Смертники музы. А. А. Блок

         Cherchez   la  femme.  (Ищите женщину).

В Раю пели ангелы.
Их нежные голоса вливали в душу умиротворение, покой и благоденствие.
А. Блок. Видение.


От автора.
В наше тревожное время проблемы жизни и смерти приобретают особую актуальность для жителей всей планеты.
Никто не желает умирать по своей воле.
Однако, были когда-то люди, для которых смерть оказалась избавлением от всех накопившихся проблем. И они её не испугались.
Так погиб А. С. Пушкин. Его доконали семейные неурядицы.
Убили М. Лермонтова. Высокомерное отношение поэта к окружающим и особенно к женщинам послужило причиной ранней гибели.
В том и в другом случае женщины стали «спусковым крючком» рокового пистолета.
Но были поэтические гении, которые приговорили себя к смерти сами. Причины их гибели неоднозначны и противоречивы, однако для всех в разной степени справедлива истина, вынесенная в эпиграф – «ищите женщину».
Революция ведь тоже женского рода.
Женщины дали им жизнь, они её и умудрились укоротить. Другие обстоятельства тоже имели место быть, однако автор полагает, что женская любовь, ненависть, безразличие, сыграли свою роль.
Первой яркой жертвой женской «любви» стал поэт «Серебряного века» А. Блок. Дикая наследственность явилась «пистолетом», приставленным к виску поэта.
Жизненные обстоятельства постепенно «взвели» его курок.
Потом был С Есенин, В. Маяковский.
Серебряный век – это время Креста и Анти Креста, которые в России вошли в смертельное противоречие в человеческой ипостаси, когда рядом шли гениальность и безумие, любовь и ненависть, жизнь и смерть.
Почему век серебряный?
Серебро – это цвет лунной ночи.
Ночью человек очень беззащитен, это время разгула разной нечисти, время ночных кошмаров. Реальная жизнь как бы уходит на второй план, преимущество получают эмоции, образы, впечатления, действующие на подсознание личности.
Литераторы Серебряного века своим творчеством пытались воздействовать на эмоциональную сферу человека, на его подсознание, с целью пробудить в нём стремление к свободе, высшим идеалам, духовность, чистоту помыслов. 
Временные датировки этого периода разные, но примерно совпадают – это от 70–80-х годов 19 века до 30 годов века двадцатого.
Материалы для данной публикации пылились в ящике стола несколько лет. Недоставало полной уверенности в актуальности заданной темы, как нет её и сейчас. Но всё же выношу на суд читателя свои мысли и точку зрения на произошедшие когда-то события.
Возможно, некоторые читатели смогут найти в них свои созвучия своим представлениям о той эпохе.



А. А. Блок. (28 ноября 1880 года – 7 августа 1921 года).

Блок – король
И маг порока;
Рок и боль
Венчают Блока
О. Мандельштам

Жил-был мальчик-кудрявчик.
Бегал он по летним аллеям дедушкиного дачного имения Шахматово, в окружении кошечек, собачек и другой дворовой живности. Он гонялся за гусями, целовал собак, мурлыкал с кошкой, кормил голубей.

Звали его Саша. Или – её?!
Ребёнка мама наряжала в сарафанчики да рюшечки, умиляя родственников своей «девочкой». Родные ласково называли его Бибой.

Да, была у мальчика мама – Александра Андреевна Бекетова, дочь ректора С-Петербургского университета Н. Бекетова. Очень образованная, очень юная, 18-летняя дама.
Отец тоже имелся, хотя он и не принимал никакого участия в детской беготне и шалостях.
Звали отца тоже Александром, а фамилия у него была – Блок.
Фамилия – почти немецкая, потому что его прадед приехал когда-то в Россию умножать своё незавидное финансовое состояние. Немецкая честность, педантичность и обязательность, на фоне своих мздоимцев и казнокрадов, понравилась императорскому окружению, и высокие должности при дворе не заставили долго ждать его и наследников.

Однако, был и негатив – ответственные должности и хищное окружение очень травмировали ранимую немецкую психику. Предки отца мальчика страдали скупостью, бытовым садизмом и психическими аномалиями. А дедушка, со стороны отца (тайный советник, предводитель дворянства), вообще покинул бренный мир в психушке. Русское «авось» победило немецкий «Ordnung» (порядок, дисциплина).
Отец мальчика, правда, не достиг чиновничьих высот, но всё же являлся профессором по части юриспруденции Варшавского университета.

Как-то познакомились Александр Львович Блок и Александра Бекетова друг с другом, и, найдя созвучие имён идеальным, решили соединить свои судьбы. В январе 1878 года они венчались.
Молодожёны уехали из С-Петербурга в Варшаву и приступили к семейному строительству.

Но что-то вдруг пошло не так.
Муж начал бить молодую супругу. Так он пытался перевоспитать, напугать и наставить на путь истинный свою беременную жену. По его мнению, очень эффективный способ.
Бил за неправильно взятый аккорд на пианино, за неточный перевод его статей, и просто за высказывание своего мнения. Понятно, что бил не смертным боем, а интеллигентно – пощёчина, щипок, шлепок. Было больно, но ещё больнее запредельное унижение.
Так сработали гены предков, о которых тогда даже не слыхали. Супруг оказался клиническим садистом, но, одновременно, отличным юристом и музыкантом.

Напуганной, измученной молодой женщине, никогда не знавшей подобного насилия, с большим трудом удалось уговорить мужа забрать её столицу. Подошло время защиты его диссертации в университете Петербурга, и муж был вынужден взять с собой беременную жену.
И здесь, в квартире отца, она дала волю слезам. Все близкие были в ужасе от её состояния. Немедленно семейный совет принял решение оградить любимую Асю от мужа-тирана. Ему разрешили видеться с женой только в присутствии членов её семьи.
Так потом и происходило. Их совместная жизнь на этом закончилась.

28 ноября 1880 года в Санкт-Петербурге, в квартире отца, Александра Андреевна родила мальчика, которого назвали Сашей. Всю свою невостребованную любовь мама перенесла на ребёнка.
Как и все члены семейства Бекетовых.
Семья была очень дружной, культурной и образованной. В круг их знакомых входил Гоголь, Достоевский, Л. Толстой, Щедрин.
Скажем ещё только что А. Бекетов преподавал ботанику сыновьям государя Александра 2-го. Оплата – 10 рублей час и ежегодные подарки на именины, вроде золотой табакерки или серебряного сервиза.

Когда мужа Александры Андреевны перестали пускать в дом, он часами в любую погоду дежурил под окнами комнаты жены, чем немилосердно её расстраивал. Мария Андреевна потом писала о сестре: «Она заболела от горя, плакала, томилась и должна была прекратить кормление ребёнка, потому что у неё испортилось молоко».
Мальчик рос нервным, очень любознательным, шаловливым и капризным. Он долго не засыпал, только на руках у деда.
Своих нянек Саша менял «как перчатки». Одна – медлительная, другая – неряшливая, третья – выпивает. Барская воля и власть, - что сказать.
Только няня Соня ему понравилась, она спокой переносила его шалости, а на ночь читала ему волшебные сказки Пушкина.
Зато мама была для него всем. По вечерам и мама уводила сыночка в волшебный мир сказок, поэтических образов, добрых фей и прекрасных принцесс. Мама знала несколько иностранных языков, и Саша с детства познакомился с отечественной и зарубежной литературой.
Мальчик увлёкся поэзией. Свои первые стихи он написал в пятилетнем возрасте:
- Жил на свете котик милый,
Постоянно был унылый.
Отчего – никто не знал,
Котя это не сказал.
Никакого символизма, всё ясно и конкретно.
Правда с котями у него любовь не сложилась. Блок кошек не жаловал, они не поддавались дрессировке.
А ещё они охотились на милых голубей.

В четыре года Саша с мамой и няней уезжает в Италию, поправить здоровье. Детские болезни не обошли его стороной. Мальчик купается в море, загорает.
С этих пор его выезды за пределы России становятся почти регулярными.

Однако дома, до гимназии, Саша жил затворником, летом в имении деда, а зимой в его петербургской квартире. Общение мальчика происходило только в семейном кругу.
Когда в девятилетнем возрасте он впервые вернулся из гимназии, мама спросила его о впечатлениях от первого посещения. Саша ответил: «Люди!».
Потом Блок с ужасом вспоминал: «Из уютной и тихой семьи я попал в толпу гладко остриженных и громко кричащих мальчиков, мне было невыносимо страшно чего-то, я охотно убежал бы, или спрятался куда-нибудь» …

Тем временем мама его времени не теряла и смогла через связи добиться развода со своим деспотичным мужем. Церковь тогда очень разводы осуждала.
Добивши свободу, Александра Андреевна тут же выскочила замуж за гвардейского поручика, давнишнего кавалера с трудно воспринимаемой фамилией: Ф. Ф. Кублицкий – Пиоттух.
Она с сыном переехала в квартиру мужа, рядом с воинскими казармами на окраине Петербурга.
От нового избранника мама Саши детей так и не родила.
Кто в этом был виноват – он или она, трудно сказать.

Отчима сынок не принял, он не хотел «делить» с ним мать, хотя и антипатии между ними не наблюдалось. Отчим тоже не отличался любовью к пасынку и, тем более, к его творческим исканиям.
А. Андреевна этим очень огорчалась.
Однако с родным отцом у Саши сохранилась довольно крепкая связь до самой кончины родителя.

Поскольку ни отец, ни отчим воспитанием мальчика не занимались, то он всецело попал под влияние своей мамы, женского видения мира.
От матери, почитательницы творчества религиозного философа и поэта Владимира Соловьёва, Саша впервые услышал о Прекрасной Даме, Незнакомке, Вечной Женственности, Душе Мира, Софии, соединяющей божественное и земное. Она часть души Бога в земном воплощении.
Постепенно у мальчика сложилось убеждение, что женщины являются божественными существами, а любовь к ним – это нечто возвышенное и исключительно духовное.
И юноша решил – смыслом искусства является создание абсолютного Идеала.

Владимир Соловьёв был тогда кумиром обширной творческой интеллигенции. Его смелые философские идеи привлекали многих своей новизной и оригинальностью.
А ещё он был большим поклонником скипидара. Его жилище, наряды, борода всегда им благоухали. Философ считал скипидар очищающей сущностью.
- Но со мною не напрасно
Неба лучший дар –
Ты, очищенный прекрасно
Галльский скипидар…
… От романов сны плохие,
Аромат же твой
Прогоняет силы злые
И дарит покой…
Скипидар его и прикончил в довольно молодом возрасте.

Племянник Владимира, Сергей Соловьёв, один из будущих друзей А. Блока, потом рассказывал поэту историю, произошедшую с дядей в его морском путешествии.
Оказалось, что скипидар не всегда действует против бесов.
Когда философ вошёл в свою каюту, то увидел лежащего на постели демона, в виде огромного лохматого зверя. Владимир обратился к демону: «А ты знаешь, что Христос воскрес?».
Демон зарычал: «Воскрес то он воскрес, а тебя я всё-таки доконаю!».
И бросился на Соловьёва. Началась отчаянная борьба.
Потом философа нашли лежащим без сознания на полу каюты.

Организм, отравленный скипидаром, рождал поэтические строчки:
- Милый друг, иль ты не видишь,
Что всё видимое нами –
Только отблеск, только тени
От незримого очами…

Отказаться от вина –
В этом страшная вина;
Смелее пейте христиане,
 Не верьте старой обезьяне.

В сне земном мы тени, тени…
Жизнь – игра теней,
Ряд далёких отражений
Вечно светлых дней…

Он даже написал себе «Эпитафию»:
- Владимир Соловьёв
Лежит на месте этом.
Сперва был философ,
А ныне стал шкелетом.
Кроме Соловьёва на становление будущего поэта оказали большое влияние Афанасий Фет и Валерий Брюсов, своей творческой недосказанностью и загадочностью.
Время Серебряного века культуры в России ознаменовалось расцветом русского декаданса (упадка – авт.). Пришло время отвержения моральных норм общества; анархизм, индивидуализм. Нравы интеллигенции отличались полной свободой самовыражения.
В литературе это отказ от устоявшихся норм, форм и образов, новаторство, эпатаж читателей и слушателей.
Декаданс в России наступил позже, чем в Европе, но оказался ярче и разрушительнее.
К этому позже приложил руку и Александр Блок.

В совсем юном возрасте Саша вместе со сводными братьями и родственниками выпускал рукописный журнал «Вестник», где и печатал свои первые стихи, на радость знакомым и гордость семьи.
Так и катилась жизнь подростка – зимой Петербург, летом – любимое Шахматово.

Однако животная часть человеческой природы однажды дала себя знать.
В определённом возрасте у подростков начинаются естественные заморочки, у девочек реже, у мальчиков чаще.
Гормоны в организме Саши уже делали своё дело. Начались первые поллюции.
Естественно, что мама заметила это сразу. Как восприняла – неизвестно. Возможно, с гордостью, её мальчик уже почти взрослый. Или с тревогой, - а вдруг займётся самоудовлетворением, что может повредить его здоровью.
И мама приняла решение доверить сексуальное просвещение малолетнего сына проституткам. Это она-то, которая воспитывала с младенчества у мальчика восхищённое отношение к женщинам, их обожание и почитание.
Недаром говорят, что материнская любовь – слепа.
Это сейчас – было бы желание, а с согласием женщин – никаких проблем. А в то время целомудренные барышни до свадьбы ничего лишнего кавалерам не позволяли, разве что ручку поцеловать.
Но инстинкты не обманешь. И помещики насиловали своих сельчанок, высокие чиновники заводили себе любовниц, а мужская часть городской интеллигенции посещала проституток, или находила эмансипированных дам в своей среде.
Рестораны, театры, журналы – для души, а проститутки – для тела.
В 1901 году в России официально работали 2400 публичных домов, где «трудились» на благо общества 15 тысяч женщин. Поскольку провинциальные города больше одного-двух подобных заведений не могли себе позволить, то наибольшая плотность их наблюдалась в Петербурге и Москве.
Женщины там, конечно же, проходили медосмотры. В богатых элитных домах каждые несколько дней, в борделях победнее – еженедельно, а в захудалых провинциальных их проверяли один раз в месяц или не проверяли вообще. Это зависело от степени сотрудничества заведения с местным врачом. И (о, ужас!) к 1910 году 50% зарегистрированных проституток уже были больны сифилисом. К тому же изрядная часть женщин предоставляла свои сексуальные услуги в индивидуальном порядке, а их-то вообще было очень трудно врачам контролировать.
После 1917 года большевики объявили, что проституция – это грязная эксплуатация женского тела, и закрыли все бордели.

Такая платная любовь привела к сильнейшей психологической дисгармонии у будущего поэта, которую тот не смог преодолеть до конца своей жизни. Великая любовь и низменная страсть оказались на разных полюсах его мировоззрения. Животный секс в объятиях проститутки, без проявления каких-либо чувств, нанёс юноше неизгладимую моральную травму.
В «судный пистолет» будущего великого поэта была заложена «пуля». 

Мама, конечно же, посетила лучший бордель Петербурга и обговорила с «мамочкой» предстоящий визит своего мальчика. Всё было сделано в лучшем виде. Проститутки направили творческий потенциал мальчика туда, куда надо, а он впервые познал грязную сторону женского идеала.
Безусловно, вина мамы неоспорима, и в то же время неоднозначна. Ведь ни отец, ни отчим так и не удосужились воспитать из мальчика мужчину.
Блок потом признавался, что всю жизнь пытался преодолеть последствия «сентиментального воспитания».
 Но так и не преодолел.

Тем не менее, отныне посещения борделей юноша перенёс на регулярную основу, ведь мама сказала, что это полезно для здоровья.

Да, пусть бы он пострадал в своих эротических снах, но сохранил в душе благоговейное отношение к женщине. Потом нашёлся бы возмечтанный идеал и сбылись его сладкие грёзы. Вместо этого, похабный секс с малообразованными женщинами. Ничего не дающий для души и дающий кучу венерических проблем для тела.

Однако, жизнь продолжалась.
Российская знать страсть как любила отдыхать на разных зарубежных курортах. Вот и тогда, в июне 1897 года мама и тётя Саши привезли его в немецкий Бад-Наугейм на отдых. Приехали отдыхать они, а юноша «помирал» от скуки. «Ныл, капризничал, мучил меня и маму» - так говорит тётя о Блоке в первые дни их отдыха.
И вдруг всё изменилось.
Женщины редко признают красоту других женщин, но здесь это произошло.
Тётя Саши вспоминает встречу с Ксенией Михайловной Садовской, их курортной соседкой. «Высокая статная темноволосая дама с тонким профилем и великолепными синими глазами. Она первая заговорила со скромным мальчиком, который не сумел поднять на неё глаз».
Садовская приехала поправить здоровье после родов. Это был третий ребёнок 37-летней женщины.
Юноша, даже «не поднимая глаз», успел увидеть в ней свою мечту.
Ксения – красивая, одинокая, загадочная…И ей было скучно одной.

Когда после завтрака «мечта» спускалась по улице к источникам Саша уже поджидал её с прекрасной розой и билетами на целебные ванны, которые ранним утром он покупал для неё. Потом он приглашал женщину на прогулки и концерты в местном парке. Потом они катались в лодке по пруду, где она ему пела. Ведь Ксения (Оксана) получила музыкальное образование.

А вечером он для неё сочинял стихи.
К маме Саша возвращался только под утро.
- …В такую ночь успел узнать я,
 При звуках ночи и весны,
 Прекрасной женщины объятья
 В лучах безжизненной луны.

Да, не юная, да замужем и с детьми, но это его идеал!
 И Саша закружил женщину в вихре своих страстей. 

Не окончив курс лечения, мама на рассвете поспешила увезти своего Сашулю от «гнусной совратительницы». Юноша не стал будить возлюбленную, только оставил у неё на пороге алую розу.
Их встречи продолжились в Петербурге. Блок даже снял любовнице квартирку недалеко от своего жилья на деньги, присланные отцом.

 Отец в этом смысле проявил благородство ежемесячно выделяя 50 рублей «алиментов» на сына.
Он также всё время следил за его творческими успехами.   Однажды Блок послал папе свою книгу стихов. И получил ответ от отца на талоне денежного перевода: «Благодарю за присланную книгу со стихами о прекрасной даме, но смотря в неё, все видят фигу, и начинают чувствовать себя в бедламе».
 Александр Львович даже предложил сыну выбрать себе псевдоним, чтобы тот не «позорил» отца своими стишками.
 Однако материальную помощь не прекратил, а оказывал и помимо «алиментов».
Поэт, конечно же, благодарил.
 Декабрь 1900 года: «Милый папа! Благодарю Вас за переданные мне дядей Петей 250 рублей, которые я получил вчера».
 Декабрь 1904 года: «Милый папа. Большое спасибо за присланные Вами сто рублей, которые пришлись очень кстати».
 Март 1905 года: «Милый папа. Получение денег от Вас было для меня совсем неожиданным и очень приятным сюрпризом. Конечно, очень благодарю Вас за них» …
Подобных писем с благодарностью папе от сына за переводы было множество.

