Несостоявшаяся Америка. Окончание

Глава 9. Отец Федор
Несмотря на видимое спокойствие, я с трудом сохраняла присутствие духа во времена жизненных коллизий, когда вокруг меня рушился мир, пытаясь ненароком завалить своими обломками. Мне некому было жаловаться. Потому что вокруг были люди, решающие свои проблемы, и эти проблемы, при внимательном взгляде на них, оказывались ничуть не меньше моих. Вот так мы и жили – каждый в круге своих забот. Порой я впадала в депрессию. Один раз депрессия полностью парализовала меня. Это было еще в моем доме, когда я осталась совсем одна. Мной овладело странное состояние – не печаль и не тоска, не отчаяние и не грусть, а нечто, не дающее двигаться. Впечатление такое, что меня целиком поместили в некую субстанцию, вначале довольно жидкую, которая лишь немного затрудняла движение и замедляла бег мысли. Довольно быстро субстанция начала густеть, и вот уже каждое движение стало даваться мне все большим и большим усилием. Я села в кресло и сидела, не шевелясь, уставившись в одну точку. Вскоре перестали действовать руки, шея, голова. Не хотелось открывать глаза, и не ворочался язык – все тело как бы было облеплено вязким застывшим «студнем». Я легла – никаких мыслей в голове и абсолютно никаких желаний. Кто испытал, тот знает. Я пролежала два дня. На третий мне позвонил Илья (которого мы опекали с Леной). Спросил, что я делаю – я ответила. Он приехал, заставил меня подняться и повез к океану. Может быть, соленые брызги на лице, запах водорослей да шум волны немного взбодрили меня, а, может, те несколько шагов, которые я сделала, борясь с порывом ветра. К концу поездки я ожила. В другой раз мне опять позвонил Илья. Теперь было невмоготу ему. Я не придумала ничего умнее, как повезти его к отцу Федору. Об отце Федоре я узнала из случайного, ничего незначащего разговора, вернее узнала не о нем, а о том, что где-то неподалеку от города Фримонт, в горах есть православный монастырь, в котором живут три монаха. Течение нашей жизни подвластно судьбе, а на судьбу влияет случай, а то, как мы принимаем. Его величество случай зависит от нас, от нашего состояния, на которое влияют превратности судьбы. Иногда мы отмахиваемся от случайностей, а иногда мысль о них не дает нам спать и вызывает непреодолимое желание действовать. Я не знала почему, но мне непременно нужно было, как можно скорей попасть в этот монастырь. Меня понесло туда на следующее же утро, в среду, несмотря на то, что мне говорили, что у них служба по воскресеньям, что они ведут затворнический образ жизни и что лучше им не мешать. Просто приеду и постою рядом, не буду заходить вовнутрь – придумала я себе оправдание. Закрываю глаза и вижу, как в первый раз, дорогу к монастырю, по которой я проехала потом не раз и не два. Моя машина мчится по 680 хайвэю в безликом потоке себе подобных, а я лишь успеваю следить за указателями. Правый поворот на Mission street – я упираюсь в Макдоналдс, построенный в мексиканском стиле, а именно, с крышей из красной черепицы. Дальше еду по Canyon road – дороге, что идет по левой стороне широкого каньона, потом сворачиваю перед эстакадой на неприметную улицу, петляющую лесом вслед за сухим руслом ручья, и попадаю в район, застроенный частными домами. Дорога следует по водоразделу и потому домов не видно, а видны только заборы и въездные ворота с их номерами. Останавливаюсь перед калиткой нужного мне владения на площадке, вмещающей ровно одну машину, и нажимаю кнопку звонка. Мне ответили по-английски и, не тратя времени на выяснения, кто я и что мне здесь нужно, раскрыли настежь ворота, чтобы я могла проехать на машине. Я пошла пешком. Несмотря на волнение, сумела оглядеться. Въездная дорога, начинаясь от ворот, резко уходила вниз, к прятавшемуся за крутым склоном дому. За домом виднелась зеленая лужайка, а в ее конце скрывался в орешнике берег ручья. Слева на лужайке в окружении молодых секвой строился еще один дом, а справа, на дальнем ее краю раскинули кроны деревья грецкого ореха. Наверху, у начала дороги стояла недавно срубленная, покрытая искусной резьбой, часовня, увенчанная синим куполом с крестом. Через большой незакрытый проем в стене можно было разглядеть колокол и икону в золотом окладе. Внизу, возле дома меня встречал тучный монах с непокрытой головой, одетый в черный подрясник, из-под которого виднелись спортивные штаны. Мягкие седые растрепанные волосы, мясистый нос, испещренный красными прожилками, круглые щеки и дряблая шея. Спокойный взгляд голубых глаз. Спокойный и добрый. Голубые глаза бывают у молоденьких наивных девушек и у младенцев. У монахов глаза должны быть серыми, стальными, пронизывающими насквозь, видящими все людские грехи и пороки. Монах с голубыми глазами не может обличать, он может только любить и прощать. Это был отец Федор. Он ввел меня в дом и представил прямо на лестнице двум другим монахам – отцу Николаю и отцу Петру. – Это Ирина, – сказал он, – она русская. Мы взошли на второй этаж, в большую столовую, к которой примыкала кухня с печкой. Из широкого, во всю ширь стены, окна столовой открывалась панорама монастырского двора. Дверь возле окна выводила на обширный балкон, где висел литой колокол, и стояла легкая мебель. С балкона спускалась во двор лестница. В столовой возле окна стоял стол, а к столу были придвинуты резные лавки. Мебель была светлого дерева, добротная и красивая. За столом могло поместиться не менее двадцати человек. Не зная, как оправдать свое неурочное появление в монастыре, я сказала, что хотела бы написать небольшую заметку о нем в русской газете. Отец Федор явно был обрадован этому, а из того, что он рассказал о себе, я поняла почему. Судьба о.Федора изначально была связана с судьбой России, вернее с историческими личностями Русского зарубежья. Он был рукоположен и благословлен на монашество в начале 60-х годов Иоанном Шанхайским и Сан-Францисским. Второго июля 1994 года Русская православная зарубежная церковь причислила святителя Иоанна Шанхайского и СанФранцисского чудотворца к лику святых. Великий праведник XX века Иоанн Шанхайский и СанФранцисский родился в Харькове 4 июля 1896 года. В конце гражданской войны он вместе с родителями эмигрировал в Югославию, где закончил богословский факультет Белградского университета. В 1926 году митрополит Антоний – основатель Русской зарубежной церкви – постриг его в монахи, а в мае его назначили епископом в Шанхайскую епархию. В Шанхае он был вдохновителем постройки храмов, госпиталей и приютов. Среди его прихожан были не только русские и украинцы, но и сербы, и греки. Со дня принятия монашества Святитель Иоанн наложил на себя добровольное послушание. Он никогда не ложился и почти не спал, только засыпал иногда в храме, распростершись перед иконами. Ел он один раз в сутки, а в посты – только