Каштановый лист с Арбата

Каштановый лист с Арбата

Птицей вспорхнувшей срывается с ветки большой золотистый лист.
Ловлю его на лету, боясь, что ветер сейчас же смешает его с ворохом сухой листвы на тротуаре.
Резной лист с острыми краями светится и пахнет вечерним октябрьским Арбатом.

1.Казанский вокзал

Грохочущая вселенная… Прибывают и отбывают поезда, растаивая в сизой дымке, - в Подмосковье горят торфяники. Выкрикивают носильщики и продавцы, снуют группы экскурсантов. Зазывает чей-то бодрый голос через мегафон в автобус для поездки по памятным местам прибывших провинциалов. Спешит к поезду походный взвод солдат. Мелькают утомленные лица пассажиров, потоками вытекающие из прибывшего очередного поезда.
Пестрят яркие наряды цыганок. Скользят по толпе суровые взгляды охранников.
На втором этаже вокзала у киоска «Жди меня» застыла молчаливая, отрезанная от сумасшедшей суеты группа растерянных людей. Уголок надежды.
На выходе подбегает женщина с микрофоном в руке. За ней еле поспевает мужчина с картонными коробками:
- Мы из телепрограммы «У себя дома». По случайной выборке вы являетесь победителем нашего конкурса. Вот ваш выигрыш – замечательный утюг. Бесплатно. Только вам нужно…»
На углу, на фоне гостиницы «Ленинградская», напоминающее очертаниями башни Кремля, на деревянном ящике высится седоватая голова похоже непризнанного пока поэта, отрывисто выкрикивающего над толпой случайных почитателей:
- Вокзал Казанский – в Азию ворота!
Оглядываюсь на Щусевскую башню с часами, так похожую на «родную» башню Сююмбике в Казани. В отдалении звенит гитара, и слышатся слова и песни: «Комсомольская площадь – вокзалов созвездье, сколько раз я прощался с тобой при отъезде…» Вспоминается юность, бессонная ночь на вокзале в ожидании отправки эшелона, который увезет нашу команду служить на Север, «где живут оленеводы и рыбачат рыбаки».
Зелёный поезд. Гитара. «Прощание славянки». Жди меня.
Над зданием Клуба железнодорожников бежит светящаяся строка: «Боярский, Якубович, Чурсина…» Я попаду на спектакль по пьесе Леонида Филатова с участием «зимней вишни» Елены Сафоновой. Порхающие на сцене французские куртизанки. Неповторимая Филатовская ирония. Среди встреч в Москве будет и печальная. Ваганьковское. «Жизнь – это не прожитые годы, а оставшиеся мгновения…»
После спектакля актриса спешит к машине. Её провожает толпа.
- Автограф? Дождь же…
Щелчок зонта. Машина исчезает в потоке.
Утро промоет Москву, очистит её от едкой дымки и запаха гари, вызволит пассажиров из плена вокзалов.

