Курям

Георгий листал местную газету, быстро просматривал
фотографии и заголовки. А на предпоследней странице он
остановился. Георгий был уже в годах, или, как говорят, в
солидном возрасте, и его, конечно, привлекали старые
фотографии, а их размещали как раз здесь. Он старался на
этих не совсем порой чётких чёрно-белых снимках угадать
знакомые лица людей, которых он когда-то знал или видел.
С которыми прошли те давно ушедшие годы, за которые
так крепко цеплялась и не хотела отпускать и расставаться
его уже немного ослабевающая память.
– Так это же духачи-трубачи! – невольно произнёс он
вслух. – Это вот Валенька, школьный мой друг, а это
Сенька, точнее Вовка, который тут в переулке недалеко от
меня жил. Сенькой его по отцу называли. А это Карпыч,
бессменный завхоз молочного техникума. Часто он очень
любил вразумить кого-то особо не понятливого словами:
«Ты турок». Был Карпыч не из наших краёв, откуда-то с
юга. Возможно, его родичам эти турецко-подданные чем-то крепко насолили.
Здесь же Иван с улицы Вальковка,
моего деда Афанасия сосед. Их, Вальковских, всех
глинниками называли. Завод кирпичный там исстари
рядом был. И, смотри, почти вся команда во главе с
руководителем Палычем. Смотри-ка, как он трубу-то к
губам прижал. Он ведь ещё и баянист хороший был. А там
сзади-то кто? Высоченный такой! Пишут Валентин. Какой
Валентин? Его всегда все Курямом звали. Этот только
большой барабан любил и литавры.
Оторвавшись от газеты, Георгий невольно стал
вспоминать, кто ещё был участником духового оркестра.
Но вспомнил он только Вячеслава, по отчеству Ильясович.
Мать его была врачом. Во всю щёку у неё было уж очень
приметное родимое пятно. Ну и, конечно, понятно, что за
глаза, в посёлке прямо некоторые нелестно называли её
краснощёкой. Вячеслав был намного старше Георгия. Это
был выше среднего роста, крупный, смуглый,
темноволосый мужчина. Играл он на большой трубе или
на большом барабане, если в оркестре почему-то
отсутствовал Курям. Ещё он любил петь со сцены
районного дома культуры. Набирая в свои лёгкие
побольше воздуха, выдавал в зал басовитые звуки.
Поговаривали, что он будто в области и чуть ли не в
Москве, в конкурсах каких-то участвовал.
Чего греха таить, как говорят, Георгий и сам был в
этом деле замешан. В юные годы тоже пытался из
различных духовых инструментов извлечь нужные звуки,
но, увы, из этого занятия ничего не получилось. А что
могло получиться, если его уши были приспособлены,
только для того, чтобы слушать то, что воспроизводят
другие. В общем, надежды Николая Палыча он не
оправдал.
После своих воспоминаний Георгий решил позвонить
другу Валеньке, то есть Валентину Ивановичу и тогда
узнал много интересного. Оказывается, в посёлке было два
духовых оркестра. Один в техникуме, другой в районном
доме культуры, и, надо же, у обоих были инструменты в
достатке. Руководил в техникуме вначале студент Сашка.
Георгий хорошо помнил его отца, маленького кривоногого
мужичка, который работал в пожарной команде и
настрогал, как говорят, четверых талантливых парней.
Затем руководителем стал Вячеслав, работавший в
техникуме кочегаром, сродник знаменитого Промзинского
купца, изобретшего одну из лучших зерносушилок в
России. Этот играл на баритоне. Был у них в оркестре и
Кураколыч, преподаватель специальных дисциплин и
черчения, и всё тот же Тылик, то есть Карпыч. Фамилия у
него была интересная – Тылик, а все называли его по
отчеству Карпыч. А вот других он тоже уже не помнил.
Поговорив немного, они вдруг неожиданно вспомнили
ещё Вовку, которого многие знали по прозвищу «Питак».
