Зима на двоих

Данный рассказ не претендует на историческую достоверность. Все персонажи и события вымышлены, любые совпадения случайны.

Посвящается памяти моей бабушки.

Рано утром в деревню cнова вошли фашисты. Советские войска теснили их всё дальше и дальше и те постепенно отступали. Маруся сидела в нетопленной избе, вся на нервах, но на улицу боялась выйти. Там то и дело раздавались сердитые крики и брань на немецком. Чёрные силуэты в шинелях наводили страх и ужас, от них словно бы исходил запах смерти. Маруся прекрасно понимала, о чём они говорят, ведь ещё до войны её любимым предметом был немецкий. Школа была далеко, за несколько километров от деревни, но Маруся упрямо ходила туда каждый день, даже в дни непогоды – так жадно она тянулась к знаниям. И не напрасно, благодаря учению, она уже с юных лет могла себя обеспечить – сразу после школы, толковая и бойкая девушка устроилась счетоводом при колхозе. За ум и грамотность её уважал даже сам председатель. Ведь молодёжи, что могла так бегло читать, писать и считать на то время было не так много, большинство крестьян были малограмотные.

Не просто так у Маруси была столь сильная тяга к знаниям. Очень хотелось ей выбиться в люди, хотелось сытой жизни, начать жить по-человечески. Но было для неё это не так просто, ведь  у Маруси были свои причины недолюбливать советскую власть, а значит, не могла она так просто пробить себе путёвку в жизнь по партийной линии. Конечно, такого нельзя было произносить вслух в тот век лицемерия. Впрочем, девушке и не с кем было поделиться своим сокровенным, ведь подруг у неё отродясь не водилось. Советская молодёжь избегала дочку кулака. Маруся часто вспоминала, как они хорошо жили когда-то давно, кажется, в прошлой жизни. В большой и зажиточной крестьянской семье всего было вдоволь, но ведь это всё не упало на них с неба, но было нажито усердным трудом. Отец никогда не пил, зато день-деньской трудился в поле, а потом возил урожай продавать на ярмарку. Вот так, копейка к копейке, бережливо, наживала семья своё богатство. Маруся была младшим ребёнком в семье. День, когда их раскулачили, навсегда врезался в детскую память. С приходом власти советов, пьяницы и бездельники из их деревни, что были бедны как церковные мыши, и по причине своей лени и пьянства не нажившие  ничего, в одночасье поднялись над всеми. Они радостно приняли коммунизм и партийный билет развязал им руки. Врывались они в дома таких вот кулаков, хозяев выгоняли на улицу, да и отбирали «на пользу советской власти» всё, что было нажито честным трудом. Отца Маруси расстреляли, а мать, братьев и сестёр сослали по разным лагерям в Сибирь. Про ребёнка же забыли, никому не было дела до маленькой испуганной девчонки, что болталась под ногами. И она так и умерла бы с голоду или замёрзла насмерть при первых же морозах, если бы жена председателя колхоза, добрая женщина, не взяла её нянькой своему недавно рождённому, третьему по счету ребёнку.  Так Маруся получила свою первую работу, а позже ей разрешили посещать школу, что, впрочем, не освобождало её от работы по дому и в огороде. Ну а потом ей предложил замуж Петька – вышедший из семьи алкашей, но теперь обласканный советской властью, а значит - завидный жених. Маруся, несмотря на свою природную красоту, была не избалована вниманием, а потому довольно быстро согласилась на эту выгодную партию, ведь тогда, по молодости и наивности, ей очень хотелось не жить всю жизнь в служанках и приживалках, но иметь свой собственный дом. Впрочем, счастья этот брак ей не принёс. Зато принёс бесконечные заботы об истощённой алкоголизмом больной престарелой матери мужа, что жила вместе с молодыми. Потом началась война, Петька ушёл на фронт, а Маруся осталась вдвоём со свекровью, с которой у неё отношения не заладились и постоянно были конфликты. Однако, девушка возражать не смела, поскольку чувствовала себя не хозяйкой, но гостьей в чужом доме. Впрочем, это продлилось недолго, свекровь убили фашисты и вскоре Маруся осталась совсем одна. Дело шло к зиме, а у неё совсем не было дров для печи и она с ужасом думала, где же насобирать столько щепок, чтоб зимой не замёрзнуть насмерть.

Звук подъезжающего мотоцикла вывел её из раздумий и она прильнула к окну. По дорожке к дому шло трое немцев, в своих чёрных длинных плащах они походили на зловещих воронов. Один из них – высокий седой старик с заросшей щетиной лицом, угрюмый и подавленный, шёл хромая и сильно склонившись вперёд. Двое других помогали нести его вещи – дорожный туго набитый солдатский рюкзак и вязанку дров. А впереди бежал и показывал дорогу Васька – их местный деревенский пьяница и лоботряс. Он был инвалидом от рождения, а потому на фронт его не взяли. Васька был настоящим предателем, он  всячески заискивал и выражал своё гостеприимство захватчикам, а те кидали ему, как псу кость,  дефицитные  подачки вроде сигарет, хлеба, шоколада.

