Astra acosmis

               

Я люблю читать книги по астрономии, но все они представляются мне слишком поверхностными и наивными и вместе с тем несколько надменными и претенциозными. Астрономию можно сравнить с гипотетичной энтомологией, которая бы занималась только тем, что с десятиметрового расстояния наблюдала  за муравейником. Много бы такая энтомология узнала о муравьях? Не говоря уже о насекомых, которые и с двухсантиметрового расстояния не видны. Когда астрономы с серьёзным видом рассуждают об объектах, находящихся от нас на расстоянии в десять миллиардов световых лет, мне так и хочется ввернуть какую-нибудь скабрезную шуточку. Даже об Альфе Центавра мы почти ничего не знаем. Да какая там Альфа! Даже о Луне мы и знаем только то, что ничего не знаем.

Что мы можем знать об астрономических объектах если мы ничего не знаем о сущностях, обитающих возле нас и внутри нас. Ничтожный вирус гриппа поставил всё человечество на колени и унизил до последней степени. Он дискредитировал не только всю науку, но и всю гордыню человеческую, заявляющую, что человек – царь Природы. Вирус просто насмеялся над всем человечеством и плюнул ему в лицо.
Что происходит на самом ближайшем к нам космическом объекте? Почему были спешно свёрнуты лунные программы, так и не успев толком развернуться? Что американские астронавты видели на Луне? В наш суперинформационный век мы об этом ничего не знаем. Так что же мы можем знать о звёздах, не говоря уже о галактиках и квазарах?

Колоссальный объём информационного поля вмещает в себя львиную долю чисто практических знаний о выживании человечества на планете Земля и развлекательный ресурс. Иными словами, 99 % всего этого исполинского поля составляет информация о хлебе и зрелищах. И что изменилось со времён Римской империи? «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».

И вообще, что такое космос? Для древних космос – это солнце, луна, семь планет и сфера неподвижных звёзд. Для нас границы космоса отодвинулись к самым дальним квазарам и к гипотетическим другим вселенным, а значит понятие границы расплывается, как и само понятие космоса, а вместе с ним и все наши знания. Мы оказываемся перед бездной, непостижимой и умопомрачительной. Чтобы не свалиться туда, человечество просто отходит от неё и сосредотачивается на своих узких проблемках. Или пытается заглянуть в другую бездну – в бездну микробиологии, но здесь уже не только любопытство, но и нужда. И ещё к одной бездне человечество пытается подступиться, но очень боязливо – к бездне своей души. В целом же человечество старается держаться от всех этих бездн подальше и пребывать в золотой зоне комфорта, имя которой «хлеба и зрелищ». Космическая бездна так и остаётся за семью печатями.

Однако из всего этого не следует, что нужно поставить крест на астрономии и астронавтике. Просто нужно поумерить свою спесь и признать, что картина мира нам абсолютно неизвестна, и к той модели вселенной (вселенных), которую мы создали, нужно относиться, мягко говоря, снисходительно, а учёным мужам считать себя таким же прахом подножным, какими являются и все остальные существа этого непонятного мироздания.

Я не хочу делать никаких категорических заявлений, но выражу только глубокое сомнение по поводу того, что человечеству когда-либо удастся проникнуть в тайны Мультиверсума. И сомнения эти рождаются не только из философских размышлений и общих созерцаний потока людского и явлений природы, но из реальных событий, участником которых я стал.


В одну из тихих ясных августовских ночей я вышел из своего дачного домика полюбоваться звёздным небом. Было время персеид, причём их кульминационная точка. Мне приходилось читать, что однажды было зарегистрировано 500 метеоров в час, то есть в среднем восемь метеоров в минуту, поэтому я надеялся если не на шикарное зрелище метеорных потоков, то во всяком случае на приличное. И действительно, буквально через минуту я увидел одну «падающую звезду», затем вторую. Небо было совершенно безоблачное и прозрачное, и метеоры чётко прорисовывались на чёрном ван-гоговском холсте небес.

