Альма-матер

               

                А.П.Егоров

                АЛЬМА-МАТЕР

                г. Запорожье
                2019г.



               
                Минувшее проходит предо мною…
               
                А.С.Пушкин

      В жизни каждого человека, наверное, бывает, что встреча с кем-нибудь надолго предопределяет твою дальнейшую профессиональную судьбу. Среди многих встретившихся в моей жизни хороших людей, повлиявших на зигзаги трудовой жизни, определяющей была встреча с Юрием Владимировичем Баймаковым, заведующим кафедрой  электрометаллургии цветных металлов Ленинградского политехнического института им. М.И.Калинина. Ю.В.Баймаков  оказался «нужным человеком на нужном месте и в нужное время». Но эту встречу предопределила война, блокада Ленинграда, разбитая во время её коленная чашечка на ноге и вся последующая моя жизнь до окончания школы и поступления в ЛПИ.
      Начну издалека. Мне неоднократно приходилось своим родным и близким людям, рассказывать историю своего поступления в институт. Чаще всего как пример наивной веры молодого человека, «активиста, комсомольца», в нерушимость действия законов советского государства. Закончил я школу с серебряной медалью, что по существующему тогда закону давало мне право поступления в любой вуз без вступительных экзаменов и собеседования; за исключением тогдашнего физико-технического факультета МГУ. Но об этом чуть позже. Выбор мой пал на Ленинградский политехнический институт. Обусловлено это было двумя причинами. Первая и основная – я хотел стать инженером-металлургом по производству цветных металлов. Конкретно – производить алюминий. Наивно, но это было юношеской мечтой. Начиная с 8-го класса школы, я  увлекся самолетостроением и собирался поступать в МАИ – Московский авиационный институт. Но в то же время начала развиваться болезнь коленного сустава, травмированного осенью 41-го в блокадном Ленинграде. Много времени без результата провалялся в больницах Челябинска. В конечном итоге, при приписке на военный учет медкомиссия признала меня непригодным к исполнению военной службы. А так как при приеме в институт требовалась медицинская справка о состоянии здоровья, то, участь в 10-м классе, я написал письмо в МАИ с вопросом: могу ли поступить в этот институт с имеющимся дефектом. Вежливо ответили, что принять не смогут. Вот тогда, чтобы хотя бы косвенно быть связанным с самолетостроением, я и решил, что, коль, мой школьный друг Лёвка Жабо будет проектировать и строить самолеты, то я буду производить металл – алюминий для их производства. (Тогда ни титана, ни композиционных материалов, широко применяемых в современном самолетостроении, не было и в помине). В начале 50-х годов, институтов, которые выпускали бы инженеров-металлургов в области производства цветных металлов, ни в Челябинске, ни в ближайшем Свердловске не было. А в Ленинграде было два таких института – Горный и Политехнический. Хотелось учиться в Горном: многие одноклассники собирались идти в Свердловский Горный, но в последнем на «металлурга» не учили. Написал в Ленинград в оба института с таким же вопросом, что и ранее в МАИ. Из Горного получил ответ аналогичный ответу МАИ. А Политехнический ответил, что никаких требований к поступающим в этот институт по состоянию здоровья не предъявляется. Так что выбор был без вариантов.
      А вторая причина, почему был выбран Ленинград, а не другой город, была в слабой надежде, что в Ленинграде мне смогут установить диагноз болезни  коленного сустава и вылечить. Дело в том, что ещё в больнице Челябинска, пожилой врач-рентгенолог, неоднократно делающий мне рентгеновские снимки сустава и с сожалением констатирующий, что очередной курс лечения, рекомендованный консилиумом врачей, никакого положительного влияния не оказал, посоветовал мне добраться до Ленинграда. Там, по его словам, до войны на улице Рентгена была больница, в которой  работал высококлассный  специалист (называл и его фамилию, забытую мною), и который сможет правильно определить диагноз болезни сустава и, как следствие, назначить правильное лечение.
      Немаловажное значение для выбора Ленинграда имело и то обстоятельство, что я мог остановиться по приезду в город у своей крестной, а оставшееся время до занятий провести в деревне Пехенец у деда с бабушкой – родителей матери.
      Вот так я и оказался в Ленинграде. Приехал в конце июля 1951 года, за два - три дня до окончания срока приема документов  от абитуриентов. Посылать в институт аттестат и заявление о приёме по почте не стал, по-видимому, не надеясь на реальность такого способа зачисления в вуз; да ещё оставались опасения, не появятся ли препятствия в связи с проблемами здоровья. Предпочёл непосредственно приехать  и самому сдать документы. Торопиться с отъездом из Челябинска не стал: родители не могли меня снабдить достаточными средствами для длительного пребывания в Ленинграде, хотя и у родственников. Приехав в Ленинград, переночевал у крёстной и с утра пораньше поехал в институт. Доехать туда можно было на трамвае прямо от Левашовского проспекта, где жила крёстная.  Спрашивать у кондуктора, на какой остановке надо выходить, нужды не было: два или три тогдашних маршрута ленинградского трамвая дальше «Политеха» не ходили. У ворот Политехнического института трамваи делали кольцо, дальше путей не было. Ещё подъезжая к институту, нельзя было не обратить внимания на большой лесной массив справа по движению трамвая. Казалось, что город кончился и начинается пригородная лесная зона. Выйдя из трамвая, стал осматриваться: где же институт. Предполагал, что увижу что-то похожее на институтские здания в Челябинске, мало чем отличающиеся от обычных школ. А тут за окончившимся лесным массивом  перед взором вставало большое белое здание института. Ничего общего с теми институтами,  которые в Челябинске я видел школьником. Просто какой-то белоснежный дворец с большими окнами, с колоннами по фасаду, стоящий среди огромного парка на высоком фундаменте!

 Напротив  здания большая круглая клумба, посреди которой белая скульптура сидящего на скамье Ленина. Особенно красиво выглядел центральный вход в институт с арочными монументальными проёмами трех дубовых дверей, войдя в одну из которых попал в просторный вестибюль. Не меньшее впечатление произвела и лестница, ведущая из  вестибюля на второй этаж к библиотеке и к Актовому залу, где, судя по указателям, размещалась приёмная комиссия. Так уж сложилось, что в свои 18 лет, живя в детские годы в Ленинграде, ни разу не бывал, ни в Эрмитаже, ни в Русском музее. В  памяти остались смутные воспоминания от посещения Аничкового Дворца пионеров на новогоднюю ёлку 1940/41 года и его парадная лестница. Поэтому  эта институтская  лестница с черными ступенями и, выделяющимися на их фоне своей белизной, перилами   казалось  мне достойной быть в интерьере  любого дворца.
          У подножия лестницы – два декоративных торшера. Центральный марш  её на уровне средней площадки расходился двумя крыльями – маршами, ведущими на второй этаж. Пространство парадной лестницы с трех сторон  опоясывали  широкие светлые галереи; боковые галереи освещались рядом высоких растеклованных окон. Лестницу от галерей отделяли парные белоснежные колонны. Наверное, в 1951 году не было такой сияющей белизны, которую видят сейчас, - всё-таки война закончилась не так давно, в здании был военный госпиталь - но и тогда торжественность главного входа и интерьера лестницы  впечатляла.
       Не знаю, где теперь размещается приёмная комиссия, а в годы моей учёбы приём заявлений абитуриентов проходил в Актовом зале. Теперь этот зал чаще называют Белым залом, как было принято  называть его в дореволюционное время.  С высокими окнами от пола и почти до потолка, с полуциркулярными завершениями, овальными окнами (люкарнами) над ними, обращенными на солнечную сторону, со свисающими с потолка большими люстрами с многочисленными стеклянными подвесками, с просторными кулисами и обширными хорами вдоль стен, помещение больше походило на парадный зал какого-нибудь царского дворца, чем на помещение приёмной комиссии института. Не помню, обратил ли я тогда внимание на мемориальную доску, гласящую: «Здесь, в актовом зале института, 17 мая 1917г. Михаил Иванович Калинин председательствовал на митинге рабочих и студентов, на котором выступил с речью Владимир Ильич Ленин. Здесь же 16 октября 1927г. Михаил Иванович произнёс приветственную речь по случаю 25-летия Политехнического института».
      Как  потом узнал, этот зал был одним из лучших залов Петербурга начала ХХ века, с прекрасной акустикой, в чём я сам убедился, когда стал посещать музыкальный лекторий, занятия которого проходили в этом зале. (Я был из тех, кто ничего не знал о классической музыке, но хотел что-то узнать, и сразу же, в начале занятий приобрел абонемент на посещение лектория. Кстати, вел его в 1950 – 1960-х годах в ЛПИ широко известный в стране балетный и оперный критик,  музыковед Л.А.Энтелис. До войны и после неё несколько лет Энтелис заведовал кафедрой музыкальных предметов ЛГИТМиКа, был уволен в ходе кампании по борьбе с космополитизмом и, в основном, занимался просветительской деятельностью).
      Тогда же, открыв дверь в помещение, где работала приёмная комиссия, я, наверное, был поражен не столько величием Белого зала, хотя и это не осталось без внимания, как наличием большого количества людей в нём. Помимо тех, которые стояли у столов сотрудников приёмной комиссии, много парней моего возраста вместе с родителями или со своими знакомыми кучками толпились в зале.
      Как-то стало немного неспокойно. Подошла моя очередь к одному из столов. Подаю свой аттестат и заявление на приём, и тут же слышу ответ: приём медалистов закончен. Как закончен? Ведь ещё до 31 июля – конечной даты приёма заявлений – целых несколько дней? Сотрудница объяснила, что институт имел право приёма ограниченного числа медалистов без экзаменов. «Хорошо, принимайте тогда документы для сдачи экзаменов на общих основаниях для абитуриентов». В ответ – очередной отказ. И опять объяснение, что по закону мне дано право, как медалисту поступать в вуз без приёмных экзаменов и нарушать закон она не может. Советует пока не поздно обратиться в другие вузы Ленинграда; по её информации ещё идет приём медалистов в ряде институтов, называет некоторые из них, абсолютно не связанных с металлургией. Сейчас уже не помню: или, видя мою растерянность, или по каким-то другим соображениям посоветовала обратиться к председателю приёмной комиссии, сказав, что он будет принимать здесь же после 2-х часов, и что многие стоящие в зале также ждут его приёма. Ничего другого мне не оставалось делать, как тоже ждать.
      Вышел в институтский парк, раскинувшийся большим зелёным массивом перед фасадами зданий института и в глубину от них. Помнится, что никаких асфальтовых дорог, кроме подъезда к главному зданию и стоящим поодаль  от него другим корпусам института, не было. Нельзя было не очароваться парком и белеющимися на его темном фоне белыми зданиями главного и химического корпусов. Прогуливаясь по парку как в настоящем лесу, немного успокоился и твердо решил, что если не разрешат сдавать вступительные экзамены, - другого я и не собирался просить у председателя комиссии, вернусь в Челябинск и уж в следующем году обязательно поступлю в этот институт.
      Вернулся в Актовый зал к 14 часам. Опять не учёл, что желающих получить приём у председателя приёмной комиссии было много, и надо бы было очередь занять пораньше, а не прогуливаться по парку. А теперь встал в конец очереди и со всё возрастающей тревогой, продвигаясь в ней, наблюдал как один за другим, без длинных разговоров, отходят от его стола просители. Причём, судя по жестикуляции и доносящихся порой отдельных слов, отходят недовольными. Дождался своего подхода уже без всякой надежды на успех. Объяснил председателю комиссии, что хочу получить разрешение на сдачу приёмных экзаменов. Не помню или сам подал ему свой аттестат, или он попросил его показать, но запомнил на всю жизнь, что увидев в аттестате запись о моём рождении в Ленинграде, он стал расспрашивать, как я оказался в Челябинске.  Выслушав короткое пояснение, сказал, чтобы я написал автобиографию (помимо стандартной анкеты с десятком разных вопросов, касающихся биографических данных), указав в ней всё не только о себе, а главным образом о своих родителях, и прийти к нему утром следующего дня. Не нужно объяснять, как долго для меня тянулся остаток дня и ночь. Писать-то мне особо было и нечего. Все мои знания об отце сводились к нескольким строкам: тогда-то и там-то родился, до войны работал на заводе К-4, в конце 1941 года эвакуирован в Челябинск, где продолжал работать на этом же заводе на различных должностях. Где учился (у отца было семилетнее образование), когда и по какой причине переехал, по-видимому, с матерью и со всеми своими братьями и сестрами в Петербург из Рыбинска, и что делал до поступления на К-4 (завод этот создали года за 2-3 до начала войны при научно-исследовательском институте), - не знал ничего. Да и сейчас не знаю. Мой школьный друг Лёвка Жабо, выпустивший в 1998 году в Челябинске книгу «Миасский  альбион» (под псевдонимом В.Костромитин), упоминает, что мой отец  «в молодые годы работал в морском порту, таская в 14 лет наравне с мужиками любые грузы». Что ж, это вполне возможно. О  своём дедушке по отцовской линии, а тем более о прадедах и прабабушках  тоже тогда ничего не знал. Только в 2010 году, увидев  в семейном архиве двоюродного брата фотографии деда и его родителей, понял, что мои предки были, как тогда говорили, «чуждыми элементами» для советского общества. Правда, мой дед на этих фотографиях по сравнению со своими родителями выглядел не таким лощенным как прадед. Как я узнал значительно позже от матери, у него была до революции маслобойка. Молоко скупал в соседних деревнях. Судя по всему, крутиться ему приходилось изрядно: в семье было семеро детей. Не знаю, какого масштаба было собственное «дело» деда, но одного этого, по-видимому, было достаточно, чтобы  после революции отнести его к эксплуататорам, а отца, когда он служил в армии, то ли исключить из  партии, то ли не принять в неё за скрытие факта владения моим дедом маслобойки.  В ответ на мою просьбу рассказать что-нибудь об отце и о деде-бабе, крёстная, как я потом понял, мудро посоветовала писать только то, что я сам знаю. И я ей благодарен за тот совет. Не уверен, что я тогда, будучи активным комсомольцем (в школе несколько лет был секретарем комсомольской организации), верящий без колебаний в правильность «линии партии» (так обычно писали в анкетах), что-нибудь да не ляпнул бы в своей автобиографии о прошлом своих родственников, известное мне сейчас. Ведь умудрился же однажды  в ответ на упрёки матери бросить в сердцах, что меня воспитал комсомол, а не она. О родственниках по материнской линии знал значительно больше, те имели чисто крестьянское происхождение. Но какое-то время колебался: писать ли, что дед с бабушкой три года жили на оккупированной территории, а  затем были угнаны в Германию; что двоюродный брат Володя, оставшийся в деревне Пехенец, 14-ти летним подростком был мобилизован в какой-то вспомогательный немецкий обоз и за это был осужден и сослан на поселение; что старший брат матери был в плену, бежал, воевал в партизанском отряде, в результате ранения потерял глаз и всё же был осужден за плен на 10 лет и сослан в Воркуту.  Как честный комсомолец я должен был бы это написать, но даже своими запудренными мозгами понимал, что моя честность обойдется мне боком. В конце концов успокоил свою совесть тем, что мне сказано было написать о родителях, а не обо всех родственниках. На том и порешил. Сделал, как посоветовала крёстная.
      Утром следующего дня  всё для меня закончилось благополучно. Председатель комиссии принял мои документы, быстро прочитал написанную дополнительно к ним автобиографию. Прежде чем написать на заявлении свою резолюцию, как бы мимоходом, уточнил у меня: «Конечно на физико-механический». Был удивлен, когда я попросил зачислить меня на металлургический факультет да ещё на цветную металлургию: «Из Челябинска, такого центра чёрной металлургии, - и в цветники!». В Челябинске в ту пору действовали уже  металлургический, ферросплавный и трубопрокатный заводы, да и  известная всему миру Магнитка была рядом. По-видимому, у него, а как вскоре узнал и у многих других, отношение к цветной металлургии, несоизмеримо малой по своим масштабам по сравнению с чёрной металлургией,  было,  перефразируя Маяковского, плёвое. Объяснять своё желание пойти в цветники я не стал, понимая, насколько детским лепетом будет выглядеть моё объяснение. Да и слушать вряд ли бы он стал, так как уже наложил свою резолюцию о приёме без вступительных экзаменов на металлургический факультет в группу цветной металлургии.
      Всю свою жизнь ношу в сердце своём благодарность этому человеку. В памяти давно стерлась его фамилия, в институтском выпускном альбоме его фотографии не оказалось - преподавал не на нашем факультете. Во время учебы на втором или на третьем курсе  он проводил с нашей группой несколько практических занятий, связанных с электрическими машинами. Хотелось вспомнить его по имени-отчеству, да не получается. Не смог отыскать каких-либо сведений об этом человеке и в доступных для меня материалах по истории ленинградского Политеха, выложенных в Интернете. Никогда не узнаю, чем руководствовался он, увидев в школьном аттестате, стоявшего перед ним растерянного мальчишки, слово «Ленинград», дать тому  шанс надежды.
      Почему потребовал дополнительно написать автобиографию, я понял, когда были открыты материалы по «ленинградскому делу». К  1951 году основные фигуранты этого  «дела» были уже осуждены и расстреляны, - для этого вновь ввели в СССР смертную казнь, - но и самом Ленинграде, и по всей стране всё ещё велась широкая зачистка «низов». Репрессированы были почти все руководители партийных и государственных органов в Ленинграде, связанные с А.А.Кузнецовым, и многие выходцы из Ленинграда, в том числе и в Челябинске. Об этом, конечно, знали и моя крёстная, не давшая мне никакой дополнительной информации об отце, и председатель приёмной комиссии в институте. Репрессии коснулись и ленинградских вузов: было уволено 18 ректоров. (Среди арестованных по «ленинградскому делу» был довоенный директор ЛПИ П.А.Тюркин. Это по его ходатайству институту в 1940 году было возвращено название «политехнический». После войны П.А.Тюркин  был заместителем председателя  Ленисполкома, директором Института истории партии. Именно по этой «линии» арестован в 1949г. по «ленинградскому делу»; скончался в Бутырской тюрьме до вынесения приговора.). Тогдашнего директора  ЛПИ Шмаргунова как-то это обошло, но 7 мая 1951г. сняли и его: последовал приказ из министерства высшего образования: «Освободить д.т.н. профессора Шмаргунова К.Н. от обязанностей директора ЛПИ в связи с переводом его на работу в академию наук СССР».  Формулировка, которая впоследствии  нередко приводила  к аресту. (Шмаргунов действительно был переведен в АН СССР, в её Западносибирский филиал, организацией которого он занимался до перевода в ЛПИ). По-видимому, моему благодетелю надо было убедиться о непричастности моих родителей к «ленинградскому делу». Наверное, он просто по-отцовски пожалел мальчишку, своего земляка, познавшего и войну, и блокаду, и несладкую жизнь в эвакуации. Пусть уж учится в Ленинграде, раз приехал. Спасибо ему за это!
      А вот почему он был слегка удивлен, когда я «отрёкся» от поступления на физико-механический  факультет, рассказать, пожалуй, стоит.  Как-никак,  «физики» тогда были в почёте. Правда, своё стихотворение Борис Слуцкий «Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне. Дело не в сухом расчёте, дело в мировом законе» написал в 1959г., и дискуссия о том, кто более нужен – физики или лирики, развернулась потом. Но после атомных взрывов мы, вступающие в институты, представляли какое важное значение имеет физика, а сам факультет в ЛПИ имел давнюю и славную историю. Тогда я её не знал; сейчас могу рассказать об этом.
       Организовал создание этого факультета  А.Ф.Иоффе обыкновенно именуемый «отцом советской физики».  Окончив реальное училище в гор. Ромны Полтавской губернии,- других средних учебных заведений в городе не было, поехал в столицу продолжать образование. На физико-математический факультет института поступать не решился: высокий конкурс, а для евреев дополнительно 3-х процентный барьер.  Подал заявление в СПб Практический технологический институт, предполагая поступить на химическое отделение. Полученная на экзаменах четверка по математике закрыла путь туда: конкурс большой и тот же процент ограничения для евреев. Свободным оказалось место на механическом отделении. Иоффе окончил его, какое-то время работал по специальности, но желание заниматься физикой оставалось прежним. Финансово помогла тётя и в 1902г. Иоффе приезжает в Мюнхен к Рентгену. Учиться физике в России было не у кого, а Рентген в то время считался лучшим физиком-экспериментатором в Европе. Иоффе  4 года стажировался  в физическом институте Мюнхенского университета в лаборатории В.К.Рентгена. Учитывая трудное финансовое положение стажёра, Рентген вскоре принял его на работу своим ассистентом. Иоффе подготовил и защитил там «с наивысшей похвалой» (впервые за 20 лет защиты соискателю была дана такая оценка его работы) докторскую диссертацию на степень « доктора философии». При присуждении степени молодому учёному декан факультета произнёс прочувственную речь на латыни, которую Иоффе не знал и, естественно, никак не отреагировал на высокую похвалу. Рентген возмутился его хладнокровием, не предполагая, что Иоффе не знает латинский язык: в России его учили только в классической гимназии.  Вернулся в Россию Иоффе в 1906г.  Его отъезд из Германии очень обидел Рентгена, который к тому времени добился для Иоффе постоянного места в штате своей лаборатории  и выдвинул его на должность профессора в Мюнхенском университете. Как это было принято в то время в России, учёную степень, полученную в Мюнхене, Иоффе не засчитали  и работать в вузах  Министерства народного просвещения он не мог. Да к тому же ещё и еврей. Политехнический институт был под началом министерства финансов и свободен от этого формализма. И туда Иоффе поступил на службу лаборантом, по сути, заведующим физической лабораторией.  Что заставило человека, которому предлагали остаться в европейской лаборатории, продолжать работу совместно с первым Нобелевским лауреатом по физике, зная, что ему на Родине не позволят преподавать, вернуться в Россию, а после революции не эмигрировать, как это сделали сотни ему подобных? Вопрос, на который я долго не находил ответа. Иоффе был настроен против царского режима, и, по-видимому, довольно эмоционально воспринимал события первой русской революции. Вот как он сам объяснял принятое решение вернуться в Россию: «Я считаю своим долгом при теперешнем печальном и критическом положении в России сделать всё от меня зависящее (пусть даже очень малое) в этой ожесточённой борьбе или же, по крайней мере, не уклонятся от опасностей, связанных с ней. Ни в коем случае я не хочу стать политиком – у меня к этому нет никакого предрасположения, я могу найти удовлетворение только в науке». Двигал ли только «патриотизм» принятым решением  - не знаю. Скорее всего, Иоффе не очень хотелось работать под опекой кого-то. Как свидетельствует его «школьный» друг  Тимошенко, Иоффе разговаривал с ним о работе, когда тот приезжал в Мюнхен. Тимошенко посоветовал Иоффе  устроиться в Политехнический институт, так как там имеется современная физическая лаборатория. Почему он остался в России после революции – у меня нет объяснения. Не хотел бросать свой «детский сад» - молодых физиков Петрограда, участников  своего дореволюционного  семинара?  Летом 1918г. Иоффе был в Крыму, но, в отличие от многих подобных ему, не эмигрировал оттуда заграницу, а в сентябре возвратился в Петроград и стал одним из первых учёных России, оказавших поддержку советскому правительству.  А тогда, в 1906 году, диплом доктора философии  давал ему только право сдать в любом университете магистерский экзамен, защищать магистерскую и докторскую диссертации, чтобы считаться «полноправным» учёным, что Иоффе и сделал: в 1913г. защитил в Политехническом институте магистерскую диссертацию, и там же в 1915г. – докторскую. Профессорскую кафедру в институте получил в 1913г. и проработал на ней 35 лет! Академик Крылов позднее в статье, опубликованной в газете «Известия» к 60-летию Иоффе, напишет: «Получив, таким образом, все «учёные права» А.Ф.Иоффе не покинул Политехнический институт, расширил в нём физическую лабораторию, привлёк к работе в ней интересующихся студентов и «оставленных при институте для приготовления к профессорскому званию», как тогда называли аспирантов. Сам, будучи инженером, он обращал внимание на значение физики для техники и создал свою школу прикладной физики, указывая примерами, что, сколь бы малым не казалось новое физическое явление, оно заслуживает  самого обстоятельного и глубокого изучения и может  всегда найти самое неожиданное техническое применение». (Как  показало время, ученики Иоффе очень хорошо усвоили уроки своего учителя.) Иоффе был убеждён, что физика является основой современной техники. Значит нужно готовить инженеров нового типа, давая им фундаментальную подготовку по физике и математике. Осенью 1916г.  Иоффе собрал на семинаре в Политехническом институте молодых физиков Петербурга. Собрал первоначально их со скромным намерением разобрать в течение года  со всеми вместе литературу по тем вопросам, которыми они занимались. «Это будет полезно и мне, и ученикам»,- написал он той осенью. Я.Г.Дорфман, один из тех, кого привлек Иоффе к работе в физической лаборатории, самый младший из семинаристов, 18-летний второкурсник, позднее напишет: «С осени 1916г. я начал работать в физической лаборатории и участвовать в семинаре, где собирались одиннадцать учеников профессора А.Ф.Иоффе. В то время во всей России не было места, где бы физика изучалась с более современных точек зрения, и каждый из нас это чувствовал. Это был самый замечательный  семинар, который мне вообще довелось видеть, и ни один семинар не дал мне больше, чем этот…». Сорок лет спустя Иоффе напишет об этом семинаре так: «В 1916 году я проводил семинар, в котором разбирался вопрос о природе сил, удерживающих электроны в металле. Каждый участник выдвигал своё объяснение и обосновывал его». В 1916-1917гг. вокруг Иоффе постепенно сгруппировались талантливые молодые физики  из Политехнического института и университета: Капица, Семёнов, Лукирский, Френкель, Дорфман, Добронравов, Кирпичёва, Шмидт, Неструха. Это был костяк и будущего ЛФТИ, и будущего физико-механического факультета Политехнического института.  Эти учёные стали первыми сотрудниками физико-технического отдела Государственного рентгенологического и радиологического института  (ГРРИ). (Трудно поверить, но ещё в годы гражданской войны в Советской России было создано 33 научно-исследовательских института, довольно крупных для того времени, среди которых был ГРРИ с двумя отделами: физико-техническим во главе с Иоффе и медико-биологическим, возглавляемый профессором Петроградского женского медицинского института М.И.Неменовым). Сознавая необходимость максимального сближения учебного и научно-творческого процессов в физическом образовании, Иоффе вносит предложение организовать в Политехническом институте качественно новый физико-механический факультет, теснейшим образом связанный с только что созданным отделом в ГРРИ. (Отмечу, что этот отдел, не имея своих помещений, почти пять лет занимал несколько комнат в Политехническом институте). Мысли о создании факультета физического профиля в Политехническом институте возникли у Иоффе и его друга С.П.Тимошенко ещё в дореволюционной России. (С.П.Тимошенко – один из самых выдающихся учёных ХХ в. области механики. Одноклассник А.Ф.Иоффе по Ромнинскому реальному училищу. Преподавал в Политехническом в 1903-1906гг., с 1906г. профессор Киевского политехнического института. Один из основателей АН Украины. В 1920г. вынуждено эмигрировал из Киева – прим. авт.). В воспоминаниях Тимошенко написано: « В феврале 1911г. по распоряжению Столыпина я и ряд моих коллег были уволены. В Киеве делать было нечего. Я вернулся в Петербург  и занялся разной случайной работой. С Абрамом Федоровичем мы встречались довольно часто. Летом ездили вместе в Крым. Там была разработана нами учебная программа физико-механического факультета Политехнического института. Проводить её в жизнь пришлось одному А.Ф.Иоффе. В конце 1917г. я вновь переселился в Киев, а оттуда в 1920г. – в Югославию и в 1922г. – в Америку». Почему Иоффе выбрал Политехнический институт? Сам он объяснял позже так: «В Санкт-Петербурге было два течения в физике: университет, где физику старались не загрязнять техникой, и Политехнический институт, где строили технику как науку, где только и можно было органически связать физику с её более прогрессивными выходами в производство. Напомню, что именно в Политехническом институте развивались научные школы Кирпичева, Тимошенко, Курнакова, Кистяковского, Лесинг-Левинссона, Шателена и Миткевича. Только здесь мог читать лекции Павел Сигизмундович Эренфест». (Пауль Эренфест – австрийский и нидерландский физик-теоретик, работал в СПб в 1907-1912гг.  Близко сошёлся с Иоффе, с которым познакомился ещё в Германии, и с Тимошенко, работающем тогда в Электротехническом институте. Получить место постоянного преподавателя не смог: за пять лет пребывания в России он прочитал лишь один временный курс на два семестра в Политехническом институте – прим. авт.) В Политехническом институте предложение Иоффе об организации физико-механического отделения первый раз обсуждалось в ноябре 1917г. Революция несколько отодвинула окончательное принятие решения, и всё же в разгар гражданской войны Совет института счёл необходимым рассмотреть предложение Иоффе.  Академик А.Н.Крылов писал: «В 1919г. (в действительности это было в конце 1918г. – прим. авт.) А.Ф.Иоффе внёс в Совет Политехнического института, разработанный под его руководством, проект учреждения в составе института физико-механического факультета, на котором не было бы той неизбежной многопредметности, как на чисто технических факультетах, но зато было бы более обширное, а главное, более углубленное изучение математики, теоретической механики и физики».  Развитие промышленности требовало наличие не только специалистов, знакомых с отдельными отраслями техники, но и людей, которые, помимо этого, обладали бы глубокими теоретическими познаниями; которые смогут рассматривать технические задачи как научные. Университет с его «чистой» наукой был, по мнению Иоффе, малопригодным для такого начинания. Поэтому Иоффе предлагал создать новый тип физического факультета, как с точки зрения классического университета, так и с точки зрения традиционной высшей технической школы – слияние в одном лице техника и физика, создание нового типа инженера-исследователя, «чтобы выпускать не рядовых инженеров,- писал в своём представлении Совету Иоффе,- а ведущих деятелей в прикладной науке,  обладающих глубокими теоретическими знаниями и хорошо подготовленных к научно-исследовательской деятельности». В основе «системы ФизМеха» лежало гармоничное сочетание учебного и научно-исследовательского процесса. В августе 1919г. на новом факультете начались занятия. Первых студентов было очень мало, но Иоффе и поддержавшие его члены Совета смотрели в будущее.  Приглашая А.Н.Крылова преподавать на новом факультете Иоффе – он стал первым деканом физтеха и был им на протяжении 30 лет, писал: «… ничтожное число студентов не может дать никаких результатов в настоящем учебном году, зато… на малом числе студентов удобнее будет испытать те способы обучения, которые мы собираемся ввести». Преподавание велось с таким расчётом, чтобы студенты получили  знания, которые помогли бы им быстро сориентироваться в любой новой проблеме или задаче, поставленной перед ними уже на работе. На физмехе наука стала непременной составной частью учебного процесса. Студенты второго-третьего курса, как правило, привлекались к самостоятельной научной работе, обычно в лабораториях самого Политеха или в Физико-техническом институте. Бывшие студенты вспоминают, что дело это было поставлено так, что многие студенты, перебежав через  дорогу, превращались в лаборантов и сотрудников ФТИ, а научные работники того шли в институт вести занятия со студентами физмеха.  Нередко случалось, что два человека вместе днями возятся в лаборатории, а завтра один у другого экзамен принимает.  На факультете готовили физиков, тесно связанных с техникой. Специальность так и называлась – инженер-физик; выпускники факультета должны были работать в исследовательских институтах, заводских лабораториях и конструкторских бюро. Не всем нравился такой «научный» уклон подготовки специалистов, факультету меняли названия, не раз пытались прикрыть.
     Ленинградский физико-механический факультет Политехнического института  был первенцем инженерно-физического образования в СССР. Спустя четверть века «система ФизМеха», основным принципом которой было «Высшее образование через науку» (в мире это и по сей день называют «русским методом обучения инженеров»), по инициативе выпускника Политехнического института П.Л.Капицы получила развитие как «система ФизТеха» сначала на физико-техническом факультете МГУ (1947г.), а затем – в Московском физико-техническом институте.  Что это такое я примерно представлял ещё школьником. В начале 50-х годов, когда я и мои товарищи оканчивали школу, ни у кого, за некоторым исключением, не было сомнений, что учёба будет продолжена в институте. Причём, большинство одноклассников собиралось идти в технические вузы. Ничего удивительного в этом не было: класс был мальчишеским,- ещё действовало введённое в 1943 году раздельное обучение в школах мальчиков и девочек. Хорошо помню как весной 1951года, буквально за месяц-два до начала выпускных экзаменов,  в школу приезжали  представители  Московского физико-технического института «вербовать» абитуриентов. (Когда я уточнял этот факт, как и многое другое для своих воспоминаний, то узнал, что собственно МФТИ был образован только в сентябре 1951года, а до этого времени был физико-технический факультет в Московском университете, открытый там после войны. Рассказывать историю создания этого факультета в МГУ, прекращение его деятельности и образование собственно МФТИ долго, да и не связано напрямую с моими воспоминаниями. Но чётко помню, что беседующие с нами «вербовщики» представились сотрудниками физико-технического института из Долгопрудного). Они рассказали нам о своём институте, как проходит в нём обучение и кого он готовит.  На физтехе  в Долгопрудном было специальность  «аэродинамика», что меня могло привлечь как будущего «самолетостроителя». Поэтому и я ходил на встречу.  «Вербовщики» привезли и оставили нам довольно большой сборник задач по физике и математике для поступающих в этот вуз. Уже только ознакомление с условиями приёма в МФТИ показало нам, что они значительно отличаются от других технических вузов. Даже  «золотые» и «серебряные» медалисты  должны были сдавать экзамены по физике и математике.  А не медалисты сдавали экзамены дважды:  отобранные после первых ещё раз и в самом институте. После успешного конкурсного отбора надо было выдержать не менее сложное собеседование у академика. Правда, была одна «отдушина»: экзамены в Физтех начинались 10 июля, зачисление производилось до 1 августа -  срока начала вступительных экзаменов во все другие институты и университеты страны. Все сдавшие экзамены в Физтех, но не зачисленные туда по разным причинам,  имели право подать свои документы в другой вуз и быть принятыми туда без вступительных экзаменов. Я и несколько моих товарищей из «лучших» учеников 9-10 классов попробовали решать задачи, предлагаемые при вступительных экзаменах в МФТИ. Хорошо помню, что подавляющее их большинство оказалось нам не «по зубам». Надеяться, что за оставшееся время научимся их решать, не приходилось: прежде всего, надо было готовиться к выпускным экзаменам в школе. Основная задача школьных учителей была в подготовке нас к этим экзаменам, а не к вступительным в институты, тем более в такой как МФТИ. Кстати, в наше время, что такое  репетиторы  не было и понятия. Помнится, что только один из нас взял себе оставленный «вербовщиками» сборник задач. Он учился тогда ещё в 9 классе, и время в запасе было. Этот парень на следующий год после нашего выпуска окончил школу с серебряной медалью, но решился ли он поступать в МФТИ, не знаю. Так что когда мне предложили зачисление на физико-механический факультет ЛПИ, я четко представлял себе уровень требований  к студентам этого факультета  по физике и математике, и не считал себя готовым к ним.
        Более длинным был бы мой рассказ о том, почему физико-механический факультет  ЛПИ считался «элитным». Об этом, возможно, напишу ниже. Но об одном жизненном эпизоде, связанным  с физико-техническим факультетом МГУ расскажу теперь. В Москве жила семья наших друзей – Гинсбургов. Они были постарше нас лет на пять-шесть. Марина Израилевна работала в Гиредмете и занималась вопросами производства германия. А моя жена, Нина Сергеевна,  работала на ЗТМКа зам. начальника цеха производства германия. Так, на производственной почве они сошлись и подружились. (Впоследствии при каждой командировке в Запорожье М.И. привозила мне какую-нибудь книгу, чаще всего, купленную в Бишкеке, тогдашнем гор. Фрунзе, куда она ездила в командировки чаще, чем к нам). Муж Марины Израилевны, Семён Петрович, работал в ФИАНе  (Физический институт АН СССР им. П.Н.Лебедева – прим. авт.), чем там занимался – по понятным причинам никогда не говорили. Но однажды, сидя за столом в доме Гинсбургов, почему-то заговорили об учёбе в институте. Я заикнулся, что не решился поступать в 1951г. на физтех МГУ. Гинсбурги при этом как-то странно переглянулись, а Семен Петрович что-то сказал, из чего я понял, что он вроде бы учился на этом факультете, да не довелось его закончить. По-видимому, хотел рассказать о чем-то связанным с этим факультетом, да передумал. Больше разговора на  тему физтеха не было. Так я и не узнал: учился ли Семен Петрович сам на ФТФ МГУ или с ним связано что-то его личное. Многих первых абитуриентов факультета в конце учёбы ожидало неожиданное изменение судьбы. Возможно, об этом и хотел рассказать нам Семен Петрович. Физико-технический факультет был создан по настоянию П.Л.Капицы и его единомышленников после неоднократных обращений в правительство и лично к Сталину. Первый приём в 1947г. осуществлялся сразу на первый и второй курсы – так нужны были поскорее специалисты, готовящиеся факультетом. На второй курс поступали студенты, окончившие первый-второй курсы других вузов после сдачи ими экзаменов по физике и математике. Четыре года – общая фундаментальная физико-математическая и инженерная подготовка, два года – научно-исследовательская реальная практическая работа по индивидуальному плану в одном из институтов АН или оборонной отрасли промышленности. Система обучения на ФТФ встретила с самого начала мощное сопротивление и не только со стороны профессорско-преподавательского коллектива университета. И летом 1951г., не осуществив даже первого выпуска, был издан приказ о роспуске факультета. К тому времени главный идеолог  физтеховской системы обучения – П.Л.Капица впал в немилость. Пришедший в 1951г. новый ректор МГУ – И.Г.Петровский в разговорах с руководством факультета (факультет имел статус юридического лица) прямо предлагал им убраться из университета. При закрытии факультета студенты-физики 5-го курса – это были те, которых в 1947г. приняли на 2-й курс, были переведены на физический факультет МГУ или в МИФИ. Все, кроме евреев. Таких, а их было 10%,  ЦК предложило разослать по провинциальным вузам. Некоторые базовые организации, в которых пятикурсники согласно учебному плану вели свои работы, например, ФИАН, помогли быстренько, пока у студента действовал допуск к секретным работам, выполнить и защитить дипломные работы.  Читал, что бывшие студенты 2-го курса приёма 1947г., заканчивающие весной 1952г. 6-й курс, получили разрешение завершить образование и защитить дипломные работы под фирмой ФТФ МГУ. Распространялось ли это и на студентов-евреев – не знаю, а Семёна Петровича, когда это стало возможно, спросить уже не смог.