просфору. Ходил босой зимой и летом. Жизненные силы черпал в молитвах. Он был наделен даром предвидения, даром исцеления и способностью читать мысли. Существует множество свидетельств его чудодействий, но, даже если не принимать их во внимание, его можно было бы причислить к лику святых за его гражданский подвиг, за то, что он возглавил исход русской колонии из Китая после прихода коммунистов к власти. Они бежали на Филиппины, в лагерь международной организации беженцев на острове Тубабао, где провели 27 месяцев. За все это время к острову, который ежегодно треплют тайфуны по три-четыре раза за год, не подошел ни один тайфун. Владыка поехал с ходатайством о помощи русским беженцам в Вашингтон и добился изменения закона(!), благодаря которому три тысячи русских были допущены в США. Остальные две тысячи уехали в Австралию. Судьба тысяч русских, рискнувших вернуться в Россию, не известна, но о ней можно догадаться. В 1951 году владыка возглавил Западно-Европейскую епархию с кафедрой в Париже. Вскоре в среде Руссой эмиграции Америки, разделенной со своим пастырем, начались ссоры, разногласия и раздоры. Было приостановлено начатое строительство собора в честь Божьей матери «Всех скорбящих радостей». По ходатайству русской общины Синод назначил в 1962 году архиепископом на СанФранцисскую кафедру владыку Иоанна «для восстановления мира и окончания постройки собора». Русская община продолжала по привычке писать доносы, по которым архиепископу Иоанну пришлось отвечать перед судом. Несмотря на это, собор был достроен и засиял золотыми куполами, а владыка Иоанн умер 19 июня 1966 года. Святитель и чудотворец Иоанн помогал всем больным и страждущим, невзирая на вероисповедание. После рукоположения отца Федора, владыка Иоанн помог ему начать службу в сербском соборе в Сан-Франциско. Там отцу Федору был выделен небольшой придел, где он мог исповедовать и читать службы для православных. В основном, к нему на службу ходили сербы и греки. Но один раз к молодому монаху пришел исповедоваться одетый чрезвычайно элегантно важный пожилой русский господин, который после стал являться довольно регулярно. Это был Александр Федорович Керенский. Александр Федорович был православным и стремился регулярно посещать храм для молитвы и для причастия. Но делать он этого не мог, поскольку, как только он появлялся среди белоэмигрантов в храме, на него начинали плеваться. Эмигранты винили его во всех своих бедах и бедах, обрушившихся на долю России. Отец Федор отпустил ему все грехи. Но соотечественниками он прощен не был. В Нью-Йорке после смерти Александра Федоровича его не стала отпевать ни одна русская православная церковь. Отец Петр, который значительно моложе отца Федора и отца Николая, повел меня по территории монастыря, с любовью демонстрируя каждый уголок. История монастыря началась, когда встретились два молодых монаха – отец Федор и отец Николай. Отец Николай, американец, принял православие в зрелом возрасте и тут же постригся в монахи. Оба мечтали жить по монашескому чину в монастыре. Осуществить свою мечту они решили сами – создать новый, свой монастырь. Монастырь смог быть построен через десять лет после получения наследства о. Федором от его умерших родителей. Родители отца Федора – выходцы с Украины. Монахи купили участок в горах, который сразу пришелся им по душе. Они начали строительство церкви и переделку дома под монастырские нужды. Когда люди узнавали, что два православных монаха занимаются постройкой монастыря, они приходили на помощь. Отец Федор не отказывался ни от чьей помощи. Монастырь построен трудом иудеев, католиков, протестантов, баптистов и православных, людей разных национальностей. Люди помогали, кто чем мог – деньгами, действием, утварью. После одной из поездок о. Федора в Грецию, им пришел в дар большой контейнер со светлой резной мебелью. Они списались с монахами острова Ситка, и в Калифорнию с Аляски приехала Сара, художница монахиня, привезшая 40 икон, написанных ею. Иконы – точная копия с фресок сербских древних храмов. Теперь эти иконы украшают жилые комнаты и церковный иконостас. Небольшая церковь, к которой меня подвел о.Петр, была тоже рубленой, с резными ставнями, с узорочьем наличников по окнам и двери. Внутри она была светлой и радостной, потому что в большие оконные проемы были вставлены цветные витражи с сюжетами на библейские темы. Внизу каждого витража было вписано имя человека, или нескольких людей, на чьи деньги он был изготовлен. Белое убранство церкви, светлый с золотом иконостас, золотые лампады. Ни в одной церкви я не чувствовала такого спокойствия и умиротворения. Отец Петр повел меня дальше, в недостроенный дом для приезжих, отделкой которого занимался. Он показал мне наборный шкафчик, сундучок, ларец, подсвечники – все было из дерева и сделано его руками. Мы спустились в большой беленый погреб, где стояли бочки с вином и настаивались крепкие наливки. Это было тоже дело рук о.Петра. – Хочешь попробовать нашего вина? – спросили они меня, когда мы уже сидели за столом. Я отрицательно покачала головой. – Ну, тогда будем пить чай, как это водится у русских, – сказал отец Федор. Мы пили чай с шоколадками и печеньем и разговаривали. Отец Федор заочно любил Россию и хотел бы, чтобы среди его прихожан было как можно больше русских. Сейчас к нему приезжали православные румыны, сербы, греки и только одна русская семья, от которой я и узнала о существовании монастыря. Я приехала на службу в следующее воскресенье. Прихожан было не больше десяти. Три женщины стояли на клиросе и пели, помогая монахам. Голоса монахов – баритон и тенор сливались в хоре с женским сопрано. Служба шла на латыни, английском и сербском языках Я стояла сбоку, невпопад крестилась и вслушивалась в слова. Латынь казалась сухой, английский, вообще, не ложился на православный обряд, а вот сербский язык завораживал своей звучностью. Язык древних народов, до конца не покончивших с язычеством, но сумевших выйти из сумрака капищ, спрятанных в темных лесах, на разнотравье альпийских лугов, на вершины, где строились христианские монастыри. Случается, что душа расстается с телом при звуках чистого детского пения. Это был тот самый случай, только пение было не детским. Легко и радостно было жить после этой службы. – Почему они в шортах? – спросила я отца Федора, показывая на двух румын, выходящих из церкви. – Но ведь они пришли и помолились вместе с нами, – сказал он. – Я думаю, что Бог услышал и их молитву тоже. «Не тронь муху», – услышала я, как о.Федор пенял о.Петру, увидев, как тот замахнулся сложенной газетой, пытаясь прихлопнуть муху, сидевшую на стене дома. – Я же тебя просил, – повторил он, – не убивай мух! – Так ведь они отложат личинки в орехи, и орехи пропадут, – попытался оправдаться о.