Пята

Пята.

(Предлагаемый рассказ публиковал. Малость дополнил, изменил. Он спорный в плане: сталкиваются разные не заумные, а простецкие взгляды простых людей на одно и тоже событие. Я не пишу о том, кто прав, кто не прав. Пусть читатель судит).

   Итак.

   Жара за день так накаливает тело, что вечером собираюсь на речку. Пешком идти невмоготу. Ноги отвалятся. Что тогда? Машина. Так она надоела и рукам, и ногам, и глазам. Бабы в станице лихие. Прут, как на гонках. Только и успевай изворачиваться.

   Я на велосипед, потому что на нём безопаснее. Два километра по степным пыльным, петляющим и кочковатым дорожкам, и я в прохладе речки. Она не широкая и не узенька. Раньше до домов крайних добегала. А жара выпарила, втиснув в невысокие берега, заросшие высоким густым камышом, в котором что-то то и дело шуршит. Бывают змеи, но достаточно сильно похлопать рукой по воде, и они разбегаются.

   Вербы ещё не выморились. Клонятся к воде и цепко держатся за берега, а они размываются. Мельчает природа. Дневной купающийся люд схлынул. Тишина, от которой звенит в голове. Порой взметнётся рыба, похожая на литой блестящий диск в лучах солнца, а потом, ударившись об воду, круги выбьет, которые «раскатываются» по поверхности и снова гладь.

   Что стоять и ждать. Разгоняюсь с бугра. Детство ещё не забыто. Полёт в воздухе. Как быстро он заканчивается. А так махнул бы над степью, рекою… Мечта. А реальность: стрелой в воду. Ух! Привет мир таинственный. Жара отлипает и пошёл, как пацан, то нырком, то кувырком. Задохнулся и пробкой вылетел, а потом тихим ходом на спине, глядя, как звёзды разрывают темень на небе. Проплав минут десять, выхожу на берег.

   Пора домой, но меня окликают мужики. Это - рыбаки. Костерок из сущняка. Отжили ветки своё и из одного мира в другой. Языки пламени жгут наседающую темноту, которая хочет проглотить их, а они только сильнее становятся, на земле расстелена газетка, на которой бутылка водки «Зелёная марка» и закуска овощная, да хлебная.

- Присаживайся. И ухи хлебнём, и водочку замнём. После купания самое то.

   Ну, как тут откажешься от крепкого глотка. Присаживаюсь на мелкий песок. Он ещё тепло держит. Не отпускает. А днём можно кожу на подошвах обжечь.

- Спасибо, - говорю я.

- Да за что спасибо. Ты вначале выпей, да ухи поешь, а потом спасибо.

   Водка горячит. Гонит кровь. Голова туманится. Вытесняются дневные заботы. А уха аппетит разжигает. Я бы весь котелок в себя завалил, да ведь в гости позвали, хлебаю помаленьку, а то обжорой обзовут.

- А ты ненашенский, - сказал мужик.

   Я, как понял, он был держателем водки, потому что возле него стоял целлофановый пакет с поллитровками: старший чин, а другой мужик распорядителем закуски: младший чин. Огурчики, да помидорчики высыпал.

- Почему решили, что я не вашенский, - спросил я.

- Плаваешь по-другому, как по реке стелешься. А мы плаваем по-собачьи. Руками под себя гребём и ногами толкаем, - скрипуче засмеялся старший.

- С Московской области я.

   Разговор неожиданно поменялся.

- Оппозиционеров у вас там много? – спросил старший.

- Не считал.

- У нас есть один. Зовём мы его Пята, - он сделал ударение на «а».

- Да какой он позиционер. Дурачок. Чокнулся, - ответил младший.

- Оппозиционер, балда, а не позиционер.

- Один хрен. Дурачок он.

- Не скажи. У нас тут в пионерском лагере беженцы-украинцы живут, - стал рассказывать старший. - А среди них Пята. Так мы назвали его. Когда говорит, то слова у него такие, будто он священником был. Мы вначале так и думали, а беженцы нам сказали, что никаким священником он не был, а пьяницей и матершиником. Откуда он таких слов набрался? Из забулдыги чуть не в святого превратился. Не может просто так слово прийти, которое ты раньше никогда не употреблял. Не пойму я этого.

- Да чокнутый он, - перебил его младший. – Свихнулся от своей Украины и полезли слова.

- А что говорит он, - спросил я.

- Подожди маленько. Сам услышишь. Он в это время всегда прогуливается по берегу.

   Интересно мне стало. Решил сидеть до тех пор, пока не увижу Пяту и не послушаю, что же он такого оппозиционного и святого говорит. Небо выклеилось звёздами, когда к нам подсел мужичок. В высоту не пошёл, вниз не упал, а на середине остановился. Волос чёрный и кудлатый, словно год не стригся.