     …Поступая в «политехнический» институт, не задумывался, чем он отличается от обычных отраслевых институтов и от университетов, Мне нужен был только институт, окончив учёбу на котором, я бы получил диплом инженера-металлурга по цветным металлам. Пожалуй, не пошёл бы только в университет. В наши школьные годы учёба в университетах не была столь привлекательной: большинство их факультетов выпускало просто школьных учителей и юристов – не очень престижных профессий в глазах мальчишек, и поступить в большинство  университетов было не столь трудно. Мой школьный друг Валя Маркин, твёрдый троечник в школе, легко поступил на юридический факультет Ленинградского университета, готовясь выйти оттуда следователем. Он писал стихи, мечтал стать писателем и объяснял свой выбор профессии необходимостью приобрести опыт работы следователя как «исследователя человеческих душ», чтобы после этого начать писать книги. Вот такими мы были мечтателями!
       Вернусь к Ленинградскому политехническому институту. Это сейчас каждый   студент знает его историю и, наверное, прежде чем поступить в него представляет, чем учеба в Политехническом отличается от учёбы в другом вузе. Для нас, студентов 50-х годов, история создания  ЛПИ была закрыта за «семью замками». По крайней мере, для приезжих абитуриентов. На днях «открытых дверей» мы не присутствовали, да и  не знаю, сохранилась ли эта традиция в начале 1950-х гг. (Ленинградцы вспоминают, что ещё в 1949 году желающие поступить на физмех могли встретиться с деканом факультета А.Ф.Иоффе, который рассказывал и об истории создания института, и о его первом директоре князе Гагарине. Но в декабре 1950г. во время кампании по «борьбе с безродным космополитизмом» Иоффе после разговора с президентом АН СССР  написал заявление об уходе с поста директора ЛФТИ. «Он продавал Россию в мюнхенских пивнушках»,- писали в доносах на Иоффе в те годы.  Вскоре при обсуждении его книги «Основные представления современной физики» на Учёном совете физико-технического института, который сейчас носит его имя, коллеги обвинили Иоффе в том, что он «не применил последовательно диалектический материализм как живой творческий метод исследования вопросов физики» и вывели из состава Учёного совета ЛФТИ. Иоффе ушёл из института и оставил свой пост декана в Политехе. Президиум АН организовал Иоффе специальную лабораторию полупроводников, выделил штат и помещение: Иоффе ещё в 1942г. был удостоен Сталинской премии за исследования в области полупроводников, которые ещё совсем недавно считались не перспективными.) Вряд ли кто из нас знал, что институт был основан в соответствии с подписанным императором Николаем II  представлением тогдашнего министра финансов России С.Ю.Витте  об основании в столице высшего учебного заведения нового типа.  Хотя во время моей учёбы в институте была специальная кафедра истории техники, но говорить студентам, что к основанию института причастен царь,  вряд ли  могли: всё, что было в царской России, освещалось негативно. Возглавлял кафедру дважды лауреат Сталинской премии, действительный член АН УССР, В.В.Данилевский. Это был видный учёный в области истории техники, идеолог её изучения и преподавания, один из тех, усилия которых привели к тому, что в 1948г. министр высшего образования СССР С.В.Кафтанов издал приказ о введении преподавания истории науки и техники в вузах страны. Не помню, читал ли В.В.Данилевский лекции нашему факультету, но его самого  хорошо помню.  Ходил он на костылях, мы считали, что это последствие войны. Много позже узнал, что ещё в 1918 году он получил травму опорно-двигательного аппарата, а падение со стремянки с высоты верхнего яруса книжных антресолей в 1938 году привело к тому, что впоследствии он мог перемещаться только на костылях. Несмотря на ограниченность в передвижении, В.В.Данилевский, начиная с 1929 года, - он тогда возглавлял кафедру истории техники Харьковского политехнического института, - в течение более, чем двух десятилетий обследовал все основные районы, связанные с развитием машинно-фабричного производства России. Видел я его всегда  в костюме с двумя знаками лауреата Сталинской премии на пиджаке. Не знаю как у кого, но у меня одно это вызывало уважение к обладателю подобных наград, всегда считал, что получают её за «дело». Первую премию В.В.Данилевский получил в 1942г. за исследования о выдающемся русском теплотехнике  И.И.Ползунове и развитии гидротехники в России. Вторую – в 1948г. – за вышедшую годом ранее книгу  «Русская техника». В ней на огромном фактическом материале Данилевский повествует о развитии в России главных промышленных производств и ремесел, в основном, горно-металлургического производства, рудников и шахт, гидросиловых установок и систем плотинных сооружений. Эту книгу я нашел и купил на одном из развалов букинистов на Невском проспекте. Прочитал. Было интересно узнать, какие технические изобретения впервые появились в России. Но помню, что ещё тогда многое  мне не понравилось: слишком выпячивался приоритет русских почти во всех технических открытиях. Постоянные славословия в адрес российского народа, его технической одарённости, обличения «российских реакционеров и крепостников», развенчание «научных лжезвезд замшелого запада»,- всё это «резало слух» и тогда. Теперь я понимаю, что книга В.В.Данилевского, написанная в период борьбы с «космополитизмом», идеологически была обусловленная и во многом конъюнктурная. Вот что, к примеру, писала газета «Правда» 01.12.47г.: «Книга В.В.Данилевского «Русская техника» вооружает для борьбы со всё ещё встречающимся раболепием и низкопоклонством перед иностранщиной и поможет воспитанию советского патриотизма… «Русская техника» дала широким кругам советских читателей богатейшие материалы, показывающие, как все отрасли техники и технических наук были обогащены творчеством сынов великого русского народа. Творчество русского народа и его первенство в выдающихся открытиях и изобретениях впервые предстали во всём величии». Не буду отрицать, что эта  книга прививала чувство гордости и уважения к великому прошлому России. Но сам Данилевский,  похоже, искренне верил в провозглашенные им самим же тезисы о противостоянии «царских угнетателей-крепостников» и «талантливого народа – самородка». В своем выступлении на состоявшемся в январе 1949г. в Ленинграде Общем собрании АН СССР, посвященном истории отечественной науки, В.В.Данилевский провозглашал: «Это они довели до преждевременной смерти величайшего техника ХVIII в. И.И.Ползунова. Это они отправили на виселицу изобретателя звёздного реактивного корабля Н.И.Кибальчича. Это они довели  до преждевременной кончины изобретателя радио А.С.Попова». Конечно, с такими взглядами  заведующий кафедрой истории техники не мог позволить восхвалять «кровавого» царя Николая II и его «сатрапа» Витте, приложивших свои руки к основанию  политехнического института.
      С.Ю.Витте имел прекрасное по тому времени образование: окончил физико-математический факультет Новороссийского (Одесса) университета со степенью кандидата. Мог остаться на кафедре высшей математики и продолжать заниматься наукой. Но мать и дядя выступили против – «это не дворянское дело». Служить царю и отечеству – вот что, по их мнению «дворянское дело». И Витте с честью выполнял его. Имевший широчайший кругозор, Витте понимал значимость науки для экономического прорыва страны, а хорошего образования служащих для их эффективной работы.  Он инициировал открытие в России 73 коммерческих учебных заведений. После этого озаботился созданием образовательной системы для подготовки кадров для промышленности – основал три политехнических института: в Варшаве, Киеве и в столице империи.
      Я решился, хотя это и займет много места в этих воспоминаниях, рассказать, как возник институт и что он претерпел, пока я не стал его студентом. Нужно это, прежде всего, мне самому: память подводит, и то, что сегодня узнаю,  «порывшись» во многих печатных и интернетовских источниках, через некоторое время будет забыто. Не тот я уже молодой инженер, которому часто на оперативных совещаниях начальники делали замечания за то, что ничего не записываю из сказанного ими. Это было не пренебрежение к словам начальников, просто тогда не  считал нужным  это делать: ведь мог и без записей через многие дни повторить услышанное. А теперь знаю: прочитанное сегодня через короткое время будет забыто. И чтобы когда-то вспомнить, (если ещё проживу несколько лет), что читал и узнал об Альма-матер теперь, а также почему физико-механический факультет института считался «элитным», «перегружу» свои воспоминания.
     … Санкт-Петербургский политехнический университет  Петра Великого, - так ныне именуется моя Альма-матер, - теперь обычно отмечает две даты своего существования. Первая – 19 февраля 1899г., когда Николай II  одобрил проект создания СПб Политехнического института. Вторая – 2 октября 1902г. –  дата начала первого учебного года в институте.
      Во второй половине ХIХ века в Европе, образно говоря, на смену пару, железу и углю – главным атрибутам промышленности – приходят электричество, сталь и нефть. Началась новая волна индустриализации, связанная с развитием транспорта, электротехники и химической промышленности. В России она проходила позднее, чем в европейских странах. И одной из причин этого было отсутствие соответствующих кадров. Нужны были по-настоящему хорошие инженеры и грамотные экономисты и в немалых количествах. Всё более ощущался недостаток специалистов по механическим специальностям, особенно по только что зарождающимся отраслям: машиностроению, электромеханике, судостроению. Развивались отрасли, в которых главенствующее место занимали химические технологии; требовались специалисты по прикладной химии, электрохимии и металлургии. Сложившаяся в России к тому времени устойчивая система университетского образования не могла готовить нужных промышленности специалистов. Университеты занимались фундаментальными, как говорили, «чистыми» науками, каждый по своему выбору, абстрагируясь  от  возникающих потребностей промышленности. Передовая профессура дореволюционной России понимала, что время «чистой» науки прошло, она не может далее оставаться в стороне от производственных задач и запросов жизни. Деловые круги России, поддерживаемые такими видными учёными как Д.И.Менделеев, стремились ввести в университетах преподавание технических дисциплин. Предлагали создать в них специальные факультеты промышленного образования, наподобие существующих медицинского или юридического, но эту идею, особенно профессура университетов, не восприняли. А существовавшая в России система инженерного образования,  по сути,  готовила не инженеров, а лишь техников и мастеров с углублённой теоретической подготовкой. Нужен был новый тип высшей школы, объединяющий в себе науку и технологию. Инициативу создания такого типа вуза взял на себя тогдашний министр финансов Российской империи Сергей Юрьевич Витте. Почему министр финансов, а не министр просвещения? Министерство финансов было одним из самых больших ведомств в системе государственного управления Российской империи. В его ведение находились государственный бюджет и все дела по государственному кредиту. До 1905г., когда было учреждено специальное министерство, оно занималось и вопросами торгово-промышленной политики страны. Так что, как говорится, ему и карты в руки.
      В докладе, который Витте представил императору Николая II, в частности, отмечалось: «С развитием промышленности и торговли в России всё более и более ощущается недостаток в лицах, специально подготовленных для государственной и частной деятельности. Точно так же чувствуется недостаток в лицах с высшим образованием по механической специальности, отраслям машиностроения, судостроения, электромеханики». В своих воспоминаниях значительно позднее он писал по поводу создания СПб Политехнического института: «Развив сеть коммерческого образования в России, (одним из первых начинаний Витте как министра финансов стал закон 1894г. о подчинении всех вновь открываемых коммерческих училищ министерству финансов – прим. авт.) у меня явилась мысль устроить высшие заведения – коммерческие и технические университеты в России – в форме политехнических институтов, которые содержали бы в себе различные отделения человеческих знаний, но имели бы организацию не технических школ, а университетов, то есть такую организацию, которая наиболее способна  была бы  развивать молодых людей, давать им общечеловеческие знания вследствие соприкосновения с товарищами, занимающимися различными специальностями». Идею С.Ю.Витте об образовании в столице многопрофильного института, изложенную в докладе императору, поддержали многие видные учёные – Д.И.Менделеев, В.И.Ковалевский, А.С.Попов, Д.К.Чернов и другие. Утром 19 февраля 1899г. император Николай II   заслушал  доклад  Витте об организации в Санкт-Петербурге Политехнического института и без всяких согласований и виз одобрил его. Возвратившись к себе, Витте на первом листе рукописного экземпляра доклада наискосок напишет: «высочайшее соизволение последовало…».  Три дня спустя (!) за дачным районом Петербурга – Лесное, в восьми верстах от Финляндского вокзала, близ Муринского шоссе и деревни Сосновка, Министерство финансов выкупило у купца второй гильдии Матвея Сегаля за 290 тысяч рублей участок земли, поросший сосновым редколесьем, в 35 тысяч квадратных сажень. (В июле 1901г. было приобретено дополнительно ещё 26 десятин земли). Ещё через день начала свою работу Особая строительная комиссия по сооружению зданий института, которая к июлю  составила план застройки. Начались земляные работы, и через год состоялась закладка зданий.   
       Основатели СПб Политехнического Института считали, что Институт должен охватывать и развивать технические науки «шире и глубже, чем было бы достаточно для университетской науки» и что «только при условии самого широкого развития научной работы в Институте может быть обеспечена подготовка инженеров всесторонне развитых, обладающих глубокими знаниями в области техники и технических наук и умеющих применять эти знания для производственных нужд». Политехнический  институт в столице  с самого начала создавался по принципу технических университетов. В докладной записке Министерства финансов «Об учреждении Политехнического Института» от 23 ноября 1900г. написано: «В основании технического образования в Политехническом Институте необходимо положить основательное изучение теоретических основных предметов: математики, механики, физики и химии. Они должны составить прочный фундамент для изучения в Институте прикладных наук, причём изложение основных наук должно быть строго сообразно с требованиями в них для изучения прикладных знаний. Таким образом, учёные техники должны  изучать математику и другие основные науки настолько широко, чтобы быть в состоянии применять эти науки в технике – вместо того, чтобы предоставить это математикам, физикам и химикам, чуждым истинных идей о существе технических вопросов».  Коротко говоря, ставилась задача готовить инженеров, способных в дальнейшем самостоятельно совершенствоваться в различных областях техники.
       Строительство велось по проектам архитектора Эрнеста Францевича Вирриха (академик архитектуры с 1908г.) и возглавляемой им архитектурной мастерской. (Ленинградцам и всем приезжающим в город на Неве в дефицитные советские времена  известно другое сооружение Вирриха – Торговый дом Гвардейского экономического общества, носивший название ДЛТ – Дом ленинградской торговли).  В создании комплекса зданий института принимали участие многие ведущие российские архитекторы и инженеры «Серебряного века». В каждом конкретном случае, касающемся строительства и оборудования помещений, предполагалось применять самые последние технические и инженерные достижения. Каждое строящееся здание имело своего «куратора». Общий технический надзор за всем строительством городка  Политехнического института  осуществлял  «инспектор по художественной части» - так именовалась его должность в Строительной комиссии – Альберт Николаевич Бенуа, академик акварельной живописи (с1884г.) Академии художеств России, из знаменитого семейства художников и архитекторов России. Он и сейчас считается крупнейшим мастером акварельной живописи второй половины ХIХ – начала ХХ столетия. В оформлении интерьеров главного здания института специалисты видят его руку. 
        Директором института  7 января  1890г. был назначен князь А.Г.Гагарин. Он же 18 января стал председателем уже действующей Особой строительной комиссии.  Вот что пишет о выборе  директора института С.Ю.Витте в своих «Воспоминаниях»: «Нужно было назначить человека, который не возбуждал бы в высших сферах каких-нибудь сомнений» и который, вместе с тем, не может не пользоваться всеобщим уважением и, имея определённый «ценз знаний, остаётся весьма склонным по своей натуре к учёным техническим исследованиям». Алексей Григорьевич Гагарин принадлежал к старинному роду князей Гагариных – прямым потомкам первого правителя Руси Рюрика.  Жена его,  Мария Дмитриевна, принадлежала  к не менее знатному роду  князей Оболенских. Сам А.Г.Гагарин окончил физико-математический факультет Петербургского университета. В 1879 году защитил работу, связанную с изучением солнечных затмений, за которую ему была присуждена серебряная медаль и присвоена ученая степень кандидата наук.
        …Здесь я должен прерваться и объяснить что такое «кандидат наук». Юридически в России  в разные годы существовало от двух до четырех учёных степеней научно-исследовательской квалификации учёных: действительный студент 1819-1835гг., кандидат, точнее, кандидат университета 1803-1884гг., магистр 1803-1917гг. и доктор 1803-1917гг. Обладателям учёной степени давались определённые классные чины. Учёная степень «действительный студент» давалась выпускникам университетов, получившим диплом. Степень «кандидат» присуждалась лицам, достигшим значительных успехов в овладении университетскими курсами и написавшим диссертацию, точнее, научную работу. С 1837г. обязательным требованием было соответствие название вида наук, по которым защищалась диссертация, тому факультету, который заканчивал соискатель; например, окончивший физико-математический факультет университета получал степень кандидата физико-математических наук. (Так что, когда некоторые журналисты пишут, что, например, Витте был «кандидатом физико-математических наук», это означает просто, что он успешно закончил университетское образование). В 1884г. степень «кандидат» была упразднена, осталась только в Варшавском и Юрьевском университетах.  В отличие от «кандидата», непременным условием получения магистерской и докторской степеней являлась подготовка научной квалификационной работы – диссертации. Требования к магистру  были на уровне, а в университетах Москвы и СПб выше, чем это требовалось для степени «доктор философии»  в странах Европы того времени. 
       Возвращаюсь к А.Г.Гагарину. На  Всероссийской  Выставке в Нижнем Новгороде в 1896 году он был награжден золотой медалью за изобретённый пресс для испытания твердости материалов. Этот пресс получил название «пресс Гагарина», а имя  князя Гагарина вскоре  стало известно в отечественных и иностранных научных кругах. Было у Гагарина и второе изобретение, носящее  его  имя -  «круговая линейка Гагарина». На Парижской всемирной выставке в 1900г. изобретение Гагарина «круговая линейка с нониусом и таблицею, дающая дуги радиусов  и радиусы дуг больших кругов» удостоилось золотой медали.  (Кстати, «пресс Гагарина» до сих пор считается одной из лучших машин для механического испытания материалов. В ЛПИ в годы моей учёбы на этом прессе мы выполняли лабораторные задания).  Так что ко времени назначения на должность директора нового института А.Г.Гагарин имел большой авторитет в научно-технических кругах и в то же время его происхождение и связи не оставляли сомнений в благонадёжности. На один из вопросов о своём выборе Гагарина С.Ю.Витте ответил так: «Это будет для вас самый подходящий человек. Вы будете абсолютно свободны, а связи у него громадные». И он оказался прав: с самого начала своего существования,  благодаря авторитету и связям его директора,  институт пользовался  фактически автономией в своей внутренней жизни и в преподавании.
        Несколько забегая вперед, отмечу, что в бурные для России 1904-1907гг. институту не удалось оставаться в стороне от демонстраций, митингов, сходок. Также как и везде, в Политехническом проходили собрания, принимались различные протестные заявления, резолюции. Тогдашний министр финансов Коковцев, заменивший Витте, напрямую обвинил А.Г.Гагарина  за бездействие и собрал 5 ноября 1904 г. членов Совета института. Результат этого совещания был прямо противоположный тому, на что рассчитывал министр. Выступающий от лица Совета сказал: «Князь А.Г.Гагарин пользуется любовью и глубоким уважением как преподавателей, так и студентов… Члены Совета глубоко признательны нашему Председателю за его целесообразный, тактичный образ действий, за то, что он, как в данном случае, так и в других -  никогда не вызывал в массе потери душевного равновесия, не вызывал её на эксцессы…». Коковцев вынужден был согласиться с доводами Совета и больше о бездействии А.Г.Гагарина не говорил. Более того, на пике студенческих волнений он договорился с градоначальником, чтобы в институте не производили обыски. Разрешил Гагарину от его имени объявить полиции, если она всё же придет, что ей запрещено входить на территорию института. (Тогда студенческие общежития – основной очаг «крамолы» - находились на территории института.  Это нынешние первый и второй учебные корпуса). Однако полиция была убеждена, что всё же Политехникум – это революционное гнездо. 14 октября 1905г. институтом было получено приказание о закрытии. Совет института отказался его выполнять. Тогда институт был окружён войсками  и его директору был дан короткий срок, чтобы выселить студентов из общежитий. Год в институте велась только научно-исследовательская деятельность. Занятия возобновили осенью 1906г., потеряно было три семестра учебных занятий.
       Используя свой авторитет и все свои связи, А.Г.Гагарин защищал институт. Но когда полицейский обыск обнаружил у студентов взрывчатые вещества, то в феврале 1907г. последовало «высочайшее повеление»  об увольнении Гагарина со службы, а министр внутренних дел Столыпин отдал под суд директора института князя А.Г.Гагарина  «за преступное бездействие» в событиях 1905-1907гг.  вместе с деканами факультетов. Следствие и суд длились долго, только в 1909году А.Г.Гагарин  был присужден  судом Сенатом к «отрешению от должности». После отстранения с должности Гагарин целиком посвятил своё время научной работе. В 1913 году защитил в Политехническом институте диссертацию для получения звания адъюнкта прикладной механики. Это давало право на занятие профессорской кафедры, но А.Г.Гагарин  отказался от работы в институте.
      Не могу не привести характеристику князя Гагарина свидетелем тех лет Е.Вечориным, данную спустя полвека: «Он был на редкость доступен и в первое время устройства нашей жизни шел навстречу всем нашим пожеланиям и ни в чем нам не было отказа. Он смотрел на нас, как на своих студентов, допуск к нему был открыт всем; многим он помогал материально, когда нечем было платить за общежитие… Но главная его забота о нас сказалась при политических арестах, когда он пустил в ход свои родственные связи с директором департамента полиции и лично брал арестованных студентов крайне левых партий «на поруки»… Но всему этому благородному влиянию нашего Князя на студенческую жизнь в Институте не суждено было укорениться и дать плоды. Несчастное событие с найденной полицией бомбой вызвало увольнение Князя и отдачу его под суд… На многочисленной сходке Князь пытался успокоить студенческую массу личным выступлением и указанием на то, что он, верноподданный своего Государя, должен подчиниться Высочайшему приказу и просил студентов дать ему исполнить долг его совести без нужных волнений и забастовок». 

        Основывая Политехнический институт в столице, в отличие от раннее основанных им же Киевского и Варшавского политехнических институтов, Витте с самого начала ставил задачу сделать учебный городок института по типу Оксфорда и Кембриджа, то есть автономным комплексом со всеми системами его жизнеобеспечения. Чтобы обустроить институт как можно лучше и современнее, весной 1900г. Гагарин и Виррих осмотрели около 40 учебных заведений в зарубежных европейских странах, ознакомились с постановкой там высшего образования. Одно из заключений  Гагарина и Вирриха: «Ввиду огромной важности для студентов практических занятий следует проектировать достаточно обширные по размерам лаборатории, как то: физическую, электромеханическую, механическую, химическую – и устраивать и оборудовать их только по указаниям специалистов соответствующих предметов». 
        18 июня 1900г. торжественно заложили основные здания института: главное здание, химический  и механический павильоны, первое и второе общежития для студентов. (Студенты, даже петербургские, по изначальной задумке, должны были проживать в общежитии  – чтобы  быть в институтской среде постоянно). 
       Параллельно с началом строительства работала  Комиссия по подготовке проекта положения об институте, программ и учебных планов. Её  возглавил один из видных представителей технических наук того времени, инженер-генерал,  профессор Николай Павлович Петров. В её работе участвовали экономист А.С.Постников, металлург Д.К.Чернов, электротехники М.Д.Доливо-Добровольский и изобретатель радио А.С.Попов, математик, механик и кораблестроитель А.Н.Крылов, кораблестроитель Н.Е.Кутейников, химик-технолог Н.И.Тавилдаров, проектировщик и строитель мостов Н.И.Белелюбский, физик Н.Г.Егоров, директор Технологического института Х.С.Головин и многие другие. Специалистам того времени хорошо известны эти имена. Не буду говорить о вкладе каждого в российскую науку. Скажу только об её председателе. Генерал-лейтенант Н.П.Петров, будучи членом Государственного Совета с 1900г., изображен на картине И.Е.Репина «Торжественное заседание Государственного Совета 7 мая 1901 года». Но был он и учёным, основоположником гидродинамической теории смазки, которая разрешила труднейшую проблему мировой техники – проблему смазки. Был он и выдающимся инженером своего времени. Так, теория деформации рельса, предложенная  Петровым, относится к наиболее значимым его работам  в инженерной области. Петров, как и Витте, был сторонником такого построения высшего технического образования, которое обеспечивало бы всестороннее развитие будущих инженеров. Он, например, утверждал: «Развитие философского мышления нужно технику не менее, чем математику, естествоиспытателю или социологу», и говорил, что «высшая техническая школа должна давать умственное развитие, равнокачественное с развитием, полученном путём университетского образования. Подготавливая не к одной  какой-нибудь исключительной технической деятельности, такая школа  должна сообщать сведения по предметам необходимым для возможного самостоятельного изучения  разных отраслей техники». (Последний тезис я бы подчеркнул особо, потому что многие и многие выпускники Политехнического прославились в отраслях науки и техники, кажется, абсолютно не связанных с полученной ими специализацией в институте, именно благодаря такому обучению). Когда Н.П.Петрова чествовали на одном из юбилеев, в конце ответной речи он провозгласил: «Пусть процветает наша промышленность под руководством просвещенных инженеров и техников, умеющих ценить связь между наукой и практическим делом».
       Хотел бы особо выделить роль Д.И.Менделеева  в создании  СПб Политехнического института. Когда-то давным-давно прочитал  не понятую тогда запись, сделанную Александром Блоком  26 сентября 1902г. в одной из своих записных книжек: «Был в Сосновке, видел Политехникум. Идет достойно Менделеев к Витте. Громаден и красив. Дальше - поле.  И далеко на горизонтах -  холмы, деревни, церковь - синева». Что значит «идет достойно»? И только позднее в журнале «Наш современник» №8, 1991г. из статьи  о Блоке выяснил, что в первой публикации не  правильно прочитана запись: в действительности Блок писал: «Идея достойная Менделеева и Витте». Известный каждому школьнику как создатель периодической системы элементов, Д.И.Менделеев был также автором трудов по экономике, сельскому хозяйству, метрологии и, наконец, по педагогике и народному образованию. Он входил в коллегию Министерства финансов, был активным членом команды Витте, его единомышленником, союзником и сподвижником в реализации крупных государственно-хозяйственных идей. Были они и единомышленниками по вопросу развития высшего образования в России. Смысл высших учебных заведений, по Менделееву, в соединении абстрактного знания с конкретной действительностью. То образование, в котором «нет этого соединения абстрактного с конкретным, где есть только перечисление указанных рецептов, не может быть почитаемо высшим», хотя может быть признано узкоспециальным.  Менделеев пишет, что при обсуждении устройства политехнических вузов было ясно осознано, что высшая степень специального образования «достигается никак не при посредстве окончания в высшем учебном заведении, а лишь при посредстве самостоятельной разработки предмета в условиях жизненной обстановки, что сказалось в народной пословице «век живи, век учись».  Он горячо отстаивал идеи создания в России политехнических институтов.  Считал, что в этих школах «вполне необходимым всегда и факультет экономический, или камеральный, в котором обобщались бы экономические познания, очень часто недостающие у наших узких специалистов». Эта объединяющая модель была реализована  в Политехническом институте. Менделеев задумал и введение в учебную программу специального  курса  по товароведению.  В  Положении  о Политехническом институте зафиксирована мысль о необходимости  введения «товароведения с механической и химической  технологией», где «изучаются товары со стороны их происхождения, способов обработки, сортировки, хранения, причём особое внимание должно быть обращено на ознакомление слушателей с научными приёмами исследования качеств, примесей и фальсификации разных продуктов, обращающихся в торговле…». Закладывалась строго научное преподавание товароведения в институте с предоставлением слушателям «лучше обставленные кабинеты и лаборатории для практических занятий и опытных руководителей». В учебных целях для иллюстрации курса товароведения  в институте создали Музей образцов товаров.  Менделеев своим влиянием на Витте много способствовал тому, чтобы экспериментальные и служебные помещения были богато обставлены  и чтобы не жалели денег на подготовку как молодой профессуры, так и на сравнительно удовлетворительное положение всего педагогического состава. Всё это способствовало тому, что в институте работали лучшие педагоги и учёные-исследователи того времени. Не случайно одна из петербургских газет  писала в 1902г., что Политехнический институт «…едва ли не единственное по своему научному комфорту и богатству оборудования учебное заведение».
       Когда-то знаменитый французский химик и металлург Ле Шателье, приступая к педагогической деятельности в Парижской горной школе, обратился к четырём выдающимся инженерам Франции с вопросом: в чём молодые инженеры высокого класса должны быть сильны в первую очередь? Ответ был один и тот же: молодые специалисты должны быть хорошо подготовлены теоретически, а практические навыки  по выбранной профессии они должны получить непосредственно на реальном производстве. Мне же, кажется, что Витте и его единомышленники попытались в программах обучения вновь создаваемого института соединить теорию и практику. В учебных планах всех отделений предусматривалось предварительное ознакомление студентов с науками теоретическими: математикой, физикой, механикой, химией, а затем уже с теми техническими  дисциплинами, которые представляют собой приложение теоретических знаний к тому или иному кругу практических вопросов. Общее число изучаемых предметов на отделениях было таким: металлургическое – 21, кораблестроительное – 19, электромеханическое – 17, экономическое – 23. Причём, это были только группы наук, например, высшая математика, химия – без подразделения их. 
        К сентябрю 1900г. Комиссия Н.П.Петрова подготовила необходимые для деятельности института документы. Их обсуждали в заинтересованных ведомствах и учреждениях. Министерство финансов рассмотрело полученные отзывы, и проект Положения об институте  был представлен на рассмотрение в Госсовет. Законопроект об учреждении Петербургского Политехнического института был окончательно рассмотрен Госсоветом 4 февраля 1902г. и 2 мая императором Николаем II были утверждены «Положение о Санкт-Петербургском Политехническом Институте» и штат.         
        К осени 1902г. основные здания были построены (за 2,5 года!). Особых торжеств при открытии института не было.   1 октября в Актовом зале собрались преподаватели, студенты, приглашённые. В центральной нише был выставлен парадный портрет Николая II кисти Репина. А на стене возле окон висела старинная икона. Управляющий министерством финансов П.М.Романов сказал: «Ныне здание института настолько готово, что представляется возможным со 2 октября начать в нём занятия. Объявляю по поручению отсутствующего министра финансов (С.Ю.Витте находился в деловой поездке на Дальнем Востоке – прим. авт.) Санкт-Петербургский политехнический институт открытым».               