Петр. В нем была видна крестьянская закваска украинского деревенского парня. – Пусть едят, сколько захотят, все равно все орехи оленям достаются. – сказал о.Федор, довольный тем, что муха ускользнула от газеты и полетела восвояси. Каждое воскресенье после службы за большим столом рассаживались прихожане, доставали принесенные дары – пироги, фрукты, овощи, рыбу (мясо монахи не ели). Отец Петр приносил вина и наливки и начинался дружный обед. Я же старалась приезжать к отцу Федору вне службы, когда рядом с ним никого не было. – Ирина! – слышала я радостный возглас, в ответ на мой звонок в дверь, – заходи быстрее. Ты почему не была так долго у нас? Я была, я приезжала каждую неделю, я не могла не быть. Меня встречали улыбкой и провожали подарками. Я уезжала из монастыря то с мешком орехов, то с пакетом шоколадок. Как-то мне было особенно муторно на душе, и я приехала в монастырь вечером, когда уже смеркалось. Говорить я почти не могла и поэтому даже не пыталась объяснить цель моего приезда. Увидев мое состояние, отец Федор привел меня в часовню, зажег свечи и оставил одну. Пробыв там какое то время, я успокоилась и поднялась в дом, пить чай. Отец Федор не стал меня утешать и успокаивать. – Русские, кажется, любят картошку, – сказал он и вынес мешок картошки из кладовой. – И пить чай? – протягивает мне большой пакет, набитый пачками чая и конфетами. Не знаю почему, но это меня окончательно утихомирило. Я поняла, что отец Федор любит меня, а значит и Бог меня любит и мне нечего опасаться. И вот теперь я привезла Илью к отцу Федору. Илья ходил по зеленой лужайке, спускался к ручью, бродил между ореховых деревьев, и на лице его появилось выражение если не блаженства, то полного согласия с жизнью. – Слушай, – сказал он, – поговори с отцом Федором, может, он разрешит мне жить здесь. Я могу им помогать, что-нибудь строгать или пилить. – Ты же еврей, – возразила я. – Ты ходишь в синагогу, что тебе делать в православном монастыре, где каждый день молятся монахи. Ты им будешь мешать. – Да, ты права, – сказал Илья, – а жаль, мне здесь очень нравится. Я знаю, что Илья приезжал в монастырь еще раз без меня и был принят с ласкою. Я знаю, что он привозил к монахам своего неустроенного друга, и тот тоже был обласкан. Меня мучило обещание, данное отцу Федору написать о монастыре заметку в газету. – Ни в коем случае, – сказал мне человек, который подсказал мне к нему дорогу, когда я поделилась своими сомнениями. – Представь, как сотни равнодушных любопытствующих людей приедут докучать им скуки ради. Пожалей их. Я представила и пожалела. Но, тем не менее, встречая православных русских в окрестностях Сан-Франциско, я рассказывала им об о.Федоре и о монастыре, где их всегда ждут. – А к какой церкви они относятся – к Русской зарубежной, Сербской или Русской? И по какому календарю живут и молятся? – спрашивали люди меня в ответ. Я в недоумении замолкала. Если человек ищет Бога, а не просто следит за исполнением обрядов, какая разница, какому митрополиту первому желают здравия во время службы – думала я. Наверное, я что-то недопонимаю в жизни, но отец Федор – самый светлый человек, которого я встретила в Америке и, пожалуй, не в Америке тоже.

 Глава 10. Несостоявшаяся Америка

Прошел месяц с того момента, как я переехала в «дом с мексиканцами» в Сансете. Благодаря моим стараниям комната стала похожа на жилое помещение, к которому со временем, пожалуй, можно было бы привыкнуть, несмотря на гнилые доски в полу и шуршание мексиканцев за стеной, но и там я не прижилась. Столько же времени прошло с того дня, как я села за руль Мишиной машины, за которую заплатила сполна. Езда на ней не заладилась с самого начала. Она, видно, так долго стояла на улицах, обдуваемая ветрами и орошаемая туманами, что забыла о своем предназначении ездить. В первые же полчаса моя радость от того, что села за руль своей новой машины, сменилась глубокой досадой от понимания, что меня ласково обманули, вручив негодный товар. Не успев отъехать от места покупки на пару километров, я услышала скрежет металла по асфальту. Это волочился защитный кожух, не прикрученный к ее корпусу. – Подумаешь кожух, – сказал Миша, и посоветовал прикрепить его какой-нибудь проволокой. Дальше – больше. Машина начала глохнуть на ходу и останавливаться посреди дороги. Когда она наотрез отказывалась двигаться, мне приходилось вызывать Мишу. Он приезжал то с чайником, чтобы долить воду в дырявый радиатор, то с механиком, чтобы тот включил зажигание и запустил мотор. Не проходило ни одной недели, чтобы машина не возвратилась в руки к Мишиным «механикам». Я терпеливо обращалась снова и снова с просьбой о починке, поскольку твердо усвоила со слов Лены – деньги мне не вернут и машину не поменяют, так как остальной парк Мишиных машин в количестве 20 единиц еще в худшем состоянии. Я спрашивала Лену, зачем Мише столько непригодных машин, рушащихся домов и неработающих работников. Не лучше ли иметь вместо этого два, но нормальных дома, две, но ездящие машины и двух работящих мужиков. – Если все будет, как ты говоришь, – отвечала Лена, – У Миши пропадет смысл жизни. Он человек одинокий. Ему нужно куда-то девать время. Вот сейчас он латает дома и ставит клепки на машины руками непригодных работников. На это уходит масса сил и времени. Но он ощущает свою незаменимость. Он нужен, потому что без него процесс остановится. Это и наполняет его жизнь смыслом. А потом Миша физически не может выкладывать деньги из кармана. Все хорошее имеет хорошую цену, а то, что у него есть сейчас – досталось ему за гроши. Единственное, на что Миша не жалел денег – это на еду. Он любил есть сам и любил угощать других. Мы составляли весьма колоритную комбинацию из трех фигур, когда, повинуясь желанию Лены, появлялись в барах и кабаках Сан-Франциско. Хотя обедали мы в недорогих ресторанах, зато пить коктейль шли в элитные клубы с хорошей музыкой. Мы танцевали. Каждый в своем стиле и каждый сам по себе. Мы не мешали друг другу, а двигались как планеты вокруг солнца, по своим орбитам. Это был странный альянс, где я, похоже, играла роль жертвы, что, впрочем, не мешало мне вместе со всеми танцевать и веселиться. Платил Миша. Время от времени мне в голову приходили бредовые идеи, ни одна из которых не ушла дальше моих мечтаний. Одна из них – работа отделочником. Я загорелась начать работу на стройке, несмотря на то, что у меня не было никакой склонности к этому, а, тем более, опыта. Я рвалась в «бой» туда, где требовалась грубая мужская сила и умение обращаться со столярным инструментом. Посмотрев на меня, работодатель отказался. Я нашла работу по специальности, и мне даже согласились начать оформление рабочей визы. Но для начала мне нужно было выехать из страны. Я отказалась, поскольку было ясно, что назад уже не въеду. Самой бредовой