Записка петуха-самоубийцы

Петька-Чугун у нас отмочил на днях. Знаете его? Это тот, что в малосемейке живёт.

Парень неплохой, но непутёвый. Без царя в голове. До тридцати Петька дожил, а всё у него кое-как. Без мысли о завтрашнем дне. Комнатушка да телевизор. Ни подруги, ни жены, только выпивка, дружки да всякие свиристёлки залётные.

И вот как-то Петька крепко запил, на всех обиделся и надумал чёрное дело сотворить. Вроде как руки наложить на себя решил. А может, просто показалось ему с перепою, что вот-вот концы отдаст, или туманный гном его посетил – это нам неизвестно.

Известно лишь, что решил Петька оставить земле и потомкам последний «гудбай». Нашёл клочок бумаги, карандаш, пошёл на общую кухню и составил прощальное послание. Никто ему не мешал и не видел его. Днём малосемейка пустовала, почти все соседи на работе, отдают долг родине и инфляции.

Путался Чугун в словах, карандаш грыз, слёзы пьяные лил, но накарябал какую-то отходную петицию, сложил вчетверо и на столе бросил. А сам упиликал обратно в свои апартаменты, нахлобучил на посошок ещё полбутылки – и уснул, как провалился.

Тут приходят соседи – супруги Ромка и Танька. Несут покупки, в том числе замороженную курицу. Зашёл Ромка на кухню, курицу на стол шлёпнул и ушёл раздеваться. А депешу Петькину не заметил, она к курице снизу и прилипла.

Вышла потом его жена Танька кашеварить, курицу на блюдо переложила. Ромка рядышком тусуется, в форточку курит.

- Давай скорей, мать! – подгоняет бабу. – Жарь птичку, больно жрать охота!

Танька куриную тушку хвать – а у неё между лапами письмо.

- Ромка! – говорит мужу. – Смотри, писулька какая-то у куры на животе спрятана.

Развернула, стала читать:

- «Прощайте, люди добрые! Если вы читаете это письмо, то меня уже нет в живых…»

Здесь Ромка с Танькой как-то побледнели и стали смотреть на курёнка уже другими глазами.

- Форточку шире открой! – говорит Танька. – Что-то воздуха мне мало.

Ромка открыл, взял у неё письмо и сам стал читать:

- «Скажу вам по совести: жил я не очень доблестно. Цыпочек молоденьких щупал, только перья летели, куролесил и пил горькую так, что гребень набок падал…»

- Матушки! – шепчет Танька. – Ты понял, Ромка? Это же предсмертное письмо петуха!

- Не дурак, - говорит Ромка. – Сам вижу. Слышь, жена, ты хоть полотенце чистое под усопшего постели, а то не по-христиански как-то.

Читает дальше:

- «Но допекла меня эта жизнь бездарная, братцы. Клетка моя тесная, нет  простора моей душе в этом курятнике! Да ещё и приставы окаянные грозятся свет отключить! А как я телек смотреть буду – они не подумали?»

- Господи! – говорит Танька и в занавеску сморкается. – Нам же самоубивца в гипермаркете подсунули, Ром! То-то мне сразу было подозрительно: почему со скидкой? Ведь не пятница же и не конец месяца – а у них скидки…

- Тихо! – говорит Ромка, а у самого руки дрожат. – Почерк разобрать не могу, написано как курица лапой…

- Так он и есть курица, - говорит Танька – То есть кур. И вон чего с собой сотворил, бедный.

Читает Ромка дальше:

- «В общем, пусты мои земные хлопоты, братья. Чувствую – не стать мне соколом ясным. Пожил я на белом свете тридцать лет…»

- Сколько? – орёт Танька. – Ромка, да он же старше тебя!

- Потому и со скидкой, видимо, - говорит муж. – Что там дальше? «А на днях ещё неприятность досадная приключилась: поймали меня в магазине за кражей корма для рыбок. Я-то думал, он для птичек… синичек на улице покормить хотел, а оно вон как некрасиво вышло. И навешали мне злые охранники по шеям, аж до самого дома летел, с землёю в соприкосновение не входя…»

Не выдержала тут Танька, зарыдала в голос. Очень уж жалко ей стало петуха заботливого, пострадавшего за святое дело. Да и Ромка носом хлюпать начал.

- «Знаю, дело это грешное. Знаю – будут меня жарить черти на большой сковороде и масла не пожалеют…»

Посмотрел на жену:

- Ну да. Есть в тебе маленько от чёрта, Танюха.

- Не трави душу! – кричит Танька. – Разве ж я демон какой? Разве ж я смогу после этого на сковороду его бросить?

- «Одним словом, - читает Ромка. – Отхожу я от всего суетного, а последняя воля моя такова…»

- Оглашай! – ревёт Танька. – Оглашай волю покойного, супруг. Выполним, клянусь!

- «Воля моя такая: ежели попадётся вам Валька-Клюв – сверните ему гребень набекрень, ибо проходимец он ужаснейший! С чем остаюсь навеки ваш – Петька».

Зарыдали оба супруга и на птичку замороженную смотрят жалостно.

- Интересно, - говорит Ромка. – Кто этот Валька-Клюв? Наверно, второй уценённый, что на прилавке рядом лежал?

- Ну что? – говорит Танька. – Иди за лопатой, муж.

- Это ещё зачем? – спрашивает Ромка.

- Как зачем? – удивляется жена. – Хоронить будем страдальца в клумбе! Неужто у тебя грызть его рука поднимется и рот откроется? Ведь замёрз бедолага в холодильнике насмерть.

Выходят они при скорбных лицах с лопатой и петухом, а тут Петька-Чугун проспался, из комнаты вышарился и ничего не помнит. Глаза вытаращил на похоронную процессию.

- Привет! – говорит. – Вы чего это, Ромка? Куда?

- Погребение у нас! – говорит Ромка. – Петуха-самоубивца хоронять будем, тёзку твоего. Намучился и настрадался за тридцать лет твой ровесник.

Но у голодного Петьки соображалка на эти вещи быстро работала. Как так – цельную курицу в землю закопать? Если Ромка с Танькой дураки, то Петька-Чугун не промах. И говорит он соседям:

- Всё равно вы траурной церемонии не знаете, а я на кладбище тыщу раз могильщиком подрабатывал. Доверьте мне, всё сделаю как надо, лучше Таньку успокой! Дай ей валерьянки али по шее, и то и другое надёжно.

Забрал у них Петька курицу и лопату, вышел, поковырял землю для виду, а потом дунул через двор к знакомой девахе, бросил куру на стол и говорит:

- Жарь павлина, подруга, гуляем!

Пожарили они его, ну и помянули, конечно, по полному обряду. Потому что Петька-Чугун все церемонии знал наизусть.


(использована иллюстрация из открытого доступа)