       2 октября 1902г. занятия  начались на четырех отделениях (так назывались факультеты в дореволюционное время): экономическом, электромеханическом, кораблестроительном и металлургическом. Эти отрасли представлялись тогда наиболее перспективными для России отраслями техники. Перед началом занятий  директор и деканы обратились к студентам с напутственными словами.  А.Г.Гагарин сказал «…я обращаюсь к Вам с несколькими словами, чтобы пояснить Вам мои взгляды на наше дело. Наша школа даст Вам прочно применимое знание. Через 4 года Вы будете ценные носители во многом нового света. Вот редкие, благоприятные условия, в которые Вы попали. Будьте же на высоте их. Постоянно держите себя с достоинством и постарайтесь внушать к себе уважение и доверие. Главное работайте, работайте на совесть не покладая рук и возможно прочно и глубоко усваивайте избранные  Вами специальности. Будьте прилежны теперь, приучайте к работе Ваш мозг, пока он легко приспособляется, и хорошая привычка останется у Вас на всю жизнь. Науки наши живые, увлекательные. Увлечение ими способно поглотить всю Вашу энергию без остатка. Отдавайтесь этому влечению всей душой, его будет достаточно для того, чтобы  в стенах заведения не отдаваться другим течениям, чуждым его целям. Не упускайте ни одного случая, чтобы учиться, пока Вы находитесь здесь в обстоятельствах, которые никогда в жизни не повторятся. Только при этих условиях Вы разовьете свою личность, приобретёте знание и умение, и тем самым обещаете в будущем сделаться хорошими и полезными общественными деятелями России. Путь Ваш трудный и ответственный. Не раз в жизни придется Вам почувствовать на себе его тягость. Но не падайте духом, а упадете, то встаньте и скорее  восстановляйте должную энергию. Вы первые, при Вашем участии будут устанавливаться традиции нашего Института. Постарайтесь же, чтобы он  достойно и устойчиво вошел в семью своих старших братьев. Чтобы жизнь его потекла правильно, Вы должны быть сознательно дисциплинированны внутренней дисциплиной. Следуйте правилами Института и указаниями моими и профессуры. Обращайтесь к нам без стеснения при всяких затруднениях. В нас Вы всегда найдете оплот и помощь».
      Первая лекция для студентов технических отделений была прочитана И.В.Мещерским по теоретической механики; для студентов экономического отделении - адъюнктом А.А.Волковым по общей химии.
      С.Ю.Витте и его единомышленники создавали элитный институт, который подчинялся не Министерству просвещения, а входил в систему управления Министерства финансов. Элитный не с точки зрения классового состава студентов, а по форме обучения и по получаемой квалификации выпускаемых специалистов. Зачисление на первый курс проходило без экзаменов – по конкурсу аттестатов; экзаменационные сессии не проводились и отметки не выставлялись; обилие практических и лабораторных занятий, проектирование (для чертёжных работ отведен весь третий этаж главного здания), обязательные летние практики, - всё это было необычным для того времени. Очень высокие требования к выпускным работам.  Фактически, инженер с высшим образованием, полученном в Политехническом институте, должен был быть одновременно и учёным, и техническим специалистом, и организатором промышленного производства.
       Первый приём был ограничен  270 студентами и сохранялся таким до 1907г. Все они  - независимо местные или приезжие – жили в общежитиях. Для этого за главным зданием института были построены  два четырёхэтажных корпуса. Судя по фотографиям, условия проживания были довольно комфортными, похоже, каждый имел отдельную комнату с умывальником. (Несравнимо с теми, в каких жили мы, студенты-политехники, послевоенных годов на Флюговом переулке: четверо в комнате, где могли поместиться только кровати, две тумбочки да стол посередине). Небольшой контингент учащихся, проживание их в институтском кампусе позволяло преподавателям быть в курсе успехов каждого студента, так что экзамены были не нужны. (После событий 1905-1907гг. общежития непосредственно на территории институтского кампуса были закрыты).
      Из принятых на первый курс студентов более половины – 131 человек занимались на экономическом отделении. Это было первое отделение в России готовившее дипломированных экономистов. До этого экономистов готовили на юридических факультетах университетов. А ведь как писал ещё в эпоху Возрождения  итальянский математик Лука Паголи, «гораздо труднее приготовить хорошего коммерсанта, чем доктора прав». Задачи и планы отделения были разработаны  товарищем (заместителем) министра финансов, директором Департамента торговли и мануфактуры (главной организацией  по руководству промышленностью и торговлей в России), «правой рукой» Витте,  В.И.Ковалевским. Именно он защищал на Государственном совете проект Института и затратил много труда и времени на его создание. Экономическое отделение должно было готовить специалистов для многочисленных отраслей государственного управления. В его задачи также входило создание класса просвещённых предпринимателей, которые могли бы стать руководителями промышленных, торговых и кредитных предприятий. Как вспоминал впоследствии академик М.А.Павлов, «экономическое отделение в то время было чем-то новым: таких факультетов в университетах не было, а в высших технических школах не велась подготовка по экономической специальности. Это отделение являлось чем-то вроде экономической академии, где готовили людей, знающих политическую экономию, теорию финансов, торговое право. С техникой всё это имело мало общего, но именно это отделение и блистало именами, известными всей России». Среди этих имен чаще всего называют П.Б.Струве, М.И.Туган-Барановского. Но в годы моей учебы эти имена мы знали не по их трудам, а по критике их воззрений в работах Ленина. Подсчитано, что Струве упоминается у Ленина не менее 100 раз, в среднем в каждом десятом произведении. Из-за такого внимания Владимира Ильича, гестапо даже арестовало П.Б.Струве осенью 1941г. в Белграде: ему было предъявлено обвинение как одному из ближайших соратников Ленина. С трудом удалось доказать, что Ленин упоминает его в своих работах, как врага, а не как друга. Гестаповцы отпустили больного старика.  Из работ Ленина, которые нам приходилось читать, штудируя политэкономию и марксизм-ленинизм, мы познавали, что Струве – это  «Иуда», «политический жонглер», «мастер политического ренегатства». Доставалось от Ленина и Туган-Барановскому.  В действительности их обоих как экономистов высоко ценили не только в России. Не буду приводить никаких высказываний о П.Б.Струве,- он не нуждается в этом, а вот  Туган-Барановского  Струве считал «пожалуй, самым видным в Европе экономистом». После легализации партийной жизни в России Струве по приглашению Витте вернулся из эмиграции; в 1907г. был избран депутатом 2-й Государственной Думы. В СПб политехническом институте работал в 1906-1917гг.: преподаватель, доцент, с июня 1914г. экстраординарный профессор, зав. кафедрой политэкономии. В мае 1917г. избран в академики Российской Академии наук по политэкономии и статистике, (исключён в 1928г., восстановлен в 1990г.). Умер в феврале 1944г. в Париже, похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. М.И.Туган-Барановский, видный представитель так называемого «легального марксизма» в России, в связи с этим тесно сотрудничавший с 1890-х годов со Струве, преподавал в институте политэкономию и статистику в 1907-1917гг.; ординарный профессор с 1914г. В советское время из экономической школы  Политехнического института наиболее известными были имена С.Г.Струмилина и В.В.Новожилова. Первый окончил коммерческое (экономическое) отделение института в 1914г. (в других источниках в 1912г.). Позже в своих воспоминаниях  Струмилин оценит свою Альма-матер «как храм экономической науки в Сосновке, воздвигнутый Витте на потребу русской буржуазии». С.Г.Струмилин -  один из авторов планов индустриализации СССР, академик, Герой Социалистического труда, лауреат Сталинской и Ленинской премии. В.В.Новожилов, один из лидеров экономико-математического направления, лауреат Ленинской премии, работал в Политехническом  институте с 1922 года, где в 1938-1951гг. заведовал кафедрой  экономики машиностроения.  К перечисленным можно добавить и других советских экономистов, чья учёба или работа была связана с экономическим отделением института, но чьи имена надолго были вычеркнуты из истории страны. «В какой бы комиссариат или управление я не зашел, - писал профессор экономического отделения  В.Э.Дэн, зав. кафедрой экономической географии института в 1902-1930гг., - всюду я встречал наших политехников, и всюду они мне оказывали  полное содействие». Дэн вошел в историю науки как основатель и многолетний лидер отраслево-статистического направления в русской экономической географии. В начале 20-х годов его ученики стояли во главе новой экономической политики; восстановление системы денежного обращения было проведено при непосредственном участии Л.Н.Юровского, выпускника 1908г., закономерности развития страны в условиях НЭПа определялись усилиями  С.Г.Струмилина, выпускника 1914г. Многие ученики Дэна в тот период занимали крупные посты в сфере финансов.  Свертывание НЭПа привело первоначально к критике отраслево-статистического направления, а затем к прямому гонению и репрессиям не только сторонников Дэна, но и многих его учеников, даже перешедших в годы критики учения Дэна в ряды его противников. В 1935 году школу Дэна называют  «фашистской наукой». Имя В.Э.Дэна  в нашей стране не упоминалось до 1949 года.  Сейчас его портрет как создателя школы  экономической географии висит среди других портретов видных ученых-политехников  в главном здании СПб политехнического  университета.
      Новым,- не по названию, а по сути,- было и электромеханическое отделение СПб политехнического института. В первый набор оно было вторым по численности студентов – 58. Должно было готовить специалистов в области сильноточной электротехники. Что это такое? Норберт Винер писал: «В электротехнике существует разделение на области, называемые  в Германии техникой сильных токов и техникой слабых токов, а в США и Англии – энергетикой и техникой связи». В России, чья промышленность исторически во многом была связана с Германией, электротехника делилась на слаботочную и сильноточную.  В России электрослаботочная отрасль имела высокотехнологичный и наукоемкий характер, инженерные кадры для неё готовили в Электротехническом институте. Политехническому институту предстояло готовить кадры для сильноточной энергетики как новейшей и быстроразвивающейся отрасли, готовить специалистов, которые должны были осваивать  производство электрогенераторов, электровозов, передачу электроэнергии на большие расстояния, электрификацию железных дорог.  Выпускаемые институтом инженеры-электрики «должны были иметь достаточное образование в области технической механики, теплотехники и гидротехники.  Поэтому отделение и получило название электромеханического»,- писал позднее М.А.Шателен,  которого Витте пригласил для организации в институте этого отделения. «Соответственно этой цели,- продолжал дальше Шателен,- на электромеханическом факультете объём преподавания по механическому циклу дисциплин должен быть сильно развит.  Примеров такой школы, как проектировавшееся электромеханическое отделение Политехнического института, в России не было. Единственная существовавшая тогда в России специальная высшая электротехническая школа – Электротехнический институт в Петербурге – готовила в то время инженеров, главным образом, для правительственной службы и притом с сильным уклоном в сторону техники слабых токов – телеграфии и телефонии. Поэтому программы и учебные планы электромеханического отделения приходилось вырабатывать заново». До приглашения Витте, М.А.Шателен закончил физико-математический факультет СПб университета; в 1888г. был направлен в Париж, слушал там курсы в Высшей электротехнической школе и в Сорбоне. В 1893г. принял участие в конкурсе на должность первого в России профессора электротехники и был утвержден им Советом Электротехнического института. Работая в этом институте, Шателен  издал первые курсы электротехнической науки, как самостоятельной дисциплины в высшей школе. Весной 1901г. Шателен в числе других профессоров института распоряжением  Министра внутренних дел был уволен за поддержку студенческих движений. В июле 1901г. Витте пригласил его для работ по организации в столице политехнического института в качестве его профессора, а в дальнейшем и декана электромеханического отделения. Вся последующая жизнь и деятельность Михаила Андреевича Шателена была тесно связана с этим институтом. Имя Шателена мы знали ещё со школы как одного из видных участников разработки и осуществления в СССР плана ГОЭРЛО – ленинского, как принято было говорить, плана электрификации всей России. Когда поступил в ЛПИ, узнал, что Шателен ещё работает в институте; кроме звания член-корреспондента  АН СССР он стал лауреатом Сталинской премии. Было ему за восемьдесят. Какую учебно-педагогическую работу он вел в институте – не знаю; на нашем факультете с ним как преподавателем мы не встречались, но занимались в лаборатории электроизмерений, которую он создал и развил; она с 1934 г. носила имя Шателена. Видел его несколько раз на разных институтских мероприятиях. Помнятся вывешенные в институте приветствия в связи с присвоением  М.А Шателену звания Героя Социалистического труда, (в связи с его 90-летием), а через год после этого его большой портрет с траурной лентой. Мне буквально через несколько дней предстояло защищать дипломную работу, поэтому на прощальные мероприятия с этим выдающимся электротехником не ходил. Не спрашивал своего племянника Лёшу, который окончил электромеханический факультет ЛПИ в начале ХХI столетия, знали ли они о М.А.Шателене как об основателе  этого факультета и какая роль ему, как одному из видных энергетиков прошлого, отводится теперь, но судя по тому, что Лёша после окончания института работает в «Атомэнергопроекте» (в 2014 году объединен с другим проектным институтом в ОАО «Атомпроект»), понял, что заложенные основателем факультета принципы -  готовить кадры для вновь возникающих в электротехнике запросов -  остались.
     Чуть позже Шателена пришёл в Политехнический В.Ф.Миткевич, ставший позднее академиком, лауреатом Сталинской премии. Окончив университет, он преподавал электротехнику в Электротехническом и одновременно в Горном институтах. Когда в Электротехническом институте был уволен Шателен и некоторые другие профессора, то он в знак протеста ушел из института и стал преподавать электротехнику в только что открытом Политехникуме. С 1904г. на электромеханическом отделении начал читать лекции по созданному им самим оригинальному курсу «Теория электрических и магнитных явлений». Вслед за этим читает лекции по другому основному курсу отделения – «Теория переменных токов». Этими двумя курсами Миткевичем была заложена основа научной дисциплины, которая в настоящее время называется «Теоретические основы электротехники». Миткевич был также первым лектором по курсу «Электрическая передача электроэнергии». Его лекции в Политехническом институте собирали полную аудиторию; их приходили слушать старшекурсники из других отделений. И это объяснялось не только лекторским мастерством Миткевича, но и тем, что в лекциях  находили отражения его собственные исследования и собственный анализ электрических и магнитных явлений в появляющихся новых электротехнических устройствах.  В начале своего научного пути Миткевич занимался вопросами преобразования переменного тока в постоянный: им были предложены две новые схемы выпрямления.  (Я не специалист и не могу сказать в какой степени были использованы эти идеи Миткевича в преобразовательной подстанции электролизной серии Запорожского титано-магниевого комбината, которая в первые годы работы доставляла нам много хлопот). В Политехническом одновременно с чтением новых курсов Миткевич организовал первую в России лабораторию по теоретическим основам электротехники. В ней студенты на опытах знакомились с основными электромагнитными явлениями, со свойствами электрических цепей и методами их исследования. Она послужила экспериментальной базой для ряда научных работ Миткевича и его учеников. Изучая явление «короны» на проводах высокого напряжения  в созданной Шателеном  в Политехникуме  впервые в России лаборатории высокого напряжения, Миткевич первым в мире предложил применять в линиях передач электротока высокого напряжения расщепление проводов (фаз). Без использования этой идеи невозможно было бы обеспечивать устойчивую работу современных энергетических систем, связанных сверхдальними линиями передачи большой мощности. Впервые в мире Миткевич предложил (1905г.) применять трехфазную дугу для сварки металлов. Только  немногое, перечисленное мною из всего сделанного Миткевичем, достаточно для представления об уровне этого профессора Политехнического института, в котором  он работал до 1938г.  Пожалуй, стоит добавить, что в 1933г. Миткевич был награжден орденом Красной Звезды за работы, связанные с обороной страны. Боевой орден штатскому человеку до войны – это говорит о многом.
     …Мне, прожившему в Запорожье  после студенчества всю свою жизнь, несчётное число  раз приходилось проезжать, а в молодые годы  проходить и  пешком, по плотине  Днепрогэса. И всегда любоваться открывающимся с неё видом на Днепр, обхватывающий живописные скалы острова Хортица двумя рукавами, как огромными руками. А какой прекрасный вид с острова на изгибающуюся дугой плотину и торчащие перед ней из воды скалы – остаток порогов ненасытного Волчьего горла! Кажется, такой красоты плотины нигде больше нет. (Дважды её взрывали: в августе 1941, чтобы преградить путь немецким войскам на левый берег, и в октябре 1943года.  Тогда немцы, отступая, намеривались взорвать её полностью. «Гитлеровцы замуровали в тело плотины сто авиабомб весом по полтонны каждая, и лишь героизм наших саперов и разведчиков спас её от полного уничтожения», - Л.И.Брежнев, «Возрождение».) Всегда отдавал должное и проектировщикам, и строителям такого чуда. И вот только теперь узнал, что к этой красоте имеет непосредственное отношение и моя Альма-матер: начальником строительства Днепрогэса был выпускник Петербургского политехнического института Александр Васильевич Винтер. В дипломе, выданном Винтеру написано, что «Вильгельмъ-Александръ Фридриховичъ-Вильгеймовичъ Винтеръ…26 мая 1912г. Советом института удостоен звания инженер-электрика». Такое сложное имя-отчество объясняется тем, что отец его носил двойное имя и сам Винтер, крещённый по лютеранскому обряду, получил также двойное имя. По гражданству отца зарегистрирован был как прусский поданный, перешел в российское гражданство лишь после достижения совершеннолетия. В 1899г. поступил на механическое отделение Киевского политеха, но на первом же курсе был арестован за распространение первомайских революционных прокламаций и исключен из института. Выслан под полицейский надзор в Баку без права проживания в столичных и университетских городах. Там ему по протекции удалось устроиться практикантом на электростанцию в Белом городе – тогдашнем пригороде Баку. Дважды предпринимал попытку возобновить учёбу в Киеве, но как политически неблагонадёжный получал отказ. Получить Винтеру высшее техническое образование помог профессор Шателен: при его содействии Винтер в 1907г. был зачислен на электромеханическое отделение СПб политехнического института.
      В плане ГОЭЛРО строительство Днепровской гидроэлектростанции занимало первое место. Её проект был разработан  под руководством И.Г.Александрова  специально созданной в 1921г. проектно-изыскательской организацией  «Днепрострой». До этого   было составлено 16 проектов, в которых предусматривалось сооружение на порожистом участке Днепра от двух до четырёх плотин. «Днепрострой» шесть лет вёл проектные работы, окончательный проект был девятым. Одноплотинный вариант  Александрова предусматривал сооружение плотины, при котором воды Днепра поднимались на 35 метров, перекрывая все днепровские пороги и создавая возможность установки сверхмощной электростанции, в 3,5 раза превосходящей прежние проекты. По проекту Александрова Днепрогэс становился центром промышленного комплекса. Этому противились многие, и два года длилась экспертиза проекта. В конце 1926г. в Кремле состоялось обсуждение проекта в правительстве. Были приглашены два десятка специалистов, среди которых был и Винтер. «Не можем рекомендовать строить самим. Дело слишком большое, опыта нет у нас в этих делах»,- так высказывается большинство. «Трое, - вспоминал Винтер, - высказались против, в том числе, совершенно безоговорочно и я. Если будет дано нужное оборудование – сами сделаем. Решение принято: нас троих и назначить на работу». В иностранной печати по поводу принятого проекта появились статьи, лейтмотивом которых было: «как это русские вознамерились в течение пяти лет построить самую мощную в мире гидроэлектростанцию?». 7 февраля 1927г. Винтер был назначен главным инженером, а вскоре начальником Днепростроя. Он не просто строил, а искал новые решения, улучшал проект Александрова и проект производства работ, предложенный американской консультационной фирмой Купера. Сотни нововведений, внедрённых на Днепрострое, стали в дальнейшем общепринятыми методами в гидростроительстве. Много лет спустя американский гидростроитель Х.Томсон, один из консультантов строительства Днепрогэса, написал: «У вас есть много хороших инженеров, но Винтер – фигура совершенно исключительная. Таких, как он, мало на свете. Их можно перечислить на пальцах. Это полководец!». В Запорожье именем Винтера назван бульвар в непосредственной близости от Днепрогэса; там же установлен  ему памятник…
      Кораблестроительное отделение  в Политехническом институте было первым и единственным в России гражданским вузом  такого профиля. До его создания в России готовили специалистов только в области военного кораблестроения – Морская академия и Кронштадское Морское инженерное училище. Кораблестроительное отделение вновь создаваемого института должно было выпускать морских инженеров, подготовленных как для постройки корпусов, так и механизмов судов, главным образом, коммерческих. Конкурс на эту специальность был самым высоким и оставался таковым в течение нескольких лет: на первый приём он был 20 человек на место. В правительственных кругах России в то время не все считали нужным  во вновь создаваемом институте иметь кораблестроительный факультет. В 1898г. был принят закон о беспошлинном ввозе в Россию морских торговых судов и вплоть до революции отечественный торговый флот лишь на четверть состоял из судов, построенных на русских верфях. Противники создания высшей школы гражданского судостроения доказывали, что русское торговое судостроение не имеет перспектив в ближайшем будущем, а нужное число корабельных инженеров проще получить увеличением их выпуска в Кронштадском училище. Им возражали  крупнейшие деятели отечественной промышленности и техники, такие как А.Н.Крылов, В.И.Ковалевский, Н.П.Петров и многие другие. «Судостроение,- говорили они,- более чем всякая другая отрасль техники нуждается в людях, могущих не только вводить  улучшения, делаемые другими, но и самостоятельно развивать и совершенствовать самые способы производства. Люди эти необходимы потому, что без них судостроение осуждено на застой или, во всяком случае, не может развиваться самостоятельно». Кораблестроительное отделение  во вновь создаваемом вузе было открыто. Не знаю, по какой причине, по-видимому, все ещё сомневались в необходимости  выпуска большого количества инженеров – судостроителей, но в «штатном расписании»  комплект студентов  на этом отделении был установлен в 25 человека на каждом курсе. В первый год принято было  принято всего 27 человек.
        «Князь Гагарин, - вспоминал А.Н.Крылов, - предложил мне стать деканом кораблестроительного факультета, но 1 января 1900г. я был назначен заведывать Опытовым бассейном Морского ведомства и от деканства отказался, указав наиболее подходящего кандидата корабельного инженера К.П.Боклевского; но я продолжал принимать деятельное участие в разработке учебных планов и программ, особенно по математике и теоретической механике». Деканом отделения был назначен К.П. Боклевский. Учился он в Морском училище, затем в Морской академии. Занимался строительством различного типа кораблей.  С 1896 по 1901год был в командировке во Франции и Швейцарии – осуществлял наблюдение за постройкой крейсера «Баян» и броненосца «Цесаревич».  Кроме руководства отделением (до 1923 года), Боклевский  в апреле 1902г. возглавил кафедру корабельной архитектуры и был её заведующим до 1928г., до конца своей жизни. Вот как отзывался о своём декане  выпускник 1909г.  В.И.Юркевич: «Наш декан Константин  Петрович прививал нам и своим примером, и лекциями особую любовь к кораблям, к их линиям, к их скорости, к элегантности внутренних помещений, и мы в течение обязательных летних плаваний всё больше проникались любовью к морю и к кораблям. Константин Петрович относился к своим студентам поистине как к родным, много интересуясь жизнью каждого из нас, следя за успехами, устраивая на дальние плавание или на летние заработки, и главное, по окончания института, на службу на разные заводы или в Адмиралтейство». Последнее было важно для дореволюционных выпускников отделения: из-за закона 1898г., о нём упоминал выше, только треть работало в коммерческом судостроении. На создание мощного коммерческого флота требовались большие капиталовложения. Российские предприниматели, обладающие средствами, рисковать не желали, так как судовладельцам было выгоднее приобрести  более совершенные иностранные суда. Другое дело – военное судостроение: проектирование их и строительство  осуществлялось за казенный кошт. Поэтому многие выпускники кораблестроительного отделения института дополнительно оканчивали курсы военного кораблестроения при самом институте или в Морском инженерном училище в Кронштадте и поступали на государственную службу в Корпус корабельных инженеров. (В Морском ведомстве Российской империи существовали формирования – корпуса. Корпусов было несколько, одним из них был Корпус корабельных инженеров, к которым причислялись военно-морские технические специалисты, не состоящие на флотской строевой службе.) Подавляющее большинство инженеров, работающих на Балтийском и Адмиралтейском судостроительных заводах в СПб и в их филиалах в городах России, были выпускниками кораблестроительного отделения института.
       Ещё Ковалевский пригласил преподавателями на отделение таких известных уже в то время специалистов, как И.Г.Бубнов, Г.Н.Пио-Ульский, А.П.Фан-дер-Флит. Вот несколько слов  об одном из  них, двое других эмигрировали после революции.  В нынешнем СПб на доме по улице Марата, 90 есть мемориальная доска с таким текстом: «Бубнов Иван Григорьевич главный конструктор ПЛ ВМФ России, основал в 1901г. конструкторское бюро (ныне ЦКБ МТ «Рубин»), заслуженный профессор, генерал-майор корпуса корабельных инженеров». Открытый Бубновым новый способ испытания подводных лодок в погружённом состоянии применяется и в наше время. Первая подводная лодка, официально принятая на вооружение в России – «Дельфин» была построена в 1903г. по проекту Бубнова. Вслед за «Дельфином» одна за другой проектируются под руководством Бубнова несколько типов  лодок увеличенного водоизмещения.  Подлодка типа «Минота», заложенная в 1906г. по его же проекту, была первой в мире с дизельной установкой. 19 марта 1906г. Николай II подписал указ о выделении подводных лодок в самостоятельный род сил флота и  на Балтийском заводе был создан «Отдел подводного плавания», его возглавил Бубнов. Когда в мировом кораблестроении началась так называемая «дредноутная лихорадка», в России был объявлен конкурс на создание лучшего проекта линейного корабля типа «Дредноут» (этот тип корабля является символом линейного корабля первой четверти ХХ века, появился в Англии в 1906г. – прим. авт.) для Балтийского флота. В конкурсе участвовали 21 зарубежная фирма, 6 российских заводов, а также частные лица. К реализации был принят проект Балтийского судостроительного завода, разработанный под руководством И.Г.Бубнова. Заложенные почти одновременно четыре однотипных линкора, по два на Балтийском и Адмиралтейском заводах, (только там имелись стапеля, позволяющие строить линкоры) были введены в строй действующих перед первой мировой. Три из них – «Севастополь»», «Петропавловск» и «Гангут» - успешно действовали во время ВОВ; последние под названием «Марат» и «Октябрьская революция в обороне Ленинграда.  По своим совокупным качествам они не уступали  дредноутам Англии и Германии – ведущим кораблестроительным странам того времени.  В 1916г. Морской штаб объявил конкурс на разработку проекта подводной лодки большого водоизмещения. В конкурсе участвовали российские заводы, фирмы США и Италии. Лучшим был признан проект главного конструктора ПЛ России генерал-майора И.Г.Бубнова. Мировая война помешала осуществлению этого проекта, но он был взят за основу при разработке конструкции первой советской подлодки «Декабрист» учениками Бубнова. К сожалению, этот талантливый конструктор, учёный умер от тифа в 1919г. Было ему всего 47 лет… 
       Где-то читал, что подводный флот России и довоенного СССР на 90 процентов создан политехниками. Посчитал это образным выражением пишущего. А когда стал разбираться, то понял, что не так уж  и велико преувеличение.
       В 1925г. М.В.Фрунзе, нарком по военно-морским делам, проводил совещание по вопросу создания подводного флота в советской России.  Многие считали, что в стране не осталось специалистов и надо закупить подводные лодки заграницей. Понимая, что вряд ли заграница продаст что-нибудь стоящее, приняли решение проектировать и строить самим. Летом 1926г. на Балтийском заводе  создали специальное бюро №4 по проектированию подводных лодок во главе с  Б.М.Малининым, выпускником Политеха 1914г. Он после окончания института работал под руководством И.Г.Бубнова на Балтийском заводе. Малинин собрал в бюро своих однокашников по учёбе в политехническом институте, таких как Крюгер, Руберовский, Базилевский и многих других.  Под руководством Малинина были спроектированы первые советские подводные лодки типов «Декабрист», «Ленинец», «Щука».  Когда в начале 1930 года закладывали первые три «Щуки», присутствующий при этом начальник морских сил страны Р.А.Муклевич сказал: «Мы имеем возможность этой подводной лодкой начать новую эру в нашем судостроении». «Щука» была самым многочисленным типом средних подводных лодок во время ВОВ.
       Проект малой  субмарины, которую можно было бы перевозить по железной дороге без разборки, разрабатывали  в Особом конструкторско-технологическом бюро  под руководством А.Н.Асафова, выпускника кораблестроительного отделения 1911 года. После окончания института он участвовал в постройке линкора «Гангут»; с 1912г. под руководством Бубнова занимался проектированием и строительством подлодок, до 1918 г. работал на верфях Ревеля, где производилось серийное строительство подлодки «Барс» - пятого проекта Бубнова. Вернувшись в Петроград, руководил ремонтом субмарин на заводах. В 1928г. арестован по делу о «Промпартии» и отсиживал срок  в  «Остехбюро» при ОГПУ.  (Для справки: «Особое технологическое бюро» с тюремным режимом было создано в Подмосковье с филиалом на ленинградском заводе «Судомех». Там, будучи в заключении, конструкторы создавали оригинальные проекты подводных лодок и их вооружения. Среди них было немало и политехников. Так здесь отбывали свой приговор по статьи 58-6,7,11 – 10 лет исправительно-трудовых лагерей, - Малинин и все упомянутые мною выше его  однокашники, положившие начало «новой эры в нашем судостроении». В отличие от Асафова они были осуждены не по делу о «Промпартии». Вроде бы умышленно не устранили дефекты при проектировании «Декабриста», что привело к сильному крену при погружении и всплытии подлодки, что было, отнюдь, не новым явлением. Сидя в заключении, Базилевский сумел теоретически открыть причину крена и разработал методы его уменьшения.  Проблема устранения крена была решена для подлодок любого типа. В 1932г. постановлением КОГПУ срок конструкторам был изменен на условный, и они были освобождены).
       Продолжу об Асафове. В шарашке ОГПУ «Остехбюро» он выдвинул идею создания подлодки быстрого хода с мощным артиллерийским вооружением. Для реализации этой идеи на территории Балтийского завода было создано ОТБ (опять-таки под «крышей» ОГПУ), руководителем которого  был назначен Асафов. Проект такой лодки был принят, построены три подлодки типа «Правда».  В серию они не пошли, но послужили прообразом для создания лодок типа «К» (крейсерские) - одних из самых совершенных в те годы. Асафова освободили в 1932г. и назначили главным инженером  Особого конструкторско-технологического бюро (ОКТБ-2) при Балтийском заводе, где он  разработал проект малой субмарины, используя опыт работы с Бубновым над проектом субмарины «Минога».  При испытании головной лодки не все проектные показатели были достигнуты, В частности, ниже скорость, дольше время погружения. Асафова обвиняют во вредительстве и вновь арестовывают. Его попытки доказать, что недостатки связаны с отклонением от  некоторых его технических предложений, не помогли. Асафова не стало в 1933г., а причины смерти до сих пор не ясны. А после внесения в проект изменений, в том числе и предлагаемых Асафовым ранее,  «Малютка» пошла в серию; в течение года было построено 30 лодок. В 1935г. была спроектирована под руководством тоже выпускника Политеха П.И.Сердюка усовершенствованная малая субмарина под тем же названием «Малютка».  Претензий к проекту, кажется, не было (построено 46 лодок этого типа), а автора проекта постигла участь своего предшественника: В 1936г. его арестовывают, приговор 10 лет за связь с врагами, освобождают только в 1945г.  А его подлодки успешно действовали во время войны.
      В заключение своего рассказа о И.Г.Бубнове и его учениках приведу мнение специалиста, в своём кратком изложении.  Проекты русских инженеров, по которым строились субмарины, по многим показателям опережали достижения зарубежного кораблестроения. Подлодки «Барс» и «Минога» - лучшие среди воюющих сторон в Первую мировую войну. Подводные лодки типа «Щука», «С» и особенно «К», построенные перед Второй мировой войной, были на уровне самых современных иностранных подлодок. (Н.Хромов. Подводные силы Балтфлота. 1901 – 2006). При этом не надо забывать, что людям, создающим эти субмарины, приходилось работать в атмосфере всеобщей подозрительности и жестоких репрессий. За малейшие просчёты – а они неизбежны во всяком новом деле – обвиняли во вредительстве, предательстве и шпионаже.
       Так уж сложились обстоятельства, что военное кораблестроение в России по своим достижениям опережало гражданское. Могла ли и в нём Россия выйти на уровень мировых разработок? Как я думаю,  могла. Об этом можно судить по истории создания французского трансатлантического пассажирского  лайнера «Норманди». До конца 20-х гг. прошлого века Великобритания - тогдашняя «владычица морей», удерживала за собой право на «Голубую ленту Атлантики» - переходящий приз, присуждаемый океанским лайнерам за рекорд скорости при пересечении Северной Атлантики. И вот пошли слухи, что побеждённая Германия строит два новых лайнера «Бремен» и «Европу», которые разовьют скорость хода до 28 узлов и тем самым побьют рекорд британской «Мавритании», установленный в 1909г. Англичане, итальянцы, французы погнались за немцами. В 1929г. крупнейшая судовладельческая фирма Франции заказала компании «Пеноэтт» лайнер, равного которому ещё не знал мир. Это должен быть пароход длиной около 300 метров и водоизмещением 70 тыс. тонн со скоростью хода 29 узлов. Построенные до этого во Франции пассажирские лайнеры развивали скорость хода всего  в 21-23 узла. А тут поставлена задача достигнуть 29!  Вряд ли фирма   «Пеноэтт» справилась бы с этой задачей, если бы не предложение никому неизвестного на Западе русского эмигранта В.И.Юркевича. Выпускник кораблестроительного отделения  Политеха 1909 года оказался в эмиграции, вынесенный туда как тысячи ему подобных в годы Гражданской войны. После десятилетнего отрыва от работы по своей специальности ему удалось по рекомендации устроиться, то ли чертёжником, то ли консультантом,- пишут по-разному, на один из заводов  компании «Пеноэтт». Когда он начал изучать конструкции лучших кораблей, то, по его словам, заметил, что ни на одном из них не было достигнуто результатов, которые они должны бы дать, если бы корпус судна был спроектирован по его методу, разработанному в России  в 1912г.  «Европа ещё не подошла к вопросам, которые наши учителя ставили нам в России… Русскому судостроению до войны было открыто больше, чем современному в Европе», - делает он вывод. Ещё во время учёбы в институте Юркевич начал заниматься проблемой «сопротивления воды при движении судов». На его курсовые работы, нацеленные на поиск новых линий обводов корпусов кораблей, обратил внимание декан отделения Боклевский. Под его руководством  студент начал разрабатывать собственную концепцию проектирования корпуса корабля с его особой обтекаемостью. И вот теперь применил свои наработки:  самостоятельно  спроектировал  корпус трансатлантического лайнера и предложил его компании «Пеноэтт».  В отличие от принятых тогда во всём мире удлинённых корпусов, корабль Юркевича вышел «пузатым» посередине и резко  заостренным по оконечностям. В поперечном сечении корпус корабля имел бульбообразный профиль, что позволяло уменьшить сопротивление воды  при движении корабля. Такая форма корпуса была разработана Юркевичем ещё во время его работы в России на Балтийском заводе. Испытания моделей в Опытовом бассейне Морского ведомства показали, что  бульбообразный корпус при его реализации даст экономию в мощности машин на 10-15 процентов. И достигалось это исключительно  за счёт  разработанной Юркевичем новой формы обвода корпуса корабля, ставшей впоследствии знаменитой как «Форма Юркевича» или «Бульб Юркевича». По каким-то причинам патент на него не был оформлен, (его Юркевич получит только в 1933г.), и, как убедился Юркевич спустя почти 20 лет, зарубежные кораблестроители о нём и не знали. В целесообразность использования предложения Юркевича проектировщики долго не верили. На разработку формы корпуса компания уже потратила много времени и средств и не достигла поставленных целей. Поэтому   решили рискнуть. Каково же было удивление кораблестроителей, когда из 15 моделей, испытанных в Опытовых бассейнах  Франции и Германии, лучшей оказалась модель с «Бульб Юркевича». «Подумайте, - говорил заведующий Опытовым бассейном в Гамбурге доктор Кемпф,- если бы наш «Бремен» имел ту же форму, он дал бы на целый узел больше». Из эмигрантского небытия Юркевича вывел первый же рейс «Норманди» в 1935г. Лайнер стал обладателем приза «Голубая лента  Атлантики», установив  рекорды наименьшей продолжительности  перехода  из Гавра в Нью-Йорк (только эти два порта могли принимать лайнер высотой больше Эйфелевой башни) и наивысшей средней скорости. Это был национальный триумф Франции. По мнению специалистов, возможность значительно увеличить предельную скорость этого лайнера дала особая обтекаемая форма корпуса корабля. Франция, которая стала лидером среди морских держав, не стремилась к признанию в этом заслуг русского изобретателя. Но очень популярная и влиятельная в то время парижская газета «Матен» вышла со статьей на двух первых страницах о создании «Норманди» с подзаголовком «Отец «Норманди» и с большим портретом Юркевича. Парижская газета «Россия» написала: «Если французы имеют право гордиться этой победой «Норманди», так как «Норманди» - французский корабль, то мы, русские можем вдвойне гордиться этой победой, так как французам дал  эту победу наш русский инженер, который, прежде всего, должен был победить самих французов, чтобы потом дать им победу над англичанами».
       Отвечая на вопрос журналиста, кому или чему он обязан мировой славой, Юркевич сказал: «Прежде всего, школе – Петербургскому политехническому институту. Нас учили  на редкость  хорошо. Такие профессора как Бубнов, Крылов, Фан дер Флит, корифеи русского кораблестроения, отдали нам – своим ученикам – лучшее, что у них было».
      Политехнический институт готовил специалистов с учётом будущих потребностей. Возьмём, к примеру, кораблестроительное отделение. Декан этого отделения, генерал-майор Корпуса корабельных инженеров Боклевский, в 1909г. обратился к Совету Министров с предложением о постройке аэродинамической лаборатории и лаборатории для разработки авиационных двигателей. Казна выделила ему субсидию в 40 тысяч рублей на организацию лаборатории. В том же году  по инициативе Боклевского на кораблестроительном отделении  создаются курсы воздухоплавании, ставшие первой высшей авиационной школой России.  В приветственном адресе К.П.Боклевскому по поводу 25-летия образования кораблестроительного факультета сказано: «Никому другому, как Вам, обязана своим существованием получающая ныне планомерное развитие авиастроительная специализация факультета. Вы своим даром предвидения оценили всю целесообразность и необходимость организации на факультете этой отрасли образования и сделали это в тот момент, когда ещё никто не дерзал помышлять о тех достижениях авиации, которые мы имеем в настоящее время. В чрезвычайно короткий срок Вы сумели организовать не только курсы воздухоплавания, но и такие основные лаборатории как аэродинамическая лаборатория и лаборатория авиационных двигателей, давшие возможность поставить на факультете преподавание авиастроения на должную высоту». К написанному в приветствии добавлю, что на отделении уже в 1909г. читался курс авиационной радиотелеграфии – задолго до появившихся только в 1916г. радиостанций на самолётах. В 1916г. по предложению, поданному в Госдуму Министерством торговли и промышленности,  на кораблестроительном отделении должны были организовать автомобильно-воздухоплавательный подраздел.
      Курировал в институте всю сеть учебных заведений авиационного профиля и преподавал в некоторых из них А.П.Фан-дер-Флит. До революции там получил высшее образование авиаконструктор Н.Н.Поликарпов, заслуживший в своей среде репутацию «короля истребителей». Среднее образование он получил в духовной семинарии – отец был потомственным церковнослужителем, но решил поступать в Политехнический институт. Слушатели духовной семинарии в институты не принимались, поэтому, сдав экстерном экзамены за гимназию, по конкурсу аттестатов в 1911г.  Поликарпов стал студентом кораблестроительного отделения Политеха. Увлёкся авиацией и с 1913г. учился одновременно на кораблестроительном и на авиационном отделениях. В январе 1916г. как кораблестроитель  защитил дипломный проект и получил звание «инженера-механика 1 степени». Защитить подготовленный дипломный  проект по авиастроительному отделению на тему «двухмоторный транспортный самолёт» не удалось: сложная обстановка в стране, финансовые трудности в семье, заставляющие работать. Но вне зависимости от этого  И.И.Сикорский, тогдашний  главный инженер авиационного отделения завода «Авиабалт», подал на Поликарпова именную заявку в Управление ВВФ Российской империи, и тот сразу же после института, по трудовой мобилизации военного времени, начинает работать на «Авиабалте» заведующим производством истребителей. Работает с Сикорским над усовершенствованием и выпуском самолётов его конструкции, в том числе, знаменитым в Первую мировую самолётом «Илья Муромец». В начале 1918г. Игорь Сикорский эмигрирует заграницу, зовет с собой Поликарпова, тот отказывается. «Авиабалт» закрывается. После небольшого перерыва Н.Н.Поликарпов  начинает работать на авиазаводе  «Дукс», где  1922г. создаёт первую свою конструкцию (из 80-ти созданных за свою жизнь) самолёта-разведчика Р-1, первого массового советского самолета. Перечислить все созданные Поликарповым самолёты просто невозможно. Мы, мальчишки довоенной и военной поры, знали эти самолёты по кинофильмам нашего детства и отрочества, не зная фамилии их конструктора. Да и не мудрено: Поликарпов, как и многие другие авиаспециалисты, был арестован уже в октябре 1929г.,  стандартно обвинён за участие в контрреволюционной вредительской деятельности, саботаже и срыве опытных работ, приговорён к смертной казни. Но стране были нужны новые самолёты, не уступающие зарубежным. В Бутырской тюрьме под эгидой ОГПУ создаётся «Особое конструкторское бюро», которое вскоре переводят на территорию завода №39, где заключённым была поставлена задача создать новый истребитель. Поликарпов был заместителем начальника этого бюро. Такой истребитель – И-5  был создан за полгода, поставлен на вооружение  и выпускался в течение 9 лет. И что же? Поликарпова освободили и сняли все обвинения? Отнюдь! 18 марта 1931г. Поликарпову вынесли приговор: 10 лет лагерей с конфискацией имущества. По-видимому, вместо не приведённого в исполнение приговора к смертной казни посчитали это достаточной наградой. На закрытом смотре авиатехники  в июне 1931г. представленный Поликарповым истребитель И-5 демонстрировал в показательном полете Чкалов. Присутствовали Сталин, Ворошилов и другие руководители. Самолёт понравился. И только после этого было принято решение признать осуждение Поликарпова условным.  Потом он и другие авиаконструктора были освобождены по амнистии, без снятия самого приговора. Решение Особого совещания при Коллегии ОГПУ было отменено только в 1956г., через 12 лет после смерти  «короля истребителей». И это по отношению к человеку, которому в 1940г. было присвоено звание Героя Социалистического труда – четвертому по счёту среди получивших это звание, присуждены две Сталинские премии только за разработку конструкций новых современных истребителей, до постановки их на серийное производство. Не буду затруднять читателя описанием, как и почему эти разработки не дали Поликарпову довести «до ума».
       Совсем кратко о ещё двух выпускниках авиационного отделения, прошедших обучение уже в советское время, но в период ещё сохранившегося «духа» прежнего Политеха, до того как сама форма политехнического образования была признана если не вредной, то по крайней мере не нужной.
       Г.М.Бериев страстью к авиации заболел ещё в детстве. Поступив в Тбилисский политехнический институт, смог в 1925г. перевестись в Ленинградский политехнический на авиационное отделение кораблестроительного факультета. Закончил Бериев институт в 1930г.  и в том же году, работая в ЦКБ ЦАГИ, по своей инициативе начал заниматься разработкой конструкции самолёта морской разведки.  После успешных испытаний  самолёта МБР-2 конструкции Бериева в 1932г., принимается решение о принятии его на вооружение ВМФ и запуске  в серийное производство. Это был самый массовый советский гидросамолёт, выпускался более 20 лет. Спустя четыре года после окончания института  Бериев назначается главным конструктором  созданного ЦКБ морского самолётостроения. Далее на протяжении всей своей жизни Бериев занимался проектированием и строительством гидросамолётов разного типа. У него  не было конкурентов в этом направлении самолётостроения.  Самолётам Г.М.Бериева принадлежали практически все высшие мировые рекорды, зарегистрированные ФАИ для гидросамолётов.  Бериева по праву называют патриархом морской авиации.
       О самолётах, созданных под руководством О.К.Антонова, знает, наверное, и стар, и мал. Его часто называют «отцом транспортной авиации». Но ещё до поступления в ЛПИ в 1925г. Антонов был известен как планерист. Во время обучения в институте Антонов уже создавал учебные планеры. Этим делом он занимался в течение 40 лет, создав более 50 конструкций опытных и серийных планеров различного назначения. После окончания института в 1930г. Антонов получил направление на строящийся в Тушино планерный завод и там с января 1932г. возглавил  конструкторские работы. В 1938г. завод закрыли. После этого Антонов и до войны, и во время её работал в конструкторском бюро А.С.Яковлева. Руководил филиалом яковлевского КБ в Новосибирске, которое в 1946г. было преобразовано в Опытно-конструкторское бюро по гражданским и транспортным самолётам; Антонов был назначен главным конструктором ОКБ. Первой удачной самостоятельной  работой Антонова  в самолётостроении стала машина АН-2 (сначала называлась СХА). Самолёт был спроектирован и построен в Новосибирске; экспериментальный образец подняли в небо 31 августа 1947г., а через два года начато его серийное производство.  В 1952г Антонов переезжает в Киев, где с группой ведущих специалистов, приехавших с ним, основывает КБ самолётостроения.  Первым самолётом нового КБ был транспортный АН-8. Закончил свою деятельность О.К.Антонов созданием в 1982г. лучшего до сих пор большегрузного самолёта АН-124 «Руслан».      
       Почему я так долго остановился на кораблестроительном отделении?  Мне казалось, что рассказывая о создателях кораблей и об авиаконструкторах, чьи творения могли видеть многие, будет более понятен уровень образования, которое давал основанный С.Ю.Витте СПб Политехнический институт.  Но не буду далее «восхвалять» постановку образования на кораблестроительном отделении, - на таком же высоком уровне было поставлено образование и на других отделениях института.
       Одной из особенностей обучения в Политехническом институте было прохождение производственных практик, введённых в программу обучения по предложению Шателена, декана электромеханического факультета. Как они проходили можно увидеть на примере того же кораблестроительного отделения. Студенты его должны были пройти три летних практики. (Три летних практики на разных заводах обязаны были пройти и мы, студенты Политеха 1950-хгг.) Одна в коммерческом порту для изучения портовых сооружений, методов приёма и вывода торговых  судов и организации их погрузки – разгрузки; другая – на судостроительном или механическом заводе для ознакомления с постройкой судов и механизмов, и, наконец, в заграничном плавании на коммерческом судне для ознакомления с условиями плавания и эксплуатации судовых механизмов. Практику проходили не как наблюдатели, а работали. Не знаю как на экономическом, но и на двух других технических отделениях института производственные практики студентов организовывали подобным образом. Вот что писал М.А.Павлов, декан металлургического отделения в 1910-1912 и 1915-1930 годах, «…правилами отделения требуется от каждого студента практическое знакомство с металлургическими производствами, приобретаемое путем изучения их в течение трёх летних каникул на заводах… В последнее время не удаётся разместить на летние практические работы всех студентов отделения, имеющих достаточную теоретическую подготовку. Поэтому самостоятельные и длительные занятия на заводах заменяют для части надлежаще подготовленных студентов ежегодными экскурсиями на заводы разных металлургических районов, организуемыми под непосредственном руководством профессоров и преподавателей отделения». Как вспоминает один из выпускников, «экскурсии продолжались около месяца, и для этой цели железные дороги предоставляли отдельный вагон третьего класса, который подавался обычно прямо в завод».
    Металлургическое отделение института в отличие от других отделений имело свою «резиденцию» -  химический корпус, открытый, так же как и Главное здание, в 1902г. Химический корпус своей архитектурой и пропорциями практически повторяет Главное здание. Оба корпуса построены в виде Н-образного здания в стиле неоклассицизма и необарокко; только химкорпус двухэтажный.
      В Политехническом институте металлургическое отделение было  впервые в России  отделено от горнодобывающей отрасли и станет выпускать  «инженеров-металлургов», а не «горных инженеров». В нём был электрохимический подотдел, что тоже было новым в подготовке специалистов для металлургической отрасли. Создание такого  подотдела было необходимо, так как традиционные пирометаллургические способы получения и очистки многих цветных металлов заменялись электрохимическими процессами.  Металлургическое отделение сразу  стало готовить инженеров не только для промышленности, но для научно-исследовательских работ в области металлургии. Именно здесь по предложению профессора Курнакова впервые в практике технических вузов России студентам было предоставлено право защищать экспериментальные исследования на получение квалификации инженера-металлурга. «Высшие технические школы,- отмечал Н.С.Курнаков,- должны быть не только учебными, но и научными учреждениями. Наряду с университетами высшая техническая школа должна двигать науку путём самостоятельных исследований. В настоящее время задачи чистой науки и техники так тесно связаны между собой, что разделены быть не могут. Очевидно, что в разработке научных вопросов должны принять участие не только преподаватели, но и студенты». Выбор оставался за студентом – защищать или проект завода, или экспериментальное исследование. Таким правом воспользовался и я в 1956 году, выбрав в качестве дипломной работы исследование по теме: «Определение величин напряжения разложения хлоридов щелочных металлов».
      Деканом металлургического отделения первоначально был назначен Д.К.Чернов – провозвестник новой школы металлургии. Он в 1868г. открыл фазовые превращения в стали при её нагревании; это открытие и его последующие работы  заложили основы современного металловедения и термической обработки стали. Понять значение работ Чернова людям далеким от металлургии можно на примере только одного его исследования, проведенного в 1866-1888гг. В те времена, когда артиллерия перешла на стальные орудия,  в сталепушечном производстве наличествовало большое количество брака. Выпущенные на одном и том же производстве, при одном и том же химическом составе стали, пушки то разрушались при первом выстреле, то показывали высокую прочность и долговечность. Д.К.Чернов взялся за разрешение этой проблемы. Он обнаружил, что там, где происходил разрыв ствола пушки, сталь имеет крупнозернистое строение. А у стойких пушек разрез ствола показывал мелкозернистое строение.  И Чернов пришёл к выводу, что под влиянием различных температур сталь претерпевает определённые полиморфические превращения. Определил температурные границы, при которых это происходит, названные впоследствии «Точками Чернова». Своими исследованиями Чернов показал, что решающим фактором для получения стали высокого качества является термическая обработка, а не ковка как  это считалось ранее, то есть качество стали зависит от структуры, которая изменяется при достижении определённой температуры, и тем самым обеспечил технологиями производство высококачественного артиллерийского оружия из стали в России. О высокой оценке Д.К.Чернова как учёного не только в России, но и мире свидетельствует такой факт. Осенью 1916г. Чернов заболел и был вынужден выехать для длительного лечения в Крым. Вернутся в Петербург до гражданской войны, которая отрезала Крым от Советской России, не смог. В 1920г. командующий английским военным флотом послал за ним специальный корабль с предложением переехать в Англию. Чернов ответил: «Я долгие годы носил мундир русского генерала. Много сил и ума я отдал делу, которое укрепляло могущество моей родины. Я – русский человек, и в тяжёлое для России время покинуть её не могу»… 2 января 1921г. Д.К.Чернов скончался в Ялте. Академик А.А.Байков писал, что значение Д.К.Чернова для металлургии можно сравнить со значением Д.И.Менделеева для химии.  И это не из серии «кукушка хвалит петуха…». Альберт Портевен, французский учёный, сказал: «Чернов был провозвестником и главою новой школы; его первые труды послужили фундаментом для последующего удивительного прогресса в области металлургии стали, для которой вторжение науки оказалось поистине революционным».
      Я рассказал только об одном открытии Чернова, а он был чрезвычайно одаренным, увлекающимся человеком. Для перечисления всего им сделанного потребовалась бы ни одна страница описаний.  Позволю рассказать  только  ещё об одном открытии Чернова, которым ежедневно пользуется каждая семья, живущая на Украине. Удивились? Но это так: каждый употребляет с пищей каменную соль; а ведь пионером её добычи на Украине был Д.К.Чернов. Когда он подал в отставку с должности главного инженера Обуховского завода (директор потребовал прекращения исследовательских работ), Чернов уехал с семьёй на Украину, арендовал участок помещичьей земли вблизи станции Ступка (станция в шести верстах от Бахмута) и в течение трех лет на собственные средства занимается разведкой месторождений каменной соли.  Он открыл её залежи на глубине 200м в пласте толщиной 15м. Предложил российским предпринимателям организовать добычу каменной соли, и, не получив от них ответа, стал одним из учредителей Голландского общества по разработке каменной соли в России. Вот таким был один из тогдашних учёных России, стоявших у истоков создания СПб Политехнического института…
       Заведуя кафедрой металлургии в Михайловской артиллерийской академии и читая там курс чугунно-литейного дела, Чернов не смог оставить академию и перейти в Политехнический, но принимал деятельное участие в разработке программ обучения. После отказа Чернова,  деканом металлургического отделения  был назначен Н.А.Меншуткин, известный трудами в области органической и аналитической химии. Он окончил физико-математический факультет СПб университета в 1862г., стажировался в Германии и во Франции, и с1865 по 1902г. преподавал в университете. Там он первым ввел систематические практические занятия по качественному и количественному анализу; написал учебник «Аналитическая химия» (1871г.), который выдержал 16 изданий в нашей стране, последнее в 1931г. Н.А.Меншуткин по праву считается основателем русской школы химиков-аналитиков. Имея солидный опыт научной и педагогической работы, Н.А.Меншуткин пригласил в институт для чтения лекций химиков Н.С.Курнакова, В.А.Кистяковского, А.А.Байкова, минералога Ф.Ю.Левинсон-Лессинга. Для преподавания были приглашены и специалисты тесно связанные с промышленностью и обладавшие большим опытом: А.А.Ржешотарский, главный  металлург  Обуховского («Большевик» позднее) завода,  М.А.Павлов – ведущий специалист в доменном производстве,  В.Е.Грум-Гржимайло, который на протяжении 22 лет работал на металлургических заводах Урала,  химик-технолог П.П.Федотьев. Об их уровне говорит хотя бы один факт – все они (кроме Ржешотарского, он скончался в 1902г.) в разные годы были избраны в академики или в член-корреспонденты Академии наук. Самому Николаю Александровичу Меншуткину не привелось долго работать в институте – он скончался в 1907г. – но, принимая на стадии строительства института деятельное участие в Особой строительной комиссии, создал в химическом корпусе прекрасные лаборатории и учебные аудитории, которые  в то время превосходили по площади и богатству оборудования лучшие лаборатории иностранных втузов. «Политехнический институт в первые годы своей деятельности поражал всех, привыкших к убогой обстановке и тесноте наших специальных школ, простором и количеством учебных помещений, а также роскошью их оборудования».  Так написал позднее М.А.Павлов, перешедший в политехнический в 1904г. из Екатеринославского высшего горного училища. Почти в первозданном виде эти лаборатории послужили и мне, студенту Политеха в 1950-е годы. 
       Большая химическая аудитория-амфитеатр, с прекрасной освещённостью и акустикой, на 400 человек предназначалась для слушателей всех отделений института. В годы моей учёбы, когда число студентов каждого факультета было не меньше числа слушателей всего института в первые годы его существования, в ней читали лекции «по химии» для всего курса какого-нибудь факультета.  В химическом корпусе располагались лаборатории общей химии, физической химии и теоретической электрохимии, минералогии и геологии, лаборатории и кабинеты металлургического профиля. Лаборатории были хорошо оборудованы, каждый студент имел рабочее место с подводкой воды, газа или электрического тока, с полным набором химических реактивов и посуды для выполнения практических занятий.  Самой большой была лаборатория общей химии; в ней было три зала, каждый на 66 мест. Кроме общих залов в этой лаборатории имелись специально оборудованные комнаты для различного рода работ: термического анализа и металлографии, электрических измерений и калориметрии, физических измерений и микрофотографии.  В учебных помещениях химкорпуса одновременно могли заниматься до тысячи человек. Ничего подобного не было ни в одном институте. Профессора не ограничивались только чтением лекций, главная академическая работа сосредотачивалась на практических работах в лабораториях.
      Практически всё это, с некоторым перераспределениям помещений лабораторий по кафедрам металлургического факультета, застал я и в 1950-х годах. Правда, в лабораториях с нами в рамках учебной программы занимались уже не профессора, а доценты и ассистенты. Да и «интенсивность» лабораторных занятий была значительно ниже, чем в дореволюционные годы. Всё-таки нас готовили, в основном, инженерами, а не научными работниками. Хотя большинство из остающихся в Ленинграде работали в научно-исследовательских и проектных институтах.
   