(Кстати, тогда царский рубль «весил» около 6000 рублей современных. Хотя и цены на товары и продукты были в 5–10 раз выше, чем сейчас. Например: 1кг свинины – 50 коп (3000 руб.), проезд в трамвае – 5 коп (300 руб.), хорошие сапоги – 5 руб. (30000 руб.), верховая лошадь – 150 руб. (900000 руб.), обед в трактире – 10 коп. (600 руб.). Обычно к нему подавалась водка, стопка (100 гр.) – 10 коп. (600 руб.). В ресторане обед обходился уже в 2 рубля (12000 руб.). Это ещё без спиртного).   

Папа Блока потом ещё раз женился, но, как и предыдущая, новая жена сбежала от него через три года вместе с ребёнком, девочкой Ангелиной…

Мама была в ужасе – Ксения старше неё, да ещё и замужняя.
Как она смеет!..
Она рыдала, даже устроила «распутнице» скандал.
А сын никак не реагирует на мамины слёзы.
Она уже почти смирилась с его выбором, «Уж лучше с ней, чем с проститутками». Но всё же снова попросила Садовскую оставить её сына в покое.
Та обещала, однако слово не сдержала. Даже спустя почти три года от начала их романа, Ксения звала Блока опять приехать в Бад-Ноугейм, однако тот сослался на отсутствие средств.

Встречи с Садовской (в итоге – физическая близость), по признанию самого поэта, внесли серьёзный разлад между «идеалом любви и его земным воплощением». Женщина отдала ему то, что, по её мнению, самое ценное в женщине, но он это мог получить и от проституток.
Однако, в минуты вдохновения Саша писал стихи с посвящением К.М.С.
- Луна проснулась. 
Город шумный
Гремит вдали и льёт огни,
Здесь всё так тихо, там – безумно,
Там всё звенит, - а мы одни…
Но если б пламень этой встречи
Был пламень вечный и святой,
Не так лились бы наши речи,
Не так звучал бы голос твой!..
Ужель живут ещё страданья,
И счастье может унести?
В час равнодушного свиданья
Мы вспомним грустное «прости»
Зачем мы здесь? Кружится, реет,
Проходит прежнее, как сон,
 Но отчего забытым веет
Над нами звёздный небосклон?
14 декабря 1898 года.

Уже в 1999 году Блок запишет в дневнике: «Виделся с м-м С(адовской). Вся любовь уже в прошлом, осталась привычка и физиология».
К.С.М. – первое разочарование поэта на пути поиска женского идеала.
Пока ещё не роковое.

Блок не нашёл в ней своей Прекрасной Дамы, но для Ксении Садовской их роман оказался «глотком свежего воздуха» в её семейной жизни с мужем, на 18 лет старше её.
Подобных страстей она не испытывала ни до, ни после. Недаром в старости уже нищая и больная женщина сохранила все 12 писем к ней Блока.
 С ними она и умерла через четыре года после смерти поэта.

В восьми верстах от имения Шахматово, где рос Александр Блок, находилось имение Боблово, собственность семьи великого российского химика Дмитрия Менделеева, друга дедушки мальчика.
Там 17 апреля 1882 года родилась девочка Люба, с которой великий поэт и разделил потом всю свою жизнь.
Ещё в детстве, когда их родители работали в одном университете Петербурга, Сашу и Любу вместе выводили нянечки на прогулку в университетский сад. Они что-то там мило лепетали друг другу. Однажды Саша сорвал в парке несколько цветков и презентовал их девочке.
Однако обстоятельства их разлучили надолго.

Весной 1898 года А. Блок заканчивал гимназический курс обучения. Как-то, на одной из художественных выставок, он случайно встретил Анну Менделееву, мать Любы.
Та попеняла юноше в отсутствии внимания к старым друзьям его дедушки, и пригласила навестить Боблово.
Александр приглашение принял.

В начале июля 17-летний Саша прибыл к Менделеевым при полных регалиях – на белом коне (принц!) в строгом английском костюме, мягкой шляпе и щегольских сапогах. 
Их воспоминания о первых встречах почти совпадают – деланное равнодушие с обеих сторон. Он ей показался позёром и фатом. Как же так, сразу завладел вниманием её кузин и подружек, болтушек и кокеток.
На неё, красивую, никак не отреагировал!
А она ему увиделась «крестьянской» девушкой, с грубоватыми чертами лица, приземистой фигурой с плохо определяемой талией.
К тому же Люба абсолютно не разделяла мистических мировоззрения Александра.

Но ведь чем-то надо было себя занять, летом на даче так мало развлечений.
Решили поставить спектакль по Шекспиру, который предложил Блок. Естественно, что Александр играл Гамлета, а Люба – Офелию. Спектакль состоялся после нескольких репетиций. После спектакля шли гулять по парку. Почему-то они оказались рядом, и это было приятно для обоих. Оба потом вспоминали, что эти прогулки послужили началом их романа.

Блоку быстро надоели подружки девушки. Их лёгкое поведение чем-то напоминало юноше поведение проституток из публичного дома. В этом смысле Люба была полной противоположностью – юная, немногословная, строгая и неприступная. А это было гораздо ближе к его понятию женственности. А ещё их объединяла любовь к театру, которую они пронесут через всю жизнь.

Однако некоторые обстоятельства вскоре отменили посещения юношей Боблово, и погасили зарождающиеся чувства.
Девушке он посвятил стихи:
- Тебя, Офелию мою,
Увёл далёко жизни холод,
И гибну, принц, в родном краю,
 Клинком отравленным заколот.

О чём эти строчки?
Люба так же была холодна и недоступна. Она решила, что Саша не герой её романа. Что он фат и позёр. Блок это почувствовал и тоже охладел в своих мечтах.
 Хотя о гибели он пока не думал.

Появилась и другая причина не посещать Боблово.
Издевательства мужа не прошли бесследно для Александры Андреевны. Она страдала истерией и нервными срывами. Современники отмечали у неё приступы эпилепсии (падучей).
В юности не обошли они и А. Блока. После одного такого случая врачи запретили ему садиться верхом на лошадь, опасаясь смертельного падения во время приступа. А трястись в телеге восемь вёрст юноша отказался, это было ниже его достоинства.

Так, в 1899 году их встречи с Любой прекратились.
Да и новизна их взаимоотношений притупилась, требовалось конкретное продолжение, но ни он, ни она к этому не были готовы.

После окончания гимназии в 1898 году Блок поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, а в 1901 году перевёлся там же на историко-филологический факультет (который окончил в 1906 году).
С мечтой о театре ему пришлось вскоре расстаться. После занятий в театральном кружке в Петербурге и нескольких участий в постановках, его дикцию признали проблемной и ролей больше не давали. Кружок пришлось бросить.
Зато теперь оставалось больше времени на другое его любимое занятие – стихотворчество.

Его поэтическим кредо отныне стал символизм – поэзия недосказанности, чувств, настроения, переживаний, мистики.
Символизм в поэзии – это переживания, страдания, холод, голод, лишения.
Только они могут питать настоящие шедевры пера. Только боль и страдания могут найти отклик у читателей, сподвигнуть их на переосмысление своих жизненных идеалов.
В радости вдохновение исчезает.
В чём-то поэт, возможно, был прав. 
Причём, эти чувства должны были быть публичными, чтобы все читатели могли стать их соучастниками, сопереживать проникнуться и покаяться. Полностью стирается грань между жизнью и творчеством.

Символизм – это стремление к высшей Истине.
Согласно философским идеям Владимира Соловьёва, которыми увлёкся Блок, - рассудок, опыт, воля, понятие, уводят мысль от восприятия мира в целом. Должно быть объединяющее первоначало – всеединый Дух.
Мир наводнили противоречия, он раздроблен, неисцелим. Должна существовать одна всемирная идея, в противостояние индивидуализму и взаимной вражде.
София (мировая душа, мировая идея) - призвана сплотить людей в их стремлении к божественному единству.
Святая не святая (земная) «София» покажет путь к этому единству.

Если провести аналогию, то, в сознании Блока, только провозглашённая им платоническая, духовная, любовь может помочь людям осознать губительность своего образа жизни, прозреть. Тогда воцарится братская любовь и взаимопонимание.
Царь «вернётся» к своему народу и будет заботиться о нём. Наступит время всеобщего благоденствия.
Отсюда следует, что всё творчество (поэзия, проза, живопись, скульптура, театр) – от неудовлетворённости жизнью, от попыток её улучшения.

Но это только попытка совершенствования души.
Настоящую действительность мы получили от Всевышнего.
Стремление к техническому улучшению данного статуса (электричество, телефон, трамваи, поезда, автомобили и т. п.) противоречит божественной воле.
Всё это от Антихриста.
Только остановившись в своём индустриальном прогрессе, человек сможет понять божественность бытия. Если он продолжит движение к подобному совершенствованию, то возбудит в себе гордыню, уподобившись Богу.
Совершенствоваться нужно только духовно.
Такая примерно идейная «окрошка» овладела тогда юным Блоком.
Поэт в это искренне верил, по крайней мере в начальный период творчества

И он начал поиски своей «Софии» - её земного воплощения в чистой и непорочной Прекрасной Даме.

Тем временем Люба Менделеева поступила (в 1900 году) на историко-филологический факультет Высших женских курсов в Петербурге. Началась жизнь курсистки – лекции, экзамены, подруги, сплетни.
Естественно, её тут же просветили по поводу любовных отношений, что мужчинам нужно от них одно и то же, что они изменчивы и коварны.
У многих подруг уже были серьёзные флирты, с поцелуями и «с мольбами о гораздо большем».
Она одна ходила «дура дурой», как сама выразилась.
Курсистки, хихикая рассматривали интимные фото, сворованные у своих братьев, а Любе эти анатомические подробности казались глупыми и неинтересными.

Люба иногда вспоминала Александра, уж он точно не таков. Ничего предосудительного с ней не позволял, был робок и почтителен. Не идеал, но партия для неё неплохая.
Разглядывая по вечерам своё идеальное обнажённое тело, созданное для любви, девушка мечтала о принце, который оценит его и будет восторгаться своей прекрасной женой.
 Наступил возраст грёз, мечты, томления души и тела.

А потенциальный жених бродил по вечернему Петербургу в поисках своего идеала, вглядываясь в окна домов, разглядывая прохожих, посещая трактиры.
Иногда заканчивал вечер в объятиях К.М.С., иногда в постели проститутки, но это не мешало поиску. Потом приходило вдохновение и рождались строчки стихов ни о чём:
- …Дышит утро в окошко твоё,
 Вдохновенное сердце моё.
Пролетают забытые сны,
Воскресают виденья весны,
И на розовом облаке грёз
В вышине чью-то душу пронёс
Молодой, народившийся бог
Покидай же унылый чертог,
Улетай в бесконечную высь,
За крылатым виденьем гонись.
Утро знает стремленье твоё,
Вдохновенное сердце моё!
5 августа 1899 года.
Это чистой воды символизм, то, что словами почти невозможно выразить.

Приближались постепенно роковые для наших героев события.
Однажды зимним утром 1901 года, бродя по улицам заснеженного Петербурга, (надумал купить собачку – авт.) Блок встречает, словно видение, Любочку Менделееву, спешащую на занятия в Курсы. Он проследовал за ней инкогнито до дверей учебного заведения.
Для него, символиста, это был мистический знак с небес.
И на этом мистика не закончилась. Вскоре они случайно встретились на одном спектакле в театре. Блок воспринял эти встречи как веление рока, знак судьбы.
Вот она, его Прекрасная Дама, Вечная Женственность, судьба в обличье Любови.
Начались их встречи, совместные посещения театров, выставок, прогулки по городу.
«Моё Солнце, моё Небо, моё Божество!» - только так он называл её.

Однако до взаимопонимания это не приводило. От слова – абсолютно. Девушка была абсолютно чужда мистики и символики. Когда кавалер пытался привить ей свои понятия философии и предопределённости судьбы Люба бурно сопротивлялась: «Пожалуйста, без мистики!».
Блок был в отчаянии – его избранница не понимает очевидного!
На этой почве постоянно возникали у них ссоры и недоразумения.
Люба снова становится к нему суровой и равнодушной.

Юноша решил покончить с собой. Он купил пистолет и написал стандартную записку: «В моей смерти прошу никого не винить!».

7 ноября 1902 года курсистки давали благотворительный бал в Дворянском собрании. Люба, в голубом парижском платье, была совершенно очаровательной.
Вдруг здесь появился совсем отчаявшийся Блок. Не спрашивая никого, он решительно направился на второй этаж, где в кругу однокурсниц находилась Любочка. И сразу её нашёл.
Оба поняли – это судьба.
После бала Александр назвал её своей невестой. Девушка приняла предложение руки и сердца. Тогда Блок показал ей записку: «Если бы ты отказала, завтра утром меня бы уже не было в живых».

Он не представлял свою жизнь без Идеала. 
В этот раз для Блока всё закончилось благополучно, хотя мама со своей склонностью к суициду подавала сыну очень дурной пример.

Почему же прагматичная и рассудительная Люба приняла предложение Александра, хотя в своих мемуарах отмечает большой диссонанс в их взглядах на жизнь и во взаимоотношениях?
Ответ достаточно прост – первая любовь. Ещё не полностью осознанная ею, но вспыхнувшая, когда они в Боблово с Александром играли в одних спектаклях, бродили по аллеям парка, вели философские споры.
Сознание девушки обрело эмоциональный стереотип, образец, с которым она позже сравнивала свои ощущения от встреч с поклонниками. Даже сознавая несовершенство этого образа, Люба не смогла преодолеть его притяжения, отвергая не соответствующие ему своих друзей и знакомых мужского пола.
К тому же Александр при их последующих встречах очень изменился в лучшую сторону, повзрослел, развил свой поэтический дар. Что не могло не понравиться девушке.
И она, отбросив доводы рассудка, доверилась первой любви.
Хотя все знают – первая любовь очень редко бывает счастливой.
Поскольку оба были студентами, а ещё имелись иные обстоятельства, то со свадьбой решили не спешить.

Саша рассказал маме о своём выборе, но та от невестки оказалась не в восторге. Зато тесть был очень доволен намерением дочери связать судьбу с внуком своего давнего приятеля, профессора Бекетова. Хотя символизм зятя был ему чужд: «Сразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать».

2 января 1903 года Блок повторил своё предложение в кругу Менделеевых. Оно было принято единогласно.  Однако свадьбу отложили из-за недомогания мамы Блока. Мама в очередной раз уезжала на лечение в Бад-Наугейм, и Саша вынужден был её сопровождать.

Мама – вечная ревность и тревога за сына.
А ещё меланхолия, склонность к преувеличению трагизма жизни, мания самоубийства. Она трижды покушалась на свою жизнь, но неудачно.

Люба, расстроенная задержкой свадьбы, провожала их на вокзале.
Неприязнь в отношениях свекрови и невестки была заметна уже тогда.
Александр уговаривал будущую жену: «Она ужасно больная и ужасно нервная. Господи, как всё это трудно и тяжело… Ты снизойди и будь милосерднее».
Но и у Прекрасной Дамы характер был – не подарок.
Её подружки по гимназии вспоминали, как однажды, на очень скучном уроке, девушке сделал преподаватель замечание за невнимательность. Тут же в стенку класса полетела чернильница, запущенная рукой Любы.

Наконец, 17 августа 1903 года в имении Боблово состоялась их свадьба.
Отца Саши, подарившего сыну к этому событию тысячу рублей (на то время, огромную сумму) на неё, не пригласили. Чем очень его обидели.
Но ведь мама была категорически против.
Вечером того же дня молодожёны поездом уехали в Петербург.
В квартире отчима им отвели две комнаты для семейного гнёздышка.

За два месяца до свадьбы Александр решил наконец окончательно расстаться с К. М. С.
Любовь прошла, юность закончилась.
- Что, красавица, довольно ты царила,
Все цветы срывала на лугу,
Но души моей не победила,
И любить тебя я не могу!

К этому времени Блок, как поэт, уже известен многим читателям. Очень помог в этом его троюродный брат, Сергей Соловьёв. Мама Саши присылала стихи сына в письмах к Соловьёвым, а Сергей распространял их среди своих друзей – литераторов. В их числе был и Борис Бугаев (взявший псевдоним – Андрей Белый), сын профессора-математика. Он и Блок стали переписываться.
Ввиду полного отсутствия тогда современных гаджетов связи и слабым распространением телефона и телеграфа, эпистолярный жанр являлся главным средством удалённой коммуникации граждан России.
Вскоре все трое (Белый, Блок, Сергей Соловьёв) в переписке поклялись в верности друг другу и идеям Владимира Соловьёва.
Которого в 1900 году прикончил любимый скипидар.
Организовался даже кружок почитателей В. Соловьёва, которым стал руководить Андрей Белый (Борис Бугаев). Они с Блоком стали близкими друзьями.
Борис взял себе этот псевдоним, чтобы показать окружающим чистоту своих мыслей, душевный покой, непорочность поступков.
А ещё чтобы скрыть от отца-профессора крах его надежды на семейную математическую династию.

11 марта 1903 года в журнале «Новый путь» появилась первая публикация стихов А. Блока. Потом его стихи опубликовал «Литературно-художественный сборник». В апреле того же года в альманахе «Северные цветы» появился цикл стихотворений Блока под названием «Стихи о Прекрасной Даме».
Как поэт А. Блок постепенно приобретал публичность и популярность. Согласно теории символизма, осталось приобрести страдания, лишения, голод, отчаяние, для полного обретения литературного совершенства и жизненного идеала.

А ещё, к 22 годам, начинающий поэт увлёкся идеями и творчеством шведского литератора Августа Стриндберга, шовиниста и женоненавистника.
Однажды тот написал письмо в свой парламент (который готовил законопроект о равноправии граждан), в котором напрочь отрицал равенство женщины и мужчины. В письме автор обзывал женщин полуобезьянами, больными детьми, страдающими от недомогания, впадающими в безумие тринадцать раз в году во время месячных. А ещё не осознающими себя негодницами, инстинктивными преступницами, злобными тварями, не ведающими, что творят.
Блок впитывал эти суждения и в принципе с ними соглашался, находя в себе некоторые черты характера этого шведа. Он почитал Стриндберга выше Шекспира.

Знала бы об этом Любовь Менделеева (теперь уже Л. Блок), то сбежала бы от Александра не раздумывая. Но до поры до времени своей участи она не ведала.

Тем временем для невесты приближалась первая брачная ночь.
Когда супруга на брачном ложе (замирая от волнения в предвкушение предстоящих ласк) ожидала участи всех девственниц, в комнату торжественно вошёл муж, настроенный отнюдь не любострастно. Присев на краешек кровати Александр объявил изумлённой супруге, что напрасно она возомнила себе нечто романтическое, что половой акт для них неприемлем.
Отныне – только духовная любовь.
Люба для него – богиня, святая. Он не может осквернить её животной страстью.
Гораздо ценнее их духовный союз.
- Стана её не коснулся рукою,
Губок её поцелуем не сжёг…
Всё в ней сияло такой частотою,
Взор же был темен и дивно глубок.