- Здравствуй слуга Божий, - сказал старший. – Выпьешь.

- Я Слово Божье с водкой не смешиваю.

Ого. Круто взял. Пята отрицательно покачала головой, опустил её между коленями и зажал, а потом поднялся и стал ходить вокруг нас кругами, словно петлю набрасывал.

- Да ты говори, говори, - заорал младший, распластавшись на песке и небрежно разбросав руки в сторону.

- И возмутился Дух Божий, - начал Пята, - что земля русская пяту свою неправедно на землю украинскую поставила. И сказал Господь, что недолго там пяте быть. Укрепит он землю украинскую мышцей сильной. Это я, Господь, вложил, в души правителей и народов их Слово спорное, чтобы увидеть, а братья ли они, и увидел, что Слово Моё светлое «Не убий» они кровью наполнили. Это...

- Ты подожди, подожди, - перебив, загорячился младший. – Так Господь виноват. Он вложил Слово спорное.

- По-твоему, если ты сегодня напьёшься, так виноват он, - обрезал Пята, ткнув в старшего, - потому что он принёс водку.

- Ты подожди, подожди, - карабкался младший.

- Да оставь ты его. Где ты слов таких набрался, - сказал старший.

   Я тоже хотел спросить его об этом. Слова «мышца сильная» и некоторые другие слова — это слова с «Библии», но какой смысл его соседям по лагерю врать, что раньше он был пьяницей. Не за стаканом же водки или не с похмелья он читал «Библию»? По себе сужу: не знал какого-то слова, не было его в памяти и корня там его не существовало и не держалось оно там, и вдруг выскочило, вылетело неизвестно откуда.

- Я их не набирал, - ответил Пята. — Это Господь мне их в душу вложил.

- Ну, ты хоть помнишь, каким ты раньше был, - не отцеплялся младший.

- А что помнить. Какой сейчас, такой и раньше был.

- Говорят, что раньше ты пьяницей и матерщиником был.

- Не был я им никогда. Всё время в Господе ходил. Сейчас за Украину радею.

- А если я тебе с твоей Украиной по морде дам, - взмыл младший, словно под пинок попал. – Вы там таких делов наделали, что мы вас спасать пришли.

- Спасители, - иронично бросил Пята. - А за что меня бить? Если тебе моё слово не нравится, перечь мне словом. Что за силу сразу хватаешься. Если я неправду говорю, высказывай свою правду, а не руганью и кулаками доказывай. А я правду говорю, потому что от Господа её слышал. Если б неправду говорил, то сейчас шарахнула бы молния и на куски меня рассекла бы. Попробуй, ударь меня, так ты сейчас рыбьей косточкой подавишься. Потому что ты Слово Божье будешь бить.

- Отстань, - чуть не завизжал младший, кажется, он забыл, что первым узелок завязал. - Я тебя не трогаю, и ты меня не тронь. – Он вскочил и чуть не загнал водку в рот вместе со стаканом.

   Так подладилось в природе или Бог его знает, на выдумки мы богаты, а на истины скудоумны, но громыхнуло раскатисто, голосисто, словно небо взорвалось и огненными кусками на землю падать стало. Молния, вырвав темноту, полосонула и с маху ударила в молодую вербу на другом берегу, развалив её пополам. Притихли мы. Попробуй, разберись. Небо-то сухое было. Жара все облака выела. Я увидел, как младший, отвернувшись, забегал рукой по груди. Крест накладывал.

   Вспыхнувший огонь захватил вначале верхушку вербы, потом, извиваясь, словно змея, пополз вниз, обвивая ствол, оставляя после себя черноту, сорвался, накрыв траву и прилегающие кусты.

- Красиво, - прерывающимся голосом сказал старший.

- Огонь красив, - ответил Пята, - когда он приучен. Он даёт тепло и свет, но когда он не в руках человека, он сжигает всё на своём пути. Как война. Она не выбирает. У всех войн дорога убиенными выстлана.

   Неожиданно вырвавшийся из густого подлеска сильный ветер набросился на огонь и повернул его назад. Огонь, вспыхнув огромным факелом, завернулся в смерч и метнулся к воде. Он, словно огненный ураган, пронёсся над ней.

- Вода, вода горит, - истошно закричал младший и начал бешено креститься.

   Дурень, - бросил Пята в сторону ползающего на коленях младшего. – Это не вода горит. Это отблески пламени в воде. Вы здесь сидите и слушаете только друг друга, правду ищите, - продолжал Пята, - а я кровь живую в руках держал и до сих пор слышу, как она кричит и плачет, и воет.

