Пламя. Повесть размышление. Глава 44

НЕИЗБЕЖНОЕ

Опановича поместили в одиночную камеру. Он был в шоковом состоянии, производил впечатление нездорового человека и дрожал так, будто под ним вибрировал прикрученный к полу стул.
В сопровождении дежурного в камеру зашёл начальник милиции Войтенков. Глядя на изменившегося до неузнаваемости Опановича, спросил:
– Как вы могли совершить такое преступление?
– Я не совершал! Это – оговор, ошибка!
– Бросьте, Опанович, следователь не глупее вас…
– Мы не убивали никого! Мы не убивали! Он сам упал и покатился с лестницы! Он был пьяный, на ногах не удержался, при нас он был живой…
– Вы ранее были с ним знакомы?
– Я не знаю его. Видел впервые. Он рвался в квартиру, а мы его не пустили.
– Ладно, всё расскажете следователю, – сказал Войтенков и медленно, в задумчивости, вышел из камеры.
Опанович обречённо опустил голову и заплакал.
– Это конец всему: благополучию, семье, работе, конец всей моей жизни. Что мы наделали? Как мы могли совершить подобное? – взявшись за голову, бормотал Опанович. Слёзы застилали глаза, плечи вздрагивали…
Через некоторое время, счёт которому Опанович потерял, он услышал, как по коридору люди затопали сапогами, и послышался разговор:
– Куда Мутько поселим?
– Приказали освободить соседнюю камеру и поместить его в одиночку!
– Хорошо! А алкаша куда? Я бы его выгнал! Он пропил мешок колхозного зерна, можно подумать – страну разорил. Сколько его пропивают – не пересчитаешь! – с иронией сказал один из милиционеров, а другой в той же иронической форме посоветовал в то время расхожей шуткой:
– Не болтай, а то посадят!
– Не посадят! Не то время…
В соседней камере звякнул замок, скрипнула дверь, и вскоре всё стихло. Опанович почувствовал смертельную усталость. Голова раскалывалась, сердце давало сбои, мучила сонливость, и в то же время он не мог уснуть. Закрывая глаза, ему казалось, что он проваливается в бездну сна, но тут же, вздрагивая, возвращался в реальность, от которой уже никуда не скрыться и не уснуть. Ему и не собирались создавать условия для комфортной жизни и спокойного сна…
Вскоре Опановича вызвали на допрос. Переступив порог тесного, неуютного помещения, пропитанного запахом табачного дыма, сырости и наполненного удушающим застойным воздухом, напоминающим такой же, как в камере предварительного заключения, Опанович впал в состояние дурноты. Его затошнило и он, покачнувшись, чуть не упал.
– Что с вами? – спросил Лапшин.
– Плохо мне, голова кружится и подташнивает.
– Могу вас успокоить. Здесь никому из обвиняемых не бывает хорошо. Ничего, привыкнете. Не обещаю вам ничего утешительного. Шансы на благополучный для вас исход дела невелики. Садитесь. Будем работать.
Лапшин немедля перешёл к допросу:
– Расскажите, что произошло в вашей квартире при встрече с Борзовым. Предупреждаю, что чистосердечное признание несколько облегчит вашу участь. Вы обвиняетесь в убийстве человека. Это обвинение – тяжёлое и влечёт за собой большие сроки наказания. Смертельная казнь у нас тоже не отменена. Всё зависит от вас. Как себя поведёте, так и повлияете на меру наказания.
После упоминания о высшей мере подследственный в обморочном состоянии откинулся на спинку стула.
Следователь, казалось, этого не заметил. Он спокойно закурил, глянул в окно, перевёл взгляд на Опановича, открыв ящик стола, достал маленькую бутылочку с нашатырным спиртом, сунул под нос млеющему клиенту. Глядя, как он встрепенулся, сказал:
– Бросьте свои манерные штучки. Я с вами не собираюсь развлекаться спектаклем из одного актёра. Чётко и правдиво расскажите по существу всё, что произошло, и пойдёте отдыхать в камеру. С вами тут никто нянчиться не будет! Если вы меня поняли, то давайте работать. Расскажите, как развивались события того вечера, кто был соучастником, в чём причина ссоры и каковы подробности происходящего.
Опанович как-то сразу, поняв суть изложенного, сменил линию поведения и заговорил – чётко, обстоятельно, не отвлекаясь на детали, которые только могли затянуть допрос:
– Восьмого апреля 1967 года мы встретились с моим шурином Леонидом Мутько. Зашли ко мне домой, в квартиру по улице Ленина, поужинали с распитием водки. Вели себя тихо, мирно. Потом к нам в квартиру пытался проникнуть посторонний незнакомый человек. Мы ему объяснили, что он к нам никакого отношения не имеет, и выгнали его за двери. При последующих попытках проникнуть в квартиру завязалась потасовка, но существенной, травмирующей драки не было. Я его оттолкнул от себя. Поскольку он был сильно пьян, потеряв равновесие, скатился по лестнице. Мы его подняли, вдвоём с Мутько вывели на улицу и там оставили на лавке. Он дышал, но был малоподвижен. Создавалось такое впечатление, что уснул, как это бывает с пьяными людьми.
– Почему вы не вызвали скорую помощь?
– Да нас ничего не насторожило в его состоянии, подумали, что проспится, и не стали никого беспокоить.
– Что было дальше?
– А дальше мы продолжили ужин. Выпили ещё по рюмке и Мутько пошёл домой, а я остался в своей квартире. За что меня арестовали? Ранее вы меня вызывали на беседу как свидетеля. Тогда только от вас я узнал, что человек оказался мёртвым. Вот так всё было, я вам правду говорю.
– Вы ничего не утаили?
– Нет, ничего. Всё как есть сказал, и добавить к этому больше нечего.
– Прочитайте протокол, Опанович. Внизу после последней строчки напишите: «С моих слов записано всё верно» и распишитесь. Сейчас вы отправитесь в камеру, по мере необходимости допрошу ещё. Конвойный! Уведите задержанного и приведите Мутько!
Следователь прочитал протокол. Закурил. Подошёл к окну. Во дворе было уныло, пустынно, и апрельское солнышко не радовало Лапшина. Он почему-то сел не на свой стул за письменным столом, а за тот, что стоял напротив, с ножками, привинченными к полу. «Да, не позавидуешь тем, кто сидит на этом стуле! Как представишь себя на их месте, то сразу поймёшь, почему задницу печёт, как на жаркой сковородке. Не дай бог этого ощущения, этого горя, этих слёз. Не дай бог!» – подумал следователь и перешёл на свой стул, не очень комфортный, но под ним жара сковородки не ощущалось.
– Мутько доставлен! – сказал конвоир, распахивая дверь.
– Вводите!
В кабинет вошёл осунувшийся, измученный неволей и тяжкими размышлениями молодой человек. Пребывание в камере СИЗО добавило ему неуверенности, пугливости, и чувствовалось: он уже не будет утверждать, что «ни в чём не виноват».
– Садитесь. Рассказывайте, что и как произошло.
– Я вам уже всё рассказывал.
– А я ещё раз хочу послушать о тех же самых событиях.
Лапшин слушал ответы на вопросы и заносил их в протокол. Каких-то существенных различий в показаниях с прежними не было, и он отправил Мутько в камеру, сказав конвойному, чтобы привели на допрос Опановича.