Зона

Это не мемуары. Так, мемуаристика.

Помните ли вы «Лягушатник», кафе-мороженое на Невском проспекте?

Темно-зеленые шторы мягко отделяют от потока людей за окнами. Полукруглые диваны, плюшевые, болотного цвета, прикрывают от тех, кто в соседней кабинке. Надо постоять в очереди на ступеньках, чтобы попасть внутрь. Подождать, пока официантка принесет креманки с мороженым. И тогда уже расслабиться в комфорте, отдохнуть, посекретничать или разобраться с проблемами. У моей одноклассницы Ларисы, похоже они появились.

Обычно веселая, шумная, жизнерадостная, вчера вдруг позвонила расстроенная. Получила место в общежитии на Лиговском. И что-то пошло не так. Не знаю, смогу ли ей чем-то помочь.

Мы не виделись с самого выпускного. Я поступила на филфак в университет. Ей не хватило полбалла в институт связи. Осталась в Ленинграде. Устроилась работать на телеграф. Несколько месяцев жила у Ангела. Правда ведь, необычное имя. Так зовут ее родного дядю.

Лариса вообще крутой замес: мама татарка, отец из западной Украины, западенец, как она говорит. Внешне, как оказалось, она похожа на Камиллу Клодель, любовницу Родена. В прошлом году учитель истории организовал игру-лотерею. Каждый искал двойника для кого-то другого из одноклассников. Затем на лист ватмана наклеивали фото, вырезки из газет, журналов и отгадывали. Если тебя узнают, делаешь доклад о своем двойнике.

Ларису узнали все. Думаю, многие помнят ее сообщение, а Родена с тех пор ненавидят. За то, что присваивал идеи Камиллы и жизнь ее погубил.

Меня, по двойнику, мальчишки сразу узнали. Девочки спорили. Говорили, у Марины Влади челка и стрелки на глазах, а у меня нет. Честно, мне вообще не нравится быть похожей на кого-либо. Марина Влади еще терпимо. Но о ней и так все знают. Мой доклад был кратким. Как политинформация.

Сидим мы в отдельной кабинке. Две лягухи-путешественницы, похожие на Влади и Клодель. Лариса взбалтывает мороженое в кофе глясе, задумчиво, низким голосом с легкой хрипотцой говорит:

— Мы ведь с тобой тоже провинциалки. Но мы нормальные люди. Выглядим как все. Говорим, как все. Гадости никому не делаем.

— Провинциалки – это факт, и про гадости соглашусь. Но выглядим, пожалуй, лучше некоторых. Город наш портовый. Одеты хорошо. Ты просто не замечаешь, привыкла. А говор наш, южный, мешает.

– Тебе то, чем мешает, – удивляется Лариса и мгновенно выскакивает из своего задумчивого состояния, – ты же не гэкаешь и не шокаешь, как все мы.
— Не гэкаю, не шокаю, а книгу, – вздыхаю с улыбкой, – а книгу ложУ.
— Куда ложишь?
— А куда угодно. И на стол ложу, и на подоконник, и в сумку ложу. А ложить ее нельзя. Ее класть надо.
— Вот оно что, – закатывается смехом Лариса, – так клади ее на все. Свою книгу.

Она прикрывает рот рукой, пытаясь сдержать смех:

—Кажется, я слишком громко. Во всех кабинках глаза выпучились.
— В самом деле громко, – говорю, а сама радуюсь, удалось хоть немного сбить ее мрачное настроение, — громкость не проблема. Расскажи, что не так с твоими соседками.

—  Думаю, зря уехала от Ангела.

Я молчу, понимаю, что не стоит торопить. А Лариса вдруг говорит:

— Ты права, если, с другой стороны, посмотреть это даже смешно. В первый день у меня бутылку кефира из холодильника стащили, – смеётся.
— Смешно, — соглашаюсь, хотя я ж ничего не говорила. А она продолжает:

— Утром в душ пошла. Разделась догола, смотрю — мочалку забыла. Халат накинула, в комнату сбегала. Возвращаюсь в душ — шампунь и мыло исчезли. Стою с мочалкой голая. Обидно так.

— Неприятно, но, прости, все равно комично. На глупую шутку похоже.

— Смешно, хоть плачь, — говорит она, отламывает ложкой небольшой кусок от шарика мороженого, слегка разминает его о бок креманки и продолжает:

— Вчера пришла, не пойму, что с моими вещами. В шкафу все перевернуто, валяется комьями как попало, пакеты целлофановые помяты. Такое впечатление, что все примеряли. Пакеты то, для чего мять? Из вредности просто. 

— Да, странно, — соглашаюсь.