     … Текущая за окном жизнь постоянно вклинивается в мои воспоминания. Вот и сегодня, просматривая как обычно по утрам бегущую строчку новостей, на одном из украинских телеканалов прочитал, что скончался актер театра и кино Сергей Юрский. В сюжетах российского телевидения в связи с этим показывали и рассказывали  о его ролях, сыгранных в кино, в основном, и в театрах. Я его «вживую» видел только  однажды, в далёком-далёком от сегодняшних дней 1969 году. Но эта встреча с ним как с актером осталась на всю жизнь. Сегодня вновь вспомнил  об этом, и как в знак признательности к актеру расскажу о ней.
       В январе того года я приехал в Ленинград на защиту своей диссертации. Собирался уложиться со всеми делами дней в десять. Но в ВАМИ, институте, где должен был защищаться, узнал, что защита отложена на две недели: получено письмо от одного научного работника из «Института титана». С ним я на ЗТМКа выполнял одну из исследовательских работ, посвящённую интенсификации электролиза за счёт искусственного отвода тепла и вошедшую в мою диссертацию как одна из её частей. Включил я ту работу в диссертацию вопреки настоянию моего руководителя не делать этого: дескать, и так материала больше, чем достаточно. Но я настоял, ибо считал такое направление интенсификации электролиза приемлемым только при наличии дешёвой электроэнергии и противопоставлял ему другой путь. Так вот, этот товарищ написал, что он не смог ознакомиться с диссертацией (она шла под грифом «секретно») и поэтому просит отложить защиту. Через две недели стало понятно, что мою защиту просто хотели сорвать: буквально вечером перед днем защиты ещё один из сотрудников того же института подал заявление, в котором обвинял меня в плагиате. Но это будет через две недели, и об этом расскажу ниже. А пока, устроившись через знакомство в гостиницу, я спокойно днями посещал музеи Ленинграда; некоторыми вечерами ходил в театр. Очень хотелось посмотреть у Товстоногова в БДТ «Лиса и виноград», пьесу в которой  блистал в роли  баснописца Эзопа Виталий Полицеймако. «Я никому другому в стране не доверил бы эту роль»,- говорил Товстоногов об актёре.  Пьеса первоначально шла под названием «Эзоп» и была той, с которой собственно начался «театр Товстоногова». Я, правда, не знал, что  Полицеймако скончался незадолго до этого моего пребывания в Ленинграде, и пошел вечером к театру, надеясь перехватить билет с рук. Мне повезло, билет нашелся, но когда я уже рассчитывался за него, узнал,  почему повезло. Оказалось что назначенный на тот вечер спектакль заменен на комедию Грибоедова «Горе от ума». Произведение это знал ещё со школьной скамьи от «корочки до корочки».  Не помню, по школьной программе или по собственной инициативе, но многое из пьесы знал наизусть. Да ещё хорошо помнился Чацкий из кинофильма-спектакля Малого театра в исполнении Михаила Царева  с его пафосом, сверкающими взглядами и прочими театральными жестами. Разочарованный, что не смогу посмотреть «Лиса и виноград»,  всё-таки решился пойти -  не хотелось одному весь вечер сидеть в гостинице. А скорее всего, пожалел девушку, стоящую на морозе, которая предложила мне билет, тем более что она слегка заинтриговала меня, сказав, что сегодня Чацкого будет играть Юрский, а не Рецептор. Мне-то было всё равно: Рецептор или Юрский. Юрского знал, наверное, только как комедийного актера по роли Остапа Бендера в «Золотом телёнке».  «Ну что ж,- подумал,- схожу, посмеюсь». Но благодаря трактовке роли Чацкого Сергеем Юрским и всего спектакля постановщиком  Георгием Товстоноговым увидел на сцене не комедию, а драму, драму человека отторгнутого из общества окружающих его людей. Первое, что запомнилось, это отказ от стихотворной формы разговора персонажей пьесы, особенно Чацкого. Никакого любования рифмой фраз, что было у Царева. Но главным было совершенно иная трактовка пьесы, переносящая зрителей в то время, в котором они сами жили. Зал неоднократно взрывался не смехом, а аплодисментами, как бы подтверждавшими «Да, в такой атмосфере мы живём; да, так нам советуют жить и вести себя в обществе, а мы этого не хотим». Сейчас я помню только разговор Молчалина с Чацким, в котором тот советовал Чацкому  обязательно съездить к Татьяне Юрьевне. «Зачем же надобно?» - «В чинах мы небольших» следовал ответ Молчалина, а значит -  нужен покровитель. В школе, когда «проходили»  пьесу Грибоедова, вряд ли обращали наше внимание на то, что Молчалин был коллежский асессор – это 8-й класс (из 14) по табелю о рангах. То есть, с точки зрения достигнутого положения в обществе считал себя правым учить Чацкого как надо жить. А уж как аплодировали  на слова Молчалина «В мои лета не должно сметь свое суждение иметь»! Как это было знакомо каждому сидящему в зале!  И каждый, наверное, задумывался чью «правду жизни» ему выбрать: жить «по-молчалински» и благоденствовать, или бунтовать, доказывать, что так жить нельзя, и увидеть, в лучшем случае, сочувствующие усмешки окружающих. Это и, наверное, многое другое вспомнится, если прочту пьесу. Но и без повторного чтения, сейчас, спустя полсотни лет, стоит перед глазами финальная сцена спектакля. В темноте скрыты апартаменты дома Фамусова;  лучом  прожектора освещён только Чацкий, сидящий на полу авансцены, совсем близко к зрителям. Какое-то время он молчит, и понимаешь, что он приходит в себя после всего услышанного и увиденного в доме Фамусова. Горе ему, потому что он видит, понимает  всю фальшь общества, где нужен блат, «своя рука», чтобы пробиться, где твоё мнение, отличающееся от общепринятого, никого не интересует, а наоборот возмущает.  И начинает говорить, тихо, спокойно. Он не возмущается, он понял, что «Молчалины блаженствуют на свете» и ему нет места среди них. Нет никакого пафоса в его монологе, сверкания глазами и картинного заворачивания в плащ Чацкого – Царева, убегающего со  сцены с криком «Карету мне, карету!». И из Москвы Чацкий Юрского уезжает не для того, чтобы забыться, а, наверное, для того, чтобы найти близких себе по духу.  Но где они? В раздумье, куда ему теперь идти, куда ехать, он почти шепотом говорит лакею «Карету мне» и устало, медленно уходит  со сцены. Взрыв аплодисментов не дает Фамусову сказать свою реплику: «Ах!  Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна!».  Да и не помню – была ли она здесь в товстоноговской постановке.
        Спектакль «Горе от ума» поставлен Товстоноговым в 1962 году. Чацкого играл только Юрский. Позднее на эту роль введен был также Владимир Рецептор; не могу что-либо сказать об этом актере. Но Юрский не был согласен с таким решением Товстоногова, ибо  «спектакль из явления общественно-художественного переменился просто в постановку классической пьесы» (С.Юрский – «Игра в жизнь»). Сейчас я знаю, как воспринимался спектакль Товстоногова официальной властью. «Коренным недостатком товстоноговской постановки,- писал Борис Бабочкин,- несомненно, является её антиисторизм. Неправомерное сближение грибоедовской пьесы с современностью привело к тому, что конфликты и типы прошлой эпохи предстали как бы вневременными, присущими всем эпохам, в том числе и нашему времени». Не знаю, что изменяла замена Юрского в спектакле Рецептором, но в 1969г. «общественное звучание» спектакля с Чацким-Юрским отчетливо слышал не только я. Недаром другой критик (его рецензию я прочитал недавно) сетовал, что зрительный зал слишком современно воспринимает слова Чацкого: «Где, укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы». В своей книге «Игра в жизнь»  Юрский писал о своем восприятии известного английского актера Майкла Редгрейв в роли Гамлета: «…я  запомнил этот спектакль навсегда, и Гамлет этот выделялся для меня из всех Гамлетов». То же самое я могу сказать  о Чацком, увиденном мною в исполнении Сергея Юрского. «Прежний Чацкий, первый красавец труппы с поставленным голосом и уверенной аффектацией речей и поз убит навсегда. Даже вспоминать о нём неловко».  Присоединяюсь к этому мнению Е.Калмановского, известного в те годы литературоведа и театрального критика. Грустно, когда уходят люди, оставившие яркий след в твоей жизни…
      Уход из жизни Юрского, всколыхнул в моей памяти некоторые эпизоды студенческой жизни вне её учебного содержания.
     Наверное, я мог узнать Юрского как театрального актёра намного раньше, если бы мой школьный друг – Валя Маркин, о нём я упоминал ранее, не «предал» меня и не бросил учёбу в Ленинградском университете после первого курса.  Променял мой друг и университет, и Ленинград с полуголодной студенческой жизнью, вернувшись в Челябинск под крылышко матери, работающей в системе общепита. Тогда я его решение остаться в Челябинске расценил как предательство – других друзей в Ленинграде у меня не было. Потом обида прошла. Жить на стипендию меньше моей (у нас на металлургическом факультете платили 395 руб., а в университете – 290) да к тому же не иметь родственников, у которых можно было перехватить «кусок хлеба» в чёрный день – тяжело.
       Но причём здесь Юрский спросите вы. Ленинградский университет, по крайней мере, в 1950-х годах был известен среди студентов города своей театральной студией, в спектаклях которой Сергей Юрский, начиная с 1953г. будучи студентом юридического факультета, играл главные роли. И если бы мой друг продолжал учёбу в университете, я бы смог посещать спектакли и с участием Юрского.  А в конце 1951-начале 1952 года, наверное, весь Ленинград стремился попасть на спектакль студенческого театра ЛГУ «Ревизор», чтобы увидеть Игоря Горбачева в роли Хлестакова. Кажется, что там может быть интересного, пьеса Гоголя изучена в школе, поставлена во многих театрах с участием самых известных артистов. Но вот на Всесоюзном смотре художественной самодеятельности рабочих и служащих в 1951г. постановка студентов получает первую премию – и начался ажиотаж. Достать билеты на спектакль через театральные кассы было невозможно. Всем театралам захотелось увидеть нового молодого Хлестакова, ничем не похожего на прежних.
      Я не был поклонником театра; до своего студенчества видел только один спектакль в Челябинске: в качестве приложения к школьной программе по литературе был организован коллективный поход в театр им. Цвилинга на спектакль «Любовь Яровая». Правда, в последнем классе школы участвовал как исполнитель в инсценировке части пьесы «Воробьёвы горы», но попал туда скорее как секретарь школьной комсомольской организации, так как желающих мальчишек играть в спектакле почти не было. Спектакль ставила преподаватель соседней женской школы, а меня попросили по линии комсомола направить туда мальчишек для исполнения «мужских» ролей. Наша мужская школа, начиная с 8 класса, когда пришел преподавать литературу отставной офицер Николай Сергеевич Костин – он приходил в класс в офицерской гимнастерке, перетянутой портупеей и в галифе,- «специализировалась» на литературных монтажах. Номера в них подбирал наш учитель вместе с нами. Стихотворную их часть, как правило, читал я, особенно если это были стихи Маяковского. Когда начал учёбу в институте по объявлению записался в драмкружок, походил на несколько занятий, покричал на сцене вместе с другими для развития дикции «мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…», но вскоре понял, что артиста из меня не выйдет.
      Валя Маркин, участвовавший в школьном спектакле, как студент ЛГУ  каким-то образом вошедший в студенческий театр университета, смог достать мне два билета на спектакль «Ревизор». Ходить в театр, как  установилось тогда,  нужно было с девушкой. Никаких знакомых в Ленинграде девушек кроме сокурсниц у меня не было. Как-то до этого Валя Маркин попытался ввести меня в круг новых знакомых, пригласив пойти с ним на одну из студенческих вечеринок к нашим землячкам, учившимся в университете вместе с ним. То были девушки из одной, как бы теперь сказали, привилегированных школ города. Они считали зазорным для себя жить в общежитии и снимали квартиру на одной из линий Васильевского острова. Я вообще мало коммуникабельный человек по жизни, а в компании, в которой очутился, вскоре понял, что в ней, за исключением моего друга, представители другого образа жизни и взглядов на неё.  Потихоньку, ни с кем не прощаясь, после первой рюмки вина и танца с кем-то из землячек, покинул кампанию. Вот и пригласил я  на спектакль студенческого театра одну из своих сокурсниц, скромную девушку из небольшого городка Шахты Ростовской области Нину Ситникову. Так с театра начался наш совместных «поход» по жизни, длившийся 65 лет…
     Из  просмотренного спектакля студенческого театра сегодня я помню только две сцены. Одна из них – первое появление Хлестакова-Горбачева, до сих пор стоит перед глазами. Запомнилась она не какими-то словами, а тем, что появившись на сцене, Горбачев бесконечно долго без слов что-то там делал в полной тишине зала, пока  не взрывался гром аплодисментов. Кстати, в фильме, вышедшим вскоре на экраны, такой мизансцены нет. Я тогда не знал, что Горбачев уже оставил учёбу в университете на философском факультете и отдавал должное его актерскому мастерству как студенту. (Игорь Горбачев  без театрального образования был принят в труппу  БДТ им. М.Горького и играл там в 1951-1954гг.) Как актера я видел Горбачева в последующие годы в нескольких спектаклях, но ни одна его роль, пожалуй, кроме  Ведерникова в пьесе Арбузова «Годы странствий» мне не запомнилась. Слышал, что Горбачев ради этой роли перешёл в Александринку (драмтеатр им. Пушкина), но ничего особенного в его игре я не увидел. Из самого спектакля помню только сцену в прифронтовом лесу, где герой пьесы военврач майор Ведерников спрашивает пожилого солдата: «Куда дни уходят, сержант?» А тот отвечает: «А куда ж им уходить. Они  тут, при нас. Хорошо прожитый день он и после нашей смерти жив останется». Запомнилась сцена, наверное, потому, что этот разговор перекликался со словами Павки Корчагина – безусловного героя моих юных лет, что «жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
     В первые два года учёбы в институте я довольно интенсивно пытался наверстать упущенное в своём «культурном» развитии. Сразу же купил абонемент на посещение музыкального лектория, занятия которого проходили в Актовом зале института. Никаких уроков музыки и пения в школе не было, так что не знал самых элементарных понятий. Незадолго до окончания войны отец купил мне баян; достал самоучитель игры на баяне. По нему я познал азы нотной грамоты. Насколько я знаю никаких музыкальных школ для дилетантов вроде меня или музыкальных кружков поблизости от дома не было, какое-то время приходил учить меня игре на баяне знакомый отца. Удалось разучить несколько мелодий отдельно на правой и левой клавиатурах,  а вот соединить их вместе, как не бился, так и не смог. Учитель перестал приходить, никакого настойчивого требования отца учиться играть я не слышал. Постепенно мой баян доконал приходивший в гости к отцу Иван Самсонович, до войны игравший на баяне. Пуля пробила ему ладонь правой руки и пальцы плохо сгибались.  Когда он, подвыпив, пытался бегло пробежать пальцами по правой клавиатуре – кнопки летели одно за другой, А в серьёзной музыке я вообще ничего не разумел, всякие там оперы – за исключением отдельных популярных арий из них, и симфонии казались сплошным нагромождением звуков.  Лекторий помог узнать какие музыкальные инструменты существуют, как они звучат; что составляет основу симфонического произведения, как в нём возникает и развивается композитором тема. Слушал с интересом, хотя и этот лекторий был рассчитан на более подготовленного слушателя, чем я. Честно скажу, что моё музыкальное образование от того лектория не позволит мне и сегодня отличить, к примеру, звук валторны от трубы, или флейту от кларнета. А что касается темы произведения, то слушая какую-нибудь симфонию или концерт для фортепиано или скрипки с оркестром, ни о какой теме композитора не задумываюсь, а представляю различное видение реальных предметов, возникающих в сознании под действием музыки, меняющихся в зависимости от собственного настроения и окружающей обстановки.  Только при любом слушание моего любимого второго фортепьянного концерта Сергея Рахманинова в моём представлении всегда возникают картины  босоногого детства в деревне Пехенец, закончившегося с началом войны.
     Желая продолжить своё «музыкальное образование», на театральный сезон 1952-53гг., получив летнюю стипендию и почувствовав себя достаточно денежным человеком, купил абонемент в Мариинку. Благодаря нему посмотрел знаменитые балеты Чайковского; в «Лебедином озере» застал ещё звёздный дуэт Наталия Дудинская - Константин Сергеев. Послушал ряд классических и современных опер. Правда, хороших голосов тогда в Мариинке не было, по крайней мере, ни один оперный исполнитель мне не запомнился.
      Более доступным для восприятия оставался драматический театр, хотя в кругу моих товарищей заядлых театралов не было. Что касается меня самого, то и тогда, и сейчас посещение театра, чтобы «культурно» отдохнуть, меня не прельщало. Извините, но я опять прибегну к цитированию, чтобы объяснить, что я хочу получить в театре от спектакля: «… я иногда хожу в театр для того, чтобы узнать, так ли я живу? Права ли я? Правильно ли я поступаю в какие-то коренные моменты жизни? Я хочу, чтобы театр, как явление искусства, дал бы мне этот важный ответ. Когда я прихожу в театр, я хочу, чтобы пьеса, которую ставят, разговаривала со мной лично»,- Ольга Берггольц.  В годы моего студенчества, таких спектаклей, за исключением поставленной Товстоноговым «Оптимистической трагедии» в драмтеатре им. Пушкина, не было. (Этот спектакль был поставлен в конце 1955 года, мне посчастливилось его увидеть в один из первых приездов в Ленинград после окончания института.)
     А самыми любимыми у студентов были появившиеся в 1953 году студенческие музыкальные спектакли. Безусловно, приоритет и лучшая постановка  принадлежит спектаклю «Весна в ЛЭТИ» студенческого коллектива Ленинградского электротехнического института. Не помню весь сюжет спектакля, сочинённый самими студентами. (Почти все они после института продолжали заниматься сочинительством уже как профессионалы. Под псевдонимом «Сёстры Гинряры» тогдашние студенты Михаил Гиндин, Генрих Рябкин и Ким Рыжов писали через несколько лет миниатюры к спектаклям Аркадия Райкина). Музыку к спектаклю сочинил также студент ЛЭТИ Александр Колкер, ставший в дальнейшем хорошо известным композитором. Он же собрал под этот спектакль студенческий биг-бенд. «Весна в ЛЭТИ» был настолько не похож по своей новизне и остроте на все другие театральные представления тех лет, что попасть на него было просто невозможно. Каким-то чудом у женщины, приносившей в институт билеты на спектакли, мне удалось с большой нагрузкой приобрести два билета в «Промку» (ДК Промкооперации, потом ДК им. Ленсовета) на «Весну в ЛЭТИ». Как и от многого виденного в юности, в памяти сохранились отдельные моменты спектакля и то, наверное, потому что потом мы  с Ниной неоднократно при подходящих обстоятельствах их вспоминали. Вот, к примеру,  одна из сцен. Трое претендентов-студентов института на сердце девушки - стиляга, общественник-балабол и «ботаник», доказывают друг другу, что именно ему она отдаёт предпочтение. Как не запомнить довод общественника: «Гуляем и она  вдруг говорит: люблю тебя, Петра творенье. А моего отца-то Петром  зовут!»  Или такое. Не помню кому – или студенту, или какому-то заштатному лектору поручают сделать доклад о весне. Вот он бедный и мучается: как делать доклад. Обращается с трибуны к зрителю, хватая стакан с водой: «что скажет начальство, что скажет актив – нет указаний, нет разъяснений и нет директив». Привлекала непринужденность, непосредственность игры твоих сверстников. Спектакль «Весна в ЛЭТИ» вышел в свет через полтора месяца после смерти Сталина, в дни прощания и похорон которого большинство населения страны не могло сдержать слёзы. Казалось, никто не будет смеяться, петь песен. Но и запели, и засмеялись. Студенты готовили свой спектакль довольно долго и слухи о том, что в нём много сатиры на текущие моменты гуляли по Ленинграду.  Первое представление спектакля было в Выборгском ДК культуры. Конная милиция едва сдерживала желающих любой ценой попасть во внутрь дворца. Помню, нам рассказывали, что смельчаки проникали через вентиляционные трубы и появлялись в зале в паутине и вымазанные как черти.  1954 год  - год буквального взрыва студенческой самодеятельности в Ленинграде. Все вузы города захотели не отстать от ЛЭТИ. В институтах объявляли конкурсы на лучший спектакль между факультетами. Проводился такой конкурс и в нашем Политехническом. Каждый факультет, естественно, обыгрывал  многие моменты, связанные со своей специализацией. Мне на веки запомнился припев к песенке металлургов: «Эх, кокс, эх, руда, металлодобавки, невозможно удалить серу в кислой плавке». Вспомнил её, и опять захотелось заглянуть в учебник, чтобы убедиться в правоте этого утверждения. В конце того же, 1954года, в актовом зале нашего института прошёл первый общегородской вечер студенческой поэзии, В переполненном до отказа зале мы вместе с приглашёнными на вечер студентами других вузов в течение 3-х часов слушали выступающих, человек 30. Подобные вечера были у нас и в последующие два года. Не помню на каком из них я услышал и запомнил ставшим впоследствии не только поэтом, но бардом-песельником Александра Городницкого, тогдашнего студента из Горного, и Александра Кушнера из Герценского.  Кушнир учился на филологическом факультете и стал профессиональным поэтом по образованию. А вот Городницкий, окончив Горный институт, не забросил поэзию. Безусловно, в этом помогла ему и выбранная специальность – геологоразведка: где, как ни у костра да в раскинутой палатке, рождаются строки стихов и песен. В 50-е  оба они входили в литературное объединение Горного института. До выступления у нас в Политехе ни тот, ни другой ещё не печатались. Я довольно часто сейчас, увидев какую-либо информацию  о них, читаю и  «встречаюсь» с ними как со старыми знакомыми. Моим жизненным кредо давно стало стихотворение Андрея Дементьева «Никогда ни о чём не жалейте вдогонку,/ Если то, что случилось, нельзя изменить». Не так давно нашёл аналогичное у Кушнера: «Времена не выбирают, /В них живут и умирают. / Большей пошлости на свете/ Нет, чем клянчить и пенять. / Будто можно те на эти, /Как на рынке поменять…/Время — это испытанье, /Не завидуй никому…»
    Такова была часть  нашей студенческой жизни вне институтских аудиторий.
     Вернусь к Альма-матер. Кроме лабораторий химического профиля  во вновь создаваемом институте имелись, конечно, и другие.  Лаборатория тепловых двигателей была оборудована современным оборудованием, что позволяло здесь помимо практических занятий со студентами осуществлять разнообразные исследования двигателей и машин, доставляемых на испытания в институт. В большом машинном зале лаборатории электрических машин  были образцы электротехники, изготовленной на ведущих заводах России и Европы. Основной задачей практикума студентов было не только ознакомление с ними, но и выработка практического подхода к их конструктивным особенностям, к выявлению достоинств и недостатков изучаемой техники. Электростанция института использовалась и для учебных целей, в ней проводились занятия по электротехнике и паровой механике. В гидравлической лаборатории  обучали методам и приёмам испытания турбин и насосов во всевозможных режимах. Физическая лаборатория состояла из двух отделений. В первом выполняли задачи по основным физическим измерениям, во втором занимались задачами по оптике, магнетизму и электричеству.
      Была лаборатория сопротивления материалов. Вообще этому предмету в Политехникуме уделялось большое внимание, особенно на кораблестроительном отделении, так как вопрос из какого металла лучше всего строить корпус судна был изучен ещё довольно слабо: ещё недавно начался переход в судостроении от деревянных кораблей к стальным. Да и нам немало пришлось «попотеть» в этой лаборатории. Не знаю как в последующие годы, но в годы моей учёбы курс «Сопротивление материалов» даже в объёме, читаемом на металлургическом факультете,  был для нас самым трудным предметом. В отличие от многих других дисциплин он изучался нами в течение двух или трех семестров. На практических занятиях по каждой выполненной работе должен был оформляться отчёт со всеми расчётами, рисунками схем, эпюрами напряжений и графиками. С давних пор у студентов  института ходила пословица: «сопромат сдашь  – жениться можешь». Помню, что на весенней сессии второго курса я чуть не завалился на этом предмете у доцента Соляника (вот ведь до сих пор помню эту фамилию!),  еле вытянул на  тройку, что лишило  на лето и осенний семестр право получать повышенную стипендию  как отличнику. (Была ещё Сталинская стипендия, но она назначалась персонально не только за отличную учёбу, но и за активную общественную деятельность при этом. Сейчас не помню на сколько «повышенная» была выше обычной, но для меня получать её имело большое значение: из дома особой помощи ждать не приходилось. Ходить на станцию Кушелевка разгружать вагоны, как это делали ребята-сокурсники, не позволяло больное колено. А я уже становился «театралом» - приобрёл абонемент в Мариинку - тогда театр им. С.М.Кирова, да и другие соблазны появлялись. Так что Соляник «тройкой» заставил экономить на всём прочем, кроме самого необходимого – скудного завтрака, обеда и ужина, на который покупалась французская булочка, кусочек колбасы или сыра –всё в пределах не более одного рубля. Никакого «перекуса» в виде пирожков почти не бывало). Хорошо, что в следующем семестре получил пятёрку, и в сумме получилось  «хорошо», которое вошло в зачётную ведомость к диплому, а то бы накрылся мой «красный» диплом – при наличии хотя бы одной тройки  выдавался диплом без отличия. Мы с первого курса знали, что по окончанию института надо отработать три года на  том месте, которое сможешь выбрать на комиссии по распределению. А очередь туда устанавливалась в соответствие с величиной среднего балла оценок за все годы учёбы. Будешь плохо учиться – и достанется тебе «глухомань» с заводом чуть ли не с Демидовских времён. Так что получение «красного» диплома обеспечивало выбор лучшего места работы.  (Наша однокурсница Зоя Денисова, девушка из рода кубанских казаков, имела абсолютно все оценки «отлично» кроме одного «уда» по какой-то совершенно пустяковой дисциплине, типа «научный коммунизм», и окончила институт с обычным дипломом. И поэтому пропускала впереди себя «краснодипломника», имеющего средний балл меньше. Нам всем, да и преподавателям тоже, наверное, было обидно за неё).
       Помимо лабораторий при организации института было предусмотрено создание трех музеев: образцов товаров (или товароведения), морского и геологии и минералогии. При музее образцов товаров были механическая, химическая и электрическая лаборатории, которые осуществляли анализ свойств и сертификацию товаров  промышленности и сельского хозяйства. Лаборатории были оснащены лучшими выставочными образцами измерительной аппаратуры. В морском музее была обширная коллекция моделей отечественных судов. Музей геологии и минералогии в институте – он относился к металлургическому отделению и размещался в химкорпусе, организовал Ф.Ю.Левинсон-Лессинг. В 1902г. первый декан металлургического отделения Н.А.Меншуткин пригласил своего бывшего университетского студента, тогда уже доктора геологии и минералогии, декана физико-математического отделения Юрьевского (г.Тарту, Эстония) университета, занять должность профессора открывающейся в Политехе кафедры «Геология и минералогия». Ф.Ю.Лесинг-Левинсон  в 1930г. ушёл в созданный им Петрографический институт, а экспонаты собранного им музея дошли и до нас, студентов 1950-х гг.
        Музеи помогали студентам в изучении основ выбранной специальности. Ко времени моей учебы музеи как таковые в институте не сохранились, сказалась реорганизация Политеха, по сути, его разгон в 1930г.   Минералогическая лаборатория продолжала существовать, проводя обучение нашего факультета по дисциплине «Минералогия и кристаллография». Сохранилось и собрание минералов музея, размещённое в шкафах, стоящих в коридоре химкорпуса. В ней среди 1700 экспонатов мы могли воочию видеть  все минералы, всякие сульфиды, оксиды, галогениды, карбонаты и прочие соединения, составляющие основу металлургических сырых материалов. (Когда мы при прохождении первой производственной практики на Мончегорском комбинате «Североникель» спускались в шахту, то увиденные там куски сульфидной медно-никелевой руды не были для нас чем-то невиданным: в витринах шкафов в коридоре химкорпуса мы видели эти минералы ещё до Мончегорской шахты). Это здорово помогало  получить зачет по  таким предметам как  «обогащение руд» и  «минералогия и кристаллография». Зачёт, между прочим, это тот же экзамен, только без оценки; без зачёта не видать тебе стипендии, да и отчислить могли. Не знаю как сейчас, а нам  по многим предметам надо было получить зачёт ещё и перед допуском к экзамену по тому же предмету. И так называемая «зачётная неделя» была более напряжённой, чем следующий за ней период экзаменационной сессии.
      Я не очень хорошо помню годы своей учёбы. Как не странно более всего запомнился первый курс. Начинался он со сдачи зачёта по физкультуре. Сразу после получения разрешения на зачисление студентом, при оформлении необходимых документов в канцелярии, получил направление на сдачу зачёта по плаванию. Сдавать его надо было в открытом бассейне в Озерках: проплыть сколько-то метров любым стилем  и прыгнуть с 3-х метровой вышки. Что я и сделал. Для «пущей важности» хотел проплыть больше положенного, да принимающий зачёт остановил, нечего, дескать, занимать без нужды плавательную дорожку. После прыжка с 3-х метров, конечно, «солдатиком», захотелось попробовать прыгнуть с большей высоты. (В Челябинске в реку Миасс прыгали только с какого-нибудь метрового обрыва.) Прыгнул с 5-ти метровой площадки вышки, благополучно вошел в воду. Глядел-глядел, как некоторые прыгали с 10-ти метровой, да и сам поднялся на неё. Глянул вниз – бездна, хоть назад спускайся, да ведь засмеют поднимающиеся наверх. Наслушавшись советов, стоящих рядом, что надо прыгать и не смотреть вниз, и самое главное не сгибать ноги  - прыгнул.  Но глаза  сами глянули, увидели твердь воды и ноги сами подогнулись. Результат – отбитая задница. Тем летом я ещё надеялся, что смогу заниматься в институте физкультурой. У бабушки в деревне Пехенец установил за огородом стойки для прыжков в высоту и пытался сделать «толчковой» свою правую здоровую ногу. Но занятия по физкультуре в институте оказались достаточно серьёзными: в первом семестре надо было получить зачёт по одному из гимнастических снарядов, при соскоке с которых моё колено не выдерживало резкой нагрузки. (Во втором семестре – 10-ти километровая лыжня по парку института). Пришлось пойти к медикам и получить справку для деканата об освобождении от занятий физкультурой. Появилось «окно», а если физкультура было не последним «уроком», то был и повод сачкануть от последующих часов занятий. Освободившееся ненароком время использовал для посещения музеев. Первым делом пошёл в музей Обороны Ленинграда, да оказалось, что его ликвидировали в связи с «ленинградским делом». Потом были Эрмитаж и Русский музей. В 1950-е годы, по крайней мере, в их начале, не было такого наплыва экскурсантов, как теперь (подозреваю, что многие идут туда, ибо престижно), входы в оба музея - парадные, никаких очередей в кассы и практически никогда мешающих осмотру экскурсий. Экспозицию Русского музея можно было осмотреть за один заход: павильона Бенуа  ещё не было, а вот Эрмитаж посещал по частям. Хорошо, что в вестибюле продавали небольшие копеечные брошюрки с описанием отдельных разделов экспозиции музея. Таких брошюрок накопилось ко времени окончания института с десяток; по дурости, сейчас жалею, со временем уже в Запорожье выбросил их в макулатуру: появились в домашней библиотеке большие красочные альбомы. В общем, расслабился я из-за отсутствия контроля за ежедневным школьным выполнением уроков, и, как следствие, появились «хвосты». Особенно тяжело давалась начертательная геометрия и черчение. Оказалось, что у меня полностью отсутствует объёмное воображение, что значительно затрудняло выполнение довольно многочисленных, как мне казалось, заданий по начерталке и черчению. И уж постоянное мучение с надписями в чертежах: не могли мои пальцы написать хотя бы одну букву без линейки или каких-нибудь лекал. Девчонки-сокурсницы просили помочь тех, у кого это получалось легко без всяких приспособлений, а мне самолюбие не позволяло просить помощь – вот и мучился. Черчение и начертательную геометрию худо-бедно преодолел, а вот с инязом беда. И всё дело-то опять в моей вере в «закон». В школе учил немецкий, до сих пор помню, как сказать по-немецки «Анна и Марта купаются» и «Мы едем в Москву». Другой язык в школе не изучали. В институте, естественно, собирался продолжать учить немецкий. Пришёл на первое занятие в группу немецкого языка, и оказалось, что там мне места нет, нужно было заранее записаться в группу. Когда, где?- никаких объявлений не видел и не слышал. Чуть ли не силой вывели. Пошёл в деканат, к Ложкину – зам. декана. Он сказал, что изменить ничего не может. В знак протеста не стал ходить на занятия по инязу вообще. Несколько прогулов, вызовов в деканат и, наконец, угроза отчисления из института если не получу в семестре зачёта по английскому. И ни какого переноса срока сдачи зачёта! Спасло то, что «англичанка» оказалась доброй, а минимум знания иняза на первом семестре ограничивался необходимостью сдачи так называемой «тысячи». (Как не старался я в дальнейшем совладать с английским - ничего не получилось: всё-таки нужны были первые нормальные азы обучения. Каким-то чудом получил пятерку при сдаче кандидатского минимума в Запорожской «машинке» - скорее всего, потому что учились там за деньги, а вот при сдаче вступительных в аспирантуру к Баймакову еле-еле вытянул на тройку: шёл бы на очную – не прошёл бы по конкурсу). Второй семестр прошёл полегче: выводы для себя сделал и приспособился к институтским методам обучения. С третьего семестра у меня появилось ещё одно окно – отсутствовала необходимость посещать военную кафедру, которая для ребят оставалась обязательным предметом в течение трех лет, да еще военные лагеря в период летних каникул.
     Пожалуй, расскажу ещё об одном неожиданном обстоятельстве первых дней пребывания в институте. Все иногородние студенты обеспечивались общежитием. Это было одно из преимуществ Политехнического перед другими ленинградскими вузами. Ордер на поселение получил сразу же при оформлении документов на поступление в институт, но так как собирался ехать в Пехенец – сто километров от Ленинграда, под Лугой, то, нисколько не сомневаясь, поехал туда к деду-бабушке, не явившись к коменданту общежития за получением места.  Пришел к нему только за день-два до начала занятий. Койко-место получил, но в большой комнате человек на 20-25. Почему-то обычных 4-х местных комнат для всех не хватило, приспособили для жилья Красный уголок. Чтобы отметить своё присутствие там, поставил чемоданчик под кровать да кружку и мыльницу в тумбочку. Перекантовывался у крёстной, в Красном уголке  переночевал пару ночей, чтобы не потерять место в общежитии.  И пришлось потом ходить за комендантом с месяц, чтобы поселиться в высвобождённую на первом этаже какую-то кладовку. На этом мои неприятности не закончились. Сожильцов по комнате себе не выбирал, с кем поселили – с теми и жил. Обычные простые ребята, из разных групп факультета. Получил первую стипендию, помню, пятёрками. Положил пару штук в карман – затраты на обед-ужин, а остальные – под газетку на дно чемодана: как-никак, а чемодан на замок закрывался. Вечером или утром следующего дня открываю чемодан, ищу деньги, а их нет. Уборщицы внутри комнат не убирали - обязанность самих жильцов, ребята клялись-божились, что и слухом не слыхали о моих деньгах в чемодане. Думай на кого хочешь. Пришлось писать домой, а чтобы не быть голодным, почаще навещать родственников в Ленинграде: просить помощи у них, кроме крестной, не решился: все жили небогато.

