Стрельцы. Глава седьмая. Спасение

Глава седьмая. Спасение.

         Самойла нервничал, оглядывался, заглядывал в проулок, подходил к своей лошадёнке, подправлял сбрую, рассматривал уздечку, обмёл стенки из переплетённого ивняка, ограждающие от ветра и снега зад и бока саней и, в конце концов, уселся на свое место извозчика и притих: «Достанется мне батогов от Тихона Кузьмича, если турка упущу. Не дай Бог! Зол Бугров сегодня».
          Самойла уже много лет был при целовальнике ярыгой, выполнял отдельные поручения, следил, слушал, возил, не допускал проколов по службе, был на хорошем  счету целовальника и старшины и надеялся на денежную прибавку и повышение по службе.
Тихон Бугров всё-таки смог отследить Никоса и подставил ему извозчика, своего ярыжку Самойла, которого использовал не раз в подобных комбинациях по розыску, поимке и задержанию разбойных и иных лиц.
Сёйчас целовальник сидел в избе у вдовы ротмистра Печенегина, Ольги, которая была обязана ему за некоторые услуги, наблюдал за заезжим двором, ожидая своего извозчика с Никосом. Тихон был уверен, что сегодня возьмёт грека и вытрясет из него душу:  из-за того, что он упустил его прошлый раз в Воронеже, этот дьяк Трегубов из Преображенского тайного приказа розыскных дел, грозился отправить его на дыбы и вышибить со службы!
Мелькнула мысль: «Надо ещё выяснить, что это за девица с греком гуляет! Не наша она, хотя по обличию и русская!». Тихон подскочил: к заезжему двору с улицы семенила лошадёнка с довольным извозчиком, в натянутой на глаза шапке. Сани остановились, Никос рассчитался и направился в заезжий двор. Самойла развернул лошадь по ветру, посмотрел на избу вдовы через улицу и поправил  шапку, подав условный знак о выполнении этого поручения, остался дремать в санях, из-под шапки наблюдая за окрестностями.
        Никос осмотрелся, шагнул в номер и, постучав, вошёл в комнату к Любаве. Она сидела за столиком и с грустью смотрела в окно.
- Любава, собирайся, прогуляемся по набережной перед обедом. Удивительно, уже  морозы, снег, а река не покрывается льдом. На сегодня все дела закончили, будем с тобой отдыхать,- доброжелательно произнес Никос.
Любава оживилась, внимательно посмотрев на него, стала собираться.
       Тихон, расслабившись, сидел у окна, мысли путались, в избе было тепло, а от бездействия тянуло в сон. Внезапно насторожился: Самойла снял меховые рукавицы и похлопал ими друг о друга, и почти сразу показался грек с девицей. Они остановились у извозчика, о чём-то проговорили: девица показала рукой на сани, но грек засмеялся и потянул её с собой к берегу реки. 
         Любава, как только встретила в комнате Никоса, сразу поняла, что у них неприятности. Знания и опыт, полученные в гареме османского султана не раз помогали ей. Она насторожилась и сосредоточилась, особо после того, когда он отказался взять извозчика и настоял на пешей прогулке по берегу реки.
       Тихон вышел из избы вдовы, подошёл к саням, сел в глубину и тихо бросил:
-Смотри внимательно за греком. Если, что не так, гони к ним, далеко не отпускай. Брать буду!
Самайла натянул и отпустил вожжи и лошадь нехотя, шагом, двинулась по окраинной улочке вдоль Яузы.
          Никос шёл не торопясь, внимательно оглядывая местность, несколько раз останавливался, пытаясь поменяться местами с Любавой, но она снова и снова оказывалась у него справа, подальше от обрыва. В конце концов, ему надоела неопределенность: он жёстко взял её за талию с намерением сбросить с берега, но она изловчилась, выкрутилась из рук, закричала, ударила ногой ему в пах и побежала от берега в сторону дороги.
- Самойла, гони! - громко закричал Тихон, встав в санях во весь рост, замахал руками, отвлекая внимание грека от девицы.