— Заглядываю в тумбочку.  И там бардак. Ты же знаешь, я особо не крашусь. Отец из рейса привез косметику. Для меня эта красная коробка как подарок, как талисман. А в ней. Представь, все двадцать восемь теней перепробованы, размазаны, смешаны. Спрашиваю — все молчат или бурчат, не знаем че, ниче не видели.

— А сколько в комнате человек? — уточняю.
— Соседка одна. Это не она. Вчера утром ушла раньше меня и вернулась позже. Явно ключ у кого-то запасной.

— Ничего не пропало?
— Нет. Что удивительно. Цепочка золотая, как лежала, так и лежит в тумбочке.

— Даже не знаю, что это может быть, — вслух размышляю, — просто пакость или проверка как себя поведешь. Надо выяснить. Не пробовала разговорить их? Чаю с пирожными вместе попить как ни в чем не бывало. Люди меньше гадости друг другу делают если по-дружески за одним столом посидят. 

— Не представляю, как я их за стол усажу.

— А я к тебе завтра в гости приду.  Начну со всеми знакомиться. Вино захвачу с собой, торт.

— Вино? Мне кажется, они вечерами водку глушат. Я водки вообще ни глотка сделать не могу.

— Я и водку принесу. Мне мама с собой дала на подарок кому-нибудь. Такую красивую, с закручивающейся крышкой и полем пшеничным на картинке.   Я не спец, конечно, но маленькими глотками одну-две рюмки смогу. Сама по глоточку, а им подливать буду.
 
— У меня огурцы соленые есть, домашние, – сказала Лариса. Я эту фразу восприняла как согласие.


***


На следующий день на трамвае подъехала к дому Перцова.

Вы обязательно вспомните этот дом, если хоть раз проезжали по Лиговке. Шестиэтажный мрачно-серый, величественный. С коваными решетками на балконах, с фигурами мальчиков в листьях каштанов, с головами сатиров в растительных завитушках. Модерн, одним словом.

Так близко к этому дому я подошла впервые. Постояла немного, задрав голову и вошла в парадную. Уже привыкла, называть парадная, а не подъезд. Хотя иные парадные хуже самого грязного подъезда бывают. В этой чисто. Краска на стенах еще не облуплена. Лифт, правда, не работает.

Поднимаюсь на шестой этаж по лестнице. Рассматриваю решетки с коваными цветами под перилами. Мысль крутится: интересно, какая светлая голова придумала сделать женское общежитие в бывшем доходном доме, символе распутной столицы.

Общежитие оказалось не таким мрачным, как я себе представляла. Это бывшая коммунальная квартира с простым, но свежим ремонтом. У всех жильцов есть ключ от входной двери. Никаких вахтеров. Комендант живет поблизости и может прийти с проверкой в любой момент днем или ночью.

Гостям можно находиться до одиннадцати часов вечера. За нарушение наказание неотвратимо: выселение в старое общежитие.  А там, со слов Ларисы, ремонт не делали лет пятьдесят и в одном гигантском коридоре блоки комнат: мужские, женские, семейные. Дети орут, носятся. Белье, пелёнки на веревках сохнут. Штукатурка с потолка падает. Грязь.  Тараканы.

Общежитие Ларисы небольшое, двенадцать спальных мест. Комнаты огромные. Потолки высоченные. Тишина. Даже слегка жутковато.

— Пойдем, покажу тебе душевую и кухню, — говорит Лариса.

В дальнем углу коридора вход в душевую. Помещение большое. Два окна закрашены белой краской. Четыре кабинки отделаны голубым кафелем. В кабинках ни шторок, ни дверей.  Чистота идеальная. Напротив кабинок четыре умывальника, над умывальниками одно длинное зеркало.

— Лариса, – потихоньку говорю я, а голос отдается эхом, – как же так, если ты чистишь зубы, а кто-то в душе, хочешь не хочешь, ты смотришь на чью-то…

– Да, – не дает мне договорить она, – тебе это тоже кажется странным. А унитаз у нас один на всех, правда в туалете есть дверь, что радует. Я, когда заселялась, спросила коменданта, почему один. Оказывается, есть особые нормы. Кто-то их просчитал, утвердил. Опыты, наверно, проводили. Мужчинам положен один унитаз и один писсуар на восемнадцать человек, а женщинам унитаз — на двенадцать.


В глубине коридора зловеще и гулко прозвучали шаги.

— Кто-то прошел на кухню, – замечает Лариса.

— Отлично, пойдем и мы, – говорю, набираясь смелости, будто через пару секунд предстоит выход из-за кулис на большую сцену.

С грохотом открываю высокую дверь:

— Здравствуйте, я Ольга – подруга Ларисы.
— Здрась-здрась – откликаются эхом две особы без возраста в байковых бордовых халатах. Имен не называют.

— Как у вас необычно, — продолжаю по-приятельски, — все такое огромное. И чистота. Сами убираете?

