2016 год
За три дня до Нового года Анастасия упала и сломала ногу. В травпункте сказали, что у нее разрыв мышцы правого бедра. Шла с рынка с двумя сумками, поскользнулась и, как она потом рассказывала, с ужасом услышала, как что-то «треснуло» в ноге.
До дома она шла уже прихрамывая, опираясь на мою руку.
(5.01.16)
* * *
«…Каждый из нас должен быть жертвенным. Каждый из нас должен, сгорая жить…», – говорила женщина в сельском храме во время Рождества Христова.
(слушая радио, 7.01.16)
* * *
Вчера, перед тем, как уснуть, я вспоминал Заку. Как она подходила ко мне утром, когда я еще спал. Клала на меня свою тяжелую лапу и ждала, когда я встану.
Если было рано, я отталкивал ее, переворачивался на другой бок и говорил, не открывая глаз: «Ложись, ложись, еще рано».
Она какое-то время продолжала стоять около меня, потом послушно укладывалась на коврик рядом с кроватью и затихала.
И мне было так хорошо, уютно.
(9.01.16)
* * *
Анастасия опять упала. На этот раз в собственной квартире. Поскользнулась на мокрой плитке… На ту же ногу. С ней чуть не случилась истерика.
«Ну, что это такое, – сквозь слезы говорила она, – Какой раз падаю… Умереть мне что ли…».
Винит меня. Зачем я вытер пол мокрой тряпкой. Почему не предупредил ее.
Я тоже разнервничался. «Анастасия, – говорю, – Я тоже устал, я почти на пределе. Я тебя прошу, я тебя умоляю…».
«О чем ты меня умоляешь?».
«Не падай…».
Мне, действительно, стало страшно. Все эти дни, все новогодние праздники я ухаживал за ней. По несколько раз в день перевязывал ногу, сопровождал в поликлинику, возил на процедуры. И вот теперь, когда наметилось некоторое улучшение, она опять упала. Я даже думать боюсь, что будет…
(16.01.16)
* * *
По радио говорили о счастье. О том, в какие минуты своей жизни человек бывает особенно счастлив. Мне запомнился ответ одного мужчины.
«Счастье, – сказал он, – это когда приходишь после работы домой, а твоя дочка, которой исполнилось два года, бежит тебе навстречу и кричит: “Папа, папа! Пливет, пливет!”. Вот это – счастье».
У меня не было такого счастья. А может, было, да я забыл?
(15.01.16)
* * *
Угрызения совести – это не пустой звук. И не только «слова, слова, слова», как говорил Гамлет.
Когда Пушкин писал, что ночью его терзают «змеи сердечной угрызенья», это была не просто красивая метафора.
Мне кажется, при написании этого стихотворения Пушкин вспоминал тех женщин, которые когда-то любили его, доверились ему, и которых он потом оставил, бросил.
Вот и я сегодня ночью вспомнил девушку, которая много лет назад доверилась мне, пошла за мной…
Она была послушная и дерзкая одновременно. Часто язвила и иронизировала. Теперь я думаю, ирония была для нее средством защиты от меня, от своей привязанности ко мне, невозможности уйти первой. Так она отстаивала остатки своей независимости.
А еще она была гордая. Только однажды у нее вырвалось: «Вы что же, хотите, чтобы я первая призналась..!? Никогда…».
Прошло уже много времени с тех пор, как мы расстались. Но только сейчас я вполне осознаю свою вину перед ней.
(23.01.16)
* * *
Сбывается еще одно предсказание Розанова. Сегодня по телевизору прозвучали тревожные слова одного из европейских чиновников:
«Франция боится. Финляндия боится. Европа тонет в своей же гуманитарной, гуманистической политике».
Так этот чиновник отреагировал на растущую напряженность в отношениях между мигрантами из Африки и Азии, которые наводнили страны Западной Европы, и местными жителями, коренными европейцами.
А ведь еще сто лет назад Розанов написал: «Европейская цивилизация погибнет от сострадательности <…> Механизм гибели европейской цивилизации будет заключаться в параличе против всякого зла, всякого негодяйства, всякого злодеяния, и в конце времен злодеи разорвут мир <…> (Опавшие листья. Короб первый).
* * *
А вот еще одно предсказание Розанова: «Социализм пройдет как дисгармония. Всякая дисгармония пройдет. А социализм – буря, дождь, ветер…» (Опавшие листья. Короб первый).
Вот уже почти четверть века как «социализм» кончился в России, точнее, в Советском Союзе. Примерно тогда же он кончился в странах Восточной Европы.
Он еще сохранился на Кубе, в Северной Корее и Китае.
Говорят, есть какой-то особый социализм в Швеции и некоторых других западных странах.
Может быть, это была не такая уж и плохая идея – социализм.
В свое время Ленин объяснял рабочим и крестьянам Советской России, что такое социализм. «Социализм, – говорил он, – это есть советская власть плюс электрификация всей страны».
Я бы добавил к этой формуле еще три слова: «Плюс забота о людях».
(1.02.16)
* * *
Анастасия знает, что не права, и все равно не хочет признаться в этом.
«Я должна оправдываться?! – с вызовом говорит она, – Но мне не в чем оправдываться».
Потом добавляет: «Женщина всегда права. Понятно, да?».
(3.02.16)
* * *
В одной студенческой заметке я прочитал: «Любое произведение должно учить чему-нибудь. А чему учите Вы?».
Интересный вопрос. Как на него ответить? …
Можно было бы ответить так: «Я никого и ничему не учу. Я только показываю и рассказываю. То, что увидел и услышал, что пережил и перечувствовал. А возникают ли при этом у читателя какие-то мысли или чувства, учится ли он чему-нибудь, я не знаю.
Но это была бы не вся правда. И я решил обратиться к заметкам своих читателей. Может быть, в них найдется ответ на этот вопрос.
Заметка первая.
«Первое, что пришло в голову при прочтении воспоминаний из детства: я НИКОГДА не разведусь со своим мужем. Чтобы у моего сына не развились комплексы, вызванные “однополым воспитанием”» (Елена С., январь 2015).
Заметка вторая:
«До слез тронули Ваши размышления о матери, в них я узнала себя. Точнее свое отношение к близким людям <…> Сейчас я, как и Вы в молодости, вынуждена выбирать между матерью и мужем. “И свое раздражение вымещал на более слабом и родном”. У меня все аналогично. Единственный плюс в том, что мы живем раздельно, поэтому мои приступы “недовольства матерью” обрушиваются на нее не так часто» (Анастасия К., июнь 2014).
И наконец, заметка третья:
«Что-то я взяла для себя. Например, важную мысль – нужно следовать мечте, реализовывать себя именно сейчас, иначе в преклонном возрасте засяду за мемуары и буду писать, что когда-то давным-давно я хотела стать художником (не журналистомJ)…» (Анна С., март 2014).
Все эти заметки написаны молодыми женщинами, которые не приняли моей книги, которым она не понравился. Они решили строить свою жизнь по-другому, по-своему.
Может, в этом и есть «учительское» значение моей книги.
(13.02.16)
Примечание читателя. «Заставило противоречить заявление о том, что Вы ничему не учите… Учите. И очень явно. Больно, что не понимают».
(Елена З., февраль 2018)
* * *
«Недавно перечитывала “Человек-фрагмент”, – написала Ксения Д., – Опять взахлеб. Я думаю, что это очень хорошо сделано. Качественно.
Дала прочитать маме. Ей тоже понравилось. Мама сказала, что это интересно. Привлек ее способ работы со студентами. “Это важно, учить мыслить. В свое время нас учили учиться, а вас учат мыслить”, – сказала мама.
Еще ей понравилось схожесть героев с ней. Я бы добавила, что в каждом герое есть что-то, что его объединяет с читателем».
(декабрь 2013)
Примечание читателя. «Одна из читательниц заметила, что в настоящее время учат мыслить. Не соглашусь с ней. Но это вопрос спорный. Спор – вот что так привлекает читателя в произведении. Спор с автором, спор с самим собой…»
(Ирина К., июнь 2018)
* * *
Когда мою мать увозили в больницу, пришла соседка, подружка Анастасии. Она работала медсестрой в психиатрической больнице. Глаза у матери стали тревожными.