2. Встречи с прошлым

После элегантного метро Казани московское представляется подземной Атлантидой советского прошлого. Проезд – 13 рублей. Помню билеты ещё по 5 копеек. Тревожные взгляды пассажиров. Тревожное время. Книга в руках – редкость.
Названия станций – строки из песен. Таганская, Чистые Пруды, Александровский сад…
Сокольники. Места царской охоты. Однажды разбился любимый сокол царя Алексея Михайловича по кличке Ширяй. В память о нем названы Ширяевские улицы.
На Таганской изготавливали треножники – таганы. Через Ордынку шла дорога в Орду. Свернешь с Петровки – нырнешь в Малый Каретный переулок. Каретам тут не разъехаться.
На Кутузовском проспекте снова пробка. Застыли бесконечные потоки машин. Есть время окунуться  в прошлое.
Впереди – знаменитая Триумфальная арка. Память об Отечественной войне 1812 года. По этой дороге шел к Кремлю Наполеон, не дождавшийся на Поклонной горе ключей от города. Любопытно, что до 1936 года арка находилась на площади Тверской заставы (Белорусский вокзал). Была разобрана и в 1968 году восстановлена на Кутузовском.
За «иглой» и мемориалом на Поклонной горе белеют высотки, стилизованные под очертания Спасской башни. «Скромные» хоромы новой московской элиты.
Новодевичий монастырь. Над Смоленским собором по серому небу черные росчерки птичьих крыльев. С темноствольных лип осыпаются желтые листья на могилы историка Соловьева, декабриста Трубецкого, поэта-партизана Давыдова… Монастырь построен по указанию Великого князя Василия III в честь освобождения Смоленска от польско-литовских завоевателей. Сохранились кельи Ирины Годуновой, царевны Софьи. Зубцы на высоких краснокирпичных стенах напоминают о казненных Петром I стрельцах, чьи тела были насажены на эти зубцы для устрашения.
Лаврушинский переулок. Третьяковка. Здание, напоминающее древнерусский терем. Оранжево-голубые сполохи красок в зале Врубеля. Величавая торжественность синих гор на пейзажах Рериха. Прохладная тишь дубров Шишкина… Золотистым радостным светом озаряет мрачноватый зал древнерусских икон гениальная рублевская «Троица».
На улице обращаюсь к просто одетой пожилой женщине с просьбой сфотографировать меня на фоне васнецовского сказочного фасада. В отчет неожиданно слышу английскую речь:
- Не понимаю…
Спрашиваю:
- Вы откуда?
Она улыбается моему английскому:
- Из Лондона. Вот наслаждаемся Москвой. А вы? Тетюши? Татарстан? Где это? Не знаю… Волга? О да! Репин…



3. На Красной площади


Иду по Васильевскому спуску. Слева у кремлевской стены нагромождение настилов, металлических мостков, прикрытых серой тканью.
- Очередное шоу готовят… - ворчит прохожий. – Реклама все заполнила. Даже на доме Пашкова иностранная надпись.
Нижний Александровский сад перекрыт. Высокая делегация возлагает венки к Вечному огню. Крепкий охранник сдержанно отводит в сторону любопытных мальчишек. Играет мажорный марш духовой оркестр.
- Василий Блаженный!..- восторг в глазах иностранцев.
Хотя собор в лесах – идет реставрация, все равно вблизи впечатляет. Слышится английская, итальянская, немецкая, японская речь. Экскурсоводы с флажками в руках дирижируют группами туристов.
- Кремль? Нет, вход на его территорию закрыт. Особый порядок прохождения.
Перегорожена часть площади перед мавзолеем. Редкие посетители за голубыми елями идут неторопливо по аллеям мимо некрополя. За Историческим музеем вижу длинную очередь. Пропускают к кремлевской стене группами по двадцать человек. Во главе экскурсоводы. Передо мной проходит пара пожилых людей. Присоединяюсь к ним и на предостерегающий жест милиционера говорю уверенно:
- Я с ними.
 Охранник благосклонно кивает.   
Плата – 150 рублей. За сданные в камеру хранения вещи – камеры, фотоаппараты, сумки - ещё 60 рублей. Минуту раздумываю перед заграждением: как попасть без очереди (у меня через два часа поезд)? Мне, как историку, интересно попасть на такую экскурсию.
- Хорошо почистили, - жалуется своему спутнику пожилая женщина. – К Ленину не попадешь.
Она останавливается перед бюстом Буденного:
- Вот настоящий герой. Посмотрел бы Семен Михайлович, что творится вокруг.
Кладет пару ярко-красных гвоздик к бюсту Сталина. Перед мавзолеем спахивает платком слезы на щеках. Проходя вокруг тела Ленина, не отрывает от него взгляда.
За угловой Водовзводной башней кремлевская стена делает крутой поворот и проходит вдоль текущей под землей реки Неглинной. Отсюда открывается великолепный вид на Москву-реку, венчаемый золочеными куполами храма Христа Спасителя. Мне нравится гулять здесь мимо недавно рассаженных липок, всегда свежих цветов, ярко зеленого склона, контрастирующего с красной кирпичной стеной. На этой дороге мало прохожих. Непривычно для самого центра столицы. Среди других башен взгляд выделяет нечаянно Боровицкую. В старину склон холма покрывал густой бор, откуда начиналась Москва. Башня сооружена в виде ступенчатой прямоугольной пирамиды и напоминает очертаниями башню Сююмбике в Казанском Кремле. Москва всегда поглядывала на Восток.
Завораживает Кремль осенним вечером. Желтые кроны лип прикрывают его от назойливо сияющего рекламой города. Причудливые тени, падающие на красную кирпичную стену, кажутся метущимися тенями воскресших защитников средневековой крепости.


