Главы 85-90 романа Золотая река

85
Мистические «Следы».

Людмила Зыкина запела «Твои следы». Одна из твоих любимых песен. Удивительно, что во времена сплошного атеизма, дуболомной советской пропаганды - от роддома до могилы, наши русские поэты могли писать такие замечательные стихи. Эта песня мистически вошла в твою жизнь доброй приметой. Она вообще была доброй приметой своего времени: раз я, такая песня есть, значит все не так плохо. Молодец Евтушенко, отработал смену фамилии.
 Эта песня была надолго забыта в поздний советский период и последующие лет двадцать. Она не попсовая, и на нее не делают ремейков. Ты не слышал ее по радио и на ТВ с самого детства. А именно в детстве она тебя почему-то задела. Хотя песня совершенно взрослая.
 Первый раз песенка пришла на выручку в армии, под дембель на марш-броске. Зимой наша рота, соревнуясь с другим подразделением, бегала с полной выкладкой на стрельбище и обратно. Общий путь был под сорок километров. На обратном пути, в потемках, началась сильная пурга, и рота заблудилась. Видимости никакой, метет как в Антарктиде. Дальний Восток, будь он неладен. Выбились из сил и попадали. Ротный командир был очень приличный мужик, но и он тут озверел и впал в ярость. Эта неприятность грозила ему тем, что его с семьей в этой дыре на китайской границе оставят еще года на два. Он из последних сил орал на нас, иногда давая пенделя, но в кучу мы собраться не могли. И не могли взять верный ориентир. Нас заметало и, судя по всему, метель только набирала силу. Мы все были мокрые насквозь от пота, замерзали и боялись потерять свое оружие, что было хуже самой смерти. Лучше было самому дать дуба, чем бросить автомат. К тому времени мы, несколько солдатиков посильнее других, уже тащили пулемет и подсумки с патронами «павших» товарищей. Ноги тряслись и не поднимались, спины сводило, глаза ослепли.
 Наконец ротный сообразил:
 - Мы же вдоль реки туда бежали… Обратно реку не проходили, она по северной стороне… Так вот же север… - Он посмотрел на компас и вроде определился. Ага! А ну всем подъем, мудозвоны! Идем туда! - Махнул он рукой. – Нас вон какое стадо прошло, следы еще не замело! Живее, ластоногие! Искать свои следы у реки! Ну, подъем, бляраздвабля! Не дай Бог, меня в этой жопе оставят, вы на дембель позже меня пойдете! Особенно ты, Джексон! Ты вообще не уйдешь! Ищем следы у реки!
 «Джексоном» тебя прозвали дружки по службе, потому что ты под дембель выписал из дома книги на английском и стал немного читать, вспоминая язык. Ну и за сказки про загранку, разумеется. Певец Майкл Джексон был очень популярен, периодически торчал даже в нашем казарменном телеке, и ты переводил друзьям бредятину из клипов.
 Джексон встал на две ноги, запев:
 Твои следы, в сугробах у реки
 Как из слюды, они тонки!
 И поплелся на север от Эдема, громко воя про любовь к следам, слезам и далее по тексту, который сразу вспомнил. Ротный на секунду замер, уставившись вслед. Потом громко расхохотался, выругался и пошел тоже, не переставая смеяться. Скоро хохотала вся рота, и через двадцать минут мы действительно отыскали наш маршрут, уже почти занесенный.
 "...Ведь нет следов, что исчезают без следа..."
 Потом ты надолго забыл эту песенку.
 Но в день финального события твоей катострофы, когда ты с наручниками на запястьях прошел в камеру, привезенный прямо из салона самолета и заслушал предъявленные основания для ареста, произошло удивительное. В коридоре изолятора временного содержания раздался треск динамика, и вдруг заиграла музыка Арно Бабаджаняна. «Следы» в исполнении Зыкиной наполнили все пространство. Двое конвойных замерли в изумлении.