— Уборщица приходит. Раз в месяц стены моет, окна, плафоны.

Задираю голову вверх:

— Да, — восхищаюсь, — до этого плафона так просто не добраться.

А другая продолжает:

– Полы и подоконники каждый день драит. Мы образцово-показательные, к нам комиссии водят.

— Надоедают, наверно? — спрашиваю.
—Да нет. Они обычно днем, когда мы на работе.


Угораздило Ларису так попасть, думаю. Чистота – это плюс. Но вообще, на тюрьму похоже, образцово-показательную. Резко отбросив мысли, спрашиваю:

—Есть у вас бокалы? Новоселье Ларисы хотим отметить.

— Вот на этой полке посмотри, – говорит одна, открыв дверцу.

— Приходите, – продолжаю, выбирая подходящие из разнокалиберных чашек и стаканов – у нас торт, вино.

— Если б водочка была, – себе под нос бурчит другая.

— И водка есть.

— Чего сразу не сказала? – оживились обе мгновенно, – совсем другое дело.  Меня Татьяна зовут, а это Валя. Мы и закуску с собой прихватим. Не с тортиком же водку пить.

И закрутилось.

— Лед тронулся, – шепнула я Ларисе, когда шли вдвоем по коридору.

Татьяну я попросила собрать всех, кто дома. Пообещав, если не хватит, отправим гонца за второй. Заверила, ради подруги остатки стипендии не пожалею.

Стол получился забавный. В центре торт с гордой надписью «Ленинградский», кремом по шоколадной глазури. Вокруг, в разномастной посуде: грибы маринованные, килька в томате, квашеная капуста, сало, соленые огурцы и с двух сторон, по краям, две большие тарелки обжаренных до румяной корочки макарон.

Собралось человек семь-восемь, потом подходили еще, добавляли к столу печенье, конфеты. Кто-то пришел со своей бутылкой вина.

Несколько первых тостов: за новоселье, за любовь – и, уже легко переплетаясь, потекли разговоры о доме, о работе. Иногда соседки искренне удивлялись, почему так мало знают друг о друге.

Оказалось, Татьяна и Валя из одной деревни, с красивым названием, похожим на слово Лиговка. Поступили в техникум. Быстро вылетели за прогулы.  Теперь работают в отделе посылок на Московском вокзале. Работа тяжелая. Но есть шанс получить ленинградскую прописку. На нее и работают.

Самая скромная на вид, тоненькая, в старом штопаном свитере, Аня, как выяснилось, не так проста.

Она из Белоруссии. Школу окончила с золотой медалью. Ей бы один только экзамен на пятерку сдать. А она его проспала. Влюбилась в художника, с ним и проспала. А он, гад такой, оказался женатым.

— Ну ты даешь, Анка, – сказала ей Валя, – ладно мы, бездари-прогульщицы. А ты? С золотой медалью швабру на почтамте тягать.

А ей, медалистке, домой ехать стыдно. Врет матери, что учится на повышенную стипендию. Деньги с зарплаты домой отправляет. У нее шесть младших братьев и сестер.


Стол постепенно пустел. Так вышло, кто-то завел речь о столовых. Какие смешные плакаты бывают. Как кто-то чужой стакан компота отобрал. Где вкуснее готовят, а куда лучше и не заглядывать.

И вспомнилась мне зона отдыха, пансионат. Родителям давали путевки в фанерные домики без удобств. Ехали семьями на зону. Загорали, плавали. Мыли ноги в тазу, чтоб песок в домик не занести. Умывальники в ряд под небольшими деревцами. Все такое простенькое, неказистое, а столовая красивая, стеклянная. Готовили достаточно вкусно. Я просто так, разговор поддержать, спросила Ларису:

— Помнишь, как нас на зоне кормили?

— Да, столовка классная была, – пробасила она, и то ли от вина, то ли от того, что все налаживается, стала говорить воодушевленно, громко.  Вроде обычные слова. Но девчонки смотрели на нее завороженно, с восхищением. А она продолжала:

— Да мы ж еще малые, вечно голодные. Я вот только кашу овсяную не любила. Хлюпнут на тарелку эту медузу серую. Кашу не ела. Девочки, никогда не предлагайте мне кашу.

Она высоко подняла стакан с остатками сухого вина и сказала:

— А давайте-ка еще по глоточку. За детские воспоминания.

Все оживились. Зазвенели рюмками, стаканами. Прямо перезвон. И тут же загомонили, расскажи еще, расскажи. А как же ты потом голодная оставалась, если кашу не ела.

— Хлеба побольше возьму и все. А вот яичница – это ж просто праздник. Жаль, что кофе никогда не давали. Кофе люблю.

— Ого, – спохватилась я вскоре, – через пять минут комендантский час, надо смываться.