Вскоре я отрешился от всего земного и будто парил среди множества созвездий, перечёркиваемых белыми росчерками метеоров. Мне казалось, что я погружаюсь в дивный блаженный сон. И когда две неприметные тусклые звёздочки соединились извилистой тонкой алой линией, я этому не удивился, а, напротив, только восхитился. Линия стал утолщаться, напоминая молнию, а потом вдруг выровнялась, образуя между двух звёзд чёткий отрезок, и от левой звезды стала ровным перпендикуляром падать на землю. «Неужели это авиакатастрофа?» – подумал я. Мысль была флегматичной и сомнамбулической. Я продолжал спокойно наблюдать как алая линия разрезает ночное небо, словно гигантский скальпель двигался по глянцевой коже чёрного великана, оставляя кровавую полосу. И тут будто кто-то невидимый толкнул меня: «Да это же не сон! Это авиакатастрофа!» Ореол романтической звёздной ночи испарился. Я видел как нечто, оставляя за собой ярко-красный след в виде абсолютно ровной линии, падало на землю. Это не мог быть болид, но и на падающий самолёт это было не похоже – у самолёта бортовые огни мигают, а здесь была ровная сплошная полоса, будто прочерченная под линейку. И самое интересное, что эта красная линия устремлялась прямо на меня. Я даже инстинктивно отпрыгнул назад, хотя это было совершенно бессмысленно, потому что завершающей точкой падения стал ручей, протекавший в тридцати метрах от дома.

Когда это нечто, падающее абсолютно беззвучно, достигло земли, алая линия тот час исчезла, как такого же цвета отрезок между двух звёзд, который был чётко виден во время падения. Я был ошарашен и сбит с толку. Я не мог понять – снится мне это или происходит на самом деле. Вокруг стояла мёртвая тишина. Даже обычно перегавкивающиеся собаки из ближайшей деревни, и, устраивающие ночные брачные концерты в ручье, лягушки, молчали. Вокруг ничто не двигалось, будто заколдованное взглядом Медузы Горгоны, и единственными движениями были далёкие мерцания звёзд и тревожные частые удары моего сердца.

Я стоял в полной и отупляющей нерешительности, как буриданов осёл. Идти к ручью или войти в дом и лечь спать? Любопытство с бешеной силой склоняло к первому варианту, но страх, может быть, с ещё большей силой, устремлял ко второму. Наконец, потоптавшись на месте, я вошёл в дом, выискав для себя удобное и необидное для своего самолюбия оправдание – посмотреть который час, хотя какое это могло иметь значение. Признаваться себе в своей трусости мне не хотелось. Часы показывали 2:07. В такую глухую ночь можно было и не рассчитывать, что часы покажут, например, 5:0. Я вздохнул и сделал несколько робких шагов к спальне, потом развернулся и шагнул ко входной двери. И тут меня осенило. Я схватил топор, но взвесив его в руке и улыбнувшись своей детской наивности, положил его на место.

Наконец, после мучительных метаний, я разделся и завалился в кровать. Мне было ужасно стыдно перед собой за свою трусость, но я утешал себя избитой, но правдивой поговоркой: «Я не трус, но я боюсь». Я укрылся с головой и думал только об увиденном. Все другие мысли отвергались безоговорочно. И ни о каком сне и речи быть не могло. Даже двойная доза снотворного не заставила бы меня сомкнуть глаза, да и в моей аптечке никогда и не хранилось подобного лекарства.
Я ворочался с боку на бок, и чем больше ворочался, тем сильнее во мне нарастало желание отправиться к ручью. Наконец оно стало непреодолимым, преодолев страх. Я надел брезентовую робу, зимнюю кепку с наушниками (подсознательная реакция хоть как-то защититься неизвестно от чего), натянул на руки резиновые перчатки, взял фонарь и вышел в темноту.