Васька распахнул дверь избы с криком: «Маруська, выходи встречать гостей, смотри, каких квартирантов я тебе привёл!» Первым вошёл седой старик, - и Маруся облегчённо выдохнула – этот точно приставать не будет. Следом зашли все остальные. «Это Карл Фридрихович, военврач» - заискивающе представил немца Васька. «Гутен морген, хозяюшка!» - неожиданно доброжелательно   поздоровался фашист на смеси русского и немецкого и обнажил в улыбке совершенно белые и ровные, как для старика, зубы. Маруся недоверчиво уставилась на него: ишь какой любезный, а на самом деле, небось, садист и кровопийца. Она была наслышана о зверствах фашистов и немало насмотрелась за всю войну. Голодной, замёрзшей и обессиленной, ей было не до вежливости. Но она решила сдержать своё отвращение и ответить вежливостью на вежливость. «И вам доброго утра! Вы надолго к нам?» - сказала она на немецком. «О, мадмуазель знает немецкий?» - удивлённо уставился он на неё. «Да, учила в школе» - всё так же на немецком ответила Маруся. Незнакомец иронически бросил своим: «Порой меня поражает уровень грамотности здешних крестьян, ведь я ожидал увидеть тут совершенных дикарей.» На что его собрат по оружию жёстко оборвал его окриком, зло сверкнув глазами: «Карл, какого чёрта ты любезничаешь с этими русскими свиньями?» Васька, что не знал немецкого, но почуявший накал ситуации, вылез вперёд и услужливо произнёс: «Карл Фридрихович, вы тут располагайтесь, а Маруська вам сейчас поесть соберёт.» Карл Фридрихович повёл головой и озабоченно оглядел помещение: «Здесь очень холодно, но я принёс дрова, надо истопить печь. Надеюсь, печь у вас есть?» - обратился он к Марусе.  Она указала рукой вглубь комнаты. «Хорошо, мне всё подходит, я остаюсь.» - с этими словами, он забрал из рук своих сотоварищей вязанку дров и солдатский рюкзак.
Приказом вермахта было запрещено селиться по одному, солдатов обычно квартировали по 3-4 человека в одном доме, но на практике такие приказы часто нарушались. Тем более, Карл Фридрихович был уважаемым человеком, офицером, и ему пошли навстречу. Один из немцев прикрикнул на Марусю, чтоб она собирала свои вещи и выметалась. «Будешь жить там» - махнул он рукой на покосившуюся баньку, что располагалась недалеко от дома, и Маруся с ужасом уставилась в его холодные злые глаза, с суженными в точки зрачками. Тут на помощь пришёл Карл Фридрихович: «Нет, Ганс, она останется здесь – упрямо заявил он, а баня нам ещё пригодится – ты ведь не будешь лишать себя в такой холод удовольствия попариться.» Ганс с плотоядной усмешкой посмотрел на него и в его злых глазах блеснули похотливые огоньки. «Я тебя понял, Карл, дружище» - ехидно процедил он сквозь зубы и окинул Марусю оценивающим взглядом. Но, в силу своей испорченности, он понял неправильно. Карлу Фридриховичу Маруся и правда понравилась с первого взгляда. Она напомнила ему его маленькую племянницу Сабину - такая же голубоглазая и светловолосая, вызывала она в нём отеческие чувства. Затем мрачная процессия, к облегчению Маруси, покинула дом, оставив её наедине с незнакомцем, к которому она испытывала скорее любопытство, нежели страх.

***
«Ох и суровая у вас здесь погода, и как вы живёте в своей России?! На дворе конец осени, а холоднее чем у нас в Германии зимой.» – говорил Карл Фридрихович, потирая от холода руки, пока Маруся растапливала печь. Он казался словоохотливым и слишком добродушным, как для фашиста – думала девушка про себя.
- Ого, а это что за дивные узоры? – удивлённо спросил он и заинтересованно уставился на расписанную красками стенку русской печи.  Роспись и правда была хороша. На фоне побелки несколькими оттенками голубого и синего искусной рукой были выведены затейливые узоры в виде фантастических цветов и птиц. В русских деревнях  это было традицией - вот так украшать помещения. Однако, конкретно этот рисунок отличался от примитивных украшательств в других избах тонкостью деталей и изящностью форм изображённого. 
- А, это моих рук дело - засмеялась Маруся, – ну люблю я рисовать. Маруся и правда с младых лет тянулась ко всему прекрасному, она была настоящим самородком, а рисование помогало ей отвлечься от тягот сурового деревенского быта.
- Это весьма талантливо, - похвалил Карл Фридрихович, и принялся увлечённо разглядывать детали композиции.  Ты сама научилась?  - спросил он её, и девушка утвердительно кивнула. О, у меня идея! Это надо сохранить для истории – сказал он и достав из рюкзака фотоаппарат принялся снимать. Ну-ка, становись возле печи! - скомандовал он, - я так и назову этот кадр: «Художник и её шедевр» - засмеялся он. Потом Маруся заинтересованно разглядывала фотографильную чудо-машину. Таких чудес техники ни у обитателей деревни, ни у русских солдат отродясь не водилось.
 