Помню, бежали гурьбой по Лиговке, меня до метро провожая. Весело, с шутками, даже песни какие-то напевали. Казалось, что все друг друга знаем с детства. Такое единое девчачье племя.

Вот она. Сила дружеского застолья. Думала я и радовалась.


***


На следующий день Лариса позвонила.

Утром перед ее кроватью стояла табуретка. На ней соломенная салфетка. На маленькой сковороде яичница. В огромной кружке кофе. И хлеба целая тарелка. 

— Представляешь, они договорились, что каждый день по очереди мне завтрак готовить будут. А вечером сегодня у нас общее застолье с тушеным кроликом. Кому-то из деревни кроликов привезли.  Прямо не знаю, что делать.
 
— Командуй, – советую я, – если к Ангелу не хочешь возвращаться.


***


Лариса с девчонками вечером поговорила. Сказала, что так через чур. Что тоже будет в складчину со всеми готовить. Они обрадовались: 

— Ну ты, Лариса, человечище, – сказали.
 
Постепенно жизнь на Лиговке наладилась. Вороватые затаились, жадные стали делиться. Лариса, которая, по ее выражению, даже октябрятской звездочкой не смогла управлять, вжилась в роль главной по общежитию. Не тяготилась ею. Всё решала, по справедливости.

Я иногда приезжала в гости. С застольями и без. Бывало, большой компанией на электричке с Московского вокзала выезжали в Пушкин, в Павловск. Однажды даже вытащили двух соседок в филармонию на фортепьянный концерт.

Так бы и осталась навсегда моя вера в дружеское застолье, в силу доброй шутки и хорошего отношения к окружающим. Если бы.


***


Если бы однажды не появилась новенькая. Она, конечно, подошла к Ларисе, спросила, где ей можно хранить продукты. Сколько и когда сдавать денег в общую кассу. А потом.

Потом сказала одну фразу, которая позже, пересказанная Ларисой, разорвала в клочья мою теорию дружеского застолья.

Представляете, она сказала:

— Лариса, когда уже в гости твоя подруга придет? Та, с которой вы по малолетке на зоне сидели.


***


Помню, посмеялись тогда от души. Подумали и решили никого не переубеждать. Если спросят напрямую, расскажем, что это нелепая ошибка. Мы не знаем, кто придумал называть пансионаты зонами: зона отдыха завода «Залив», зона отдыха Керченского морского порта, зона отдыха железорудного комбината.


***


Если вам доведется проехать по Крымскому мосту и заехать в Керчь. Зайдите во «Вкус жизни» – кафе на набережной. Хорошее место для встреч или отдыха в пути. Разноцветные кресла, полосатые диваны, картины, подвески, клетчатые скатерти, соломенные салфетки. Вроде все в разнобой, но странным образом сочетается. Эклектика, одним словом.

Мы редко встречаемся с Ларисой, но каждый раз, будто виделись только вчера. Этим летом большую семью: мужа, двух сыновей с женами и детьми, Лариса привезла из Питера на отдых. На работе она начальник, и дома командир:

– Сегодня отправила своих в пансионат, сама позже подъеду, – говорит она, усаживаясь поудобнее в плетеное кресло, – вокруг гостиницы с горячей водой, кондиционерами. А детворе цветные домики из фанеры понравились. Те же сохранились, даже не верится. Удобств так и нет, а территория ухожена. И надпись на железных воротах цела: зона отдыха.

— Вырастут, как и мы с тобой когда-то, скажут, что в детстве на зоне отдыхали, – говорю, – хотя, знаешь, может, уже нет таких ассоциаций у детей. Дочка моя, например, когда маленькая была, ее зоной воздуха называла. Говорила, мама, ну, когда уже мы в зону воздуха поедем.

Улыбаясь, Лариса нажимает кнопку вызова официанта.

— Не держи так долго, – прошу я, – у официантов браслеты на руке. Когда жмут кнопку, их бьет легким током.

— Да, ладно, – удивляется, – как в тюрьме, – посмеиваясь, убирает руку с кнопки и продолжает, – надеюсь, не очень больно.  Эх, страна. Что же нам нравится так, тюремно-зоновское устройство?

Постукивая пальцами по столу, говорит:

— Я без кнопки его позову. Молодой человек, – и ведь не громко сказала, почти не напрягая голос.

Он забыл куда шел, резко развернулся и вмиг очутился у нашего стола.

— Принесите нам водки. Грамм по пятьдесят, в качестве аперитива, – и уже обращаясь ко мне, говорит — чтоб вкус жизни острее чувствовать.


***

Через пару минут официант разливал в запотевшие рюмки водку.
Лариса его спросила:

— Сильно бьет током?

— Нет, что вы. Не сильно. Как иглами немного покалывает.
     Сначала было больно. А сейчас мы все привыкли.