Волшебный фонарь 2 Круг чтения

            Моё первое впечатление о Пушкине - книга большого формата, но на плохой бумаге. Без обложек. Первые и последние страницы тоже оборваны. Я ещё не знаю, что это Пушкин. И только рассматриваю небрежной рукой сделанные иллюстрации и подписи под ними: "Пробили часы урочные, поэт роняет, молча, пистолет..." Так жалко было этого юного поэта. Позже на уроках литературы нам объяснили, что Ленского жалеть особо нечего: поэт он был так себе и полюбил не ту. Словом, не большая потеря.

           А прежде бабушка вместо колыбельной читала мне наизусть "Румяной зарёю покрылся восток". Стишок был короткий и заканчивался словами:
           Седые туманы плывут  к облакам,
           Гусей караваны тянутся к лугам.
           Только  годам к четырнадцати в академическом десятитомнике я нашла в разделе "Из стихотворений, приписываемых Пушкину" другое продолжение. Вместо гусей было: "Младые пастушки спешат к пастухам..." И далее коротенькая вполне эротичная история.  Ну... всему своё время.

                *
                Я учусь в начальной школе.  Беру книги в школьной библиотеке. Но чаще моё внимание привлекает  то, что приносит для себя мама. Роман Сенкевича "Крестоносцы" мама прячет, чтобы уберечь меня от описания сцен жестокости, зная мою впечатлительность. Нахожу. Прежде всего привлекает юная влюблённость Дануси и Збышека. Но вот дохожу до страниц, где описывается, что творят с отцом Дануси, попавшем в руки крестоносцев. Ночью долго не могу уснуть – представляю, каково это, когда тебе факелом выжигают глаза.
           Должно быть, с тех пор у меня недоверие к людям, которые именем Бога творят  зло, и к религиозным институтам в целом.


  *
          "Книга – лучший подарок."  Таких надписей ещё не было  в книжных магазинах, но в дни рождения книга для именинника прилагалась к новому платью или блузке, сшитыми мамой. Отлично изданные "Приключения Буратино", "Приключения Незнайки", книги Гайдара, Носова, Короленко.
           Храню в семейной библиотеке  трёхтомник Руссо с надписью: "Моей дочери Татьяне в день рождения".  Исполнилось мне в ту пору 13 лет. Но я прочитала все три тома.  Только "Исповедь" не одолела до конца – несимпатичен мне стал автор.

*
           Собрание книг на нашей этажерке было довольно пёстрым: "Робинзон Крузо" в переводе-пересказе Чуковского  для детей и рядом  - Бульвер-Литтон  "Пелэм или приключения джентльмена", "Три испанские комедии" в красиво тиснённом переплёте и, с пожелтевшими от времени страницами, изданная в XIX веке  маленькая  книжка Байрона "Чайльд Гарольд". В ту пору я не знала, кто есть Байрон, и меня не смущало, что текст поэмы был переведён прозой. "Здесь властвует безумие, и молодой разврат, как прежде, совершает свой полночный обход". Звучало красиво, пусть не очень понятно.
           На отдельной полке  расположились учебники  старших брата и сестры и несколько книг серии школьная библиотека: Горький, Маяковский, Шолохов.  Круг чтения продолжал расширяться.

                *
           В кладовой, среди книг, оставшихся от прежних жильцов откопала золотистые  тома энциклопедии Брокгауза и Ефрона  (только  два тома на букву А), записки какого-то путешественника с прекрасными гравюрами на каждой странице, но опять с оборванными обложками и первыми страницами, годовую подшивку дореволюционного журнала "Детское чтение". Книжки были сшиты не по порядку, и тексты, печатавшиеся с продолжением, как, например,  рассказ Сеттон-Томпсона  "Старый медведь Ваб" (в современной транскрипции Уэб), сложно было читать последовательно.  Но увлекательно.
                *
          И так всю жизнь. Менялось место жительства, менялось окружение, но всегда находился источник, способный утолить мой книжный голод.
          У одной подружки книжный шкаф был заполнен подписными изданиями: восьмитомник Шекспира, двадцать томов Вальтера Скотта, пьесы А. Островского в бледно-жёлтых обложках, заполнившие почти  целый ряд  романы Бальзака, оранжевый шеститомник Майн Рида.
          Позже другая подруга, впоследствии окончившая факультет журналистики, снабжала меня свеженапечатанными сборниками стихов современных поэтов и "толстыми" журналами, в которых  появились не печатавшиеся прежде  авторы.
          А библиотекари рано или поздно понимали, что меня можно и в запасники пустить. В одном из таких запасников я обнаружила роскошное издание "Божественной комедии" Данте 1854 года.  Два больших тома  с толстыми обложками, обтянутыми алой шелковистой тканью и сверкающими золотом буквами. Плотные лощёные листы с золотистым обрезом  и  непривычным  делением текста на трёхстишия. В ту пору я одолела только часть "Чистилища".
 
                "Вы видели безумцев? Всё познать
                они стремились страстью непонятной,
                и в пытку обратились их страданья.

                То были Аристотель и Платон
                И многие другие..."

Теперь так быстро и прочно тексты не запоминаются, увы!


*

            ...Перечитываю "Кола Брюньон" Ромена Роллана, теперь на французском.
          Средние века. Бесконечные войны, чума. А герой не просто терпит, он любит жизнь. Ценит ежедневные маленькие радости: прогуляться с внучкой морозным февральским утром, выпить горячего вина, вернувшись домой и – всегда с любовью - заняться своим ремеслом, заслуженно ощущая себя мастером. Привычно поворчать на сыновей, одновременно любуясь и гордясь ими. Перекинуться шутками с любимой дочерью, умной и острой на язык, как и он сам. Завернуть в гости к старому другу. И ещё много всего.
 
          Люди никогда не жили легко. Но, собирая по крупицам воспоминания о счастливых минутах, часах, днях, понимаешь, что жить всё-таки стоило.