Ночь обняла меня тёплым безветрием, и я показался себе смешным пугалом в своём псевдозащитном наряде. Отогнав от себя смущавшие и самоиздевательские мысли и прихватив на всякий случай из дровника сучковатую дубинку, я отворил калитку и твёрдым шагом направился к ручью. Всё вокруг по-прежнему было бездвижно, кроме меня самого. Мои резкие движения пугали меня даже больше, чем безмерная тишина.
Я обследовал ту часть ручья, куда по моему мнению с неба упало нечто. Ничего не обнаружив, кроме зарослей камыша, осоки, малины и ежевики, я перешёл по хлипкому деревянному мостику на другую сторону ручья и стал бродить по лугу, напоминая самому себе нелепое привидение, ищущее то, чего, может быть, никогда и не существовало. Я был уверен, что почувствую то, что описывается во всех классических ужастиках – будто за мной наблюдает некто невидимый. Но ничего подобного я не почувствовал. Зато у меня было очень ясное ощущение, что я хожу не по луговой траве, а по крупногалечному пляжу. Однако в душе это не породило никакой жути, кроме бесконечного удивления.

Ничего не обнаружив и на лугу, я вздохнул с облегчением. В данном случае отрицательный результат был положительным результатом. Я был уверен, что виденные мной красные линии, не плод моего возбуждённого воображения, хотя оно у меня всегда на взводе, и не галлюцинация, но так как никаких материальных подтверждений виденному я не обнаружил, то немного успокоился и решил, что обо всём подумаю завтра утром на свежую голову, а заодно ещё раз при дневном свете обследую местность. С почти лёгкой душой я двинулся домой. Однако волнения вновь охватили меня, когда я переходил через мостик. Он качался так, словно скорость ветра была не менее двадцати метров в секунду, хотя ни один листок и ни одна травинка не двигались. Это обстоятельство породило во мне неистребимую тревогу, которую только к утру заглушила усталость, погрузив меня в короткий сон без сновидений.


Я проснулся около шести утра. Солнце уже взошло и вся комната наполнилась нежно-розовой световой дисперсией-аурой. В ней хотелось летать прозрачным беззаботным мотыльком. Летать и ничего не знать, кроме этого полёта. Но… 
Взбодрившись холодным душем и крепким кофе и отбросив ночные страхи и тревоги, я вновь отправился к месту происшествия. Я пытался утешить себя мыслью, что всё это могло мне присниться, что я мог на мгновение заснуть, глядя в ночное небо, а ощущения, последовавшие за этим, были просто плодом паники.

В оранжево-розовой дымке прохладного утра луг и ручей являли умиротворённую и райскую картину. Ни о каких загадочных объектах, свалившихся с неба, даже думать не хотелось. Прочесав чуть ли не каждый квадратный метр луга, и побродив в резиновых сапогах вверх и вниз по ручью, и не обнаружив ничего подозрительного и удивительного, я окончательно успокоился. «Мало ли что может привидится ночью. В темноте иногда простой куст калины кажется чудовищем». Посмеявшись над своими страхами, я отправился готовить завтрак. В полдень, после плотного обеда я завалился спать, навёрстывая упущенные ночью часы отдыха. Мне приснилось, что я забросил в ручей невод и вытащил дискообразный прозрачный предмет, на моих глазах превратившийся в летающую тарелку, внутри которой сидела огромная красная царевна-лягушка, совсем не страшная и даже забавная.

Я проснулся в хорошем настроении и, проинспектировав холодильник, понял, что необходимо отправляться в сельский магазин.