Жил он в центре посёлка рядом с базаром в пятистенном
доме. Дед его слыл хорошим бондарем. Вовкиным
инструментом в то время была труба. Потом припомнили
Сашку «Моряка» с Ванькиной деревни. Там, где была
пристань и контора с вывеской «Умрек» (управление
малых рек). И пришли к выводу, что почти половина
молодёжи посёлка прошли школу духачей, то есть через
коллективы двух духовых оркестров.
У Георгия постоянно вертелась навязчивая мысльвоспоминание, что в посёлке первый духовой оркестр был
организован при пожарной охране. А эта пожарная охрана
была создана одной из первых в губернии. Когда и где он
слышал об этом, он никак не мог вспомнить. Никак не мог
он найти так нужных в этом случае подтверждений.
Ещё Георгий никак не мог разгадать прозвище
Валентина «Куряма». С Вовкой – «Сенькой», с Вовкой
«Питаком» и Сашкой «Моряком» было всё понятно. А вот
с Валей «Курямом» была загадка. Жил он с матерью,
которая работала медсестрой в местной больнице. После
окончания средней школы втроём, три мушкетёра,
Валентин, Вячеслав и Сергей, поехали в Казань. Валентин
поступил в авиационный техникум, возможно, ему помог в
этом волейбол. Ещё в школе он начал играть в него. Был
Валентин высокого роста. Худощавый. Как говорят,
поджарый и лёгкий. Высоко прыгал. Хорошо «глушил»,
вколачивая мяч на первую линию площадки. Неплохо
подавал. Славка-друг тоже играл, но слабее. В техникуме
«Курям» показал себя. И вскоре стал играть за сборную
Казани. Играть-то он играл, а вот с учёбой дело не
ладилось. Сколько он там и проиграл, и проучился, сейчас
уже никто в посёлке не помнит, и, как вернулся домой,
тоже не помнят. Только один Сергей остался в Казани. И
он там даже женился. Но тоже только уже гораздо позже
вернулся в посёлок к матери, но один, и стал работать на
должности инженера-строителя. Вячеслав, недолго пожив
у отца Ильяса, загрустив, вернулся к матери в наш
посёлок.
«Курям» выучился на токаря-фрезеровщика. Друг
Вячеслав, или, как его стали называть, Вячеслав
Ильясович, стал работать физруком. Они порой
встречались на волейбольной площадке или в духовом
оркестре, а порой и за бутылочкой недорогого местного
фруктового вина.
В летнее время в волейбол в посёлке любили и
«сражались» очень многие. Играли в основном по вечерам.
Георгий стал вспоминать, где находились волейбольные
площадки. Одна у старого здания РДК, там когда-то, в
былые времена размещался «Народный дом». Вторая во
дворе административного здания молочного техникума и
третья во дворе средней школы. Здесь был целый
спортивный комплекс тех времён. Частенько Георгий
вспоминал, как друзья договаривались между собой:
– Куда мы сегодня пойдём в волейбол играть, в школу,
техникум или к РДК? Но только давайте пораньше.
– Пойдёмте в техникум, да и надо бы пораньше, а то
взрослые придут.
– Нет, взрослые сегодня к РДК пойдут, я слышал.
– А может, лучше в школу, а потом к РДК, посмотрим,
как мужики там резаться будут. Если народу мало будет и
нас примут. Тоже сыграем.
– Чего мало. Вчера вон они на вылет играли. Кто
проиграл – уходи.
– Говорят, какой-то военный в отпуск приехал, мастер
спорта что ли или кандидат. Нашим волейболистам всякие
там приёмы показывал. Как подавать «крюком», как лучше
принимать мяч двумя руками, как блок ставить, как
«рыбку» делать.
– Какую ещё «рыбку»?
– Такую. Простую. Это когда мяч на землю падает,
надо вперёд нырнуть и падая на руки, одной рукой его
вверх отбить.
– И чо, он сам што ли показывал?
– Да у нас Курям кола поставит, никакой блок с
рыбкой не поможет.
Такие вот были разговоры.
Зимой, Георгий помнил, было намного сложнее.