«Я не могу употребить тебя, как публичную девку» - услышала она от мужа.
Жена рыдала, разочарованная в своих ожиданиях. Муж пытался её успокоить и объяснить ситуацию: «Я не хочу объятий. Объятия были и будут (у него, с проститутками - авт.). Я хочу сверхобъятий!».
Он учил невинную супругу: «Настоящая страсть безгрешна, ибо духовна, в ней нет чёрной крови, плоти, чудовища бесстыдного и бездушного».
С большим трудом ему удалось успокоить расстроенную Любочку, не утратившую, впрочем, ещё надежд на первую брачную ночь, в её понимании.
Он читает ей стихи, говорит о своей неземной любви к супруге.
Она уже не плачет, понимает, женщиной сегодня ей не стать.
Муж желает супруге спокойной ночи и удаляется в свою спальню.

Понятно, Александр не желал разочаровываться в своём Идеале, понимая, что там у супруги устроено точно так, как и у его продажных женщин.
А сознание этого было для идеалиста и символиста неприемлемо.
Его Богиня, его объект поклонения, должна быть выше земных страстей.
Люба в тот момент вынуждена была принять навязанную ей мужем роль Прекрасной Дамы и Вечной Женственности.
Но не смирилась.

Блок отрицал физическую близость, как часть любви. Для него она являлась физиологическим процессом, необходимым для правильного функционирования организма.
Здесь постаралась мама и проститутки.

Впрочем, могли быть и другие мотивы подобной философии. Известно, что венерические болезни тогда были обычным следствием посещения борделей. Их даже научились лечить препаратами на основе свинца, ртути и мышьяка, но последствия такого лечения сказывались как на психике пациента, так и на его физическом здоровье.

Не обошли они и поэта.
Есть сведения о лечении его подобными препаратами в 1898–99 годах.
Многие врачи полагают, что Блок тогда болел гонореей. Так он потерял способность иметь детей.
Возможно боязнь заразить супругу «дурной» болезнью, послужила одной из причин отказа в интимной близости.

В своих мемуарах Любовь Дмитриевна вспоминает как после множественных попыток соблазнить собственного мужа ей это удалось сделать через год, но никакого удовольствия от этого они не испытали.
Барышни из публичного дома имели в своём арсенале гораздо больше средств как доставить удовольствие своим клиентам, чем неопытная Любочка.

Современные психоаналитики утверждают, что люди подобного психотипа, как у Блока, с тонким и ранимым психологическим устройством, имеют ослабленное либидо. В их иерархии ценностей секс занимает далеко не первое место.
К тому же супруга ещё и девственница.
Словом, гигантом секса он Любе не показался.

Потом она в своих воспоминаниях пыталась оправдать мужа: «Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет – это платная любовь и неизбежные результаты – болезнь…
Слава Богу, что ещё все эти случаи в молодости – болезнь не роковая. Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безликая, купленная на несколько минут».

Вернёмся, однако, к их семейной жизни.
Первую изданную книгу стихов А. Блок назвал «Стихи о Прекрасной Даме» и посвятил её своей жене.  Только большинство обычных читателей его поэзию не оценили, стихи оказались очень далеки от реалий жизни. Идеализация отношений полов в ней ничего, кроме разочарования, в будущем автору не принесли.
Даже Люба искала в стихах мужа реальную себя, и не находила.

Ещё в предсвадебное время она пыталась сбросить с себя ореол святости, написав (но не отправив – авт.) Блоку очень эмоциональное письмо: «… Я живой человек и хочу им быть хотя бы со всеми недостатками; когда же на меня смотрят как на какую-то отвлечённость, хотя бы и идеальнейшую, мне это невыносимо, оскорбительно, чуждо… Да, я вижу теперь насколько мы с Вами чужды друг другу, что я Вам никогда не прощу то, что Вы со мной делали всё это время – ведь Вы от жизни тянули меня на какие-то высоты, где мне холодно, страшно и … скучно!».

Однако собратья Блока по перу книгу заметили и оценили должным образом. А ещё выше они оценили потом вдохновительницу этих строк – Любовь Дмитриевну.

10 января 1904 года молодожёны (в качестве свадебного путешествия?) приезжают в Москву по приглашению Андрея Белого. Они останавливаются в квартире другого поэта, В. Брюсова. Москвичи ожидали увидеть хлипкого студента в очках, а предстал перед ними настоящий денди, широкоплечий, румяный, одетый «с иголочки», высокий и красивый.

За две недели пребывания Блоки «обворожили» всё поэтическое общество города.
Любовь Дмитриевна царила здесь, казалась воплощением женственности.
Белый бросал к её ногам розы, Соловьёв – лилии. 
Их свадьба превратилась в священную мистерию, предвещающую обещанное В. Соловьёвым мировое очищение.  Ведь все уже знали о странностях этого брака и завидовали его статусу.  Тогда далеко не каждого мужа восхищала девственность его жены.
Мужчины жаждали заполучить у своего Идеала любой фетиш – носовой платочек, бантик, манжетку, пуговицу.
Они воспевали её походку, улыбку, голос.
Пьяный К. Бальмонт, не пропускавший ни одной юбки, на второй день знакомства посвящает ей стихи:
- Я сидел с тобою рядом.
Ты была вся в белом.
Я тебя касался взглядом –
Жадным, но несмелым.

От подобного обожания Люба устала неимоверно.
Ведь соответствие своему имиджу предусматривало сияющие одежды, постоянную улыбку, полный отказ от чихания, кашля, сморкания.
И физиологических отправлений организма подобное обожание не допускает.
Не дай бог, Прекрасная Дама пукнет!
Они просто сбежали от своих поклонников домой, в Петербург.
По крайней мере, она.
Блоку подобное обожание даже понравилось.

Но это были только начальные издержки их популярности.
Весной 1904 года в Шахматово, где находились Блоки, приехал А. Белый и С. Соловьёв. И начали «преследовать» Любу своим экзальтированным поклонением. Поначалу ей нравилось демонстрировать окружающим обожание поклонников, но «сладкое» быстро приедается.
Александру подобное назойливое приставание к жене со стороны друзей тоже не доставляло удовольствия, как и всему семейству Бекетовых.

Однажды С. Соловьёв пропал. Он не вернулся к вечернему чаепитию, и никто его не видел. Срочно организовали поиски, опасались, что гость мог утонуть в окрестных болотах.
Позвали на помощь крестьян из ближней деревни. Всю ночь при фонарях, свечах и факелах обходили окрестности.
А утром живая и невредимая «пропажа» подоспела аккурат к завтраку. Объяснив, что это мистический голос позвал его в ночное путешествие по направлению к Боблово.

Александра Андреевна в очень эмоциональных выражениях объяснила своему племяннику последствия его глупой выходки. Тот обиделся и уехал.
А. Белый вступился за друга, сказав, что мужчину за подобные оскорбления он бы вызвал на дуэль.
Теперь этими словами возмутились уже все обитатели дачи.
Уехать пришлось и Белому.

Впрочем ненадолго. Вскоре они с Блоком помирились.
Возможно потому, что Андрей воспылал к Любе отнюдь не символической страстью.
Так появился претендент на её тело. Наметился бурный семейный триллер.
Их отношения приобрели классические черты любовного треугольника: муж, жена, друг семьи.

Тем временем семейная жизнь супругов тогда еле теплилась. Редкие минуты близости не приносили удовольствия ни одной из сторон. Муж предпочитал стихи, проституток и кабаки, а Люба пребывала в одиночестве.
К весне 1906 года интимные отношения у них прекратились вообще.

К тому же их объединяло нежелание иметь детей, которое никак не способствовало бурным сексуальным ласкам. Блок уже сознавал свои психические аномалии. Он боялся передать их наследникам. А жена боготворила свою фигуру и боялась испортить её родами.
Впрочем, ещё перед свадьбой Люба высказала жениху опасение по этому поводу.
И успокоилась, услышав в ответ, что детей у него уже никогда не будет.
Так у Блока накопился огромный «супружеский долг» по отношению к ней, который потом пришлось отдавать другим мужчинам.

Люба вспоминала: «Я была брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной ухаживать!».
И это не только её состояние, но и признание факта наличия этих «всяких».
И А. Белый по всем законам любовного жанра начал «осаду крепости» жены своего друга. Средства давно известны - цветы, стихи, комплименты, любовные признания.
Кому это не понравится?

Постепенно Люба начала сдавать одну за другой свои «оборонительные позиции».
Но, по её словам, в момент «падения крепости» что-то пошло не так, и грехопадение не состоялось.
Однако позволим себе не поверить этим заверениям.

Их роман начался в июне 1905 года с его письма к Любе, где он признаётся в земной любви к ней. Признание она не отвергла, и Белый летит к Блокам на крыльях любви.
Видимо в эту зиму любовник получил желаемое. Он срочно едет в Москву добывать средства на их «свадебное» путешествие в Италию, как договорились.
Из письма к нему Любы, от 9 марта 1906 года: «Милый, я не понимаю, что значит – разлука с тобой. Её нет, или я не вижу ещё её… Теперь мне хорошо, почему, не знаю. Напиши, что с тобой, как расстался со мной, понимаешь ли ты, что со мной. Люблю тебя, но ничего не понимаю. Хочу знать, как ты. Люблю тебя. Милый, Милый.
Твоя Л. Б.».
Полный сумбур в письме. Любовники проверяют свои ощущения от интимной близости.

Однако Люба ещё пытается быть честной по отношению к мужу. Она чувствует, как тот страдает.
13 марта 1906 года. Её письмо Белому: «Несомненно, что я люблю и тебя, истинно, вечно; но я люблю и Сашу, сегодня я влюблена в него, я его на тебя не променяю. Я должна принять трагедию любви к обоим вам».
Видимо, как любовник, Андрей не доставил ей особого удовольствия, а почти знаменитого мужа жаль потерять.

18 марта 1906 года. Опять её письмо любовнику: «Боря, я поняла всё, истинной любовью я люблю Сашу. Вы мне – брат».
Очень практичная женщина.
К тому времени уже написана Блоком «Незнакомка», сделавшая его в одночасье знаменитым. Особенно среди женской части общества.

А. Белый оставил заметки: «Чудовищная, трагическая весна 1906 года… Я не расставался с Любовью Дмитриевной. Она потребовала – сама потребовала, чтобы я дал ей клятву спасти её, даже против её воли. А Саша молчал, бездонно молчал или пытался шутить. Или уходил пить красное вино».
Честно объяснив мужу ситуацию, супруга и любовник в ответ услышали: «Что ж…. Я рад…».
И оставил право выбора за ней, с кем она хочет быть.
Поэт, вероятно, опасался потерять друга и согласился на «аренду» им своей жены, поскольку сам ею не пользуется.
Все современники отмечали редкую доброту Блока, он всегда выручал близких и не очень людей материально, или своим участием в их судьбе.
Вот и сейчас ради друга он идёт на жертву.

Однако, душа болит, собственность жаль.
И рождаются строчки:
- Зимний ветер играет терновником,
Задувает в окне свечу.
Ты ушла на свиданье с любовником.
Я один. Я прощу. Я молчу.
Ты не знаешь, кому ты молишься, -
Он играет и шутит с тобой.
О терновник холодный уколешься,
Возвращаясь ночью домой.
Но, давно прислушавшись к счастию,
У окна я тебя подожду.
Ты ему отдаёшься со страстию.
Всё равно. Я тайну блюду.
Всё, что в сердце твоём туманится,
Станет ясно в моей тишине.
И когда он с тобой расстанется,
Ты признаешься только мне.
Здесь только одна неточность – уходить приходилось ему, а любовники оставались в квартире.

В конце концов Люба выбирает мужа.
Бывшие друзья ссорятся, дело дошло почти до дуэли, к счастью не состоявшейся.
Люба решительно пресекла эти намерения.
Белый даже решил утопиться в реке, но в окружении портовых барж и лодок это выглядело бы неэстетично. Утопление пришлось перенести на следующий день.
Однако, утро вечера мудрее, и было принято решение уехать, вместо этого, в Германию.

Потом они с Блоком ещё не однажды ссорились и мирились. Но уже не на почве обладания «Прекрасной Дамой», а в чисто творческом плане. Окончательно их примирила смерть поэта. Белый провожал друга в последний путь.
На бывшую любовницу он уже внимания не обратил.

Революционные события 1905 года и выступления рабочих нашли некоторое отражение в творчестве Блока, но его отношение к ним осталось пока ещё не совсем определённым.
-… Шли на приступ. Прямо в грудь
Штык наточенный направлен.
Кто-то крикнул: «Будь прославлен!»
Кто-то шепчет: «Не забудь!»
Рядом пал, всплеснув руками,
И над ним сомкнулась рать.
Кто-то бьётся под ногами,
Кто – не время вспоминать…
Издание с этим стихотворением полиция потом конфискует.

1905–1907 годы для Блока – это хаос, воплощение тёмных сил.
О Богородице и Прекрасной Даме речи уже не идёт. Теперь она воплощение ада. Любовь к ней – путь во тьму. Потерянный Идеал уже не возбуждает творческого вдохновения.
И поэт находит замену – алкоголь, падшие женщины, «изнанка» жизни.

Ещё в гимназии Блок, согласно призывам гуру (В. Соловьёва – авт.), пристрастился к вину.
И не только к вину. Для разнообразия вино чередовалось с водкой, пивом, коньяком и спиртом.
Иногда из всего этого сооружался настоящий коктейль.
А ещё был морфий и кокаин свободно продававшиеся в аптеках, как обезболивающее и тонизирующее средство.

В 1905–1906 году Блок мало бывает дома, предоставив его влюблённым.
Проснувшись, позавтракав и разложив по карманам несколько записных книжек, поэт отправляется на прогулку по пригородам Петербурга, или путешествует поездом, останавливаясь на отдалённых маленьких вокзальчиках.
В ресторане на ст. Озерки он нашёл своё уединение и часто сюда захаживал, подолгу сидя за бутылкой вина, или штофом водки.
Возможно, здесь и родились строчки его «Незнакомки».

Однажды, со слов А. Белого (он в квартире наедине с Любой – авт.), Блок возвратился домой в полночь. Сказал жене: «Да, Люба, я пьян».
Потом вынул из кармана исписанный листок с такими строчками:
«По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух»…

Там были и другие строчки:
«И медленно пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна»…
Одной появляться в ресторане, да ещё и регулярно, в те времена могла позволить себе только продажная женщина.  Блок в таких торжественных тонах описывает заурядную проститутку, по-видимому, весьма элитную.
Недаром, после публикации стихов, подобные «незнакомки» начали приставать к мужчинам, говоря: «Я незнакомка. Пойдём познакомимся поближе. Я покажу вам очарованную даль!».

Блок в дневнике так описывает встречу с одной из них: … «У неё каштановые косы, зелёно-чёрные глаза, лицо в оспе, остальное уродливо, кроме страстного тела. Кто я, она не знает. Когда я ей говорил о страсти, она сначала громко хохотала, а потом задумалась. Моя система превращения профессионалок на три часа в женщин страстных и нежных опять торжествует» …

Выходит вторая книга стихов Блока «Нечаянная радость (куда вошла и «Незнакомка»), после которой поэт стал массово читаемым и знаменитым.
После «Незнакомки» поэт приобрёл известность не только в литературных кругах.
Мадам одного из публичных домов говорила своим сотрудницам: «Будьте с ним поласковее, это известный поэт, глядишь, чего и вам посвятит».

В 1906 году Блок закончил обучение в университете, сдав выпускные экзамены на «хорошо» и «отлично», хотя готовился к ним в питейных заведениях.
Ведь дом заняли влюблённые – любимая жена и его лучший друг.
Тем временем Люба приняла правила их семейной жизни, где физическая близость с другими не считалась изменой. По крайней мере, внешне. «Я же верна моей настоящей любви, как и ты!» - говорила она мужу после встречи с любовником.
На роль следующего у неё наметился собутыльник мужа, Г. Чулков.
Поскольку он сыграл определённую роль в деле укорачивания жизни поэта, расскажем немного о сём господине.

Чулков – неудавшийся марксист, отбывший за это два года ссылки в Якутии; бахвал, постоянно преувеличивающий роль своей особы; стихоплёт, кропавший посредственные стишки.
К примеру:
«О, юродивая Россия,
Люблю, люблю твои поля,
Пусть ты безумная стихия,
Но ты свята, моя земля».   

Однако в начальный период знакомства Блок его ценил, как задушевного собутыльника.
Он стал очередным другом их семьи.

Справедливости ради, отметим, что поздние архивные труды Чулкова довольно актуальны и интересны даже сейчас. В частности книга «Императоры», написанная в 1928 году.

Г. Чулков в своих воспоминаниях говорит о поэте: «Сблизился я с Блоком позднее, приблизительно через год (после своего приезда в Петербург – авт.), за пределами «литературы». … Мы нашли общий язык, не для всех внятный… Впрочем, о нём всё равно не расскажешь, как должно». (Намёк довольно ясен, тусовочный язык – авт.).   
В продолжение заметок г-на Чулкова: «Мои отношения с Блоком всегда были неровны, то мы виделись с ним очень часто (однажды случилось, что мы не расставались с ним трое суток, блуждая и ночуя в окрестностях Петербурга), то нам не хотелось смотреть друг на друга…
На то были причины».
Полагаю, что одной из причин была его любовная связь с женой Блока. Люба начала «погашать» задолженность мужа без его участия.
Поэт об этом знал и некоторое время избегал встреч с этим «другом семьи».
У него появился ещё один «рубец» на сердце.
Вскоре собутыльники окончательно расстались, пересекаясь лишь на творческих мероприятиях.

Когда Блок узнал об измене жены с Чулковым и укорял ей, Люба язвительно ответила: «Я же верна моей настоящей любви, как и ты? Курс взят определённый, так что дрейф в сторону не имеет значения. Не правда ли, дорогой?».
Сразу видна интеллигентная женщина!
Но если у неё с Белым была любовь, страсть, то с Чулковым она изменила больше из любопытства и от скуки. Недаром говорят, что есть много женщин, которые ни разу не изменили своему мужу, но нет ни единой, которая изменила бы только один раз.

Скрыть от литературного бомонда их связь не удалось.
Так о ней узнал А. Белый, и возненавидел Чулкова.
Отвергнутый любовник нелестно выразился и о предательнице: «Я думал про неё – Богородица, а она оказалась дьяволицей».

Отслеживая жизненный путь Блока, нельзя не принимать во внимание его социальный психотип. Он интроверт.
Подобный психотип характерен для 20–25% населения планеты. Особенностью этого человеческого психотипа является направленность своей психической энергии вовнутрь, в отличие от экстравертов. Он «подзаряжает» себя сам, при помощи творчества, эмоций, происходящих событий. 
Понятно, если это радость и положительные эмоции, то психологическое состояние человека находится на подъёме. И наоборот – негативные внешние обстоятельства угнетают потенциал личности, приводят к психологическому дискомфорту, творческому угасанию и душевным болезням. Поэтому им также присуща быстрая смена настроений, от радости до отчаяния, трагическая драматизация ситуаций.