 - Вот те здрасте! Радио заработало! Лет пять же молчало. Ни фига себе… Проходи! - Вполне добродушно произнес один из них. Он снял наручники и пустил тебя в камеру.
 «Ну, значит обойдется». Эта уверенность враз наполнила тебя, предупредила об умеренности, осторожности и неторопливости. Дальше все было только под управлением Ангела Хранителя. Никаких тюремных эксцессов, никакого хамства, предвзятости и давления со стороны следствия. Через несколько дней тебя уже никто не задерживал в этом вполне гостеприимном заведении. Твои ответы удовлетворили интересующихся и были проверены. Катастрофа завершилась, и пошел обратный процесс реабилитации и восстановления. Он был не скор, труден и затратен. Но лучше поздно, чем никогда.
 А жизнь длиннее, чем ты думаешь. Это папа так любил говорить.

 
86
Бомбежка конюшни Адольфа.

- Облачность, сэр, сплошная облачность.
- Нет, не сплошная. Коридор не меняем. Ветер боковой. Скорость снизить на двадцать узлов. Как раз выйдем на окраину, и облака снесет, прямо секунда в секунду. Разбуди Гаррисона. Пусть хоть повертит пулеметом для порядка. До сих пор перегар не выветрился.
 - Пари, сэр?
 - Ты мне и так за Гамбург десятку должен, Фрэнки. Смотри еще раз фотоснимок цели. Все, начинаем заход. Внимание всем бортам! Мы выскакиваем из облаков прямо над объектом. Отключить гидростабилизатор автоприцела, бомбометание по моей команде. Главное - держать строй, выходим ровным рисунком. Если кто-то из эскадрильи будет еще в облаках, все равно по моей команде скидываем яйца. Готовность восемьдесят секунд. Подтвердить прием.
 Радист подтвердил прием.
 - Представляешь, Фрэнки, сейчас мы разнесем танки Гитлера, и никуда он из Берлина не денется. Там уж русские его прижмут. Не каждый день бомбим конюшню Адольфа, а?
 - Да, сэр, мы не подведем, мы не такие парни.
 Б-17 подбросило, когда бомбы выпали из его брюха. Внизу были хорошо видны освещенные утренним ярким солнцем пять корпусов и большая дымовая труба котельной. Все самолеты сбросили свой груз при ясной видимости. Облака, как и сказал командир, уже снесло ветром, и над целью было прозрачное, звонкое весеннее небо. И никакого прикрытия. Нечем было уже прикрывать. Две зенитки открыли огонь слишком поздно и не успели никого сбить.
 Маленькие черные точки быстро исчезали внизу, и вот все они достигли земли. Там, на земле, как будто много-много маленьких фотографов со старыми аппаратами делали снимки, используя магниевую вспышку. Когда сначала «птичка», а потом облачко дыма. Быстро все заволокло и стало не видно, что там. Бомбы были сброшены акуратно и верно. Основательно, без пропусков, тысячефунтовые капли накрыли весь участок с ангарами. Аэрокиносъемка велась американцами тщательно. Отчет должен был быть очень подробный. Все цели были поражены. Следом шли десантно-транспортные самолеты, и из них посыпались десантники для захвата важного объекта. Над горящей окраиной города повисли белые купола парашютов.
 - Вот видишь, Фрэнки, я спас твою десятку. Не забудь мою доброту. Повезло тебе с командиром.
- Так точно, сэр, повезло. Я отдам, отдам, даже не сомневайтесь… С ума сойти, такое задание и без потерь! Как вы ловко так с облаками и скоростью, а?
 - Посмотри внимательно. Кто дымит? Кажется, Эплтона все-таки подбили. Вызывайте старого мерина, какого черта он молчит…

87
Пришла Победа!.

Слово «Победа» было везде. Оно пришло в каждый дом. Радость, радость, радость. Семен остался жив. Прокопий был зол как черт.