На крыльце одноэтажного зданьица с вывеской «Продукты» сидели мужички, соображая на троих. Когда я с двумя полными сумками выходил из магазина, один из собутыльников весело спросил:
- Михайло, а ты слыхал, что этот Свистун насвистел? 
- Да я и слушать не хочу этого балаболу, - ответил Михайло, толстомордый лысый мужик с круглыми насмешливыми глазами и оттопыренными, большими, как лопухи, ушами.– Даже детишки его уже не слушают – такую чушь несёт, - он махнул рукой так, что пепел из папиросного мундштука вылетел вместе с недокуренным табаком.
- Он уже окончательно сбрендил, - сказал третий собутыльник, щуплый маленький мужичонка, похожий на печального суслика, - жалко человека, а в молодости был неплохим парнем.
- То что он свихнулся – это понятно, - сказал первый, широколицый, косоглазый и плосконосый мужичок, которому словно шило вставили в одно место – он не мог спокойно сидеть и всё подпрыгивал и подёргивался,  - но раньше он такой ахинеи никогда не нёс. Он всё про чертей в виде собак да коров придумывал, а тут… я ушам своим не поверил… может каких-то фантастических фильмов у кого-то насмотрелся… у него ведь ни телевизора, ни…
- Да какой там телевизор! Он ещё в прошлом году допотопное радио пропил, у него в доме, почитай, только стол да табурет.
- Да послушай, что он придумал. Ночью этой, говорит, видел, мол, как из одной звезды красная молния ударила в другую звезду, а из той звезды, прямая и красная, как кровь, линия спустилась до самой земли и упёрлась где-то в ручей возле дачного кооператива. Говорит линия ровная-ровная, словно красным карандашом под линейку прочерченная.
- До чёртиков допился, - Михайло закурил другую папироску, - вернее, до чёртиков он и раньше допивался, а теперь до каких-то красных молний между звёздами…
- Не умеет пить мужик, - сказал третий, - без закуси хлещет всякое дерьмо, вот и мерещится чёрти что.
Я чуть сумки не уронил. А это было бы прискорбно, ибо в одной из них находилось три десятка отборных яиц.
«Значит всё это было не сном, и мне ничего не привиделось. Пусть этот Свистун – местный алкоголик – и был под градусом, но всё же он видел то же самое, что и я, а я-то был трезвый».
- Да он уже третий день не пьёт, - вдруг раздался звонкий голос, вышедшей на крыльцо, продавщицы – женщины полной, румяной и добродушной.
Компания дружно засмеялась.
- Ну и что что не пьёт – он ещё из похмелья не вышел после недельного запоя, - сказал первый мужик.
- Он и на трезвянь может такого наплести…
Я не мог двигаться и весь похолодел.
- Он и мне это рассказывал, - зевнула продавщица, - говорит метеорит в ручей упал, говорит одолжу у Серёги Трёхпалого бредень да пойду его вылавливать.
Компания опять дружно загоготала.

Я много слышал об этом Свистуне, но никогда с ним не встречался с глазу на глаз. Из рассказов он представлялся человеком добродушным, открытым, сердечным и странным. Бобыль и тихий пьяница. Свистуном его прозвали потому, что он постоянно негромко насвистывал себе под нос разные шлягеры. Эдакий местный оригинал, и я бы даже сказал в некотором роде сельский декадент и романтик. В голове у него, видимо, был невообразимый хаос, он что-то там фантазировал и сочинял всякие небылицы, но в быту, говорили, был честным, никогда никого не обманывал и не задолжал никому ни копейки. Судя по всему у него было всего лишь три недостатка: лень, слабоволие и безграничная доверчивость. Ну и, конечно, безудержное фантазирование. Но я не считал это недостатком.  Я нисколько не сомневался, что всё виденное им этой ночью не плод его уникального воображения.

Окунувшись в свои мысли, я и не заметил, что продавщица и вся компания подозрительно смотрят на меня. Видимо лицо моё выражало нечто неадекватное норме. Сделав вид, что не заметил их взглядов, я поспешно ретировался.
Прибежав домой, быстренько выгрузив продукты в холодильник и натянув резиновые сапоги, я помчался к ручью. Свистун уже вёл поисковые работы и большим рыболовным сачком вылавливал из воды тину, ряску и головастиков. Старые рыбацкие сапоги его были заляпаны илом, а сам искатель мокрый чуть ли не до макушки, представлял комичное зрелище: чёрные слипшиеся волосы, смешно торчали в разные стороны, как рожки инопланетянина.