«Я не хочу в психушку», – заволновалась она.
Ее стали успокаивать. Сказали, что она будет лежать в специальном отделении, в котором лечатся абсолютно нормальные люди, но нуждающееся в особом уходе.
Мать немного успокоилась. Ее положили на носилки и отнесли в машину скорой помощи.
Потом я не раз ходил в эту больницу и познакомился почти со всеми ее обитателями. Мать лежала в палате, где, кроме нее, было еще несколько женщин. Ко многим родственники не приезжали месяцами. Ждали, когда они умрут.
Где-то на третий месяц своего лечения мать запросилась домой.
«Витя, забери меня отсюда. – просила она меня, – Здесь ненормальные по коридору ходят. Иногда заходят в нашу палату. Я хочу домой».
Я обратился к лечащему врачу. Но оказалось, что из этой больницы не так просто было уйти. Деньги, которые мы им платили,.. Меня стали уговаривать не забирать мать. Я уступил. Узнав об этом, одна из медсестер, укоризненно покачала головой.
И только, когда матери стало совсем плохо, и на ее теле появились пролежни, нам позволили отвезти ее домой. Сказали, что ей осталось жить две недели. Она прожила месяц.
P. S. Такие записи тяжело читать. Зачем же я их пишу?
Одна «проницательная» читательница назвала меня мазохистом.
«Вы – мазохист! – написала она в своей заметке. – И про ссоры с женой вы пишете с такой раздражающей детальностью, будто вам нравится их вспоминать, раскладывая по полочкам каждое сказанное слово… Не лучше ли оставить эти непривлекательные “фрагменты” на дне памяти? Запечатать в тайниках души???».
Можно, конечно, и «запечатать». Но только легче от этого не станет. Я не мазохист. И у меня нет «упорного желания растравлять собственные обиды, душевную боль и другие негативные ощущения».
Я пишу это для того, чтобы… Облегчить душу, очиститься, освободиться от груза переживаний. Хотя понимаю, что «освободиться» и «очиститься» до конца все равно не удастся.
А еще я пишу для того, чтобы все, кто прочитает эти мои заметки – мой сын, мои внуки, может, даже кто-то посторонний, – знали об этом. Знали, что такое может случиться с каждым. И помнили, не забывали.
Сам-то я этого никогда не забуду.
(думая о самом больном, 16.02.16)
Примечание читателя. «…Моя мама болела шизофренией. Поэтому, мне кажется, Ваши впечатления от больниц очень легки. По сравнению с моими. Вы даже не представляете, КАК это может быть…»
(Елена З., февраль 2018)
* * *
Женщины, как кошки. Делают вид, что все знают и все понимают. А когда начинаешь спрашивать, выясняется, что многого они не знают и не понимают.
Достаточно посмотреть, как кошка переходит дорогу, по которой едут машины…
Я не раз наблюдал эту картину. Куда девается ее независимость и самодостаточность. Она становится неуверенной, суетливой. При виде приближающегося автомобиля она не знает, куда ей бежать: то ли вперед, то ли назад. Может остановиться в самый неподходящий момент и в самом неподходящем месте. Может погибнуть…
(из личных наблюдений, 17.02.16)
* * *
Последний раз я видел во сне Заку несколько дней назад.
Точнее сказать, я ее не видел. Она была где-то рядом, я чувствовал это, но перед глазами ее не было.
А видел я ее ошейник и поводок. Т. е. те вещи, которые остались у меня после ее похорон. Они лежали на земле, и я смотрел на них, не зная, что делать.
Значит ли это, что она окончательно ушла от меня и больше не будет сниться?
(20.02.16)
* * *
Одна моя читательница написала: «Я с самого начала заметила огонь внутри Вас. А Вы его пытаетесь потушить, добавляя туда ненужный песок <…> Вы пытаетесь загнать себя в рамки. Есть люди, которые не выходят за рамки, боятся. А Вы уже за ними, но пытаетесь себя туда загнать и сами же сопротивляетесь этому».
Ах, моя юная читательница! Знала бы она, чего мне стоит не выходить за эти самые «рамки». Как трудно порой «тушить огонь» внутри себя.
(читая студенческие заметки, 21.02.16)
* * *
«Алексей Львович», – представился мужчина, И сразу же отошел на расстояние, исключающее более тесное общение.
На вид ему было лет 45. Он был одет в короткую кожаную куртку, отделанную лисьим мехом. Под курткой была белая сорочка и красный галстук. Ниже – узкие джинсы и замшевые туфли.
Все это создавало образ современного, энергичного, успешного руководителя. В дальнейшем этот образ дополнился уверенными и выверенными словами и жестами.
Мы, представители четырех факультетов, пришли на встречу с выпускниками Кирпичнозаводской средней школы, чтобы поговорить с ними о возможном поступлении в наш университет.
«Алексей Львович» как-то незаметно взял все в свои руки. Раздал ученикам красочные буклеты, университетскую газету с материалами о своем, аграрном факультете. Попросил (приказал) заполнить анкеты. Потом показал фильм об университете.
На слушателей, наверное, произвели большое впечатление его слова о том, что он уже давно не проверяет свою банковскую карту, на которую ему перечисляют зарплату. Как он сказал, ему просто неинтересны те жалкие деньги, которые платит государство. У него есть другие источники дохода. Например, гранты, иди участие в коммерческих проектах.
«И вы сможете так же зарабатывать, – искушал он своих юных слушателей, – если поступите на наш факультет и будете хорошо учиться».
Я слушал его и вспоминал разговор с преподавательницей иностранных языков (сидевшей тут же), который у нас состоялся за полчаса до этого. Она говорила, что получает десять тысяч рублей и не знает, как жить на эти деньги. Что она чувствовала сейчас, слушая этого успешного и уверенного в себе человека, своего коллегу?
Надо отдать ему должное: он сделал свою работу хорошо. Многие ученики, после его «зажигательной» речи, стали заполнять принесенные им анкеты.
А я… Я выступал последним. Прочитал стишок Олега Григорьева «Яма». Что я мог еще им предложить? Только стихи. И свое понимание этого детского, но такого серьезного на самом деле стихотворения.
(на встрече с учениками старших классов, 23.02.15)
* * *
Еще вчера я хотел написать о том, что уже почти месяц не вижу во сне Заку. И что она навсегда ушла из моей жизни.
А сегодня она опять мне приснилась. Я вытирал ей глаза, освобождая их от белых выделений, которые у нее иногда появлялись.
Я был готов поверить в некий скрытый смысл сновидений. Но после прошедшей ночи все опять стало материальным и скучным.
(утром, 11.03.16 )
* * *
Когда я вспоминаю, сколько мне лет и представляю себе эту цифру, я хватаюсь руками за голову и сдавленным от безысходности голосом говорю себе: «Боже мой! Боже мой!».
В остальное время (а этого времени становится все меньше) я чувствую себя мальчиком, который почти не изменился за прошедшие годы. Мальчиком, который живет одним днем и не задумывается о будущем.
(13.03.16)
* * *
По телевизору показывали боевик с девушкой-террористкой, в главной роли. Она, ради своего возлюбленного (тоже террориста, главаря этой группировки), готова была предать родину, устроить экологическую катастрофу, погибнуть сама, погубить других. И все это только для того, чтобы выполнить его приказ. Чтобы до конца быть рядом с ним.
Я сказал Анастасии, что у меня была студентка, написавшая заметку под названием «Любимый». В ней была такая страсть, такая решимость и преданность, что мне, когда я читал эту заметку, стало не по себе, страшно за эту девушку. Она забросила учебу, не отвечала на звонки подруг, поругалась с родителями…
«Я не такая», – сказала Анастасия и улыбнулась.
«Я это знаю», – ответил я.
Мне почему-то стало грустно.
(после просмотра телефильма, 17.03.16)
* * *
Господи, тысячу раз был прав Розанов, когда писал, что «нам плакать не об обстоятельствах своей жизни, а о себе».
Вместо того, чтобы рассуждать о политике и экономике, человеку надо бы «бежать как зарезанная корова, схватившись за голову, за волосы, и реветь, реветь, о себе реветь, а, конечно, не о том, что “правительство плохо”».