 - Ну почему я-то не воевал! Уж не хуже Семки смог бы, вон он, выкрутился же. Еще и капитаном вернется!
 - Нет, я тебя убью когда-нибудь. Что за мужа мне сосватали! Да чтоб свекор, Царство ему Небесное, в гробу перевернулся! Сын с войны живой и целый вернется, а он еще и недоволен! Я с тобой да с ним все глаза повыплакала, смерти моей хочешь, Ирод ты окаянный!
 Жизнь ничуть не изменилась, по-прежнему было все очень туго и скудно. Но радость, всех переполняющая радость, пришла и дала новые, невиданные силы.
 Большая Нина уехала и поступила учиться в Москву, в единственный в стране Библиотечный институт. Она жить не могла без книг, выучила даже то, что в принципе не могли спросить. С экзаменов ее не могли выгнать, пока она не дорассказывала все, что знает, по выпавшему билету. Сочинение написала на двадцати страницах мелким почерком, без единой ошибки. Приняли и дали место в общежитии. Она была счастлива.
 А маленькая Нина к сорок пятому году знала все ноты. Она начинала играть на нарисованных на столе клавишах, как в самоучителе игры на фортепиано. А доску с вырезанными клавишами таскала с собой. Выучилась читать и учила песни, а потом пыталась их играть на столе, напевая по звучанию нот в октавах. Ей рано стала нравиться опера с ее красивыми ариями и романтическими сюжетами.
 Ее отец, Сергей Дергунов, выжил на войне. Он получил ранения и ордена, воевал хорошо. Но в семью не вернулся. Так они разошлись и больше не встречались никогда. Зоя пыталась наладить свою личную жизнь, работала и стала жить отдельно. А Маленькая Нина так и жила с бабушкой и дедом, которые любили ее и сделали ее детство прекрасным. Даже несмотря на войну и все, что с ней связано. Иногда даже у курицы вырастали четыре ноги.
 И вдруг оказалось, что Семен едет не домой, а в Манчжурию, воевать с Японией, которая еще не вышла из войны. Про эту Японию все забыли, что она тоже была с Гитлером заодно, захватила Китай. В Манчжурии стояла большая Квантунская армия. С ней мы не воевали, был какой-то договор. Но после того, как прибили немцев, СССР объявил войну Микадо, и на дальний Восток пошли наши войска. И с ними Семен, капитан Красной Армии.
 Никак не заканчивалась эта проклятая война, из последних сил цепляя зубами людей за собой в могилу.
 Маруся, узнав об этом, села на табуретку и заплакала.
 - Да как же так… Отец мой там… воевал, чуть живой пришел. И Сему туда же… Один же сын у меня. Ну как же так!
 Дед обнял бабушку и долго держал ее, ничего не говоря. Да и не надо было слов. Им-то уж точно.

88
На Том Свете.

Сопротивления не было, десантники беспрепятственно вошли на разгромленную территорию. Все было разбито. Между огромных воронок, вперемешку с грудами камня, бетона и кирпича, рваного и скрученного железа валялись части танков. Перевернутые и горящие машины торчали своими деформированными орудиями в разные стороны. Американские солдаты начали внимательно прочесывать место, выискивая оставшихся в живых и все фиксируя на фото- и кинокамеру. Остатки «Королевских Тигров» специального назначения были самым тщательным образом осмотрены и посчитаны.
 - Сэр, все как по данным разведки. Здесь были все восемь специальных машин. Мы разбомбили всех. И еще минимум три десятка средних танков. Но, сэр, там какой-то ужас…
 - Отлично, все очень хорошо, ребята! Закрепляемся на случай контратаки бошей. Завтра тут будет наша бригада. Какой там ужас?
 - Сэр, там дети… их всех на куски. Мои парни блюют, собирая руки и ноги…
 - Какие дети тут, откуда? Сэмюэль, у вас, может, галлюцинации от перегрузок?