идеей была мысль пойти служить в Американскую армию. Я легко представила себя в армейской форме и солдатских ботинках, бегущую 10 миль по пересеченной местности. Режим, сухой паек и физическая нагрузка быстро съедят мой лишний вес – заранее радовалась я. А после службы в армии мне предоставят вид на жительство и бесплатный курс университета. Лена пошла на призывной пункт, чтобы запродать меня рекрутерам – за сдачу новобранца полагалась премия – но, к всеобщему огорчению, я не прошла в «солдаты» по возрасту – порог в 35 лет мною давно пройден. В качестве моей последней надежды оставался фиктивный брак, и я сделала попытку найти кандидата для этого мероприятия. – В Сан-Франциско живет женщина, в руках у которой находится огромная база данных с адресами всех мужчин, мечтающих о женитьбе. Ее зовут Лара. Она тебе обязательно поможет. Она помогла многим, – слышала я советы со всех сторон. Телефон Лары нашелся легко. Также легко договорившись о встрече, я вхожу в точно назначенное время в непрезентабельный подъезд дома, навевающего воспоминания о сырых домах моего московского детства. Дверь открыла настолько невзрачная женщина, что я даже не берусь описывать ее внешность. Помню, что голос у нее был скрипучий. Квартира, куда я вошла, тоже напомнила мне мое коммунальное детство, наверное, из-за избытка мебели, перегораживающей ходы и выходы. Мы с трудом протиснулись между этажерками и шкафчиками по узкому коридору, зияющему щелями неприкрытых дверей, из которых высовывались любопытные носы. Слышно было, как створки щелей захлопнулись, как только мы сели за стол в большой, но очень тесной комнате. Все было по-всамделишнему. Составили двусторонний письменный договор, по которому я обязывалась заплатить 70 долларов за предоставление услуг, а в случае успешного результата (замужества) – премию в 500 долларов. Лара записала мои телефоны, спрятала деньги в кошелек и сказала: «жди звонков». Схема соединений между потенциальными возлюбленными, придуманная Ларой, была проста. Женщинам отводилась пассивная, а мужчинам активная роль. Лара составляла постраничные списки одиноких женщин, попавших в ее паутину. Одну страницу – двадцать штук ждущих женщин разных возрастов – она продавала по 40 долларов всем страждущим лицам мужского пола. У нее был и абонемент – за ежемесячную плату в 20 долларов мужчинам раз в декаду выдавался полный список «свежих» поступлений. Судьбы списков Лару интересовали только в связи с получением «премий». Но до премий дело не доходило, хотя некоторые редкие пары и образовывали семьи. Наверное, в пылу обретенного семейного счастья они сразу забывали ту, кому были этим обязаны. Заплатив 70 долларов за включение в общий список, я решила узнать у Лары возможность заключения фиктивного брака с одним из ее клиентов. Сложность задачи состояла в том, что я готова была заплатить не более десяти тысяч долларов. Причем большую часть из них с рассрочкой на год, поскольку денег после покупки машины у меня оставалось не более пяти тысяч. Я не стала посвящать Лару в свой финансовый кризис, а просто назвала число десять тысяч. Если найдется мужик, готовый согласиться помочь мне за десять тысяч, то он, вероятно, согласится получать деньги по частям, думала я. Во время нашего разговора Лара все время шептала мне: «Говори тише, нас могут услышать жильцы!» Я тоже начинала шептать ей в ответ, и мы с ней напоминали двух подпольщиц, обменивающихся шифрованной информацией. Если весь Город знает, чем занимается Лара – неужели это составляет тайну для ее соседей, - недоумевала я.
 – Странная женщина, – поделилась я с Леной своими впечатлениями о встрече. – Да нет, она просто несчастна, – ответила та. – Живет одна с сыном, а тот - наркоман. Все деньги, которые Лара получает от сдачи комнат в своей квартире и от ярмарки невест идут на него. Ларина схема действовала, и вскоре мне, действительно, стали звонить мужчины. Звонившие хотели разного: поговорить, провести вечер, пожаловаться на жизнь, некоторые даже желали найти спутницу жизни, но ни один из них не заговаривал о фиктивном браке. Правда, один раз посреди улицы меня остановил звонок. Из трубки телефона на весь квартал разносился свистящий шепот Лары. – Я нашла!! – торжествующе прошептала она. – Что? – не поняла я. – То, что нужно, то, что ты хотела! – Неужели? – мелькнуло у меня в голове – моя жизнь опять поменяется? – Сто, – продолжала шептать Лара. – Что, сто? – не поняла я. – Как, что – тысяч, – уже нормальным голосом, обиженно уточнила она. – Да где же я возьму сто тысяч? – не удержавшись, вскрикнула я на всю улицу. Да если бы у меня было сто тысяч, я бы уже давно: купила жилье в Москве и не мучилась; уехала бы к родственникам в Испанию и жила бы там припеваючи; купила бы дом в Иллинойсе и, клянусь, устроила бы свою жизнь сама. – Да мало ли что можно придумать, имея в кармане сто тысяч, – сказала я, но про себя. – А, так у тебя денег нет, – наконец дошло до Лары, и она нажала на кнопку отбоя. Правда, была одна встреча с человеком, который сразу заговорил со мной по-деловому. – Я от Лары по известному вам вопросу, – донесся из трубки приятный мужской голос. - Это он – похолодело у меня в груди. Мы встретились на автостоянке возле магазина. Был вечер, немного дождило, и, наверное, поэтому стояла непроглядная тьма. Я не разглядывала мужчину под светом фонарей, но по силуэту увидела, что он статный, а из разговора поняла, что он моего возраста и тоже москвич. В Москве когда-то мы жили неподалеку и ходили по одним улицам. Мужчина страдал от одиночества. Одинок он был всю жизнь. Вначале был одинок в Москве, где считался евреем, поскольку носил папину фамилию. Он чувствовал себя изгоем, поскольку ему из-за этой фамилии не давали карьерного роста, а расти он желал по комсомольской линии. Сумел дойти только до освобожденного комсомольского секретаря института, а хотелось (естественно) куда большего. Он чувствовал себя одиноким и в Сан-Франциско, поскольку ощущал себя русским, воспитанный русской мамой и бабушкой. Он сравнивал своих еврейских тетушек, благодаря которым эмигрировал в Америку, с умершей мамой и находил в них кучу недостатков – они были меркантильны, глупы, назойливы и занимались пустословием, ведя, по его мнению, никчемный образ жизни. А Сам он любил искусство, русскую поэзию и великолепно читал стихи. Он мечтал встретить здесь, в Сан-Франциско русскую женщину, москвичку, чтобы с ней можно было слиться душой и телом. – Я уже три года живу один, – говорил он. – Не могу общаться с еврейками, особенно с теми, кто приехал с Украины. Мне нужна женщина с широкой душой и добрым сердцем, которая бы могла меня понять и оценить. - Наверное, это я – подумала я про себя. – А сколько ты можешь заплатить денег? – спросил он вдруг озабоченным голосом. – Десять тысяч.