Можно сказать, очень даже сложно. Спортивный зал был
только один. В молочном техникуме. Да какой там зал? Он
и актовый, даже небольшая сцена была, он и
танцевальный, и спортивный. Три в одном. Как кто-то
шутил: «Смесь бульдога с носорогом!» Но всё же там
играли. Команды размещались, конечно, не полные, по
три-четыре человека. Но и так даже соревнования
проводили. А потолки были низкие до смешного. С одной
стороны выше, с другой ниже; и ещё запомнился
металлический прут-стяжка у потолка прямо над сеткой.
Мяч частенько, конечно, за потолок и металлический прут
задевал. Но приходилось терпеть, а где больше поиграешь.
Взглянув на газету, Георгий воспоминаниями вновь
вернулся к музыке.
Звуки оркестра Георгий помнил с раннего детства. Он
жил не далеко от парка, рядом с которым была площадь и
дом культуры. У ограждения парка, где стоял памятник
вождю мирового пролетариата, указывающему рукой на
восход солнца, возвышалась деревянная трибуна. Откуда в
торжественные праздничные дни местное руководство
докладывало об очередных успехах. Намечало
грандиозные планы и, конечно, поздравляло с
праздниками. Рядом с трибуной всегда располагался
духовой оркестр. Бодрыми маршами и мелодиями он
зазывал людей на праздник. В нужные минуты при
вручении знамён и грамот звучал туш. Колонны людей
сходились, а потом расходились с площади так же под
звуки духового оркестра. А потом позже Георгий слышал
игру оркестра в вестибюле здания кино, где вальсировали
пары, пришедшие на вечерний киносеанс. Всё это он
мальчишкой слышал и наблюдал через окно. Играл
оркестр, конечно, и в зале районного дома культуры на
вечерах танцев. Танцы под духовой оркестр – это было
что-то. Звуки труб и звон литавр можно было слышать на
партийных и комсомольских конференциях и
торжественных мероприятиях. На них Курям не очень
любил бить по бокам своего любимого инструмента,
большого барабана, и звенеть литаврами. Это выпадало на
долю Вячеслава. Валентину же было больше по душе
провожать под звуки оркестра человека в последний путь.
Он считал исполнение этого своим святым долгом. Это всё
происходило не на глазах высокого руководства, а на виду
простых людей. И было совсем не маловажно то, что за это
платили деньги. И мало кто знает, что на каждый
инструмент тогда были свои расценки. Валентин знал, неся
на себе большой увесистый барабан в траурной процессии
и ударяя по нему, что его труд приравнивался к самому
дорогому труду трубача, и на это была самая высокая цена.
Валентин также знал, что их хорошо накормят и, конечно,
угостят. А это тоже было для него довольно существенно.
К этому времени Курям, находясь в рядах пролетариата,
полюбил спиртное. А как тут не полюбишь? Работяга,
семьи нет, и забот мало. Да ещё побочный заработок.
Между собой оркестранты эту работу называли на простом
сленге одним словом – жмурик. Иногда приходилось
участвовать в процессиях не один раз в день. Часто
доводилось выезжать и за пределы района. А после левого
заработка сразу появлялось много друзей. На Руси всегда
хватало людей выпить и закусить, как говорили, на халяву.
Порой ему с большим трудом удавалось отпроситься с
работы на «жмурик», иногда он даже сбегал через забор,
чтобы не видело начальство и на проходной. Руководство
много прощало и ценило его за то, что он был неплохой
токарь, мог участвовать на конкурсах и в то же время
делать самую низкооплачиваемую работу, например,
безропотно точить болты. Валентин к тому же никогда не
бузил и не возмущался. Вообще он по натуре был
молчаливым и немногословным. А после «жмурика» он
мог попросту на какое-то время загулять. Но на работу
выходил регулярно. Волейбол он тоже по-прежнему любил
и не забывал. Хотя играл всё реже и реже. Команда
посёлка при участии Куряма стала чемпионом области
среди сельских команд и стала защищать честь региона. В
одной из поездок путь волейболистов проходил через
столицу, и там была пересадка. Кто-то заметил отсутствие
Валентина. Всех успокоил Вячеслав, сказав:
– Никуда он не денется.