«Вот что, Маусья, согрей мне воды таз, надо мне с дороги привести себя в порядок.» - попросил Карл Фридрихович. Он смешно коверкал её имя. Русское имя «Маруся» тяжело давалось его немецкому произношению, поэтому он стал называть её на немецкий манер – Мари. «Пошли, покажешь, где у вас колодец с водой» – сказал он, беря в руки жестяное ведро и прихрамывая. «А вам не тяжело после ранения то тяжести поднимать?» - неожиданно заботливо поинтересовалась она. Он, про себя удивясь её внезапному сочувствию, беспечно-весело ответил, что это не смертельно и что на нём всё заживает как на собаке.
Маруся вошла в комнату, чтоб принести «гостю» чистое постельное бельё. Она застала Карла Фридриховича за бритьём. Он держал в одной руке небольшое зеркальце, а в другой - опасную бритву, то и дело встряхивая её в таз с мыльной пеной. В воздухе витал запах его одеколона. «Ууу, проклятый фашист, но до чего же приятно от него пахнет» - подумала она. У них в деревне ни духами ни одеколоном разжиться было невозможно, это был дефицит, доступный разве что жене председателя колхоза. Карл Фридрихович был целиком поглощён своим делом и только теперь Маруся смогла его как следует рассмотреть. Он был одет в белую нательную рубаху, заправленную в высокие штаны с подтяжками, на немецкий манер, что выигрышно подчёркивало его высокий рост и статную фигуру. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он никакой не старик, а вполне симпатичный мужчина среднего возраста, просто преждевременно поседевший от тягот войны. Правда, его полностью седые волосы внешне очень старили его. Он, как и все немцы, был пострижен по последней моде - с выбритыми на военный манер висками. Примечательным акцентом его лица, были огромные светло-серые глаза, словно помутневшие и выцветшие от боли, под которыми залегли глубокие печальные складки нижних век. Эти глаза повидали много ужасов войны. Внешность дополнял прямой нос правильной формы и непропорционально маленький, словно детский, рот, с тонкими невыразительными губами, который контрастировал с массивным подбородком и придавал его лицу совершенно нехарактерное для фашиста трогательное выражение скромности и нерешительности.

На следующее утро Маруся столкнулась с Карлом Фридриховичем в сенях, когда ещё сонная выходила во двор. Свою кровать она уступила «гостю», а сама ночевала на печи. Он был раздет по пояс, от обнажённого тела на морозе валил пар, а в руках он держал пустое ведро из-под воды и полотенце, которым на ходу утирал с мокрых волос застывающие на морозе капли воды. Маруся поневоле залюбовалась на его сухопарый, подтянутый обнажённый торс, не отягощённый лишним жиром и нагромождением мышц, но изуродованный шрамом от ранения, что тянулся наискосок от грудной клетки к низу живота. Ей всегда нравились красивые мужчины, но смотрела она на них, словно бы на красивые вазы или другие шедевры искусства, без вожделения и похоти, взглядом художника, который хочет видеть красоту и гармоничность во всём живом. И Карл Фридрихович действительно был по-своему красив. Однако, это была совсем не та плотоядно- животная красота, которой красиво большинство молодых мужчин. Он был именно красив, но совсем не сексуален. 
 - Доброе утро, Мари! - бодро поприветствовал он её на немецком. Она ответила, восторженно добавив также:
- А вы прямо как Суворов! И охота вам водой ледяной на морозе обливаться?
- Откуда ты знаешь про Суворова? - Карл Фридрихович засмеялся.
- Я книжку про него читала историческую – ответила девушка.
- Ну, Суворов был не единственный, кто закалялся холодной водой. В воспитании военных, это вообще у многих народов было традицией. Вот у нас, например, в национальной военной академии, в Берлине, где мне довелось учиться в юности, парней заставляли нырять в прорубь и проплывать подо льдом, держась при этом за натянутый трос. Вот это было действительно холодно и страшно, и не все из тех юнцов пережили это ужасное испытание. А вообще, я считаю, что только в здоровом теле здоровый дух – оптимистично закончил он.