4. У Есенина

Стою перед памятником Сергею Есенину на Ваганьковском кладбище. Странно осознавать, что он где-то рядом и вокруг никого. Мы вдвоем. Золотые листья, листья его осени, падают тихо на беломраморные кудри и плечи Поэта.
«Листья падают, листья падают,
Стонет ветер,
Протяжен и глух…»
Только что сюда приходила внушительная делегация: октябрь – месяц, в котором родился Есенин. Море цветов и венков. Снова и снова. Узнаваемые лица поэтов и писателей.
Ему предрекали забвение, а он «пальцы в рот, да веселый свист…» Стоит ли спорить: убили его или он сам? Он есть. В вагоне метро я видел в руках молодой москвички томик его стихов. Это больше чем памятник.
Когда-то он разбил свой бюст работы Коненкова: «Теперь буду жить…»
Сумасшедшее золотое море над его головой, а он рвется в сторону гудящего города, из которого бежал в декабре двадцать пятого в тогдашний Ленинград.
Кажется, Поэт устремлен туда, где звучит хриплый голос другого Поэта:
«Судьбу не обойти на вираже
И на кривой на вашей не объехать…»
Они в одном времени. В вечности. Те, кто бывает у Есенина, заходят и к Высоцкому. Поэтам есть о чем поговорить и за что выпить.
Все разошлись. Он снова один. Вокруг – пустота.
«Там теперь такая осень…
Клен и липы в окна комнат,
Ветки лапами забросив,
Ищут тех, которых помнят».
Шелест листьев. Синее небо, расколотое серыми тяжелыми, будто каменными тучами. Капли дождя на белом мраморном лице кажутся слезами.
«Жить нужно легче, жить нужно проще…»
Как?

