валуев.
           Помедлив, он отключил прямую связь и позвонил директору.
           – Николай Петрович, здравствуйте, – сказал он, услышав голос директора. – Это Валуев. – Владимир Александрович у Вас? Он просил позвонить, если на штреке что-нибудь изменится. Да, только что. Было плохо слышно: всё происходило молча. Наверно, понесли к стволу. Вроде бы без сознания. Там на месте начальник участка, Кутилов Игорь Осипович, и бригадир.
           Положив трубку, Иван Мартынович взглянул на часы. Они показывали десять минут восьмого. За окном стемнело. Подумал, что его Марыля ничего не знает, а он не догадался позвонить. Набрал номер домашнего телефона.
           – Кто? – раздался встревоженный голос жены. – Ты, Ваня? Почему не дома? Что случилось?
           Валуев в нескольких словах обрисовал ситуацию.
           – Скоро буду, – закончил он, и положил трубку. 
           Скоро ли?
           Дверь кабинета открыл Замковой.
           – Мотовилов умер, – объявил он устало. – Скончался ещё в шахте, на пути к стволу. Похороны послезавтра. Директор вызвал на работу отдел кадров. Да, ещё: Мотовилов член партии. У него остались жена и двое детей. Такие дела. Пойду звонить в райком.
           Валуев вопросительно посмотрел на своего начальника.
           – Иван Мартынович, ты можешь идти. Автобусы ещё ходят. А мне нужно остаться. Сколько времени будет на шахте директор, столько и я. Он обещал потом завезти меня домой.
           И секретарь ушёл в свой кабинет.       
               

XI. ДОМА

           Дома Ивана Мартыновича ждал остывший ужин. Пока Марыля разогревала жареную картошку и котлеты, Валуев вкратце пересказал события сегодняшнего дня.
           – Ваня, что же будет дальше? – спросила жена задумчиво. – У этого шахтёра остались дети?
           – Двое: мальчик тринадцати лет, и девочка девяти лет. Ну и, конечно, жена. Вдова.
           Марыля содрогнулась.
           – Вдова?
           Она помолчала и спросила:
           – Ваня, ты теперь в шахту не спускаешься?
           – Вообще-то надо, – ответил Валуев, отламывая большой кусок хлеба и вилкой поддевая несколько дисков хорошо прожаренной картошки. – Не спускаться неудобно: скажут, что отрываюсь от коллектива.
           – Да и Бог с ним, с этим коллективом, – вздохнула Марыля. – Видишь, чем кончаются спуски в шахту?..
          – Да ты что? – округлил глаза Валуев. – Я же горный инженер. Да, сейчас я на выборной должности, но срок выйдет, и возвращусь на прежнюю работу. Не исключено, кстати, что вернусь с повышением. Уже сейчас я могу исполнять обязанности начальника отдела.
           – А начальник отдела в шахту спускается?
           – Четыре раза в месяц. Да что ты заладила: спускается, не спускается? Маша, это шахта, а она в основном состоит из подземных выработок. Я пять лет в институте учился, чтобы стать горным инженером. И ты об этом знала, когда выходила за меня замуж! Всё, не хочу больше об этом.
           Марыля не отвечала, только всхлипывала молча.
           – Да ты что, Машенька? – рванулся к ней Валуев. – Ну, перестань.
           Он гладил жену по волосам, целовал заплаканные глаза, а потом обнял крепко, да так и застыл. Что-то мешало сказать хотя бы слово, какая-то судорога сковала.
           – Господи, как же я люблю тебя, моя родненькая – наконец выговорил Иван Мартынович.      