Интроверты не нуждаются в большом количестве друзей, в шумных обществах и показной публичности. Им достаточно для комфорта небольшого круга близких людей, собеседников и собутыльников.
В подтверждение хочу привести слова самого Блока в письме к жене Ф. Сологуба, где он отказывается от участия в литературной тусовке: «У Вас общество собирается очень большое, а я боюсь большого общества, разрываюсь на части… Эта моя общественная бездарность и есть главная причина, почему мне трудно прийти к Вам в воскресенье.
Зайду лучше как-нибудь в тихий час».

Но это не значит, что интроверты холодны и бесстрастны. Только все их эмоции и переживания скрыты внутри, и, в зависимости от их «окраса», служат или для созидания личности, или для её разрушения.
В случаях длительного воздействия негативных жизненных факторов у интроверта начинается подлинная психологическая паника, вплоть до суицидальных намерений.

Александр понял, что Прекрасная Дама его предала. Хотя внешне он остался спокойным, но в душе бушевал ураган чувств. Он ведь любил её, пусть своеобразно, без интима, но честно и неизменно.
А посещение борделей, в его понимании, это не измена.
Прекрасную Даму нельзя унижать плотскими утехами.
Теперь иллюзия ушла – она такая же, как и все женщины.
В дальнейшем Люба это только подтвердила.

В 1906 году она познакомилась с кругом литераторов, актёров и художников, участников модернистского Драматического театра В. Комиссаржевской, руководимого В. Мейерхольдом. Люба там дебютировала как актриса, взяв творческий псевдоним в честь родственника её отца, декабриста Басаргина.
Поначалу в его деятельности принимал участие и А. Блок. В это время он написал несколько драматических произведений и надеялся поставить их в этом театре.

Здесь он нашёл и свою новую любовь.
Актриса Наталья Волохова стала следующей музой поэта.

Организованные при театре творческие «субботы» привлекали многих актёров и литераторов.
На этих вечерах присутствовал часто и Блок, или один, или вместе с Любой.
Собирались на квартире актрисы Веры Ивановой, либо иногда у Блоков на Лахтинской.
Его роман с Волоховой начался на таком вечере, когда Блок, попрощавшись с участниками, спускался по лестнице. Вдруг он повернулся и обратился к стоящей вверху Волоховой: «Я только что увидел это («час любви» – слова из спектакля (авт.)) в ваших глазах, только сейчас осознал, что именно они и ничто другое заставляют меня приходить в театр».
– И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах…

Игнорировать подобное признание из уст знаменитого поэта Наталья не смогла.
Она ответила на любовный порыв.
На этих «субботах» собиралась обширная творческая элита.
Среди прочих, Сергей Городецкий, Сергей Ауслендер, Борис Пронин (создатель будущих литературных подвальчиков «Бродячая собака» и «Привал комедиантов»), критик Константин Сюннерберг, и вездесущий Георгий Чулков.
А также около творческие дамы: Вера Иванова и Любовь Дмитриевна в розовых одеяниях, Наталья Волохова в светло-лиловом платье со шлейфом, Валентина Веригина с красными лепестками на своём наряде.
Кавалеры в масках и дамы в ярких нарядах из гофрированной бумаги пили вино, танцевали, разыгрывали сцены из спектаклей, целовались, уединялись для беседы тет-а-тет.

На январь 1907 года приходится апогей романа Блока и Волоховой.
Поэт заканчивает цикл стихов «Снежная маска» и посвящает их любимой.
Он даже согласен уйти от жены.  М. Бекетова, тётя Блока, записала в своём дневнике вначале марта: «Саша хочет жить отдельно от Любы». В семье наметился окончательный разрыв.

Поначалу Любовь Дмитриевна восприняла увлечение мужа, как должное, и даже подружилась с Натальей, часто бывавшей в их доме.
А в январе 1907 года умер отец Любы. Это была очень тяжёлая утрата для неё.
Потерять ещё и мужа, какую-никакую семейную опору, она себе не могла позволить.
Да и непрактичный Александр, имеющий кучу болезней, мог не выдержать столь кардинальных перемен в своей жизни.
Люба навестила соперницу и предложила той окончательно взять на себя заботу об Александре. Но предупредила: «К Сашеньке нужен особый подход, он нервен, его дед умер в психиатрической лечебнице, да и мать страдает эпилептическими припадками, а он к ней очень привязан…
В общем, решайте сами».
Понятно, что Наталья оказалась не готова к подобным испытаниям. К тому же она Блока не любила, а просто была очарована его любовным порывом. Поэта она не приняла.

Театр собирался на гастроли и Блок намеревался уехать с ним.
Волохова постаралась его отговорить.
Это стало последней каплей в разрыве их отношений.
Александр отказался от своего намерения, но очень обиделся.
В январе 2008 года они рассорились окончательно.
– И стало всё равно, какие
Лобзать уста, ласкать плеча,
В какие улицы глухие
Гнать удалого лихача.

Они встретились только в 1920 в Москве, куда Блок прибыл с чтением своих стихов, - как-то надо было выживать в трудные времена.
Встреча произошла в городском драмтеатре на одном из спектаклей. Он молчаливо поцеловал её руку. Артистка ушла в свою гримёрку, пообещав вернуться к нему в антракте.
Но Блока к тому времени уже не застала – ушёл из театра…

Театр, где работала жена поэта, тогда часто и надолго выезжал на гастроли по городам России. Уехала с ним и Люба. Супруги расстались на долгие месяцы.

Блок остался свободным и одиноким. Он писал матери: «Я как-то радуюсь своему одиночеству и свободному житью».
Люба была далеко, писала редко и загадочно.

Блок страдал, но не жалел: «Чем хуже жизнь, тем лучше можно творить…».
Поэт одинок. Это было одиночеством в толпе, что характерно для его психотипа.
Друзей нет. Трудно назвать другом человека, который спит с твоей женой.
Остаётся только Люба. Неверная, но это ведь он сам дал ей свободу от супружеских уз.
И только она иногда его понимает. Только ей он может поведать сокровенные мысли и чувства.

К тому времени поэт намного лучше стал понимать жизнь страны. В своей статье «Литературные итоги 1907 года» Блок полностью стоит на позициях гражданина, а не только лирика:
«А на улице - ветер, проститутки мёрзнут, люди голодают, людей вешают, а в России – реакция, а в России - жить трудно, холодно, мерзко. Да хоть бы все эти нововременцы, новопутейцы (литературные течения – авт.), болтуны в лоск исхудали от собственных исканий, никому на свете, кроме «утончённых» натур, не нужных – ничего в России не убавилось бы и не прибавилось!».

Те 50 рублей, что высылал отец Блока, и 50 рублей ранее от отца Любы в семье быстро заканчивались. Но поэт уже начал зарабатывать и своим поэтическим даром.
Он этим очень гордился. А тут ещё и жена получила наследство после смерти отца.
Появилась даже «заначка».

Весной 1908 года поэт сообщает матери в письме: «Ах да, велосипед DUX очень хочу купить, но вот что: не могу заплатить 1 октября 40 рублей. Если бы можно было назначить первый взнос не позже 15-го, то куплю непременно. А по приезде сразу денег не будет: всё уже пропито.
Как хорошо не пить ни капли – всё совсем по-новому. Хотя признаюсь, иногда не прочь». Велосипед Блок всё-таки купил тогда же, и потом раскатывал на нём по предместьям Петербурга вместе с Е. Ивановым.
Но пить не прекратил.

В 1908 году Блок сблизился с Мережковскими, вступив в их религиозно-философское общество.
В их доме, по замечанию А. Белого, «творили культуру».
В нём всем заправляла Зинаида Гиппиус; поэтесса, «рыжая бестия», «зеленоглазая наяда», «сатанисса» и «ведьма», как обзывали её некоторые литераторы.
Многие опасались её суждений о своём творчестве, но и дорожили ими.
Ещё до их знакомства Блок знал о резкости и прямоте её суждений.
Дошло до того, что Зинаида стала сниться ему в ночных кошмарах:
- Я проснулся внезапно в ночной тишине,
И душа испугалась молчания ночи.
Я увидел на тёмной стене
Чьи-то скорбные очи.
Без конца на пустой и безмолвной стене
 Эти полные скорби и ужаса очи
Всё мерещатся мне в тишине
Леденеющей ночи.
1899 год.
Это он про неё.

Их знакомство состоялось в 1902 году, когда Блок пришёл к ним записаться на лекцию её мужа, Д. Мережковского.
Потом поэт ещё много с ними общался, иногда посещал творческие вечера, где участники обменивались творческими новинками, занимались философскими спорами. После официальной части, присутствующие пили вино, играли в карты, а то и занимались спиритическими сеансами.
В журнале Мережковских «Новый путь» изредка печатался и Блок.

Эта семья являла странный, тройственный союз. Официальным мужем Зинаиды был
Д. Мережковский - поэт, философ. Имелся ещё и любовник, Д. Философов, хотя непонятно, чей. По многим сведениям, женщина являлась скрытой лесбиянкой, муж отличался то ли бисексуальностью, то ли импотенцией; а Философов был геем.
Они оформили своё мистическое единение при помощи различных таинственных ритуалов, повторявшихся троекратно, и поклялись в верности друг другу и своим идеалам.
Зина неоднократно признавалась, что любит мужское внимание, но половой акт вызывает у неё отвращение.
А ещё она ненавидит деторождение.

Впрочем, российский декаданс тогда предусматривал крушение всех семейных устоев, ради личной свободы человека. Этому даже не удивлялись.

Чтобы закончить словесный портрет этой женщины присоединим сюда мнение о ней известного нам С. Соловьёва:
- Святая дева с ликом бл.ди
Бела, как сказочный Пегас,
К церковной шествует ограде
И в новый храм приводит нас.
Хитра, как грек, и зла, как турка,
Ведёт нас к Вечному Отцу,
И градом сыплет штукатурка
По Зинаидину лицу… 

З. Гиппиус была хорошо знакома с Блоком и с Белым (Борисом Бугаевым).
А также была в курсе их семейных взаимоотношений.
В своих воспоминаниях она напишет о них так: «Стороны чисто детские у них были у обоих, но разные: из Блока смотрел ребёнок задумчивый, упрямый, испуганный, очутившийся один в незнакомом месте; в Боре сидел баловень, «фантаст», капризник, беззаконник, то наивный, то наивничающий. Блок мало знал свою детскость; Боря знал отлично и подчёркивал её, играл ею. Оба они, хотя несколько по-разному, были безвольны. Над обоими властвовал рок. Но если в Блоке чувствовался трагизм – Боря был драматичен и, в худшем случае, мелодраматичен».

Блок часто навещал Мережковских и даже бывал у них на даче в Луге. Поэт избегал больших собраний, старался подгадать, когда в семействе оставался только личный состав. Зинаиду он уважал, ценил её мнение о своих стихах, которых немало ей посвятил.
Однако именно она, после Октябрьской революции, своей травлей поэта «поднесла ствол рокового пистолета к его виску».

Тем временем загадочные письма жены становились для Блока всё понятнее.
Летом 1908 года Люба пишет мужу: «Я Бог знает, что делала, но люблю, люблю, люблю и рвусь - к тебе!». Оказалось, Любовь Дмитриевна забеременела во время очередного тура гастролей своего театра; Т. с., залетела.
Сбылось то, чего она так опасалась.
Её чудная фигура будет изуродована этим младенцем. Придётся прервать театральную деятельность, жить в боязни предстоящих родов, а потом ещё ухаживать за ребёнком – пелёнки, кроватки, бессонные ночи.
А она ведь только-только «дорвалась» до сладкого.

В своей книге воспоминаний о Блоке и о себе, Люба в восторженных тонах описывает их с «пажом Дагобертом» (ник актёра Давыдовского – авт.) любовные утехи. Видимо тогда она впервые в жизни испытала оргазм.

Пока в письмах к мужу решалась судьба младенца, прошли все сроки прерывания беременности. Снадобья, принимаемые для этого, не подействовали, и Люба приезжает рожать в Петербург.  Она вся «на нервах», часто плачет. Жалуется: «Саша очень пил в эту зиму и совершенно не считался с моим состоянием».
А Блок даже обрадовался, когда узнал, что будет младенец. Теперь в его жизни появилась вполне реальная цель – воспитание будущего ребёнка, пусть даже чужого.
Возможно, и пил на радостях.

Вот как описывает эти события З. Гиппиус: «Почему-то я помню ночные телефоны Блока из лечебницы. Наконец однажды, поздно, известие: родился мальчик. Почти все последующие дни Блок сидел у нас вот с этим светлым лицом, с улыбкой. Ребёнок был слаб, отравлен (снадобья, хлороформ, щипцы – авт.), но Блок не верил, что он умрёт: «он такой большой».
Выбрал имя ему – Дмитрий, в честь Менделеева.
У нас в столовой, за чаем, Блок молчит, смотрит не по-своему, светло – и рассеянно. «О чём вы думаете?». «Да вот… как его теперь… Митьку… воспитывать?».
Митька этот бедный умер на восьмой или на десятый день».

Рождению мальчика радовались не только в Петербурге. В Варшаве отец поэта, по словам его знакомой, тоже был счастлив. Радостно и смущённо улыбаясь, он сказал: «А я – дедушка! У сына ребёнок родился. Значит, мой род не погибнет!».
И для него смерть внука оказалась тяжёлой травмой.

После смерти младенца Блок написал:
- Мать, и жена, и я –
Мы в склепе…
Мертвы, -
А жизнь вверху идёт…
Всё непонятней, всё нелепей,
 И день последний настаёт!».

Объединённые одним горем, они как бы очистились на время от мирской суетности, воскресли и возродились для новой жизни.
Кроме Любы (по мнению Блока – авт.).
- Под аркою того же свода
Лежит спокойная жена;
Но ей не дорога свобода:
Не хочет воскресать она…

Через некоторое время Блоки пришли к Мережковским попрощаться, уезжали на отдых за границу. «У обоих лица были угасшие, и визит был ненужный, серый. Погасла какая-то надежда. Захлопнулась едва приоткрывшаяся дверь». 

Май и июнь 1909 года Блоки проводят в Италии и Германии.
Они побывали в 12-и итальянских городах, посетили музеи, старинные крепости выставки художников.
В Германии, за день до приезда в Бад-Наугейм, 20 июня, у Блока появляется такая запись: «Бад-Наухейм: первой влюблённости, если не ошибаюсь, сопутствовало сладкое отвращение к половому акту (нельзя соединяться с очень красивой женщиной, надо избирать для этого только дурных собой). Может быть, впрочем, это было и раньше».
Чёткое разделение ролей: красивых женщин обожать, а половой акт – только с дурнушками.

Примирение у них с женой произошло, но какое-то отчуждение между ними окончательно не рассеялось.

По итогам этой поездки Блок пишет цикл «Итальянские стихи», и решает навсегда расстаться с символизмом. Этот цикл дал ему возможность стать участником творческой группы «Академия», которой руководил В. Иванов.
«… итальянские стихи меня как бы вторично прославили…», - пишет он матери в октябре 1909 года.

Пока оформлялись литературно заметки и впечатления от заграничного вояжа, пришло известие о новом испытании в жизни Блока – в конце ноября 1909 года умер в Варшаве его отец. Пришлось, бросив все дела, ехать хоронить отца.
Умер отец, как и жил – буднично, серо, тоскливо, глупоУмер от воспаления лёгких, вследствие простуды, полученной в слякотные осенние холода.
Есть воспоминания его знакомых, где в очередной раз подчёркивается патологическая скупость этого человека.
Профессор, декан факультета права, передвигался исключительно пешком, жалея денег на транспорт. Подолгу ходил в нестиранных и мятых рубашках, стирка тоже стоила денег.
Свою квартиру он не отапливал, мёрз, за дрова надо ведь было платить.
Спал, укрывшись разным тряпьём. К тому же, у него украли шубу и заменой ей стал побитый молью старый армяк. На новую шубу денег было жаль. Простуда быстро перешла в воспаление, жил отец одиноко, коллеги спохватились поздно.

После всех процедур, связанных с погребением, пришла очередь делить наследство.
И здесь всех наследников ждал приятный сюрприз. Покойник оказался очень состоятельным человеком. В постельном тюфяке профессора обнаружили более 80 тысяч рублей, накопленных за 25 лет ценой неимоверной скупости и экономии.
Его сын стал богаче на 19 тысяч рублей. Эта сумма эквивалентна зарплате его отчима полковника примерно за 6–7 лет.
Те же деньги получила и вторая жена Александра Львовича, а ещё он завещал немалую сумму и своему университету.

Словом, им полностью опровергнута пословица: «Скупость – не глупость». Тратил бы их на себя, прожил бы дольше, вот только нормальной такую жизнь назвать язык не поворачивается. Впрочем, есть подозрение, что копил человек деньги в надежде на появление наследника рода, но так и не дождался внука.

Итак, Блок вернулся в Петербург богатым человеком. Теперь его поэтические заработки оказывались просто приятной мелочью, и сочинительством можно было пренебречь.
В основном так и произошло. Блок пишет мало, зато много шляется по кабакам, ресторанам и публичным домам. Своё поведение он не скрывает ни от жены, ни от матери.
Мама именно Любу обвиняет в «шалостях» своего сына.
Отчуждение у них с женой продолжается, хотя она прекратила на время свои любовные похождения.
Блок в это время пишет в письме Белому: «Люблю гибель, любил её искони и остался при этой любви». Его настроение понятно, но нет ещё пока в его жизни роковых стечений обстоятельств.

Тем временем Блоку на глаза попалась заметка в газете о первых жертвах на железной дороге, а может он сам стал их свидетелем. В любом случае гений поэта из этой заметки сотворил шедевр поэзии своей эпохи: «На железной дороге».
 – Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.

Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих –
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…

…Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною,
Скользнул – и поезд в даль умчало…

Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей – довольно:
Любовью, грязью иль колёсами
Она раздавлена – всё больно.
14 июня 1910 года.

Там ещё есть и пропущенное мной четверостишие:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали жёлтые и синие;
В зелёных плакали и пели.
Здесь в нескольких словах отображено социальное устройство России.
Ведь в жёлтых и синих вагонах 1–2 класса ехали богатые и влиятельные люди страны. А их вагоны молчат. Им нет дела до того, чем живёт простой народ государства.
И только в зелёном вагоне 3 класса находится «живая» Россия, со всеми её радостями и печалями. «Пропасть» между этими вагонами – непреодолима.

После этих стихов Блок стал кумиром всех курсисток и мадмуазелей России. Порой они приходили в экстаз, если видели живого поэта. Понятно, такая слава очень благотворно сказывалась на его психологическом состоянии. Хотелось творить, жить, работать.