- Так почему же твой Бог не остановит тех, кто воюет? – младший уже стряхнул с себя страх.

- Бог останавливает тех, у кого Он в душе есть, а если Его у кого-то в душе нет, так Он не станет к нему напрашиваться.

- Никакого Бога нет, - отмахнулся младший.

- А что же ты крестился и на коленях ползал, - подловил Пята. – Смотри, подавишься рыбьей косточкой.

- Да отстань ты от меня со своей косточкой, - опять завизжал младший, он даже потянулся к котелку, видимо, хотел его перевернуть, но спохватился. Это было бы чересчур. – Я же тебя не трогаю. Ты идёшь своей дорогой, а мы идём своей.

- Ты не идёшь, ты сидишь, - заметил Пята. – В Бога не веруешь, а в конец света веруешь?

- А что тут не веровать, - огрызнулся младший. – Природа довольствие для человека уменьшает. Речка рыбой скудеет. Земля в степи, как камень становится. Когда-то так рявкнет, что всех до единого сметёт, но природу-то видно, а Бога твоего нет.

- Тебе бы руками Его потрогать, - засмеялся Пята, - и поздороваться. Да ещё и водочку бы с ним попить. Эх, ты. А Он за спиной твоей стоит и слушает речь твою поганую

   Младший крутнулся, зыркнул за спину хотел что-то ответить. Не получилось Он, похлопав пустым ртом, зло сплюнул.

- Боишься, - усмехнулся Пята, - а собираешься мне морду с Украиной бить. Я хоть с виду и тихий и в Господе, но так отвалю, что собирать будут тебя по косточкам.

- Перестаньте, - вмешался старший. - Может ты и прав, - сказал он дрогнувшим голосом – Только смотри Пята. Прижучат тебя за твою правду. Безобидный ты мужик, а слово у тебя горячее. Как на сковороде выпалено. Душу распаляет. Одних на одну сторону нагоняет, других на другую.

- Это с человеческого глаза так.

- А не с человеческого?

- Не убий, - твёрдо ответил Пята и добавил. – Мечутся народы, замышляют тщетное.

   Одной фразой высек иллюзии человеческие.

- Так это слово «Не убий» сотни веков держится, - сказал старший. - И никак все души захватить не может. Остаток всегда остаётся. Промахнулся Бог.

- Вам бы всё и сразу. А потрудиться самому?

   Старший помолчал, а потом продолжил.

- Жил бы ты тихо, Пята, а то найдутся и скажут, что ты этот, как его, экстремизм разжигаешь.

- Правда не может быть экстремизмом. Я Слово Господне говорю, - ответил он. – И кого мне больше слушать? Кого больше бояться? Человека или Бога?

   Пламя от костра не высвечивало лицо Пяты, и я не мог полностью его разглядеть, но мне показалось, что он улыбнулся, потом встал, поклонился.

- Росла у хозяина яблоня, - сказал он. - Густая и плодовитая яблоками. Встал он однажды по - утру и увидел, как её ветки сильно колышутся, словно дерутся друг с другом, а от этого яблоки осыпались. А ветки все на одном стволе и корень один. Разозлился он на ветки и срубил их, а того не понял, что колыхались ветки и падали яблоки от ветра. Так и сейчас. Простой русский люд с простым украинским людом не ведают, откуда ветер дует.

- А ты знаешь? - вклинился младший.

- Ветер наверху зарождается, а потом на землю гонит. А на тебя, - он обратился к младшему, - я не обижаюсь. Ты человек, а любого человека можно запутать словами и стреножить, как коня. Да он и сам себя может запутать.

   Младший, сбитый с толка своими наскоками, по инерции опять хотел вцепиться в Пяту, да старший, прижав руками его плечи, осадил. Мы немного помолчали, Пята ждал, наверное, ответа, но так как его не было, мы допивали водку, закусывая хрустящими огурцами, он повернулся и пошёл по бережку.

- Ты куда, Пята, - крикнул старший. – Заблудишься. Возвращайся в лагерь.

- Домой пойду, - ответил он. – Тут близко триста километров.

- Так у тебя дома нет. Сам говорил, что разбомбили.

- От того и бежал сюда. Побоялся. А теперь не боюсь. У меня теперь дом везде, - донеслось из темноты.

Я не думал о разговоре, потому что он ничего не менял, а смотрел на костерок, клубы дымка, который смешивался с запахом полыни, чабреца, мяты, доносившихся со степи и вспоминал слова Канта; "Две вещи на свете наполняют мою душу священным трепетом -звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас. Вселенная бесконечна во времени и пространстве и в любом направлении на луче зрения окажется какая-нибудь звезда».