Эхо

Цветаева отважилась сказать: «Национальность - это заключенность». Можно возразить —заключенность -   все главное.
И души - в теле, упорно несовпадающая с телом, и времени с местом т. д.
Национальность — данность. При разных обстоятельствах  меняется и острота
национальное самоощущение. Бывает и так, что и при желании трудно перевести это чувство в тихую радость. А оно должно бы быть таким. Интимным, естественным, тёплым.

Упав на том же месте, стукнувшись на тот же булыжник вспоминаешь - было. 
И  напоминание эти именуют  еще опытом.

Не хочется пить и не нужен стакан с водой,
слова  последние никто не сумел, не успел сказать,
время последних слов, а их нет, нет слов 
и понимание времени последнего нет,  и это правильно, это откладывает  окончательность,
и убежало  сердце, перекатывалось по снегу, падало,  носилось и к пустыне  фиолетовой, возвращается  эта пустыня и  вижу как на трещинах фиолетовых  кусков расколотой земли  зацепились одуванчики,  подхватили сердце и протягивают его.

 Думается, что те, кто  в настоящем и будущем захотят понять  Кайсына Кулиева , должны пройти с ним  по тропинке, растерявшей все следы, обросшей, исчезающей тропинке к дому в 1959 году.
Ещё до этой дороги   отсек  он все личное. 
Стал  частью народа, должного после небытия жить, растворился в нем.
Своё яркое, бунтующее - Я - смирил, поднял голову и  начал работать.
Если бы была возможность пройти с ним только этот год, хоть немного почувствовать то, что переживал он, сколько утаил, как договаривался с собой, что понял и решил для себя...
Невозможно это.  Но рассматривать его творчество и личность без попытки пройти с ним  1959-й, нельзя.
У Кайсына есть сотни стихов, где выступает его единоличное – Я, но не меньше, где – Мы, во всех – его ошеломительная, уникальная индивидуальность. И при этом  он назвал себя :«Я поэт народа».
По Кязиму, его судьбе знал- народный  поэт – это тот, к кому в минуты недоумения и отчаяния поворачивается народное сознание, кто своим присутствием обязывает это сознание выпрямиться, кто своим обликом, своей сущностью и словом воплощает то, что помогает народу сохранить волю к самосохранению и самоуважению.
И эти обязательства усиливались тем, что  других источников , опор у народа, когда он остался «наедине с историей»  не было.
 Иным, думаю были бы творчество и судьба, не прими он это святую, тяжелую, разнящуюся с природой его дара, должность. И отвагой, красотой подлинности, достоинства, самоотверженности  так соответствовал ей и каким же утешением, наградой было присутствие Кайсына при возвращении, как оно было  нам необходимо.

К эху голосов.
...Увидел, как лежал на траве мужчина и смотрел на небо.
Полоснула зависть. Именно она.  Не встречался и думал никогда не встречусь с этой дурой, и вот явилась и перехватила на секунду горло.
Смотрел  он на небо, раскинув руки,  себя, вольный, .  Блаженство, улыбка на лице, вспоминает, есть ему что вспомнить, а я, куда я еду?
Почему я не могу упасть на траву,  смотреть на небо,  вспоминать, ведь есть, что и улыбаться им.
Закончилось лето-так и не упал на травы, на облака.
И друг вспомнил: сто лет прожил сосед. И сокрушался он сильно: "Кетиб барама,   Уллу Тюзню кёрмегенлей..." (Ухожу, так  долго жил, а не увидев Большую Поляну).
А ведь поляна эта не далеко от его дома была.

Холода февраля яростны, насмешливы, реабилитируют  зиму, которая не умеет  в наших краях приходить во время, долго топчется, белеет робко, шлепает и мутит в красках мутных.
Коварен он— протянет тепло и верба верить ему,  и котёночком наивным идет навстречу, и птицы отмахнувшись от верной памяти своей заливаются и неожиданно —снега, холода и вновь застегивают пальто, ищут забытые перчатки…