Летом 1910 года он приезжает в порядком одряхлевшее Шахматово.
Его уже несколько лет «оккупируют» Кублицкие-Пиоттух, родственники отчима.
Это обедневшие дворяне литовских и польских корней. Они прибыли в Россию зарабатывать чины и улучшать свои финансы. И делали это честно.
А сёстры Бекетовы взяли моду «массово» выходить замуж за братьев Кублицких-Пиоттух, и нарожали им кучу детишек. Теперь в имении постоянно стоял шум и гам от их проказ.
Но Блок, как мы знаем, любил покой и уединение. Поэтому он надумал выселить на время отсюда беспокойных родственников под предлогом предстоящего благоустройства усадьбы.
К тому же усадьба им уже выкуплена за 7 тысяч рублей у бабушки, на деньги от наследства отца.

И начался ремонт.
Блок всегда любил работать физически на даче. Он запросто управляется с топором, лопатой, пилой, управляет рабочими и сам работает наряду с ними. В такие минуты он забывал о своих болезнях и проблемах, получая заряд оптимизма и положительных эмоций.

Но наступает осень, работы закончены и приходиться возвращаться в городскую квартиру.
А там опять жена, уходящая к своим приятелям и приятельницам, кабаки, болезни.
Блок, как обычно, «плачется» маме в жилетку: «Мне жить нестерпимо трудно. Такое холодное одиночество – шляешься по кабакам и пьёшь» …
Весной 1911 года у Блока опять простуда и ещё цинга, много пил и мало ел фруктов.

Уже современные врачи установили, - у поэта был хронический тонзиллит, воспаление миндалин, постоянные ангины. Требовалось всего лишь удалить миндалины, но лечащие его врачи этот момент проглядели. Теперь, при малейшей простуде, ангина была ему обеспечена.
А она очень опасна для сердца.

Однако решили для лечения и примирения опять поехать в тёплые края по знакомому маршруту – в Европу. Сначала во Францию, потом в Бельгию, Голландию и Германию.
Ехали порознь, Люба уехала раньше, Блока задержали издательские дела.
Он пишет в Париж, где в это время находится жена: «Мне временами невыносимо тяжело, что ты с Ремизовыми, а особенно – что тебя видел Чулков, и что ты, вероятно, слушала его двусмысленности».
Блок страдает из-за ревности. А ещё от необходимости общения с Чулковым, тот является секретарём в нескольких журналах, где поэт печатается.

Как говорила З. Гиппиус, Блок – большой ребёнок. И как у всех детей у него свои капризы. Он всё ещё в душе винит жену в смерти их младенца. Недомогания тоже не способствуют его оптимизму. Поэтому описанные им европейские нравы представляют совершенно мрачную картину. «Всё это – одна сплошная помойная яма», «отвратительный дух этой опоганенной Европы» — это только некоторые его эпитеты в письмах к матери и коллегам по перу.
А тут ещё жена устала от капризов и хочет от него сбежать.
Они расстаются и путешествуют поодиночке.
Поэт торопится уехать в любимую Россию.

7 сентября 1911года Блок возвращается домой и садится за тетради.
У него желание и предчувствие перемен:
Двадцатый век… Ещё бездонней,
Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё страшнее и огромней
Тень Люциферова крыла).
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь.
И страсть, и ненависть к отчизне…
И чёрная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи!

Несмотря на все предчувствия поэт не забывает наведываться в рестораны и кабаки в поисках вдохновения для души и женщин для тела. Из дневника Блока 1911 года: «Ночь глухая, около 12-ти я вышел. Ресторан и вино… Акробатка выходит, я умоляю её ехать. Летим, ночь зияет. Я совершенно вне себя… Я рву её кружева и батист, в этих грубых руках и острых каблуках – какая-то сила и тайна.
Часы с нею – мучительно, бесплодно.
Я отвожу её назад, что-то священное, точно дочь, ребёнок. Она скрывается в переулке – известном и неизвестном, глухая ночь, я расплачиваюсь с лихачом».
Но именно в этих злачных местах Блок сочиняет свои лучшие стихи.

20 сентября Блок посещает дом Сергея Городецкого, где состоялось первое заседание «Цеха поэтов». Среди участников Алексей Толстой, Анна Ахматова и Николай Гумилёв.
Однако поэтическое направление «акмеизм» поэт не принял и больше эти заседания не посещал. Но адрес дома не забыл.
У него наметилась любовная интрижка с женой Городецкого, Анной.

На литературную сцену выходит Анна Ахматова
7 ноября собрание поэтов у В. Иванова. Блок отмечает в дневнике: «А. Ахматова (читала стихи, уже волнуя меня; стихи, чем дальше, тем лучше)».

Тем временем сложилась знакомая ситуация «треугольника» - муж, жена и Блок.
26 декабря 1911 года Александр жалуется в своём дневнике: «Серёжа Городецкий, не желая принимать никакого участия в отношении своей жены ко мне (как я когда-то сам не желал участия в отношении своей жены к Бугаеву), сваливает всю ответственность на меня (как я когда-то на Бугаева). Боже мой!». 
Вот такими тогда были нравы литературной богемы.
Но зато они «натворили» много такого, что до сих пор продолжают изучать в школах и институтах.
Впрочем, их роман оказался кратковременным.

Уже в январе 1912 года у Блока обострение его недугов. Хотя диагноз врачи затрудняются поставить, однако лечат больного морфием и сальварсаном.
Наблюдается некоторое улучшение.
В феврале тётя Блока, М. А. Бекетова отмечает в своём дневнике о племяннике: «Настроение ужасное. Большой любви нет, всё мелкие и случайные вспышки. Почти не пишет. Очень знаменит, обаятелен, избалован, но столь безнадёжно трагичен, что я за него страшно боюсь».

Тем временем Любовь Дмитриевна уже оправилась от душевной раны, нанесённой ей смертью младенца и отца мужа. Она рвётся на театральную сцену. 

Чтобы как-то отвлечься от психологических проблем семья в мае переезжает на новую квартиру (Офицерская улица, 57) где они проживут почти до смерти Блока.

Но психологических проблем у поэта меньше не стало. В конце мая запись в дневнике: «Ночью (почти всё время скверно сплю) ясно почувствовал, что, если бы на свете не было жены и матери, - мне бы нечего делать здесь».
Однако жена уезжает на гастроли, мама живёт отдельно, опять наступает проклятое одиночество. Из дневника Блока 1912 года: «Придётся сегодня где-нибудь есть, что, увы, сопровождается у меня пьянством».

Впрочем, писать он не переставал.
Только недавно вышел в свет его сборник» Ночные часы», а весной этого года появилось трехтомное собрание сочинений А. Блока. Он уже всеми признанный поэтический лидер. Редакторы различных газет и журналов наперебой выпрашивают его стихи, предлагая самому назначать себе гонорары

А вот в личной жизни у поэта кошмар.
Вернувшись из театральных гастролей, 2 ноября 1912 года Люба отправляется в Житомир, к своему очередному любовнику. Блок её не останавливает, но терзается ревностью, казалось бы, ему не свойственной.   
Блок почти непрерывно болеет, пьёт и тоскует. В его дневнике о Любе: «Ответ на мои никогда не прекращавшиеся преступления были: сначала А. Белый, которого я, вероятно, ненавижу. Потом гг. Чулков и какая-то уж совсем мелочь (Ауслендер), от которых меня как раз теперь тошнит. Потом – «Хулиган из Тмутаракани» - актёришка – главное, – теперь – не знаю кто». 
Блок просит жену: «Приехала бы; весна, я бы тебя покатал и сладкого тебе купил. Ты даже почти не пишешь» …

А из Житомира счастливая Люба шлёт мужу письма с просьбой о разводе.
В ответ летит письмо Блока: «Если ты веришь в установление гармонии для себя, то я готов к устранению себя с твоего пути, готов гораздо определённее, чем 7 ноября 1902 года. Поверь мне, что это не угроза и злоба, а ясный религиозный вывод, решительный отказ от всякого компромисса».
Люба встревожена, лишить Россию выдающегося поэта не входит в её планы.
К тому же очередной любовник показал своё истинное лицо деспота, - начал бить любимую.
Она телеграфирует мужу: «Получила письмо. Понимаю. Приеду девятнадцатого. Люба». 
В дневнике поэта: «Едет милая теперь. Волнуюсь. В её комнатах сегодня топили, теперь – слабый запах милой».
Такие вот качели любви у интроверта, - от суицида, до восторга.

Примирившись и помирившись, супруги в июне 1913 года опять едут на отдых во Францию.
На берегу Средиземного моря купаются, загорают, бродят по окрестностям.
Увы, склеенное – не целое, душевного единения между супругами опять не произошло.
Блоку снова кажутся свинскими нравы местной буржуазии, он повсюду видит грязь и мерзость.
Любе надоедает его нытьё, она возвращается в Петербург. 
Блок следом за ней приезжает в город 3 августа, и сразу же уезжает в Шахматово.
Жена с ним не едет.  Она спешит блистать на сцене.

Поэт опять одинок. Только созданный в юности его воображением светлый облик жены может развеять его тёмную ауру. Но её снова нет и Блок в психологической депрессии.
Иногда он посещает Мережковских, приходит на литературные чтения к Ивановым, но преимущественно пропадает в дешёвых трактирах городских пригородов.
В его дневнике за 1913 год запись: «Дни невыразимой тоски и страшных сумерек».

Тем временем набралась смелости А. Ахматова, и в декабре 1913 года прибыла с визитом к знаменитости, прихватив с собой трехтомник сочинений Блока.
Многие историки утверждали потом, что у них с Блоком был, якобы, роман.
Верится с трудом, Ахматова не во вкусе поэта. Ему нравятся дамы яркие, публичные (в хорошем смысле слова – авт.), из артистической среды.
У Ахматовой нет таких данных.
Помимо поэтического дара, только удивительная гибкость. Её эпатажным для коллег номером было пролезание из сидячего положения между ножек стула, не касаясь пола.
Да и пришла она к поэту с его трехтомником, чтобы высказать своё почтение и заручиться поддержкой мэтра в продвижении своего творчества.
Несмотря на то, что почти десять лет потом они жили в одном городе, печатались в одних изданиях и посещали одни и те же творческие вечера, каких-то особых симпатий между ними никто не отметил.

Сама поэтесса тоже отрицает связь. Хотя на три часа они тогда заперлись ото всех в его комнате.
И Блок на страницах третьего тома приписал для неё загадочный поэтический автограф: «Красота страшна – Вам скажут» …
Анна не оставила это без внимания и январе 1914 года ответила:
«Я пришла к поэту в гости.
Ровно в полдень.
… хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен;
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть»…

А ещё ведь и мама Саши была в восторге от Ахматовой, считала её более достойной сыну, и настоятельно рекомендовала поменять Любу на Анну.
Возможно, на это надеялась и Ахматова, оставив нам уничижительный словесный портрет жены Блока: Люба «… была похожа на бегемота, поднявшегося на задние лапы. Глаза – щёлки, нос – башмак, щёки – подушки… И толстые, большие ноги и руки».
В чём-то она была права, когда-то Прекрасная Дама в свои 32 года выглядела далеко не прекрасно.
Впрочем, и автор портрета, увы, не очень блистала красотой, отличаясь худобой и огромным «шнобелем» на пол-лица.

Наступило время эпохальных перемен на карте Европы. Шёл 1914 год.
Учение Ч. Дарвина о естественном отборе подрывало религиозные устои общества.
Маркс и Ф. Энгельс уже написали свой «Капитал» и «Манифест коммунистической партии», где определили, что по Европе бродит призрак коммунизма.
Это было сказано смело, хотя тогда бродил лишь призрак Парижской коммуны.
В Европе стремительными темпами развивался капитализм.
По сути – это финансово-материальная «пирамида», нуждающаяся в постоянном расширении рынка сбыта, наличия природных и человеческих ресурсов.

Но к началу 20 века мир оказался поделен на колонии между ведущими европейскими странами: Англией, Францией, Голландией, Италией, Испанией.
В этом смысле, Германия и Австро-Венгрия остались не у дел и вынуждены были обратить внимание на восток.
А на востоке – огромная Россия, с её неисчислимыми природными ресурсами и дешёвой рабочей силой.

А ещё она самое слабое звено европейской цивилизации.
Это наглядно показало её поражение в войне 1905 года с Японией. Тихоокеанская эскадра России погибла в Цусиме из-за технической отсталости царского флота. Дальнобойные орудия японских крейсеров отправляли на дно российские броненосцы не сближаясь судами, и невзирая на отчаянную храбрость русских матросов. А устаревшие орудия российских кораблей не могли нанести урона противнику по причине элементарного недолёта снарядов.

Затерзанная Наполеоном Европа, как жест благодарности за избавление от страха, когда-то откупилась от России Польшей, и теперь имела желание исправить свою ошибку.
Мир готовился к войне.

Увы, Россия на рубеже веков действительно оставалась архаичной и технически отсталой страной. Да, появились на её дорогах автомобили, но французские или итальянские.
По рельсам в городе покатились трамваи, но германские.
Строились железные дороги, но немцами.
Уже в стране появился телефон, но по итальянским и французским патентам.
Собственные технические гении не могли пробить себе дорогу из-за бюрократизма и косности правящего класса.

А на Марсовом поле в Петербурге пилот из Франции перед многочисленной публикой демонстрировал полёты на аэроплане, невиданном тогда в России.
При этом присутствовал и Блок.
После нескольких неудачных попыток взлететь, аэроплан наконец оторвался от земли и пролетел полсотни метров. И Блок, и зрители приветствовали это событие аплодисментами.

Поэт часто возмущался техническим прогрессом, как «убийцей» духовной сущности человека, однако пользовался всеми его благами: ездил в трамвае и поездом, катался на велосипеде, разговаривал по телефону, освещал квартиру электричеством.
Впрочем, к тому времени он, возможно, уже пересмотрел свои взгляды.

Но это уже не важно, для поэта настало время новой любви.
А.  Ахматова тогда неудачно выбрала время своего визита к Блоку, он всецело был во власти нового чувства, поэтому не мог смотреть на посетительницу глазами влюблённого в неё.
В его сердце царила Любовь, но не жена, а другая – Любовь Дельмас, эффектная оперная певица, настоящая Кармен, полная огня и страсти. Поэт впервые увидел и услышал её в новом Театре музыкальной драмы, исполняющую партию Кармен в одноименной опере.
Блок был мгновенно восхищён и очарован певицей.

Между прочим, даме исполнилось 35 лет и была она замужем за коллегой, оперным певцом
П. Андреевым. Украинка из Чернигова, окончила Петербургскую консерваторию, пела в Киевской опере, приглашена в новый театр Петербурга.
Но разве что-то из этого могло служить препятствием для знаменитого поэта?

Однако он поначалу повёл себя как робкий мальчишка, боясь получить от ворот – поворот.
- … В глаза Хозе метнула взгляд!
Насмешкой засветились очи,
Блеснул зубов жемчужный ряд,
И я забыл все дни и ночи,
И сердце захлестнула кровь,
Смывая память об отчизне…
А голос пел: Ценою жизни
Ты мне заплатишь за любовь!

Поэт на всех её выступлениях.
В феврале 1914 года записывает: «… пела Дельмас – моё счастье».
2 марта. Она не поёт, простудилась, но присутствует в зале театра.
Блок наблюдает за ней, однако робеет подойти.
- … В партере – ночь. Нельзя дышать.
Нагрудник чёрный близко-близко…
И бледное лицо… и прядь
Волос, спадающая низко…

Он постоянно шлёт певице цветы, розы в её грим-уборную. Та понимает – цветы от одного и того же поклонника.
Заинтригована.
Блок следит за ней на улице, узнаёт, что их дома почти рядом.
25 марта Блок через швейцара передаёт стихи, посвящённые ей.
На следующий день презентует свой трехтомник «Собрания стихотворений» и письмо за своей подписью и номером телефона, с просьбой к певице снизойти до телефонного звонка.
Следующий день проходит для него в ожидании звонка.
Звонка нет. Блок в отчаянии.
Телефон прозвенел в два часа ночи.

28 марта – встреча.
29 марта – «Всё поёт!».
- О, да, любовь вольна, как птица,
Да, всё равно – я твой!
Да, всё равно мне будет сниться
Твой стан, твой огневой!
Да, в хищной силе рук прекрасных,
В очах, где грусть измен,
Весь бред моих страстей напрасных,
Моих ночей, Кармен!   

С этого времени они два месяца почти не расстаются.
Блок: «Я ухожу на Финляндский вокзал, посылаю ей розы. Звоню оттуда – её нет ещё дома. Возвращаюсь - звоню, мы встречаемся. Едем на Финляндский вокзал…».
«С Удельной едем в Коломяги, оттуда – в Озерки, проходим над озером, пьём кофей на Приморском вокзале, возвращаемся в трамваях».
«Нежней, ласковей и покорней она ещё не была никогда».

- За две мартовские недели Блоком создан поэтический цикл «Кармен».
«Розы – страшен мне цвет этих роз,
Это – рыжая ночь твоих кос?
Это - музыка тайных измен?
Это – сердце в плену у Кармен?
В зале Тенишевского училища Блок читает свои стихи, она поёт на эти стихи романсы.
Казалось – вот оно, счастье!

Гормоны (его тестостерон и её окситоцин) разгулялись в их организмах по полной.
Химия любви поглотила влюблённых без остатка на полных два месяца. Блок: «Я ничего не чувствую, кроме её губ и колен». «Она приходит ко мне, наполняет меня своим страстным дыханием, я оживаю к ночи».
Записная книжка поэта, 25 мая: «Тел. Около 3-х. Л. А. тревожна, писала мне письмо. Хочет уйти, оставить меня… Я ей пишу. После обеда, измученный, засыпаю на полчаса. Звоню ей. Звоню ещё раз. Она у меня до 3-го часа ночи. Одни из последних слов: - Почему Вы так нежны сегодня? – Потому что я Вас полюбила».   
Любовь Александровна гостит в Шахматово, совершает с поэтом прогулки по окрестностям, поёт для домочадцев романсы.
Жена Блока знает о его романе, но особо не переживает – у неё свои любовники.
Но, по приезде, снимает квартиру отдельно от мужа.

Увы, гормоны в организме действуют ограниченное время, достаточное, чтобы оплодотворить женщину. Так устроена человеческая природа.
Срок действия химии любви – от двух месяцев, до примерно двух лет. И зависит он от интенсивности общения влюблённых.
Чем чаще и интимнее их встречи, тем короче период действия гормонов.
Длительное и бурное выделение наркотиков любви чревато обострением различных недугов. Организм ведь не обманешь.
Поэтому чувства охладевают и их продолжением является либо дружеское участие, либо глухая неприязнь бывших любовников.
Или длительная семейная жизнь, что никак не предусматривает данный эпизод.

1 августа 1914 года Блок пишет: «Уже холодею».
Через десять дней: «Ночью я пишу прощальное письмо».
«Но, её слёзы, её письмо… и не знаю, как мне быть». 
Блок искал в этой женщине выпестованный образ Вечной Женственности, а получил обычную любовницу, желавшую полностью владеть всеми мыслями и чувствами поэта. 
Поэтому потом постепенно редкие встречи и тягостное расставание: «… Вы не поймёте меня, ни я Вас – по-прежнему. А во мне происходит то, что требует понимания, но никогда, никогда не поймём друг друга мы… Моя жизнь и моя душа надорваны; и всё это – только искры в пепле. Меня, настоящего, во весь рост, Вы никогда не видели. Поздно».
– Была ты всех ярче, верней и прелестней,
Не кляни же меня, не кляни!
Мой поезд летит, как цыганская песня,
Как те невозвратные дни…
Что было любимо – всё мимо и мимо…
Впереди – неизвестность пути…
Благословенно, неизгладимо,
Невозвратимо… прости!