***
Карл Фридрихович оказался человеком общительным, в разговорах с Марусей он очень живо восхищался русским народом и интересовался жизнью простых крестьян. Беседовать с ним оказалось одно удовольствие.
- А что же ты, наверное, жениха с фронта ждёшь или у тебя ещё кто из родных ушёл на фронт? - интересовался он у Маруси. На что она ответила, что замужем она, но мужа совсем не ждёт и даже писем ему не пишет. Карл Фридрихович аж смутился от такой прямоты:
- От чего же? Не любишь что ли его?
- Да дурак он и неряха, а ещё выпить любит, не потому что русский, а просто человек такой - ответила она, насуплено глядя исподлобья. А ещё, вечно залезет ко мне перед сном под одеяло и давай приставать. И так почти каждую ночь! Я уж умаялась это терпеть, я лучше бы уж книжку перед сном почитала вместо этого или порисовала, или ещё чего полезного сделала. Карл Фридрихович аж рассмеялся от такой внезапной откровенности:
- Так может тебе просто другого найти: мало ли Иванов ходит по земле русской?
- А смысл мне кого-то искать, коли все мужики снизу одинаковые! И другой будет так же приставать, а я не люблю всё это, я вот чай люблю с пряниками пить да книжки читать, ну и рисовать ещё люблю - упрямо заявила девушка. Это прозвучало так непосредственно, смело и откровенно, что Карл Фридрихович не мог скрыть своей улыбки удивления:
- А, ну чай – это хорошее дело! Правда, пряников у меня нет, зато есть сахар, масло и настоящий шоколад. Давай, ставь самовар, будем пить чай – с этими словами, он открыл свой солдатский мешок и принялся выкладывать из него на стол припасы, что выдавались ему в качестве офицерского пайка.
Карла Фридриховича очень заинтересовала необычная жизненная философия Маруси и вскоре он вернулся к этому разговору:
- Скажи, Мари, а если бы мужчина, скажем, вот совсем никогда не приставал к тебе, а просто был рядом, как друг, ну может по хозяйству помогал, ты бы любила его? На что Маруся ответила, что это была бы самая большая любовь её жизни, но, к сожалению, в реальной жизни так не бывает, ведь мужская природа всегда берёт своё.
- Мне нужен тот редкий человек, что способен любить сердцем, но не тем, что у него в штанах - честно и простодушно заявила Маруся.
Карл Фридрихович задумался и ушёл в свои мысли. Эта простая бесхитростная девушка знала, чего хочет, и не стеснялась говорить об этом прямо. Такая непосредственная, открытая, упрямо отстаивала она своё право на эту жизнь, право жить и чувствовать так, как она этого хочет. Как же она была не похожа на тех немецких фрау, с которыми ещё до войны он танцевал на балах! Без всякого кокетства и жеманства, просто и честно, говорила она всё, что думает! Её длинная туго сплетённая русская коса смотрелась гораздо милее легкомысленных кудряшек фрау.

Для Маруси же было большим облегчением выговориться, рассказать всё, что она думает, пусть даже малознакомому мужчине, формально врагу. Ведь до него, ещё в той, мирной жизни, никто так живо не интересовался её внутренним миром, всем были безразличны чувства и проблемы девушки, мужчины же и вовсе  не стремились с ней общаться по душам и видели в ней лишь красивую мордашку, а в женском обществе Марусе становилось крайне скучно, ведь она так ненавидела все те бабьи разговоры про роды, детей, мужей да наряды.  Карл Фридрихович же оказался тем редким человеком, кто умел слушать и слышать собеседника. Маруся вспомнила, как ещё в довоенное время на неё иногда обращали внимание молодые и полные сил мужчины, но её всегда отвращало то животное чувство, с которым они смотрели на неё. В их влажных замасленных глазах, отчётливо читалась плохо скрываемая похоть, дыхание становилось тяжёлым и прерывистым, а голос отвратительно осипшим от возбуждения. Что-то хищное, животное, и вместе с тем крайне бестолковое и глупое виделось ей в этом и всегда вызывало в ней испуг и неизбежное разочарование. И тогда, вмиг, красивый мужчина превращался в её глазах в трясущегося от похоти ущербного уродца. Никто из них не хотел просто гулять под ручку, просто быть другом – им это было неинтересно и неведомо, они воспринимали это как временную вынужденную меру, как обёртку, которую надо поскорее снять, чтоб добраться до конфеты. И тогда, даже казавшийся умным парень, вмиг терял весь интерес для неё.  В Карле Фридриховиче этого не было совершенно! Когда он смотрел на неё своими ясными светло-серыми глазами, излучавшими доброту и мудрость, Маруся ощущала то самое чувство спокойствия, безмятежности и доверия, которое она много лет искала и не находила в окружавших её мужчинах.