- Здорово’, Егор.
Оторвавшись от рассматривания содержимого сачка, он с благодарностью посмотрел на меня чёрными, как уголь, грустными глазами, улыбнулся тепло и светло и вежливо ответил:
- Здравствуйте.
Такая реакция была вполне объяснима: его редко называли по имени.
- Что, рыбу ловишь?
- Да какая здесь рыба – пиявки одни, -  иронически скороговоркой ответил он, -  метеорит ищу.
- Метеорит??? – своё удивление я намеренно преувеличил.
- Да, - спокойно ответствовал Егор. – Ночью метеорит в ручей упал, вот примерно на это место, я сам видел, своими глазами.
- Это ж надо! – я продолжал искусственно удивляться, - не часто увидишь падение метеорита, а то, может, и никогда в жизни не увидишь.
- А я увидел. Было как раз ровно два часа ночи.
- А больше никто не видел? Ты не спрашивал?
- Да никто! Я уж всему селу рассказал. Никто мне не верит. Говорят, пить надо меньше. А я вообще уже три дня не пью. И этому тоже никто не верит. Да ну их! – Егор безнадёжно махнул рукой и принялся насвистывать себе под нос «А белый теплоход…». Он выбросил из сачка тину и вновь погрузил его в воду.
- А не сочти за труд, расскажи и мне, пожалуйста, что ты видел, - попросил я.
- Да разве это труд?.. – усмехнулся Егор и описал в точности то, что я и сам видел сегодня ночью.
- Так говоришь метеорит?
- А что же ещё? Только маленький он, наверное… Да, наверняка, маленький. Большой бы воронку оставил как от авиационной бомбы и шуму наделал бы. А этот тихохонько упал, так что кроме меня никто и не услышал. Даже собаки не залаяли.
- А разве было слышно как он падал?
- Слышно. Звук был тонкий такой, словно первая гитарная струна вибрировала. Тихо-тихо. Но я услышал – у меня хороший слух.
- Да… а вот я… я бы не услышал… А ночью ты его искал?
- Как увидел – сразу же и прибежал с фонариком. Да разве в темноте что отыщешь! И фонарик у меня слабенький… и ночь безлунная…
- Егор, а ведь метеориты падают или по наклонной линии или по кривой, по дуге, а чтоб так ровненько, как под линеечку…
Он угрюмо поглядел на меня, молча отвернулся и флегматично плюхнул сачком по воде.
- Егор… - я подошёл к нему и положил руку ему на плечо, - да верю я тебе, верю. Я и сам всё это видел… Только не слышал ничего – ни звука.
Он резко обернулся. Лицо его сияло, а тёмные глаза напоминали две чёрные смородины в сверкающей утренней росе.
- Значит и правда! – радостно воскликнул он, - значит найдём!
- Не найдём мы никакого метеорита, Егор… потому что это не метеорит… метеориты так не падают…
- А что же это?.. – уже серьёзно спросил он.
- Не знаю. Но искать надо. Может что-то и найдём… - и я рассказал ему всё о своих поисках и ощущениях.
Егор озабоченно почесал затылок.
Ничего такого я не чувствовал, но вот звук точно слыхал. Вот пока это самое падало и звук был. Звук очень приятный, скажу я вам. И ещё… может мне и показалось, но будто малинник приподнялся, а потом сразу же и осел, будто земля сделала вдох и выдох. Ну, думаю, померещилось, от волнения… а теперь, как вы рассказали… то может оно и на самом деле…
- Давай на «ты», Егор, по-простому… Зовут меня Данила…
- Доброе имя… А по-батюшки?
- Да зачем…
- А всё же…
- Григорьевич.
- Добро.
- Думаю, что нам ничего не показалось, Егор… Что-то здесь произошло необычное и странное… и… может очень опасное…
- А-а! – он отчаянно-гонористо махнул рукой, - опасное!.. что может быть опаснее нашей жизни?!..
- Эге, с такими установками тебе б лётчиком-испытателем быть или альпинистом.
- Куды там, - широко улыбнулся Егор, - слаб я, здоровье не позволяет, да и ленив как кот.
- Люблю самокритику, - подмигнул я.
- Правда, она правда прежде всего по отношению к себе, - заключил Егор.
- Верно. Правда то правда. Жизнь наша опасна. Но то, что мы ищем… тоже… жить-то хочется…
- Жить-то хочется… но если скучно жить, то…
- В очень опасное дело мы можем вляпаться…
- Ничего… прорвёмся… где наша не пропадала… - он оптимистически подмигнул мне.
- И всё же осторожность не помешает…
- Ладно, Григорич (так он стал называть меня), хватит языки точить, надо искать…
- Надо, - согласился я, хотя был уверен, что мы ничего не найдём.
И я оказался прав. С наступлением сумерек мы свернули поисковые работы. Два чудака – со стороны мы выглядели ещё чудаковатей – все в ряске с головы до ног, усталые и голодные, мы догадывались, что безнадёжно потратили время… и всё же…
Я пригласил Егора к себе. Дома, при ярком электрическом свете я внимательнее рассмотрел его. Там, посреди ручья, под сенью верб, осокоров, осин и бузины, он предстал как некая полутень в сумрачном ореоле, здесь же наконец я мог увидеть его реальный облик. Волосы у него высохли, и оказалось, что они не чёрные, а тёмно-каштановые, и глаза тоже не чёрные, а тёмно-синие. Таких глаз я ещё никогда не видел. Обычно глаза бывают голубые, чуть светлее, чуть темнее, а у него – ну просто как два афганских лазурита – насыщенно синего сумеречного цвета. Вот почему они мне показались чёрными. И если бы ни эти глаза, то его бледное с мелкими чертами лицо было бы совсем не выразительно.