Какое правительство! Какие цены и тарифы! Надо молить Бога о том, чтобы не ныла по ночам печень, не зашкаливало артериальное давление, и сердце бы работало без перебоев. Вот о чем надо думать.
(утром, вставая с кровати, 18.03.16)
* * *
Почему я так боюсь умереть? Ведь я почти поверил в существование царствия небесного? Поверил в то, что после смерти я уйду «в мир иной». Что я просто перемещусь «с этого света на тот». И там, на том свете, встречусь с мамой и с другими своими родственниками и знакомыми.
Может, все дело в этом «почти поверил»? Может, я еще недостаточно готов для последнего, главного дела своей жизни.
(думая о смерти, 21.03.16)
* * *
«Я чувствую себя беспомощной. – сказала Анастасия. – Я не знаю что делать».
Голос ее при этом дрожал. Заболел ее брат Анатолий. Ей опять приходится ухаживать за тяжело больным человеком, который гаснет у нее на глазах. И никто не может сказать, в чем причина этого угасания.
(умирает родственник, 25.03.16)
* * *
Сегодня мне приснился сон. Открылась дверь нашей квартиры и на пороге появилась моя мать. В строгой темной одежде, в темном платке. Стоит у двери, смотрит на меня и молчит.
Я испугался и открыл глаза. Стал читать молитву. Больше в эту ночь она мне не снилась.
(1.04.16)
Примечание к написанному. Пришла Анастасия и сказала, что сегодня большая родительская, день поминовения умерших родственников. Может быть, поэтому мне вчера приснилась мама. Просила помянуть ее.
(2.04.16)
* * *
Чувство юмора исчезает, когда у человека появляется физическая боль. Боль в почках, в сердце, в любом другом органе нашего бренного тела. Боль постоянная, ноющая, все время напоминающая о себе. Вот тогда становится не до смеха.
(слушая передачу по радио о юморе, 1.04.16)
* * *
Мне снова стало радостно и тревожно. По почте пришло письмо:
«Здравствуйте! Если желаете подняться на колокольню, подходите завтра к кремлю к 18:00 (бесплатно). С уважением…». И далее следовали имя и фамилия.
Я не знал, что и думать. Сразу вспомнилась давняя история. Тоже четвертый курс. Звонок по телефону. Встречи в Кремле. Задушевные разговоры.
«Дежавю, дежавю», – повторял я про себя, теряясь в догадках. Воображение рисовало то одну картину, то другую. Все был неясно и волнующе.
На «колокольню» я не пошел. Что-то помешало. А когда она пришла через неделю на занятие, попросил ее остаться и спросил:
«А что это за письмо, которое вы мне написали?».
«Какое письмо? А, о Кремле? Это экскурсия. Ее мой муж проводит. Я пригласила Соловьеву, Калиновскую…».
«Экскурсия... – разочарованно сказал я, – А я думал… Нет, на такие экскурсии я не хожу. А кем работает ваш муж?»
«Охранником», – немного смутилась она.
На этом наш разговор закончился.
«Вот тебе и “дежавю”», – невесело улыбнулся я про себя.
(21.04.16)
* * *
Мы все считали его здоровым человеком. Относились к нему иронически. Не принимали всерьез. А он шутил, иногда хамил, нередко ругался матом.
У него всегда был хороший аппетит. Он ел все подряд. Редко жаловался на плохое самочувствие. Если только уж совсем становилось плохо, температура поднималась до 39; или еще что-то в этом роде. Но сам никогда не жаловался, не говорил, что у него болит. Анастасии приходилось догадываться и самой начинать лечение.
Два месяца назад с ним что-то случилось. Он перестал нормально есть, стал худеть. И все – молча, тихо.
Когда Анастасия повела его в поликлинику, выяснилось, что болезнь зашла уже далеко. Моча была такого цвета, что на нее было страшно смотреть. Врач-онколог назначил обследование на 10 мая.
«У нас очередь», – сказал он в ответ на слова Анастасии, что до 10-го больной может не дожить.
Так и вышло. Вчера полдвенадцатого ночи он умер. И опять без шума, без крика и истерики. Просто затих, угас, как свечка.
Понимал ли он, что умирает? Трудно сказать. До последнего дня он все собирался идти собирать справки для получения «ветерана труда». Тяжело дышал последние минуты. Потом глубоко вздохнул и – все.
За час до его смерти я зашел к нему в комнату, хотел как-то подбодрить. Но слова застряли в горле. Вид у него был уже неживого человека. Но он все равно нашел в себе силы ответить на мое приветствие. Чуть слышно сказал: «Привет».
Женщина, ухаживавшая за ним последние дни, заставила его выпить глоток куриного бульона. И он, еле ворочающий языком от слабости, попросил салфетку, чтобы вытереть губы.
(умер Анатолий, 22.04.16)
* * *
Когда умирает близкий человек, появляется чувство вины перед ним. Даже если ты ни в чем не виноват. А вина твоя только в том, что он умер, а ты продолжаешь жить.
А еще появляется чувство страха от того, что и ты скоро умрешь. И не дай Бог от такой же болезни.
(девять дней после смерти Анатолия, 29.06.16)
* * *
Незадолго до смерти он увидел во сне мать. Она звала его к себе.
«И ты пошел к ней?», – спросила Анастасия.
«Как же я к ней пойду, – удивился он, – это же был сон».
Вот таким он был, наш Анатолий.
И смешно, и плакать хочется.
(30.04.16)
* * *
«Забудьте, что было раньше», – сказал врач-онколог в ответ на слова Анастасии о том, как было «раньше».
Случись с Анатолием такое в советское время, его бы сразу положили в больницу. Провели бы полное обследование. Установили диагноз. Может быть, что-то и удалось бы сделать.
А так… Его направляли то на один анализ, то на другой. Никто не хотел брать на себя ответственность. А время уходило. Болезнь прогрессировала.
Усилиями наших чиновников выстроена такая система здравоохранения, при которой человек остается один на один со своей болезнью. И никто ему не может и не хочет помочь.
(1.05.16)
* * *
Когда стал известен окончательный диагноз («злокачественное новообразование прямой кишки»), Анастасия заплакала: «Они же проверяли его. Сказали, что ничего не обнаружили».
Я стоял рядом и не знал, что сказать. Молча взял ее за руку…
(в день похорон, 1.05.16)
* * *
«Мы – перелетные птицы / С этого света на тот», – написала Елена Шварц в одном из последних своих стихотворений.
Хорошие слова, красивые. Но в жизни так не бывает. В жизни переход «с этого света на тот» мрачен, страшен, пронизан болью и одиночеством.
(3.05.16)
* * *
Я становлюсь сентиментальным. Слезы наворачиваются мне на глаза, когда я вижу, как в День Победы проходят по Красной площади в Москве современные воины России. Строй за строем, чеканя шаг, – молодые, сильные, уверенные.
Глядя на них, я, кажется, готов простить нашему президенту и нашему правительству и маленькие пенсии, и унизительные зарплаты, и плохое здравоохранение, и многое другое, что вызывает недовольство народа.
Только бы не было войны…
(9 мая)
* * *
«А врачи боятся смерти? – спросил я его. – Вы боитесь смерти?».
Он внимательно посмотрел на меня и покачал головой: «Я боюсь процесса умирания».
«Знаете, что для меня идеальная смерть? – с каким-то непонятным мне воодушевлением спросил он. – Как бы я хотел умереть? Как мой дед. Он жил в селе. Утром пригнал отару овец в горы. Сел на камень. Прислонился к дереву. Сказал: «Что-то мне сегодня спать хочется». Закрыл глаза и…».
«А сколько ему было лет?»
«Восемьдесят шесть».
(разговор с врачом-урологом, 16.06.16)
* * *
Судьба сделала мне еще один подарок. Или послала еще одно испытание. Не знаю пока, как к этому относиться.
Полгода назад во время спецсеминара на четвертом курсе я обратил внимание на одну студентку.
Она сидела за столом одна. На вопросы отвечала тихим и как будто неуверенным голосом. Но вскоре я убедился, что за этой неуверенностью скрывается неплохая подготовленность и определенная жизненная позиция.
В конце семестра, когда студенты стали присылать мне свои литературные заметки, она тоже прислала. Среди них были такие.