           Никос увидел его, остановился и кинулся, вначале назад, вдоль реки к заезжему двору, а потом, отметив Тихона, выскочившего из саней, с гортанным криком повернул и бросился навстречу, на бегу выхватил  нож,  с разбегу налетел на него, ударил сначала в ногу, потом ещё и ещё. Тихон не чувствуя боли сбил грека ударом кулака, поскользнулся. Противник мгновенно оказался над ним, замахнулся ножом для очередного удара и вдруг схватился за горло, захрипел и упал рядом, судорожно корчась в окрасившейся, красно-снежной массе.  Тихон устало закрыл глаза, вслушиваясь в молодые голоса, почувствовал, как его подняли, положили в сани. Сознание оставило его.
      Получив разрешение капитана, стрельцы Матвей, Семён и Стёпка  побежали в  свою избу, забрали заранее приготовленные подарки для семей старших братьев и скорым шагом весело пошли по Стрелецкой слободе в сторону Яузы. Они уже выходили на окраинную улочку с надеждой  взять извозчика у заезжего двора, но крики и драка привлекли их внимание.
       Стёпка растерялся и застыл как вкопанный, а Матвей и Семён быстро оценили обстановку и бросились к берегу. Им навстречу бежала, отчаянно крича, растрепанная девица, а в пятнадцати саженях сбились на смерть двое, оба в непростой одежде, истошно крича и вращаясь по кругу: один, яростный и вёрткий, с ножом, второй, большой и спокойный, пытался кулаками защититься от ножа, но было видно, что он уже ранен. Раненому бойцу удалось кулаком сбить противника с ног, но он тут же получил ещё удар ножом и упал рядом с поверженным, который в один миг поднялся и сверху, замахнувшись, решил закончить убийственное дело. 
Семён не стал ожидать развязки, метнул свой нож в цель. Никос схватился за горло, забился на снегу рядом с противником.
          Со стороны слободы набежали стрельцы, скоро подошёл капитан Ярыгин, к которому кинулся Самойла, рассказал о случившемся, указав на девицу, что была с греком. Капитан, узнав целовальника, приказал пятидесятнику везти его в стрелецкую слободу к полковому лекарю, доложиться дьяку и послать гонцов в Преображенский тайный приказ розыскных дел. А сам, поставив трёх стрельцов: Матвея, Семёна и Степана на месте схватки, приказав им ничего не трогать, а ждать дьяка или подьячего и рассказать, что произошло; десятника  Килина и двух стрельцов направил на заезжий двор установить караул у комнаты, в которой проживал убитый, после чего обратил внимание на Любаву, одинокую, зарёванную, растрёпанную и некрасивую. Подошёл к ней, заглянул в лицо, проникся её тоской и горем, а она схватилась за него, как за спасительную соломинку и рассказывала, и рассказывала невероятную историю о своих детских картинках, о плене и турецком гареме, об убитом янычаре Никосе, о своей пропащей душе, принявшей чужую веру, умоляя помочь ей. Василий приказал денщику отвести Любаву к нему в избу и самому находится при ней.
Не прошло и часа как в заезжий двор заехали одна за другой карета с дьяком и двое саней с подьячими и ярыжками. Дьяк, Трегубов Фома Самуилович, распорядился подьячим провести тщательный обыск в комнатах грека, пошёл посмотреть на тело Никоса, бросив Ярыгину:
- Проводи-ка, капитан.
 Увидев нож в шее, удивлённо покачал головой и строго спросил:
-Кто же так его, прямо в  «адамово яблоко»? Чей нож? Где взял?
Василий сделал полшага, поклонился и тихо произнес, указав на Семёна:
- Стрельца Семёна, Фома Самуилович.
Семён опасливо поклонился дьяку:
-Нож мне тятя подарил, шкуры звериные разделывать и мездру счищать. Он всегда при мне. Не хотел я! Так, он убил бы этого!
-Молодец, Семён! - и показав на тело, распорядился подьячему и ярыгам:
- Забрать в мертвецкую! Обыскать!  Одежду  снять, просмотреть все швы, доложить!
И направился к карете, кивнув  капитану:
- Василий Иванович, поехали к тебе, за турчанкой.
        Любава отдохнувшая и посвежевшая, сидела рядом с тёткой и няней Василия, Степанидой Ивановной, рассказывала ей о себе и своих скитания на чужбине, когда услышала подъезжающую карету; денщик выскочил встречать гостей. 