 - Сэр, я бы рад бредить… Пойдемте со мной.
 Картина была жуткая. Третий взвод в пятом секторе обнаружил останки нескольких десятков детей, точное количество которых было трудно установить. Видимо, они жили в этом ангаре, попали под бомбы, и от них осталось мало целых тел. В этом секторе не было разбитых танков и бронемашин, не было солдат и эсэссовцев. Только убитые дети. Их и то, что от них осталось, собирали и раскладывали на относительно свободном участке.
 - Прекратите съемку! Снимать только вражескую технику. Ищем живых, быстрее. Может, еще кого- нибудь спасем. Да откуда они здесь взялись, может «Гитлерюгент»?
 - Сэр, это не «Гитлерюгент», смотрите…
 Сержант протянул офицеру кожаную сумку, найденную в завалах. В ней лежали списки эвакуированного отделения Баварского центра «Лебенсборн».
 - О Боже… А где тогда взрослые, родители… Почему тут только… дети? Что мы натворили, почему не знали об этом?
 - Сэр, вы думаете, что налет бы отменили?
 - Ничего я не думаю, сержант. Мы не бомбили город! Ищите живых. И родителей. Сейчас мы за все отвечаем.
 Через полчаса к разбомбленому месту прорвались из города родители детей. Их уже никто не контролировал, немцы отошли из городка, не пытаясь атаковать американский десант. «Фольксштурма» и полиции было слишком мало, а отряд спецназа СС был уничтожен бомбежкой. Обезумевшие матери кидались на десантников, крик и вопли парализовали работу парашютистов.
 Две женщины быстро и внимательно осмотрели останки собранных тел. Пожилая подошла к американскому капралу и произнесла на сносном английском, очень старомодном и правильном, последним усилием воли держа себя в руках:
 - Мы ищем нашего мальчика, он пяти лет. Здесь его нет, и нет частей от него. Надо искать лучше, помогите. Он должен остаться в живых.
 Молодая женщина, очевидно мать ребенка, пояснила про большое родимое пятно на ноге. Ее английский был гораздо хуже. Но она была так уверенна и напориста, что капрал послушался. Взяв еще двоих солдат, одного из них чернокожего, он пошел снова искать. И передал через посыльного другим группам солдат проверить еще раз внимательнее завалы.
 Минут через десять прибежал солдат из группы, обследующей разбитые боксы с танками.
 - Сэр, там трое мальчиков, они мертвы. Один совсем целый, но тоже мертв. Да, у него вот тут большое овальное пятно…
 - Это наш! Ну уж нет, он живой! - Мать не кричала, но говорила так, что совершенно невозможно было спорить.
 - Пошли, Рафинад, Сэмми, проверим… - Капрал махнул рукой негру и второму.
 Он был между опрокинутым «Тигром» и ростверком, с которого снесло ангар. Его закинуло сюда взрывной волной вместе с танком, и просто убило силой взрыва. Двое других мальчиков, одиннадцать рабочих и эсэсовцев, были изорваны и выпотрошены.
 - Мэм, нам чертовски жаль. Но вам хоть есть что похоронить…
 - Нет. Это он меня похоронит. Он жив. Ему надо помочь. Вы солдаты. Так сделайте что-нибудь! Не стойте, как истуканы! - Мать говорила совсем не зло, но так, что капрал опустился к ребенку и стал его осматирвать. Потом начал делать массаж сердца и искусственное дыхание.
 - Мэм, прошу вас принять правду… Мне вам не помочь. Я не Господь.
 - Вы - нет. Поэтому продолжайте!
 - Сэр! У меня братишка маленький в детстве утонул… Думали уже все. Не откачаем… А дед успел прибежать. Так он заставил меня с отцом братика кидать друг другу. Ну совсем как мячик. Так, говорит, сердце запускается… И точно, он прямо в воздухе заорал и всех заблевал. Сейчас в колледже учится…
 - Сэм, ты точно бредишь… Пробуйте.