«Человек-фрагмент (человек из фрагментов), мне хочется сказать Вам огромное спасибо.
Спасибо за то, что на самом первом нашем занятии Вы завели тему о дневниках. Я в тот раз ответила Вам, что тоже их вела, и Вы сказали, что у нас тогда много общего. После этого я снова взялась за дневники, хотя уже примерно год как к ним не прикасалась <…>
Спасибо за то, что подаёте мне пример. Я всегда смотрю на Вас и думаю (на каждом занятии!): “Какой же он молодой, как у него горят глаза, как интересно он мыслит! Будь и ты всегда в таком воодушевлении” <…>
Наверное, я уже привыкла к Вам и к Вашему образу мыслей. Я читала вашу книгу и параллельно писала комментарии к ней. Получился как бы диалог между нами. И теперь мне кажется, что я увижу Вас уже другими глазами, будто у нас и правда состоялся откровенный разговор.
Каким бы Вы себя не считали, я в который раз повторяю, что Вы – молодой. Многое у Вас впереди! Говорите лишь “да” или “нет”, без всякой середины! Она Вам вредит! Хуже всего – сомнения, из которых следует бездействие. Для того, чтобы быть счастливым, надо действовать. Вперёд! И не останавливайтесь! Я в Вас верю».
Не знаю, что она увидела во мне такого, что я показался ей молодым? Сам себя я таким не считаю. Скорее наоборот. Может, и бывают у меня всплески воодушевления во время лекции или семинара. Но это ненадолго. Как и проявления юмора. С юмором у меня тоже плоховато. К сожалению.
(18.06.16)
* * *
Беда русских в том, что они много думают, часто сомневаются и постоянно рефлексируют.
У американцев все по-другому (у североамериканцев). У них все построено на стандартах. Стандарты в медицине, образовании, сельском хозяйстве, даже в Голливуде. Не говоря уже о машиностроении и других технических отраслях. Везде – стандарт.
Они не тратят время и нервы на всякие там «вечные» или «проклятые» вопросы. Они просто живут и всеми возможными способами зарабатывают деньги. А потом экономно и с пользой для себя тратят их.
Поэтому они и живут лучше нас.
(19.06.16)
* * *
Последняя кафедра в этом году как всегда была посвящена подведению итогов и утверждению нагрузки на следующий год.
Когда я увидел свою нагрузку, я расстроился. В ней появился новый курс «Литературное краеведение», который я никогда не читал. И это несмотря на то, что неделю назад я говорил с Григорьевым на эту тему, и он обещал ничего не менять. Исчезли также четыре другие «мои» маленькие дисциплины.
«Павел Петрович, зачем Вы мне дали этот курс?», – недовольно спросил я.
«А кому я его дам?», – тоже недовольно ответил он и посмотрел на присутствующих. Присутствующие притихли.
«Вы же обещали ничего не менять».
«Каждый год нагрузка меняется, Виктор Александрович».
«Я не хочу и не могу читать этот курс».
«Ну, тогда нам придется распрощаться», – уже не скрывая раздражения сказал он.
«Распрощаться-то можно… – растерянно проговорил я, – надо договариваться…».
«Виктор Александрович, – подала голос Калиновская, – у нас у всех появляются новые курсы».
«Мы все через это прошли», – добавила Гордеева.
Что мне было делать? Не говорить же всем, что из-за плохого зрения у меня нет ни сил, ни возможностей осваивать новые курсы. Что я, в общем-то, дорабатываю отпущенный мне трудовой срок.
Когда кафедра закончилась, Григорьев попросил никого не расходиться: «Сейчас Дмитрий Николаевич принесет плов, и мы его будем есть, чтобы немного прийти в себя».
Я встал и направился к двери. Никто меня не остановил.
(после кафедры, 18.06.16)
* * *
«Но вы ведь тоже изменяли, – возразила мне студентка-психолог. – Почему вы не ушли от жены, хотя много раз хотели сделать это? Я читала».
«Почему не ушел!? – задумался я, хотя ответ у меня уже был. – Ну, во-первых, была жива моя мать. Вы же читали. Я не хотел оставлять ее одну. А, во-вторых… Да много было причин».
«А главное, – сказал я сам себе, – это то, что я люблю свою жену. Она стала мне родным человеком».
(разговор в аудитории, 23.06.16)
Примечание к написанному. Забыл ей сказать, что «изменял» не я, а мой герой. Впрочем, она бы все равно не поверила.
* * *
На днях в интернете обсуждали историю молодой учительницы, которая в свободное от работы время рекламировала женское белье в интернет-магазине.
Говорят, она была неплохой учительницей. Преподавала математику в 7-8-х классах. Ученики ее любили. А вот родители…
Когда об этом стало известно руководству школы, ее принудили к увольнению. Она написала заявление об уходе и вскоре уехала за границу.
Мнения участников дискуссии разделились.
Вот слова одного мужчины: «Если бы в моем 7-м классе была такая учительница, я бы лучше знал математику».
А вот как отнеслась ко всему этому позвонившая женщина: «Какой у нее будет авторитет, если она делает такое».
Как все это относится ко мне? А вот как. Меня тоже могут обвинить в «аморальном» поведении. Например, в том, что я, публикуя свои заметки, нарушаю какие-то нравственные нормы, оскорбляю чьи-то чувства.
Некоторые студенты и коллеги-преподаватели уже высказывали мне свое неудовольствие по этому поводу. Кто прямо, кто намеками. До открытого конфликта дело пока е дошло. Но кто знает, что будет завтра.
(7.07.16)
* * *
В разгар отпуска вдруг позвонил Григорьев. Не сам позвонил, а через Диму Коровина («Виктор Александрович, здравствуйте, с Вами хочет поговорить Павел Петрович…»). Прозвучало это так, как будто меня соединяли с Кремлем.
После дежурных фраз о том, «как отдыхается», он спросил о нагрузке: «Чем вы были недовольны? Какие дисциплины у вас забрали?».
«Да я уже забыл… Смирился»
«А я запомнил, – сказал он. – И мне показалось это обидным».
В общем, выяснили, что мой семинар на четвертом курсе он взял себе. Другой семинар отдал Красильникову. Предлагал вернуть. Но я отказался:
«Пусть будет так, как есть. Ничего менять не надо».
«Меня ведь что обидело, – в свою очередь сказал я ему. – Вы мне обещали ничего не менять. И вдруг такое…».
«Пришла совсем другая нагрузка, – стал объяснять он мне. – Все пришлось переделывать. Некоторым пришлось давать зарубежную литературу. Соловьевой, Калиновской… Все пострадали».
Заканчивали разговор мы почти дружески.
«Может, вы придете подписать нагрузку?».
«В такую жару.. Давайте, я уж 25 августа приду и все подпишу».
На том и порешили.
(11.07.16)
* * *
Проснулся я сегодня утром, спустил ноги на пол, сижу на кровати и говорю сам себе: «Ну что, Виктор Александрович, чем ты сегодня будешь заниматься? Что делать? А главное – зачем?».
(14.07.16)
* * *
Когда я слышу по телефону из Америки ее спокойный, умиротворенный голос («Витя, привет. Как ты там?»), волна тепла и нежности накрывает меня с головы до ног. И я понимаю, что никого дороже нее у меня нет.
(18.07.16)
* * *
«Легко умирать молодым…». Эту фразу я услышал по радио.
А почему легко, подумал я? Никто об этом не сказал.
И почему так тяжело умирать старым? Казалось бы, все должно быть наоборот. У молодых вся жизнь впереди. Их ждет любовь, карьера, встречи, расставания, победы, достижения.
А у старых все это уже было. Они свое отлюбили, их карьерный рост давно закончился. Впереди – ничего нового и интересного.
Старые люди просто устали жить в этом изменившемся и чужом для них мире. Устали бороться за каждый новый день, пить таблетки, ходить по врачам.
И тем не менее они цепляются за эту тяжелую жизнь, не хотят из нее уходить.