- Нет, наверное, не я – поняла я по его сразу поскучневшему лицу.
Я все еще продолжала возиться с одиноким клубом, в который обращались, в основном, женщины. Они, после наших долгих разговоров по телефону, становились мне почти родными. Мне хотелось им помочь, и я пыталась знакомить их с самыми, на мой взгляд, достойными «женихами» из Лариной сети. Чтобы понять, кого с кем нужно знакомить, я время от времени встречалась с некоторыми из звонивших мне «женихов». Они рассказывали свои истории, мало отличающиеся одна от другой. Это были истории людей, потерявших самое ценное в жизни, в своем стремлении настичь лучшее. Лучшее враг хорошего. Как правило, имея в России деньги, блага и жену-красавицу, Они были весьма счастливы этим, пока не подвергались искушению иметь еще больше, живя в Штатах. Поддавшись на это искушение, Они вступали в борьбу за обладание большим и лучшим на чужой территории, теряя блага, деньги и жену-красавицу. Обычно жена уходила первой. В Америке оказалось достаточно мужчин, любителей красавиц, имеющих достаточно денег и благ. И вот, по прошествии времени, Они вновь встали на ноги, обретя деньги и блага. Не было только семьи и жены-красавицы. Теперь Они хотели иметь то, что было потеряно. Беда их была не в том, что в Америке мало женщин, а в том, что Им хотелось вернуться в безмятежное прошлое, куда Их постоянно возвращала память. В тепло семейного очага с любимым человеком. Увы. Прошлое не возвращается, а чтобы снова безоглядно полюбить – нужны силы, которые ушли на борьбу за обладание лучшим. – Давай я тебя познакомлю с сослуживцем, который хочет жениться, – предложил мне как-то один из хороших знакомых, знавший о моих проблемах. Алик (Александр) с ярко выраженным кавказским акцентом заявил прямо в лоб по телефону: – Здрассте, я жениться хочу. Быстренько выспросив его анкетные данные, я поинтересовалась, не смущает ли его тот факт, что он на пять сантиметров ниже и на десять лет моложе меня. – Нэт, – услышала я в ответ. Мы встретились с Аликом на заправочной станции, и он торжественно повел меня в магазинчик при ней. Обведя широким жестом скудный ассортимент прилавка, состоящий из засохших хот-догов, пачек сигарет, бутылок кока и пепси Колы он сказал: – Выбирай, что хочешь – все твое. Мы собирались ко мне домой пить чай. Я выбрала маленькую шоколадку, но Алик сверкнув глазами, схватил их ровно пять и спросил: – Больше ничего не хочешь? – Нет, – сказала я, сраженная его щедростью. Дома я выслушала очередную печальную историю американской жизни с армянским колоритом. Приехали они с женой и дочкой из Сургута, где у Алика, с его слов, был магазин и автомастерская. Его жена всю жизнь, конечно же, каталась как сыр в масле. Ела и пила на золоте, не зная ни в чем отказа. – У нас на тумбочке стояла огромная ваза, набитая купюрами разного достоинства, – рассказывал Алик. Я слушала Алика и видела такую картину: женщина протягивает руку, вытаскивает из вазы жменю купюр в 5, 10, 20 и 100 долларов и идет их тратить на духи и шоколадки. И так каждый день. Непонятно, почему жена решила уйти от Алика к сирийцу. Наверное, у того ваза была больше. Теперь, по рассказам Алика, он вот уже пять лет живет, не зная женщины. Но ему нужна не просто женщина, а жена, и не просто жена, а которая смогла бы родить ему ребенка. А лучше сразу двух. – Ты родишь мне ребенка? – заглядывает Алик мне в глаза – Боюсь, у меня не получится, – отвожу я взгляд. – Не бойся, успокаивает меня Алик. У меня за пять лет воздержания накопилось столько мужской силы, что, даже если ты просто полежишь со мной рядом, то обязательно забеременеешь. А когда забеременеешь, тогда мы с тобой поженимся. Ты будешь, как королева, сидеть дома на пуховой подушке и кушать шоколадки и пирожные. Я представила себе эту картину, и меня передернуло. Мой толстый зад, не помещающийся на подушке, венчает огромный живот, на который уже не смотрят заплывшие жиром глазки. Рядом снует маленький вечно готовый Алик с вопросом, вместо «здрассте», – ты родишь мне ребенка или двух? Наш разговор явно затягивался, а Алик все не собирался уходить. Я уже толком не понимала, на что он меня уговаривает – выйти замуж или родить ему ребенка. В голове у меня окончательно прояснилось только после того, как он рассказал мне свою «армейскую историю»: – Когда я служил в армии, я подружился с одним грузином по имени Като. Служба была не в тягость, и мы часто ходили в увольнение в город. Один раз, после того, как Като только что вернулся после однодневного увольнения, я увидел за воротами части десять девушек, которые плача, звали Като. Я спросил его, кто они такие, и почему так сильно плачут. Оказалось, что Като вшил в свой мужской орган металлические шарики, которые перекатываются во время этого дела, доставляя девушкам неземное блаженство. Они не хотят прекращать этого занятия, хотят продлить удовольствие и потому плачут. – Так вот, – понизил Алик свой голос до шепота, – я тоже вшил себе туда шарики. Хочешь попробовать, что это такое? Алик был явно разочарован, не увидев ни малейшего желания на моем лице. Мало того, я сказала, что уже поздно, и ему пора ехать вместе с шариками домой. – Пожалей меня! – начал он канючить. – Я так устал, мне так далеко добираться до дома. – Ничего, машина довезет, – оборвала я его безжалостно и закрыла за ним дверь.