 Крепкие Сэмми и Рафинад встали друг против друга и стали аккуратно, внатяжку и раскачку, кидать легкое тельце из рук в руки примерно с полутора метров. Сэмми начал вслух наговаривать считалку из «Алисы», чтобы лучше поймать такт:
 Шалтай- Болтай сидел на стене,
 Шалтай- Болтай свалился во сне.
 Вся королевская конница, вся королевская рать
 Не может Шалтая, не может Болтая, Шалтая-Болтая собрать.
                ххх
 Я летал в темноте и было очень душно. Но я летаю, то вверх, то вниз, и вроде что-то начинаю слышать. Не знаю, сколько времени прошло, этого времени как будто и нет. Сам по себе я.
 Когда пол ангара снесло, моих приятелей, с кем я пошел промышлять, всех размолотило кирпичами. А я пробрался к самому танку, потому что около него был самый хороший механик. С ним я и договаривался про пожрать нахаляву чего-нибудь. Меня за ним не задело, а механику сразу голову оторвало, и кровь фонтаном. Смотрю, эсэсовец нырянул под танк. Я следом за ним. Все быстро так, на все секундочка. И снова взрыв. Совсем уж страшный. Мы с эсэсовцем по уши обоссались под танком, лежим, зубами лязгаем. Земля шатается. Везде грохот и горячие волны колеблют нашу махину, нас чуть из-под нее не выносит.
 А потом вот, темнота, и я летаю. И танка нет, и ничего нет. Я, наверное долго летал. И какую-то ахинею слышу. Голос невидимый начитывает, вроде стихи, а не пойму, что за слова. Язык непонятный. «Хампти дампти сет он вэ уолл… Олл вэ кинг хорсез… Кэн нот пут Хампти тугевер…» Заклинание, что ли… Эх, думаю, вот и меня все-таки убило. Мне бабушка с мамой много рассказывали про Тот Свет, Бога и чертей в аду. Такую тарабарщину только на том свете и можно услышать. Неужели в ад меня? А как же с Отто? Разве только тут его подождать и где- нибудь удавить. Бабуля говорила, что здесь жить можно вечно. Дождусь...
 И тут вдруг такая острая боль в груди! Ой, мамочки! И сразу свет в глаза хлынул. Ну хоть увижу, где я на этом Том Свете.
 Мне бабушка хорошо так про чертей все рассказала. Какие они и почему. Что все черные и страшные. Потому что против Бога пошли и людей на пакости подбили. Из-за них все горе, какое есть. И вот таращу я глаза, от боли ору, и вдруг прямо передо мной, о Господи помилуй! Самая настоящая, как бабуля рассказывала, дьявольская рожа! Черная, страшная, глазищи красные, зубы белые. Ревет и скалится! И я у этой образины в лапах! Тут уж я со страху про все забыл, что мне еще мама с бабушкой говорили. Что, мол, на Том Свете ты сам ничего сделать не можешь, потому как будешь только дух, без тела. Что тебя будут таскать, не спрашивая, и ты вроде как будешь без сил для сопротивления. Начисто я про это забыл, что теперь я только дух бесплотный.
                ххх
 На одном из перекидываний, когда ребенок оказался в руках Рафинада, все его тело изогнулось и затряслось в спазме. Он пронзительно закричал и открыл глаза. Рафинад тоже завопил от неожидонности и радости. Закричали все, кто стоял рядом. А мальчик, уже будучи в сознании, разглядев перед собой своего спасителя, снова заорал, как резаный и изо всех сил ткнул пальцем негра в левый глаз. Теперь уже от боли заорал Рафинад и, выпустив ребенка, схватился за лицо. Мальчик упал на землю, сразу подскочил и бросился бежать, вопя что-то по-русски и по-немецки. Капрал подхватил его, не дав сбежать, и тут уже мальчика стали трясти мама с бабушкой, приводя в себя. Негр прыгал и сташно ругался, держась за глаз. Сначала он хотел пнуть мальчика, но потом вовремя сдержался и пнул Сэмми, который корчился от смеха и не успел увернуться.