Заметки в дневнике Блока: «Л. А. Дельмас звонила, а мне уже было не до чего. Потом я позвонил: развеселить этого ребёнка… Бедная, она была со мной счастлива…».
Вот так-то он с любимой, но мы ведь помним его почитание женоненавистника Стриндберга.
…- Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась
И, должно быть, навеки ушла…
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело своё. –
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твоё?».

Правда, переписка их ещё долго сохранялась.
Певица шлёт посылки в армию, где потом служил Блок.
Она поддерживает знакомство с его женой, бывает в их квартире.
Она переписывала уже в советское время своим красивым почерком стихи поэта, для отправки в редакцию. Ей посвящённый цикл стихов «Кармен» стал последним циклом стихов, написанных Блоком. Потом были только «12» и «Скифы».
Но любовь к ней у поэта ушла безвозвратно.

Блок возвращается к жене, единственной и неизменной «тихой гавани».
Пишет ей в письме: «Благодарю тебя, что ты продолжаешь быть со мной, несмотря на своё, несмотря на моё. Мне так нужно это».
И в дневнике: «У меня было только две женщины: Люба – и все остальные».

Блок – нерв времени. 15 июля 1914 года. Запись в его дневнике: «Пахнет войной».
А тем временем в Сараево никому доселе не известный анархист Гаврила смертельно ранил всем известного эрцгерцога Фердинанда.
Последовал жёсткий и неприемлемый ультиматум Сербии со стороны Австро-Венгерской империи.
Верная союзническому долгу Россия намерилась защитить своих братьев-славян, объявив мобилизацию.
Германия возбудилась, поддержав свою соседку, и выкатила ультиматум уже России.
Нашёлся повод и заскрипели ржавые механизмы военной машины.
Эшелоны с орудиями и воинскими формированиями заспешили к линии фронта.

28 июля 1914 года Австро-Венгрия объявила Сербии войну.
1 августа Германия объявляет войну России.
6 августа к Германии присоединилась Австро-Венгрия.
Союзником Германии объявляет себя Турция.
Англия и Франция объявляют войну Германии.
Маховик войны набирает обороты.

Тем временем Любовь Дмитриевна окончательно успокоилась, убедившись, что их семье со стороны любовницы мужа уже ничто не угрожает.  А муж ещё не скоро восполнит в своём организме сгоревшие гормоны любви для новых увлечений.
К тому же дамой овладел патриотический порыв, и она от будничной скуки отправляется 14 августа санитаркой с фронтовым госпиталем под Львов, спасать Россию.

В конце августа на фронт, со своим батальоном отправляется и отчим, генерал-майор Ф. Ф. Кублицкий-Пиоттух. Жена и пасынок провожают эшелон на вокзале.
– Петроградское небо мутилось дождём,
На войну уходил эшелон.
Без конца – взвод за взводом и штык за штыком
Наполнял за вагоном вагон.

На Царскосельском вокзале А. Ахматова в это время провожала на фронт мужа, Н. Гумилёва. Здесь они встретились с А. Блоком. Поговорили о войне.
Когда Блок ушёл, Гумилёв обратился к жене: «Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это все равно, что жарить соловьёв…».

Наступила слякотная петербургская осень, за ней зима.
Блок опять хандрит, тоскует по жене и болеет.
Поэт собирает сборник стихов «Пляски смерти»:
- Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…

Уж вечер. Мелкий дождь зашлёпал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор…
 А мертвеца – к другому безобразью
Скрежещущий несёт таксомотор…

Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей муЗЫкой заглушон…
Он крепко жмёт приятельские руки –
Живым, живым казаться должен он! …

А там NN уж ищет взором страстным
Его, его – с волнением в крови…
В её лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви…

Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова…

И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он…
«Как он умён! Как он в меня влюблён!»
В её ушах – нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.

И опять о бессмысленности жизни:
- Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века –
Всё будет так. Исхода нет.

Умрёшь – начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Пока войска противников в августе и сентябре бодались на территории Восточной Пруссии, за ширмой расстояния от войны в Петербурге весёлая жизнь продолжалась.
На его площадях проходят патриотические манифестации. Все ждут быстрой победы и освобождения сербских братьев-славян.
Генерал Скобелев потом напишет: «Россия – единственная страна в Европе, где достаточно идеализма, чтобы воевать из-за чувства… Остерегайтесь довести эти чувства до крайних пределов».

Растут между тем антинемецкие настроения. В городе зафиксированы погромы немецких магазинов, закрыты немецкие издательства. Слово «бутерброд» предлагается заменить на «сэндвич».
На вывесках многих еврейских магазинов, имеющих сходство фамилий с немецкими, чтобы предотвратить нападение висят объявления: «Это еврейский магазин».
В стране введён «сухой закон».
Однако, как и прежде, работают театры, рестораны, публичные дома. По-прежнему не заканчивается до утра светская жизнь, печатаются журналы и газеты. Только больше стало сводок с фронта.

19 августа 1914 года, под влиянием антинемецких настроений жителей города, Николай 2-й издаёт указ о переименовании города в Петроград.
(В 1924 году, после смерти Ленина, большевики решили опять поменять название города. Некоторые жители после этого стали называть свой город «Санкт-Ленинбургом», намекая на источники финансирования октябрьской революции 1917 года).

Тем временем вести с театра войны приходят всё тревожнее.
Россия к войне оказалась мало подготовленной.
Генерал А. Деникин, командовавший тогда дивизией, отмечал в своих очерках: «Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день тяжёлые переходы, бесконечная усталость – физическая и моральная; то робкие надежды, то беспросветная жуть…».
К весне 1915 года в город сотнями доставляют раненых. Госпитали переполнены. Раненых размещают даже в Зимнем дворце.

А у Блока очередной проситель. 25 марта 1915 года на «поклон» к знаменитому поэту явился никому почти неизвестный С. Есенин.
Он читает свои стихи, ждёт оценки. На его записке с просьбой принять Блок напишет: «Стихи свежие, чистые, голосистые, многословный язык».
А в своём дневнике отметит: «Парень из Рязанской губернии, 19 лет. Ещё один родился гений русской поэзии, певец природы».
Хотя, как вспоминают его современники, Блоку, из крестьянских поэтов, больше нравился Н. Клюев.
Но его рекомендации к С. Городецкому и М. Муратову, журналисту «Биржевых ведомостей», Есенин получил.
Уже с их подачи в течение месяца почти все стихи начинающего поэта разобрали для печати питерские издания, он в одночасье стал читаемым и известным.

Кстати, Есенин оказался последним из начинающих поэтов удостоенным аудиенции у Блока. Больше никого из них поэт не принял, чем они очень остались недовольны.

У Блока опять простуда, ангина, боль в мышцах.
Он до этого верил, что его вылечит Распутин, святой целитель.
Но приёма поэт не добился, тот был занят государственными делами.
А потом старца Григория убили.
 В лекарствах и врачах больной давно уже разочаровался.

Только Люба могла его как-то психологически поддержать и подлечить народными средствами.
Он зовёт её домой. «Люба испортила мне столько лет жизни, измучила меня и довела до того, что я теперь. Люба на земле – страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но я не могу расстаться с ней и люблю её…».
– Что же ты потупилась в смущеньи?
Погляди, как прежде, на меня,
Вот какой ты стала – в униженьи,
В резком, неподкупном свете дня!...

Я не только не имею права,
Я тебя не в силах упрекнуть
За мучительный твой, за лукавый,
Многим женщинам суждённый путь…

Но ведь я немного по-другому,
Чем иные, знаю жизнь твою,
Более, чем судьям, мне знакомо,
Как ты очутилась на краю.

Вместе ведь по краю, было время,
Нас водила пагубная страсть,
Мы хотели вместе сбросить бремя
И лететь, чтобы потом упасть.

Ты всегда мечтала, что, сгорая,
Догорим мы вместе – ты и я,
Что дано, в объятьях умирая,
Увидать блаженные края…

Что же делать, если обманула
Та мечта, как всякая мечта,
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою верёвкою кнута?

Не до нас ей, жизни торопливой,
 И мечта права, что нам лгала. –
Всё-таки, когда-нибудь счастливой
Разве ты со мною не была?

Эта прядь – такая золотая
Разве не от старого огня? –
Страстная, безбожная, пустая,
Незабвенная, прости меня!

Жена возвращается к нему с фронта, вняв мольбам супруга.
Её заботами и благами наступившего лета поэт идёт на поправку.
Врачи утверждают, что он полностью здоров.
В это время Блок почти не употребляет спиртное.
У него обычные издательские проблемы, творческие встречи, вялая переписка с бывшей любовницей, когда-то блистательной Кармен.
А летом отдых в любимом Шахматове.

Люба исполнила свою миссию и снова отправляется с театром на очередные гастроли по стране. Оттуда пишет мужу: «Мне тут хорошо, но только хочется, чтобы ты был тут».
Блок для неё был всю жизнь, одновременно, как источник радости и света, так и отчаянья, и пессимизма.
Но расстаться с ним она тоже не смогла.

В осень 1915 года в небольшой отпуск возвращается отчим поэта. Его поредевший батальон возвратили с фронта на переформирование.
Генерал-майор прибывает в окровавленной шинели, сильно постаревший, измученный тяготами войны.
Погостив дома неделю он снова отправляется на фронт.
Отчим – умный и честный службист, но чуждый политики и абсолютно чуждый литературным и поэтическим исканиям пасынка.
Блок понимает его состояние. Желая хоть как-то разнообразить воинскую службу отчима, он дарит ему свой сборник «Стихи о России», с грустной надписью: «Милому Францику, обречённому быть на этой пошлой войне».

На это время приходится и знакомство поэта с тогда ещё малоизвестным В. Маяковским.
Перед этим Маяковский долго пытался увидеть знаменитость, и боялся получить отказ: кто я, а он – Блок!
Но вот пришло приглашение от знаменитости посетить его квартиру. 
Дальнейшие события происходят по воспоминаниям самого В. Маяковского.
Дело в том, что приглашение пришло в неудачное время.
У его любимой Лилечки - именины. Нужен подарок, а в кармане пусто. Володя терзается, - а вдруг она захочет дорогой торт.
Но та узнаёт куда приглашён её возлюбленный и требует, чтобы он принёс ей автограф Блока.
Без него – пусть не возвращается. Даже на порог не пустит.

И Маяковский бросился выполнять приказ любимой Лили.
Он вихрем взлетел на четвёртый этаж, где жили Блоки, и постучался в дверь. Открыл Блок и сказал: «Я давно Вас ждал».
Маяковский изъявил своё почтение и заверения в гениальности поэта.
И робко попросил у него автограф.
Блок был заметно польщён, и пошли его долгие монологи о задачах поэзии, о разных литературных течениях, о судьбах России и мира.  «Я прошлое, Вы – будущее отечественной поэзии» - вещал мэтр.
А тем временем Лиля ожидала обещанный подарок. Пришлось посетителю проявить бестактность и напомнить хозяину об автографе.  И ещё попросить адресовать не ему, а Лиле Юрьевне Брик. Блок был недоволен: «… извольте, мне безразлично», но свою книгу подписал и вручил Маяковскому.
Кое-как попрощавшись, визитёр помчался к любимой.
Лиля встретила его в дверях: «Достал?»
Дал книгу, прочитала, улыбнулась, впустила.

Позже Маяковский самокритично сравнивал себя с Блоком. Он утверждал: «У меня из десяти стихотворений – пять хороших. У Блока – два. Но таких как эти два, мне не написать».

Между тем - война надоела всем.
Николай 2-й был, конечно, хорошим человеком, но самодержцем и Главнокомандующим – никудышним. Царь пытался стать приятным для всех, особенно для своей жены-немки.
У него была власть, но в трудные для страны моменты не хватало силы воли, чтобы её применить. А жена из вражеского государства никак не прибавляла народной любви к её мужу.

Тем временем, война приближалась к столице. Начали заметно дорожать продукты, не горели по ночам уличные фонари, из-за «сухого закона» закрылись многие рестораны.
В тёмное время суток в городе активизировался преступный элемент.

Всё тревожнее становились сводки с фронта.
В российских войсках всё больше раненных, убитых и попавших в плен.
Агитаторы большевиков призывают к миру, к братанию с противником, к уходу с фронта.
Обещают отдать, в случае своей победы, рабочим фабрики и заводы, а крестьянскому большинству в армии – такую вожделенную землю.
Учреждаются повсеместно на фронте выборные полковые солдатские комитеты, ещё один источник власти. Теперь они могут решать – идти в наступление, или сидеть в окопах.
Назревает паралич власти.
Бывшие крестьяне толпами повалили из армии, причём с оружием, опасаясь не поспеть домой к моменту раздела помещичьей земли, обещанной фронтовыми агитаторами.
А винтовка в руках – очень весомый аргумент в земельном споре.

Блок в своих записках вспоминает эпизод, произошедший давно, в 1902-м году.
В июле они всем семейством пили чай в шахматовской усадьбе.
В туманной тишине зазвенели косы на лугу: деревенские мужики вышли косить барские покосы.
И вдруг они запели песню, сначала пел один.
А. Блок: «Мужики подхватили песню. А мы все страшно смутились. Я не знаю, не разбираю слов; а песня всё растёт… Мне неловко сидеть, щекочет в горле, хочется плакать. Я вскочил и убежал в далёкий угол сада».
Эта песня растревожила душу, пробудила совесть, показала стихийную народную силу.
Для юноши впервые обнажилась кастовая замкнутость избранного общества.
Тем временем народ копил силы, а касту разъедал духовный распад, одолевали моральные и физические недуги, раздирали идейные противоречия. 
Потом Блок напишет:
- Так жили поэты – и прокляли день
Когда размечтались о чуде.
А рядом был шорох больших деревень
И жили спокойные люди.

Приближались грозные события 1917 года.
Российская армия сильно поредела в годы войны, требовались новые пополнения.
Военными стали многие собратья поэта по перу. Некоторые добровольно, других призвали. Пришёл и его черёд. Блок пацифист, он ненавидит войну, не желает брать в руки оружие, старается уклониться от призыва. Пишет маме: «Всё-таки им уловить меня не удастся, я найду способ от них избавиться». И 1-го августа срочно уезжает в Шахматово.

Но 7-го августа его нашли и там.
Только благодаря сослуживцам отчима Блок не попал на передовую, а был зачислен табельщиком в инженерную часть Всероссийского Земского Союза, в военно-строительные войска под г. Пинск. Строили резервные оборонительные позиции в 10–15 км от линии фронта.
Теперь он заносит в документы вырытые кубометры земли, доставленные кубометры брёвен и досок, количество полученного солдатского белья, обуви и т.п...

Пока ещё на улице сухо и тепло, Блок записывает в дневнике: «Во всём этом много хорошего, но, когда это прекратится, всё покажется сном».
Но уже в сентябре пишет матери: «Я озверел, полдня с лошадью по лесам, полям и болотам разъезжаю, почти неумытый; потом выпиваем самовары чаю, ругаем начальство, дремлем или засыпаем, строчим в конторе, иногда на завалинке сидим и смотрим на свиней и гусей».

В октябре поэта на несколько дней командируют в Петроград. Потом Блок возвращается к своим строителям уже в качестве «распорядителя работ».
На улице дождь, снег, слякоть, грязь. Вокруг – болоТА. Приходиться сидеть в избе.
«В комнате, - писал он матери - орёт человек двадцать, прибивают брезент, играют в шахматы, говорят по телефону, топят печку, играют на мандолине, и всё это одновременно».
О каком сочинительстве стихов здесь может идти речь?
Так проходит для Блока зима.

В марте 1917 года его снова командируют в Петроград.
Уже произошли февральские события. Царь отрёкся от престола. У власти - Государственная Дума. Поэт воодушевлён. Ему показалось, что жизнь меняется, что повеяло ветром свободы.
12 апреля появляется заметка в его дневнике: «Всё будет хорошо. Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться».

4-го марта создаётся Чрезвычайная Следственная Комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших царских чиновников. Об этом узнаёт Блок и задействует весь свой авторитет и связи, чтобы попасть в её состав. Ему интересно узнать, что за люди управляли Россией столько лет.
Его согласны взять в ЧСК в качестве редактора стенографических отчётов и протоколов комиссии для публикаций в печати. По ходатайству её председателя, Блока в мае откомандировывают из инженерных частей и переводят в состав комиссии.

Он включается в работу с большим энтузиазмом.
Почитатели поэта и многие его коллеги по перу сильно удивились этому, Блок всегда ценил личную свободу, никто не мог представить его служащим.

Однако, по истечению некоторого времени, у него появилось стойкое отвращение к своей работе. Перед поэтом проходила вереница продажных лиц и их безобразных деяний, способствующих разрушению государства. «Нет, вы только подумайте, что за мразь столько лет правила Россией!» - писал Блок в своём дневнике, по итогам изучения протоколов допросов бывших высокопоставленных царских чиновников.

Блок присутствует на 1-м съезде Советов рабочих и солдатских депутатов 16 июня 1917 года, но никаких политических оценок увиденного в своём дневнике не даёт.

Запись в дневнике от 29 июля: «Усталость моя дошла до какого-то предела, я разбит. Ленивое занятие стенограммами. Досадую на Любу, зачем она сидит там (в Пскове – авт.) и не едет, когда уже поздно».
1 августа: «Люба приехала утром. Зной и ветер, парк и купанье. Весь вечер – разговор с Любой.
30 августа: «Именины. Еда. Л. А. Дельмас прислала мне цветы и письмо. Люба нарядилась, угощала, болтала, купила мне розовых астр…».

В августе 1917 года Блок заканчивает написание книги «Последние дни Императорской власти», где очень эмоционально раскрывает подробности жизни и «деятельности» лиц, приближённых к власти.
«Как я устал от государства, от его бедных перспектив, от этого отбывания воинской повинности в разных видах. Неужели долго или уже никогда не вернуться к искусству?» - восклицает Блок в своём дневнике.

Стихов он не пишет. Со слов самого поэта: «Писать стихи я сейчас не могу, не позволяет профессионализм. Ведь теперь пишут только Сологубы, Настасьи Чеботаревские, «Биржевка». Больше никто не пишет и не будет писать ещё долго».

Продолжается война, государство начинает распадаться, отделяться Украина и Финляндия, надвигается голод. Блок начинает сочувствовать большевикам с их понятными для всех лозунгами. Он не принимает приглашения от Мережковских о сотрудничестве в антибольшевистской газете «Час».