Чтобы я ни делала, с кем бы ни встречалась, я все время думала о Саше. С Сашей мы встречались почти каждый день, и вместе проводили выходные. Я думала, что нужно приготовить ему обед, чтобы он мог поесть, когда придет голодный с работы. Я думала о том, что нужно пойти в магазин и купить для него что-нибудь вкусненькое. Я думала о том, где и как мы проведем свободное время, что нового увидим. Я думала о том, чтобы в нашем доме было чисто и уютно. У меня не было интереса ни к одному из посторонних мужчин. Я понимала, что вся затея со знакомством и с попыткой найти «жениха» обречена на провал. Мне никто не был нужен. Приближался Новый год. Мне прислали паспорт, и я могла вернуться домой. – Что ты там делаешь? – спрашивали меня друзья и родные из Москвы. – У тебя нет там работы, нет нормального дома, у тебя нет никаких перспектив на будущее. Я не могла им ничего ответить. Я не могла им объяснить, что я просто живу, и мне нравится эта жизнь. Я встретила близкого человека, и каждая минута, проведенная с ним мне дорога. Вокруг нас двоих был только наш мир. Мы были целое, пока мы были вместе. Могли говорить или молчать, сидеть или лежать, ехать в машине или идти пешком – противоречий не было между нами. Нам было хорошо вместе. Это я так думала. Приближался Новый год. – Ты где и с кем будешь встречать Новый год? – спросил меня Саша. Я опешила от такого вопроса. Конечно с тобой, где бы ты ни был, подумала я, но в ответ сказала: «Не знаю». – Кажется, Мои, – так Саша называл свою семью, – получают разрешение на въезд и сразу после Нового года будут здесь. Они уже и билеты заказали, правда, без даты. До Нового года оставались одни выходные. Значит, Н.Г. он решил провести в компании друзей, чтобы по приезду жены можно было сказать, что вот, мол, без вас скучал, только немного с ребятами выпил и спать пошел в полном одиночестве. Нужно уходить, решила я, уходить в понедельник, чтобы он за неделю мог соскучиться по женской ласке и встретить жену как подобает – страдающим и любящим мужем. Решив, что воскресенье будет наш последний день, я настроилась на торжественный лад, представив себе, как мы проведем красивый вечер за душевным разговором. Я хотела, чтобы в нашей памяти осталось только хорошее и доброе. Но Саша, не ведая моих планов, скомкал всю программу. В воскресенье вечером он залез в Интернет и долго копался там со своими счетами. Потом разговаривал по телефону с мамой, а потом опять сидел за столом, делая что-то, на мой взгляд, абсолютно ненужное. Уже было совсем поздно, когда, пожелав мне спокойной ночи, он повернулся на бок, закрыл глаза и быстро уснул сном праведника. Этот вечер явно не был похож на прощальный. Я никак не могла смириться с таким оборотом событий. В голове моей крутились мысли: «Завтра он уйдет на работу, а я соберу вещи и укачу с котом к Мише. Потом он отпразднует Н.Г. с друзьями и поедет встречать жену. После приезда жены он изредка, по-воровски, будет звонить мне, так же по-воровски мы пару раз встретимся, и во время встречи я буду обливать его широкую грудь слезами до тех пор, пока ему это не надоест». Ну, уж нет – лучше сунуть голову под гильотину, чем изойти поносом – все равно итог один, решила я и тихо выползла из теплой кровати. Дальше я играла по своему сценарию и сделала то, что хотела. Я оделась, села за стол и написала ему письмо, в котором красочно и, на мой взгляд, весьма убедительно, объясняла, почему решила уйти прямо сейчас, не дожидаясь утра. Я написала, что еду в аэропорт, чтобы улететь в Иллинойс. Когда вернусь – не знаю – писала я – но, надеюсь, по возвращении услышать добрые вести о его воссоединении с семьей. В конце письма я пожелала любви и счастья ему и его близким. С котом под мышкой в два часа ночи я приехала домой, просвистев по пустынному хайвею со скоростью падающей звезды. Телефон у меня был отключен, и я спокойно легла спать, чтобы поутру поехать на работу. С работы я не торопилась. Кажется, я испытывала облегчение, что все кончилось. Нужно только немного себя помучить, чтобы восстановиться морально – пройтись по горам, искупаться в ледяном океане – тогда проблемы души перейдут на тело, а с телом как-нибудь справлюсь, думала я. Вернувшись домой под вечер, я увидела, что на автоответчике мелькает около двадцати сообщений. Все их оставил Саша. Он звонил примерно каждые двадцать минут, начиная с двух часов ночи. Вначале сообщения были гневные и сердитые, потом нежные ласковые. Под конец он просто умолял меня откликнуться из любого уголка Америки – будь то Иллинойс или пустыня Невада. Я позвонила и сказала, что я никуда не делась. Он был неподалеку и тут же приехал. Оказывается, проснувшись сразу после моего побега, прочитав мое послание, он помчался в погоню в аэропорт; там узнал, что самолет ушел, но, надеясь, что я не улетела, он начал наматывать круги между моим домом и аэропортом в надежде случайной встречи. – Я очень устал за сегодня, – сказал он, – поехали домой. – Кажется, прошла вечность со вчерашней ночи. Забрав кота, мы вернулись на исходную позицию. – Я от тебя никогда не уйду, – сказала я. Потом уточнила: – До тех пор, пока ты меня сам не прогонишь. Новый год был буквально через три дня, и я решила сделать Саше подарок. Он любил аквариумных рыбок и держал аквариум, но у него там плескались простые караси. Я решила подарить ему красивых рыбок. Пусть смотрит и радуется. Моя машина осталась стоять возле Мишиного дома в СанФранциско, Саша уехал на работу, и я пошла пешком гулять по городку Walnut Creek. День был дождливым, но теплым. Я не спеша шла по улице, время от времени спрашивая встречающихся людей, где можно купить аквариумных рыб. Все с сомнением качали головами. «До магазина с рыбками далеко, без машины туда не добраться», – говорили они. Но, несмотря на это, я упрямо шла дальше. Улицы были немноголюдны, чистый асфальт от дождя блестел, и было ощущение пришедшей весны. Возле забора на свежевымытом асфальте лежал озябший бомж, зарывшись с головой в воротник куртки. Сверху над ним нависали ветви двух деревьев – апельсинового