 - Ах ты аризонский койот, сукин ты сын! Чего ради мы откачали этого гаденыша! Почему ты не утоп вместо своего братишки! Тебя дедушка точно бы не спасал!
 Капрал разнял своих десантников. Глаз был цел, но веко процарапано, и повреждена слизистая оболочка, Рафинад заливался слезами и воевать точно уже не мог. Сэмми тер ушибленную булку и клялся линчевать ниггера. Мальчик вцепился в мать и не смотрел по сторонам. Он молчал и вздрагивал всем телом.
 Через полчаса все улеглось. Негру обработали глаз и забинтовали. Мальчика накормили шоколадом и дали выпить разбавленного виски с кока-колой из фляжки. Он весь испачкался в шоколаде. Таким его и сфотографировал американский солдат - измазанного шоколадом, в обнимку с улыбающимися десантниками.

89
Перемещенные лица.

Пятнадцать миллионов человек, сорванных войной с родных мест, угнанных, взятых в плен, депортированных, помещенных в нацистские лагеря и недоистребленных, из разных стран и частей мира, разных наций, языков и религий, все они получили после капитуляции Германии и окончания войны в Европе статус «Перемещенные лица». Это было сопоставимо с населением не самой маленькой европейской страны. С этими людьми надо было управляться и обеспечить их возвращение на Родину, дать возможность временного жилья и средства к существованию.
 Вся Европа снова покрылась лагерями. Это были лагеря для немецких военнопленных, где они проходили программу денацификации и проверку на причастность к военным преступлениям. Там многие немцы сходили с ума, узнав правду и посмотрев кинохронику о преступлениях фашизма. Из этих лагерей выходили дегенераты, администраторы новой Германии, писатели и даже один будущий Папа Римский. Но гораздо больше было специальных «лагерей для перемещенных лиц», в которых временно содержались люди, чье постоянное местопребывание предстояло выяснить. У большинства из этих людей отсутствовали документы и не было денег. Необходимо было провести небывалую по своей сложности и скрупулезности работу во взаимодействии с миграционными службами стран всего мира. И все это время эта огромная масса людей вела очень неполноценный образ жизни, полный лишений, ограничений и зависимости.
 Для того, чтобы заставить людей распробовать до конца всю чашу страданий и лишений, чтобы раз и навсегда, в генетическом коде, на все последующие поколения поставить запрет на слово «война», в Европу пришла страшная, лютая зима 1946-1947 года. Особенно холодно было именно в Германии. В разрушенных бомбежками городах вырубали вековые парки, на дрова шла родовая мебель. Составы с углем примерзали к рельсам, а в устьях рек баржи с топливом не могли продвинуться к причалу для разгрузки, мешало ледяное поле. На дрова пошел даже легендарный Грюнвальдский лес. Выделяемых продуктов на 800 калорий в сутки хватало только для того, чтобы не протянуть ноги.
 Главным занятием в новом лагере для Юры Булатова стало воровство угля со станции, которая находилась рядом. Шайка разноязычной лагерной шпаны по ночам с ведрами бегала и таскала уголь, рискуя в темноте попасть под заряд дроби или чего похуже. Но без этого угля было совсем невыносимо, потому что калории взять больше было негде. Украв уголь, можно было пожарче натопить в бараке пузатую черную печку, которая раскалялась докрасна, и спать в тепле. А Надежда сошлась в лагере с очень хорошим человеком, тоже из русских военнопленных. Федор Раздаев был неизвестной национальности, похожий на всех русских сразу, очень физически сильный и хороший человек. Он был судовым механиком и попал в плен к фашистам после гибели его корабля в Черном море в начале войны. Руки у него были золотые, он заставлял работать любые механизмы и всегда работал сам, когда была возможность. Из него выходили осколки, множество которых он получил при взрыве на корабле, это очень сильно мешало. О себе Федор говорил только, что он с юга. То поколение людей очень хорошо умело молчать о себе. Иногда до самой могилы.