– А куда он, что у него, сродники здесь?
– Какие сродники! Он поклялся, что всю Москву
объедет, а фруктовое дешёвое вино, как у нас, найдёт.
Команда, дружно молча, переглянулась, только
руководитель не громко чертыхнулся. Многие, конечно, не
верили в затею Куряма. Но через какое-то время он
появился довольный и затареный бутылками. И здесь ему
многое прощали, и он знал, заменить его было не кем.
Неожиданно жизнь Валентина дала крутой поворот.
На волейбольной площадке появилась высокая особа
женского пола. Звали её Тамарой. Она хорошо играла.
Даже лучше некоторых мужчин. Все невольно стали
переводить взгляды с неё на Валентина, с него на неё. И
многие решили, что это пара. Так оно и вышло. Курям
преобразился, он стал, казалось, ещё выше и заиграл
новыми красками. На лице появилась улыбка, а его уста
стали произносить больше слов. Некоторые друзья
радовались этому событию. Другие огорчались и не
хотели, чтобы какая-то женщина, кем бы она ни была,
вырвала и увела Валентина из их компании. Уж как там,
чего там, но волейбольная и семейная пара
просуществовала не очень долго и распалась. Чего-то там
не склеилось. Тамара, собрав вещи, ушла от Куряма, а
вскоре и вовсе уехала. Любовь к женщинам теперь
навсегда исчезла из сердца Валентина. Он всё реже стал
играть в волейбол, а потом и совсем забросил его.
Остались у него два занятия: работа на фрезерном и
токарном станках и игра в духовом оркестре на любимом
большом барабане, а после всего этого непременное
расслабление за рюмочкой вина. Зимой члены духового
оркестра до начала движения похоронной процессии
непременно должны были промывать клапана у
инструмента водкой, чтобы те не замерзали. У большого
барабана хоть они и отсутствовали, но Курям принимал в
этом самое активное участие. Часть водки полагалась для
инструмента, другая часть, как говорили, для «сугрева»
организма оркестрантов. Не обходилось к стыду и без
курьёзов. Однажды «духари» встревожились отсутствием
Валентина, но вскоре он появился, перед самым началом
движения, что-то наспех дожёвывая. Процессия двинулась
и через некоторое время коллеги оркестранты,
прислушавшись, заметили, что звуки барабана
становились всё тише и тише. Когда кто-то из них
оглянулся, то с ужасом увидел Куряма шагах в двадцати
сзади, которого, поддерживая под руки, вели две
старушки. Валентина решили наказать. Когда уселись на
солому в кузов грузовика, чтобы отправиться из села в
обратную дорогу домой, стали делить заработанные
деньги. Куряму дали один рыжий советский рубль. Он
молча крепко сжал его в большом натруженном и
пропитанном машинным маслом кулаке. Вдруг все
заметили, как из его глаз по лицу потекли крупные слёзы,
которые он стал вытирать кулаком с зажатым в него
рублём. В кузове наступила тишина. Потом все наперебой
стали успокаивать Валентина и говорить, что пошутили.
Время шло, Курям работал в СХТ, склонившись над
токарным станком, или шагал в процессии, ударяя в
барабан и звеня литаврами. Порой он бил только
колотушкой в барабан, а литаврами звенел его друг
Вячеслав. Надо же было делиться с другом. В одном из
мордовских сёл, поминали отдельно, в одном доме дети, в
другом женщины, мужчины в третьем. После
поминальных речей и выпитой водки кто-то решил
выяснить, что могут играть «духачи». Те пояснили, что
траурный марш «Слёзы матери», «Первый траурный марш
Шопена», а для коммунистов и военных – «Мы жертвою
пали в борьбе».
– Ну, а ещё, кроме этого вы что-то умеете? – спросил
кто-то.
– Краковяк можем! – выкрикнул один из оркестрантов.
– Может, сыграете, – попросили из-за столов после
очередной стопки.