Трегубов зашёл в избу, осмотрелся и, увидев тётку Василия, заулыбался:
- Здравствуй Степанида Ивановна, жива ещё. Показывай, эта что-ли, турчанка? Угости-ка своим квасом, - и направился к столу.
- Здравствуй батюшка, Фома Самуилович! Да какая же Любава турчанка, она поди рязанская или воронежская. Сейчас, батюшка, сейчас!
          Любава смущенно стояла поодаль, светлая и стройная, напряженно всматриваясь в лица Василия и Трегубова, вслушиваясь в громкий начальственный  голос последнего.
Дьяк Фома Самуилович Трегубов давно уже служил в Преображенском приказе розыскных дел у князя-«кесаря» Фёдора Юрьевича Ромодановского, много повидал в жизни, не чему уже не удивлялся. Когда-то, лет десять назад Трегубов столкнулся с отцом Василия, Иваном Ивановичем, тогда дьяком Стрелецкого приказа; одно время они были дружны и даже бывали друг у друга в семьях.
Фома Самуилович задумался. Он видел неподдельное смятение Любавы и выразительные  взгляды, которые бросал на неё Василий. «Конечно, можно её оставить сегодня здесь, а допросить завтра. Нам интересен маршрут, по которому они прибыли, а особо – Вена и торговая компания. А девица для нас опасности не представляет. Настрадалась на чужбине. Да и Ваське пора уже семьёй обзаводиться, вон как он её  взглядом гладит!» - подумал Трегубов и, объявив, чтобы с утра Василий с Любавой были в приказе, отдельно попрощавшись со Степанидой Ивановной, уехал.
Утром, побывав с Любавой  в приказе розыскных дел, Василий получил предписание о сопровождении освободившейся от османского полона полонянки Любавы  в Воронеж, в женский монастырь Покрова Пресвятой Богородицы, для покаяния. 
Матвей, Семён и Стёпка добрались в слободу Стрелецкого полка на Большой улице у Калужских ворот уже в сумерках. Стукнули в ворота братьев: раз да два. Постояли в ожидании. Матвей не вытерпел, застучал требовательно и сильно; раздался скрип открываемой двери в избе и окрик  Андрея:
 - Пошто людей беспокоите! Не тарабаньте, сейчас открою.
Послышались шаги, звук отодвигаемого засова. Увидев братьев, Андрей обрадовался, зашумел:
-Запозднились вы, на обед ждали. Все глаза просмотрели. Слава Богу, на ужин поспели. Заходите сорванцы, посмотрим на вас!
И радостно крикнул:
- Наум, встречай братьёв!
Семьи Андрея и Наума собрались в избе Андрея, обрадовались встрече в Москве, подаркам, своему везению. Стёпка не удержался, начал рассказывать о дневном происшествии, о схватке,но Семён пресёк его. Наскоро отужинали и засобирались, объявив, что послезавтра их сотня уходит в Воронеж. Попрощались с тоской, словно навсегда.
Стрелецкая слобода бурлила, собирая три сотни молодых стрельцов в далёкий и неведомый Воронеж: загружали имущество, вооружение, запасы и провиант на сани, просматривали сбрую, готовились в дальнюю дорогу. 
Семён с утра, как только поднялся, жил ожиданием встречи с Пелагеей. Дождался обеда, с волнением подошёл к избе десятника Килина. На стук выскочила Пелагея, радостная, разгорячённая, улыбающаяся. Заглянув друг другу глубоко в глаза, засмущались.
- Полька, обдует! Приглашай Семёна в избу, блины стынут! – раздался окрик отца из избы.
Пелагея не раздумывая схватила ладонь Семёна и потянула в избу:
- Пойдем быстрее Сёмка, тятька ждёт!
Всё было обыденно, просто и волнение Семёна исчезло само по себе.
Уже следующим днём стрельцы сотен Ярыгина, Струкова и Дуванова размерено отмеряли вёрсты снежной дороги, упорно продвигаясь в южную сторону, в Воронеж. Надолго ли уходили из Москвы или навсегда, – этого ни кто не знал.
         Любава, закутанная в дорожный тулуп, сидела в санях и тайком, время от времени, обращала влюблённый взгляд на всадника, своего спасителя капитана Ярыгина. Им предстояла длинная, совместная дорога.