       А теперь о человеке, с которым я просто не мог  не встретиться после зачисления в институт и своего желания «производить алюминий для Лёвкиных самолетов», - о профессоре Юрии Владимировиче Баймакове. Сведения о нём собирал по крупицам. Фамилия «Баймаков» - тюрко-персидского происхождения; «баймак» означает «герой». Из истории известно, что в 1554г. у царя Ивана IV  был посол Бахтияр Баймаков – «счастливый герой». Возможно, истоки родословной моего учителя оттуда. Да и внешний вид Юрия Владимировича давал повод для этого.               
     Уже в 1911г. петербургские газеты писали: «Если из других институтов выходят узкие специалисты, то из политехникума  - наиболее разносторонне образованные люди». По этой причине или из каких-то других соображений, но Ю.В.Баймаков  выбрал Политехникум для продолжения своего образования. Родился он и жил в Петербурге. Там же в 1911г. окончил реальное училище и по конкурсу аттестатов поступил на электрохимический подотдел металлургического отделения. То, что он учился в реальном училище, а не в классической гимназии в значительной мере предопределяло  продолжение обучения в техническом вузе. В отличие от классических гимназий  реальные училища  ориентировались на «общее образование, приспособленное к практическим потребностям и к приобретению технических познаний». (Для справки. В дореволюционной России классическая гимназия являлась основой среднего образования. Большая часть времени отводилось гуманитарным предметам; мальчики обучались 8 лет, девочки – 7-8. Реальные училища первоначально назывались реальными гимназиями и были семиклассными. В общественном сознании «реальное» образование ставилось на ступень ниже  «классического»;  реалисты по сравнению с гимназистами считались людьми как бы второго сорта. Для поступления в вузы  им надо было ещё окончить дополнительный, восьмой класс. После изменения учебных планов в 1888г. реальные училища стали давать общее среднее образование, но с целью сокращения поступления реалистов в вузы Министерство народного просвещения ограничило право перехода в дополнительный класс и предписало выпускников реальных училищ направлять на государственную службу.)
       Как проходила учёба в Политехническом институте в 1910-х гг.  написал позднее Ю.В.Баймаков  в статье о своём друге – однокурснике  академике Д.И.Щербакове. «Программы обучения на первых двух курсах металлургического отделения были общими для всех подразделов. Расхождение начиналось с третьего курса.  «Чистые»  металлурги  наравне с металлургическим образованием получали солидную подготовку в области геологии, петрографии и науке о рудных месторождениях. Электрохимики, имея общую с металлургами подготовку в области теоретических предметов – химии, общей физической и аналитической, общей металлургии, металловедения, металлургии цветных металлов, получали основательную подготовку в области органической химии, электрохимии теоретической и прикладной, электрометаллургии». «На втором курсе,- пишет Ю.В.Б.,- по 8-10 часов в день в течение двух семестров  мы проводили в лабораториях качественного и количественного анализа. Школа аналитической химии, основанная Н.А.Меншуткиным (сподвижником Д.И.Менделеева), при нас руководимая Б.Н.Меншуткиным и  Д.Н.Монастырским, была отличной – она готовила думающих химиков-аналитиков».  У Дмитрия Нестеровича Монастырского учился и я в 1950-е годы. Могу сказать о нём то же самое, что и Ю.В.Б. – он учил нас думать какие применять методы технического анализа в практике металлургического производства и почему именно эти, а не другие.  Не случайно большинство наших однокурсниц-девушек, попавших после окончания института на заводы, успешно  работали в заводских лабораториях. Д.Н.Монастырский – автор ряда учебников по аналитической химии и техническому анализу. В 1924г. по его инициативе были начаты работы по выпуску стандартных образцов, в первую очередь стали, и работы по стандартизации методов химического анализа продуктов металлургического производства. Разработанные кафедрой методики были утверждены в качестве первых ГОСТов. Дмитрий Нестерович руководил кафедрой аналитической химии с 1930 года, до своей кончины в 1959г. Сейчас не помню, читал ли он сам нам лекции, но очень хорошо помню его облик по нечастым встречам в коридоре химического корпуса. Своим «здравствуйте!» к нему хотелось как можно полнее передать  почтение этому человеку, учившему и моего учителя, и меня.
       В годы студенчества Ю.В.Б. в институте существовала предметная форма обучения, введенная официально в России в 1906г. Ею заменяли курсовую форму обучения в университетах и вузах. Курсовая система предполагала строго определённые курсы наук, изучаемые по определённой программе, и строгий контроль над полученными знаниями. По-видимому, введение предметной формы было связано с революционными событиями 1905-1906гг., когда прерывался учебный процесс.  Так в политехническом институте во избежание студенческих беспорядков продлили  зимой 1905г. на месяц каникулы, а затем, с учётом обстановки и в других вузах, перенесли начало занятий на осень. Осенью, едва начавшись, занятия были прерваны по распоряжению  генерал-губернатора Трепова, а затем  Особое совещание министров постановило приостановить занятия во всех высших школах страны. Таким образом, учебный год оказался прерванным до сентября 1906г. В Политехническом институте накопилось только первокурсников около тысячи человек, зачисленных в институт в 1904-1906гг. Да ещё несостоявшийся выпуск первого приёма. Введение предметного обучения позволяло разрешить возникшие проблемы. Предметная система преподавания со свободным расписанием сохранялась до советского времени.  Как вспоминал Ю.В.Б., «студенты сдавали зачёты по мере подготовки в течение учебного года, сессий не существовало. Последовательность сдачи предметов в основном определялась последовательностью  лабораторных занятий. Студенты были хозяевами своего времени. Если встречалась интересная, но трудная лабораторная работа, студент затрачивал на её выполнение недели вместо 2-3 дней, полагавшихся по плану. Была возможность, и находилось время для изучения наиболее важных дисциплин не только по конспектам (кстати сказать, отличным – их издавала студенческая касса взаимопомощи), но и по рекомендуемым профессорам литературным источникам, отечественным и зарубежным. Этим пользовалась большая часть студентов».
      Суть предметной формы – свобода учения и свобода контроля полученных знаний. Она была нацелена на сильного студента,  личный план  создавался самим студентом под контролем преподавателей. «Мы находили время для посещения  лекций нас интересующих, но не входивших в учебный план специализации». Но практические занятия в Политехникуме оставались основой специализации и при  предметной форме обучения.   «В Политехническом институте,- вспоминал Ю.В.Б.,- на металлургическом отделении основой изучения дисциплин химического и физического циклов была работа в лабораториях. На один час лекций в среднем затрачивалось от 5 до 10 часов работы в лаборатории. Ей предшествовала обстоятельная беседа с преподавателем, допускавшим студента к выполнению задачи лишь после того, как появилась уверенность, что студент разбирается в теории вопроса и знаком с методикой эксперимента». И вот ещё одно, как мне кажется, важное из воспоминаний Юрия Владимировича Баймакова о своих студенческих годах: «Участь в Политехническом институте, мы постепенно вынашивали в себе убеждение, что работа инженера, где бы он ни работал, органически связана с творческой деятельностью исследователя и непрерывным движением вперед». О качестве полученного Ю.В.Б. в Политехе образования свидетельствует и такой факт, о котором я почти случайно узнал из краткой биографической заметки, данной его сыном в сборник воспоминаний «Драгоценные металлы Норильска», посвящённых началу работы Норильского комбината. Оказывается, что ещё не закончив учёбу в институте и не получив диплома инженера-металлурга, Ю.В.Б. по рекомендации своих учителей А.А.Байкова и П.П.Федотьева был приглашён на работу руководителем металлургического передела на Московский  медеэлектролитный завод, где затем стал заведующим производством.  Позднее нашёл, что написал об этом сам Ю.В.Баймаков: «В то время (ко времени окончания 4-го курса – прим. авт.) я был квалифицированным мастером по рафинированию меди. В 1915г. меня, студента, пригласили заведовать производством  Московского медеэлектролитного завода. Я переехал в Москву и кончал институт наездами, сдавал «хвосты», выполняя дипломную работу в лаборатории завода». (Дипломную работу после сдачи всех экзаменов и зачётов Ю.В.Б. защитил в мае 1917г.). Однажды в один из таких наездов Ю.В.Б.  встретился со своим другом, с которым вместе поступал в институт, Д.И.Щербаковым, будущим академиком, лауреатом Ленинской премии. «В беседе я задал ему вопрос, что мы будем делать, когда окончим институт. Дмитрий Иванович ответил, что нам троим, включая Сырокомского, (В.С.Сырокомский – однокашник и друг Ю.В.Б., обладавший блестящими знаниями в химии ещё в период учёбы – прим. авт.) нужно работать вместе – организовать исследовательское техническое бюро по разработке проблем в области цветной металлургии и их осуществлению на практике. Он возьмёт на себя геологию и разведку, В.С.Сырокомский – химические исследования и разработку технологии, а я её экспериментальную проверку, проектирование и постройку предприятий. Дмитрий Иванович оказался прав. Как геолог и геохимик он обогатил социалистическую родину  открытиями неисчерпаемых природных богатств. В.С.Сырокомский, работая в Свердловском университете, стал известен как высокоавторитетный  исследователь в области химии редких элементов. Что касается меня, то я на предприятиях разрабатывал новые технологические процессы, проектировал и строил заводы». Создать собственное «дело» в годы советской власти  институтские друзья, конечно, не могли. 
        Кто же учил моего учителя премудростям науки и что дошло от них до лет моего пребывания в Политехническом институте? О некоторых он упомянул сам. Я дополню. Тем более что заложенные ими основы, несмотря на изменение социального строя в России и прочие «новации»  послереволюционных времен, проявлялись и в годы моей учёбы. Об общем уровне профессорско-преподавательского состава Политеха  лет учёбы Ю.В.Б. говорит одно то, что из 45-ти профессоров, преподававших в институте в 1914г., 22 будут в разные годы избраны  академиками или членами-корреспондентами  Академии наук.
       Директором института в годы учения Ю.В.Б. был  В.В.Скобельцин; избирался на эту должность на два трехлетних срока – с 1911 по 1917гг. В годы Первой мировой войны ему удалось сохранить институт со всеми его научными и учебными заведениями в полном порядке. До прихода в Политехнический институт В.В.Скобельцин  преподавал физику в электротехническом институте, где 1899г. был утвержден в звании ординарного профессора. Когда в 1901г. подписал протест против избиения студентов, то был уволен, так же как Шателен и другие. Ещё в строящийся Политехнический был принят на должность заведующего физическим кабинетом для организации физической лаборатории. Вот что пишет он в своей автобиографии: «…получил от Министра финансов Витте предложение заняться планом создания обширной и рационально оборудованной физической лаборатории в строящемся тогда Политехническом институте. В связи с этим последним поручением зимой 1901-1902 года ездил за границу, где подробно ознакомился с постановкой преподавания курса физики в высших технических школах Германии, Франции, Швейцарии».    В.В.Скобельцин был назначен первым заведующим физической лабораторией  и заведовал ею до  1941г. В мае 1902г. назначен на должность ординарного профессора по физике. Когда начались занятия в институте он, будучи до 1913г. единственным профессором физики в институте, читал лекции по физике для студентов-первокурсников всех отделений.   Как написал в своих воспоминаниях академик М.А.Павлов, в «преподавании основных наук – математики, теоретической механики, физики, общей химии – почти не замечается разницы между металлургическим и другими отделениями (кроме кораблестроительного)». Так что Ю.В.Б. мог ещё слушать лекции самого  Скобельцина, но что, наверняка точно,  физику изучал по В.В.Скобельцину,- его курс «Электричество и магнетизм» выдержал много изданий. В.В.Скобельцин пользовался огромным уважением и авторитетом у преподавателей и студентов института. М.А.Павлов, вспоминая о своей работе в Политехе, а проработал он в нём с 1904 по 1952год,  писал: «По-моему мнению, Скобельцин  был лучшим из избиравшихся директоров Политехнического института. Будучи хорошим профессором физики, он не считал себя светилом науки и поэтому держался просто». Когда А.Г.Гагарин был директором института, В.В.Скобельцин занимал некоторое время ещё и должность «профессора - заведующего студентами» (соответствует современному проректору по воспитательной работе). Такая должность была введена по разрешению  Витте только в Политехническом институте; в других вузах подобные функции выполняли инспектора, назначаемые со стороны. Как Скобельцин вместе со своим директором защищал интересы студентов, напишет один из них: «… когда войска двигались к Лесному, в те грозные Треповские дни «патронов не жалеть», кто сторожил закрытые ворота нашего Института, как не Князь (Гагарин) с профессором – заведующим студентами В.В.Скобельциным? Они дежурили у ворот, чтобы грудью защитить Институт». (Меня поразило, что это написал в далёком Париже Евгений Вечорин, Председатель «Объединения Окончивших Санкт-Петербургский Политехнический институт», и прислал из-за границы к 50-ти летнему юбилею Политеха; его я уже цитировал выше. Сколько же политехников разбросала по свету революция и гражданская война! Кстати, Ассоциация выпускников и друзей Политехнического университета была создана в современной России только недавно, в 2015г. – к 105-летию создания первого Объединения выпускников  Политеха. До этого политехники объединялись изредка и ненадолго по месту работы, жительства, факультета или года выпуска. Так, в Запорожье в конце 50-начале 60-х годов было небольшое землячество выпускников металлургического факультета, объединившихся вокруг одного из заводил студенческих капустников – Володи Лапина. После его отъезда в Россию других организаторов не нашлось).
        Основным вкладом В.В.Скобельцина в Политехническом институте было создание физической лаборатории, которая по качеству и составу оборудования долгие годы была одной из лучших в Европе. Она предназначалась не только для учебных занятий, но и для научной работы. Скобельцин привел на работу  в  физическую лабораторию института будущего  «отца русской физики» А.Ф.Иоффе, который имея учёную степень «доктор философии», полученную за рубежом, не имел права преподавать в российских университетах – такие были законы в Министерстве народного просвещения. Возможно, тем самым В.В.Скобельцин «сохранил» выдающегося физика для нашей страны. Уже за одно это потомки должны быть благодарны. Какой же нелепой сегодня кажется характеристика этому учёному-профессору, выданная в 1929 году. Тогда в институт поступила директива о переизбрании профессорско-преподавательского состава. На комиссии по перевыборам характеристику каждому профессору давал студент, представитель выборного органа профсоюза. О В.В.Скобельцине сказано было: «В научном отношении большой ценности не представляет. Реакционер. Бывший ректор института. Принимал участие в подавлении революционного движения студентов. Пора на пенсию».
        Теоретическую механику в Политехникуме преподавал выпускник СПб университета И.В.Мещерский. В институт он был приглашён в 1902 году на должность зав. кафедрой теоретической механики и проработал на ней 33 года до своей кончины. В память о нем тогдашний директор института подписал приказ: «В память исключительной деятельности профессора Ивана Всеволодовича Мещерского наименовать кабинет  теоретической механики, созданный им, «Кабинетом имени профессора И.В.Мещерского». Это сейчас имя Мещерского неразрывно связано с именем Циолковского. Тогда же Мещерский был известен, в основном только в кругах русской научно-технической интеллигенции как выдающийся педагог, но не как ученый-новатор. А он был ученым, посвятивший всю свою творческую жизнь  механике систем переменной массы, (сейчас предпочитают писать «переменного состава»). В 1897г., спустя 15 лет после окончания университета, он защитил диссертацию на тему «Динамика точки переменной массы», представленную им для получения степени магистра прикладной механики. Тогда эта работа многим ученым не казалась значительной. Так же холодно была воспринята опубликованная им в №1 за 1904г.  «Известий СПб политехнического института» работа «Уравнение движения точки переменной массы в общем случае». Этими двумя своими работами Мещерский доказал, что классический закон движения Ньютона перестаёт быть верным, если масса меняется во времени, и предлагал для такого случая  свое фундаментальное уравнение, названное «уравнением Мещерского».   Только с началом полетов в космос его теория и имя стали широко известными. Основополагающие труды И.В.Мещерского по механике тел переменной массы стали теоретической основой разработки различных проблем, главным образом, реактивной техники, небесной механики. А в годы учёбы Ю.В.Б, да и моей собственной, этого профессора  Политеха, даже те, кто не встречался с ним лично, знали по  его учебникам,  особенно  по «Сборнику задач по теоретической механике». Наличие в нем задач различной степени трудности по всем разделам курса теоретической механики позволяло использовать его в университетах, втузах и техникумах. Впервые изданный в литографическом виде в 1908г., он выдержал более 50-ти! изданий (я видел 51-е издание 2012г.).  Переведенный в 1938г. на английский язык, он был принят в качестве основного учебного пособия в американских технических вузах. Его «Курс теоретической механики», в который Мещерский ввел некоторые новые разделы, также переиздавался несколько раз. Организуя преподавание механики в институте, «я, - писал он, - руководствовался той основой, что теоретическая механика должна быть возможно тесно связана с науками техническими» с прикладной механикой. Преподавая теоретическую механику, И.В.Мещерский постоянно связывал её с прикладной механикой. Не знаю, как это делали другие преподаватели, но нам доцент Бать, читающий лекции по теормеху, всегда приводил примеры практического применения теоретических положений к практической жизни. До сих пор помню как, артистично раскинув руки в сторону, а потом, прижав их к телу, он демонстрировал действие силы Кориолиса на ускорение вращения балерины. Или спрашивал, почему в северном полушарии реки подмывают правые берега, а в южном – левые, и пояснял, что и здесь «виноват»  Кориолис.
      Говоря о преподавателях института, мне часто приходится называть разные  учёные звания. Чтобы читатель не заглядывал в интернет, дам небольшую справку. До начала ХХ века в России учёные звания присуждались только в стенах университетов. В высших учебных заведениях технического профиля научной аттестации вообще не было. В научно–преподавательской системе России, устроенной по германскому образцу,  существовали  преподавательские должности: адъюнкта, экстраординарного и ординарного профессоров. Должность ординарного профессора соответствовала заведующему кафедрой, экстраординарный – без кафедры. Для занятия этих должностей была необходима докторская степень. Адъюнктом (с французского «ассистент» или «помощник») могли стать только имеющие степень магистра.  С 1863г. вместо адъюнктов введены «штатные доценты», которые в 1884г. переименованы в приват-доценты. С этого времени для занятия должности приват-доцента достаточно было сдать магистерский экзамен и прочитать на закрытом заседании перед «профессорскими коллегиями» две пробные лекции: одна по теме, определённой факультетом, другая – по выбору самого лектора. Магистерский экзамен должен был дать представление научной общественности о том, насколько соискатель владеет знаниями по всему спектру предметов факультета. Каждый профессор-экзаменатор мог задать любой вопрос, исходя из своего видения проблемы подготовки магистра. Общий список вопросов утверждался факультетом. Вообще-то уставы университетов менялись часто, поэтому не всегда изложенные выше требования соблюдались. Так, после упразднения должности доцента, чтобы не потерять опытных педагогов, бывших доцентов переводили на должности экстраординарных профессоров, с обязательством защитить докторскую диссертацию. А с 1902г. университетам разрешалось временно замещать профессорские должности магистрами, взяв с них обязательства в течение трех лет после этого назначения получить учёную степень доктора наук. После революции 1917г. все чины, звания и степени, включая учёные, были отменены.   
        Возвращаюсь к образованию в дореволюционном Политехе. Химия была обязательной наукой для изучения на всех отделениях института.  И это не случайно, ибо, подводя итоги развития химии в ХIХ в., учёные и историки науки отмечали, что «ни одна наука за сто лет не сделала таких колоссальных завоеваний как химия». Наиболее значительное внимание химической науке – общей, аналитической и физико-химической – уделялось на металлургическом отделении. И это не случайно: как говорил А.А.Байков, «по большому счёту, металлургия есть химия высоких температур».
       Основополагающей фундаментальной кафедрой была  кафедра «Общая и неорганическая химия», организованная одновременно с открытием института. Первым заведующим кафедрой, возглавлявшим её с 1902 по 1930г., был Николай Семёнович Курнаков – один из самых выдающихся учёных-химиков.  Имя его известно химикам, металлургам, галургам и минералогам всего мира.  Его огромный авторитет как учёного признавался не только в нашей стране, но и за рубежом. Член Парижского и Лондонского химических обществ, Геттингенского общества наук и других. В 1908г. группа российских учёных вышла с предложением присвоить Курнакову степень доктора химических наук без представления диссертации. По уставу Российских университетов такое исключение предусматривалось только для учёных приобретших мировую известность. В 1913г. Курнаков был избран академиком Петербургской (Российской) АН. Нет возможности в моих записках перечислить все заслуги Н.С.Курнакова. Для меня как металлурга-электрохимика наиболее значимым является  разработанный им метод физико-химического анализа.  Наверное, каждый  из нас, моих товарищей по профессии,  помнит самое распространенное его применение –  построение диаграмм «состав - свойства». Этот метод широко используется при изучении свойств образованной двумя или более компонентами системы от её состава. Причём, любой системы, будь то соли, металлы или органические соединения. Кто-то назвал введенное Курнаковым учение о диаграмме «состав – свойства» «международным языком, аналогичным алгебраическому языку химических формул». По определению академика Г.Г.Уразова, в настоящее время «физико-химический анализ имеет такое же значение для химии, как математический анализ имеет для астрономии, механики, физики». Курнаков был основателем и руководителем ряда химических институтов и лабораторий; преподавательскую и научную деятельность вел в Горном, Электротехническом и Политехнических институтах. После перевода химических институтов в Москву, возглавил созданный на их основе  Институт общей и неорганической химии, который носит его имя. С именем Н.С.Курнакова  связана практически вся моя производственная деятельность. Именно Курнаков, исследуя соли Соликамска, высказал предположение о наличии там не только поваренной соли, но и больших залежей калийных и магниевых солей. Разведработы 1925г. подтвердили это, и добываемый в Соликамске, а потом и в Березниках карналлит является сырьевой  основой производства магния, электролитическому получению которого была посвящена вся моя научно-исследовательская деятельность на ЗТМК.
      В годы моей учёбы кафедру «Общей химии» возглавляли в начале (до 1953г.) С.П.Гвоздов,  работающий в Политехническом с 1903г., а потом А.Ф.Алабышев. (Последний не был коренным политехником, к тому же  одновременно был директором института и вряд ли мы, студенты, сталкивались с ним на занятиях). Так что заложенные Н.С.Курнаковым традиции кафедры доносили до нас непосредственные сотрудники и ученики этого выдающегося учёного. Из преподавателей-химиков мне помнится профессор Владимир Петрович Шишокин.  По-видимому, он был достаточно неординарной личностью, так как его вспоминают студенты и довоенных выпусков, и первых послевоенных наборов. В Политехе  В.П.Шишокин преподавал общую химию до конца 60-х годов. Прекрасный педагог, автор около 40 учебников, учебных пособий и статей по методике преподавания химии. Студенты не металлургического факультета Политеха познавали химию из его «Конспекта лекций по общей химии для нехимических специальностей». Для металлургов химия была основным предметом. Лекции читались всему факультету в большой химической аудитории. Этот громадный амфитеатр, казалось, весь был тогда ещё пропитан прошлым; без всяких причиндалов современной оргтехники. Перед висящими на стене чёрными меловыми досками стоял длинный демонстрационный стол, на котором ставили опыты. Да и сам лектор, В.П.Шишокин, ученик и коллега Курнакова, привносил с собой атмосферу традиций Политеха. (В.П.Шишокин поступил на металлургическое отделение в Политехнический в 1912г., то есть, на год позже Ю.В.Баймакова, а окончил его только в 1922г. Не знаю причин затянувшегося студенчества Шишокина, но известно, что в 1916-1921гг. он работал гидрохимиком на Кавказе и в Средней Азии, выдвинул гипотезу о происхождении мацестинских минеральных вод, что позволило, в конечном счёте, значительно повысить  дебит мацестинского источника. В благодарность за это В.П.Шишокин был удостоен звания почётного гражданина г. Мацеста). До начала преподавания общей химии   Шишокин, ещё не окончив институт, с 1920г. работал в основанном и руководимом Н.С Курнаковым  Институте физико-химического анализа и принимал участие в создании и развитии советской школы физико-химического анализа. Не помню, уделял ли  В.П.Шишокин нам в своих лекциях особое внимание  изучаемой им  связи между положением элемента в Периодической системе и его свойствами,  так называемой «вторичной периодичности», но термин этот запомнил.
      Нельзя быть инженером-металлургом без знания физической химии. Физическая химия находится на стыке между химией и физикой. Термин – «физическая химия» впервые предложил Ломоносов и дал этой научной дисциплине следующее определение: «Физическая химия есть наука, объясняющая на основании положений и опытов физических, причину  того, что происходит через химические операции  в сложных телах».  Физическая химия была совершенно новым предметом для вузов. Преподавал физическую химию в Политехническом Владимир Александрович Кистяковский, учёный с интереснейшей судьбой в науке. Он окончил физико-математический факультет СПб университета в 1889г. А первую свою штатную должность в высшей школе получил только 1 августа 1902г. будучи приглашённым в открывающийся Политехнический институт в качестве лаборанта (по нынешней градации – старший ассистент) для создания  лаборатории физической химии и электрохимии.  А ведь как учёный он проявил себя ещё студентом. В 1888г. он уже вел исследовательскую работу в Бутлеровской лаборатории  и сделал доклад по органической химии, который вскоре был опубликован. Дальше заниматься органической химией не стал, переключился целиком на исследования в области физической химии, но, как потом писал, «…вся серия моих работ над свойствами жидкостей была бы немыслима, если бы я не прошёл школы органической химии СПб университета (Бутлеров - Львов)». В качестве дипломной работы представил реферат на тему  «Гипотеза Планка – Аррениуса»,  которым вмешивался в борьбу двух течений в университете о природе  растворов: гидратной теории  растворов Менделеева и появившейся недавно теории электролитической диссоциации Аррениуса. Этот реферат Кистяковского был одной из первых в России работ с изложением взглядов группы западных ученых на процессы диссоциации при образовании растворов электролитов. В нем, как утверждают некоторые «биографы» Кистяковского, 23-летний студент сделал попытку объединить эти теории. (Отмечу, что если и удалось впоследствии  выяснить, что каждый из них – Менделеев и Аррениус -  по-своему был прав и их взгляды дополняли друг друга,  то резкая критика Менделеевым теории Аррениуса была одной из причин почему трижды выдвигаемый на Нобелевскую премию Менделеев не получил её: Аррениус будучи влиятельным  ученым, членом шведской академии, голосовал против).
   Университет был окончен Кистяковским со степенью кандидата, но, не имея никаких перспектив в отношении работы, он по собственной инициативе выехал в Германию, в лабораторию Оствальда в Лейпциге.  «Я встретил Сванте Аррениуса в 1889г. в лаборатории профессора Вильгельма Оствальда, куда приехал научно работать… с затаённой мыслью примирить теорию гидратов Менделеева с теорией электролитической диссоциации Сванте Аррениуса. Я не был противником  теории электролитической диссоциации, однако неоднократно спорил как с самим Аррениусом, так и с Оствальдом о некоторых положениях этой теории». (И это позволял себе делать только что закончивший университет молодой человек с учёными, которые оба вскоре станут лауреатами Нобелевской премии!).  Ещё когда Кистяковский находился в Германии, Н.А.Меншуткин обратился с представлением в Совет физико-математического факультета университета: «Успехи, достигнутые Кистяковским, позволяют мне ходатайствовать об установлении его при университете для приготовления на степень магистра».  Ходатайство приняли, но оставили  на кафедре химии без стипендии. Поэтому, вернувшемуся в Россию Кистяковскому, пришлось изыскивать различные источники заработка, а в университете в качестве сверхштатного сотрудника продолжать экспериментальные работы в химической лаборатории.  Был сдан магистерский экзамен, обязательный перед представлением на защиту диссертации. На это ушло два года. Сданный магистерский экзамен и прочитанные две пробные лекции (одна из них должна иметь общий характер, другая – представлять оригинальную работу по первоисточникам) дали соискателю право на учёную степень приват-доцента. Штатных должностей по-прежнему не находилось.  В 1896г. Кистяковский представил свою работу  «О химических превращениях в однородной среде» в качестве магистерской диссертации. Однако защита не состоялась: дали отрицательный отзыв несколько профессоров, среди которых был и Меншуткин. (Никаких подробностей мне найти не удалось, скорее всего, в диссертации Кистяковский выступил как сторонник теории Аррениуса, которую университетские профессора во главе с Менделеевым не принимали). «Мне,- писал Кистяковский в своей автобиографии,- пришлось бороться за новые идеи в физической химии и электрохимии, так как эти новые дисциплины не встретили поддержки в официальных кругах русских учёных. И мне, имевшему уже ряд напечатанных научных исследований, не удалось получить платной работы в вузах, а пришлось заниматься педагогической деятельностью в средних учебных заведениях, продолжая безвозмездно  работать в лаборатории Петербургского университета».
      В Политехническом институте Кистяковский начинал работать  по сути как администратор с оснащения лаборатории физической химии и электрохимии. Его лаборатория была одной из первых в России научно-исследовательских и учебных  физико-химических лабораторий; по её образцу создавались лаборатории в других вузах. Продолжал он и исследовательскую работу. В 1903г. представил в МГУ в качестве новой магистерской диссертации небольшую книгу «Физико-химические исследования». После успешной защиты вскоре был назначен экстраординарным профессором в Политехе и начал  читать курс физической химии и электрохимии. Так началась  более чем 30-летняя деятельность В.А.Кистяковского в институте. Его научное творчество в последующие годы было очень разносторонне; не мне писать об этом. Отмечу только, что по существу все его основные научные достижения относятся к периоду работы в  Политехническом институте. Центральное место в них – изучение  электрохимического поведения металлов в водных средах. Начиная с 1909г. он развивает собственную оригинальную теорию пассивности и коррозии металлов в водных растворах. Результаты его исследований в этом направлении нашли широкое применение в практике защиты металлов от коррозии.
      Два учебника В.А.Кистяковского – «Электрохимия» (вып. 1-3, 1912-1916гг.) и «Прикладная физическая химия»(1926г.), причём, «Электрохимия» одно из лучших пособий по электрохимии в мировой литературе, единственное в то время на русском языке,  свидетельствовали о его незаурядных способностях и как педагога.
      Мой институтский учитель, Ю.В.Баймаков, безусловно, не только учился у профессора Кистяковского (тот в 1910г. защитил в МГУ докторскую диссертацию на тему «Электрохимические реакции и электродные потенциалы» и был назначен ординарным профессором), но и после окончания института проводил под его руководством исследования по электролитическому получению меди. Результаты одного из них опубликованы в «Известиях Академии наук СССР» в совместной статье Кистяковского и Баймакова «К вопросу электрокристаллизации металлов. Структура электролитических осадков меди» (1929г.).
      Кажется, в 50-е годы  прямых «наследников» Кистяковского на кафедре  не было, по крайней мере, среди наших преподавателей. После отъезда Кистяковского в Москву, в связи с переводом туда академических институтов, кафедрой заведовал В.А.Суходский, работавший в Политехническом с 1909г. В 1938г. он был репрессирован, реабилитирован только в 1955г. и на кафедру не вернулся. В годы моей учёбы кафедру возглавлял И.И.Нарышкин – аспирант Суходского. Тогда он был ещё доцентом, его лекции я совершенно не помню. А вот другой доцент этой кафедры, В.В.Скорчеллети, запомнился хорошо. Он долгое время руководил на кафедре работами в области коррозии металлов и сплавов. Нам, «цветникам» 50-х гг., он читал курс «Теоретической электрохимии». Свой учебник по этому курсу Скорчеллети издал только в 1959  г., а на экзамене надо было  знать  его трактовку того или иного положения. Отчасти поэтому, но больше всего из-за уважения к  преподавателю, его лекции не пропускали. Зачастую сравнивали свои конспекты, чтобы дополнить пропущенное или недопонятое во время лекции. Мне запомнилось, как на экзамене при ответе на один из вопросов я «поплыл», растерялся и готов уже был если не к провалу, то не более, чем к тройке, но Владимир Владимирович спокойно, несколькими наводящими вопросами помог мне объяснить суть вопроса и получить, по-видимому, устраивающий его ответ. Выйдя из аудитории,  в зачётке увидел оценку «отлично». Образ этого преподавателя, всем своим видом ассоциирующийся в нашем понятии с интеллигентом, остался в моей памяти.
       Лекции по общей металлургии, металловедению и металлургии цветных металлов во времена учёбы Ю.В.Б. читал А.А.Байков,  основатель в институте кафедры  «Общая металлургия». Слушавший его лекции Ю.В.Баймаков так отзывался о Байкове как о лекторе: «блестящий физико-химик, диалектик, умевший связывать теорию с практикой».  Ещё гимназистом Байков увлекся «Основами химии» Менделеева, проводил опыты дома. Но, поступая в СПб университет, выбрал отделение математических наук на физико-математическом факультете, считая, что для серьезного изучения химии нужны хорошие знания в области математики и физики, которые в недостаточном объёме преподавались на естественном отделении факультета. В университете помимо учёбы на выбранном отделении слушал курсы по химии на естественном отделении. В 1893г окончил университет с дипломом I степени  (степень «кандидат» была убрана к тому времени) и оставлен  в химической лаборатории для подготовки к научно-педагогической деятельности. С 1895г. работал в Институте путей сообщения, где вскоре стал заведующим химической лабораторией. Для углубления своих знаний по химии и металлографии он был командирован Советом Института инженеров путей сообщения  в Париж, где в течение весеннего семестра 1889г. работал в Коллеж де Франс в лаборатории физикохимика Ле Шателье. В этой лаборатории проводились фундаментальные исследования металлургических и химико-технологических процессов. (Я и мои сверстники по школе знали этого учёного  по «правилу Ле Шателье»). При открытии Политехнического института по штатному расписанию металлургическому отделению для преподавания всего комплекса металлургических дисциплин (деления на кафедры пока не было) полагалось иметь трех профессоров.  Д.К.Чернов, который из-за занятости в Артиллерийской академии отказался от преподавания в Политехническом, порекомендовал для чтения курса металлургии стали А.А.Ржешотарского, главного металлурга Обуховского завода. На другую профессорскую должность для чтения лекций по общей металлургии декан металлургического отделения пригласил  в 1902г.  Байкова. Ему в соответствии с существующими правилами надо было сдать экзамены и защитить диссертацию на звание адъюнкта. Для работы над диссертацией Байкова  решением Совета института в ноябре 1902г. вновь командировали на год в лабораторию Ле Шателье, где он занимается металлургией и технической химией.  (Вот так готовили кадры профессуры для нового института!  Институт с самого начала своего существования заботился о молодой смене преподавателей. Министерство ежегодно выделяло стипендии для подготовки будущих профессоров в лучших учебных и научных центрах Европы и США. В наши студенческие годы об этом не говорили. В БСЭ, второе издание,  написано: «Готовясь к профессорской деятельности, Байков  часто посещал Обуховский завод в Петербурге, который он образно называл «академией металлургических знаний». Здесь имел возможность близко познакомиться с Д.К.Черновым и получить у него много ценных сведений и указаний. Здесь же встречался с профессором  А.А.Ржешотарским и другими видными металлургами». Ни слова о работе в лаборатории Ле Шателье.  Сам же А.А.Байков считал себя учеником Ле Шателье).
       Возвратившись из Парижа, А.А.Байков сдал экзамены по металлургии и химии, защитил диссертацию (кстати, это была первая защита диссертации в Политехническом), и после прочтения двух пробных лекций был утвержден Советом института в звании адъюнкта по металлургии. Сразу же после этого был избран на должность экстраординарного профессора металлургии и технической химии. С 1904г началась почти 40-летняя деятельность А.А.Байкова в Политехническом институте. В институте он читал лекции по общей металлургии, металлографии, позднее и по металлургии цветных металлов.  В химическом корпусе  организовал металлургическую и металлографическую лаборатории, а также лабораторию технического и горнозаводского анализа. Лаборатория металлографии была первой институтской учебной лабораторией не только в России, но и в мире. В своих лекциях по металлургии А.А.Байков заменил традиционные описания металлургических процессов научным физико-химическим анализом, впервые изложив новую научную дисциплину – «Теория металлургических процессов». (После Байкова кафедру «Общая металлургия» с 1945г возглавлял д.т.н., профессор А.С.Тумарев. Он читал нам, студентам 1950-х, курс «Теория металлургических процессов». Я, «краснодипломник», смог этот предмет освоить только на «хорошо»). Интересы А.А.Байкова не ограничивались металлургией. Разработанная им теория твердения цемента стала классической и полностью совпадает с  современными представлениями. Не случайно в годы войны  Байков был членом Комиссии по руководству  строительством оборонительных сооружений.   А.А.Байкову, одному из первых, была открыта мемориальная доска в Политехническом институте. Сейчас у входа в химический корпус можно прочитать: «В этом здании в 1904-1946 годах работал академик Александр Александрович Байков».
       Характеризуя программу обучения по подразделам металлургического отделения института, профессор М.А.Павлов писал: «Взамен сокращенной части металлургии студенты электрохимического подраздела слушают более подробные курсы физической химии, теоретической электрохимии, минеральной технологии и технической электрохимии, имея и большее число лабораторных занятий по этим предметам. Только для них является обязательным курс органической технологии, прохождение которого тоже сопряжено с выполнением лабораторных работ». Поэтому вполне обосновано высказывание Ю.В.Баймакова, относящееся к своему другу - однокурснику Д.И.Щербакову: «то что получил Дмитрий Иванович от Политехнического института, едва ли он смог бы получить в другом высшем учебном заведении того времени. А получил он широкое химическое образование, был прекрасным аналитиком, отлично знал и понимал основы физической и органической химии». То же самое относится и к самому Баймакову. Можно добавить, что физическая химия и теоретическая электрохимия были совершенно новыми предметами для вузов в то время.
      Курс лекций по металлургии «чёрных» металлов – производстве чугуна и стали  в Политехническом институте начинал читать М.А.Павлов. Изучение этих предметов начиналось с третьего курса, поэтому Павлов был приглашён в институт только в 1904г., к началу третьего курса первого набора студентов. Преподавать он стал в 1900г. во вновь открытом  в Екатеринославле (Днепропетровск) Высшем горном училище. До этого, окончив в 1885г. Горный институт, Павлов в течение 15 лет работал  инженером на разных металлургических заводах, специализируясь, в основном, как металлург-доменщик. Решение стать доменщиком он окончательно принял, находясь на преддипломной практике на металлургическом заводе в Юзовке (Донбасс). В своих воспоминаниях  рассказал об одном из разговоров с хозяином завода: «Однажды Иван Юз спросил меня: «Что вы всё время ходите в доменный цех? Неужели вам нравится доменное дело? - Да, нравится. – Чем? Почему? – Потому что другие его не понимают и не любят. – Как так? – Да так. Вы же сами говорили, что никто – ни один инженер, ни один мастер, ни один профессор – не понимает, что делается в доменной печи. А ведь ею надо управлять. – Но ведь не вы же будете этим заниматься? – А почему не я?» Он посмотрел на меня и улыбнулся. Но ответил вежливо. – «Это довольно трудное дело. – Да, это трудное дело»,- согласился я». М.А.Павлов, инженер, профессор, академик справился с этим делом и с полным правом заявлял: «Мы мало видим процесс в доменной печи, но почти всё знаем, что там происходит». О том, как глубоко М.А.Павлов изучил и понимал доменный процесс, свидетельствует его отношение к возможности увеличения объёма доменной печи. В среде металлургов долго шли острые споры об эффективности строительства больших печей. В ходу была немецкая теория «тотермана» - в переносном смысле понимаемая как «мертвый столб». Её сторонники утверждали, что в печах больших объёмов газы не могут пронизывать всю шихту, и внутри печи образуется «мертвый столб» непроплавившихся материалов. Павлов эти рассуждения называл предрассудками. В 1937г. на заводе «Запорожсталь» была пущена доменная печь №3 объёмом 1300 куб.м. самая большая в то время. Когда корреспондент ТАСС по Запорожью брал интервью у  Павлова по поводу этого события, то академик сказал: «Я верю, молодой человек, что можно строить домны объёмом в три, четыре и больше тысяч кубов. Но это пока не для печати. И так скажут, что старик рехнулся». «Пророчество» академика М.А.Павлова перекрыты с лихвой: в конце 1974г. на «Криворожстали» введена в эксплуатацию домна № 9 объёмом 5034 куб.м. – самая мощная в мире на то время. На Череповецкой «Северстали» в 1986г. задули домну «Северянка»  объёмом 5580 куб.м.  А Южная Корея побила и этот рекорд, построив домну объемом 6000! 
       На кафедре металлургии в годы учёбы Ю.В.Б. ординарным профессором работал В.Е.Грум-Гржимайло, ставший в те годы уже известным в Европе не только как специалист в области производства стали, но и как  учёный – разработчик гидравлической теории движения газов (пламени) в печах. Без знания этой теории невозможно проектировать и строить пламенные печи. Интересно, что сам Грум-Гржимайло после окончания в 1885г. Горного института не собирался выбирать научную стезю. Решил стать заводским инженером. «Я не считал себя  способным быть учёным,- писал он позже. – Мой идеал того времени – практический деятель». И поехал на Урал, где более двадцати лет проработал на Демидовских заводах. В  Политех он был приглашён в 1907г. с должности управляющего заводами Алапаевского горного округа. 20 ноября 1907г. Совет института присудил Грум-Гржимайло звание адъюнкта по металлургии без представления им диссертации, без экзаменов и пробных лекций – «ввиду выдающейся технической деятельности». Министр торговли и промышленности утвердил решение Совета «в виде особого, на сей случай, исключения». Через полгода  был избран  экстраординарным профессором, а в 1911г. – ординарным. В 1915г. он совместно с инженерами Путиловского завода в Петербурге создал «Металлургическое  бюро В.Е.Грум-Гржимайло», в котором за три года  было спроектировано 137 видов печей. Ввиду полного развала финансовой системы в стране, бюро в 1918г. пришлось закрыть. Занятия в институте практически прекратились, прокормить семью было трудно, и В.Е.Грум-Гржимайло уехал на Урал, в Алапаевск, где устроился консультантом на один из металлургических заводов.  При отступлении Колчака оказался в Томске; вернуться в Петроград не смог, так как институт не смог обеспечить надлежащие жилищные условия и продовольственные пайки.
       Ю.В.Баймаков как студент электрохимического подразделения вряд ли слушал лекции самого М.А.Павлова или В.Е.Грум-Гржимайло. Сокращенный курс металлургии черных металлов им, как и нам, цветникам 1950-х, возможно, читали преподаватели рангом поменьше зав. кафедрой. Но в годы учёбы  Баймакова Павлов был деканом металлургического отделения и  в этой ипостаси студент Баймаков не мог не встречаться со своим деканом.  Тем более что деканом Павлов был, по-видимому, не плохим. Об этом писал А.А.Байков, проработавший с Павловым в институте почти 40 лет: «Все те, кто имел отношение к металлургическому факультету, не представляют себе, как факультет  мог бы существовать без  Михаила Александровича и как Михаил Александрович мог бы существовать без металлургического факультета. Они неотделимы  друг от друга, связаны теснейшими, органическими узами». Пожалуй, к этому можно добавить, что когда Совнарком издал декрет от 24 марта 1920г.  «О срочном выпуске инженеров-специалистов», то в Политехническом институте был образован «Особый комитет», целью которого была организация обучения студентов по сокращённой программе.  Зимой 1920-1921года  занятия в главном здании и в химическом корпусе  проводить было невозможно из-за отсутствия отопления; для занятий металлургического факультета использовали квартиры профессоров, проживавших в химкорпусе, в том числе, и  квартиру Павлова. Его семья всё это время жила на кухне.
       М.А.Павлов был деканом металлургического факультета до марта 1930г. По его личной просьбе был освобожден от этой должности и продолжал заведовать кафедрой металлургии чугуна до 1947г. после чего был переведен  на научную работу. Из ЛПИ в марте 1952г уволен «в связи с сокращением объёма работ в лаборатории». Вряд ли я видел Павлова в институте: лаборатории, где мог работать Павлов, находились в химкорпусе; мы, первокурсники, туда заглядывали редко, в основном, когда на «нахлобучку» вызывал к себе зам. декана Ложкин. (Когда я знакомился с работой М.А.Павлова в ЛПИ, то такая формулировка окончания почти полувековой работы Михаила Александровича в Политехническом институте меня покоробила. Правда, я не смог ознакомиться с самим приказом об увольнении  почти 90-летнего академика из института. Возможно, там были и какие-то слова благодарности. Не знаю.)
       Основной кафедрой для специализации студентов электрохимического подразделения металлургического отделения была кафедра электрометаллургии цветных металлов, основанная Павлом Павловичем Федотьевым. Федотьев после окончания в 1888г.  химического отделения Технологического  института в Петербурге   работал   на  ряде химических заводов.  Опубликовал несколько брошюр «для химиков, инженеров, заводчиков и студентов»;  по поручению Менделеева написал монографию «Современное состояние химической промышленности в России». Он был приглашен в Политехнический институт преподавать техническую электрохимию и минеральную технологию.
       Сразу же после приглашения в Политехнический был направлен на 1,5 года в страны Западной Европы для работы над диссертацией и ознакомления с состоянием химических производств.  По рекомендации Менделеева основным местом работы Федотьева за границей стал созданный и руководимый В.Оствальдом физико-химический институт при Лейпцигском университете. После защиты в 1904г. диссертации был избран (назначен) экстраординарным профессором минеральной технологии и технической электрохимии. В 1910г. избран на должность ординарного профессора. Ко времени поступления Ю.В.Баймакова в Политех при кафедре профессора Федотьева была достаточно хорошо оборудованы лаборатории, как  технической электрохимии, так и минеральной технологии, что позволяло не только проводить студенческие практикумы и выполнять дипломные работы, но и вести серьёзные научные исследования. В этих исследованиях, как правило, участвовали студенты, выбирающие в качестве своей дипломной работы  не проект какого-нибудь завода, а экспериментальное исследование.
       В отличие от доминирующего тогда в науке эмпирического подхода, Федотьев стремился  при решении практических вопросов понять физико-химическую и электрохимическую сущность явлений и процессов и на этой основе дать технически правильные решения для промышленности.
       К заслугам Федотьева и его учеников, несомненно, надо отнести разработку физико-химических основ получения алюминия электролизом криолитоглиноземных расплавов. Этот способ, позволивший перевести алюминий из экзотического металла – «серебро» из глины - в промышленный, предложили в 1886г. одновременно и независимо друг от друга французский инженер Поль Эру и американец Чарльз Холл. (Оба 23-летние,  экспериментирующие у себя дома молодые люди, без поддержки научных лабораторий, совершили поистине революционный переворот в судьбе алюминия!). Но как сетовал  в 1910г. профессор Федотьев, «несмотря на то, что в мире существовало 25 алюминиевых заводов, теория электрометаллургии алюминия оставалась почти неразработанной и, что в ряде её вопросов было много невыясненного и противоречивого». Начиная с 1910г. Федотьев совместно со своими сотрудниками выполнил ряд работ, впервые выяснивших физико-химическую природу криолито-глиноземных расплавов и давших научную основу для рационального выбора состава электролита, температуры и других условий процесса получения алюминия. В 1912г. П.П.Федотьев вместе со своим учеником В.П.Ильинским опубликовали  «Экспериментальное исследование по электрометаллургии алюминия», что положило началу работ Федотьева и его школы в области электрометаллургии легких металлов. Под руководством Федотьева в лаборатории института в 1914-1915гг. В.И.Ильинским и Н.Н.Ворониным проведены исследования по электролитическому получению магния из карналлита. Это были первые серьезные исследования в области металлургии магния, выполненные в России. Основываясь на этих опытах, в 1916 г. в мастерских при Военно-химическом комитете Федотьев организовал опытное производство магния - 0,5кг в сутки. Эта и другие работы, выполненные Федотьевым и его учениками в  период 1914-1930гг., послужили основой создания промышленного производства   магния в СССР, причём, без привлечения иностранных специалистов. К сожалению, до пуска первого магниевого завода он не дожил. А вот в становлении промышленного производства алюминия принимал личное участие. 
       Немного истории. Россия перед первой мировой войной потребляла ежегодно до 1200т. алюминия. Сама его не производила. Нельзя сказать, что правительство ничего не предпринимало по организации собственного производства, но вплоть до мировой войны конкретных шагов не было. Война увеличила потребность страны в этом металле: только, например, на 1916г. заявки на алюминий составили 9100т., а получить его практически было невозможно. В начале 1916г. началась подготовка к строительству в России завода мощностью 1200т. алюминия. На завод предполагалось выделить 8 млн. руб. – колоссальную по тем временам сумму. Было создано управление по строительству алюминиевых заводов при Главном Артиллерийском управлении, которое возглавил преподаватель металлургии Артиллерийской Академии профессор А.П.Курдюмов. Весной 1916г. в кабинете Курдюмова провели совещание для обсуждения предложения Д.А.Пенякова, бельгийского промышленника, приехавшего предложить России свои услуги по созданию алюминиевой промышленности. (Пеняков, эмигрировавший из России в 1894г., запатентовал свой способ переработки бокситов; в Бельгии на основе изобретённой им технологии были построены несколько алюминиевых заводов. Во время нашествия в Бельгию немцы их разорили.)  На совещание были приглашены лица сведущие в данном вопросе.  Среди них были профессора Федотьев, Яковкин, Кузнецов и Максименко. Бельгиец, исходя из того, что в России нет высококачественных бокситов подобных французским, предлагал создавать производство алюминия в России исключительно на импортном сырье. На это Федотьев ответил: «Мы не создадим своего алюминия в потребном нашей стране количестве до тех пор, пока не научимся производить его из собственного сырья, то есть из отечественных бокситов». Такие бокситы были обнаружены ещё в 1878г. в районе Тихвина, говорил Федотьев. Да, они с высоким содержанием кремния, и те способы производства глинозёма из них, которые применяют французы, не годятся. Но и эти бокситы могут быть использованы не только для глинобитных построек, но и для извлечения из них глинозёма. «Как много упорства и равнодушия пришлось преодолеть мне и моим коллегам,- продолжал Федотьев,- чтобы доказать это! Я категорически утверждаю, что и из наших тихвинских бокситов можно получать глинозём. Для этого надо только найти соответствующий метод». Его поддержал и  Кузнецов, у которого уже были опубликованы в одном из российских журналов результаты  исследований в этом направлении. (Электротермический способ Кузнецова - Жуковского лег в основу проекта глиноземного цеха Днепровского алюминиевого комбината в 1930-х гг.- прим. авт.). «Нужны не советчики и не благодетели извне, а отпуск солидных сумм из государственного бюджета на научно-исследовательскую и поисковую работу в области отечественного алюминиевого сырья». На совещании у Курдюмова бельгийский предприниматель не нашел поддержки  русских учёных, да  она ему и не была нужна. В архиве Артиллерийского управления в советское время нашелся подлинник рескрипта на имя Пенякова, собственноручно подписанного императором Николаем II. Начинался документ так: «Я, Пеняков, обязуюсь поставлять окись алюминия по разработанному мною методу… За выпускаемый пуд окиси алюминия на построенном мною заводе мне уплачивается 3 рубля (золотом). Я обязуюсь поставить импортное оборудование. За техническую помощь при строительстве мне полагается… за помощь при эксплуатации мне полагается...». Далее ещё ряд пунктов, по которым Пенякову полагалось получать крупные суммы за его участие в создании алюминиевой промышленности в России. Он уехал, получив в качестве аванса 200 тысяч рублей золотом.
      Примечателен и следующий факт. Когда американская алюминиевая компания  ALCOA узнала о намерении России создать собственное производство алюминия, она предложила построить в России алюминиевый завод за свой счёт, конечно, на кабальных для России условиях: и сырьё только их, и произведенный в России алюминий продавать только они будут иметь право. (Забегая вперёд, отмечу, что во время проектирования алюминиевых заводов в СССР, Андерсон, один из крупных американских специалистов, согласился поработать в нашей стране, запросив за руководство по составлению проекта 25 тыс. долларов в год. Узнав о его переговорах с Советами, американская алюминиевая компания перевела на его счёт в США крупное вознаграждение за отказ от поездки в СССР.)
       К вопросу необходимости советской России иметь собственное производство «крылатого металла» вернулись в 1920-х годах. При Военном отделе Высшего Совета народного хозяйства была воссоздана Алюминиевая комиссия, возглавляемая, как и в 1916г., Курдюмовым. Она взяла на себя координацию и планирование всех работ по созданию в стране производства алюминия.  В ноябре 1920г. проблемы производства алюминия обсуждались на состоявшемся в Москве первом Всероссийском съезде  научных деятелей по металлургии. На втором аналогичном съезде  производству алюминия уже были посвящены специальные заседания, проходившие на медеперерабатывающем  заводе «Красный Выборжец» в Ленинграде. В результате этих обсуждений и  последующих других совещаний было принято решение о налаживании опытного производства алюминия и дополнительного поиска месторождений боксита. Зарубежные фирмы все секреты алюминиевого производства держали за «семью замками». 1927г. стал знаменательным в истории отечественного алюминия: П.П.Федотьев в небольшой электролитической ванне, рассчитанной на силу тока 200 ампер, в лаборатории Политехнического института получил алюминий электролизом глинозема, извлечённого из Тихвинских (высококремнистых, считавшимися зарубежными специалистами непригодными) бокситов. Под руководством Федотьева и при непосредственном участии Ю.В.Баймакова  на  заводе «Красный Выборжец» (после возвращения из Москвы в Ленинград в апреле 1924г Ю.В.Б. работал там начальником цеха электролиза, а потом  главным инженером) было смонтировано шесть  полупромышленных электролизеров на силу тока 2000 ампер.  И электролизеры, и всё необходимое сырьё были отечественными. (Процесс получения глинозёма из тихвинских бокситов был  к тому времени уже разработан Яковкиным в ГИПХ). Вот что написал позднее П.П.Федотьев о работе на «Красном Выборжце»: «Предстояло решить задачу со многими неизвестными, и прежде всего, определить пригодность принятого соотношения конструктивных элементов ванны.  Управление последовательно включёнными ваннами, работа с разным числом анодов, характер их обгорания, одиночная и групповая их регулировка, установление режима работы, выпуск металла – всё это надлежало изучить и установить путём непосредственного опыта. Дело приходилось начинать с совершенно не подготовленным персоналом». (Одно перечисление стоящих перед исследователями вопросов о многом говорит для специалистов).  На «Красном Выборжце» в период с 25 марта по 2 июля 1929г. были проведены первые в стране работы по получению алюминия электролитическим способом.  27 марта был получен первый слиток  - 8кг. – алюминия. В ленинградских газетах  отмечалось тогда, что «первый слиток алюминия, представляющий музейную ценность, должен быть сохранен как памятник одного из крупнейших достижений советской техники».  А  П.П.Федотьев, руководивший испытаниями, позднее писал: «Этот момент можно считать возникновением производства алюминия в СССР на волховской энергии (электроэнергия поставлялась с Волховской ГЭС – прим. авт.) и целиком из материалов собственного приготовления». Успешное проведение этих опытов позволило принимать обоснованное решение о строительстве алюминиевых заводов в стране. В докладе председателя ВСНХ Валериана Куйбышева о первом пятилетнем плане сказано: «Огромная инициатива, проявленная ленинградскими товарищами в деле разработки методов производства алюминия, привела к тому, что они сумели произвести партию алюминия в лабораторном и мелкозаводском масштабе. В связи с этим мы предлагаем уже теперь в этом (1929) году начать постройку опытного завода в Ленинграде для производства алюминия с тем, чтобы, когда эта проблема окончательно в полузаводском масштабе будет разрешена, решить вопрос о сроке постройки завода в Ленинградском районе».
   В июне 1929г. ВСНХ принимает решение о строительстве в Ленинграде Опытного завода по производству алюминия, который должен был стать экспериментальной базой не только для проектирования и строительства электролизных цехов Волховского и Днепровского алюминиевых комбинатов, но и школой для подготовки квалифицированных рабочих и инженерно-технического персонала. С этой целью  в сентябре началось переоснащение бывшего снарядного завода (завод Парвиайнена до революции) во Фризовом переулке Выборгской стороны. Опытный завод, сооружённый под руководством Федотьева всего за полгода (пущен 1 мая 1930г.), был оснащён 20 электролизёрами различных конструкций отечественных и иностранных инженеров на силу тока 6000 ампер. На них был изучен и освоен процесс электролитического получения алюминия из тихвинских бокситов, более низкого, чем заграничные, качества. И при этом получены лучшие технико-экономические показатели.
 … Не знаю, был ли Юрий Владимирович Баймаков  «правой рукой» своего учителя П.П.Федотьева в  работах по испытанию электролизёров на Опытном заводе, но, безусловно, он стоял у истоков зарождения алюминиевой промышленности в СССР. Как пишет А.Г.Морачевский  в статье посвящённой 150-летию со дня рождения П.П.Федотьева, «в работе на Опытном заводе П.П.Федотьеву помогали его ученики, Ю.В.Баймаков (1894 – 1980) и Н.П.Федотьев (1897- 1969), впоследствии известные электрохимики, доктора технических наук, профессора». Ничего более конкретного о работе Ю.В.Б. на Опытном заводе я не нашёл.
        Решение о строительстве одновременно двух алюминиевых заводов (первоначально они именовались комбинатами) было принято правительством в августе 1929г., ещё до получения окончательных  результатов испытания электролизёров на Опытном заводе. Волховский  комбинат должны были ввести в декабре 1931г. В июне 1930г. Ю.В.Баймаков  назначается главным инженером (некоторые пишут «техническим директором») ВАК, торжественная закладка которого состоялась 4 июля.  Проектировали завод ленинградские проектные институты. Но ввиду отсутствия тогда промышленного опыта, слабости отечественного машиностроения и жестких сроков строительства начальник «Алюминстроя» (государственное управление по строительству алюминиевых заводов - «Алюминстрой» - было создано президиумом ВСНХ СССР в октябре 1928г.) В.С.Татарийский и главный инженер проекта  вели переговоры с алюминиевыми фирмами Германии, США и Франции. Этим фирмам предлагалась оплата за техническую помощь. Все они отказались. Германия и Франция (отдельные фирмы, не государства) предлагали построить заводы, некоторые фирмы даже  за свой счёт, но при обязательном условии: являясь  собственниками заводов, самим продавать алюминий, правда, делали уступку -  «Советам по льготным ценам». В отличие от них, американская «Алкоа» заявила, что продавать Советам свой опыт, свои достижения и свою технику в области алюминиевой промышленности ей нет никакого смысла. Однако она готова заключить договор с советским правительством на концессию по разработке русских бокситов. (Такой договор на разработку тихвинских бокситов был заключён, но этим «Алкоа» пыталась только затянуть время: через полтора года её «работы» в СССР заявила, что толку из тихвинских бокситов добиться невозможно, а поэтому делать им здесь нечего).   Немецкая фирма «Фарбен индустри» - крупнейший химический концерн в Европе -  запросила за способ производства глинозёма по принадлежащему фирме патенту 18 млн. марок – бешенные по тому времени деньги. Причём, деньги немедленно «на стол». Сделка не состоялась. Долгое время велись переговоры с французской фирмой «Але, Фрож и Комарг». За техническую помощь, начиная с проектирования заводов и кончая введением их в эксплуатацию,  фирма запросила 10 млн. руб. золотом, постепенно снизив свою цену до 3-х миллионов. «Дешевле никто не возьмёт,- сказал представитель фирмы  на очередном этапе переговоров.- А если вы попытаетесь обойтись без посторонней помощи, ваши ошибки обойдутся вам дороже». Получив обещание закупать алюминий у неё до пуска наших заводов и снизив цену ещё на 500 тысяч, фирма «АФК» в 1930г. заключила договор, по которому французские специалисты участвовали в проектировании и строительстве первых алюминиевых заводов в СССР. Несмотря на договор, фирма намеренно утаивала свои разработки, не раскрывала всех тонкостей производства нашим  инженерам и рабочим, стажирующимся на заводах во Франции. В письме, адресованном фирме, советское руководство, в частности, писало: «Ваша техническая помощь не дала до сих пор удовлетворительных результатов – по ряду решающих пунктов вы или вообще не выполнили договора, или выполнили его неудовлетворительно». Отмечу, что такое было не только с этой фирмой и не только в вопросах по алюминию.  Поэтому в 1931 году правительством было признано нецелесообразным привлечение иностранцев к проектированию предприятий в стране. Так, Днепровский и Соликамский магниевые заводы проектировались, строились и запускались только отечественными специалистами, на основании опыта полученного на ленинградском Опытном заводе. (Магниевый цех там был запущен  10 марта 1931г.).   А по поводу строительства алюминиевых комбинатов, зарубежные газеты того времени пестрели заметками: «Большевики решили сделать свою страну независимой от европейского и американского капитала. Они не хотят больше покупать на золото не только машины, но и алюминий и даже сырьё, из которого он вырабатывается. Посмотрим, что выйдет из этой очередной их фантазии».
       Вышло. Хотя намеченный на 1 декабря 1931г. пуск завода откладывался: не хватало самого необходимого – одежды, обуви, инструмента: котлованы под фундаменты рыли лопатами, кирками, ломами; тяжелейшие бытовые условия для строителей – их было от семи до девяти тысяч. 27 января 1931г. в Москве принимают решение: «В виду крайней необходимости немедленно укрепить работу по достройке и монтажу алюминиевого  комбината… направить на строительство заместителя управляющего Объединением «Союзалюминий» тов. Татарийского В.С. до окончания основных строительно-монтажных работ и проведения пускового периода основных цехов комбината. Тов. Татарийскому  немедленно выехать на площадку комбината и принять все необходимые мероприятия к пуску цехов комбината в кратчайшие сроки». 12 мая 1932г. правительственная комиссия приняла электролизный завод Волховского комбината в эксплуатацию. К пуску были подготовлены  первые 24 электролизера  (всего планировалось установить 160)  и 14 мая произведена первая выливка металла из одного из них – 8 чушек общим весом 90кг. «Руководители не уходили из цеха по двое суток,- скажет позднее свидетель тех событий Ю.В.Баймаков. – Это были незабываемые дни подъёма и особой производственной романтики». В интервью корреспонденту «Известий» в тот день В.С.Татарийский сказал: «Сегодняшним пуском  Волховского алюминиевого комбината мы доказали всем маловерам, что можем организовать в Союзе такое сложное производство, как алюминиевое».
       Поначалу электролизный цех ВАКа работал  на импортном французском глиноземе.  В сентябре  1932г. был получен первый собственный глинозем. Освоение производства сопровождалось значительными трудностями, что и не мудрено: не все технологические параметры, полученные Яковкиным в ГИПХе, могли быть воспроизведены в условиях промышленного производства. И всё же в июле 1933г. глинозёмный цех превысил проектную мощность. В книге И.М.Арановского «Как создавалась алюминиевая промышленность в СССР» написано: «Много сделали в то время для развития завода технический директор, будущий профессор Ю.В.Баймаков, инженеры Г.В.Друцкая, А.И.Кооль и другие». После получения собственного глинозёма, в августе 1933г. был закончен пуск всей первой серии электролизеров, а в декабре  1934г. второй серии. В ноябре 1934г. состоялась торжественная закладка тихвинского глиноземного завода. К этому времени был введен в работу электролизный завод Днепровского алюминиевого комбината в Запорожье. Благодаря пуску двух алюминиевых комбинатов СССР стал одиннадцатой страной в мире, производящей алюминий; в 1940 году по объёму его производства вышел на третье-четвертое место в мире, уступая  Германии, США и, возможно, Канаде.
       Пуск Волховского алюминиевого комбината  подтвердил отстаиваемую  П.П.Федотьевым ещё до Октябрьской революции точку зрения на возможность производства алюминия в России из собственного сырья. Признанием его заслуг в области  химической технологии и электрометаллургии цветных металлов, в разработке теоретических основ электролитического способа получения алюминия и в создании алюминиевой промышленности в стране  было избрание П.П.Федотьева в 1933г. членом-корреспондентом АН СССР. К сожалению, большего сделать он не успел: возвращаясь в марте 1934г. из очередной поездки на алюминиевый завод, он простудился и 20 марта скончался от воспаления легких...
       После кончины  Федотьева его кафедру в институте возглавил Ю.В.Баймаков. Я не нашел каких-либо сведений о том как это произошло. Всё-таки  Ю.В.Б. не был тогда ни доктором наук, ни профессором. Возможно, основным доводом  назначения было в то время наличие у Ю.В.Б. большого практического опыта работы на производстве. Ничего конкретного о деятельности Ю.В.Б. как зав. кафедрой электрометаллургии до начала ВОВ я не нашёл.
На время отойду в сторону от своих воспоминаний о Ю.В.Баймакове и описании его деятельности. Начало 1930-х годов стало очень тяжёлым временем для  науки в целом. Изменения в ней были более сильными, чем в годы революции и последующего десятилетия.  Теперь власть агрессивно вторглась в организацию преподавания. Пошла речь о подготовке кадров из среды рабочих и крестьян – чтобы покончить с зависимостью от политически неблагонадёжных «спецов». (Сейчас, наверное, в учебниках ничего нет о «Шахтинском деле», а мы его «проходили» в школе; поэтому хорошо знали о вредительстве «спецов»). Государство категорически  отвергло идею «науки ради науки», повлекшее отказ от комплексного образования, которое было в политехническом институте. На ноябрьском 1929г. пленуме ЦК ВКП(б) отмечалось, что главная проблема научно-педагогических кадров состоит в отсутствии практических знаний у преподавателей, в том, что большинство из них «не знает завода». Это звучало как обвинение. Отныне задачей ставилась увязка научной работы с социалистическим производством, а учёбы с производственной практикой, чему якобы сопротивлялся «старый» персонал вузов. Новые вузы  должны быть нового типа с резко выраженной специализацией и сокращенным сроком обучения.            
       В январе 1930г. ЛПИ был передан в ведение ВСНХ СССР, а уже в апреле комиссия по реформе высшего образования при Совнаркоме  СССР приняла решение о создании на базе имеющихся в стране вузов многочисленных узкопрофильных институтов и передаче их в состав объединений по отраслевому признаку.  30 июня 1930г. Ленинградский политехнический институт перестал существовать, точнее был расчленён на несколько институтов  отраслевого профиля. На его территории в Лесном осталось 6 самостоятельных учебных институтов: котлотурбинный, гидротехнический, машиностроительный, металлургический, электромеханический и физико-технический. Все они подчинялись отраслевым наркоматам, которые и финансировали, и контролировали подготовку кадров для своих отраслей. От наркоматов зависели, конечно, и кадровые назначения в подвластных им институтах. И, наверное, Баймакову, как «знающему завод» было отдано предпочтение при выборе заведующего кафедрой электрометаллургии перед другими претендентами, имеющими звания докторов наук и профессоров.
       Из подразделений Политеха при его ликвидации были созданы и размещены на других территориях: Авиастроительный институт (будущий МАИ), Ленинградский кораблестроительный институт,  Институт Механизации и Электрификации сельского хозяйства. На базе экономического факультета созданы  Финансовый институт (будущий СПб Университет экономики и финансов), Плановый институт, Институт потребительской кооперации, Институт промышленности и труда (позднее СПб инженерно-экономическая академия), Институт обмена и распределения (ставший с 1932г. институтом Советской торговли и принявший в свой состав в 1935г. институт потребительской кооперации), Московский транспортно-экономический институт. Так что  многие структурные подразделения Политеха стали фундаментом  ряда новых советских вузов Ленинграда и Москвы. Ликвидированы были инженерно-строительный факультет – влит в Строительный институт, и химический факультет – его части переданы Горному и Технологическому институтам.
      Наверное, в тех условиях жёсткой экономической и политической борьбы, в которых проводилась индустриализация страны, такая ремесленнически узкая направленность в подготовке инженеров была необходима. В годы восстановления разрушенного гражданской войной народного хозяйства и, особенно при индустриализации страны, резко ощущалась нужда в быстрой подготовке командиров производства узкоцелевой направленности. Коренным образом изменился и доинститутский уровень подготовки в школах и на рабфаках. Освоить науку на университетском уровне (в полном понимании этого слова) таким студентам было бы трудно. Идея Политехнической школы, сочетающая глубокую естественнонаучную подготовку с конкретной практической направленностью, заложенная С.Ю.Витте в начале века, постепенно забывалась.  Если возникала потребность, то создавали новый вуз - « под задачу». Но готовить пусть даже на базе всего накопленного ранее интеллектуального потенциала только узко нацеленных практиков – значит жить за счёт основного капитала, растрачивая его, а не приумножая. Это понимали многие крупные учёные. В конце тридцатых годов, когда особое внимание стало уделяться повышению обороноспособности страны, были укреплены и вновь созданы многие научно-исследовательские институты, лаборатории и конструкторские бюро. Во многих воспоминаниях руководителей «номерных объектов» того времени говорится, что бурное развитие техники выявило дефицит в кадрах. Существовавшая система высшей технической школы готовила инженеров-эксплуатационников, в лучшем случая инженеров-конструкторов, но не инженеров-исследователей, инженеров – научных работников. Эти руководители отмечали, что молодые специалисты были плохо подготовлены теоретически, как правило, не владели иностранными языками. Инерционность технических вузов и их кафедр не позволяла оперативно менять направление подготовки специалистов, не говоря уже о создании новых специальностей.  Необходимые кадры многим академикам, возглавлявшим институты и лаборатории, приходилось готовить самим, отбирая наиболее способных студентов и пропуская  их через свои лаборатории ещё до получения ими диплома. Подобно тому, как это делал А.Ф.Иофе в ЛФТИ и на созданном им физико-техническом факультете ЛПИ в первые годы советской власти. 
      В декабре 1938 года, через 20 лет после представления А.Ф.Иоффе Совету Петроградского Политехнического института своего предложения об организации физико-технического факультета, газета «Правда» на первой полосе опубликовала «Письмо в редакцию» под набранной крупным шрифтом шапкой: «НУЖНА ВЫСШАЯ ПОЛИТЕХНИЧЕСКАЯ ШКОЛА». В ней писали: «В нашей стране существуют два типа технических учебных заведений: техникумы, готовящие специалистов узкого профиля, и втузы, готовящие инженеров на более широкой, но всё же весьма скромной теоретической базе. Научные работники готовятся при аспирантуре при высших учебных заведениях. Однако аспирантура сводится преимущественно к усовершенствованию в какой-либо одной области техники. Людей с физико-математическим образованием готовят университеты, но выпускники университетов не знакомы с техникой и идут, как правило, на педагогическую работу. Таким образом, ни одно из этих учебных заведений не готовит инженеров-учёных, инженеров-исследователей, соединяющих совершенное знание той или иной отрасли техники с широким общим физико-математическим образованием. А такие кадры стране нужны. Обладая широкой теоретической подготовкой  и знанием производства, они должны будут решительно двигать вперед науку, поставленную на службу развитию и расцвету индустрии. Такие кадры будут способствовать дальнейшему научно-техническому подъёму и прогрессу страны. Мы предлагаем наряду с дальнейшим улучшением работы наших вузов и втузов создать в Москве новое высшее учебное заведение – высшую политехническую школу. Политехническая школа должна будет готовить инженеров-исследователей для нашей промышленности; научных руководителей и научно-исследовательских институтов и лабораторий; инженеров для работы в крупнейших проектных бюро; руководителей и работников специальных кафедр во втузах. В число учащихся политехнической школы  должны отбираться самые выдающиеся по своим способностям лица, окончившие школу-десятилетку…». Далее предлагались правила отбора (аналогичные для приёма в МФТИ в 1951г., о которых я писал выше).  В такой школе преподавали  бы только крупные учёные, «интенсивно ведущие творческую исследовательскую работу». Письмо заканчивалось ритуально большой цитатой  из Сталина. Это не помогло. Власть, высокопарно говоря о высочайшей роли фундаментальных исследований и о необходимости их опережающего развития, на деле продолжала  использовать сложившуюся в стране систему высшего образования.   