и грейпфрутового. Деревья были полны фруктов и щедро осыпали ими бомжа, так что он лежал в желто-оранжевой гамме плодов, окутанный цитрусовым ароматом. Неподалеку стояли два американца и вели о чем-то важный разговор. Когда я подошла и спросила, правильно ли иду к магазину с рыбками, они сказали, что иду я правильно, но лучше мне идти в обратную сторону, к дому, поскольку пешком до того магазина с этого самого места дойти невозможно. Я их вежливо выслушала и пошла своей дорогой. Примерно через час мне просигналила машина, из которой высунулся тот самый американец. Он был крайне удивлен моей бестолковостью. – Я же тебе говорил, что ты не дойдешь до магазина, – сердился он. – Говорил, но я дойду, – отвечала я с улыбкой. – Если и дойдешь, то только к завтрашнему вечеру, – кипятился он. – Нет, – посмотрела я на часы, – мне нужно к пяти часам быть дома. Американец чертыхнулся, хлопнул дверцей и газанул. Потом резко дал задний ход и распахнул дверцу – садись. Я села. Машина была последней модели, Олдсмобил. Всю дорогу он с гордостью хвастался ее достоинствами. Я не возражала. Через полчаса мы были у дверей магазина. – А ты говорил, что я к обеду в магазин не попаду, – сказала я, посмотрев на часы. Американец засмеялся. Новый год мы встречали с Сашей в компании кота и рыбок. Его Семья так и не приехала – им отодвинули выезд еще на месяц, и жизнь наша продолжилась. Саша ходил на работу, я вела хозяйство, перебивалась случайными заработками. Каждую неделю мы куда-нибудь ездили. Вечерами пили чай и вели беседы. Этакая семейная идиллия. Каждый день, перед тем, как лечь спать, Саша звонил жене. Он выходил в коридор или другую комнату и отчитывался за прошедший период, выслушивая последние домашние новости. Стены пропускали эти разговоры и отчетливо доносили до меня каждое слово. Потом он приходил, ложился рядом и был нежен. Я утешалась тем, что меня он любит, а их отношения с женой – пустая формальность. Очень скоро наша идиллия закончилась. Мне недолго пришлось ждать, пока Саша попросит меня уйти из дома. Тем утром, оставшись одна, я вышла с бельем в прачечную, которая была внизу, в доме. Входная дверь была такова, что легко открывалась изнутри, но имела одну подлость – собачку, которая спонтанно заклинивала замок. Я стояла снаружи в тапочках возле двери, недоуменно крутя дверную ручку, которая не хотела открывать замок. Ключи лежали на столе, на плите кипел бульон, а Саша должен был вернуться через восемь часов. Немного поупражнявшись в скалолазании и поняв, что высоты я боюсь больше, чем пожара, я оставила надежду самостоятельно проникнуть в квартиру через открытую балконную дверь. Походив по комплексу, я увидела парнишку с лестницей, которого и попросила залезть наверх, войти в квартиру через балкон и открыть входную дверь изнутри. Он сделал это за 10 секунд – бульон был спасен. Вечером я в красках описывала Саше происшествие, стараясь как можно веселее изобразить мою растерянность, неуклюжие попытки влезть через соседнюю крышу, а потом счастливый конец. Я ожидала, что он похвалит за находчивость, пожалеет меня и посочувствует – я пережила этим утром столько неприятных минут. Но по мере моего рассказа лицо его вытягивалось, глаза стекленели, а в конце он начал ругаться. Отругав меня за головотяпство, он принялся за кота, сказав, что нечего моему коту шастать по его двору, что мой кот должен жить у меня в доме, сидя взаперти. Я увидела, что Саша испугался. Он боялся, что приедет жена, и к ней тут же начнут приставать с расспросами. – Как поживает ваш кот, почему больше не гуляет, да что за баба у вас тут недавно по крышам лазала? Вот тут-то жена и обрушит свой справедливый гнев на голову бедного Саши. А я в это время буду в стороне. – Чтобы кота здесь больше не было, – резюмировал он, – вези его в Сан-Франциско. Собрав утром вещи, приготовив обед на неделю, я написала записку, что повезла кота жить к Мише. Саша позвонил только в пятницу вечер и оставил на автоответчике вежливый вопрос: «Поедем ли мы куда-нибудь, как собирались. Я сидела у окна, смотрела на улицу, на череду однообразных домов, на толстые нависающие провода, облепленные тяжелыми каплями тумана, и мне хотелось выть. Взяв себя в руки, собрав палатку, спальник, я рванула в парк «Coyote Lake». Этот парк расположен в окрестностях горного озера. Озеро со всех сторон окружено хребтами, и потому температура воздуха там на несколько градусов выше, чем внизу. В это время года народа в парке было немного. А зря, потому что погода была отменная. Я поставила палатку, покормила кота, и он удрал в ночь без оглядки. У меня с собой была интересная книга, но читать не хотелось. Я вышла к озеру – светила луна, преобразуя привычный пейзаж в волшебную картину. Под изменчивым светом луны горы превращались в таинственные рыцарские замки, гладь озерной воды – в восточную, расшитую серебром и шелком шаль, а прибрежный кустарник манил воображение игрой причудливых лунных пятен на выпуклых формах, делавших его похожими на загадочных существ. Орали лягушки. Они были переполнены любовью, но, в отличие от людей, не знали страданий. Они не терзались от измен и не ведали безответной любви. Они не выясняли отношений и не мучились от обид. Их жизнь была цельной и полной смысла. В их мире царила гармония. Ночь прошла, и наступило утро. Утреннее солнце осветило поляну, высушило росу на траве у воды, нагрело цветущие лавры, росшие по краю поляны, которые сразу распространили вокруг себя дивный аромат цветущего жасмина. Я сидела верхом на грубо сколоченном столе, нежась на солнце, и наблюдала мир вокруг. Внезапно раздалось: урл, урл, и – как будто сильный ветер прошелся по ветвям деревьев – на поляну вылетела стая диких индюков. Они летели низко над землей вслед за вожаком большой серой тучей. Походив немного по зелени травы, они развернулись, встали на крыло и полетели к стене леса, возвышавшейся над холмом. Наступила тишина – птицы расселись по деревьям и слились со скалами. Така там, така там, така там – донеслось с другого конца поляны – это стадо косуль пробежала по диагонали по своим неведомым делам. Потом они пересекли поляну под другим углом и рассеялись среди кустов. Однако наступил вечер, а Пушок не появился. Обычно он приходил утром, чтобы немножечко подкрепиться, но тут прошло уже более суток со времени последней кормежки, а его все не было. Я начала волноваться и ходить кругами по поляне – километр в одну, километр в другую сторону и истошно кричать, выкликая, Пушка. Уже все мексиканцы свернули свои палатки и разъехались по домам, и уже вновь сгустилась темнота. А я все ходила и ходила, с каждым кругом теряя надежду увидеть мохнатого друга живым. Наверное, он попал какому-то зверю в лапы, думала я. Наверное, его сожрал ненасытный Койот. Недаром озеро называется Койотовым. 