XII. «ПОМИЛУЙ НАС»

           Сотрудники шахты рабочими автобусами доехали до микрорайона, состоящего из нескольких пятиэтажек. В одной из них, на пятом этаже проживала семья погибшего горняка.
           В час дня шестеро друзей Мотовилова из его бригады вынесли гроб с телом во двор и поставили на два табурета.
           Вокруг стали собираться люди: родственники, соседи, но больше всех оказалось шахтёров: и выехавших на поверхность, стоящих с мокрыми после бани волосами, и собиравшихся ехать в шахту в третью смену. Не присутствовали только рабочие первой смены – она ещё не закончилась – и второй смены, горняки которой уже успели переодеться и сейчас опускались под землю. Большой двор оказался полностью заполнен людьми. Тем, кому не хватило места, пришлось стоять на въезде во двор с улицы.
           В полной тишине слышались только рыдания двух женщин: матери, полной седой женщины в чёрном, и безутешной вдовы – довольно молодой высокой брюнетки в таком же траурном платке. Рядом с гробом стояли дети Мотовилова: высокий худенький мальчик с коротко подстриженными тёмными волосами, и маленькая девочка. Они не плакали – с явным испугом смотрели на странно изменившееся лицо их любимого отца, который ещё пару дней назад был живым и здоровым, а сейчас превратился во что-то неподвижное и совершенно чужое. Их пугало и то, что лицо Мотовилова стало иссиня-чёрным. Работникам морга так и не удалось придать коже покойника более-менее натуральный цвет.
           Рядом с гробом стояли директор шахты Николай Петрович Кротов, секретарь парткома Замковой и председатель профкома Николай Яковлевич Панч. Они стояли молча, так как во дворе дома, где жил шахтёр, последнее прощание всегда считалось правом одной лишь семьи покойного.
           Семья пожелала отпеть своего главу по православному обычаю. Замковой для порядка сопротивлялся этому решению, но не особенно. Иван Мартынович знал, что, когда умерла мать секретаря, то её тоже отпевали православные священнослужители. Владимир Александрович сказал, что никто не знает, что находится по ту сторону жизни, даже коммунисты, поэтому не нужно препятствовать душе человека спокойно отлететь к Богу.
           Старенький седой батюшка прибыл на ветхих «Жигулях», предоставленных специально для такого случая одним из проходчиков бригады. С ним из машины вышли две старушки – певчие. Женщины начали петь, а священник обошёл гроб, воскурил сладким дымом из кадильницы, и начал что-то говорить. Иван Мартынович прислушался, и до него донеслось: «Воскресый из мертвых, Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матере, преподобных и богоносных отец наших, и всех святых Своих, душу от нас преставльшагося раба Своего Леонида, в селениих святых вселит, и с праведными причтет, и нас помилует, яко Благ и Человеколюбец».
           Святой отец ещё что-то говорил, женщины пели и осеняли себя крестным знамением. Многие присутствующие тоже начали креститься, и с неодобрением поглядывали на Кротова и Замкового, которые стояли без головных уборов, но их руки были опущены долу.
           А батюшка продолжал, подняв над толпой неожиданно громкий, немного дрожащий голос, и воздевши руки кверху: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас, Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас, Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». И закончил: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь».
           Народ продолжал безмолвствовать. У многих на глазах выступили слёзы. Священник поклонился всем, ещё что-то говорил, но Валуев уже не слушал. Он думал о том, есть ли вечная жизнь, и что ожидает человека после смерти. Его мысли раздваивались: одна часть сознания нашёптывала, что человек смертен, и после ухода его ожидает лишь сырая земля и разложение плоти. Другая же часть протестовала против посмертного исчезновения его сознания, единственного в мире, и хотела верить в непременное вечное существование, пускай даже и в виде бесплотного духа.
           Таким образом рассуждая, Иван Мартынович не заметил, что отпевание закончилось, и гроб с телом шестеро проходчиков на своих плечах понесли к остановившемуся неподалёку небольшому автобусу, оборудованному в некое подобие катафалка.
           Валуев надел головной убор, который держал в руке ещё со времени входа во двор, и пошёл к шахтному автобусу. Мало-помалу около дома снова стало пусто: соседи разошлись, а остальные разъехались. Но ещё долго детская игровая площадка, занимавшая половину территории двора, пустовала: дети не осмеливались нарушить трагическую ауру, возникшую при чтении священником непонятного им, но чем-то цеплявшего молодые души текста.
               