 Там, в Германии, они и расписались.
 Скоро у них родился сын, которого назвали Александром. Это имя очень любила Надежда. Так у Юры появился младший брат.
 Свои документы, выданные нацистской властью, Надежда и Екатерина сохранили. Но до нужного момента никому ничего лишнего не показывали. Это было целое дело с достаточно полной информацией, включая и собственное русско-шведское происхождение. Передача в советские руки была бы катастрофой. Полная подборка всей истории ребенка от дворянства до натурализации в истиного арийца была заверена кучей нацистских подписей и печатей. Вместе с наличием в мужьях осужденного на смерть врага народа Булатова, который был спасен фашистами из тюрьмы перед расстрелом. Совокупность этих фактов неминуемо вела к новому этапу лагерей, ссылок, а возможно и скорой гибели. На советской стороне сплошь и рядом происходили расправы с бывшыми военнопленными и теми, кого записывали в предатели. Эта живодерская практика пошла на убыль только тогда, когда к сорок шестому году стал полностью понятен уровень разрухи и потерь, причиненных войной. Жизнь вновь подорожала до уровня тягловой скотины, которой передстояло отстраивать страну из развалин. Надежда Казимировна решила не рисковать. Они стали выдавать себя за восточногерманских поляков, сылаясь на фамилию и отчество. По-польски они тоже разговаривали, потому что везде в немецких лагерях было очень много поляков. Смена фамилии после замужества с Федором запутала перегруженные комиссии по идентификации.
 Главной целью стало скопить денег и выйти из-под опеки и зависимости от военной администрации, чтобы дальше самим наладить свою жизнь. Нахождение в лагере для перемещенных лиц всегда влекло угрозу при контакте с советской стороной. Активно работали СМЕРШ и НКВД. Опасной была бы и попытка обратиться через администрацию к шведским представителям с целью установить связи с возможными родственниками. Это сразу раскрывало страну происхождения этих странных перемещенных лиц. В первые послевоенные годы с выдачей советских граждан не затягивали, стремясь лишний раз не ссориться с СССР. Беременность и рождение маленького ребенка были только на руку. К таким семьям особо не лезли с дотошными проверками.
 Воспитание внутри семьи, не для посторонних глаз, почти подпольно, строилось на принципе «мы русские». Стерженем этого была, конечно, бабушка Екатерина. Она, приняв еще с Германской войны все свои беды как Святой Крест, сумела пронести в себе тихое достоинство русского человека. Оно не растворилось в революции и обнищании, гибели почти всех близких людей и других ужасах.
 Юра паренек был умный и с прекрасной памятью, много и жадно впитывал из поучений и сносно разговаривал по-русски. Он быстро и с удовольствием усвоил свою русскую исключительность среди немцев, поляков и французов. Для него это стало предметом гордости, как родовой герб. В то же время звериная осторожность и точные инструкции родни по поводу языка за зубами стали его второй натурой. Он не просто чуял опасность, он ее знал, когда ее еще и в помине не было.
 Оккупационная администрация и благотворительные фонды запустили программу, по которой немецкие семьи, взявшие на содержание ребенка из перемещенных, получали дотацию. Тем самым пытались разгрузить свои лагеря. Вот тут Надежда и подсунула документ о Юриной натурализации, чтобы его внимательно рассмотрели.
 Договорились с двумя сестрами из Мюнхена, которые после гибели своих мужей жили вместе в более-менее подходящих условиях. Очень удобно и не так далеко. Холодным февралем сорок седьмого бабушка и мама дали Юре мешок со сменой белья, небольшим запасом еды на дорогу и посадили его на поезд в Мюнхен.

90
Война закончилась.