5. На Старом Арбате

- Здесь улочка Ленивка выходила на Большой Каменный мост. Его называли восьмым чудом света. Снесли. Вот Пречистенка, дом Коншиных. Здесь Шарикова нашли. Помните у Булгакова? Об Арбастких переулках есть и «Мастере и Миргарите». Писали о них Чехов, Цветаева. Среди лип и кленов гуляли Толстой, Гоголь, Тургенев, Чайковский. Вон  в том в двухэтажном доме номер 53 жил в 1831 году после женитьбы с Натальей Гончаровой Пушкин. Единственная сохранившаяся его квартира.Видите памятник им перед зданием?
Тогда он писал своим старым лицейским друзьям:
«Тем глуше звон заздравных чаш
И наши песни тем грустнее…»
Я иду рядом с пожилой спутницей – случайной попутчицей по вечернему Арбату..
- Хочу пройтись по Старому Арбату. По улочкам, воспетым Окуджавой…
- Так вы из шестидесятых? Пусть, что были ещё мальчиком. В таком возрасте все острее воспринимается, на уровне эмоций. Вот ведь помните Окуджаву. Я здесь жила до войны. В одном из переулков. В шестидесятые встречала здесь Булата, даже были знакомы с ним. Теперь живу на окраине Москвы. Но сюда езжу часто, к своей подруге, она живет по-прежнему в нашей улочке.
Женщина одета в розовую молодежную куртку. Без шапки, несмотря на холодный октябрьский ветер.
- После пожара 1812 года Арбат и его переулки застраивались дворянскими особняками со скромной отделкой. Потом их скупали купцы, отводившие первые этажи под магазины. Арбат – дворянский, Замоскворечье – купеческое. Тогда торговцы бережно относились к старинным зданиям. А сейчас? Новый Арбат чего стоит… Ночные клубы, бары, казино… Зубная боль Москвы, как вставная челюсть, чудовище. Москва – это Бове, Казаков, Баженов. Сейчас многие коренные москвичи уезжают в провинцию дышать свежим воздухом. На днях уезжаю в Тарусу. Там соберутся почитатели Поленова в его усадьбе. Кстати, знаменитый «Московский дворик» он тоже на Арбате писал.
Под фонарем у высокого серого здания, врезающегося словно многопалубный остроносый корабль в бурлящую потоками машин улицу, группа молодых людей с гитарами поют бардовские песни.
По середине улицы пристроились художники с мольбертами и планшетами. Возле некоторых сидят, позируя, молодые девушки. Пахнет красками и кофе. За столиками под навесами устроились любители пива.
У памятника Окуджаве одинокий молодой человек напевает под гитару балладу о последнем троллейбусе.
- На последний троллейбус я не успела, он ушел в одиннадцать. Люблю гулять здесь поздним вечером. Хочешь взглянуть на нашу улочку?
Поплутав по переулкам, мы вышли к трехэтажному зданию старой постройки.
- Скоро жильцов переселят, уже предупредили. Место выгодное для нуворишей. На первом этаже перегородки между квартирами сломали, сделали евроремонт, и уже какой-то офис разместился.
Арбат – моя жизнь, моя боль. Здесь прошли детство и юность. Каждый камешек знаком. Был у меня парень, Игорем звали. Учился в военном училище, мечтал офицером стать. Зимой сорок первого курсантиков бросили на защиту Москвы. Почти все полегли. Переживала его гибель страшно. Так и не смогла найти никого после него. Жизнь прожила в одиночестве. Многие из нашего поколения такую судьбу пережили.
Игорь был смелым парнем. Талантливым. Хорошо рисовал. Стихи писал. Однажды написал в стенгазету стихи с критикой Сталина. На Лубянку вызывали. Обошлось, отпустили. Похожую историю я слышала от Аксенова. Он описал ее в «Московской саге». Он ведь из Казани?
- Да. В архиве хранится дело его матери Евгении Гинзбург…
- Да-да, она ведь была сослана в Магадан, Василий рассказывал как-то. Он хорошо о Казани отзывался, мечтал побывать в ней, хотя это и нелегко для него. А ещё о Казани я слышала от дочери Шаляпина, когда была в Париже. У вас открыли памятник её отцу?
Мы остановились во дворике у каштана. Напротив, в окнах сияли рекламные щиты офиса.
- Они не посмели тронуть дерево. Пока. Жильцы разъедутся и его наверняка спилят. Что для них оно? А для меня – все. Здесь мы встречались с Игорем. Здесь я провожала его на Можайское шоссе в сорок первом…
Вспорхнул птицей с ветки каштана большой резной лист переливающийся в рекламных огнях разными цветами. Я успел поймать его на лету, боясь, что ветер сейчас же смешает его с ворохом листьев на тротуаре.
- Как Игорь…
Мягкая печальная улыбка. Блеснувшая искринка в ещё молодых карих глазах.
- Вы знали Окуджаву, Аксенова, дочь Шаляпина. Кто вы? – спросил я.
Она улыбнулась молча, кивнула на прощание и исчезла в подъезде.
Я подумал, что, вероятно, это известная женщина – поэтесса или писательница, и я должен был бы знать её. Поэтому она так снисходительно улыбнулась? Кто она?
Каштановый лист я не выбросил, положил его в блокнот и теперь, когда случайно увижу его, вспоминаю тот поздний октябрьский вечер, глухую арбатскую улочку, мягкую улыбку незнакомой женщины.
Спасибо, Старый Арбат, за эту встречу.
                ----------------