 
XIII. ШЕСТАЯ СИМФОНИЯ

           Кладбище находилось не очень далеко от шахты, и уж совсем близко – от дома, где проживал Мотовилов. Автобусы через несколько минут остановились у центрального входа погоста, и траурная процессия, возглавляемая шахтёрами, несущими гроб с телом покойного, двинулась к месту захоронения.
           Иван Мартынович увидел, что из подъехавшего микроавтобуса «Ныса» вышли оркестранты и быстрым шагом направились догонять процессию. Вскоре на всё кладбище разнеслись звуки траурного марша.
           Могилу выкопали довольно далеко от ворот погоста, и во всё время пути звучала музыка. Валуев отметил, что оркестр довольно профессиональный, и ни одна нота не звучала фальшиво.
           Мимо пробежал Николай Иванович Мищенко, заместитель председателя профкома, – наверно, именно он и привёз музыкантов. Мищенко считался штатным распорядителем любых мероприятий, будь то праздничные торжества в честь значимых дат, или похороны. Теперь ему директор поручил привезти лучших музыкантов, игравших на свадьбах, и разрешил посулить им немалые деньги.
           – Николай Иванович! – сказал он на утренней «планёрке». – Погиб шахтёр, член партии. Похороны должны пройти на высоком уровне. И обязательно с музыкой. Да не какой-нибудь сброд приведи, а настоящих мастеров. Я недавно присутствовал на свадьбе, там ребята играли так здорово, – не хуже, чем в симфонических оркестрах. Повторяю: не хуже. Найди их, и привези к месту захоронения.
           Как видно, Мищенко со своей задачей всё-таки справился, хотя и немного припозднился.
           Иван Мартынович догнал процессию, и пошёл рядом с музыкантами. Несколько немолодых мужчин играли по памяти. Вдруг к ним подошла мать покойного, и что-то шепнула на ухо капельдинеру, седовласому человеку в больших очках. Тот кивнул, и дал знак своим товарищам. Один из них от удивления высоко поднял брови и покачал головой.
           Тем временем шахтёры, несшие гроб, подошли к выкопанной могиле, опустили его на поставленные предварительно табуреты, и отошли в сторону.
           Музыканты остановились неподалёку. Седовласый откуда-то достал скрипку, дал знак оркестрантам, и над присутствующими вдруг поплыла торжественная, очень знакомая Валуеву мелодия. Её красота не поддавалась описанию. Словно с небес на землю волнами стали накатывать рыдания такой внутренней силы, что устоять и не переполниться нахлынувшими чувствами непереносимой боли было абсолютно невозможно. Этот музыкальный шквал стал неожиданным для всех, в том числе и для директора. Он закрыл лицо ладонями и стоял в таком положении долго, пока музыка не перестала звучать.
           Мелодия закончилась неожиданно, на высокой ноте. Седовласый капельдинер опустил скрипку, махнул рукой трубачам, те тоже опустили ещё секунду назад звучавшие инструменты. 
           Мать погибшего шахтёра благодарно кивнула седовласому артисту. Валуев, стоявший рядом, шепнул:
           – Скажите, пожалуйста, это же Чайковский?
           – Да, – с удивлением и уважением во взгляде отозвался музыкант. – Отрывок из финала Шестой симфонии.   
               