- Сто грамм не предложу, не пью…
- Так я и не прошу, не нужны мне никакие сто грамм, - сказал Егор обидчиво, - меня сейчас другое занимает. Ты, Григорич, в астрономии шаришь?
- Так, кое-что читал, но такой же дилетант как и все… Канопус от Сириуса не отличу.
- Не важно. Расскажи мне то, что знаешь.
За ужином я ему устроил ликбез по астрономии.
- Ой, Григорич, сдаётся мне, что астрономия нам тут не поможет, хоть бы мы стали академиками.
- И я так думаю. Думаю, что и археология нам не поможет и криминалистика, да и никакая наука вообще.
- И что же делать?..
- Спать. Утро вечера мудренее.

Я очнулся среди ночи – будто кто-то толкнул меня в плечо. Подумал, может Егор. Нет. Включил свет. На часах 2:00. Тихонько заглянул в комнату, где спал Егор. Кровать пуста. Я взял фонарь и вышел во двор. Небо – гигантская выставка кристаллов в вечном музее вселенной. Невозможно насмотреться на эти звёздные сокровища. Так бы и стоял с поднятой головой до скончания века – и пофиг все проблемы. Однако нужно было найти Егора.
Я прямиком направился к ручью. Егор стоял посреди луга в совершенно отрешённой позе, словно увидел нечто, что вогнало его в ступор. Я подошёл к нему вплотную, но он и не пошевелился. И только когда я второй раз тронул его за плечо, он очнулся.