- А что вы будете делать, когда закончится война? - спросила она Карла Фридриховича.
- Ну, если с Божьей помощью жив буду, то первым делом поеду в Лейпциг и заберу свою маленькую племянницу Сабину – она теперь осталась совсем одна, бедняжка, никого у неё нет из родни, кроме меня. Всё наше большое семейство проклятая война выкосила - на последней фразе его голос дрогнул и глаза стали влажными от слёз.
- А жениться не собираетесь? - полюбопытствовала Маруся.
- Да зачем мне жениться?! Учитывая моё ранение, женщинам я уже не интересен, да и мне они тоже не интересны. Мне и раньше не особо хотелось, а теперь и подавно мне это не нужно – разоткровенничался он.
- Как зачем?! Чтобы жить и любить. Вы добрый и заботливый человек и могли бы быть счастливы в семейной жизни - мудро заметила Маруся.
- Мне это не нужно, я привык быть один – сухо отрезал он.
- А в партизаны ты почему не пошла? - Карл Фридрихович решил перевести тему разговора.  По правде сказать, он втайне восхищался этими храбрыми людьми, что отдавали свои жизни в непримиримой борьбе с захватчиками, что пришли на их землю. Маруся честно призналась, что она не поддерживает партизан, потому что они за советскую власть, а она ненавидит эту «бардашную» власть. Да и вообще, боится подорваться на мине и не хочет взрывать эшелоны. Карл Фридрихович одобрительно сказал: «Да, эти смелые, но наивные люди воюют за коммунистов, но даже не подозревают, что те их считают лишь пушечным мясом и не жалеют их жизней. Мне жаль, что они стали заложниками ситуации. Я ненавижу коммунизм, эту красную чуму, но не менее сильно я теперь ненавижу нацизм. Ведь я собственными глазами увидел, к чему привела эта идеология.»

***
Иногда немцы устраивали в селе «танцы». Были это вечеринки, на которые они приходили напиваться и снимать напряжение и которые часто заканчивались пьяными драками и пальбой. Порой туда захаживали местные легкомысленные девицы, которые были совсем не против лечь под оккупантов за кусок хлеба, консерву или шоколад, ведь голод в деревне стоял жуткий. Карла Фридриховича тоже туда звали, но он всегда отказывался под предлогом слабости после ранения. - А что же вы с друзьями на танцы не идёте? - полюбопытствовала у него Маруся.
- Эх, Мари, зачем мне такие «друзья», у которых утром – расстрел, а вечером - танцы. Он намекал на недавнюю расправу фашистов над пойманными партизанами. В тот раз обошлось без показательных расправ с пытками – их «всего лишь» наскоро расстреляли, поставив в ряд прямо посреди поля.
- Да, нажрутся водки и зверствуют, проклятые - удручённо кивнула головой Маруся.
- Эх, Мари, это хорошо если только водки – заметил Карл Фридрихович, он то, как врач, прекрасно знал под какими такими веществами находилось подавляющее большинство его собратьев по оружию. Близился конец войны и для умного человека её исход был очевиден – теперь силы были на стороне советской армии, чьи войска теснили фашистов отступать всё дальше и дальше. В рядах некогда дисциплинированной немецкой армии теперь царили разочарование, отчаяние и ощущение бессилия. Упавшие духом фашисты, во всю глушили своё разочарование водкой, сигаретами и другими веществами, окончательно погрязши в пороках. Свою злость выплёскивали они на ни в чём не повинных русских женщин, детей, стариков, которым не посчастливилось попасться у них на пути.
Маруся заметила, что в отличии от других немцев, Карл Фридрихович не пил водки и совсем не курил сигарет, хоть ему их бесплатно давали по пачке в день в составе офицерского пайка.
- Отчего вы сигаретки-то не курите? – спросила она, вон ваши товарищи весьма уважают это дело. Карл Фридрихович нахмурился и про себя подумал, что никакие они ему не товарищи, эти моральные уроды, а вслух сказал:
- Я что же, на дурака похож, зачем мне курить, когда я могу их выменять на что-нибудь более полезное и нужное, вот хотя бы на шоколад, к примеру. Маруся рассмеялась:
- Нееет, на дурака вы совсем не похожи, вы похожи на того графа с картины.
- Какой ещё картины? - Карл Фридрихович вопросительно уставился на неё.
- Да той картины старинной, что висела в доме у председателя нашего колхоза. Хотели эту картину у него отобрать да увезти в городской музей, но он не отдавал никак, сказал, что это трофей его ещё со времён первой мировой войны - ответила девушка. 

Очень любила Маруся эту картину. Там был изображён в полный рост некий иностранный граф в старинном камзоле и выбеленном парике, имени его Маруся не знала, а рядом с ним стояла его жена, красавица-графиня в пышном платье. И видно было, что уж очень хорошо им прогуливаться под ручку в старом парке. Граф был прекрасен – высокий, статный, настоящий аристократ, что величественно и сдержанно взирал на зрителей из глубины веков. И особенно нравились Марусе его маленькие аккуратные ручки с изящными тонкими пальцами, руки, не знавшие тяжёлой физической работы и выдающие в нём дворянскую породу. Каждый раз Маруся останавливалась напротив той картины и подолгу завороженно её рассматривала вновь и вновь, представляя себя на месте той графини. Она бы многое отдала, чтоб просто вот так прогуляться под ручку с душкой-графом. Но вот беда, таких утончённых красавцев отродясь не водилось в её родной деревне. Граф был совсем не похож на их деревенских мужиков – коренастых, низкорослых и с огромными натруженными ручищами, заскорузлыми от тяжёлой работы.