По Квантунской армии японцев ударили так, что от нее только перья полетели. В самом неожиданном месте, сразу после перехода через страшную пустыню Гоби, прямо через горный хребет Большой Хинган переправили на руках, на цепях и канатах новые танки с боевыми экипажами. Ни слова преувеличения, именно так все и было. Ни Суворову, ни Ганнибалу с его слонами в Альпах такой переход не мог явиться даже в ночном кошмаре. На месте перехода, где в ущелье сорвалось много танков и людей, остался камень с выбитыми на нем словами: «Здесь прошли русские танки». Политруку, который разорался, почему написали не «Советские» или «Сталинские», объяснили, что сейчас поставят еще один камень, поменьше, где и будет написано: «Не прошел советский политрук».
 К тому времени от Японии почти ничего не осталось. Она вся была разбомблена американцами, весь императорский флот был потоплен, а под занавес Трумэн сбросил еще и две атомных бомбы.
 А Микадо не капитулировал. Он стоял и продолжал тащить на тот свет измученных людей со всего мира.
 Красная Армия, заматеревшая в боях с фашистами, навалилась на застоявшихся самураев и раздавила их. Сопротивление японцев было сломлено безмерной силой и отчаянной злостью войска, которое хотело побыстрее убрать последнее, до нелепости ненужное, бессмысленное препятствие на пути домой. А дом был сожжен и разрушен беспощадным, кровавым врагом. Победы над ним, подвигов и славы и так хватило на всех, на всю оставшуюся жизнь, навсегда.
 От войны было тошно до невыносимости. Не хотелось ни веселиться, ни гордиться. Хотелось побыстрее все закончить, забыть и попробовать снова жить. Поэтому танки пронесли через горы буквально на руках. Такого больше не повторится никогда.
 …Массированная бомбардировка с воздуха, плотный артобстрел, танковый удар, и на броне «тридцатьчетверки» Семен Данилов в составе своего полка ворвался на позиции японцев, откуда те поспешно драпали, не выдержав мощи и темпа сражения с русскими. До этого был долгий марш по азиатской жаре, кухня не поспевала за наступлением, бойцов мучили жажда и голод. Самого сражения практически не было. Передовые позиции врага были уничтожены артиллерией и авиацией. Увидев, какая на них летит броневая сила, японцы побежали. Русские «тридцатьчетверки» сходу сшибали миниатюрные императорские танки, которые оказались хороши только давить пленных китайцев, уложенных ровными рядами. Несколько самурайских офицеров на месте зарезались. Танковые ловушки, мины и прочие коварства свое черное дело сделали, но спасти от разгрома не смогли.
 Семен и с ним три офицера, обследовали целый брошенный штабной блиндаж. Бегство было поспешным. У входа - скрюченный труп японского офицера с отрубленной головой и вспоротым животом. Валялись брошенные документы. На маленьком столике стояли пять фарфоровых чашечек, необычной формы бутылка с рисовой водкой, досочки с кусочками рыбы и плошки с рисовой кашей.
 Быстро слопали всю еду и разлили водку по чашкам.   
 - За победу, за Сталина!
 - Ага…
 - Тьфу, сука! - Семену в чашку шлепнулась жирная, страшная китайская муха.
 Водку разлили на четверых всю, больше не было. С досадой Семен отплеснул из своей чашки добрую половину с этой мухой и выпил вслед за всеми.
 Через несколько секунд все четверо катались по полу блиндажа, выламывая от боли собственные зубы и задыхаясь от рези в животе.
 Выжил, ослепнув, только Семен. Спасла его муха.
 Он приехал домой, в Омск в октябре сорок пятого. Зрение вернулось, но уже было не то, что раньше. Желудок работал плохо. Но Семен был жив, а Даниловы оказались единственной семьей среди своих друзей и знакомых, в которой никто не погиб.
 Война закончилась.
-----------------------------
От автора. Продолжение следует.