А молодые… У многих из них ничего нет: ни профессии, ни денег, ни имущества, ни семьи. Им нечего терять. Они ничем не дорожат, в том числе и жизнью. Может быть, поэтому…
Запомнились слова из повести А. Платонова «Сокровенный человек». Описывая состояние молодых красноармейцев, идущих на верную смерть, автор пишет:
«Они еще не знали ценности жизни, и поэтому им была неизвестна трусость – жалость потерять свое тело. Из детства они вышли в войну, не пережив ни любви, ни наслаждения мыслью, ни созерцания того неимоверного мира, где они находились. Они были неизвестны самим себе».
. (19.07.16)
Примечание к написанному. На днях стала известна жуткая история, случившаяся в псковской области.
Двое молодых влюбленных, шестнадцати лет каждому, поругались с родителями и убежали из дома. Отсиживались несколько дней на даче. Раздобыли оружие. Парень прострелил ногу матери девушки. Потом стал палить по приехавшим полицейским. Подружка помогала ему. И все это время они выкладывали в интернете все, что с ними происходило. Сравнивали себя с Бонни и Клайдом. Девушка раза два сказала, оценивая поведение полицейских, спрятавшихся от их выстрелов за машиной: «Здесь же дети… Они боятся детей…».
Потом попрощались со всеми. Просили не волноваться. Когда спецназовцы пошли на штурм, застрелились сами.
Понимали ли они, что делали? Ради чего они это сделали? Неужели ради нескольких минут славы в сети? Три дня счастья (столько дней они жили вдвоем на даче), а потом – смерть. В голове не укладывается. Но это в моей голове. А что было в их головах? И что было в головах тех их сверстников, которые все это видели и слышали по телефону? Какой контраст с платоновскими красноармейцами.
* * *
Мама в детстве рассказывала. У ее родственников был маленький сын. Когда он приходил из детского сада, его спрашивали: «Сереженька, что вы сегодня кушали в садике?».
«Сереженька» отвечал всегда одно и то же: «Каса, какао, калач».
Когда Анастасия спрашивает меня по телефону из Америки, что я сегодня ел, я ей отвечаю с грустной улыбкой: «Каша, какао, калач». Только вместо «какао» говорю, у меня «чай».
Однообразный рацион. Утром – каша с молоком, вечером – та же каша с тем же молоком. В обед суп, который я варю в большой кастрюле дней на семь-восемь. И еще компот. И салат.
Нормально. Но когда это повторяется каждый день, хочется чего-нибудь другого.
(23.07.16)
* * *
Евросоюз и США организовали еще одну атаку на нашу страну. На этот раз объектом нападения стал российский спорт.
С помощью предателей-перебежчиков, которые почему-то не переводятся на Руси, они попытались лишить нас права участия в Олимпийских играх в Рио-де-Жанейро. И это им почти удалось.
Нашим легкоатлетам запретили выступать на всех международных соревнованиях, включая Олимпийские игры. Формальным поводом послужило обвинение в применении допинга. Как будто они сами этим не занимаются.
Доказательств – никаких. Все основано на показаниях некоего Родченкова, сбежавшего в США и продавшего за тридцать серебряников «секреты русских спецслужб». Когда журналисты попросили предъявить что-нибудь конкретное, глава ВАДА ответил: «Мы не знаем, как они это сделали. Но мы знаем, что они сделали это».
Вот такой уровень доказательств.
Идет самая настоящая травля. Нам мстят. Мстят за американского шпиона Сноудена, которого Путин не захотел отдать Обаме. Мстят за Крым, мстят за Украину, мстят за независимую политику.
У них не получилось задавить нас в 2014 году политическими и экономическими санкциями. Теперь они решили подобраться к нам с другого бока. Хотят представить нас страной, с которой нельзя иметь дело, которая играет не по правилам, и вообще, недостойна жить «в дружной семье цивилизованных народов».
«Слава Богу, что они не идут на нас войной», – сказал В. Жириновский, когда его попросили прокомментировать эту ситуацию.
(25.07.16)
* * *
Как трудно быть одному. Без жены, без друзей, без собаки.
Я уже не говорю о том, как трудно жить без матери.
Отца у меня никогда не было. Поэтому я не знаю, хорошо с ним жить или плохо.
А дети? Мне больно об этом говорить, но я никогда особенно не чувствовал любви своего сына. А я так глупо устроен, что могу любить только того, кто любит меня.
Есть еще внуки…
…Оказывается, я не так уж одинок. У меня есть сын, два внука. Правда, они живут далеко, на другом конце земли. Но они зовут меня к себе. Даже обижаются, что я не еду. Вот, например, вчера Максим сказал по телефону: «Дедушка, приезжай к нам в гости».
А я говорю в ответ, что это очень далеко, тяжело. Восемь часов в самолете. Перелет через океан.
Но не в океане же дело. Не только в нем.
Когда я пожаловался Алеше (по телефону), что мне не с кем даже поговорить, словом перемолвиться, он сказал: «Я, наверное, так бы не смог».
«А куда деваться, – огорченно ответил я, – если никого рядом нет? Хочешь не хочешь, а приходится жить, выживать».
Но запомнилось, как он сказал: «Я бы так не смог».
А я, значит, могу. Я что – железный? Или каменный, деревянный? У меня тоже есть нервы. И я тоже страдаю.
(26.07.16)
* * *
Уже не первый раз мне снится один и тот же сон. Я иду по городу голым (в последнем сне – бегу). Кругом – люди, встречаются мои студенты, а мне нечем прикрыться. Мне стыдно, неудобно, но я ничего не могу сделать. И этот мучительный бег по городу продолжается…
Что это может значить? Может, так мой мозг реагирует на мою неуверенность, неустойчивость, незащищенность в этой жизни.
(27.07.16)
* * *
Как мало я знаю… Оказывается, еще Аристотель писал о том, что «герой должен быть силен, и его должно быть жалко». Тогда он будет пользоваться успехом у читателей и зрителей.
Не здесь ли разгадка обаяния Печорина?
А я? Некоторые читатели, прочитав мою книжку, пишут, что им меня жалко. Именно меня, а не моего героя. Но сильным – никто не назвал.
Справедливости ради надо сказать, что в нашей литературе были и другие герои. Например, доктор Живаго. Сильным его тоже не назовешь. Разве только в стихотворении «Сказка», где его лирический двойник убивает дракона, спасая «девицу».
А Илья Ильич Обломов? А князь Мышкин? А Пьер Безухов? Почти весь девятнадцатый век в нашей литературе, начиная с Самсона Вырина, прошел под знаком «не сильных» героев.
Может быть, и я каким-нибудь боком прилеплюсь к этой линии нашей литературы?
(слушая передачу о Гарри Поттере, 30.17.16)
* * *
Завидую людям, которым всегда все ясно. У которых на все есть своя точка зрения – определенная и твердая
Думаю, что такие люди в чем-то неполноценны, ущербны.
Как можно в наше время (да и не только в наше) быть в чем-то уверенным на 100 %? Как можно не сомневаться?
Эти люди или знают какую-то неведомую мне истину или обманывают себя и других.
(1.08.16)
* * *
Я, кажется, заболеваю. Простыл, наверное. Из носа льет. Голова болит. Тело ломит.
Не пошел сегодня в бассейн. На улице опять 35; жары.
Съел последнюю тарелку супа. А варить новый – нет сил.
И вообще, нет сил ни на что.
(один, 1.08.16)
* * *
«Анатолий был маленьким человеком. И служба у него была маленькая…».
Такими словами я хотел начать свою речь на его похоронах. А потом – на поминках. Но так и не начал. И вообще ничего не сказал. Показалось литературным.
А ведь по сути это правда. На таких, как он, послушных и ответственных, держится страна.
Случись война, он, не задумываясь, пошел бы в военкомат. Потому что все идут. Там бы ему выдали обмундирование, оружие и послали на фронт.
В первом же бою его бы убили.
(на улице. 2.08.16)
* * *
Собак заводят одинокие люди. И не важно, что кто-то из этих людей – он или она – женат или замужем. Семья – еще не гарантия того, что тебя понимают, сочувствуют. Можно жить в семье и быть одиноким.
Людям, даже семейным, порой не с кем поговорить, некому пожаловаться, излить душу. Просто, не к кому прикоснуться, дотронуться, почувствовать тепло живого тела.