Как-то Маяковский проходил мимо костров у Зимнего дворца, возле которых грелись замёрзшие солдаты и гражданские лица. И вдруг один из них его окликнул.  Это был Блок.
Дальше пошли вместе.
Маяковский спрашивает: «Нравится?». «Хорошо» - сказал Блок, а потом прибавил: «У меня в деревне библиотеку сожгли».
Верный своей теории очищающей сути народного бунта, поэт принимает эту утрату, пусть и с сожалением.
Его мама безутешно рыдала после получения столь горьких известий.
Блок остаётся внешне спокойным.
Он ещё не знает, что ждёт его впереди.

Поэт – не политик, и легко может заблудиться в политических «дебрях».
Запись в дневнике от 19 октября: «Один только Ленин верит, что захват власти демократией действительно ликвидирует войну и наладит всё в стране. Таким образом, те и другие – сторонники выступления, но одни – с отчаянья, а Ленин – с предвиденьем доброго».
Октябрьские события и победу большевиков поэт приветствовал.
Он восторженно писал: «Слушайте, слушайте музыку революции!».
А сам твёрдо надеялся на скорое восстановление величия страны, свободы, демократии и порядка.

Однако большинство дворянской творческой интеллигенции Октябрьскую революцию не приняли, в отличие от Блока.
««Россия гибнет», «России больше нет», «вечная память России», слышу я вокруг себя. Но передо мной – Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой… России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и – по-новому – великой»  - писал поэт в своей статье «Интеллигенция и революция» от 9 января 1918 года.

Вдохновение от революционного восторга, как от любви к женщине, овладело Блоком, и на одном дыхании в январе 1918 года он пишет поэмы «12» и «Скифы».
Закончив, он воскликнул: «Я – гений!».
Их впервые опубликовала газета левых эсеров Знамя труда» и издательство «Наш путь» марте 1918 года. Потом поэма выходит отдельной книгой в издательстве «Алконост» количеством 300 экз... Её неожиданный успех позволит допечатать ещё 10 тыс. экземпляров книги.

Но если «Скифы» особых замечаний не получили, подтвердив тем самым гениальность автора, то вокруг «12»-ти закипели страсти.
Сюжет этой поэмы очень размыт, хотя в целом понятен: 12 вооружённых красноармейцев-апостолов, во главе с Исусом, ведут большевистскую Россию через метели и вьюги к светлому будущему, непонятному ещё для поэта. По пути они освобождаются от предателей и предательниц, оставляют позади буржуазное прошлое.
Это народ, стихия.
Напрягает лишь то, что идущие за Исусом – смертны, в отличие от него.
Возможно, - их путь ведёт к революции мировой, о чём тогда мечтал Ленин.

Но почему Исус?
Надо было показать, что красноармейцы не сброд и толпа, что они идут державным шагом во главе с вождём.
И кто же вождь?
В аллегорической поэме Блок не мог изобразить в этой роли конкретное лицо, Ленина либо Троцкого, или кого-то ещё. А фигура Христа всем понятна, пусть даже она и не нравилась большевикам.

Поэма написана не свойственным Блоку частушечным и даже несколько блатным языком. Сказалось тесное общения поэта с М. Савояровым, исполнителем сатирических и народных куплетов. В 14–18 годы 20-го века каждый день концерты этого «шансонье» собирали в Питере полные залы городской интеллигенции, восторженно пытавшейся «воссоединиться» с народом. Исполнитель представлял народ в имидже городского уркагана и эпатировал зрителей куплетами на злобу дня. Его концерты часто запрещала полиция.
 - Говорят, что жизнь
Очень трудная настала,
От того, что всё
У нас сильно вздорожало.
Всё дороже: сено
И мясо, и дрова, -
Только совесть
Так же всё дешеВА…

Блок десятки раз присутствовал на концертах этого «самородка». Они были хорошо знакомы. Савояров посвятил поэту эти свои куплеты:
 - Магазин. Толпа. Дешёвка.
Вдруг торговцы замечают,
Как две дамы, очень ловко.
Прямо в юбки шёлк пихают.
Дам подробно осмотрели, -
Те кричат: «Мы не воровки!
Только шёлку взять хотели
По дешёвке! По дешёвке!» …

… Утро. Блок. Толпа у входа
Ломится купить билеты,
Дамочки второго рода
И аптечные атлеты!
Огорчённые природой
Без билета, без сноровки,
С заднего пройдут прохода
По дешёвке! По дешёвке!...

Представляете, настоящие куплеты актуальны и для нашего времени.
И поэма «12» Блока написана подобным языком.
 - …Завивает ветер,
Белый снежок.
Под снежком – ледок.
Скользко, тяжко,
Всякий ходок
Скользит – ах бедняжка!..

…Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Катька с Ванькой занята –
Чем, чем занята?..

Помнишь, Катя, офицера –
Не ушёл он от ножа…
Аль не вспомнила, холера?
Али память не свежа?..

…Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови –
Господи, благослови!..

Потом он приводил на концерты Савоярова Любовь Дмитриевну, чтобы та училась манере его исполнения, для чтения своей поэмы «12» перед публикой.

Поэма же вызвала настоящую бурю гнева среди большинства почитателей и друзей Блока.
«Поэт продался большевикам», - возмущались его бывшие друзья. В своей творческой среде он моментально стал изгоем.

Да, он написал её по зову души, желая внести свой вклад в строительство новой жизни!
И уверен был в своей справедливости.
Большевики-атеисты, хотя и восприняли поэму одобрительно, и даже поместили строчки из неё на свои транспаранты, но очень недоумевали – зачем здесь Исус?

А ещё власть напряг тот факт, что произведения напечатали левые эсеры, их противники в борьбе за власть и доверие масс.
На два дня Блока даже арестовали по подозрению в сотрудничестве с эсерами в подготовке захвата власти.
Но после двух допросов отпустили, по ходатайству наркома просвещения
А. Луначарского.

Его там даже кормили супом из конины – одна миска супа и одна ложка на пятерых.
Ели по очереди. Насколько Блок был чистоплотным и брезгливым, но – «голод не тётка», ел и он. Правда, старался выбрать интеллигентную компанию «одномисечников».
В помещении на Гороховой, где находился следственный отдел, работало в то время более 450 человек. Среди них: И. Бабель, Осип Брик, П. Медведев, ставший после смерти А. Блока сожителем его жены.
Повезло тогда поэту, многие подследственные оттуда не вышли.
Партию эсеров большевики разгромили в этом же году в ответ на их убийство руководителей столицы. Однако этот процесс будет повторен ещё и в 1921 году.
Блок арестом был удивлён, но не испуган; он ещё не ощутил опасности, исходящей от нового режима.

Хотя его бывшие коллеги опасность ощутили сполна. Некоторые из них навсегда покинут Россию, как Мережковские; другие срочно уничтожают фотографии, где изображены их дореволюционные родственники-военные.
Опасно стало иметь царские награды и иные поощрения старой власти.
Опасно выходить на улицу в дорогой одежде, в украшениях.
Опасно носить очки и пенсне.
Опасно ехать в такси и даже на извозчике, хотя их почти не осталось.
По ночным улицам города бродят лишь вооружённые военные да бандиты.

Летом 1918 года Блок приезжает в разграбленное Шахматово.
Он ходит по милым когда-то местам, пытается спасти уцелевшие книги и семейные фотографии. Всё имение порушено и загажено.
Книги из его библиотеки потом появлялись в Питере на толкучке. Друзья поэта старались их выкупить и возвратить хозяину. Они для Блока являлись ценным подарком.
Некоторые его поклонники специально ездили по окрестностям Шахматово, чтобы у деревенских мужиков выкупать книги из разграбленного поместья и дарить их владельцу.

Но и здесь ещё поэт пытается примириться с этим фактом, извинить грабителей, понимая природу народного гнева: «…Я любил прогарцевать по убогой деревне на красивой лошади… чтобы пофорсить… И это ничуть не нарушало той великой любви (Так ли? А если дальнейшее падение и червоточины – отсюда?) … Всё это знала беднота… Знала, что барин – молодой, конь статный, улыбка приятная, что у него невеста хороша и что оба – господа.
А господам, - приятные они или нет, - постой, погоди, ужотка покажем.
И показали». 

Большевики заключили Брестский мир с Германией, отдав ей изрядную часть территории России. Рядом, в Пскове, немцы. Красная армия еле успевает отбиваться от шедших на них со всех сторон генералов: Краснова, Колчака, Юденича, Деникина и др.
В городе стрельба, погромы, грабежи, изнасилования, мародёрство, убийства.
Даже из окрестных деревень приезжают с телегами крестьяне грабить дома «недорезанных буржуев».

Из более чем 2 млн городского населения к началу 1918 года осталось 700 тысяч. Многие возвратились в свои деревни, откуда они приехали в город за лучшей жизнью.
Большинство жителей Петрограда, отстояв несколько дней в очереди за разрешением на выезд, отбыли в эмиграцию.
Чтобы как-то обезопасить столицу и правительство от этого всего, её переводят в Москву. Петроград становится провинциальным городом.

А люди в городах голодают, властям не до них.
Творческая жизнь почти замерла.
Изредка поэты и прозаики собирались у кого-либо на квартире, чтобы читать свои произведения.
Но собирались не только по этому поводу.
К Самуилу Алянскому, директору издательства «Алконост», где часто печатался и Блок, на трехлитровую бутыль спирта и форшмак из воблы весной 1918 года явились многие его авторы. Первым прибыл пунктуальный Блок. Компания собралась отменная: А. Белый, Ремизов, Иванов-Разумник, Меерхольд, Пяст, Анненков, Морозов, Радлов, В. Соловьёв, О. Судейкина и др...
Спирт постепенно закончился, Блок потребовал ещё.
Добавили.
Кто-то открыл окно в колодец двора и вообразил, что будет, если туда прыгнуть.
К окну рванулся Блок, чтобы это продемонстрировать. Его не подпускали, дошло чуть ли не до драки. Большими усилиями собутыльников добровольца уговорили не прыгать.
Пока общество развлекалось подобным образом, подошёл комендантский час и все спешно разбежались по домам. Остались те, кто уже не успевал попасть в свои квартиры до наступления запрета на передвижение.
В том числе и Блок.

История на этом ещё не закончилась.
Ночью в дверь квартиры постучали, а потом и вошли вооружённые патрульные.
Их комиссар возмутился: «Братская могила! Открыли бы форточку, что ли» …
Потом спросил: «Имеются ли посторонние, не прописанные?».
Сказали: «Да, там, видите, у стола дремлет поэт Блок».
Комиссар перешёл на шепот и спросил: «Тот самый? – и добавил – Хорошо я сам оказался с патрулем. А Блока неужели вы не смогли уложить куда-нибудь?».

К этому времени Блок уже почти перестал писать стихи.
Иногда только поэт делает доклады, пишет фельетоны и критические статьи.
Люба читает стихи мужа в подвальчике-кабаре «Бродячая собака», чтобы заработать на еду.
У Блока начинается глубокая депрессия и ночные кошмары.
«Как безвыходно всё. Бросить бы всё, продать, уехать далеко – на солнце и жить совершенно иначе» - мечтает он в своём дневнике 21 августа 1918 года.
Однако, это всего лишь мечта, а реальность жизни диктует свои условия. Приходиться терпеть и ждать тех прекрасных перемен, на которые надеялся поэт.

Зимой 1918 года Блок читает лекции по европейскому романтизму в Петроградском университете. Здание не отапливается. Студенты на лекции не ходят. Однако староста курса обязан ходить чтобы получить в журнале подпись преподавателя, что лекция им прочитана. Староста привык получать подписи лекторов без читки ими лекций, - в аудиториях пусто.
Блок расписываться отказался. Пришлось старосте в одиночку прослушать историю немецкого романтизма.
Университет оплатил работу лектора караваем хлеба, который очень любил Блок.
В этот день лекций больше не было, преподаватель и студент пошли по домам вдоль Невы, продолжая говорить о романтизме.
Но тут грубо вмешался реализм.
Блок нёс хлеб под мышкой, и голодный староста не избежал искушения – отломил втихаря кусочек каравая. Однако его собеседник это заметил и подвинул хлеб к студенту, сказав: «Да, да, угощайтесь, пожалуйста» …

Блок начинает работать в Наркомпросе, его вводят в редколлегию издательства «Всемирная литература» под руководством М. Горького, заведующим немецким отделом. Теперь они часто встречаются на заседаниях редколлегии.

Символизм и реализм – эти литературные течения отличаются как небо и земля.
А ещё символист Блок – дворянин, попутчик советской власти, поверивший в её идеалы.
Реалист Горький – мещанин, яростный пропагандист большевистских идей.

Но не всё так однозначно у их представителей - Блока и Горького.
Оба они почитатели шведского поэта и драматурга А. Стриндберга, особенно в части его отношения к женщинам.
В своём раннем творчестве Горький был не чужд символизму. Его «Песня о Соколе» и «Песня о Буревестнике» - чистой воды символизм.

И всё же взаимопонимания между этими творческими личностями долгое время не возникало. Шумный, деятельный, общительный и бескомпромиссный Горький был непонятен замкнутому и молчаливому Блоку.  И наоборот, такой Блок у Горького имел репутацию сноба, гордого и чванливого.
Окончательно примирила их, как ни странно, женщина очень лёгкого поведения.

Впервые писатель и поэт встретились в январе 1906 года у В. Иванова, на его творческих «средах». Но их знакомство тогда не состоялось, хотя Блок и до этого следил за творчеством Горького и даже высказывался о его творчестве в статьях и рецензиях.
По большей мере высказывался негативно. Реализм Горького он считал грубым искажением духовного мира человека, но признавал талант и истинно русский дух его произведений.
В марте 1919 года, в день юбилея писателя, Блок охарактеризовал его как «величайшего художника наших дней».
Горький, в свою очередь, не принимал излишней чувственности и духовных исканий в поэзии Блока. Однако признавал поэта, как выдающуюся личность.
Знакомому стихотворцу он так рекомендовал своего идейного противника: «Блоку – верьте, это настоящий, волею божией – поэт и человек бесстрашной искренности».

Они оставались на разных позициях и по отношению к своему народу. Блок был уверен, что «цивилизовать массу и невозможно, и не нужно». Это приведёт к совращению умов, утрате обществом духовности, падению нравственности.
Несмотря на все старания дореволюционных «народников» грамотой тогда владели около 20% рабочих и лишь 7% крестьян.  В основном, вместо подписи неграмотные люди ставили +.

Горький же беспрестанно ратовал за всеобщее образование и просвещение для народа.
(Даже сейчас, когда все мы грамотные и просвещённые поголовно, многие гадят и рушат всё, как и прежде. Вот такие мы скифы.  Иммунитет к гажению можно приобрести либо верой в Бога, либо в результате воспитания на уровне государства. Между тем современное всеобщее образование подрывает веру, а от воспитания государство самоустранилось.
Так может прав был Блок?).

Горький часто наведывался в рестораны, изучал «дно» жизни. Он вспоминает: «Однажды вечером в ресторане «Пекарь» барышня с Невского рассказывала мне» …

Здесь уместно авторское отступление, для более точного понимания ситуации.
Барышня с Невского – это проститутка, обслуживающая клиентов индивидуально.
Пролетарский писатель и декадентский поэт часто пользовались услугами этих девиц, что сближало их со своим «народом». Так они расслаблялись в женских объятиях, для новых творческих достижений.
Встреча барышни и Горького произошла, по-видимому, ещё при царском режиме, где-то в 1915-16-х годах.
Вряд ли рестораны работали в первые послереволюционные годы.

Теперь продолжим рассказ писателя: … «Это у вас книжечка того Блока, известного? Я его тоже знала… Как-то осенью, очень поздно и, знаете, слякоть, туман, уже на думских часах около полуночи, я страшно устала и собиралась идти домой, - вдруг, на углу Итальянской, меня пригласил прилично одетый, красивый такой, очень гордое лицо, я даже подумала: иностранец. Пошли пешком, - тут, недалеко, по Караванной 10, комнаты для свиданий…
Пришли, я попросила чаю; позвонил он, а слуга – не идёт, тогда он сам пошёл в коридор, а я так, знаете, устала, озябла и уснула, сидя на диване. Потом вдруг проснулась, вижу: он сидит напротив, держит голову в руках, облокотясь на стол, и смотрит на меня так строго – ужасные глаза!..
«Ах, извините, говорю, я сейчас разденусь». А он улыбнулся вежливо и отвечает: «Не надо, не беспокойтесь». Пересел на диван ко мне, посадил меня на колени и говорит, гладя волосы: «Ну, подремлите ещё». И – представьте ж себе – я опять заснула, - скандал!.. Он так нежно покачивает меня и так уютно с ним, открою глаза, улыбнусь, и он улыбнётся.
Кажется, я даже и совсем спала, когда он встряхнул меня осторожно и сказал: «Ну, прощайте, мне надо идти». И кладёт на стол 25 рублей. «Послушайте, говорю, как же это?». Конечно, очень сконфузилась, извиняюсь, - так смешно всё это вышло, необыкновенно как-то.
А он засмеялся тихонько, пожал мне руку и – даже поцеловал.
Ушёл, а когда я уходила, слуга говорит: «Знаешь, кто с тобой был? Блок, поэт – смотри!». И показал мне портрет в журнале, - вижу: верно, это он самый.
«Боже мой, думаю, как глупо вышло».   
И действительно, на её курносом, задорном лице, в плутоватых глазах бездомной собачонки мелькнуло отражение сердечной печали и обиды.
Отдал барышне все деньги, какие были со мной, и с того часа почувствовал Блока очень понятным и близким».
Так пролетарий и дворянин соединились в теле барышни с Невского.

В июне 1919 года Блок снова наведывается в разграбленное Шахматово. Потом с раздражением описывает крестьянский разгул: «Загажено всё ещё больше, чем в прошлом году. Видны следы гаженья сознательного и бессознательного».
Он ещё надеется восстановить дом, ради спокойствия мамы, но понимает, что сделать это сейчас почти невозможно.
Ещё один «рубец» на сердце появился у поэта.

Между тем «колыбель революции» пришла в окончательный упадок.
Город замерзал, голодал, задыхался в тисках бандитизма.
Всё его существование происходило с приставкой «не».
Не работал водопровод. Люди ходили за водой к колонке (в лучшем случае), или брали воду в Неве.
Отсутствовала телефонная и почти не работала почтовая связь, - для общения, по бытовым, издательским и литературным делам приходилось много ходить пешком.
Не было отопления. Именно тогда массовое распространение получили печки-буржуйки.
На дрова для них использовали деревяные двери, окна, полы из пустующих квартир. Электричество включали редко и ненадолго, - не хватало топлива для электростанций. Поэтому трамваи ходили нерегулярно, застревая надолго на улицах города. Ночное освещение улиц отсутствовало вообще.
Не было подвоза керосина. Освещали вечером жилища стеариновыми и жировыми свечами. Почти не осталось извозчиков, - отсутствовало сено для лошадей.
А ещё за ними часто охотились бандиты, ведь основным видом мяса в то время в городе была конина.
Пустые магазины, разбитые окна, оторванные на дрова двери, дворы в испражнениях – так тогда выглядела бывшая столица России.
Что-то купить, продать или обменять можно было лишь на стихийных рынках – толкучках, которые власть постоянно пыталась ликвидировать. Деньги после революции уже не значили ровно ничего. Главным вопросом являлась пища, продовольственные пайки, которые положены были только тем, кто работал в советских учреждениях.