Карл Фридрихович задумчиво произнёс: «А что, у меня и правда в роду были графы. Наш род Фон Ханнельбергов очень древний, он брал своё начало ещё со времён немецких королевских династий. Только теперь в мире всё поменялось и это не имеет уже никакого значения – добавил он со вздохом – тот великолепный век давно уже в прошлом. А знаешь, Мари, мне ведь довелось в юности бывать на настоящих балах. Конечно, это были уже не совсем те балы, что при королях: поменялись фасоны платьев и этикеты, но суть, впрочем, осталась всё та же. Маруся восторженно блеснула глазами: как бы ей хотелось хоть на миг стать частью того высокосветского общества, где все называли друг друга на «Вы», были умны и воспитаны. «Впрочем, я, признаться, не особо любил танцевать на балах, поскольку меня лично всегда раздражала та атмосфера неискренности и напыщенности, что царила там. А также пустое кокетство жеманных местных красавиц» – закончил он. «А ещё, там у нас делали вот так» - с этими словами, он опустился на одно колено, взял своей рукой загрубевшую от физической работы маленькую сухую марусину ручку с коротко остриженными ногтями, галантно склонился и поцеловал ей руку. Маруся покраснела и замерла от внезапности произошедшего, но руки не одёрнула, лишь только смущённо улыбнулась и уверенно подытожила: мне понравилось! «Я думаю, на таком балу да в красивом платье, ты затмила бы всех местных красавиц – глянцевых снаружи, но таких пустых внутри. Но где теперь вся та весёлая блистательная жизнь?! Вокруг лишь холод, голод, грязь и смерть.» – закончил он мрачно.

***
Шёл третий месяц зимы. Жизнь продолжалась по привычному сценарию.  Карл Фридрихович ежедневно ездил на службу в немецкий полевой госпиталь, что расположился неподалёку от деревни. Там он был главным врачом и по совместительству хирургом, ведь людей не хватало. Маруся же занималась домашними делами по хозяйству. Обыкновенно Карл Фридрихович уходил рано утром, а возвращался поздно вечером с усталым осунувшимся лицом и тёмными кругами под глазами, ведь в госпитале было много работы, и по возвращении сразу же ложился спать.
С появлением в его жизни Маруси, он словно ожил и снова обрёл вкус к жизни.  По утрам до службы, он выполнял физические упражнения, много ходил, чтоб разработать ногу, так, что вскоре практически полностью восстановился после ранения и перестал хромать.  Маруся тоже была счастлива просто быть с ним рядом, ведь их душевные разговоры помогали ей не думать о страшных военных буднях и страхе неизвестности, что поджидала впереди. Он любил её, словно отец дитя, и для неё это была самая прекрасная любовь на свете!

Зимнее утро выдалось морозным, но на редкость ясным и безветренным. Маруся проснулась рано утром от жажды, побрела за колодезной водой. Во дворе до неё донеслись негромкие звуки весёлой мелодии.
Карл Фридрихович сидел на завалинке и наигрывал на губной гармошке какой-то немецкий народный мотив. Увидев её, он перестал играть и приветливо махнул рукой: 
- Доброе утро, Мари!
- Доброе утро! И не спится вам?  – ответила она на немецком.
- Иди сюда, посиди со мной – он немного подвинулся и приглашающим жестом указал на свободную половину скамейки. Маруся села рядом.
- Я по-дружески – пояснил он и обнял её за спину, частично укрыв своим пальто. Хочешь попробовать? - он протянул ей губную гармошку. Его рука немного дрожала от волнения. 
- Я не умею - сказала Маруся, но гармошку взяла и стала увлечённо её рассматривать, вертя в руках.
- Давай научу! - и Карл Фридрихович принялся объяснять, что да как.

Так они сидели вдвоём на скамейке, обнявшись встречали зимний рассвет. В такие моменты им казалось, что на свете их только двое, а вокруг – никого, только зима, и нет никакой войны с её ужасами и напрасным кровопролитием с обеих сторон. Никто из людей не понял бы этой необычной любви. Но наши герои были счастливы наслаждаться такими моментами и обществом друг друга.

