Письма издалека

«О, детство! Как в нём удаётся,
Младенцем глядя из гнезда,
Увидеть то, что остаётся
Навечно в сердце навсегда.
Казалось, что весь мир был рядом,
А утром, вечером и днём
Небесный свет менял наряды
Всему, что было за окном…»
                В. Гафт



               
                - 1 -
 
                «…Там подошёл автобус, я зашёл, и сразу заснул.
                Ну, вот и Евпатория! Нас отвели по этажам.
                А на улице был дождь и шторм 7 баллов.
                Всю ночь завывал сквозняк…»
   
                Из письма Вальки родителям,
                11 ноября 1981 года.               
               
               

              Когда Вальку разбудили, тормоша за ватное плечо драпового пальто, он долго тёр глаза, не понимая, где находится и что вообще происходит. Приглушённый голос воспитателей, будящий разметавшихся по сидениям автобуса детей, то и дело пропадал за неистовым воем, свистом и грохотом урагана, наотмашь бьющего в запотевшие окна, словно забавлявшегося случайным автобусом, раскачивая и пытаясь его перевернуть. От этого баюкания посреди ночи, усталости и полумрака тускло освещённого пространства, не хотелось открывать глаза, просыпаться, и куда-то брести. Но всё настойчивей и громче звучали голоса взрослых, и всё чаще слышалось: копошение, сонные всхлипы, бормотание, а временами и приглушённый плач. И скоро первая пара детей спустилась по ступенькам в неизведанное, остервенелое пространство, поддерживаемая сопровожатыми, которых и самих нещадно толкал и пытался сбить с ног очередной необузданный шквал. Жёлтый фонарный свет, как на бешеных качелях, раскачивался в унисон этим безумным порывам, въедливо скрипя в неистовой пляске, выхватывая из тьмы: то обречённо мечущийся во все стороны растрёпанный куст, то упруго согнутое дерево, или гремящую на боку урну, или летящие, снующие там и сям листья, ветки и всё то, до чего смог добраться ветер.

                В салоне повеяло пряным свежим воздухом, нырнувшим в открытую дверь и охватившем всё пространство салона. Его ледяные щупальца пробирались за шиворот и в рукава, холодя разомлевшее тело и крадя последние остатки Валькиного сна.

                Он вдруг отчётливо вспомнил недавние события. Такую же бурю, только снежную, там, у себя на родине. Обжигающий мороз. Шумную ватагу детей и озабоченных взрослых, собравшихся ещё тёмным ноябрьским утром в настывшем здании аэропорта. Стекло и бетон. Закладывающий уши, рёв самолётных турбин. Шуструю позёмку, змеящуюся по серым плитам и леденящий воздух пропитанный керосином и вьюгой. Ощущение грандиозности происходящего и бесконечно – белую, клубящуюся степь в иллюминаторе взлетающего самолёта.

                «Валюша, проснись! Проснись детка! Ну что же ты, – выдернул его из воспоминаний уставший женский голос. – Пойдём уже! Вставай».  И нахлобучив кроличью ушанку, (тесную, потому что чужую), и как-то нехотя взявшись за протянутую руку, уже ждущего рядом мальчика, вялую и зяблую, он, как завороженный, потянулся по тесному проходу к двери. За которой, очередной упругий порыв хлестанул в лицо перехватив дыхание, толкнул, развернул, заставил пригнуться, швырнул в лицо пригоршню холодных брызг и чуть не сорвал с головы шапку, когда Валентин на миг разглядел в темно – синем сумраке огромный, до неба, корпус санатория, гремевший балконами, сотрясаемый ураганом и вот-вот, как казалось Вальке, собиравшийся на него упасть. Но кто-то невидимый за спиной, неразборчиво крикнул, и он почувствовал, как его, схватив за шиворот, повлекли к этой страшной чёрной громадине, рядом с которой грохотало и ухало чудовищными валами взбесившееся, неистовое море, докидывая до его лица мелкие солёные брызги, утробно отдающие гнилыми водорослями, йодом и дикими зверями в цирке.

               Больше поражённый происходящим, чем напуганный, да к тому же сонный и вялый, Валька, спотыкаясь на ветру, добрёл до входа, рука об руку с таким же, как и он бедолагой. Провожатые, с трудом удерживая на упругом сквозняке стеклянную дверь, жеребцом рвущуюся в слабых женских руках, пропихнули мальчишек в узкий, засосавший проём, за которым оказалось просторное помещение, и улыбчивая, незнакомая тётя в цветастом халате, повела их дальше вглубь корпуса, о чём-то оживлённо рассказывая и как-то пытаясь расшевелить засыпающих на ходу подопечных. Её непривычная речь гулко отдавалась в утробной пустоте здания, теряясь и замирая в бездонных пустотах переходов. Пришлось ещё долго идти по широким, отливающим желтоватым неоном, пустым коридорам, напоминающим собой больницу и взбираться в сумраке лестничных маршей, настороженно вслушиваясь, в откуда-то издалека или вдруг совсем рядом, бьющий по нервам и ушам, свист и гул беснующегося урагана, ощущая дрожь стен и пульсацию воздуха на лице.

           Вальке казалось, что следующий порыв ветра, превосходящий остальные по силе и мощи, вырвет такие хрупкие на вид стеклянные окна и двери, разрушит эти трясущиеся стены и унесёт его в своё чёрное небытие, и от этих мыслей ему становилось как-то жутко и не по себе. Хотелось куда-нибудь спрятаться, зарыться, от этого зловещего грохота с головой, и в то же время, до радостного восхищения было радостно и необычно.

      «Ну, вот мы и пришли, - с удовлетворением подытожила свою миссию цветастая женщина, введя детей в щедро освещённую электрическим светом просторную комнату, в два рядя заставленную казёнными кроватями, - это ваши места, хлопцы. А теперь раздевайтесь и ложитесь спать». И видя заторможенность Валькиного товарища, стала ему помогать. Валька же, изо всех сил борясь с желанием прилечь в одежде на белоснежную постель, пахнущую свежестью и чем-то непривычным, начал снимать с себя тёплые одёжки, всё аккуратно складывая на фанерный куб тумбочки, и скоро окунулся в неуютную, сквозистую атмосферу комнаты. Затем, скользнул под холодное одеяло, и едва коснувшись головой подушки, провалился в глубокий, так долго дожидавшийся его сон.

                Продолжение следует…