(перед завтраком, 21.08.16)
* * *
Все, что касается собак, трогает меня… Только что услышал историю одной собаки, которая 12 лет назад попала в автоаварию вместе со своим хозяином. Хозяин погиб, а она выжила. И с тех пор, все 12 лет, она приходит на это место и ждет…
Ее пытались брать к себе сердобольные жители. Давали ей кров, кормили, лечили. Но она все равно возвращалась на то место, где последний раз была со своим хозяином.
В конце концов люди соорудили ей будку. Приносят еду, воду, лечат, ухаживают. И начали сбор средств на памятник такой собачьей верности.
Не буду говорить, что люди не способны на такое. Хотя иногда возникают сомнения.
Хочу сказать о другом. Не все собаки такие. Как писал Ю. Казаков, собаки, как и люди, бывают разные.
Когда были живы мои собаки, я присматривался к ним и старался понять, насколько сильно они меня любят, насколько преданны мне?
Самсон, как все кобели, часто убегал от меня, и мы теряли друг друга. Через какое-то время он возвращался, и всегда на то место, где мы с ним расстались последний раз. Садился на землю и ждал. А мы с Анастасией искали его. Почему-то ей это удавалось лучше, чем мне. Она быстрее находила его. Меня даже злило иногда, почему он не сразу бежит домой, а ждет меня посреди улицы, сколько бы времени ни прошло.
Зака была другая. Она никогда далеко от меня не убегала, постоянно держала меня в поле зрения.
Слава Богу, что ни со мной, ни с моими собаками не случилось ничего такого, о чем я писал в начале этой заметки.
Не надо испытывать преданность того, кто тебя любит.
(слушая радио, 21.08.16)
* * *
Анастасия пришла из поликлиники сама не своя. Что-то там ей сказали нехорошее, нашли какие-то плохие анализы.
После возвращения из Америки она немного осунулась, похудела. У нее усилился кашель, появилась одышка, она стал жаловаться на слабость.
«Я уже обо всем передумала, – сказала она. – Ну, умру я, ну и что? Вот только тебя жалко. Как ты здесь будешь без меня».
Краем сознания я отметил, что она говорит со мной так, как говорила Пульхерия Ивановна с Афанасием Ивановичем в «Старосветских помещиках» Гоголя.
У меня встал ком в горле.
«Я не буду без тебя… – с трудом выговорил я. – Я не смогу без тебя… Зачем ты так говоришь?».
«А что? Найдешь себе женщину…».
«Не надо мне никакой женщины… И вообще, перестань… Мы тебя будем лечить. Ты поправишься. Все будет хорошо».
Я говорил искренне. Никогда раньше я так не говорил.
(на кухне, 22.08.16)
* * *
Анастасию положили в больницу. Сразу стало пусто в доме. Утром, еще не проснувшись, я ищу ее, думаю, что она на кухне. И только минуту спустя вспоминаю, что ее нет, и сразу становится неинтересно жить
Накануне она спросила меня: «Витя, если меня положат в больницу, ты придешь ко мне?».
Я даже не сразу ответил от удивления: «Как же я не приду, Анастасия!? Ты что!».
Когда на следующий день я пришел к ней, она обрадовалась.
Мы сидели на скамейке и разговаривали. Она рассказывала, как ее лечат.
Когда она увидела, что из корпуса вышла ее соседка по палате, она помахала ей рукой и крикнула, показывая на меня: «Это мой муж!».
Потом мы гуляли с ней по больничному парку. Она взяла меня за руку, и мы шли, как молодые влюбленные, держась за руки и не обращая внимания на окружающих.
«Алеша не звонил?», – спросила она.
«Алеша? Нет, не звонил».
«Мог бы поинтересоваться, положили меня или нет», – с легкой досадой сказала она.
«Да, мог бы, – согласился я. – Такие вот они, дети. Что ты хочешь. У них своя жизнь. А мы для них… Я тоже был такой».
Она помолчала.
«Столько подружек, и ни одна не пришла», – невесело улыбнулась она.
«Я твоя лучшая подружка», – сказал я.
(в больнице, 30.08.16)
* * *
Недавно Анастасия снова завела разговор о том, какую глубокую рану я нанес ей своими любовными рассказами.
«Это рана на всю жизнь, – сказала она. – никогда не забудется».
А я, в который уже раз, стал думать о том, что же заставило меня написать все это.
И вот что я надумал. Кто-то из современных писателей заметил, что, когда он только начинал свой творческий путь, литература была для него важнее семьи. А потом, когда пришла зрелось, а с ней – успех и слава, появилось осознание того, что семья – это главное, а литература все-таки на втором плане.
Также я вспомнил тех молодых женщин, красивых и талантливых, которые ради искусства и карьеры отказались от материнства, не позволили себе завести детей, создать полноценную семью. А потом раскаивались в этом.
Когда я писал свои истории, я не очень-то задумывался над моральной стороной своих действий. Я вообще ни о чем не думал, кроме того, о чем писал.
Я радовался тому, чт; у меня получалось. Мне нравилась форма, в которую я облекал свои мысли и наблюдения. Она завораживала меня, не отпускала, заставляла идти все дальше и дальше.
Вот и получилось, что ради «литературного успеха» я пожертвовал душевным спокойствием самого близкого мне человека, самого дорогого. И меня это очень расстраивает.
(во время утренней физзарядки, 7.09.16)
* * *
Одна мысль о том, что я могу ее потерять, приводит меня в ужас.
И дело не только в том, что на меня сразу обрушится множество материальных проблем (например, заполнение квитанций, «платежек», плата за коммунальные услуги).
Куда страшнее проблемы нравственные, психологические. Одно только чувство вины перед ней сведет с ума.
(во время ужина, без нее; 7.09.16)
* * *
Когда она рядом, я ее «не замечаю». Она вроде бы и «не нужна». Как не замечаю воздуха, которым дышу.
Но стоит ей уехать куда-нибудь (например, в Америку), или лечь в больницу, и я места себе не нахожу
(на улице, 8.09.16)
* * *
В день рождения мамы я пошел на кладбище. Купил цветочки, заказал молитву об упокоении, убрал сорную траву с могилы. Постоял. Подумал.
А на обратном пути зашел на могилу Селина. Она почти у самых ворот.
На черном мраморе его памятника написано: «Профессор Селин Григорий Иванович». А чуть ниже – стихи А. Блока, начинающиеся словами: «Сотри случайные черты – / И ты увидишь: мир прекрасен…».
Почему-то показались неуместными и слово «профессор», и стихи Блока.
Недалеко от его могилы, тоже из черного мрамора, стоял памятник какому-то Багдасарову с надписью: «Заслуженный врач Российской Федерации…».
И я подумал. А надо ли писать на могильных плитах звания, должности, заслуги умерших людей? Разве на том свете это так важно? Разве там есть профессора и заслуженные врачи?
Когда умер Александр Васильевич Суворов, на его надгробии выбили надпись: «Здесь лежит Суворов». И все. Ни слова о том, что он был «графом Рымнинским», «князем Италийским», «полководцем», «генералиссимусом». Всем и так ясно, кто такой Суворов.
Смерть уравнивает всех: богатых и бедных, злых и добрых, заслуженных и незаслуженных.
По крайней мере, так это видится на поверхности кладбища, на уровне крестов и надгробий. А что там творится под землей, в царстве мертвых – одному Богу известно.
(после посещения кладбища, 17.09.16)
* * *
Кажется, я понял, почему у меня не складываются отношения с «народом». Как с «простым», так и не очень простым. И прежде всего – с «начальниками» всех мастей. Начиная с классной руководительницы в школе и кончая президентом страны.
И помог мне в этом Пушкин.
Я уже давно знал и любил его стихотворение «Из Пиндемонти», написанное в 1836, т. е. в конце жизни. Часто цитировал его. Смутно чувствовал, что оно «про меня». А сегодня ясно осознал, что почти все, что в нем написано, совпадает с моими мыслями и чувствами.
«Зависеть от царя, зависеть от народа – Не все ли нам равно?».
Что за вопрос!? Конечно – «все равно».
«Бог с ними. Никому / Отчета не давать, себе лишь самому / Служить и угождать; для власти, для ливреи / Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…»
И это верно. Особенно мне нравится: «Никому отчета не давать».