«Знаешь, Мари, я вот думаю, что в войне не может быть победителей, есть только проигравшие. Кто бы не победил, в этом нет никакого смысла, ведь всё равно останутся сотни уничтоженных жизней, разорённых семей и людей, которые никогда не смогут вернуть своих близких. Этому нет цены и нет оправдания. Мой родной Лейпциг уничтожен практически дотла советскими бомбардировками – и это та цена, которую заплатил немецкий народ за то, что допустил воцарение фашизма на родной земле. Во время одной из таких бомбардировок погибла вся моя большая семья: родители, сестра и её муж, а мои братья ушли на фронт и погибли, сражаясь под Сталинградом. Знаешь, я ведь давно разочаровался в войне и даже собирался покончить с собой. Если бы я не встретил тебя, то до весны бы точно не дожил. Я проклинаю день, когда родился немцем. Я потрясён картинами жизни нашей армии в России. Разврат, грабёж, насилие, убийства, убийства и убийства. Истреблены старики, женщины, дети. Убивают просто так. Вот почему русские защищаются так безумно и храбро. И хоть я напрямую не был палачом тех людей, но всё же чувствую себя виноватым в этом безумии. Ведь я был тогда, давно, ещё до войны, на том нацистском митинге в Берлине, я приветствовал Гитлера, я орал: «Зиг Хайль» и не знаю, как мне жить с этим теперь, когда пелена пропаганды спала с глаз и я увидел истинное лицо фашизма. Мы, молодёжь того времени, были так сильно убеждены в том, что говорил нам с трибуны этот страшный человек, то ли потому, что мы верили в его обещания лучшей жизни, то ли потому, что смертельно боялись наказания, ведь всех несогласных тут же арестовывали.  Последнее время я только и думал о самоубийстве, это мне казалось единственным логичным поступком до того, как я встретил тебя.» - закончил он свою полную горького сожаления речь. «Мари, ты – настоящий друг! Я всю жизнь мечтал встретить такую как ты, но никогда и представить не мог, где судьба уготовит мне эту встречу! Какая ирония! Именно здесь, на земле противника, я наконец понял то, чего не мог увидеть и узнать ранее, тогда, когда всё было так благополучно и размеренно в моей жизни.»

***
Односельчанки, которые и раньше, ещё до войны не понимали и недолюбливали Марусю, сейчас и вовсе ополчились на неё. Теперь они не здоровались с ней, лишь презрительно плевались в спину: немецкая подстилка! «Ишь, хитрюга, хорошо устроилась, под немца легла – зато теперь при харчах» - завистливо, по-змеиному шептались они.  Им было невдомёк, что на свете могут быть совершенно иные отношения между женщиной и мужчиной. У Маруси ещё до войны совсем не было подруг, была она всегда сама по себе.  Её отвращали эти малограмотные деревенские бабы, которые ничего не знали в жизни кроме тяжёлой крестьянской работы в поле и бесконечных беременностей, чуть ли не каждый год выдавливающие на свет Божий детей из своих толстых задов. Чтобы потом положить новорождённого младенца голеньким на холод – авось помрёт - и не придётся кормить лишний рот. Было в этом что-то неправильное, зловещее, бестолковое и вместе с тем, совершенно злободневное и обыденное.   Конечно, они были не виноваты в этом, а просто жили по привычке, точно так же, как жили их матери, бабки и прабабки испокон веков. Маруся всегда чувствовала их завистливую агрессию за то, что дерзнула быть другой. Она с детства не хотела быть как они, именно поэтому каждый день, несмотря на непогоду и усталость, шла в школу за семь вёрст, прижимая к груди книги и тетрадку, а дорога была непростая, через лес.
Карла Фридриховича ей послала сама судьба, чтоб выжить в это сложное военное время. Помимо душевных разговоров, кормил он её вполне физической пищей - блюдами, что приносил из немецкой полевой кухни, где готовили очень хорошо. Он трогательно заботился о ней, как о родной дочери.
Между тем их общение продолжалось, им всегда было о чём поговорить, как и всем, истинно близким по духу людям.

- А что ты будешь делать после войны? - как-то спросил он её.
- Мне учиться охота, вот переберусь в город, пойду на вечернее отделение в институт или техникум какой, а днём работать буду, чтоб прокормиться. Я привычная, не боюсь работы никакой.
- В СССР жизнь тяжёлая, ну какие у тебя тут перспективы – со вздохом сказал он. Я думаю, Мари, что ты достойна лучшего! Ты  настоящий самородок, но тебе нужно развивать свой дар, а не закапывать его в землю.
- Где уж тут до дара, тут бы прокормиться, выжить - угрюмо пробормотала Маруся.
- Да, война изменила привычный уклад жизни. И после неё мир уже не будет прежним. Война меняет людей. И теперь уже не осталось и следа от того весельчака Карла, офицера, который считал себя человеком чести, патриотом и наивно хотел служить своей Родине. И вот как всё обернулось… Теперь я совершенно сломлен и считаю, что у меня нет Родины – признался он. Я не хочу возвращаться в Берлин, тем более, что после советских авиационных бомбардировок там не останется ни одного целого здания. Моё сердце разрывается от тоски, потому что я не хочу видеть в руинах город, который  долгое время был мне родным. Хочется поскорее забыть все эти ужасы войны и начать жизнь с нового листа.
- Родина? А что такое Родина? – сказала отрешённо Маруся. Наверное, это то место, где тебе хорошо и вольно, где ты можешь говорить вслух всё, что считаешь нужным, где не придётся каждый день бояться, что в твою дверь постучат и заберут последнее.