В это же время люди вынуждены были обживать «коммуналки». Они объединялись в уцелевших жилищах, чтобы экономить свет, воду и тепло. А ещё, чтобы БОльшим числом жителей противостоять бандитским налётам.
Власть озаботилась проблемами мародёрства и бандитизма своеобразно, возложив на самих жителей обязанность их защиты. Отныне у подъездов выставлялась охрана из проживающих в этом доме лиц, дежуривших поочерёдно.
«Спасение утопающих – обязанность самих утопающих».

Блока эти дежурства очень напрягали. К полуголодному существованию, длинным пешеходным маршрутам по городу, издательским и семейным проблемам, прибавилось ещё и недосыпание.

Эйфория свободы и надежды на светлое будущее у поэта постепенно исчезает. Ей на смену приходит понимание и своей виновности в случившемся. Он полемизирует с Горьким: … «Вызвав из тьмы дух разрушения, нечестно говорить: это сделано не нами, а вот теми. Большевизм – неизбежный вывод всей работы интеллигенции на кафедрах, в редакциях, в подполье» … 

Осмысливая двухлетние революционные перемены, как торжество бюрократии и насилия, поэт пишет художнику Ю. Анненкову, иллюстратору поэмы «12»: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу».

Бытовые и социальные проблемы не дают Блоку сосредоточиться на творчестве. В январе 1919 года он пишет в частном письме: «Почти год, как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах» …
Быт и работа истощают у поэта как физические, так и духовные силы.
Чтобы заработать на еду он совместительствует в различных учреждениях; получает паёк в издательстве «Всемирная литература», в БДТ (Большом Драматическом Театре), выступает с лекциями и анонсами представлений перед красноармейцами. Его здесь кормят и некоторые продукты дают взять с собой.
Блок завидует знакомому литератору, который «умудрился» работать в десяти учреждениях, везде получая продовольственные наборы.
К. Чуковский, хорошо знавший поэта, обращается к нему с шуточной эпиграммой:
- Ты ль это, Блок? Стыдись! Уже не роза,
Не соловьиный сад,
А скудные дары из Совнархоза
Тебя манят.

Эти «скудные дары» обеспечивали едой Блока, его жену, маму, тётю и отчима поэта.
Пайки состояли из картошки, селёдки или вяленой воблы и тухлой капусты.
Очень редко можно было увидеть в них подсолнечное масло, хлеб, сахар, муку и табачные изделия. Другие продукты присутствовали только на толкучке и приобретались, в основном, в порядке натурального обмена.

В издательстве «Всемирная литература» завхозом работала Роза Васильевна, женщина необъятных размеров и крохотной совести.
Она предложила однажды Блоку, в день получения им гонорара, упаковку чая. «Настоящий, довоенный, фирмы «Высоцкий и сыновья». И всего только 20 тысяч на керенки! Отдаю себе в убыток. Только для Вас» - говорила уважительно дама.
Блок остался очень доволен покупкой – за отсутствием вин чай сделался его любимым напитком. Но оказалось – зря радовался.
В нескольких слоях обёрточной бумаги была им обнаружена щепотка чая, на одну заварку.
Блок попытался воззвать к совести этой женщины, но та нагло ответила: «Ай, ай, Александр Александрович! Такой учёный человек, и такой ещё ребёнок. Надо было смотреть, что покупаешь» ...
Денег, естественно, она не вернула.
Внешне поэт остался спокойным, но, кто знает, что натворил этот обман в его душе.

Люба ходит пешком на другой конец города, где играет в Театре комедии.
Чтобы как-то поддержать привыкшего к хорошей еде мужа, она вынуждена отправлять на толкучку содержимое своих театральных сундуков: старинные платки, шали, платья; свои драгоценности.

А. Ахматова 21 января 1919 года встретила исхудавшего Блока в столовой театра Музыкальной драмы. Поэт заметил: «Здесь все встречаются, как на том свете».

Семью Блоков ожидала ещё одна неприятность.
Из записок Блока от 4 сентября 1919 года: «На уплотнение квартиры дали 14 дней».
Ещё бы, Блоки жили вдвоём в пятикомнатной квартире, да ещё и с прислугой.
Это им повезло, квартиру и вовсе хотели отобрать, но Люба написала письмо М. Андреевой, жене Горького, и та похлопотала.

Однако подселения избежать не удалось. В одну из комнат вселился революционный матрос. Тот часто употреблял вонючий самогон, приводил девок, заполночь играл на гармошке и орал песни. Что никак не прибавляло Блоку чувства любви к новой власти.

Из фронтов гражданской войны в город начали возвращаться военные.
Постепенно оживали заводы и фабрики, где требовались рабочие руки.
Всех этих прибывших следовало обеспечить жильём.
В городе пустовали тысячи квартир, но они все были непригодны для проживания – без окон, дверей, мебели, воды и отопления.
Поэтому власть уплотняла людей в жилых помещениях.
З. Гиппиус, так уважаемая Блоком, теперь его яростный противник.
Узнав об этом факте, она ехидно заметит: «Блок страдает, к нему подселили одного матроса… жалко, надо бы двенадцать».
(Вскоре Мережковские нелегально перейдут границу с Польшей).

В январе этого года, в возрасте 59 лет, умер от воспаления лёгких Ф. Ф. Кублицкий-Пиоттух, генерал-лейтенант в отставке, отчим Блока. Он не стал сотрудничать с большевиками, а тихо проживал квартире в том же доме, что и Блоки, только двумя этажами ниже.
Жил почти в одиночестве, - Александра Андреевна не любила мужа и почти всё время проводила в квартире сына.
Стояли лютые морозы, поэтому ни жена генерала, ни его родственники не рискнули сопровождать покойника в последний путь. Блок сам положил отчима в гроб, в санях довёз до кладбища, а кладбищенские работники захоронили тело.

Чтобы избежать очередного подселения и избавиться от надоевшего матроса, 23 февраля 1920 года было принято решение переселиться в квартиру покойного генерала.
К тому же экономились дрова на отопление.
Блок записывает в дневнике: «Переезжаем… Ночевали на новой квартире».
Несколько дней ушло на переноску мебели. Пришлось продавать много вещей и книг, чтобы вписаться в габариты новой квартиры.

Писатель П. Сухотин вскоре навестил здесь Блоков. Он вспоминает: «Я попал в уплотнённую квартиру Блока, за маленький стол с самоваром, чёрным хлебом, маслом и большой грудой папирос, которыми особенно старательно угощал меня Александр Александрович, говоря: курите, курите, у меня их очень много, теперь я продаю книги, и вот, видите, и масло, и папиросы.
Я утешаюсь тем, что многое в наших библиотеках было лишним и заводилось так себе – по традиции».
Но это благополучие казалось явно показным, нормальной еды семье постоянно не хватало.

А ещё здесь теперь сошлись в жестокой «схватке» жена Блока и его мама за право заботиться о великом поэте.
Люба играет в Театре комедии и не успевает заниматься хозяйством.
Она вынуждает свекровь уносить на толкучку и менять на продукты вещи из своего гардероба.
В квартире идут бесконечные ссоры по любому поводу: немытой посуды, грязной скатерти, не вынесенного мусорного ведра, несвоевременному напоминанию Блоку о приёме лекарств и т.п. Мама жалуется сыну: «Люба меня не любит, хочет извести».
Блок в отчаянье: «Близкие – самые страшные. Убежать некуда».
«Только смерть одного из нас троих может помочь» - сказал как-то он маме.

Жизнь втроём постепенно делалась для поэта невыносимой.
Когда мать и жена начинают выяснять отношения у Блока поднимается давление, усиливаются боли в мышцах и учащаются приступы астмы.  Его одолевают ночные кошмары и начинаются психологические проблемы.

Он с трудом ходит на работу только для того, чтобы получать продовольственный паёк.
Блоку «позарез» нужен был отдых, где-нибудь на юге, чтобы восстановить физическое и психическое здоровье. Однако об этом приходилось только мечтать.

Печать стала «однопартийной», большевистской. Кто из литераторов смог туда встроиться, тот был у власти в фаворе. У советской власти сформировался заказ на поэтов типа Демьяна Бедного, славословящих партию большевиков. Творческая свобода самовыражения преследовалась, вплоть до уничтожения её носителя.
Как-то К. Чуковский спросил Блока, почему тот перестал писать стихи. Тот спокойно ответил: «Все звуки прекратились. Разве не слышите, что никаких звуков нет?».

Ушло вдохновение, быт и действительность перекрыли его родники поэзии.
Поэт очень расстроился, когда понял, что не может найти в себе вдохновения чтобы закончить поэму «Возмездие», над которой начал работать ещё в предвоенные годы.

Только однажды он попытался написать что-то к вечеру, посвящённому памяти А. С. Пушкина.
Но стихи оказались лишь бледной тенью великого Блока.
- … Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!»...
Это строки не от сердца – от ума.

11 февраля 1921 года на этом вечере Блок читает свою речь «О назначении поэта».
Он утверждает, что истинная культура – неуничтожима, несмотря на попытки «новой черни» на неё посягнуть. Под «новой чернью» поэт подразумевает советскую бюрократию и партийных чиновников.
При этом он цитирует строку Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…». Повернувшись к распорядителю вечера, новому советскому бюрократу, Блок отчеканил: «… покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю – тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем: жизнь для него потеряла смысл».
Эти слова могли дорого обойтись их автору, но Блок всегда говорит правду, без обиняков, откровенно.

Так в это время «дышать» уже не мог он, плохо «дышал» С. Есенин, ещё пока полной грудью «вдыхал» В. Маяковский.
Поэтическая аудитория, для которой они творили, очень сильно сократилась. Частично она была уничтожена революцией, частично укрылась за пределами России. Пришедшие им на смену рабочие и крестьяне слабо разбирались в поэтических нюансах. Подстраиваться под интересы новой власти Блок не захотел, а его позиция для них становилась не только ненужной, но и опасной.

Тем временем Люба продолжает искать претендентов на отдачу «супружеского долга» Блока.
На этот раз им стал клоун Дельвари, из Театра комедии, где она работает.
Это очередная «заноза» в сердце поэта.

В стране утверждается НЭП (Новая Экономическая Политика).
Открываются рестораны и другие увеселительные заведения.
Разрешено частное предпринимательство.
По Невскому опять дефилируют девицы определённого вида деятельности.
Из ресторанов всё громче и разухабистей визжат скрипки оркестров и гитары цыган.
Возвратилось то, с чем Блок боролся и что успел возненавидеть.
Он в отчаянье: «Мама, неужели всё это возвращается? Это страшно!».

Его страна ему становится чужой, его творчество и страдания ни к чему не привели.
Получается, что жизнь он прожил напрасно. Та свобода, которую он воспевал и к которой призывал, большевистской России не нужна, а значит не нужен и он.
Курок «рокового оружия судьбы» поэта был взведён.
Как-то он спросил у Чулкова: «Георгий Иванович, вы хотели бы умереть?».
Неизвестно, что тот ответил, но Блок сказал: «А я очень хочу».

Однако жизнь продолжалась.
В стране начали ходить пассажирские поезда.
Чтобы заработать немного денег, по приглашению московских литераторов, Блок и Чуковский 1 мая 1921 года едут в Москву.
Поэт уже ходит с трудом, опираясь на палку, но вынужден каждый вечер читать свои стихи в Политехническом институте и Доме печати.
Читает с успехом у слушателей, хотя и не у всех. Однажды, сидя за кулисами, Блок и Чуковский услышали, как один из ретивых «знатоков» поэзии убеждал слушателей: «Я вас спрашиваю, товарищи, где здесь динамика, где рифма? Эти стихи мёртвые, и написал их мертвец».
Блок наклонился к Чуковскому и сказал: «Это правда. Он говорит правду: я умер».

После чтения они возвращаются в квартиру профессора П. С. Когана, где квартировали.
Блок сильно уставал после разъездов и творческих вечеров. Было принято решение досрочно закончить визит и ехать обратно в Петроград.
Поэт записал потом в дневнике: «Люба встретила меня на вокзале с лошадью…, мне захотелось плакать, одно из немногих живых чувств за это время (давно: тень чувства)».

Жена оставила театр, ухаживает за мужем, достаёт лекарства, готовит еду.
Александру Андреевну отправили в Лугу, к Кублицким – её нервное состояние и споры с Любой могли ухудшить положение больного.

В конце мая поэт немного поправился.
Он разобрал и привёл в порядок свой архив, сжёг некоторые письма, фотографии и рукописи.
Но опять началось обострение болезней.
Врачи настоятельно рекомендуют ему ехать на лечение в заграницу.
Блок соглашается уехать только в Финляндию, где нет русских эмигрантов, ни с кем из бывших друзей поэт встречаться не хочет.

К. Чуковский пишет ему письмо с сердечными пожеланиями скорого выздоровления.
В ответ он получил письмо Блока. «26. 5. 21г. Дорогой Корней Иванович! На Ваше необыкновенно милое и доброе письмо я хотел ответить, как следует. Но сейчас у меня ни души, ни тела нет, я болен, как не был никогда ещё: жар не прекращается, и всё всегда болит. Я думал о русской санатории около Москвы, но, кажется, выздороветь можно только в настоящей, то же думает и доктор. Итак «здравствуем и посейчас» сказать уже нельзя: слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка-Россия, как чушка, своего поросёнка…
«Объективно» говоря, может быть, ещё поправимся.
Ваш А. Блок».

4 июня письмо матери в Лугу: «Мама, о болезни писать нестерпимо скучно, но больше не о чём писать. Делать я ничего не могу, потому что температура редко нормальная, всё болит, трудно дышать и т. д. В чём дело, неизвестно. Если нервы несколько поправятся, то можно будет узнать, настоящая ли это сердечная болезнь, или только неврозы…  Ем я хорошо, чтобы мне нравилась еда и что-нибудь вообще, не могу сказать. Люба почти всегда дома… Кажется, всё.
Саша.
Спасибо за хлеб и яйца. Хлеб – настоящий, русский, почти без примеси, я очень давно не ел такого!».

В июне состояние Блока опять резко ухудшилось.
Последняя запись в его дневнике от 18 июня: «Мне трудно дышать, сердце заняло полгруди».
М. Горький и А. Луначарский написали в правительство письмо с просьбой разрешить Блоку выезд за границу на лечение.
Потребовалось заключение В. Менжинского, ведающего иностранным отделом ВЧК.
Так появилась следующая записка от него: «Блок – натура поэтическая, произведёт на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории».
Власти боялись, что поэт вообще может остаться за границей, к всеобщему злорадству белоэмиграции.

12 июля 1921 года состоялось заседание Политбюро ВКП(б), на котором решался вопрос лечения Блока.
Не присутствовал на заседании И. Сталин. За выпуск поэта в Финляндию проголосовали Каменев и Троцкий. Против были Ленин, Зиновьев и Молотов. В выезде поэту отказали.
А. Луначарский ответил на это жёстким письмом: «Могу заранее сказать результат, который получится вследствие решения. Высоко даровитый Блок умрёт недели через две».

После запрета на выезд поведение поэта сделалось неадекватным.
Он перестал принимать лекарства, отказывался от еды.
По ночам он кричал от боли, морфий действовал на больного лишь несколько часов.
В приступах ярости Блок ломал стулья, разбил голубую вазу (подарок жены), зеркало, бюст Аполлона.
Это была ярость человека, лишённого возможности самому распоряжаться своей судьбой.
И пусть он ещё не умер, но роковой выстрел «оружия судьбы» уже прозвучал.

Но был ещё и «контрольный выстрел».
В июле Блок узнал, что окрестные крестьяне сожгли его любимое Шахматово. Теперь уже чтобы точно барину некуда было возвращаться.
Ни просветленье, ни искупленье, к которому Блок призывал всем своим творчеством, не тронуло души этих мужиков.
Жизнь ещё раз ему показалась прожитой зря.

В судьбу поэта снова вмешался М. Горький.
Он уговорил Ленина отпустить больного за границу, и взялся сам его сопровождать.
23 июля Политбюро наконец разрешило дать визу Блоку для выезда на лечение, но только без жены. Её оставляли в России, заложницей возвращения мужа.

Однако, это решение явно запаздывало.
Поэт уже почти не вставал с постели, временами никого не узнавал, требовал уничтожить все экземпляры поэмы «12». 3 августа, по вызову Любы, из Луги приехала мама, для прощания с сыном.
6 августа были готовы документы и загранпаспорт для выезда Блока на лечение.
7 августа в 10.30 поэт скончался.

Говорят, что перед кончиной Блок пришёл в себя и позвал Любу.
Он умер, держа её руку в своей.

Официальная версия смерти – воспаление сердечных клапанов.
Но знавшие его утверждали: поэт погиб от недостатка воздуха, воздуха свободы жизни и творчества.

Похоронили А. А. Блока на Смоленском кладбище.
В последний путь его провожали несколько тысяч человек.
А. Ахматова написала на смерть поэта:
- …Принесли мы Смоленской заступнице,
Принесли Пресвятой Богородице
На руках во гробе серебряном
Наше солнце, в муках погасшее,
Александра, лебедя чистого.

И потом:
- Он прав – опять фонарь, аптека,
Нева, безмолвие, гранит…
Как памятник началу века,
Там этот человек стоит.
Когда он Пушкинскому дому,
Прощаясь, помахал рукой
И принял смертную истому
Как незаслуженный покой.

Что ещё можно добавить к рассказу?
3 августа по обвинению в заговоре против советской власти арестовали Н. Гумилёва.
К тому времени Ахматова уже с ним развелась.
Как-то Гумилёв выступал перед красноармейцами с чтением своих стихов. Один из бойцов спросил: «Что вас вдохновляет на сочинение стихов?». Поэт откровенно ответил: «Вино и бабы». Учитывая место выступления и реалии того времени, ответ казался очень провокационным.
27 августа его расстреляли в числе 61 человека по статье о заговоре.

После смерти Блока его женщины помирились.
Мама пережила сына ненамного, умерла в 1923 году, со смертью сына исчезла цель её существования.

Люба пережила мужа на 18 лет. Замуж больше не выходила.
Она преподавала театральное искусство, написала книгу на эту тему.
Также Любовь Дмитриевна автор мемуаров о Блоке и о себе.
Её квартиру посетили две дамы из редакции, чтобы забрать для печати написанные мемуары.
Она открыла им дверь, но внезапно устремила свой взгляд мимо них, произнесла, будто пропела: «Сашенька!» - и упала замертво.

Рассказ свой хочу закончить стихами Блока, написанными в 1914 году и посвящёнными, тогда ещё уважаемой им, З. Гиппиус:
- Рождённые в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы –
Кровавый отсвет в лицах есть.
Есть немота – то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком вороньё, -
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твоё!

 Рассказ окончен.