- А, Григорич! – он смотрел на меня так, будто не видел тысячу лет. В его глазах радость и удивление смешались горечью о чём-то утерянном.
- Ты видел что-то?
- Нет, нет, не видел, но… Как я рад тебя видеть, Григорич! – он расплылся в улыбке и обнял меня.
- Да что случилось?
- Не знаю… и… нет… это не описать. Будто вышвырнуло меня куда-то из этого мира и всосало во что-то невиданное, невидимое и непостижимое. И мне кажется теперь, что я там был долго-долго, так долго, что само время мне опротивело… даже сама вечность…
Он был очень серьёзен. В глазах светился ум, но не безумие. Вряд ли он бредил.
- Григорич, ничего мы не найдём. Оно само нас найдёт.
- Что оно?
- То, что мы видели.
- А что мы видели? Красную линию. И всё.
- То-то и оно, - Егор многозначительно поднял вверх указательный палец. Красная линия. Это как в литературе: через всё произведение красной линией проходит мысль…
- И что же нам делать? Что делать? Как говорил литератор Чернышевский, - скептицизм во мне ещё боролся с доверием.
- Ходить сюда каждую ночь ровно в два часа. И ждать. Просто спокойно стоять и ждать.
- Егор, что ты видел, что ощущал?
- Не передать словами, Григорич… завтра придём сюда вдвоём.


Следующей ночи я ждал со страхом и с острым любопытством, которого ещё никогда в жизни не испытывал. Когда солнце на западе соприкоснулось с линией горизонта, я утратил покой. Я не находил себе места, ходил из угла в угол, выходил на улицу, смотрел на лиловые облака, которые постепенно окрашивались в густо-синие и тёмно-коричневые тона, и наконец, приняв графитовый оттенок, рассеялись и открыли звёздную бездну; заходил обратно в дом, но не пробыв там и минуты, вновь выходил во двор.

- Григорич, успокойся, ляг поспи, я тебя разбужу. Утихомирься, а то, сдаётся мне, ничего не выйдет.
Наверное, он был прав.
Я лёг и попытался расслабиться, но так и не заснул.
В без десяти два мы отправились к ручью.
Мы простояли до трёх часов ночи, но так ничего и не произошло.
- Эх, Григорич, говорил я тебе, не волнуйся, не посылай в космос свои вибрации…
- Да уж натура у меня такая, волнительная и нервозная…
- Эх… - махнул рукой Егор.

И тут порыв ветра посреди абсолютного штиля чуть на сбил нас с ног. Деревья и кусты словно кто-то обвёл сияющим бело-голубым контуром, а по лугу завивалась в красивые спирали фиолетовая дымка. На мгновение я закрыл глаза и почувствовал будто поднимаюсь вверх. Словно плавные воздушные потоки поднимали меня всё выше и выше. Тело стало гиперобъёмным и лёгким, пенно-пушистым. Перед глазами мелькали видения, сливаясь в некий сюрреальный цветной и чёрно-белый немой фильм. А затем всё сжалось в точку и распустилось многолепестковым цветком, в центр которого я медленно опускался, но всё никак не мог достичь дна и растворялся в лепестках. Растворялся и появлялся. И вдруг появилось ярко-красное пространство с чёрными точками. Это напоминало красное небо с чёрными созвездиями. Пространство было многослойным, и тело моё стало тоже многослойным и многомерным. Оно нежно трепетало в этих мягких слоях. Я будто просочился в чёрную сферу и попал в розово-жёлтые световые потоки. Всё тело будто распалось на миллионы пёрышек-лепестков, и я услышал: «Звезда, светящая внутрь». Я даже не догадывался, что может существовать такое блаженство.

Восходящее солнце залило луг серовато-шафранной росистой взвесью. Не смотря на утреннюю прохладу, мне было жарко, точно я попарился в бане. Рядом стоял с закрытыми глазами Егор.
- Егор, - тихо позвал я.
- Мы нашли… - прошептал он.
- Что ты слышал?
- Звезда, светящая внутрь.
Я смотрел на восходящее солнце и чувствовал, что оно светит благодаря моей радости.