***
Советские войска всё продолжали наступление, немцы же стали спешно отступать. Маруся зашла в избу и застала Карла Фридриховича суетливо собирающим свои вещи в дорожный солдатский мешок. «Мари,- он развернул её за плечи к себе лицом и посмотрел в глаза, - я срочно уезжаю, наши бегут, но и тебе нельзя здесь больше оставаться. Я планирую заехать в Лейпциг, забрать Сабину и отправиться в Америку, там, в Нью-Йорке мне предлагают место врача. Поедешь с нами?» Маруся опешила от этого внезапного предложения: «За-зачем я вам? - от волнения она начала заикаться, - вы же говорили, что вам не нужно…» - он не дал ей договорить, и, приложив палец к губам, произнёс: «чтобы жить и любить!» Только прошу тебя, принимай решение скорей, сейчас совсем нет времени на раздумья. Если ты решишь остаться на своей Родине, я пойму тебя, а если поедешь со мной, я буду самым счастливым человеком на свете. Но оставаться в деревне  тебе нельзя: я слишком хорошо знаю своих – они сожгут деревню дотла - все избы, вместе с жителями, которые не захотят покинуть свои дома и уйти в лес к партизанам.  Маруся ни минуты не сомневалась: всё ей опротивело здесь, она устала жить в страхе, устала от вечного  голода и нищеты, но больше всего она устала бояться страшного человека с усами, чей портрет в рамке висел в те времена в кабинетах и чьё имя нельзя было произносить всуе; тот, кто любого невиновного  мог назвать кулаком, врагом  народа и смолоть его в муку в  жерновах системы. Но что ждёт её, простую русскую крестьянку, там, в далёком Нью-Йорке? Сумеет ли она найти общий язык с Сабиной – как её примет эта чужая немецкая девочка? Сможет ли привыкнуть к новой Родине с чужими для неё обычаями? И вообще, каковы шансы, что они с Карлом сумеют добраться живыми до места назначения? С Карлом Фридриховичем она чувствовала себя в безопасности, но теперь больше всего  на свете она боялась потерять его, боялась, что его убьют по дороге и тогда она останется совсем одна, среди врагов… Отбросив в сторону  страхи и сомнения, Маруся наскоро собрала свои вещи в дорогу и вышла следом за Карлом Фридриховичем в снежную  неизвестность. Ветер утих, они шли, держась за руки, а вокруг падал снег, снег, очень много снега…

Эпилог.
Нью-Йорк. Наши дни.
Город радостно мерцал предрождественской сказочной атмосферой, в воздухе кружились хлопья снега, зажигались уличные фонари и праздничные гирлянды.   Весело щебеча, с освещённой огоньками улицы выбежали парень и девушка, что держались за руки и смеялись. «Давай зайдём ко мне: погреемся и выпьем чаю» – щебетала весёлая голубоглазая блондинка. Раздался звук открывающегося ключом дверного замка, и они вошли внутрь, весёлые и порозовевшие от мороза. «Ты тут располагайся у камина, а я заварю нам чай» – крикнула девушка, выбежав на кухню. Парень протянул свои озябшие руки к камину и его внимание привлекла старинная пожелтевшая от времени фотография, что стояла на каминной полке, облачённая в красивую золотистую, с вензелями раму. На фото был одетый в старинную военную шинель, высокий седовласый мужчина, а за руку его нежно обнимала круглолицая светловолосая женщина с заплетённой тугой косой. Подпись в правом нижнем углу фото гласила: «На долгую память, Нью-Йорк, 1945» Парень повертел в руках старинный раритет.
- Эй, Мари, а кто это на фото? – спросил он у девушки, зайдя на кухню.
- А, это мои любимые бабушка и дедушка. К сожалению, их уже нет в живых. Но они вместе прожили долгую жизнь, были очень счастливы и любили друг друга - рассказала она.
- А ты похожа на бабушку – парень, прищуривши глаза, посмотрел на неё – такая же светловолосая и светлоглазая.
- О, нет, это невозможно! - засмеялась Мари. Потому что бабушка и дедушка мне были не родными, а приёмными. Своих детей у них не было и они удочерили мою маму сразу после окончания второй мировой войны, когда переехали в Нью-Йорк. Она, будучи ещё совсем малышкой, потеряла во время бомбёжки Лейпцига своих родителей и из всей родни у неё остался только её родной дядя – это он на фото. Дедушка после войны работал хирургом в Нью-Йоркском госпитале, а потом открыл свою частную клинику. Кстати, моя бабушка была русской и вообще очень мудрой и самобытной женщиной. После войны она стала известной нью-йоркской художницей и её работы сейчас находятся во многих частных коллекциях. Меня назвали в честь неё.  Я очень скучаю по ней – прибавила девушка с теплотой в голосе.
-  Ого, русская, и как же она очутилась в Нью-Йорке? – заинтересованно спросил парень.
- У них с дедушкой была вообще необычная история знакомства. Они познакомились в России, во время войны. Это отдельная история, идём, расскажу. И молодые люди отправились на кухню пить чай.