XIV. ОН-ТО ЗДЕСЬ ПРИЧЁМ?

           Не обращая внимания на голосящую вдову, Мищенко сказал:
           – Товарищи! Разрешите траурный митинг считать открытым. Слово имеет Сергей Витальевич Моторный, бригадир проходчиков.
           Вышел вперёд человек с большими руками, которыми от волнения мял старенькую шапку, и зорким взглядом на простом, квадратном лице.
           – Товарищи! – сказал он неожиданно тихо. – Мне тяжело говорить, поверьте. Лёня был моим другом. Судьба свела нас много лет назад. Нелёгкая судьба. Много в ней случалось: и рабочие победы, и поражения, и веселье, да что говорить, – нет больше тебя, друг ты мой дорогой. И в этом вот сердце, – ударил он по своей большой груди, – не заменить тебя никем. И никогда. Одно скажу: деток твоих мы с ребятами обязуемся не забыть, помочь выучить, воспитать. Тебя, Даша, не бросим в беде. Обращайся прямо ко мне. Я организую ребят, и они всё для тебя сделают. Прощай, Лёня, друг ты мой, брат ты мой шахтёрский. Пусть донбасская земля тебе будет мягким пухом.
           Даша, молодая вдова, едва не упала без чувств, но шахтёры, стоявшие рядом, успели её подхватить.
           – Слово имеет Владимир Александрович Замковой, секретарь парткома, – объявил Мищенко.       
           – Товарищи! – выступил вперёд секретарь и начал читать по бумажке. – Леонид Игнатьевич Мотовилов родился в шахтёрской Макеевке. Здесь окончил среднюю школу, затем – профессионально-техническое училище. После его окончания ушёл в ряды Советский армии. Отслужил и вернулся в родные края. Поступил на наше предприятие, и отработал здесь все эти годы. В его трудовой книжке всего одна запись – «проходчик». Пять лет назад ему партийная организация оказала высокую честь – стать в ряды членов Коммунистической партии. Партийные поручения Леонид Игнатьевич исполнял добросовестно, повышал свой идейный и профессиональный уровень. К сожалению, жестокая судьба отняла его у нас...
           Секретарь продолжал бы свою речь и далее, но вдруг вдова, которую держали под руки шахтёры, резко высвободилась, выпрямилась, и воскликнула:
           – О чём это он говорит? Я что-то не пойму. Почему он не сказал, что именно шахта отняла мужа у меня и отца у детей? Это она оставила меня вдовой без всяких средств. Может, секретарь поднимет моих детей, вырастит их? Бригадиру спасибо за добрые слова, но он, как и все его ребята, точно так же ходит под Богом, и никто из них не знает, вернётся ли после смены домой. Вот он сказал, что мой Лёнечка был коммунистом. А что она ему дала, ваша партия? Взносы только требовала с него регулярно, вот и всё! Какие такие партийные поручения он выполнял? Дай Бог, чтобы после смены до кровати дошёл, и на том спасибо. Не ему бы о моём Лёнечке говорить у могилы, а всем его товарищам, таким же работягам, как он сам. Я секретаря вижу первый раз в жизни. Где он был, когда мои дети болели, а лекарств, как вы все знаете, теперь и днём с огнём не сыщешь? Господь не попустил – выздоровели детки, но он-то здесь причём?
           Валуев краем глаза видел, что к ней подошёл Мищенко, и что-то стал вполголоса говорить, но она отшатнулась от него, и вдруг стала громко рыдать, рвать на себе волосы. Мать Мотовилова взяла невестку за плечи, стала гладить по волосам, успокаивать. Мищенко дал знак, и двое рабочих подошли с крышкой гроба, чтобы начать его наконец заколачивать. Увидев это, вдова рванулась и легла на покойника, крича:
           – Не дам! Не дам! Ещё минуту!
           Валуев увидел, что Замковой протиснулся сквозь толпу и пошёл к выходу из кладбища. Чувствовалось, что секретарь не в себе. Его шатало из стороны в сторону. Иван Мартынович догнал своего начальника и спросил:
           – Владимир Александрович, Вам плохо? У Вас лицо красное. Наверно, давление подскочило.
           Замковой остановился. Его рот стал кривиться. Чувствовалось, что ещё чуть-чуть, и этот большой, крепкий мужчина расплачется.
           – Иван, – сказал он, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, – Иван, скажи, за что она меня так? Что я ей сделал?
           – Она в состоянии аффекта, – предположил Валуев. – Это говорила не она, а её горе. Не нужно обращать внимания.
           Замковой недоверчиво покачал головой.
           – Нет, Иван, – проговорил он, едва шевеля губами. – Раньше такого не было. Никогда. Изменилось что-то, Иван. Неужели ты не чувствуешь? Ведь меня никто не поддержал. Никто, Иван.
           Валуев промолчал.
           Внезапно в той стороне, где продолжалась церемония погребения погибшего шахтёра, снова раздались тревожащие душу звуки Шестой симфонии Чайковского.


29 ноября 1988 г. – 16 февраля 2022 г.


Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко, г. Макеевка