Меньше нравится: «Себе лишь одному / Служить и угождать».
Единственное, с чем я не согласен и что мне кажется «не моим», это: «По прихоти своей скитаться здесь и там…».
Я человек домашний. Люблю тепло и уют семейного очага. «Скитаться здесь и там» мне не очень хочется.
(21.09.16)
* * *
В нашей семье наметились идеологические разногласия.
Анастасия хвалит все американское: американский порядок, заботу о людях, о пенсионерах, особенно, о больных детях. Ругает наши власти, наших чиновников. Их жадность, равнодушие к простым людям.
А Алеша… Когда я его спросил, ходил ли он на выборы в Государственную Думу, он, в свою очередь, поинтересовался: «А что? Разве были выборы?».
Я ему хотел сказать, что я больше знаю о выборах президента США, чем он о наших выборах.
Это типично американская черта. Американцы так воспитаны, что совершенно искренне считают, что Америка – это центр мира, и все главные события происходят в их стране. Что делается в других странах, их не интересует.
Но это еще не самое обидное. Недавно я узнал, что наш сын Алеша, когда у него украли в Москве только что купленную иномарку, выложил в интернете текст примерно такого содержания: «Я не хочу жить в стране, в которой воруют автомобили. Я хочу уехать из этой страны…». И что-то еще в этом духе.
Если это правда, то мне это не нравится. Слишком это похоже на выступления наших эмигрантов третьей воны, которые, оказавшись за границей, сразу же стали ругать свое отечество, стараясь понравиться новым хозяевам.
(в постели, перед тем, как заснуть, 21.09.16)
* * *
Я начинаю бояться своих снов. Боюсь наступления ночи, ее черноты и неизвестности.
Ночью, во сне, я как личность исчезаю. Мной овладевают темные силы, которым я не в силах противостоять.
Только закрою глаза, и начинается какая-то другая жизнь. Вспоминаются умершие родственники. Их лица, слова, поступки.
Чтобы отвлечься, я начинаю читать молитвы, стихи. Иногда это помогает, и я незаметно для себя засыпаю. Но чаще стихи приходится читать по много раз. А сон все не приходит.
(28.09.16)
* * *
И работать не хочу, и без работы не могу. Вот такое противоречие разъедает мою душу всякий раз, когда я сижу на кафедре в обществе моих молодых коллег.
Они такие информированные, инициативные, работоспособные.
А я… Как сказал в свое время стареющий Федор Сологуб: «Был когда-то я поэт, а теперь поэта нет».
(30.09.16)
* * *
Бог был прав, когда запретил Адаму и Еве подходить к Древу Познания и есть плоды с него.
Когда мы жили при социализме, во времена Хрущева и Брежнева, мы многого не знали, о многом не задумывались. И что? Мы были несчастливы? Да нет же. Совсем нет.
Во-первых, мы были молоды. А это уже было счастьем. Во-вторых, в нашей жизни был порядок, плохой или хороший, это уже другой вопрос. Мы четко знали, что хорошо, и что плохо, что можно, и что нельзя. Мы знали, что завтра будет так же, как было вчера. И это придавало уверенность и спокойствие нашей жизни.
А сейчас? Мы о-о-чень много знаем. Нам говорят почти все, что происходит вокруг. Ничего не скрывают. Мы в курсе всех катастроф, преступлений и афер.
Границы между добром и злом размыты. «Где свой, где чужой» – непонятно. Преступники становятся героями, а герои преступниками. Уверенности в завтрашнем дне нет. Как нет и денег на лекарства, которые почти все импортные и дорогие.
Зато есть свобода! Можно поехать в любую страну, купить любую еду и любую одежду. Можно купить все, что угодно. Были бы деньги.
А еще, можно написать и издать любую книгу. Любого содержания. За свои деньги, разумеется. А в интернете и денег платить не надо. Пиши, что хочешь.
Вот такая у нас сейчас свобода. Вот такую цену мы платим за обретенное знание.
«Во многом знании, многая печали», – сказано в одной древней книге. Но мало кто читает древние книги. И мало кто прислушивается к мыслям древних мудрецов.
(после завтрака, 9.10.16)
* * *
«Сколько вам лет?», – спросила меня знакомая молодая женщина.
Я замялся. Впервые мне не захотелось отвечать на этот вопрос. Стал что-то говорить про ошибку в паспорте… Говорил шутливо, как мне казалось. А вышло пошло и глупо.
Она спокойно выслушала мой сбивчивый монолог и больше не задавала таких вопросов.
А мне стало стыдно. Стыдно оттого, что я так и не решился сказать правду.
(15.10.16)
* * *
Анастасия сказала, что видела во сне мать. Ругалась с ней. Потом она ушла от нее и пошла к тете Марусе, тоже давно умершей.
«А что было потом?», – спросил я.
«Потом я проснулась».
«Эти покойники не дают нам покоя», – сказал я.
А для себя отметил, что слова «покойники» и «покой» – одного корня.
«Какие же они мертвые, если постоянно приходят к нам во сне, – подумал я, – Беспокоят нас, заставляют тревожиться, испытывать чувство вины.
А может, это не они, а наша неутихающая совесть не дает нам спокойно спать по ночам?
(27.10.16)
* * *
Недавно умер один старый человек, наш знакомый. Крепкий, надежный, настоящий мужчина. Один из тех, кого в недавнем прошлом называли «красными директорами».
На поминках его старший сын сказал, что «папа» был для него не только отцом, но и другом, с которым он мог поговорить по душам, спросить совета, обсудить любые проблемы.
Анастасии запомнились эти слова, и она передала их мне.
Естественно, я сразу подумал о себе и об отношениях со своим сыном.
Не знаю, что он будет говорить на моих поминках и будет ли говорить вообще. Но таких слов он точно не скажет.
Мы не были с ним друзьями даже тогда, когда жили в одной квартире. А сейчас, когда он уже много лет живет в США, отношения стали еще более «отдаленными».
Он и раньше не спрашивал у меня совета, не делился своими секретами, не рассказывал о себе ничего. Теперь – тем более.
Анастасия по-своему объясняет такой характер наших отношений.
«Это потому, – говорит она, – что ты воспитывался без отца, среди женщин. Привык к тому, что тебя любят, ласкают, все для тебя делают. Тебе надо было родиться женщиной. У тебя женский характер».
Не знаю. Может, она и права. Сейчас уже ничего изменить нельзя. Так и умру, наверное…
(после обеда, 2.11.16)
* * *
На кафедре зашла речь о том, как несправедливо относится к нам наше университетское начальство.
«Во Франции, – сказал я, – преподаватели выходят на улицы, протестуют, добиваются… Профсоюзы им помогают».
«А у нас не выйдут, – заметила Соловьева, – Потому что боятся. И я боюсь. У меня ипотека. Как я ее буду выплачивать, если меня уволят?».
«А я не боюсь, – немного помолчав сказал я, – но тоже почему-то не выхожу».
«Можете выйти, – посмеялся Григорьев, – Вас все равно никто не заметит».
(на кафедре, 3.11.16)
* * *
Два больных, старых человека, а ссорятся из-за пустяков.
Это я о нас с Анастасией. Сегодня вечером она хотела смотреть мелодраматический сериал, а я – новости. Из-за этого вышел спор.
«Куплю себе телевизор, – заявила она, сидя на диване, – и буду смотреть то, что я хочу, а не то, что ты хочешь».
В ее голосе слышалось недовольство.
«Ты уже выселила меня из спальной, – тоже не совсем добродушно сказал я, хотя хорошо знал, что никакого «выселения» не было, – Теперь хочешь отдельный телевизор. Может, ты и нашу квартиру разделишь пополам?».
«Да, разделю», – без улыбки ответила она.
Я окончательно перестал воспринимать все происходящее как шутку. Посмотрел на нее недружелюбно.
«Ты серьезно хочешь разделить нашу квартиру? Хочешь жить отдельно от меня7».
«Сейчас квартиру не делят. Ее продают, а потом разменивают на две другие».
«И ты хочешь разменять нашу квартиру?».
Она, видимо, почувствовала, что разговор становится слишком серьезным, и попыталась улыбнуться.
«Нет, не хочу».