      Что касается институтов, которые после расформирования созданного С.Ю.Витте Политеха оставались в Лесном, то потребовалось несколько лет, чтобы понять пагубность содержания на одной территории нескольких отраслевых институтов. Им  всем необходимо было пользоваться общими основными лабораториями,  мастерскими и  другими объектами, принадлежащими  теперь разным институтам, да ещё и находящимися  в ведение разных наркоматов и трестов. В апреле 1934г. эти отраслевые институты были объединены на правах факультетов в составе вновь созданного  института.  «Новый» институт назвали Ленинградский индустриальный. Он стал крупнейшим вузом Ленинграда: из 12-ти тогдашних ленинградских вузов на долю индустриального приходилось 42,5% студентов.  Но так как подчинили институт наркомату тяжёлой промышленности, а последний не был заинтересован в подготовке специалистов для других отраслей промышленности, то уже в 1937г. число студентов уменьшилось вдвое. Опять возникли идеи об очередном расчленении вуза. В 1939г. ЛИИ был передан в непосредственное ведение Всесоюзного комитета по высшей школе (ВК ВШ), а в ноябре 1940г. институту было возвращено название Политехнического. Возвращение названия не означало изменения сути учебного процесса. Правда,  вскоре перед институтом была поставлена задача о возврате к подготовке инженеров широкого профиля; начавшаяся война прервала этот процесс.
     Единственные биографические сведения о Ю.В.Б. за  период его работы с 1934г. до начала ВОВ узнал только из небольшой заметки его сына, на которую я ссылался выше. (Кстати, он, возможно, ошибается, когда пишет, что с ноября 1932г. Баймаков работал главным инженером Тихвинского глиноземного завода: закладка этого завода была произведена 12 ноября 1934г. Правда, главный инженер мог быть назначен и на ещё проектирующий завод. Не нашел я подтверждения и утверждению сына, что Ю.В.Б. в то же время работал и главным инженером треста «Монтажпроекталюминий»). «Став в 1934 году заведующим кафедрой «Электрометаллургия цветных металлов» Ленинградского политехнического института,- пишет А.Ю.Баймаков,- Ю.В.Баймаков не прерывает связи с промышленностью. Он одновременно работает в институтах «Никельоловопроект» и «Гипроалюминий» и руководит исследованиями по производству никеля в Институте прикладной химии. Укрупнённая установка по электролизу никеля с очисткой растворов  была также смонтирована в Политехническом институте и на ней под руководством Ю.В.Баймакова отрабатывалась технология.  В период пуска комбината «Североникель» в 1940г. приказом по главку Ю.В.Баймаков назначается руководителем пуска электролизного цеха. Он участвовал также в пуске кобальтового цеха на комбинате «Южуралникель». Это всё, что я смог найти. Пишет сын и о книгах, написанных Ю.В.Б.  В 1939 г. выходит первый том 3-х томной монографии  Ю.В.Баймакова «Электролиз в металлургии», (2-й и 3-й тома вышли соответственно в 1944 и 1946 годах), по которой училось не одно поколение инженеров-металлургов по цветным металлам Ленинградского  Политеха. (Отмечу, что первые книги Ю.В.Б. «Электролитическое рафинирование меди» и «Справочник по электрохимии и электрометаллургии» были изданы соответственно в 1918 и 1919гг.).  Это всё, что я смог найти.
      В поиске материалов о Баймакове я узнал какой огромный урон был нанесён алюминиевой отрасли страны во время репрессий 1937г.  Не могу не остановиться  на этом.
      Как мы знаем, Ю.В.Баймаков был одним из руководителей Волховского алюминиевого завода с начала строительства и до конца полного ввода его в эксплуатацию. Со многими работающими там людьми, безусловно, был связан дружбой. А вот что с ними произошло в злополучные годы  «ягодовщины» и «ежовщины». (Для справки: Генрих Ягода возглавлял НКВД с 10.07.34г. по 26. 09.36г. За этот период согласно официальным данным осуждены 541746 человек, 2347 расстреляны. Николай Ежов занимал пост наркома НКВД с 26.09.36г. по 24.11.38г. За это время, по официальной информации, были осуждены 1344923 человека, 681692 расстреляны). В январе 1937г. проходил второй московский показательный процесс против «антисоветского троцкистского центра». Главным обвиняемым был  заместитель Орджоникидзе Г.Л.Пятаков. По сути дела это был суд над Наркоматом тяжёлой промышленности: в числе 17 обвиняемых находились видные директора и главные инженеры крупных промышленных организаций и трестов.  8 дней длился процесс, всех обвиняемых приговорили к смерти; приговор был приведён к исполнению незамедлительно. Через 19 дней, 18 февраля 1937г. Орджоникидзе застрелился. Защищать специалистов, как это пытался делать Орджоникидзе, стало некому. Начались массовые аресты среди технической интеллигенции. Инженеров арестовывали в первую очередь по обвинению в саботаже. (Вышинский в ноябре 1936г. велел прокуратуре квалифицировать любой несчастный случай, любой брак и производственные неполадки как контрреволюционную деятельность и саботаж). По свидетельству А.А.Гайлита, работавшего в то время главным инженером ВАКа, аресты на Волховском алюминиевом комбинате начались в конце 1936г. и продолжались в первой половине 1937г. (Гайлит избежал репрессий и в 1980г. закончил свои воспоминания, озаглавленные «Хроника одной жизни, почти полностью посвящённой комсомолу, партии и алюминиевой промышленности». Они хранятся в архиве. Частично опубликованы в 2011г. в книге  Сюзанны Шаттенберг «Инженеры Сталина. Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы» – прим. авт.) 15 мая1937г. Гайлит и директор ВАКа Д.И.Кооль написали письмо Жданову и преемнику Оржоникидзе Межлауку, протестуя против увольнения руководителей глинозёмной фабрики, где случилась авария. «На нашей фабрике арестован ряд лиц, которые подозреваются в ведении вредительской работы. Эти лица не пользовались у нас особым доверием, и мы не увольняли их потому, что у нас не было для них замены. Всё это хорошо. Но теперь мы несколько дней назад получили распоряжение об обязательном увольнении важнейших руководителей, хотя какие-либо факты об их вредительстве нам неизвестны…».  Уволили и этих, как и тех, которые якобы «не пользовались доверием»; и всё равно сами попали под подозрение как «защитники врагов народа». 17 июня Кооля исключили из партии, через несколько дней арестовали. Дело Гайлита рассматривали на партийном собрании завода, где многие партийцы охарактеризовали его положительно; поэтому ограничились строгим выговором с предупреждением. «Во второй половине 1937г.,- написал Гайлит,- практически весь прежний инженерно-технический руководящий персонал и директор  были заменены  менее опытными сотрудниками».
      Увольнение с работы, исключение из партии практически всегда предшествовало аресту и последующему обвинению в контрреволюционной деятельности.  Сын одного из репрессированных работников Волховского алюминиевого завода  занимался реабилитацией своего отца, когда это стало возможно. Он пишет, что в марте 1937г. начался закрытый процесс против 24-х ведущих специалистов  завода, и приводит материалы из обвинительного заключения одного из подсудимых. «Следствием по делу установлено: контрреволюционная троцкистско-зиновьевская диверсионно-вредительская и  террористическая  организация  на Волховском алюминиевом заводе была создана в 1933 году по заданию руководителя контрреволюционного троцкистского центра Пятакова и руководителя контрреволюционной троцкистско-зиновьевской организации в алюминиевой промышленности  Союза  Харитоненкова Н.С. бывшим директором  Волховского алюминиевого завода – заместителем начальника Управления алюминиевой промышленности СССР  Татарийским Владимиром Семёновичем. Под руководством последнего подготовляли совершение террористических актов против руководителей ВКП(б) и правительства и проводили широкую диверсионную и вредительскую работу на Волховском алюминиевом заводе». Напомню читателям,  что Татарийский  как заместитель управляющего  объединением «Союзалюминий» был направлен на строительство Волховского завода и 16 июня 1932г. был утвержден в должности директора завода. За пуск завода Орджоникидзе лично премировал его автомобилем.  Ю.В.Баймаков работал тогда в должности технического директора ВАКа. В апреле 1935г. Татарийский вернулся в Москву на свою прежнюю должность. Арестовали его 16 мая 1937г. (по другой информации в июне), перевезли в Ленинград. Через три месяца расстреляли. Во время допроса Татарийский назвал как участников «вредительской» организации 10 директоров алюминиевых заводов, входящих в Главалюминий.  Ежов в сопроводительной к протоколу его допроса поставил вопрос об аресте начальника Главалюминия Н.С.Харитоненкова; одобрение вскоре было получено. Среди директоров-вредителей был  назван П.И.Мирошников, тогдашний директор ДАЗа. (При Петре Ивановиче Мирошникове я начинал свою трудовую деятельность в Запорожье.  Одно время мне пришлось поработать диспетчером завода. Диспетчерская тогда располагалась на первом этаже  единственного здания заводоуправления, в том, где сейчас заводская проходная. Кабинет директора завода размещался на втором этаже, а жил Петр Иванович на территории завода в так называемом «Доме ВОХРа». На работу приходил всегда раньше восьми часов и обязательно заходил в диспетчерскую за получением информации о работе завода за истекшие сутки, которой обязан был владеть диспетчер.  Всегда нужно было быть «на чеку», так как по дороге в свой кабинет директор зачастую заходил в цеха и до захода в диспетчерскую уже имел кое-какую информацию.) Избежать ареста в 1937г. Петру Ивановичу удалось: он смог доказать, что руководство завода делало всё возможное для обеспечения бесперебойной работы, а невыполнение плана было связано с тем, что Днепрогэс выдавал электроэнергию только на 2/3 мощности, поскольку  из-за засушливого года сильно обмелело водохранилище.  Петр Иванович тогда вместо ареста был выдвинут на повышение – назначен начальником  Главалюминия  взамен арестованного Харитоненкова. В чём он пришёлся не ко двору – не знаю. Но 16 января 1938г. Каганович, ставший  наркомом тяжёлой промышленности, написал Ежову записку, в которой давал характеристику  Мирошникову: «В своё время в протоколах допросов врагов народа как на участника контрреволюционной организации указывалось на П.И.Мирошникова, бывшего начальника Главалюминия НКТП, однако эти указания в то время не были достаточными для того, чтобы с ними можно было согласиться. В настоящий момент краткая работа Мирошникова П.И. в качестве начальника Главалюминия убедила нас в том, что показания эти были правильны: как начальник главка он работал безобразно и недобросовестно, решения партии и правительства, касающиеся алюминиевого производства, срывал. Сейчас Мирошников снят с поста начальника Главалюминия. Считаю, что его можно и нужно арестовать». В процессе следствия Мирошникова представили ещё и как бывшего офицера, использовав для этого дополнительного обвинения документы другого человека. Пётр Ивановия служил в царской армии, но солдатом, в 1917г. был председателем одного из Советов солдатских депутатов; в гражданскую войну стал комиссаром бригады, дивизии.
      По так называемому «алюминиевому делу»  было приговорено к расстрелу  42 человека. Подтверждения этой цифры в других источниках, а также об общем числе осуждённых по этому делу, мне найти не удалось. Не сомневаюсь, что на каком-то этапе  «расследования», Ю.В.Баймаков не был обойдён вниманием всемогущего НКВД. В  1964г. исполнялось 70 лет со дня рождения и 50 лет производственной и научно-педагогической деятельности  Ю.В.Б. В информационном сообщении об этом говорилось, что «по просьбе юбиляра официального чествования не будет. Юбилейная комиссия сообщает, что поздравления и приветствия можно направлять по адресу…». Почему Ю.В.Б. не хотел никаких чествований? Всё-таки это был далеко не «проходной» учёный. Это только мое предположение: одной из причин могло быть то, что Ю.В.Баймаков не хотел вспоминать о своей жизни в 1936-1937гг. Из того, что я узнал теперь, эти годы не могли не оставить тяжёлый след в его памяти и, вероятно, отразились на его продвижении как учёного.

        К началу  войны личный состав института насчитывал 8083 человека; из них 4809 студентов. Около 5000 политехников воевали на фронтах ВОВ, около 3000 ушли добровольцами. Более 1300 политехников не вернулись с фронта, погибли в блокадном Ленинграде, были расстреляны в оккупированном Пятигорске, где застрял первый эшелон эвакуированных в марте 1942г. из Ленинграда политехников. 13 политехников стали Героями Советского Союза.
      В годы моей учёбы в институте ещё не принято было в обществе говорить о своём участие в войне. Знали мы только о подвигах всенародных Героев. Никаких Советов ветеранов и чествований участников войны не было и в помине. Естественно, что и мы, студенты Политеха, не ведали, что многие наши преподаватели, бывшие тогда студентами и доцентами, добровольцами уходили на войну.  Только в первые десять дней войны поступило 1600 заявлений политехников с просьбой отправить их на фронт (студенты 3-5 курсов первоначально не подлежали мобилизации). Что делать с этими людьми военкоматы не знали.  Тогда секретарь Ленинградского обкома и горкома партии А.А.Кузнецов предложил отобрать добровольцев в отряды для охраны предприятий, для борьбы с вражескими лазутчиками и диверсантами.  Таких отрядов, названных истребительными батальонами, в городе и области в первые дни войны было создано 168. 56-й истребительный батальон был сформирован из добровольцев политехнического института.  Когда началось формирование Ленинградской армии народного ополчения, в студенческом городке на Лесном проспекте, 65 формировались подразделения Фрунзенской и Выборгской дивизий, куда вошло большинство добровольцев-политехников. Параллельно формировались партизанские отряды. Из сотрудников и студентов института было сформировано два таких партизанских отряда – 76-й и 54-й. 18 июля на бюро Выборгского райкома командиром 76-го отряда утвержден доцент кафедры электрометаллургии цветных металлов Георгий Алексеевич Абрамов, а 31 июля там же комиссаром этого отряда назначен доцент той же кафедры  Александр Иванович Журин. Отряд был полностью сформирован к 3 августа и, по воспоминаниям А.И.Журина, в ночь с 29 на 30 августа  отряд перешёл линию фронта и занимался диверсиями и вел разведку в тылу врага в Тосненском районе. Оба эти доцента учили нас премудростям электролиза в 1950-е годы. 
Г.А.Абрамов  защитил в 1947г. докторскую диссертацию, стал профессором; в 1950-1953гг. был деканом металлургического факультета. Лично мне не пришлось с ним общаться в те годы – на первых курсах «царём и богом» для нас был зам. декана Л.Н.Ложкин. В 1953г. Г.А.Абрамова не стало; написанная им совместно со своими сотрудниками  монография «Теоретические основы электрометаллургии алюминия» вышла в свет в том же году после его кончины. Теоретические вопросы электролиза расплавленных солей рассмотрены в ней настолько подробно, что  служили мне подспорьем в годы работы на заводе, хотя и не имели прямого отношения к производству магния. Уходя на пенсию, я оставил эту книгу в своем кабинете с пожеланием своим «наследникам» понять изложенную в ней теорию, чтобы потом лучше разбираться в практических вопросах.
А.И.Журин проработал доцентом на кафедре многие годы после войны, специализируясь на электролизе водных растворов; довел мою жену, с которой я учился в одной группе, до диплома. Никогда тогда ни одного слова не слышали мы от Александра Ивановича о его совместном участии с Г.А.Абрамовым в партизанском отряде. Свои воспоминания о том времени он написал значительно позднее.
       Так же из собранных позднее в институте воспоминаний я узнал и о других своих преподавателях металлургического факультета, воевавших в ВОВ. Фотоальбом выпускников металлургического факультета 1957г. с фотографиями преподавателей факультета помог мне вспомнить многих из них. Доцент кафедры физической химии И.И.Нарышкин, - в годы моей учёбы он был зам. директора института, - летом 1941г. будучи зам. комбата в составе 56-го истребительного полка, был заброшен в тыл противника. Там батальон действовал как партизанский отряд, нанося удары по врагу главным образом на шоссейных дорогах. В 54-м партизанском отряде начинал воевать студент А.Уразгильдеев. После выполнения ряда заданий в тылу врага был направлен в 56-й истребительный батальон, который в феврале 1942г. вошёл в состав 106-го пограничного полка. Когда на Ленинградском фронте получило широкое распространение снайперское движение, личные счёты мести оккупантам открыли многие политехники; среди них был и А.Уразгильдеев. После окончания войны около 60 пограничников-политехников возвратились в институт. А.Уразгильдеев после окончания института остался в нем вести научную и педагогическую работу, защитил кандидатскую диссертацию. В 1950-х годах он как ассистент одной из кафедр проводил с нами лабораторные работы. В последующие годы защитил докторскую диссертацию, стал профессором, заведовал кафедрой. Среди моих преподавателей одной из специальностей металлургического факультета, не помню, какой конкретно, был Иннокентий Васильевич Грузных, тогдашний доцент, к.т.н. 27 июня Ленинградский обком партии принял решение направить на фронт для усиления партийного влияния четыре тысячи добровольцев коммунистов и комсомольцев. В один из батальонов записался среди многих других политехников и студент металлургического факультета  И.Грузных. После краткосрочного обучения в Тамбовском пехотном училище, 26 июля батальон был отправлен на фронт в состав 6-й стрелковой дивизии, отступающей от Бреста. В одном из боёв по разблокированию дивизии И.В.Грузных получил тяжёлое ранение. В Белоруссии в память о тяжёлых боях батальона  между районными центрами Костюковичи и Климовичи стоит памятный знак с надписью: «Вечная слава бойцам Ленинградского коммунистического батальона. Август 1941 года».
       Старшим преподавателем на кафедре сварки у нас был Иван Николаевич Бондин. Там же он работал, окончив Политехнический институт в 1936г.,  и до начала войны. Начинал воевать в 3-ем стрелковом полку 5-й Выборгской дивизии народного ополчения политруком одной из рот.  Пишут, что вечером  11сентября дивизия заняла оборону на Пулковских высотах; 3-й стр. полк с марша вступил в бой в деревне Нижнее Койрово. Сам И.Н.Бондин начало боевого пути  описывает так: «В эти грозные дни подразделения 3-го полка 5-й дивизии Ленинградской армии народного ополчения, формировавшиеся по Лесному проспекту, 65 (общежития Политехнического института), в ночь с 13 на 14 сентября 1941г по боевой тревоге автотранспортом были переброшены в прорыв в район Лигово, Старо-Паново, Ново-Паново, Русское Койрово, Урицк, Кискино. …В нашем полку на вооружении была русская трехлинейная винтовка образца 1891г. со штыком и без него. На всех таких винтовок не хватало, пошли в ход и учебные винтовки. Кроме того, нам выдали ручные гранаты. Таким образом, мы располагали только оружием ближнего боя. Ни автоматов, ни артиллерии не было. … 3-й полк разрозненными группами занимал отдельные участки боевого рубежа в районе деревни Русское Койрово и прилегающей к ней рощи из мелколесья и кустарника…». После отступления остатки полка занимали оборону вдоль Лиговского канала. На Пулковских высотах 5-я дивизия ЛАНО, переименованная в 13-ю стрелковую дивизию, вела ожесточённые бои до 29 сентября, когда немцы прекратили свои попытки взять высоты. Как пишет И.Н.Бондин, «дивизия обосновалась прочно, не уступив врагу ни пяди русской земли. Дивизию называли «хозяйкой Пулковских высот». В январе 1943г. Бондин воевал на Невском пятачке, там встретился со своим бывшим директором института, членом  военного совета 67-й армии генерал-майором П.А.Тюркиным. (П.А.Тюркин был директором индустриального института в 1935-1936гг., когда там учился Болдин, и директором Политехнического с 1940г., когда Болдин работал в институте на кафедре сварки. С началом войны Тюркин, как и многие гражданские руководители получил воинское звание и в сентябре 1941г. ушёл на фронт.) Перед наступлением зимой 1943г. по прорыву блокады в дивизию, где служил Бондин,  Тюркин  приезжал для постановки задачи.
      Многих политехников, вступивших в истребительный батальон, отбирали слушателями военных академий и курсантами военных училищ.  Так, например, в 56-м батальоне из 327человек личного состава перед отправкой на фронт осталось 169. Курсантом Ленинградских бронетанковых курсов стал студент 3-го курса металлургического факультета Виктор Манчинский. Во время моей учёбы он -  доцент, к.т.н. -  был заместителем декана нашего факультета.
       Всего этого, мы, студенты 1950-х годов, не знали. 8 мая 1974г. в аудиториях 244 и 245 главного корпуса института открыли музей Революционной и  боевой славы ЛПИ. На конец 1960-х гг. в институте трудилось ещё более полутысячи участников ВОВ; у многих из них были взяты воспоминания. Открытый в 1974г. музей неоднократно преобразовывался, расширялся, обрастал клубами различной направленности, одним из них стал военно-исторический клуб «Наш Политех». Есть «Электронная Книга Памяти СПб Политехнического университета»; в ней и мемуары, и документы, и прочие материалы.  С ней и многими печатными изданиями института я ознакомиться не имел возможности, поэтому в моём изложении могут быть неточности. Но суть одна – институт, как и  вся страна, отдавал всё, что мог, для защиты  Родины.
       Территория института была обнесена колючей проволокой. В парке института с начала войны разместилась техника запасного танкового полка. 14 июля Военный совет Северного фронта принял решение об организации курсов радистов-танкистов на базе института. Каждый набор обучали в течение месяца преподаватели и студенты старших курсов Политеха; занимались ежедневно по 12 часов в день. К концу ноября на курсах подготовили более 750 стрелков-радистов. В августе 1941г. в главном корпусе разместился госпиталь – более 2-х тысяч раненных одновременно. Палаты располагались в актовом зале, аудиториях, лабораториях. Кровати, прочую мебель, постельное бельё перевезли из студенческого общежития. Около 150 женщин из работниц института и  девушек-студенток  служили в этом госпитале. (Работая на ЗТМК, мне довелось по службе неоднократно встречаться с начальником планового отдела комбината Василием Петровичем Кузнецовым. Во время одной из деловых встреч как-то пришлось обмолвиться о своей учёбе в Политехническом. Тогда он заметил, что лейтенантом лежал в госпитале института зимой 1942г. Вспомнил при этом, что в ту зиму подвальные помещения Главного корпуса были забиты трупами умерших. Вспоминать ему было нелегко, и никогда после я не возвращался к этому при разговорах с Василием Петровичем.)               
       В годы блокады Ленинграда  оставалось работать в Политехническом институте не многим более 300 человек.  Среди них был Ю.В.Баймаков. Почему он не уехал в эвакуацию с персоналом института весной 1942г. – не знаю. Сохранился приказ по ЛПИ № 3 от 24 марта 1942г., которым  15 человек оставлялись в составе института в Ленинграде для выполнения работ по особым заданиям. О  работе Ю.В.Б. в  годы  блокады можно узнать из  «Отчёта о научно-исследовательской  и производственной работе ЛПИ» за 1942г.: « Прекратившаяся в декабре 1941г. в связи с отсутствием  электроэнергии и отопления  научно-исследовательская и производственная работа института начала возобновляться лишь со второй половины апреля месяца. …В настоящее время работает лишь небольшое число лабораторий… Лаборатория электрометаллургии цветных металлов (профессор Ю.В.Баймаков) выполнила установки для получения кислорода, металлического кальция и сплава щелочных металлов.  Металлический кальций изготовляется по заданию завода лаков и красок для получения изготовляемых этим заводом зажигалок. Кислород поступает в окружающие институт госпитали». Что за «сплавы щелочных металлов» и для чего они предназначались  - в отчёте не сказано. Эти работы Баймакова  были опубликованы несколько позднее в Трудах ЛПИ. Работа  по получению металлического кальция электролизом была вызвана не только необходимость изготовления зажигалок, как сказано в процитированном выше отчёте.  Отсутствие в осаждённом городе редкого металла церия, который  применялся в виде пирофорных сплавов с другими металлами для зажигающих и воспламеняющихся устройств,  вынуждало найти ему замену. И такая замена была найдена в лаборатории Ю.В.Баймакова: разработана технология получения пирофорных сплавов на кальциевой основе. Другая, проведенная в лаборатории электрометаллургии  ЛПИ, работа касалась получения оригинальным способом – непосредственным электролизом расплавленных едких щелочей -  сплава калия с натрием, который применялся в качестве запала для противотанковых бутылок.
      … Когда мы, цветники металлургического факультета, стали чаще работать в лаборатории кафедры электрометаллургии, то иногда видели, как в кабинет Ю.В.Б. проходил молодой мужчина с обожжённым лицом и шрамами на нём. Одна из пожилых лаборанток кафедры, по сути, завхоз кафедры, начавшая работать с Баймаковым ещё до войны, сказала, что это сын Юрия Владимировича и что во время войны вместе с отцом он проводил какие-то опыты в лаборатории института, во время которых получил ожоги лица. Ни о чём более подробном мы не расспрашивали. Прошло много лет. Однажды  увидел на российском телевидении  фильм «Блокадные фрески». Снятый в 2013г., он основывался на интервью с немногими последними блокадниками. Начало фильма  не очень заинтересовало; хотел уже отключать как вдруг на экране появился пожилой мужчина, в котором узнал того самого сына Ю.В.Б., которого встречал в лаборатории Политеха, а титры на экране подтвердили, что это Александр Баймаков. К концу фильма показали ещё один кусочек из разговора с Баймаковым, предварив его титрами на экране: «В июле 1943г. Александр Баймаков получил ожог лица на производстве бутылок с зажигательной смесью». Из рассказа  Александра Юрьевича следовало, что ожог был тяжёлым, в больнице пролежал год и сделали ему 16 пластических лицевых операций.  Часть рассказа как это произошло, а это, судя по всему, в интервью было, в фильм не  включили. Так что этот фильм только подтвердил рассказ лаборантки Ю.В.Б., услышанный мною в 1950-х. Но почему профессор со своим сыном занимался «производством бутылок с зажигательной смесью» казалось мне, по меньшей мере, странным. Ведь разливом зажигательной смеси в бутылки занимались, как правило, ликёро-водочные и пивные заводы. (ГКО 7 июля 1941г. принял постановление №43сс «О противотанковых зажигательных гранатах (бутылках)», в котором обязывал Наркомпищепром СССР организовать с 10 июля «снаряжение литровых бутылок вязкой огнеметной смесью… в количестве 120000 штук в сутки» - прим. авт.)  Дешевые и простые в изготовлении «стеклянные гранаты», известные позднее как «коктейль Молотова», впервые нашли массовое применение в ходе гражданской войны в Испании. Бутылки заполняли смесью на основе бензина и затыкали пробкой, обмотанной паклей, которую поджигали перед броском в цель. Японцы применяли подобные «гранаты»  на Халкин-Голе; финны - во время войны 1939-1940гг.  От последнего и пошло названия «коктейль для Молотова». В первый период ВОВ  для наполнения бутылок применялись различные зажигательные смеси; запальные приспособления были также разнообразными.  Сплав калия с натрием, который получал Ю.В.Баймаков в лаборатории  Политехнического института, был одним из них. Это сплав остается жидким при комнатной, а в определённом составе и при температурах ниже нуля градусов; при контакте с воздухом активно самовоспламеняется. Ампула такого сплава вставлялась в бутылку с керосином, когда бутылка разбивалась, сплав воспламенялся и зажигал керосин.  В лаборатории Баймакова изготовляли до 50кг. в месяц такого сплава и отправляли  для производства ампул.  Однажды колба со сплавом опрокинулась, сплав мгновенно воспламенился, что и привело к ожогу, мягко сказано, лица у Александра Юрьевича Баймакова. В Ленинграде нашелся в то время хирург, который фактически сделал ему новое лицо. Об этой работе Баймакова с сыном сейчас рассказывают на «Уроках мужества», которые проводит  военно-исторический клуб «Наш Политех». Сам А.Ю.Баймаков в середине 2010-х годов ещё работал старшим научным сотрудником в лаборатории порошков алюминия в Политехе. В одном из фильмов-зарисовок, подготовленных политехами к 70-летию Победы, увидел его на встрече ветеранов…
     Одним из центров научной жизни блокадного Ленинграда являлся Дом учёных им. А.М.Горького. В зимние месяцы первого года блокады в столовой Дома учёных питалось от 200 до 300 человек. Безусловно, это помогало выжить. (Несмотря на некоторые привилегии, потери среди учёных были значительны. Так, например, академические учреждения Ленинграда в первую блокадную зиму похоронили 450 своих сотрудников – 33% персонала.  Политехнический институт потерял 46 докторов и кандидатов наук.) Оставшихся в городе учёных объединили в секции по отраслевым признакам. Ю.В.Б. возглавил химическую секцию, которая пропагандировала новые работы учёных. В 1942г. начало работать Бюро научных экспертиз и  консультаций, переименованное позднее – по сути своей работы – в Бюро научной и технической помощи городу и фронту. В руководящий состав Бюро входил и Ю.В.Б. По разрешению ВК ВШ в 1943г. при Политехническом институте был создан общегородской  Учёный Совет, на заседании которого с июля 1943 по ноябрь 1944г. было защищено около 20 кандидатских и докторских диссертаций. Среди них была и  докторская диссертация Баймакова на тему «Расход электроэнергии при получении легких металлов».  В 1943г. Юрий Владимирович Баймаков  закончил второй том труда «Электролиз в металлургии», (книга вышла из печати в 1944г.). Интересный факт из жизни  Ю.В.Б. того времени приводит Вера Инбер в своём «Ленинградском дневнике». Когда после «смертной» зимы 1941/1942гг. в Ленинграде весной каждый свободный участок земли засевали овощами, то Ю.В.Б. на своих грядках вблизи Политехнического института среди разных овощей вырастил картофель (ленинградцам выдавали его для выращивания в виде глазков). Выращенный урожай не съел, вытерпел: оставил на семена. Весной 1943 посадил семенной картофель. Как пишет Инбер, «сам таскал мешки с навозом, удобрял землю суперфосфатом и хлористым кальцием. Урожай со ста метров – шестьсот килограммов овощей». На овощной выставке в Доме учёных в 1943г.  Ю.В.Б. показал выращенную им брюкву весом в шесть килограммов.
      В начале 1950-х гг. Баймаков организовал при кафедре лабораторию чистых металлов. Были исследованы способы получения чистого железа, меди и других металлов; разработаны методы получения чистого титана и хрома электролизом расплавленных солей. К работе в этой лаборатории и привлёк меня Юрий Владимирович на четвертом курсе. Сначала я что-то кому-то помогал  в проведении экспериментов, а на пятом курсе выполнял часть хоздоговорной работы кафедры и получал за это небольшую прибавку к своей стипендии. Курсовой проект защитил, разработав конструкцию электролизёра для получения титана, не видев перед этим ни одного чертежа подобного электролизёра. Проектируя такой электролизёр, мы с Ю.В.Б. исходили только из общих сведений, опубликованных в зарубежной печати о свойствах титана и его солей и применяемых в подобных случаях расплава солей. Помню, с каким недоверием рассматривал мой проект при защите М.М.Ветюков, будущий профессор, приемник кафедры от Баймакова. Тогда в 1956г. он был ещё доцентом, но достаточно известным как специалист по электролизу алюминия; студенты его уважали и за глаза называли МихМих. Когда опытные титановые электролизеры в одном из цехов ЗТМК были построены, и я смог увидеть их, то порадовался, что основные элементы этих электролизёров принципиально совпадали с моими в курсовом проекте. Конечно, конструктивные разработки этих элементов были на голову выше моих.
       Обычно на нашей кафедре студентам, специализирующимся на электролизе расплавленных солей,  в качестве дипломного проекта давали задание спроектировать цех электролитического получения алюминия или магния, как правило, в зависимости от того, что он делал на 5-м курсе в качестве курсового проекта.  Поступить аналогично я не мог: не было никаких чертежей оборудования для полного цикла работы цеха электролитического получения титана.  Поэтому с Ю.В.Баймаковым как заведующим кафедрой для меня в качестве дипломной была выбрана работа по исследованию процесса получения титана электролизом расплавленных солей. Перед отъездом на преддипломную практику мы обсудили  вчерне, как должна будет выглядеть лабораторная установка и договорились, что за время моего отсутствия Ю.В.Б. «достанет» кусок толстостенной трубы нужного диаметра из нержавеющей стали,  и оформит заказ в мехмастерскую, где должны были сделать из трубы то, что нам было нужно. А я вернусь в Ленинград с каникул на пару недель раньше: оценить полностью объём предстоящих исследований мы не могли и оба хотели зарезервировать какое-то время. Свое возвращение в Ленинград в середине августа 1956г. я до сих пор вспоминаю со стыдом. Ничего из обещанного Ю.В.Б. не было сделано. В свои молодые годы я был  непримирим к людям, которые не сдерживали своих обещаний. Вот и тут не сдержал своих эмоций. Никаких грубых слов я не произносил, но, по-видимому, слишком резко выражал свое неудовольствие. Баймакову «доложили», и был потом неприятный для меня разговор с ним. К счастью для меня Ю.В.Б. посчитал мой всплеск эмоций случайным и  на дальнейших добрых отношениях с Ю.В.Б. этот инцидент не сказался.
      Как у каждого оканчивающего институт студента  у меня стоял выбор: куда ехать работать после получения диплома. На последнем курсе учёбы мы примерно знали, какие места работы обычно предлагаются выпускникам кафедры электрометаллургии. Наверное, под впечатлением широко обсуждаемого в стране предстоящего семилетнего плана развития народного хозяйства (1959-65гг.), которым предусматривалось строительство сразу трёх крупных алюминиевых заводов в Сибири,  я, пока окончательно не переключился с алюминия на титан, хотел получить направление на один из них. Почему-то много писалось об Ачинске как о городе молодёжи и о строительстве в нём алюминиевого завода (в действительности там построили только глинозёмный завод и то в 1970г.), туда я и хотел бы поехать.  Преддипломная практика оказалась решающей для моей будущей производственной деятельности. Была она у меня особенной: одновременно второй производственной и преддипломной. Летом 1955г. после окончания четвёртого курса я сразу же лег на операцию своего колена в тогдашний институт хирургического туберкулёза и костно-суставных заболеваний им. Корнева в Лесном, рядом с Политехом. За четыре года наблюдений за моим коленом в клинике этого института (на 2-м Муринском проспекте) никаких положительных сдвигов не наблюдалось. Врачи предлагали только оперативное вмешательство с последующим анкилозом коленного сустава. Я долго не решался на это: не хотелось в свои двадцать с небольшим лет становиться, по сути, инвалидом. Но меня предупреждали, что в суставе может развиться туберкулёзный процесс с последующим появлением свищей и тогда оперативное вмешательство будет затруднено. Что такое туберкулёз кости со свищами, я видел во время своей полугодовой попытке  консервативного лечения  колена ещё в Челябинске: в одной палате со мной лежал и угасал от полуторагодового лежания в гипсе сравнительно молодой школьный учитель с туберкулёзом позвоночника.  Понимая, что через 1,5 года придется уезжать на периферию, где медицина не будет лучшей, я решился на операцию. По «канонам»  тогда на это требовалось не менее 3,5-4-х месяцев: резекция коленного сустава, 2,5 месяца лёжка на больничной койке в кокситной (вся нога и торс до подмышек) гипсовой повязке, после неё гипсовый тутор на 1-1,5 месяца с постепенным переходом от костылей к палочке до выписки из больницы. (После этого надо было ещё не менее года носить легкий съёмный тутор, который я сбросил через недельку-другую после выписки). Чтобы не брать академический отпуск на год, деканат и кафедра разрешили мне пропустить практику, которую наша группа проходила после 4-го курса на Днепровском алюминиевом заводе (ДАЗ), при условии, что я пройду её на алюминиевом производстве во время преддипломной. Вот и проходил я эти обе практики летом 1956г. в Запорожье на ДАЗе и на только что вступающем в строй действующих Днепровском титано-магниевом заводе.
     На алюминиевом заводе я отрабатывал производственную практику за четвертый курс в одном из корпусов электролизного цеха. Для её прохождения прикрепили меня к сменному мастеру. (Фамилию сейчас его не помню, знаю, что позднее он стал начальником цеха). Экипировку дали как настоящему электролизнику: суконный костюм,  нательное бельё под него – рубаха и кальсоны на пуговичках с тесёмками внизу, валенки и войлочную шляпу. Выделили место в бытовках для чистой и рабочей одежды. Всё как для настоящего, вновь принимаемого на работу электролизника, а не для студента, пришедшего на короткое время. Своё состояние в первую рабочую смену в цехе  я запомнил на всю жизнь. Повезло, что это была не дневная смена: при летней запорожской жаре, я, наверное, просто бы «сдох», не дождавшись конца смены. Сколько стаканов газировки выпил за ту смену не считал, а вот сушить бельё от «семи потов» после смены пришлось. (Когда позже работал мастером в электролизном цехе ЗТМКа, с пониманием относился к электролизникам, которые «прохлаждались» на улице, понимая, что в большинстве случаев это не отлынивание от работы, а необходимая передышка на свежем воздухе).
    Днепровский титано-магниевый завод только-только входил в строй действующих. К началу моей практике на нем было запущено только сырьевое производство: подготовка брикетов и их хлорирование в шахтных электропечах. Не скажу,  что мне понравилось это производство. Не было жары электролизного цеха и валенок,  но достаточно других «прелестей». Так, на хлорировании все ходили в резиновых сапогах, так как постоянно шлангами смывали водой с пола всякую грязь, а изо рта не выпускали сосок гофрированного шланга противогаза – настолько силён был в цеху запах хлора. Мы даже спрашивали у прикреплённого к нам мастера: как же вы всё это выдерживаете? В ответ слышали то ли в шутку, то ли в всерьёз: «А мы после смены коньячок употребляем, горло промываем и не болеем». Цех металлотермического  производства  губчатого титана -  конечной продукции завода готовился к пуску на наших глазах.  Ни о каких выходов в смену, подобно тем, на которые ходил на алюминиевом заводе, не могло быть и речи. Хорошо хоть дали возможность законспектировать рабочие инструкции да увидеть чертежи основного оборудования: печатных материалов по производству титана тогда не было, а писать отчёт и сдавать экзамен по практике было нужно.
     29 июня 1956г. на ДТМЗ был получен  первый блок губчатого титана. На следующий день  на общезаводском митинге, который проводили на территории завода, напротив заводской проходной, стоя на импровизированной трибуне,  директор завода Петр Иванович Мирошников показал  крицу  первого блока (насколько же она малой кажется сейчас!) присутствующим на митинге.  И я там был…
     Электролизного производства на только что вступившим в строй действующих титановом заводе не было. (Хотя завод и назывался титано-магниевым – сооружался он на месте довоенного Днепровского магниевого завода, но цех электролиза магния был введен там только 20 февраля 1960г.). Так что хотя завод и был перспективным – о титане писали как о металле будущего, работы там для себя как электрохимика  не видел. Однако, посетивший нас во время практики Ю.В.Баймаков узнал, что на этом заводе предполагается строительство опытного цеха по разработке технологии производства титана электролизом расплавленных солей. Лучшего начала работы на производстве трудно было бы и представить. Обычно  кафедра электрометаллургии ЛПИ не получала  из министерства направлений  для работы на заводах цветной металлургии Украины.  (В отличие от нас, «цветников, «черники» нашего института довольно часто получали направления на «Запорожсталь» и «Днепроспецсталь». В Запорожье, в первые годы моей жизни в нем, существовало что-то вроде землячества политехников, пока не вернулись в Россию его «заводилы» - участники студенческих капустников). Юрий Владимирович обещал мне достать направление на работу в Запорожье через своего хорошего товарища Иустина Ивановича Перцева, работавшего в Министерстве в Москве. С ним Ю.В.Б. работал вместе на Волховском алюминиевом заводе. (И.И.Перцев в  составе группы инженеров проходил практику  во Франции на заводах фирмы «Але, Форж и Комарг», затем в 1932-1935гг. работал  на ВАЗе, когда Баймаков был там техническим директором). Своё обещание Баймаков выполнил, желанные путёвки-направления на ДТМЗ в институт перед самым распределением пришли. Желающих поехать в Запорожье было много. Но я не опасался, что эти места (я уже был женат, нужны были два направления на работу в Запорожье) у меня перехватят: в комиссию по распределению заходили по очереди в соответствии со средним балом всех оценок. Я шёл вторым, вслед за «алюминщиком» Толей Цыплаковым, который оставался в Ленинграде, в ВАМИ. (Меня тоже приглашал в этот научно-исследовательский институт в свою лабораторию А.И.Иванов, рецензирующий мою дипломную работу. Помимо поставленного «отлично», он побеседовал о возможности работы в институте и выразил сожаление, что в Ленинграде я не могу остаться из-за жилищного вопроса. Жилья институт не предоставлял, да и мне хотелось поработать сначала на заводе. Через несколько лет Александр Иванович переехал в Запорожье и работал в институте Титана. Встретил меня в цехе электролиза магния, узнал, что я учусь в аспирантуре у Баймакова.  Сказал, что у него есть договорённость о строительстве в цехе герметизированного механизированного магниевого электролизёра, в будущее которого он верил, и предложил мне перейти на работу в опытный цех завода.)
       Так я оказался в Запорожье. Никакой цех электролиза титана строить на заводе в ближайшее время не предполагали, и мои намерения продолжать начатые в дипломной работе исследования по электролитическому получению титана не могли осуществиться. Принимавший нас с Ниной зам. директора по кадрам М.А.Железнов предложил идти на работу в германиевый цех: его запуск предполагался через несколько месяцев. Нина пошла, а я категорически отказался. Тогда было предложено место пом. мастера в цехе №6, но с оплатой по подготовке кадров – цех ещё строился, 100 рублей в месяц без всякой премии. Это было всего чуть больше, чем я получал стипендию с доплатой от Баймакова в институте. Правда, пообещали выделить комнату, а пока поселили в заводской квартире для приезжих.  Так я волею сложившихся обстоятельств стал работать на производстве, совершенно не связанным с электролизом, тем более с получением алюминия ради чего я ехал в Ленинград и поступал в Политехнический.
      Когда на титано-магниевом заводе подходило к концу строительство цеха электролиза магния, приложил все усилия, чтобы перейти работать туда. Тогдашний начальник цеха металлотермии титана С.Н.Сергиенко не подписывал моё заявление о переходе, а мне уже опостылело работать мастером на участке подготовки аппаратов, где, с моей точки зрения, не требовалось никаких инженерных знаний. И на печной участок не переводил. (Кстати, на нём в одной со мной смене работал будущий директор ЗТМКа, а потом ставший зам. министра цветной металлургии СССР В.С.Устинов). Помогло моему возврату к использованию полученного в институте образования  электрохимика то, что начальником цеха электролиза магния был назначен И.С.Крыжко. Он был одним из плеяды молодых талантливых инженеров, которые выросли на Опытном магниевом заводе в 1930-х гг.  в Ленинграде и приехали в Запорожье жить и работать на строящийся Днепровский магниевый завод. Тогда же приехали с Опытного завода А.И.Иванов, упомянутый выше, и Николай Иванович Зарубин. Н.И.Зарубин в 1931г. окончил ЛХТИ им. Ленсовета, получив квалификацию технолога-электрохимика. Во время своей преддипломной практики он принимал непосредственное участие в разработке проекта, составлении рабочих чертежей, строительстве и монтаже Опытного магниевого завода. Недолго поработав в ГИПХе, перешёл на Опытный завод, а оттуда – в Запорожье.  С  Н.И.Зарубиным мне привелось немного поработать на ДТМЗ, его я считаю лучшим начальником технического отдела завода за все годы моей работы на нём. А.И.Иванов начинал работу на ДМЗ со старшего механика электролизного цеха, став впоследствии его начальником. Меньше я знаю о И.С.Крыжко. Поговаривали, что он какое-то время был  зам. декана металлургического факультета ЛПИ. О его работе на довоенном магниевом заводе свидетельствует сохранившийся в архиве приказ  начальника Главалюминия о премировании рабочих и ИТР, отличившихся при организации и освоении производства на ДМЗ. Там значится И.С.Крыжко, премированный 1800 рублями  как главный инженер завода. Названные мною довоенные магниевики в 1941г. вместе с сотней других инженеров и рабочих ДМЗ с семьями были эвакуированы в город Соликамск на тамошний магниевый завод.  Как высококвалифицированные работники они там назначались  на руководящие должности. Так, Зарубин работал начальником технического отдела, Крыжко – начальником цеха электролиза.
      К  Ивану Семёновичу Крыжко я и обратился. Узнав, что я окончил Политех по кафедре Баймакова,  он  взял моё заявление с отказом С.Н.Сергиенко в моём переводе и решил все вопросы  перехода в цех электролиза. Так что магические слова Политех и Баймаков помогли мне вернуться к электролизу. Правда, электролиз магния нами в институте не очень-то и ценился: по сравнению с алюминием не те масштабы. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба.
    Теперь можно было и поступать в аспирантуру (хотя и заочную) на кафедру электрометаллургии к Ю.В.Баймакову. (Ещё когда я выполнял у него дипломную работу была договорённость, что через три года я вернусь в аспирантуру. Правда, от очной пришлось отказаться - потерял эти годы на работу, не связанную с электролизом, да и семейные обстоятельства не очень-то располагали к возврату на стипендию аспиранта). После первого года, который был затрачен на сдачу так называемого кандидатского минимума, пришло время выбирать тему диссертации. С предложенной мною темой «Влияние фтор-иона на выход по току при электролитическом получении магния» Ю.В.Б. согласился. (Для несведущих в электролизе небольшое пояснение. Магний при электролизе расплавленных солей выделяется в виде мелких капель-шариков на железном катоде и, отрываясь от него, всплывает на поверхность электролита. Чем крупнее образующиеся на катоде и «плавающие» на   поверхности электролита капли магния, тем меньше его потери, то есть, выше выход по току. Многие, наверное, видели  разлитую на поверхность ртуть в виде мелких плохо сливающихся шариков. Так же выглядел бы и магний на поверхности электролита в электролизёре, если бы для улучшения его слияния в электролит не добавляли фтористые соли).   Часть исследований я смог выполнить на промышленных электролизерах, так как работал так называемым «мастером по наладке электролизеров» и, по сути, занимался всеми технологическими вопросами. Первоначально я наивно полагал, что смогу сочетать работу в цехе с лабораторными исследованиями в свое свободное время. На лабораторной установке надо было проверить предполагаемый мною механизм действия фтористых солей и отвергнуть распространённую на то время трактовку, что их добавка только изменяет межфазное и поверхностное натяжение на границах магний-катод и магний электролит, что и способствует слиянию магния в крупные капли. Для этого надо было бы увидеть, что происходит на катоде при выделении на нём магния.  (Подобно тому, как плавильщик, вытягивая монокристалл кремния или германия, видит, что происходит внутри печи и как растёт кристалл.). Но мне надо было увидеть  процесс выделения магния на катоде через толщу расплава солей. Не вдаваясь в тонкости вопроса, скажу, что сделать такую установку не удалось.  (Много лет спустя узнал, что мой однокурсник П.В.Поляков, окончивший аспирантуру у Ю.В.Баймакова, будучи уже доктором наук позаимствовал у смежников и развил в Красноярском политехническом институте оптические методы изучения фазообразования на примере выделения ряда цветных металлов при электролизе расплавленных солей. По-видимому, при этом применяли установку,  похожую на ту, которую я намеривался создать. Узнал об этом из сообщения в реферативном журнале.) Ежегодно приезжал к Ю.В.Баймакову для отчёта о проделанной работе и обсуждения что делать дальше. Скажу честно: каких-то особых указаний как вести исследования от своего руководителя не получал; обычно Юрий Владимирович соглашался с моими предложениями. Мне хотелось получать больше конкретных указаний, но тогда я объяснял это тем, что электролиз магния не входил в сферу научных интересов Баймакова. А сейчас думаю, что это был такой установившийся стиль руководства аспирантами в Политехе. Вот что писал академик Н.Н.Семёнов, Нобелевский лауреат, проработавший в Политехническом не один год: «Если ты хочешь, чтобы ученик занялся разработкой какой-либо новой идеи, сделай это незаметно, максимально стараясь, чтобы он как бы сам пришёл к ней, приняв её за свою собственную… Не увлекайся чрезмерным руководством учениками, давай им возможность максимально проявить инициативу, самим справляться с трудностями».
       Рассматривая свою работу с Ю.В.Баймаковым над диссертацией с позиций сегодняшнего дня, я всё-таки  недоумеваю, как Ю.В.Б. позволил мне ввязаться в спор о механизме действия фторидов на слияние магния при его электролитическом получении. В тогдашнем московском Институте цветных металлов и золота (собственно институт был переведен в 1958г. по решению Хрущёва в Красноярск, а Москве был МИСиС – прим. авт.) существовала довольно сильная школа электрохимиков в области расплавленных солей, возглавляемая профессором, член-корреспондентом АН СССР А.И.Беляевым. На его кафедре работали  Л.А. Фирсанова и Е.А.Жемчужина. Обе они, если не ошибаюсь, свои кандидатские диссертации посвятили изучению поверхностных явлений при электролизе расплавленных солей, в том числе и при электролитическом получении магния. А я, достаточное время, проработав мастером по наладке электролизеров, видел, что поведение магния в электролите, с точки зрения его сливаемости, не всегда вписывается в объяснение этих учёных. Мой рабочий день  начинался с обхода электролизной серии и заглядывания в каждый из более 60-ти установленных в цехе электролизёров.  И не раз убеждался, что при одинаковом составе электролита, (а следовательно, с одинаковыми поверхностными свойствами с точки зрения физхимии) магний то слит в большую компактную массу, а то плавает на поверхности электролита в виде мелких несливающихся шариков. Как-то, разыскивая в «салтыковской» библиотеке Ленинграда литературу по диссертации, наткнулся на небольшую ссылку о выполненной до войны работе, связанной с изучением влияния фторидов на электролиз магния. Работа эта в виде неопубликованного отчёта хранилась в одном из ленинградских архивов. Добился официальной просьбы в архив от дирекции Политеха, чтобы мне дали возможность ознакомиться с этим отчётом – без этого архив работу не выдавал. К сожалению, как и многое другое, я забыл фамилию автора и его доказательства. (Свою диссертацию, где это было написано, не перечитывая, давно сдал в макулатуру, как никому не нужную, – уже не те электролизёры в цехе и не те технологические приёмы их обслуживания). Автор отчёта оспаривал точку зрения, которую развивала после войны школа А.И.Беляева. Но, как я помню, экспериментального доказательства своей точки зрения на опытах электролиза у довоенного исследователя не было. С Ю.В.Б. всё обсудили и решили тему диссертации не менять. Я тогда всё ещё был достаточно наивным и не предполагал какую оппозицию я получил бы от «Беляевцев» при защите той, своей несостоявшейся, диссертации.
       Аспирантуру у Баймакова  окончил, а  выхода на полный объём исследований на диссертацию нет. Видя мои бесплодные попытки  «сделать» диссертацию, заведующий лабораторией электролиза магния ВАМИ Х.Л.Стрелец в один из своих приездов на завод предложил показать ему выполненные научно-исследовательские работы, в которых я был одним из руководителей,  и  всё, что мною опубликовано в печати.  К моему удивлению заявил, что то, что уже сделано, можно оформлять как диссертацию.   При очередной поездке в Ленинград и  встречи с Ю.В.Баймаковым  мы обсудили возможность такого варианта. Я сомневался, что результаты промышленных испытаний можно представить в виде диссертации. Подобного в практике защит диссертаций ни в Политехническом институте, ни в институте ВАМИ не было.  Решили попробовать. Вот тогда мне Юрий Владимирович и сказал: «Я со Стрельцом на одно поле с….  бы не сел, но ради тебя готов согласиться с его предложением».  Знал бы я, как могут повести себя научные работники, когда они находятся в конфликте, и тем более, когда  излагается отличная от их трактовки точка зрения. Даже те, с которыми сотрудничал не один год и которых считал своими товарищами по работе! Сразу скажу, что Ю.В.Б. это не касается, а почему у него со Х.Л.Стрельцом были «натянутые» отношения никогда не интересовался.
      Может быть не совсем к месту и не тактично, но расскажу, как проходила защита моей диссертации, подготовленной под руководством Х.Л.Стрельца и одного из моих лучших друзей (увы, ушедшего из жизни очень рано) Николая Вениаминовича Бондаренко, ст. научного сотрудника ВАМИ. Не сомневаюсь, что именно по его «наводке» Стрелец обратил внимание на мои диссертационные дела.  Приведу начало своей защиты по  тексту стенограммы.
       «Председатель: Товарищи, разрешите открыть заседание Совета института. Сегодня на повестке дня защита диссертации на соискание учёной степени кандидата технических наук  инженером Анатолием Павловичем Егоровым на тему: «Исследования по интенсификации электролиза хлористого магния за счёт повышения плотности тока»… В начале заседания я должен сообщить членам Учёного Совета, что к нам в институт поступила за последнее время некоторая корреспонденция. Поступила телеграмма тов. Иванова Александра Ивановича, который просил отложить защиту. Я вам зачитаю текст этой телеграммы./Зачитывает телеграмму/. Эта телеграмма была получена 13 января с.г. Вероятно она была вызвана тем, что первоначально мы думали назначить эту защиту на 14 января. Однако, она была назначена на 21 января, и А.И.Иванову в институт Титана, где он работает, была послана телеграмма с просьбой присутствовать на заседании Совета по защите диссертации А.П.Егорова 21 января.  Иванов А.И. приехал и присутствует на данном заседании. За то время, что Александр Иванович находится в Ленинграде, он просмотрел диссертацию и, таким образом, мне кажется, что невозможность ознакомления (о чем указывалось в телеграмме – прим. авт.) с диссертацией отпала. Это первое замечание. Второе замечание.  Вчера к нам приехал товарищ Б. (фамилию не привожу – прим. авт.), бывший работник Днепровского титано-магниевого завода, и представил на имя Председателя Учёного Совета следующее заявление, которое я должен огласить. /Читает заявление Б./. (Суть заявления Б. в его заключительной фразе: «Считаю, что в диссертации тов. Егорова А.П. имеются элементы плагиата и прошу снять с защиты на Учёном совете названную диссертационную работу до официального разбора вышеперечисленных вопросов» – прим. авт.) В результате поступления такого заявления мною была создана комиссия из членов Учёного Совета, которая сегодня рассмотрела это заявление, провела беседы с товарищами и может доложить сейчас членам Учёного Совета о результатах своего заседания. Я попрошу В.А.Ильичёва сделать сообщение по этому вопросу». В.А.Ильичёв: «Комиссия выслушала конкретные замечания, которые можно было рассмотреть как элементы плагиата. Я думаю, что нет надобности останавливаться на этих конкретных замечаниях. Сопоставив материалы с текстами выпущенных раннее отчётов, которые использованы в этой диссертации, комиссия, рассмотрев и выслушав претензии тов. Б. и тов. Иванова А. И. и ответы диссертанта, пришла к единодушному мнению, что никаких элементов плагиата в диссертации нет». Далее  Ильичёв изложил некоторые детали рассмотрения претензий. Я, как и все присутствующие на  заседании Совета, о выводах комиссии до их оглашения не знал. Можете представить моё состояние до оглашения результата. После выступления Ильичёва, кажется, можно было вздохнуть облегчённо. Но когда Председатель объявил, что нет оснований снимать с повестки дня защиту моей диссертации, выступил Б.: «Я не согласен с тем решением, которая приняла комиссия. Я не претендую на то, чтобы была указана фамилия Б. /в диссертации /. Я ставлю вопрос несколько иначе… Я настаиваю на том, чтобы диссертант убрал из этой работы мои результаты и внёс свои коррективы в работу. Я своего согласия на использования материалов не давал. Я прошу это рассмотреть. Если Совет примет решение допустить защиту диссертации, то, видимо, мне придётся обращаться выше».
      Дальше 7 страниц стенограммы  содержат вопросы к Б. и ко мне, ответы на них. Я подтвердил, что согласия тов. Б. на опубликование статей не получал. «Когда готовилась статья к опубликованию по тепловому балансу электролизера с водяным охлаждением анодов, то мы с другими соавторами обсуждали вопрос об авторстве. Тепловой баланс электролизёра снимался мною совместно с работниками опытного цеха и института Титана. Поэтому мы считали, что статья должна пойти за подписями тех, кто выполнил эту работу. Тов. Б., выполняя свои административные функции, принимал участие в организации работы, так как опытный электролизёр работал в промышленной серии… Подготовка статьи в печать проводилась непосредственно мною, но её содержание и авторский коллектив определился совместно с руководителем работы тов. Ивановым А.И. Если бы я предполагал, что товарищ Б. может поставить вопрос о соавторстве по этой статье, то мы бы вписали его фамилию в число соавторов».   Члены совета пытались выяснить на что же претендует Б. Председатель комиссии Ильичёв ещё раз подтвердил, что «там, где приводятся ссылки на материалы из отчётов, там есть ссылки на совместную работу с Б.; /но/ он настаивает на изъятии всех совместно полученных с диссертантом материалов из диссертации».  Опять говорит Б.: «Я категорически возражаю против использования совместных материалов в диссертации». Председатель Совета теряет терпение: «Товарищ Б., мне не понятна Ваша позиция. Материалы по результатам работ, в которых Вы принимали участие и которые освещены в отчётах, (не будем говорить о статье), диссертант может использовать в своей работе как фактический материал, если он ему необходим для получения каких-либо выводов или сопоставления, с указанием, что этот отчёт выпущен такими-то авторами. Мне не понятно ваше категорическое требование о запрещении использовать отчётные данные. Другое дело, если диссертант говорил бы, что эта работа  проведена только им, и я являюсь автором этой работы один, без участия других авторов». Дебаты подвёл В.А.Ильичёв: «Сейчас я выступаю не как председатель комиссии, а как Председатель НТС  магниево-титанового отдела /института ВАМИ/, на заседании которого проводилось предварительное заслушивание  диссертации А.П.Егорова. Возникшие сегодня вопросы тогда не поднимались. Из анализа и чтения диссертации, из возражений Б. можно сделать два замечания. Отчёт является не личной собственностью Егорова, Иванова, Б. Отчёт есть собственность государства. И никакие индивидуальные претензии с позиций частной собственности к отчёту не могут быть ни у кого. Элементы порядочности требуют, что если ссылаешься на какую-то работу, то нужно дать в тексте ссылку. Эти ссылки в диссертации имеются. Здесь формальность соблюдена и сделано правильно. Второе замечание.  Я должен сказать, что в диссертации та часть материала, которая оспаривается, имеет подчинённое значение.  Если бы эту часть экспериментального материала перенести в литературный обзор, то ценность диссертации вообще бы не изменилась. Это носит формальный характер, а не сущность самой диссертации, и не является определяющим».
      Должен отметить каким взглядом при этих последних словах Ильичёва посмотрел на меня Стрелец: он не раз советовал мне не включать это в диссертацию, а я, как упрямый баран, настаивал. Ведь впервые экспериментальным путём, а не расчётами, в работе с Ивановым было показано к чему приводит интенсификация электролиза магния за счёт искусственного отвода тепла. Иванов-то свою работу завершил без выхода к практическому применению,  а я не хотел оставлять это в архиве забвения.
      Что касается роли Б. в проведении нашей с А.И.Ивановым работе, то, как бы попроще, без технических дебрей, объяснить её. Представьте, что вы в ординатуре; кафедра медицинского института, на которой вы работаете, проводит клинические исследования в одной из больниц. Вам поручено провести наблюдение за влиянием применяемых методов лечения в одной из палат больницы. Вы обсуждаете совместно с руководителем кафедры какие показатели будете снимать у больных; определяете их объём, периодичность и тому подобное. Даёте задания младшему обслуживающему персоналу что и когда делать. Каждый день приходите в больницу, изучаете полученные результаты наблюдения, корректируете их продолжение. Иногда при своём обходе больницы её главврач видит вас в больничной палате, дежурно спрашивает, как идут дела, не нужна ли какая-нибудь помощь с его стороны. В ответ благодарите,  что-то и просите,- сменить капельницу у пациента или заменить на более мощную лампу освещения. Работа заканчивается выпуском отчёта кафедрой. Тогда узнаёте, что главврач наряду с вами  и некоторыми другими участниками работы от кафедры назван тоже руководителем работы. Вам до этого нет никакого дела: мало ли из каких соображений ваш зав. кафедрой включил главврача в руководители научной работы. Тому-то это, безусловно, лестно. Так вот, товарищ Б. по отношению к моей работе под руководством А.И.Иванова в цехе электролиза  ДТМЗ – это главврач больницы. И претензии о не включении его в число соавторов опубликованной через несколько лет статьи надо отнести не ко мне, диссертанту, а к научному руководителю всей проводимой на заводе работы А.И.Иванову. Это, как говорится, и ежу было ясно. После завершения разбора претензий тов. Б., казалось, можно приступить непосредственно к рассмотрению диссертации. Но тут «подошла очередь» А.И.Иванова: «Я могу сказать, что с диссертацией я ознакомился только наполовину подробно, остальную часть просмотрел бегло. Присутствовать мне на этой защите и сказать, что всё в диссертации хорошо, - я не могу, так как не имел возможности подробно ознакомиться с диссертацией… Этим я не предрешаю, что в диссертации всё плохо, я просто не знаю. Этот момент, мне кажется, заслуживает внимания». Когда Председатель говорит, что  Иванов в течение всего дня знакомился с диссертацией, что «ещё будет доклад, который Вы прослушаете и обогатите свои выводы по диссертации», то А.И.Иванов раскрывает свои истинные цели: «Я считаю  это неправильно, и защиту нужно отложить!»
       После непродолжительных дебатов с Ивановым и моих пояснений почему диссертация проходит под грифом «секретно», Александр Иванович сделал последнюю попытку сорвать защиту, задав мне вопрос: «Вы были аспирантом в Политехническом институте. Кто был вашим руководителем?»  Это была попытка показать, что моей работой  над представленной диссертацией руководил Ю.В.Баймаков, а теперь он выступает как официальный оппонент. (Кстати, к назначению Ю.В.Б. оппонентом ни я, ни мои руководители никакого отношения не имели.)  Пришлось «отбиваться» и от этого.
      Когда, наконец, Председатель дал мне слово для доклада по диссертации, я, несмотря на многочасовую нервотрёпку, смог собраться и точно уложиться в традиционные 20 минут. Заданные после доклада вопросы, в том числе и «с подковыркой» (со стороны Иванова и его сторонников) особого труда не представляли; мои ответы на них вполне удовлетворяли вопрошающих. Зачитываемые после моего доклада  и ответов на вопросы отзывы, поступившие в институт на диссертацию и автореферат, мне были известны. Кроме одного, написанного давним товарищем А.И.Иванова накануне. В нём диссертация критиковалась с абсолютно идентичных позиций, что и Ивановым. (Не исключаю, что и сам отзыв был им написан, а приятель только подписал.)  С внутренним напряжением я ждал начала выступлений. Первое же из них меня значительно успокоило. (Предшествующие ему выступления официальных оппонентов не тревожили.) Один из основоположников ленинградской школы глинозёмщиков, профессор Владимир Абрамович Мазель сказал: « Сегодня защита несколько необычная. Нужно начать с увертюры, с которой она началась. Целый час ушёл на решение процедурных вопросов. Это, конечно, могло бы повлиять отрицательным образом на ход самой защиты и на поведение «подзащитного». С другой стороны необычность данной защиты заключается в том, что это не классического типа диссертация, где получен какой-либо объём лабораторных работ, потом этот объём проверяется в более крупном масштабе; иногда дело кончается на полузаводском  масштабе, иногда выходят в промышленность. И никаких, казалось бы, отклонений от нормы нет. В данном случае мы имеем дело с чисто промышленным экспериментированием.  С моей точки зрения это положительная сторона диссертации. Что делать молодому человеку, если он работает на заводе, если он хорошо знает предмет. А то, что он хорошо знает, это видно по тому, как он хорошо отвечал во время защиты, как он хорошо защищался и по материалам литературного обзора это видно. Что делать ему,- не переходить же на лабораторные работы для того,  чтобы создать классического типа диссертацию. Он умело использовал научный багаж, накопленный предшественниками, получил необходимый экспериментальный материал в промышленных условиях и решил важную для промышленности задачу… Тут имеются все элементы, требуемые для присвоения учёной степени кандидата технических наук. И я буду поддерживать кандидатуру товарища Егорова. Особенно мне импонирует то, что работа проводилась на промышленном материале. Это – сама жизнь!» Как бы потом не пытались сбить этот настрой в своих выступлениях А.И.Иванов и его сторонники, один из них прямо заявил, что он выступает не против диссертанта, а против его руководителя, (на необъективность их «критики» мне пришлось довольно подробно говорить в заключительном слове,- за это меня позже пожурил Х.Л.Стрелец: зачем тебе надо было опять раздражать их, всё равно не поймут) выступающие  члены Совета, специалисты разных направлений цветной металлургии, поддержали меня.  Из  23-х человек списочного состава Учёного Совета на заседании присутствовало 17. Все они проголосовали за присвоение мне учёной степени кандидата технических наук.
      Никакого банкета по этому поводу не было. Мне пришлось ещё несколько месяцев с тревогой ждать решения ВАКа, так как  мои «противники» сказали открыто, что будут туда писать. В мою поддержку тогдашний директор завода Валентин Семёнович Устинов подписал и направил Председателю Учёного Совета письмо, в котором в частности указывал, что «работая техническим руководителем цеха, тов. Б. выступал против испытания электролизёров с малым междуэлектродным расстоянием, что задержало внедрение этого режима электролиза на промышленных электролизёрах». В этом письме указывалась и причина по которой так резко выступал против моей защиты тов. Б. «Необходимо отметить, - писал В.С.Устинов, - что несколько лет назад тов. Егоров А.П. принимал активное участие в работе комиссии завкома профсоюза, которой были вскрыты факты использования тов. Б. своего служебного положения в личных целях».  (После этого Б. был снят с должности зам. нач. цеха и вскоре уволился.  При встрече со мной  В.С.У.  «просветил» меня как затеявшие  «битву» с Б. его вышестоящие начальники выдвинули меня на передний план в составлении компрометирующих Б. материалов, уйдя в сторону при рассмотрении вопроса на заседании завкома. Он по-дружески посоветовал мне быть поосторожнее впредь.) А письмо в ВАМИ заканчивалось фразой: «Специалисты завода возмущены поведением тов. Б. на заседании Учёного Совета ВАМИ и просят рассматривать его заявление, как не соответствующее действительному положению». 
      Не ведаю, было ли это письмо включено в материалы защиты, посылаемые в ВАК.  Оттуда пришло только сообщение о присвоении мне учёной степени к.т.н. Защита диссертации стоила мне открытия язвы желудка, (которую к счастью быстро перевела в  состояние ремиссии  простой врач заводской поликлиники Дина Львовна Хаселева – вот ведь вспомнил её фамилию! - категорически запретив мне курить и пить.)  А инженерам исследователям, работающим в опытных цехах магниевого производства, а позже и не только им, был открыт путь к защите в ВАМИ диссертаций, подобных моей…
      Последний раз я встречался  с Ю.В.Б. на защите моей диссертации.  В последующие приезды в Ленинград до конца 1970-х увидеть его не довелось. Встречаясь со своими сокурсниками, знал, что он оставил заведование кафедрой в 1974г., после сорока лет работы на ней.  Заведовать кафедрой стал   «МихМих» - Михаил Михайлович Ветюков.  С ним я не был связан во время учёбы в институте и на кафедру не «тянуло».
     Вспоминая сейчас о своём учителе, наиболее ярко встает в памяти один из его приездов в Запорожье в первые годы моей работы там. Тогда на заводе в цехе плавки слитков (№4 по тогдашней нумерации цехов) ещё работал мой однокурсник Витя Бобылёв. (Этого вихрастого деревенского паренька я запомнил с первого дня поступления в институт. Как сейчас вижу робко приоткрывающуюся дверь в актовый зал, где сидела приёмная комиссия института, а я стоял в очереди к председателю,  и заглядывающую в щель его голову.  В институте Виктор титаном не занимался, но, будучи на преддипломной практике в Запорожье, сумел устроиться на работу в цех №4 и поэтому получил направление на ДТМЗ, как и я). После показа завода Ю.В.Баймакову мы втроём  поехали на пляж Правого берега – тогда он был хорошо оборудован, с лодочной станцией, взяли лодку и переправились на остров им. Ленина. Когда возвращались назад, Ю.В.Б. не сел в лодку, а поплыл за нами.  Мы с Виктором попеременно гребли, а он плыл и плыл, демонстрируя  нам все виды плавания  от кроля и брасса до баттерфляя. Тогда мы узнали, что в юности он был чемпионом России по плаванию. В каком году, и по какому виду – мы уж уточнять не стали. Сам Ю.В.Б. вспоминал, что сразу же после поступления в институт «…я состоял в спортивном кружке политехников и тренировался, готовясь защищать спортивную честь Альма матер».