Взяв инструмент, оркестр расположился в нужном
порядке. Набрав воздуха полную грудь, руководитель
мотнул головой. Комната наполнилась танцевальной
мелодией. Вначале все мужчины за поминальным столом,
молча, внимательно, с грустью слушали. Потом кто-то в
такт начал притопывать ногой, а через какое-то время
некоторые сорвались в пляс. Вдруг дверь в избу
открылась, и на пороге появился колхозный парторг.
Пляска прекратилась. Музыка виновато оборвалась на
половине ноты.
– Так мужики, конечно, спасибо, что приехали, –
сказал парторг. – Но больше я вас не приглашу.
– Так они нас сами попросили сыграть, – сказал
руководитель оркестровой группы. – Они же сами и
плясать кинулись.
– Ничего не знаю, – твёрдо изрёк парторг.
Обратно ехали молча. Кто-то тихо еле слышно на
губах заиграл марш «Слёзы матери». Это была самая
любимая мелодия Валентина, и он, сидя в кузове, закрыв
глаза и слегка покачиваясь, стал делать движения,
имитируя игру на барабане, и издавать тихие звуки.
 Годы совершали своё движение, а с ними и жизнь
людей и посёлка. Со временем не стало слышно звуков
духового оркестра. На смену пришли другие инструменты.
Вначале опустели, а потом и исчезли волейбольные
площадки. Интересы быстро менялись.
Георгий вспомнил случай, который привёл его в
мастерские районной сельхозтехники. В «токарке» он
увидел за станком пожилого рабочего, вытачивающего
какую-то деталь. Когда тот, выключив станок, поднял
голову, Георгий с трудом в нём узнал Валентина-Куряма.
На нём было трое очков. Двое на глазах, а третьи
расположились на лбу. Грязная засаленная роба и усталый
вид.
– Да-а-а… Как нас житьё-бытьё меняет, – подумал
Георгий.
Потом гораздо позже в разговоре с другом детства,
или, как говорят, со своим годком, Валерием Георгий
узнал, что Куряма не стало.
– Только до пенсии доработал и всего-то один раз её
получил. Последнее время, можно сказать, существовал.
Матери не стало, так он перебивался на том, что Бог
пошлёт, ну и выпивал, конечно.
Помолчав немного, Валерий продолжил:
– А ты знаешь, что, когда о Ельцине у нас заговорили,
он, выпив с друзьями, вдруг заявил: «А мы с ним в
волейбол играли». Кто-то там чуть закуской не подавился,
а кто-то от неожиданности стакан опрокинул. Потом
заулыбались, некоторые засмеялись даже. В общем, не
поверили. А он им говорит: «Он в Казань приезжал, когда
за сборную Свердловска играл, а я за сборную Казани.
Потом мы в Свердловск ездили». И надо же, когда
трезвый, молчит, а выпьет – нет-нет да про Бориса
Ельцина вспомнит. А когда тот президентом стал, мужики,
зная нелёгкую жизнь Валентина, начали подтрунивать над
ним: «Ты что же Ельцина не попросишь, чтобы помог тебе.
Вы же с ним в волейбол вместе играли». Валентин только
отмахивался, говоря: «Да не вместе мы играли, я же вам
говорил. Он за Свердловск играл, а я за Казань». А друзья
ему: «Плохо ты, Валентин, играл. Глушил хорошо, а
прыжок у тебя, видимо, неважный был. Ты видишь, как
Ельцин-то маханул».
Георгий слушал друга детства и думал, верить ему или
нет. Но он точно знал, что Курям играл за сборную Казани,
а уж встречались они с Ельциным или нет, кто его знает.
Знал он и то, что Валентин по прозвищу Курям во вранье
замечен не был. А впрочем кто его знает, но, с другой
стороны, зачем ему врать.
Помолчав, Георгий спросил Валерия:
– Скажи, а прозвище Курям откуда у него и что
означает?
– Не знаю, – ответил тот.
Может, в детстве, размышлял потом Георгий, мать
говорила Валентину на украинский манер:
– Курям вынеси, покорми.
А в это время кто-то из товарищей и услышал. А
впрочем, Бог его знает.