«Следи за словами, – все еще непримиримо сказал я, – Они запоминаются».
А потом добавил: «Одной ногой в могиле стоим. А все ругаемся».
И только я это сказал, как почувствовал, что не надо было этого говорить.
Она тут же изменилась в лице, резко встала и вышла в другую комнату.
«Ничего не хочу, ничего не буду», – бросила она мне в ответ на какое-то мое примиряющее предложение.
После этого в квартире наступило молчание.
А может, дело не в телевизоре, подумал я. Может, мы просто устали друг от друга. Она больна, я болен. Нервы сдают. И нужен только повод, неважно какой, чтобы вспыхнула ссора.
Но – слава Богу – прошла ночь, настало утро. И Анастасия заговорила со мной совсем другим тоном: «Мне нужны деньги. Я сейчас пойду делать маникюр. Завтра пойду делать педикюр…».
«Очень хорошо, – облегченно сказал я. – Значит, жизнь продолжается».
(вечером, после ужина, 15.11.16)
* * *
«Давайте пропустим мужчину, – сказала женщина у двери процедурного кабинета. – А то все идут. Видят, что слабый…».
«Слабый»… Это было сказано обо мне. Мое нежелание толкаться, лезть вне очереди были расценены как проявление слабости.
Может, так оно и есть?
(в глазной клинике, 8.12.16)
* * *
Как я и опасался, моя книга вызывает недовольство у некоторых читателей. Сегодня cтудентка-заочница рассказала, как приняла книгу ее мама.
Сначала она просто спрашивала, что читает ее дочь с таким интересом. А когда прочитала сама, то возмущенно сказала: «Да кто же ему разрешил такое печатать?».
Мне такой ответ показался забавным. Я даже с улыбкой порассуждал о том, как мне иногда не хватает цензуры и т. п. И попросил студентку записать слова ее мамы и прислать мне по почте.
На следующий день от нее пришло письмо, озаглавленное «“Человек-фрагмент” глазами моей мамы...». Вот что в нем было написано.
«Виктор Александрович, по Вашей просьбе спешу предоставить Вам для размышления рецензию своей мамы на Ваше произведение «Человек-фрагмент».
Ничего не пришлось выспрашивать у нее, разговор случился сам собой. Я пришла с Вашей лекции и с порога похвасталась, что пусть даже с ошибками, но работу по краеведению, я сдала. На что мама задала вопрос: "А это у того преподавателя, который бесстыжую книгу написал?".
Дальше передаю дословно наш диалог
– Мам, ну почему бесстыжую, что тебе так не понравилось? Почему ты так категорична?
– Он – преподаватель, а вы – его студенты, какой пример он подает этим "зеленым головам"?
– Мам, в смысле пример... О чем ты?! Сейчас телевидение, интернет, все и всё показывают и в свободной форме...
– Это ж что получается?!. Если он описывает интимные сцены в своей книге и даёт читать это студентам, тогда может и курить и выпивать на лекциях со студентами начнёт?! Преподаватель, тем более по русской литературе, должен уметь подавать детям очищенную литературу, должен уметь фильтровать информацию, доносимую до студентов... приобщать к возвышенному, прекрасному... уметь помочь обойти эту грязь, которую выплескивают все носители... а не идти на поводу у моды.
– Виктор Александрович сказал, что большая ошибка приписывать все события в книге к нему... Это литературное произведение, там есть место вымыслу...
– Не верю я… не врал он. Считай, что я Станиславский. А ты, кстати, дочь Станиславского.
Вот и весь диалог...».
После такого «диалога» я задумался. Теперь он не казался мне таким уж забавным.
«Может быть, я действительно не прав? – спрашивал я себя. – И мне не надо было писать о некоторых моментах своей личной жизни?».
«Но даже если это так, – отвечал я самому себе. – Даже если это моя ошибка. Разве в книге есть только это? Разве в ней нет ничего другого, что можно оценить положительно?».
И тогда мне вспомнились слова С. Есенина о Б. Пильняке. Слова о том, как оценивали его прозу некоторые современные критики:
« <…> “Помилуйте, – слышится из уст доморощенных критиков, – да какой же это писатель, если он в революции ничего не увидел, кроме половых органов?”.
<…> Глупый критик или глупый читатель всегда видит в писателе не лицо его, а обязательно бородавки или родинки.
То, что Пильняк сочно описывает на пути своих повестей, как самцы мнут баб по всем рассейским дорогам и пространствам, совсем не показывает его сущность. Это только его отличительная родинка и совсем не плохая, а, наоборот, – красивая. Эта сочность правдива, как сама жизнь». (<О советских писателях> <1924>).
Так написал Есенин. Моя «родинка», может, и не такая «красивая», как у Пильняка, но это тоже только «родинка». А не все лицо.
(7.12.16)
* * *
Читатели, к счастью, бывают разные. И отзывы они присылают тоже разные. Особенно мне нравятся те из них, в которых делаются попытки заглянуть в более глубокие слои моего текста, где пытаются угадать намерения автора, его сокровенные мысли.
Вот что, например, написала о «замысле» этой книги (или о ее «теме») Елена Т.:
«Я вижу теперь, что книга посвящена любви... Любви к женщинам... Вы восхваляете каждую женщину, их силу, самоотверженность, смелость. Вы ругаете себя, выставляете себя неблагодарным мужчиной, тем самым возвышая женщин на своём фоне. На самом деле, Вы их очень любите, каждую, разную, ведь все они – особенные, и все достойны любви, жалости и восхищения. Ваша книга – о судьбе русских женщин» (декабрь 2016).
По-моему, хорошо сказано. Можно даже сказать, здесь угадана та самая «авторская позиция», которую я не смог или не сумел сформулировать в своей книге открыто.
(9.12.16)
* * *
Сегодня одна заочница пришла ко мне на лекцию с ребенком (с дочкой). Дочке – лет десять, ходит в четвертый класс. Мама (студентка) сказала, что – «не с кем оставить», а пропускать лекцию она не хочет. Не потому – что интересно, а просто не хочет получать «дополнительное задание».
После лекции она обратилась ко мне со словами: «Виктор Александрович, моей дочери понравилась ваша лекция».
Я удивился: «Да что она понимает?».
А «дочка» смотрела на меня хитроватыми глазами и улыбалась.
(11.12.16)
* * *
«Я боюсь твоих заочников, – сказала Анастасия. – Они учиться не хотят, тебя подбивают. А сейчас борьба с коррупцией».
Я тяжело вздохнул. Так противно все это. И непонятно: «Жизнь ли виной? Или сам виноват?»
(18.12.16)
* * *
Анастасия жалуется, Ночью она опять кашляла. Хотя накануне ей казалось, что ей стало лучше.
«Я уже хотела бежать отсюда, – сказала она. – Хотела сказать врачу, чтобы выписывали меня…».
Ее глаза увлажнились. Марлевая маска скрывала б;льшую часть лица. Но чувствовалось, что она нервничает. Лечение не помогало.
«Алеша не звонил?», – спросила она.
«Алеша? Нет, не звонил».
«Прочитала я твою книжку, – после некоторого молчания сказала она. – Хорошая книжка. Только меня зацепило… Когда ты пишешь о Полине, ты говоришь, что к этому времени мы уже развелись. Разве мы развелись?»
«Нет, конечно, – не очень уверенно ответил я. – Надо же было как-то обострить сюжет. Вот я и придумал эту историю. На самом деле мы с тобой и не переставали встречаться. Это же литература. Мама мне говорила тогда: “Чего ты бегаешь к ней каждый день?”. То есть, к тебе».
Анастасия улыбнулась: «Чего ты бегаешь к ней…».
«Да, так и сказала».
А потом Анастасия спросила: «Витя, ты любишь меня?».
Второй раз за последние дни она спрашивает меня об этом.
«Любишь, – ответил я. – еще как любишь».
«Обманываешь…».
«Нет, не обманываю».
«Ты просто привык ко мне».
«Привык, конечно. Но есть и еще что-то…»
(в больнице, 24.12.16)
В. Федотов. Человек-фрагмент. Вторая книга
© Copyright: Владимир Федотов 4, 2022
Свидетельство о публикации №222021900955
Свидетельство о публикации №222021900955
Рецензии