     В каждый свой приезд в Ленинград я старался хотя бы ненадолго заглянуть в свою Альма матер. В 1960-е годы это было связано с необходимостью отчитаться за истекший год пребывания в заочной аспирантуре, потом – в связи с защитой диссертации в ВАМИ и утверждением Ю.В.Баймакова официальным оппонентом моей защиты. В дальнейшем мои поездки были, в основном, в институт ВАМИ, с работниками магниевой лаборатории которого  в течение многих лет мы сотрудничали на ЗТМК. С началом 80-х годов в силу ряда причин участие ВАМИ в проведении научно-исследовательских работ на ЗТМК практически прекратилось, и долгое время я в Ленинграде не бывал. Предпоследняя поездка как делегата от комбината на 9-ю Всемирную конференцию по титану, проходящую в Ленинграде, была в начале июня 1999г. Тогда, уйдя с одного из послеобеденных заседаний на конференции, я решил посетить институт. Конференция проходила в институте «Прометей», неподалеку от ст. метро «Чернышевская»,  а от неё до Политеха по Кировско-Выборгской линии всего три-четыре промежуточных станций. Считал, что времени у меня достаточно, чтобы зайти на свою бывшую кафедру в химкорпусе.  Не знал, что размытый плавуном в 1995г. туннель на перегоне между  станциями «Лесная» и «Площадь Мужества» всё ещё не восстановлен. (Новый туннель строился девять лет. Всё это время от ст. «Лесная» до ст. «Площадь Мужества» пассажиров бесплатно перевозили на автобусах, а дальше по линии поезда ходили в челночном режиме.) Раз уж пришлось выйти из метро, то я решил заглянуть сначала в студенческий городок  Политехнического института, который был рядом.  Заглянул на фабрику-кухню и в 6«м» корпус студенческого общежития, в котором провел пять с половиной лет своей жизни.  Потом продолжил свой путь к институту на трамвае. Поэтому к институту попал запоздало, учебные занятия, если ещё и шла весенняя сессия, закончились. Сделав несколько фотоснимков на фоне главного корпуса, прошёл к химкорпусу. Хотел там зайти на кафедру электрометаллургии, но двери  в лабораторию были закрыты: наступило лето, занятий не было, по-видимому, закончились и экзамены. В главное здание решил не заходить, а попытаться навестить семью своей однокурсницы Люси Андреевой, жившую в одном из профессорских корпусов на территории института. Учась в  аспирантуре у Ю.В.Баймакова, я наведывался в этот дом не только чтобы проведать однокурсницу, но и за консультацией к её отцу. С Александром Степановичем Андреевым, доцентом кафедры аналитической химии, я советовался по некоторым вопросам аналитики, связанной с магниевым производством. (В частности, с его помощью смог разыскать в литературе экспрессный метод определения фтор-иона в электролите магниевого производства, без которого выполнять исследования по теме, избранной для диссертации, было бы просто невозможно: применяемый в заводской лаборатории метод был весьма длительный и трудоёмкий. Научил лаборантку своего подразделения делать нужные мне анализы до десятка в смену; затем этот метод анализа стали применять и в заводской лаборатории.) Хотел ещё раз поблагодарить Александра Степановича да порасспросить его дочь о житие-бытие наших однокурсников. Увы, время неумолимо, увидеть довелось только Люсю. Поэтому встреча прошла с оттенком грусти. Людмила Александровна посетовала на свою жизнь в большой квартире старого профессорского дома, которую содержать ей возможно только  как блокаднице, имеющей какие-то льготы на оплату коммунальных услуг. Рассказала немного и об институте. Оказалось, что недавно институт отметил столетний юбилей своего основания. Я тогда даже не предполагал, что такая знаменательная дата существует. Никакой информации о готовящемся праздновании юбилея Политеха к нам в Запорожье не поступало. На том юбилее побывали и некоторые наши однокурсники, большинство из живущих в Питере. Кое-кто ещё работал, а некоторые ушли в мир иной. Грустно было слышать и об этом, да и у большинства оставшихся проблем было немало. Такой уж выпал нашему поколению жребий – и война, и перестройка, и развал страны, и «лихие 90-е».
     В свой последний, как я предполагал, и что в действительности случилось, приезд в Ленинград в 2010году  мне хотелось успеть посетить все те места, которые оставили неизгладимый след в моей детской и начинавшейся взрослеть жизни. Собирался посетить также некоторые достопримечательности в городе, в которых не довелось побывать раньше.  Да и родственников обязательно навестить, тем более что приехал на сей раз со своей старшей дочерью.  Время пребывания было ограничено, поэтому в свой институт смог заглянуть только «между делом». Выйдя из станции метро, обратил внимание на позолоченный церковный купол на территории института. В своё предыдущее посещение института в 1999г. почему-то его не заметил.  Домовая церковь Покрова Божией Матери -  храм  назван так в честь праздника Покрова  Пресвятой Богородицы, приходящего на день открытия  института (1 октября по старому стилю), была пристроена к юго-западному крылу первого корпуса студенческого общежития в 1913г. В  1923г. её закрыли, купол и звонницу разобрали. В годы моей учёбы в ней размещались аудитории военной кафедры, от занятий на которой я был освобождён и поэтому не знаю, напоминали ли аудитории чем-то бывшую церковь.               

      Сначала прошли к «родному» для меня химкорпусу; входные двери казались уже закрытыми, поэтому оставил мысль зайти на кафедру и оставить там свою книгу «Годы выживания» о судьбе ЗТМК в «лихие 90-е». (Мне казалось, что тем, кто учит сейчас будущих электрометаллургов, будет полезно узнать, как мы возрождали электролизную серию после её простоя в неотапливаемом сыром помещении в течение нескольких лет, когда было просто невозможно сохранить достаточный уровень электроизоляции полов и самих электролизеров.) Заметил, что у входа в корпус висят несколько мемориальных досок бывшим преподавателям металлургического факультета;  прежде там была только одна  - академику А.А.Байкову, установленная в 1978г. В 1989г., по-видимому, в связи с юбилеем основания института были открыты мемориальные доски академикам Н.С.Курнакову, Н.Т.Гудцову и Н.В.Агееву, работавшим в здании химкорпуса. Решили зайти в главный корпус института. Памятника скульптора С.Д.Меркулова Ленину, сидящему в кресле напротив входа в корпус на главной оси парка с 1932 года, уже не было: его демонтировали. Не было перед входом и бронзового бюста Петра I – его установили в 2016г. после того как институту вновь вернули имя Петра Великого. (30 сентября 1909г. – в юбилейный 10-й год института, на Совете было принято решение ходатайствовать перед государем о присвоении вузу имени Императора Петра Великого.  19 января 1910г. Николай II подписал указ, удовлетворяющий просьбу. Это имя институт носил до 1918г., когда Постановлением Наркомпросса были упразднены дипломы и свидетельства, чины, звания и степени. 5 июля 1918г. институт стал именоваться Первым Петроградским Политехническим институтом.)  Вошли в вестибюль, в котором в годы моей учёбы размещался гардероб, а дальше пройти без пропуска оказалось, невозможно: вахтёр у турникета на входе не пропускал. Никакие объяснения, что я учился здесь полсотни лет назад, что приехал издалека и загляну только «на минутку» не помогали.  Пока мы с дочерью уговаривали вахтёра, племянник Лёша, сопровождавший нас в тот вечер, позвонил своему отцу, моему  младшему двоюродному брату Виктору Михайловичу, работающему в ЛФТИ, буквально через дорогу от Политеха. (Виктор учился в Политехе на десяток лет позднее меня, закончил физико-механический факультет, защитил диссертацию.) Виктор вскоре подошел, и только благодаря его пропуску сотрудника Физико-технического института, дающему право входа и в Политех, мы смогли войти в корпус.               
   Как и в далеком 1951году я вновь был восхищен великолепием лестницы, ведущей на второй этаж. Теперь она прямо сияла белизной своих перил, чётко выделяющихся на фоне чёрного тераццо ступеней. (Потом узнал, что в 2005г. на средства  Сапармурата Ниязова, президента Таджикистана, выпускника Политехнического института, были закончены ремонтно-восстановительные работы ряда интерьеров главного корпуса).      Облик  лестницы и её завершение теперь напомнил мне  лестницу Русского музея  в Михайловском замке. По-видимому, как я теперь понимаю,  в её оформление внёс свою лепту Альберт Николаевич Бенуа, который до участия в строительстве  института был главным хранителем «Русского музея Александра III».  С волнением поднялся вместе со своими спутниками на второй этаж. Хотелось заглянуть в Актовый – Белый зал, в котором мне пришлось попереживать за свою судьбу более полсотни лет тому назад, но двери его были закрыты. Заметил, что на площадке справа от входа в фундаментальную библиотеку вместо бюста кого-то из деятелей партии, стоявшего во времена моей учёбы, установлен другой. Оказалось, что это бюст С.Ю.Витте.
       Совершенно по-другому выглядел теперь коридор главного здания. В простенках между окнами и на противоположной от них стороне висели портреты учёных и несколько мемориальных досок. Некоторых учёных, изображённых на портретах, узнал. Под незнакомыми лицами других были фамилии, большинство которых теперь, когда сняты грифы секретности, известны многим. Сначала я  несколько недоумевал: зачем столько портретов. Ну, повесили бы, как обычно вывешивают в кабинетах и аудиториях институтов и школ портреты знаменитых физиков, химиков, изобретателей, а тут – десятки. Скажу прямо: был поражён, когда Виктор пояснил мне, что это портреты тех, кого  можно назвать «политехниками». Все они либо учились в институте и потом прославились своими делами, либо преподавали в институте, создав здесь новые кафедры и новые научные школы и направления в науке.  (В коридорах главного корпуса вывешены 152 портрета учёных-политехников. Портретная галерея учёных Политехнического института  была создана по инициативе  ректора  института в 1973-1983гг.  К.П.Селезнёва – прим. авт.) Не знаю, как бы повел я себя в 1951г., если бы знал, КТО здесь учился, учил и работал. Может быть, побоялся бы претендовать стать студентом такого института, как ещё в школе отказался от попытки поступать в МФТИ. А может быть наоборот, увидев какими знаменитыми стали выпускники-политехники, с присущей юности надеждой, решил бы, во что бы то ни стало поступить в этот институт и  в будущем  стать достойным звания «политехник». Не знаю, не знаю…
     Среди портретов, висящих в центральном коридоре, увидел портреты Нобелевских лауреатов П.Л.Капицы и Н.Н.Семенова. Сейчас не могу вспомнить, висят ли портреты этих двух выдающихся учёных рядом, но всплыл из памяти их  двойной  портрет, написанный художником Борисом Кустодиевым и история его создания. Тяжело больной художник был прикован к инвалидному креслу, писал картины, превозмогая боль. Жил он с 1915г. на Введенской улице, дом 7, практически рядом с домом моего детства на пр. Максима Горького. Мимо этого дома я проходил не раз, когда смотрел и покупал книги в книжном магазине на Большом проспекте. Мемориальной доски на доме Кустодиева тогда ещё не было. В 1921году он писал одновременно портрет  Ф.И.Шаляпина и рассказал тому, как он начал писать портреты молодых Семёнова и Капицы: «Пришли и говорят: «Вы знаменитых людей рисуете. Мы пока не знамениты, но станем такими. Напишите нас». И такие они бровастые, краснощёкие – им и голод нипочём, - такие самоуверенные и весёлые были, что пришлось согласиться. Притащили они рентгеновскую трубку, с которой работали в своём институте, и дело пошло».  Потом в качестве гонорара, рассказывал Кустодиев Шаляпину, принесли  петуха и мешок пшена, заработанные ими у какого-то хозяина за починку мельницы.
      Капица учился на электромеханическом отделении института, окончил его в 1919г. (по другим данным – в 1918г), получив специальность инженера-электрика. Руководителем его дипломной работы был А.Ф.Иоффе, у него же он оставался работать на кафедре физики в институте и одновременно научным сотрудником физико-технического отдела в ГРРИ. Когда по инициативе Иоффе в Политехническом был открыт физико-механический факультет, Капица вошёл в состав первого Президиума факультета как представитель студентов. Без сомнения, участие П.Л.Капицы в становлении системы обучения студентов на этом факультете, послужило основой его настойчивых обращений в послевоенное время в правительство и лично к Сталину  об организации в Москве Физико-технического института. В 1921г. Ленин лично санкционировал выделение валюты – несколько сот тысяч золотых рублей, для поездок российских учёных за границу с целью налаживания контактов с зарубежными исследователями, закупки оборудования для лабораторий и научной литературы. (В голодающей стране были люди, которые понимали, что без науки у страны не будет будущего!) Первым поехал Иоффе в феврале 1921г., позже к нему присоединились Крылов и Капица. По инициативе Иоффе, Резерфорд, Нобелевский лауреат по химии 1908г., ставший к тому времени профессором экспериментальной физики и директором Кавендишской лаборатории Кембриджского университета, согласился принять Капицу на стажировку в свою лабораторию, где Капица проработал до 1934г.
     В галерее портретов института Н.Н.Семёнов представлен как основоположник новой научной дисциплины -  химической физики, изучающей физические аспекты химических явлений. С 1920 по 1941гг. научная и педагогическая деятельность Семёнова была связана с Петроградским (Ленинградским) политехническим институтом. Учась в СПб университете, он познакомился с Иоффе, который в 1915-1916гг. преподавал в университете физику как приват-доцент. В 1916-1917гг. работал под руководством Иоффе в физической лаборатории политехнического института. После революции оказался в Томске, преподавал в тамошнем университете. В марте 1920г. Иоффе предложил Семёнову занять должность заведующего лабораторией электронных явлений в созданном в 1918г. в «первом большевистском», как называли в Петрограде,  Государственном рентгенологическом и радиологическом   институте - ГРРИ. Первоначально штат лаборатории состоял из нескольких увлечённых наукой студентов, и в первые годы своего существования лаборатория Семенова размещалась в главном корпусе Политеха, о чем я писал выше. В дальнейшем эта лаборатория выросла до химико-физического сектора ЛФТИ, на базе которого в 1931г. был создан Институт химической физики. В Политехническом институте  Семёнов начал преподавать с 1920г., с 1925г. – доцент на кафедре «Экспериментальная физика», с 1928г. – профессор, зав. кафедрой химической физики. Семья Семенова жила в одном из профессорских домов на территории института. Нобелевская премия была присуждена Н.Н.Семёнову по химии «за исследования в области механизма химических реакций».
      С момента  открытия  Политехнический институт играл особую роль в становлении новых направлений  в физике, энергетике,  металлургии, машиностроение, а до времени своего расчленения в 1930г., и в экономике. Но особенно, так уж сложилось, на  протяжении первых чуть более 25 лет своего существования Политехнический институт был ведущим, почти монополистом, обеспечивающим кадрами и научными разработками  оборонные отрасли страны. Только с начала 1930-х годов такие основные виды вооружения как артиллерия, флот, авиация получили в СССР специализированную гражданскую базу: Ленинградский кораблестроительный, Ленинградский военно-механический  и Московский авиационный институты, созданы практически на базе ликвидированного тогда ЛПИ им. М.И.Калинина.
 Я увидел висящие в главном здании нынешнего СПб технического университета и снаружи его мемориальные  доски авиаконструкторам Н.Н.Поликарпову и Г.М.Бериеву, о которых  писал выше. На одной из мемориальных досок, висящих в центральном коридоре корпуса, прочёл: «В этом здании с 1929 по 1934 год учился Михаил Ильич Кошкин, выдающийся инженер-конструктор, создатель танка Т-34». То, что Кошкин является создателем самого знаменитого танка ВОВ и, то, что первые опытные экземпляры этой машины были построены на Харьковском паровозостроительном заводе им. Коминтерна  – знал. А вот то, что он учился в моём институте - узнал впервые. После гражданской войны  Михаил Кошкин занимался партийной работой; написал письмо  Кирову, с которым был знаком лично, с просьбой оказать содействие в получении технического образования. Пришёл он в Политехнический переводом с Технологического института, куда был натравлен на учёбу в числе «парттысячников» тридцатилетним взрослым человеком. По окончании института в 1934г. получил специальность «инженер-механик по конструированию автомобилей и тракторов». Работал на Кировском заводе в Ленинграде, занимаясь танковыми вопросами. В декабре 1936г. Орджоникидзе назначает Кошкина на должность руководителя танкового КБ-190 на ХПЗ им. Коминтерна (нынешний завод им. Малышева). Не буду описывать путь Кошкина к созданию быстроходного среднего танка, получившего название Т-34. Два образца нового танка были готовы в начале февраля 1940г.  До запуска в серию помимо всех прочих испытаний танки должны были пройти определённый километраж. Кошкин решил, что танки для показа в Москве пройдут туда своим ходом и наберут часть  километража.  Сам  конструктор  простудился, но не отказался от участия в пробеге; садился за рычаг - ощутить созданную машину. Смотр в Москве прошёл успешно. Но  нужно было набрать ещё необходимые километры пробега. И Кошкин приказал обратный путь в Харьков преодолеть своим ходом.   Под Орлом один из танков съехал в озеро, Кошкин помогал его вытаскивать, стоя в ледяной воде. Простуда, переутомление привели к пневмонии. В сентябре 1940г. М.И.Кошкина не стало. Посмертно в 1942г. ему присуждена Сталинская премия, а Россия присвоила ему звание Героя.
     В декабре 2018г. отмечалась дата – 120-летие со дня рождения М.И.Кошкина. Нынешние политехники отметили её. И на следующий год, в дни празднования 120-летия со дня основания института, на выставке «Боевая слава Политеха» среди образцов военной техники, к созданию которой имели отношение политехники, выставленной в парке института, стоял и танк Т-34  как память о его конструкторе – выпускнике Политеха М.И.Кошкине. Моя Альма- матер, и Россия помнит инженера-конструктора, успевшего сконструировать за свою короткую жизнь только один – но какой! – танк. А что в Украине?  Почти полное молчание в связи с юбилеем. В Харькове  в советское время именем Кошкина была названа одна из улиц города и установлен памятный бюст конструктору прославленного танка. Сохранилось ли это в «декоммунизированной» Украине? А если ещё сохранилось, то не попадет ли в перечень готовящегося Институтом Памяти под руководством Вятровича списка объектов, подлежащих теперь уже для  «деколонизации» Украины?
    Преподаватели и выпускники Политехнического института сыграли ведущую роль практически во всех наиболее значимых государственных программах страны – от планов ГОЭЛРО  1920-х годов до ядерного и космического проектов СССР. В силу специфики последних проектов имена многих стали известными только в последние годы. Неудивительно, что и я узнал о  выпускниках Политехнического, участвовавших  в этих работах, только после последнего  посещения своего института. А вернувшись домой, захотелось узнать о них побольше. О каждом  можно написать  не меньше, чем уже написано мною в этих воспоминаниях о своей Альма-матер. Всего, как я потом прочитал, в кампусе СПб Политехнического университета, внутри главного корпуса, на его фасаде и на фасадах некоторых других зданий  открыто 26 мемориальных досок бывшим политехникам
      В публикуемых статьях и книгах о СПб Политехническом университете обычно акцентируют внимание, что из 7 трижды Героев Социалистического Труда   удостоенных этого звания за создание атомного щита СССР в конце 1940-х – начале 1960-х годов, шестеро учились непосредственно или начинали своё научное становление в Политехе. (Всего таких трижды Героев в стране было 16 человек, включая академика Андрея Сахарова, который был лишен всех наград. Больше трех раз такое звание не присваивалось: указом Президиума Верховного Совета СССР в 1940г. было установлено ограничение повторных награждений медалью «Серп и Молот»; снято в 1973г. - прим. авт.)  Называют их имена: И.В.Курчатов, А.П.Александров, Ю.Б.Харитон, Я.Б.Зельдович, К.И.Щёлкин, Н.Л.Духов. Первыми трижды ГСТ по указу от 4 января 1954г. за создание атомных и первой водородной бомбы стали  Б.Л.Ванников – в 1945-1953гг. начальник  Первого главного управления при СНК СССР (организация производства ядерного оружия) и четверо «политехников» - Духов, Курчатов, Харитон и Щёлкин. А.П.Александров и Я.Б.Зельдович трижды Героями стали позднее.
      У людей моего поколения создание атомной бомбы в СССР было связано с именами Курчатова, Берии и с Семипалатинским полигоном. Другой информации не было до начала 1900-х годов. Конечно, кое-что и раньше узнавали из «базарного радио». (А на это «радио» информация зачастую поступала раньше, чем о ней становилось известно из официальных источников. Ведь узнал же я утром 8 мая 45-го на «Зелёном рынке» в Челябинске, что немцы капитулировали! За сутки до официального объявления.) Нам, подросткам и взрослым, живущим в Челябинске, было известно, что севернее города почти сразу же после окончания войны большой район между городками Касли и Кыштым  был закрыт для посещения. Имеющиеся там пионерские лагеря и подсобные хозяйства заводов были ликвидированы. Многим жителям, связанным с работой в Челябметаллургстрое, было известно, что директор этой строительной организации 10 ноября 1945г. подписал приказ «Об организации строительного района №11», куда переводилась часть специалистов, работающих в тресте. Так начиналось строительство объекта «Маяк» (Челябинск-40 в 1948-1966гг.). Не помню, с какого времени о «Сороковке» в послевоенном Челябинске знали все, хотя каждый работающий  там давал подписку о неразглашении места жительства и работы. Полностью закрыть информацию о наличии секретного объекта было невозможно, тем более что все жители нынешнего города Озёрск, бывшего «Маяка», прописывались в Ленинском районе Челябинска. Конечно,  конкретно о производимой на «Маяке» продукции мы не знали, слухи ходили разные. У подростков наибольшей популярностью пользовались слухи о производстве в «Сороковке» атомной бомбы. Для челябинцев, может быть, кое-что прояснилось после взрыва  29 сентября 1957г. на «Маяке» ёмкости, в которой хранились высокоактивные отходы производства, содержащие стронций-90. После взрыва поднялся столб дыма и пыли высотой до километра, который мерцал оранжево-красным цветом. Газета «Челябинский рабочий» писала, что челябинцы в тот вечер могли наблюдать редкое для местности полярное сияние. (Для справки: «Кыштымская авария» по тяжести занимает 3-е место после Чернобыльской и на Фукусимо-1. В ходе ликвидации последствий аварии были отселены и захоронены 23 населённых пункта. В 1968г. на заражённой территории создан «Восточно-Уральский» заповедник площадью 700 кв. км. Чернобыльская зона отчуждения 2600 кв. км.)
     То, что Курчатов возглавлял научные разработки по созданию ядерного оружия, является «отцом» атомной бомбы, кажется, было известно  ещё в сталинские времена, а вот другие разработчики ядерного оружия были скрыты завесой секретности. Не претендуя на полноту описания деятельности каждого из них, всё же попробую это сделать, акцентируя на их связь с Политехническим институтом.
     Назвать Игоря Васильевича Курчатова выпускником Политехнического института нельзя. Он мог бы им быть, но жизнь заставила поступить по-иному. Получив летом 1923г. диплом об окончании физико-математического факультета Таврического (Крымского) университета, причём, летом в один год сдав экзамены за третий курс и  экстерном за четвёртый, осенью того года Курчатов  приехал в Петроград, чтобы продолжить образование на кораблестроительном факультете Политехнического института. Его зачислили на 3-й курс, но без стипендии. Чтобы иметь какие-то средства на жизнь, устроился работать наблюдателем в Электрический павильон  Магнитометеорологической обсерватории в Павловске.  Исследовал радиоактивность снега. (Его первая научная работа «К вопросу радиоактивности снега» была опубликована в 1925г.) Летом 1924г. уезжает работать в гидрометеорологическом центре в Феодосии.  Из института отчисляют и с ноября 1924г. работает ассистентом на кафедре физики Азербайджанского политехнического института. В 1925г. приглашён А.Ф.Иоффе на работу в физико-технический институт. Так что Курчатова «своим» могут кроме Политеха считать  и Таврический университет, и Азербайджанский политехнический, и, конечно, ЛФТИ, где Курчатов первым начал заниматься физикой атомного ядра в этом институте. Преподавательскую деятельность в Политехе  Курчатов начинает как сверхштатный доцент в 1927г., продолжалась она до 1933г.
     Анатолия Петровича Александрова, как мне кажется, к «политехникам» можно относить с большой натяжкой: окончил он Киевский университет, занимаясь в нём в 1924-1930гг. в качестве вольнослушателя на физико-математическом факультете; с 1930г.  работает в институте А.Ф.Иоффе.  Как и многие сотрудники этого института, он занимался преподавательской деятельностью в Политехническом в 1931-1941гг.  Сведения об этом очень скупые: ассистент на кафедре общей физики, зав. лабораторией оптики, доцент кафедры экспериментальной физики и химической физики на физмехе.
     Яков Борисович Зельдович, один из талантливейших физиков-теоретиков СССР, вообще не имел диплома о получении высшего образования. Семья Зельдовичей переехала из Белоруссии в Петроград в 1914г. Там  Яков  в 1924г. поступает сразу в третий класс средней школы. (Пишущие о получивших образование в послереволюционной России по-разному называют школы того времени.  Для справки. Фактическая советская школьная система оформилась в 1922 г.: начальная школа – 4 года обучения, основная семилетняя общеобразовательная школа, и старшая ступень общеобразовательной школы. После семилетки можно было поступать в техникум, идти работать либо продолжать учиться ещё два года. Для последних двух лет – восьмого и девятого классов, каждой школе присваивали уклон – специализацию, позволяющую выпускникам получить аттестат с присвоением той или иной профессии. Среднее образование давало и ФЗУ – фабрично-заводское учебное заведение.) После окончания школы в 1930г. Зельдович работает лаборантом в Институте механической обработки полезных ископаемых (Механобр), учится одновременно на каких-то курсах. Вскоре случай приводит его на работу в Институт химической физики. Произошло это так. Во время экскурсии в лабораторию катализа ИХФ 17-летний паренёк задавал такие профессиональные вопросы по исследованиям, касающимся теории катализа, что просто не мог не обратить на себя внимания  проводившего экскурсию научного сотрудника лаборатории. Тот немедленно повел его к заведующему лабораторией и с мая 1931г. Зельдович становится сотрудником в лаборатории катализа у С.З.Рогинского. Шло много споров поступать ли Зельдовичу в вуз. Многие, в том числе и Рогинский, считали,  что учёба в вузе только засушит его яркое дарование, что он сам сможет приобрести нужные ему знания. Работая в ИХФ, Зельдович постоянно занимался самообразованием под руководством теоретиков института. В 1932г. оформился  в экстернат  физико-математического факультета при Ленинградском университете, но не закончил его.  В течение 1932-1935годов  посещал лекции на физико-механическом факультете  Политехнического института. Если причислять Зельдовича к какой-либо организации, то это, безусловно, Институт химической физики Н.Н.Семёнова. Там в 1934г., не имея диплома о высшем образовании, он был принят  в аспирантуру и в 1936г. защищает кандидатскую диссертацию, в 1938г. становится заведующим лабораторией, а в 1939г. в возрасте 25 лет становится доктором физико-математических наук. Научные интересы Зельдовича разнообразны,  среди них и работы по теории элементарных частиц, ядерной физике. Вместе с Ю.Б.Харитоном ещё до ВОВ он стал заниматься теорией деления урана и совместно впервые в мире они осуществили расчёт цепной реакции деления урана. Вместе и работали  в КБ-11 (Арзамас-16)  над осуществлением атомного проекта. 
     100% «политехником» можно назвать Юлия Борисовича Харитона: он и учился, и преподавал в Политехе. Летом 1919г. Ю.Б.Х. в 15 лет получает аттестат о получении среднего образования.  Осенью того года пытался поступить в Технологический институт, но его не взяли по молодости лет. На следующий год поступил на электромеханический факультет Политехнического института. Общий курс физики  тогда читал там А.Ф.Иоффе. «Мне повезло,- рассказывал Харитон.- Я попал в поток, где курс физики читал Абрам Федорович Иоффе. Прослушал две-три его лекции и понял, что самое интересное не электротехника, которой я в то время увлекался, а физика. И не я один, а буквально вся аудитория замирала и с волнением слушала то, что говорил Иоффе. Под влиянием его лекций я перешёл на другой факультет» - физико-механический, деканом которого был Иоффе.  Радовался, что не приняли его в Технологический в 1919г.: «Тогда я ещё не додумался до Политехнического института»,- рассказывал Харитон. После окончания первого курса ему предлагает работать в своей лаборатории Н.Н.Семёнов. Тогда ещё весь физико-технический институт размещался в нескольких комнатах первого этажа Политехнического института, а весь штат лаборатории Н.Н.Семёнова  состоял из трех сотрудников: Харитона и двух его однокурсников – будущих член-корреспондента АН СССР  А.Ф.Вальтера и академика В.Н.Кондратьева. (Эта тройка, ещё будучи студентами написала «Задачник по физике», вышедший в 1924г. и выдержавший 11 переизданий. В начале 1950-х им пользовались студенты института, и я в том числе.) В 1926г. Ю.Б.Харитон при поддержке Иоффе, Капицы и Семёнова был командирован в Кембридж, в Кавендишскую лабораторию, где два года работает под руководством Резерфорда и Дж.Чедвика. Защищает там диссертацию на ученую степень «доктор философии». Возвратившись в Советский Союз, работает в химико-физическом секторе ЛФТИ у Н.Н.Семенова, а затем возглавил лабораторию взрывчатых веществ в отделившемся от ЛФТИ Институте химической физики.  Одновременно начинает преподавательскую деятельность в Политехническом: читает лекции по общему курсу физики, электронным явлениям, химической термодинамике. В 1935г. Харитона назначают доцентом Индустриального института (воссозданного из ликвидированного в 1930г. Политехнического), а в начале 1937г. он назначен зам. зав. кафедры общей физики общетехнического факультета ЛИИ.  Преподавательская деятельность Юлия Борисовича прекращается с введением в СССР штатно-окладной системы, практически запрещавшей совмещение работы в разных учреждениях. В апреле 1946г. Ю.Б.Харитон назначается главным конструктором и научным руководителем  КБ-11 (позже Арзамас-16) – первого советского центра по разработке и созданию атомных и водородных бомб. На этом назначении настоял Курчатов, Сталин и Берия были против. Отец Харитона, известный журналист  в России, редактор кадетской газеты, оставил семью, когда Харитону было всего три года.  Был выслан из  СССР в 1922г.  на так называемом «философском пароходе», проживал в Риге. После присоединения Латвии к СССР был арестован, осуждён на 7 лет лагерей, умер через два года. Мать, актриса, выехала в 1910г. на лечение в Германию и не вернулась в Россию.  Этого  было достаточно, чтобы не доверять. О Ю.Б.Харитоне написано много, поэтому я не буду останавливаться подробнее ни на причинах недоверия Сталина к учёному, ни на его личном вкладе в создание атомных (на плутониевом и урановом зарядах) и водородной бомб в Советском Союзе. Только отмечу, что Харитону были поручены вопросы, связанные с конструкцией и действием этих бомб. Он был не только научным руководителем КБ-11, но и главным конструктором. Также как И.В.Курчатов и К.И.Щёлкин, получил все три свои Золотые Звезды Героя именно за разработку этого оружия, причём, всё трое в течение 4-х лет!
     Кирилл Иванович Щёлкин  окончил в 1932г физико-математический факультет Крымского педагогического института. Предлагали место директора школы в Ялте, а он поехал в Ленинград и стал работать лаборантом в Институте химической физики, руководимом Н.Н.Семёновым. Выбрал специальность «Горение и детонация газов и  взрывчатых веществ». «В институте химической физики,- вспоминал Щёлкин,- я обнаружил, что моё образование имеет серьёзные проблемы. Для уменьшения этих проблем я три года – с 1932 по 1935 – посещал лекции по математике и механике на инженерно-физическом факультете ЛПИ и слушал курсы, читавшие для аспирантов». Как научный работник Щёлкин занимался вопросами горения и детонации газов. В 1938г. защитил кандидатскую, продолжал работать по избранной тематике и в 1940г начал готовить докторскую диссертацию. В 1941г. уходит добровольцем на фронт; служил рядовым в батарее стрелкового полка. Участвовал в декабрьском наступлении под Москвой. К счастью, не погиб, а в январе 1942г. поступил приказ в течение 24 часов отправить Щёлкина в Казань, куда был эвакуирован Институт химической физики. Там занимался проблемами горения в реактивных двигателях для авиации, так как стало известно, что немцы начали разработку турбореактивного двигателя для своего «Мессера». Вскоре после защиты им в ноябре 1946г. докторской диссертации, Щёлкина назначают заместителем Харитона в КБ-11. На завершающем этапе создания первой атомной бомбы К.И.Щёлкин – первый зам. главного конструктора. Пишут, что именно К.И.Щёлкин 29 августа 1949г. на Семипалатинском полигоне вложил инициирующий заряд в плутониевую сферу первого советского атомного взрывчатого устройства РДС-1. Я не разбирался так ли было и что это означало. Помимо званий Героя Социалистического Труда и трех Сталинских премий, К.И.Щёлкин в 1958г. был удостоен Ленинской премии за разработку первого термоядерного заряда, принятого на вооружение.  Это было создано уже в другом месте работы Щёлкина - в ядерном центре Челябинск-70,  где  Щёлкин был научным руководителем и главным конструктором с 1955г. по 1960г. Что такое «Челябинск-70»? Сразу же после испытания первой водородной бомбы, созданной в Арзаме-16, решено было создать второй центр по разработке и производству ядерного оружия, подальше от границ. Выбор пал на местность в предгорьях Южного Урала, примерно на одинаковом расстоянии от Свердловска и Челябинска (110-120 км.). В 1955г. постановление о создании предприятия Челябинск-70 было подписано. Ныне это город Снежинск, один из 10 закрытых городов Росатома. В 1960г К.И.Щёлкин по состоянию здоровья посчитал невозможным для себя исполнять дальше обязанности научного руководителя и главного конструктора ядерного центра, переехал в Москву, заведовал кафедрой горения в МФТИ.
     На одной из мемориальных досок на главном корпусе СПб Политехнического университета в 2010 году я прочёл: «Здесь учился с 1928 по 1932год Николай Леонидович Духов – создатель тяжёлых танков и ядерного щита Родины, член-корреспондент АН СССР, трижды Герой Социалистического Труда». Для меня опять было неожиданностью узнать, что Н.Л.Духов выпускник Политехнического. И уж более неожиданным было причисление его к создателям ядерного щита страны. О Духове, как конструкторе танков, я просто не мог не слышать, живя в Челябинске в военные и в первые послевоенные годы. Несмотря на всю засекреченность военных заводов, челябинцы знали, что директор  Челябинского Кировского завода Зальцман, а главный конструктор  Котин.  Наверняка в разговорах, да и в газетах и передачах местного радио упоминалась фамилия Духова, тем более что вскоре после войны Н.Л.Духов был назначен главным инженером вновь ставшего снова тракторным ЧТЗ. Перед заводом тогда была поставлена задача создать пахотный трактор С-80 широкого пользования: оснастить его скреперным и бульдозерным навесным оборудованием. И это широко обсуждалось с участием главного инженера ЧТЗ. Школьники-старшеклассники челябинских школ, и уж конечно ребята – выпускники школ 1944-1947гг., знали, что Духов читает лекции и заведует кафедрой гусеничных машин (танкостроение)  в  Челябинском механико-машиностроительном институте, созданном в 1944году (нынешний Южно-Уральский государственный университет). Тогда институтов в Челябинске было раз-два и обчёлся и, конечно, школьники знали о Духове, как и о преподавателе института. Летом 1948г. Духов был вызван в Москву – и пропал. Вряд ли кто даже из близких сотрудников Духова знал, что произошло. Его имя всплыло из небытия в мае 1964г., когда  в «Правде» опубликовали некролог о смерти трижды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и пяти Сталинских премий, генерал-лейтенанта инженерно-технической службы, доктора технических наук, члена-корреспондента АН СССР Николая Леонидовича Духова. Я должен был видеть этот некролог  - подписка на газету «Правда» была обязательной не только для членов партии, но и для любого руководителя маломальского коллектива. Но связать такого выдающегося человека из некролога с челябинским Духовым и не пытался. Да и позже, когда в конце 1990-х годов были рассекречены и опубликованы в открытой печати документы Атомного проекта СССР – я их не читал, имя Духова не было, как говорится, на слуху.  До поездки в Ленинград, о которой сейчас пишу, Н.Л.Духов оставался для меня только конструктором мощных танков, таких как КВ, ИС, самоходных артиллерийских установок (САУ).
     Путь Н.Л.Духова в Политехнический институт был долгим. Закончив в 1920г. единую трудовую школу второй ступени (из преобразованной в 1919г. классической гимназии),  только спустя шесть лет он  смог продолжить своё образование. По решению заводского комсомольского собрания Чупаковского сахарного завода (Сумская область, Украина), где он начинал в 1925г. работать резчиком свёклы,- позже его перевели в технико-нормировочное бюро, ему вручили  единственную путёвку на рабфак Харьковского геодезического и землеустроительного института.  Духов хотел быть инженером, и вскоре после окончания рабфака получил направление в Ленинградский политехнический институт. В архиве сохранилось это направление: «Отдел Рабфаков Главпрофобра командирует в счёт предоставленных ему мест окончившего Харьковский рабфак т. Духова для зачисления без испытаний на механический факультет». В таком возрасте – было Духову 26 лет, начинать учиться очно в вузе – во многом характеризует человека. В 1932г. Духов получает диплом по специальности конструирование производства тракторов и автомобилей и направление на работу в конструкторское бюро «Красного путиловца». Первые годы работы на заводе занимался различной конструкторской деятельностью. Поворотным для конструктора можно считать 1936 год: его переводят в заводское СКБ-2, которое специализировалось на создании и модернизации танков. Работая там, Духов, в частности, спроектировал механизм бортовой передачи танка Т-28, настолько совершенный, что немцы полностью повторили его на своих «Пантерах» спустя пять лет. Уже будучи заместителем начальника СКБ-2, Духов решил задачу, которую до него не удавалось разрешить никому в мире: создал танк неуязвимый для артиллерийских снарядов – КВ.
     Советские легкие танки, воевавшие на стороне республиканцев в Испании, несли большой урон от противотанковых пушек шведской фирмы Бофор. (Как показала позже зимняя война 1939/1940гг. на Карельском перешейке, те же пушки, но уже с усовершенствованным снарядом, без труда пробивали  лобовую броню и нашего среднего танка Т-28.) Задание на проектирование тяжёлого танка с противоснарядным бронированием  получили две группы СКБ-2. Одну из них поручили возглавить  Духову, который в то время не был «классическим» разработчиком боевых танков. Многие специалисты считают, что это ему и позволило пойти непроторённым путём и  вместе с такими же молодыми сотрудниками как сам предложить машину, которой не существовало в мире. КВ-1 имел 76-мм пушку, три пулемёта, 75-мм лобовую броню, дизельный двигатель. Первый новый танк был испытан в бою и прекрасно проявил себя при прорыве укреплённого района. Машина получила 46 попаданий, но ни один снаряд не смог пробить её броню.  К середине марта 1940г. на Кировском заводе был налажен серийный выпуск КВ-1. В апреле того года Духову вручили орден Ленина за этот танк. Духов продолжал совершенствовать свою машину и при её серийном производстве. Сконструировал танк с более мощным орудием, способным уничтожать железобетонные доты. Опыт войны с финнами показал, что 76-мм орудие недостаточно для уничтожения железобетонных дотов. Духов решил поставить на танк 152-мм гаубицу, что в то время было делом невиданным. Появился танк КВ-2, снаряд орудия которого легко проламывал 72мм броню танков на расстоянии 1500 метров.
     До сих пор продолжаются споры о том, какими были танки КВ-1 и КВ-2 – хорошими или плохими, верхом технического совершенства или недоработанным полуфабрикатом, доставляющим танкистам массу проблем. Не буду присоединяться к спорящим. Отмечу только, что в первые месяцы ВОВ эти танки, созданные для прорыва обороны врага, вынуждены были совершать длительные марши и вести встречные бои. А для этого тяжёлые танки не предназначались. Поэтому львиная доля КВ, потерянных летом и осенью 1941г., пришлась на машины, вышедшие из строя из-за поломок ходовой части или  оставшихся без горючего.  И в то же время, появление их на фронтах в первые дни ВОВ, вселяло ужас у немцев.
     Уже 10 июля 1941г. Н.Л.Духов был отправлен на Урал, где предстояло организовать выпуск тяжёлых танков на Челябинском тракторном заводе, который  6 октября 1941г. был переименован  в Кировский танковый завод в Челябинске (ЧКЗ).  О работе Духова в Челябинске написано много, в частности, там, в 2004г. выпущена книга «Конструктор Духов и его школа». Мне остаётся только выделить несколько моментов. В 1943г. он получает свою первую Сталинскую премию  «за усовершенствование конструкции тяжёлых танков». Им созданы принципиально новые «тяжёловесы» - танки ИС. В июне 1943г. Духов назначен главным конструктором челябинского «Танкограда». Наряду с массовым выпуском тяжёлых танков были созданы и запущены в производство тяжёлые самоходные артиллерийские установки ИСУ-122 и ИСУ-152. Последняя получила в войсках прозвище «Зверобой»,  а в вермахте её называли «консервным ножом» за способность «вскрывать» любой германский танк, словно консервную банку.  (Эти машины стояли на вооружении до середины 1970-хгг.) В сентябре 1945г. Духову присвоено звание Героя Социалистического Труда, а в 1946г. – вторая Сталинская премия. И ещё об одном. Довольно часто можно читать, что создателем танка КВ был  Ж.Я.Котин. Он возглавлял СКБ-2 на Кировском заводе в Ленинграде и Духов работал под его началом.  Именно Котину и директору Кировского завода И.М.Зальцману в сентябре 1941 г. «за выдающиеся достижения в области создания и организации серийного производства новых типов танков» было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Довоенные остряки расшифровывали аббревиатуру танка КВ как «Котин – Ворошилову» (Котин был зятем Ворошилова). Но специалистам было хорошо известно, что конструкцию машин КВ-1 и КВ-2 разработала группа конструкторов, возглавляемая Духовым. Зальцман также считал Духова основным автором этой могучей машины. И на ЧКЗ  до середины 1943г. Духов работал как главный конструктор одного из ведущих отделов заводского КБ, возглавляемого Котиным, который одновременно был и заместителем наркома танковой промышленности. Поэтому в  газетах с полным правом могли писать: «Разработку тяжёлых танков под руководством Ж.Я.Котина осуществляли конструктора…», и Духов был среди многих перечисленных. В марте 1943г. Котин и Духов вместе с группой инженеров и рабочих ЧКЗ были удостоены Сталинской премии 1 степени. 5 августа 1944г.  за успешное выполнение задания ГКО по созданию новых конструкций тяжёлых танков и артиллерийских самоходных установок Котин был награждён орденом Отечественной войны 1-й степени, Духов – орденом Ленина, Зальцман, директор завода, - орденом Трудового Красного Знамени. (По степени наград можно судить о личном вкладе каждого из них). В 1946г. Духову присуждена вторая его Сталинская премия – за создание танка ИС. Мне кажется было бы не правильно по степени наград судить кто главнее – Котин или Духов - в создании тяжёлых танков, начиная с КВ и заканчивая ИС. Правильно поступили челябинцы, когда в 1985г. на одном из домов в Тракторозаводском районе города установили мемориальную доску с барельефами Котина и Духова, гласящую, что «В годы Великой Отечественной войны в этом доме жили выдающиеся создатели боевой техники, главные конструкторы: трижды Герой Социалистического труда Николай Леонидович Духов, Герой Социалистического труда Жозеф Яковлевич Котин».
     В атомном проекте Н.Л.Духов начал участвовать  с мая 1948г. как руководитель научно - конструкторского сектора КБ-11. Курчатов пригласил его по просьбе Щёлкина: надо было воплощать в металле идеи учёных-ядерщиков по конструкции атомной бомбы и готовить её в серийное производство. Бомба должна была изготовляться в виде авиационной бомбы  весом не более 5 тонн, диаметром не более  1,5 метра и длиной не более 5 метров - применительно под бомболюк самолёта Т-4.   «Врождённая инженерная гениальность,- так отзывался о Духове Ю.Б.Харитон, его непосредственный начальник. – Просто не мог не быть конструктором». К концу лета 1949г. в КБ-11 были решены все вопросы, связанные с конструкцией первой советской атомной бомбы. (Не уточнял, но в отдельных публикациях написано, что средств доставки такой бомбы у Советского Союза всё же не было. К марту 1951г. в Арзамасе-16 хранилось 15 таких атомных бомб.) После её успешного испытания Духов становится дважды  Героем Соцтруда, трижды лауреатом Сталинской премии. За создание атомной бомбы с урановым зарядом, испытанной в 1951г.,  Духов, в отличие от других ведущих разработчиков,  очередного звания Героя не получил, по отношению к нему ограничились только присуждением  Сталинской премии. Щёлкин считал это большой несправедливостью. По-видимому, тов. Сталин, от которого тогда зависело, кого и как награждать, посчитал недопустимым сделать первым трижды Героем Соцтруда в стране конструктора, хотя и гениального, а не Курчатова. Мог бы стать в1951г. первым трижды Героем (что, впрочем, и случились спустя три года в соответствии с алфавитным списком) начальник Первого управления Б.Л.Ванников. Но  ему, как и Духову, дали только Сталинскую премию. В августе 1953г. был проведен первый взрыв водородной бомбы, причём, в отличие от американского термоядерного устройства, имевшего размеры трехэтажного дома, советская атомная бомба была сброшена с самолёта ТУ-16.  Духову это принесло звание члена-корреспондента АН СССР и пятую Сталинскую премию, а в январе 1954г. он и ещё пять человек стали первыми в СССР трижды Героями Социалистического труда.  С1954по1964 год Духов директор и главный конструктор филиала №1 КБ-11 (ныне ВНИНА им.Н.Л.Духова). Основным направлением его работы становится создание ядерных боеприпасов для стратегических и тактических комплексов ядерного оружия. За работы по созданию боеприпаса для ракеты Р-7  Н.Л.Духов в 1960г. получает Ленинскую премию. Духов на полигоне своими руками монтировал в боеголовки первых атомных бомб плутониевые и урановые начинки. Умер, не дожив до 60-ти лет: рак крови.   
      