95 Идя по последнему, как я решила, кругу, уже потеряв всякую надежду, каждые два шага делая остановку, я молила и заклинала кота откликнуться: «Пушок, Пушок, Пушок». Неужели и он меня покинул? – мелькала крамольная мысль, но я гнала ее прочь. Мои слезы уже готовы были брызнуть из глаз, а из груди вырваться крик отчаяния «Ууууу» на выглянувшую луну. – Уууу, паразит, – закричала я в наглую морду подбежавшему коту, молча и неспешно трусившему следом за мной, видимо, всю дорогу. Схватив кота, чуть не задушив его от радости, я бросилась к машине, сунула ему под нос дежурную банку консервов, и, слушая его неспешное чавканье, пустилась в обратный путь. Саша приехал через три дня с цветами и извинениями. – Кот ни при чем, я не прав, собирайся, поехали. Я поехала и все, казалось, вернулось на круги своя. Но недолго. В один прекрасный день я задумалась. А что я здесь делаю? Позвонила ребенку: – Ты приедешь жить ко мне в Америку, если я лягу костьми и добьюсь официального статуса? – Мамочка, я тебя очень люблю, я к тебе буду приезжать на канкулы, – был ответ. Этим же вечером я сказала Саше, что решила уехать в Москву. «Не уезжай. Я без тебя пропаду. Потерпи немного. Приедут жена и дети, я помогу им устроиться и отдам квартиру. Мы будем жить с тобой в Мишиной халупе, но вместе. Жизнь наша образуется, и, пусть не сразу, но мы вырулим. Ты нужна мне. Останься». Если бы я услышала это или хотя бы нечто похожее, я бы осталась и продолжила биться за жизнь в Америке. Но он спросил: – Когда? – Через месяц, – ответила я, – ровно через неделю после твоего дня рождения. Вот отметим ДР, я соберу вещи и уеду. – Наверное, ты права, – сказал он. – Нет, – кричала мне Лена, – не делай глупости. Что тебя ждет в Москве? Работы нет, денег нет, жить негде, а если заболеешь? Кому ты там нужна? Твоему ребенку ты здесь нужна. Через пять лет у тебя все образуется. Саша не сможет жить с женой – после таких женщин, как ты, очень трудно ужиться с другими. Вначале будете тайком встречаться, а потом он обязательно бросит жену и уйдет к тебе. Я не спорила и во всем с ней соглашалась. Я не могла объяснить ей, почему я не смогу жить, желая того, чтобы Саша бросил свою жену. И что, даже если это произойдет, мне не будет от этого хорошо. Мне не может быть хорошо по той причине, что я знаю, как бывает плохо женщине, когда ее бросает муж. Я молча купила билет, упаковала вещи и отправила посылки. Я сделала прививки коту, чтобы купить и ему билет. Жизнь моя приобрела смысл. Я собиралась домой. Это был самый лучший месяц в моей жизни – в отношениях с Сашей царила гармония – цветы, улыбки и нежность. Перед отъездом мы побывали в горах, съездили к океану, наковыряли мидий на скалах и тут же их сварили, а после долго гуляли по Городу. В аэропорту меня провожали Саша и Лена. Миша тоже хотел прийти, но постеснялся. Мы сидели и пили мандариновый ликер крепостью в 45 градусов, закусывая дыней. Прощальных речей не было. Мне хватило полстакана ликера, чтобы с улыбкой помахать ручкой на прощание, встать и перейти пограничную линию. Ноги не слушались, но благодаря усилию воли двигали меня вперед. Теперь я знаю, что также легко можно спрыгнуть с Бруклинского моста – делаешь шаг, не думая ни о чем, кроме шага. Я очнулась через час в Сиэтле и начала плакать. Турбины ревели, а кот выл нечеловеческим голосом и рвался вон. Дорога предстояла длинная, и нам с котом было о чем повыть и поплакать. «Я открыла закон, – как-то сказала мне Лена. – Человек будет выходить из relationship столько же времени, сколько он в них находился». Расставшись в аэропорту, каждый из нас ушел в свое одиночество. Я оставила Лене генеральную доверенность на ведение всех финансовых операций от моего имени, а также деньги. – Зачем ты повезешь деньги с собой, – сказала она перед моим отъездом. – Вдруг будут сложности на таможне. Я перешлю их тебе частями безопасным путем. Я знала, что больше не увижу этих денег, но подумала, что ей они будут нужнее.
Лена после моего отъезда тяжело заболела. Дни и ночи проводит, сидя перед компьютером за пасьянсами. Пасьянс никак не складывается.
Саша через полгода встретил семью. Вначале он звонил часто, потом все реже и реже, а теперь по большим праздникам. Семья не избавила его от одиночества. Он ушел в работу, безжалостно тратя на нее выходные и праздники.
По возвращении, спустя какое-то время, я попробовала вернуться к семейным отношениям с мужем, после чего мы развелись официально. То, что делало нас когда-то семьей, ушло. Муж тоже живет один. Я живу с ребенком. Он меня радует успехами в учебе и ласковым вниманием. Но ни ребенок, ни изнурительная работа, ни друзья, ни дальние поездки не могут меня избавить от моего одиночества. Я вспоминаю жизнь в Америке. Я думаю о Лене – как она там, без меня; я думаю, об отце Федоре – о его здоровье; я думаю о Екатерине – смогла ли она расплатиться с банком и уехать к дочке, я думаю обо всех, с кем меня свела судьба – как сложилась их жизнь. Я думаю о Городе, о том, как живет он под гнетом туманов, я думаю об океане и горах, я думаю о Саше и плачу. Я прожила в Америке три года. Завтра будет ровно три года с того дня, как я вернулась в Москву. Я спешу поставить точку, чтобы, согласно Лениному закону, наконец, закончить мою связь с той жизнью, и всех забыть