      В середине 1990-х годов специальным указом Бориса Ельцина рассекретили закрытые фонды по ядерной тематике. О создании ядерного оружия в СССР  к настоящему времени написано очень много.  Часть документов опубликована в 3-х томном издании «Атомный проект СССР. Документы и материалы». Кажется, не надо выдумывать никаких сенсаций, внимательно проанализируй имеющиеся материалы и достаточно. Но некоторые журналисты, к сожалению, и не только они, рассказывая об отдельных фактах атомного проекта, (кто-то называет его урановым проектом), или, акцентируя внимание то на одном, то на другом из  персонажей, имеющих отношение к созданию  атомной бомбы, допускают неточности, а зачастую просто выдумывают сенсации. Совсем недавно в одной из статей, выложенных в интернете, прочитал, что в марте 1942г. по указанию Сталина в СССР начали разворачиваться работы по созданию атомной бомбы.  Ни о каком «разворачивании работ» в указанное время не могло  быть и речи. Только в сентябре того года было принято правительственное решение о возобновлении прерванных войной исследований по ядерной тематике и по определению возможности (возможно ли  это вообще) создания атомной бомбы. Очень любимая тема многих пишущих так называемое письмо Флерова Сталину. Я могу ошибаться, но, кажется, о Флерове я услышал впервые ещё в студенческие годы. Тогда после испытаний в Советском Союзе атомных и водородной бомб кое-что  об истории их создания становилось известным не только «засекреченным» людям. Флеров в 1950г. «рассекретился» и стал заниматься проблематикой мирного атома. Наверное, поэтому его стали упоминать в связи с созданием атомной бомбы. Фамилия Флерова мне запомнилась из публикаций, в которых рассказывалось, что он, находясь в армии, написал письмо Сталину. Самого письма в архивах не обнаружено. В доме-музее Курчатова оно вроде бы есть, но воссоздано Флеровым по памяти, по-видимому, для музея. Сейчас об этом письме можно найти много публикаций под броскими заголовками: «Бомба начиналась с письма», «Инициатива лейтенанта Флерова» и тому подобное.  Прежде всего, о самом Флерове. Георгий Николаевич Флеров окончил школу-девятилетку в 1929г. (Единые десятилетние школы были введены в СССР в 1932г. – прим. авт.) Поступить в институт после школы не получилось: без трудового стажа в те годы принимали только рабоче-крестьянских детей. Не помогло и то, что его родители были в царской России политическими ссыльными  и отбывали  ссылку какое-то время вместе с Ворошиловым. Пришлось работать, начиная с чернорабочего, в разных местах и городах до 1933г., когда заводом «Красный путиловец» он был направлен на инженерно-физический факультет, точнее институт. (Так назывался физмех Политехнического  после разделения того на отраслевые институты в 1930г.) «С выбором учебного заведения мне повезло,- писал Г.Н.Флеров.- В тридцатые годы Политехнический институт переживал пору расцвета. Я.И.Френкель, А.Ф.Иоффе и ряд других выдающихся учёных и педагогов отдавали много сил подготовке и отбору способной молодёжи для научной работы». Дипломную работу выполнил под руководством Курчатова и был оставлен в ЛФТИ  в его группе. (Опять тот же путь что и многих политехников: физмех Политеха, учёба и одновременная работа в ЛФТИ, защита диплома и продолжение работы в ЛФТИ. А из него  – туда, где надо решать новые задачи!) Экспериментальная ядерная физика стала призванием Флерова; по отзывам, он стал блестящим физиком-экспериментатором.  С начала 1939г. Флеров под руководством И.В.Курчатова начал заниматься изучением деления ядер урана. Полученные результаты показали, что на природном уране, обогащённом лёгким изотопом, возможна цепная реакция деления. Затем, вместе с К.А.Петржаком и опять-таки под руководством Курчатова, открытие в 1940г. нового явления – спонтанного (самопроизвольного) деления ядер. Это открытие стало исходным пунктом для новой области ядерной физики. Иоффе телеграфом послал сообщение об этом в американский журнал «Физикал ревью» - официальный орган американских физиков. Работа была выдвинута на соискание Сталинской премии. Надо сказать, что по урановому проекту в институте Иоффе и в других академических институтах  до войны велись довольно интенсивные исследования.  Была создана Урановая комиссия АН СССР под председательством В.Г.Хлопина, директора РИАНа. Война прервала эти  работы. Флеров, призванный в армию (в других публикациях  - добровольно вступивший в народное ополчение), направляется на курсы при Военно-воздушной академии, после окончания которых, получает звание техника-лейтенанта. Во время учёбы на курсах добивается разрешения выступить в Казани  перед «малым» президиумом АН СССР с докладом о возможности создания атомной бомбы. Был декабрь 1941г. Выслушали с интересом, но конкретных решений о возобновлении работ по физике ядра не было принято: учёные сомневались в целесообразности тратить большие средства, которых и так не хватало, на далёкую перспективу. Флеров пишет письма И.В.Курчатову, С.В.Кафтанову - уполномоченному ГКО по внедрению научных достижений в военное дело. Ответа не получает. Тогда в апреле 1942г. пишет Сталину (в некоторых публикациях утверждается, что писал дважды). В письме Флеров указывает, что во всех иностранных журналах отсутствуют какие-либо сообщения о работах по ядерной физике, (увидеть это он смог, пребывая в Воронеже во время обучения) и «это-то является наилучшим показателем того, какая кипучая работа идет сейчас за границей… Единственное, что делает урановые проекты фантастическими – это слишком большая перспективность в случае удачного решения задачи… В военной технике произойдет самая настоящая революция».  «Вот уже девять месяцев прошло с начала войны, и всё это время я чувствую себя в положении человека, пытающегося головой прошибить стену… Это письмо последнее, после которого я складываю оружие и жду, когда удастся решить задачу в Германии, Англии и США». То, что я процитировал выше, взято из сравнительно «свежей» статьи, напечатанной в газете «Страна РОСАТОМ» 6 марта 2017г. Но и там, как и в более ранних публикациях, нет ссылок на архивные данные.
      В том, что письмо было, в этом нет никаких сомнений, но не оно послужило началом работ в СССР по созданию атомной бомбы: письмо попало к Сталину в тот период времени, когда ему были представлены более веские материалы, подтверждающие о ведущихся за рубежом работах по ядерным проблемам.
      Ещё в марте 1942г. Л.Берия направил в ГКО доклад, в котором, в частности, отмечалось, что в 1939г. во Франции, Англии, США и Германии развернулась интенсивная научно-исследовательская работа по разработке методов применения урана для новых взрывчатых веществ, которая, судя по полученным сведениям, продолжается. Материалы о ведущихся в этом направлении работах накопились и в разведке.  В мае 1942г ГРУ Генштаба обратилось в Академию наук с вопросом о том, насколько реальна возможность практического использования внутриядерной энергии. Большинство авторитетных специалистов считали, что практическое, в том числе, и военное использование ядерной энергии – дело отдалённого будущего. Так, В.Г.Хлопин в своём ответе (10 июня 1942г.) писал: «… по нашему мнению, возможность использования внутриатомной энергии для военных целей в ближайшее время (в течение настоящей войны) весьма мало вероятна». Об аналогичном вспоминал  профессор С.А.Балезин, старший помощник уполномоченного ГКО по науке С.В.Кафтанова. В апреле 1942г. к ним попали документы высокопоставленного немецкого офицера, захваченные партизанами.  Имеющиеся в документах расчёты, формулы свидетельствовали, что это какие-то записи, относящиеся к вопросам деления урана. Обратились к учёным. Два видных учёных, физик-ядерщик и специалист во взрывной технике, на поставленный Балезиным вопрос, не стоит ли нам приняться за развёртывание работ над ядерным оружием, дали два резко отрицательных ответа. Мы, дескать, не вправе выбрасывать миллионы рублей на вещи, которые могут принести реальные результаты не раньше, чем через десять, а то и 15-20 лет. Решено было, утаив отрицательные ответы, обратиться к Сталину. Письмо на его имя подписал Кафтанов. Балезин считает, что это письмо Сталин получил практически одновременно с письмом Флерова. «Дня через два-три,- пишет Балезин,- Кафтанова вызвал Сталин и спросил: «Ну, а сколько это будет стоить?». Кафтанов говорит, что для начала миллионов двадцать.- «А что мы от этого выиграем?»,- спросил Сталин и  сам ответил: «Мы можем ничего не выиграть. Но?..- И пристально посмотрел на Кафтанова, а Сергей Васильевич сказал: «Но рискнуть стоит». Вскоре, по словам Балезина, было созвано совещание специалистов по ядерной проблеме. Пригласили С.И.Вавилова, В.И.Вернадского, А.Ф.Иоффе. Кафтанову поручили вместе с его аппаратом сравнить возможных кандидатов на такое гигантское дело, выбрать лучшего и представить для утверждения на пост руководителя программы. Сам же Кафтанов вспоминает по-другому: письмо Флерова и разведматериалы, полученные из ГРУ, побудили его обратиться к Иоффе и вместе с ним написать «первое краткое письмо в ГКО о необходимости создать научный центр по проблеме атомного оружия. Он (Иоффе) согласился. Письмо пошло за двумя подписями». Это было весной 1942г. Как бы по-разному не вспоминали те времена участники событий, достоверно известно, что ГКО 28 сентября 1942г. принял Распоряжение под №2352сс. «Об организации работ по урану». По-видимому, о принятии этого решения вспоминал позже С.В.Кафтанов: «Докладывая вопрос на ГКО, я отстаивал наше предложение. Я говорил: Конечно, риск есть. Мы рискуем десятком или даже сотней миллионов рублей… Если мы не пойдём на этот риск, мы рискуем гораздо большим, мы можем оказаться безоружными перед лицом врага, овладевшего атомным оружием. Сталин подумал и сказал: «Надо делать». Флеров оказался инициатором принятого теперь решения». Трудно сказать, что больше повлияло на решение правительства – письмо Флерова, данные внешней разведки о ведущихся за рубежом работах, письма учёных, - но работы по созданию атомного оружия в стране начались. Среди инициаторов их начала были политехники Иоффе и Флеров.
     Сам Флеров значительно позднее вспоминал, что его вызвали с фронта в Москву в начале июля 1942г. Встречался с ним  С.А.Балезин. У него  было письмо Флерова Сталину, о нём и пошла беседа. «Работа, по моему мнению,- вспоминал Флеров,- распадалась на две части. Осуществить в нашей стране создание атомной бомбы – на это требовалось время и большие средства. Это представлялось малореальным. А вот выяснить принципиальную возможность создания бомбы и меру опасности, если бы она была создана в Германии, можно было бы сравнительно быстро и малыми средствами, проведя исследования по спонтанному делению околоурановых элементов. Степан Афанасьевич попросил меня сформулировать предложения о том, с чего начинать. Я предложил, прежде всего, вызвать из армии  К.А.Петржака и вывести из Ленинграда приборы и уран или организовать мне самому поездку в Ленинград за всем этим. Мои предложения постепенно были осуществлены».
     Флеров отозван из армии и направлен в ЛФТИ с задачей вывести необходимое для своих исследований оборудование. (Во многих публикациях указывают, что Флеров был отозван из армии в 1943г. Это не так.  Флеров был зачислен на работу в ЛФТИ 20 августа 1942г. Разночтение, по-видимому, вызвано тем, что по решению Комиссии при СНК СССР по освобождению и отсрочкам от призыва по мобилизации от 5 июня 1942г. Флеров был освобожден только на 1942 год. 9 июня того же года Иоффе в письме на имя Кафтанова ставил вопрос о полной демобилизации Флерова из армии, что и было сделано позже.)  После создания Лаборатории № 2. Флеров был зачислен в неё в числе первых  сотрудников. С 1948г. под его руководством в лаборатории №9 КБ-11 (Арзамас-16) велись работы по определению критической массы плутония-239 и урана-235 и по изучению  их взаимодействия с нейтронами. (Для справки: критическая масса – это минимальное количество вещества, необходимое для начала самоподдерживающейся ядерной реакции; для плутония она равна 7кг., что было установлено Флеровым. В американской бомбе было заложено 10 кг.  Поэтому такое количество плутония заложили и в первое советское атомное устройство. Нужное количество плутония было накоплено в июне 1949г.) За первую атомную бомбу Флерову как «руководителю работами по определению критических масс заряда атомной бомбы» были присвоены звание ГСТ и Сталинская премия. (Первая Сталинская премия была ему присуждена в 1946г. за довоенное открытие спонтанного деления ядер). Как только представилась возможность, Флеров возвращается к фундаментальным исследованиям по физике ядра. Не буду писать об этом этапе его работы. Ленинская премия 1967г., Государственная премия 1975г., избрание академиком АН СССР – вот итог его деятельности, отражённый в наградах. Его именем – «Флёровий» - назван 114-й элемент периодической системы.
     Два родных брата, с  несколько  различающимися в русском написании фамилиями – Абрам Исаакович Алиханов и Артём Исаакович Алиханьян – принадлежат к той замечательной когорте советских учёных, которые создавали ядерную физику Советского Союза. Старший, Абрам Исаакович, окончил физтех в 1928г.; как и большинство студентов факультета начал работать в ЛФТИ будучи студентом. Младший, Артем Исаакович, получив в 1926г. после окончания экстерном средней школы путёвку для получения высшего образования, приехал в Ленинград и подал заявления сразу в три вуза: в мореходное училище, политехнический институт и в университет. Выбрал математику в университете, но прослушав там  курс электромагнетизма, увлекся физикой. За два года до окончания университета, как и старший брат, начал работать в институте Иоффе. В 1932г. были сделаны два крупных открытия в физике: обнаружены нейтроны и положительно заряженные электроны – позитроны. Иоффе решил, что необходимо срочно начинать ядерно-физические исследования и создаёт в ЛФТИ отдел ядерной физики, который вскоре стал возглавлять И.В.Курчатов.  Алихановы начинает заниматься физикой атомного ядра в 1933г., когда в своём отделе – физике твердого тела -  Иоффе создаёт лабораторию позитронов, заведующем которой назначается  старший из братьев. После обнаружения позитронов в космических лучах во многих лабораториях мира начались поиски земных источников позитронов. Этим же занимался Алиханов со своим братом и другими сотрудниками лаборатории в ЛФТИ, используя отличный от других исследователей инструментарий. Школьникам, наверное, известно, что в поисках источников позитронов супруги Кюри открыли новое явление – искусственную радиоактивность и получили за это открытие Нобелевскую премию.  Проводя свои эксперименты независимо от Кюри, братья Алихановы так же обнаружили это явление. Их сообщение «о новом типе радиоактивности» было опубликовано лишь парой месяцев позже Кюри. Так что Нобелевская премия досталась не им. За научные работы по исследованию радиоактивности братьям в 1941г. присуждена Сталинская премия. В 1948г. они получили вторую Сталинскую премию «за научные работы в области космических лучей».  Это очень большая тема, не буду её касаться.
     О том, как Алиханов попал в атомный проект, существует легенда, что сам Сталин определял, кому возглавить  научное руководство атомным проектом – Курчатову или Алиханову. Создатели легенды, говорят, что Алиханов вел себя на собеседовании чересчур независимо, что не понравилось вождю, а кроме этого был беспартийным и лицом кавказкой национальности. Никакой встречи  Сталина с претендентами на руководство атомным проектом не было. С Курчатовым Сталин действительно встречался дважды, но это было значительно позже – 25 января 1946г., когда Курчатову был дан карт-бланш на все действия, и 9 января 1947г. Но Алиханов  был среди претендентов на научного руководителя атомного проекта.  Как вспоминал Балезин, который вместе с Кафтановым беседовал с Алихановым и Курчатовым, «кандидатов было трое: А.Ф.Иоффе, А.И.Алиханов и И.В.Курчатов. Сам Абрам Федорович нам настойчиво рекомендовал Курчатова – он говорил о нём всегда с нежностью.  …Алиханов очень рвался к руководству этой работой. Курчатов  произвел на нас весьма приятное впечатление, чего нельзя сказать об Алиханове».  А.И.Алиханов к тому времени был уже членом-корреспондентом АН СССР, лауреатом  Сталинской премии и более известным в среде физиков.  (Несколько опережая последовательность изложения событий, отмечу, что при очередных выборах  в АН СССР, которые проводились осенью 1943г., на два вакантных места по специальности «экспериментальная физика» претендовали Курчатов и Алиханов. Алиханов опередил Курчатова по числу набранных голосов и стал академиком. Только спустя два дня, после того как с академиками была проведена «беседа» и отделению физико-математических наук предоставлено дополнительное место, Курчатов был избран академиком, минуя стадию члена-корреспондента. Кстати, до начала войны он дважды выдвигался в члены-корреспонденты Академии наук, но было много маститых учёных в очереди, которые не очень охотно уступали место молодёжи.). Мне кажется, что у Иоффе не было сомнений кого назначать руководителем первой атомной лаборатории страны. С 1935г. в ЛФТИ действовал постоянный «курчатовский» ядерный семинар, в работе которого принимали участие сотрудники ЛФТИ,  РИАН и ИХФ.  Большинство из них стали позже ведущими участниками атомного проекта. Ещё в августе 1940г., отвечая на запрос секретаря Президиума АН СССР о состоянии проблемы использования внутриатомной энергии урана, Иоффе назвал необходимые мероприятия для разработки этой проблемы, основные академические институты и несколько ведущих специалистов. «Общее руководство всей проблемы в целом,- заключил Иоффе,- следовало бы поручить И.В.Курчатову, как лучшему знатоку вопроса, показавшему на строительстве циклотрона выдающиеся организационные способности». (По-видимому, речь идет о циклотроне в ЛФТИ, строительство которого к лету 1941г. было почти закончено – прим. авт.) В некоторых публикациях можно прочитать, что А.И.Алиханов был «включён в состав советского атомного проекта 20 августа 1945г.». Это не так: Алиханов начинал работать вместе с Курчатовым в Казани, а затем в Лаборатории №2 в Москве, когда выяснялась возможность создания атомной бомбы и формировалась программа реализации атомного проекта. А с августа 1945г., когда начинается период масштабного развития атомного проекта, связанный с переходом к созданию атомной промышленности и испытанию первой атомной бомбы, Алиханов возглавил  Лабораторию №3 АН СССР (сейчас это Институт теоретической и экспериментальной физики). Лаборатория должна была заниматься разработкой тяжеловодных реакторов. Такой опытный реактор был разработан и введен в эксплуатацию в апреле 1949г., а в 1951г  в Челябинске-40 заработал первый промышленный тяжеловодный реактор для наработки плутония и трития. (Алиханов до конца своей жизни оставался горячим сторонником тяжеловодного направления в реакторостроении; такие реакторы не требуют обогащённого урана  и обладают высокой устойчивостью. Но предпочтение было отдано более дешёвым графитовым реакторам – прим. авт.) После испытания водородной бомбы  А.И.Алиханов получил Сталинскую премию,  ему присвоили звание Героя Социалистического Труда.
       Вернемся к начальному этапу атомного проекта – Распоряжению ГКО  от 28.09.42г. «Об организации работ по урану». Проект этого Распоряжения был подготовлен Иоффе и Кафтановым и направлен Молотовым Сталину на утверждение 27 сентября 1942г. Оно гласило: «Обязать Академию наук СССР (академик Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путём расщепления ядра урана и представить ГКО к 1 апреля 1943г. доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива». Во исполнение этого Распоряжения  Иоффе приказом по казанской группе сотрудников ЛФТИ сформировал специальную лабораторию атомного ядра.  Заведующим лабораторией Иоффе (не Сталин!) назначил И.В.Курчатова. Вскоре с фронта и из разных городов стали вызывать в Казань физтеховцев и всех других, кто до войны имел какое-либо касательство к атомному ядру. «Начиная работу, мы были нищие и, пользуясь данным нам правом, собирали из остатков по всем частям и в институтах АН необходимые нам вольтметры и инструмент»,- писал впоследствии Флеров.   
     Назначение И.В.Курчатова научным руководителем работ по атомному проекту  (а не заведующим лабораторией эвакуированного в Казань ЛФТИ, что сделал Иоффе) произошло несколько позже. Об этом также написано несколько версий, так что то, что напишу ниже, легко может быть опровергнуто ссылками на разные «свидетельства».  Всё дело в том, что работы по атомному проекту  и всего, что с ним связано, были засекречены. Хронологической записи событий никто не мог вести.  Поэтому воспоминания участников событий зачастую различаются и по приводимым ими фактам, и по датам их совершения. По воспоминания заместителя председателя СНК и наркома химической промышленности М.Г.Первухина, - он был куратором атомного проекта со стороны Совнаркома в 1943-1945гг., - В.М.Молотов ознакомил его с данными разведки о зарубежных ядерных исследованиях и предложил опросить ведущих физиков о том, что они знают, а также выяснить какие исследования велись в Советском Союзе.  По словам Первухина, в январе 1943г. Курчатов вместе с Алихановым и Кикоиным  встретились у него. После состоявшегося разговора Первухин предложил им троим представить ему памятную записку об организации исследований по ядерной физике, разделению изотопов и ядерным реакторам. Эту записку Первухин передал Молотову, указав, что предложения физиков заслуживают серьёзного отношения. Несколькими днями позже, по словам Первухина, ему и Курчатову было поручено разработать меры по возобновлению ядерных исследований, а кроме этого Курчатова попросили представить информацию о возможности создания атомной бомбы и времени необходимом для её производства. В.М.Молотов о тех же событиях вспоминает несколько по-другому. Вот что он говорил в беседах с Ф.Чуевым в июле 1971г. «У нас по этой теме /урановой проблеме/ работы велись с 1943г., мне было поручено за них отвечать, найти такого человека, который бы мог осуществить создание атомной бомбы. Чекисты дали мне список надёжных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал к себе Капицу, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы, и атомная бомба – оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе – он тоже как-то неясно к этому отнёсся. Короче, был у меня самый молодой и никому ещё неизвестный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорили. Он произвел на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него ещё много неясностей. Тогда я решил ему дать материалы нашей разведки – разведчики сделали очень важное дело. Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами». О несоответствиях в  воспоминаниях Первухина и Молотова  свидетельствует докладная записка Курчатова  с анализом разведматериалов по урановой проблеме в Великобритании.  На ней написано: «Тов. Сталину. Прошу ознакомится с запиской Курчатова. В.Молотов. 28.ХI.». Считают, что документ подготовлен Курчатовым по поручению Кафтанова, который в октябре 1942г. вызывал Курчатова из Казани в Москву. Из опубликованных документов видно, что ГРУ Генштаба несколько раз направляло разведматериалы Кафтанову,  первые – 17 августа 1942г. Это означает, что Курчатов был ознакомлен с материалами разведки, по крайней мере, с частью их ещё в ноябре 1942г., до встречи Первухина с физиками  в январе 1943г. Говорить об этом он, естественно, не мог.
      … Мне показалось необходимым отклониться несколько в сторону и пояснить высказанное П.Л.Капицей мнение – по свидетельству Молотова – о том, что «атомная бомба – оружие не этой войны». 12 октября 1941г. на антифашистском митинге учёных в Москве Капица говорил следующее: «Теоретические подсчёты показывают, что если современная мощная бомба может, например, уничтожить целый квартал, то атомная бомба, даже небольшого размера, если она осуществима, могла бы уничтожить крупный столичный город с несколькими миллионами населения». Так изложила выступление Капицы газета «Правда»  в № 284 13 октября. В «Вестнике АН СССР»  приводится другая часть выступления Капицы: «Моё личное мнение, что технические трудности, стоящие на пути использования внутриатомной энергии, ещё очень велики. Пока это дело ещё сомнительное, но очень вероятно, что здесь имеются большие возможности. Мы ставим вопрос об использовании атомных бомб, которые обладают огромной разрушительной силой». Как показывает опубликованные теперь письма  Капицы, он сам считал, что  выступлением на митинге спрогнозировал возможность создания атомной бомбы  уже в ходе войны и был огорчён, что его прогнозу в нашей стране не было уделено должного внимания. Об этом свидетельствует его письмо Молотову от 11.12.1954г., в котором он ссылается на статью в индийской газете, напомнившей о его предсказании: «Пишу об этом, чтобы показать, что, хотя прошло 13 лет, но в даже далёкой Индии ещё не забыли о моём предсказании, а у нас его не только забыли, но и тогда не обратили на него должного внимания». Чувствуется явная обида Капицы. Как-то не по душе мне эта претензия Капицы на приоритет. Вот что сказал Ю.Харитон, когда это стало возможным: «Яковом Зельдовичем и мною были выяснены условия возникновения ядерного взрыва, получены оценки его огромной разрушительной мощи. Сообщение на эту тему  было сделано нами летом 1939г. на семинаре в ЛФТИ. Позднее, в 1941 году, нами с участием И.Гуревича была уточнена критическая масса урана-235… Однако, эта часть наших работ не была опубликована из-за введения к тому времени требований секретности. Директор ИХФ академик Н.Семёнов в 1940г.  направил в свой наркомат письмо о необходимости развития комплекса работ по созданию ядерного оружия. Отклика не последовало». Не мог Капица не знать об этом. Не знаю, как другие, но из его октябрьского 1941г. предсказания, прочитав его теперь,  я не почувствовал грозящей опасности. Ведь по смыслу тоже самое предсказывал В.Вернадский в 1922г. в предисловии к публикации своего доклада на Общем собрании Российской императорской академии наук касательно атомной энергии: «Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь как он захочет… Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить её на добро, а не на самоуничтожение?». Разница только в том, что Капица на митинге произнёс слова «атомная бомба», а Вернадский называл это самоуничтожением. К весне 1942г. накопилось достаточно материалов, показывающих, что человек пошел по пути самоуничтожения. Вот Флеров и  написал об этом конкретно и вместе с другими добился решения о возобновлении ядерных исследований в стране, приведших в конечном итоге к созданию ядерного щита СССР. А Капица, если верить свидетельству Молотова, считал атомную бомбу отдалённым будущим…
       Курчатов  был первым советским учёным, которому дозволили ознакомиться с материалами, добытыми разведкой о ведущихся за рубежом исследованиях цепной реакции в уране. Да и в дальнейшем довольно долго только он один из учёных, участвовавших в атомном проекте, имел доступ к разведданным: ограничивали круг ознакомленных, чтобы не выдать источники поступления. Возможно, именно с этим  связан выход П.Л.Капицы из участия в разработке атомного оружия. Ведь в созданный 20 августа 1945г. Специальный комитет для руководства «всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана» первоначально входили всего два физика – П.Л.Капица и И.В.Курчатов. В атомном проекте Капица должен был курировать конкретное направление – низкотемпературную технологию разделения изотопов урана.  Капица как физик был более известен в мировом масштабе. Недаром, как вспоминает Хрущёв, на западе считали, что атомную бомбу в СССР сделал Капица. Однако, в своих письмах Сталину, ссылаясь на свой конфликт с Берией, Капица просит освободить его от работы в Комитете. Суть конфликта можно понять из одного из писем: «Направлением решающего «удара», куда следовало направить все свои силы, я считал, было получение «легко и дешево» изотопа урана-235 не менее, чем в 10 раз лучше, чем у американцев. Тов. Берия согласился, что это есть основная часть проблемы, хотя сказал, что уже в три раза – достаточно». Но основной «удар» велся не в предлагаемом Капицей направлении, то есть не в направлении создания атомной бомбы на основе урана-235, что приводило к его спорам с Берией. Плутониевое направление, которое развивалось в то время, дало нам первую бомбу и позволило быстро нарастить ядерный арсенал до порога сдерживания. Курчатов знал, что делать в первую очередь; Берия со свойственной ему решимостью организовывал работу на результат, а Капица не знал и писал, к примеру, в письме Сталину 25 ноября 1945г.: «Секрет атомной бомбы нам неизвестен», и поэтому жаловался на стиль руководства Берии.
      Первые материалы, которые Курчатов посмотрел, касались Англии и ограничивались концом 1941 года. Никаких технических подробностей касательно разработки атомной бомбы в них не было. В заключение своего анализа Курчатов написал: «В исследованиях проблемы урана советская наука значительно отстала от науки Англии и Америки и располагает в данное время несравненно меньшей материальной базой для производства экспериментальных работ». (Помните Флерова – «мы были нищие»?) В той же докладной Молотову Курчатов пишет, что сделать вывод о возможности создания атомной бомбы он не может, «хотя почти и не остаётся сомнений, что совершенно определённый вывод в этом направлении сделан за рубежом». Сейчас известно, что  в 1939 году физик Л.Сцилард понял, что только воздействие самого высокого научного авторитета непосредственно на верховную власть может помочь началу работ по ядерному оружию. Сцилард уговорил Эйнштейна написать президенту Рузвельту. Письмо подействовало. Вскоре был создан ряд научных и производственных центров по этой проблеме. Курчатов с самого начала понимал необходимость принятия подобного решения.  В той ноябрьской докладной Молотову он считал, что «для руководства этой сложной и громадной трудности задачей  представляется необходимым учредить при ГКО Союза СССР под Вашим председательством специальный комитет, представителями науки в котором могли бы быть академики А.Ф.Иоффе, П.Л.Капица и Н.Н.Семёнов».  Тогда это предложение Курчатова не было осуществлено. Специальный комитет был создан только в 1945г., спустя три года. И прав Капица, выражая в письме к Сталину от 30 июля 1952г. своё мнение не только по вопросу создания атомной бомбы в СССР: «Если взять два последних десятилетия, то оказывается, что принципиально новые направления  в мировой технике, которые основываются на  новых открытиях в физике, все развивались за рубежом и мы их перенимали  уже после того, как они получили неоспоримое признание… Но обиднее всего то, что основные идеи этих принципиально новых направлений в развитии техники часто зарождались у нас раньше, но успешно не развивались, так как не находили  себе признания и благоприятных условий… Я вполне допускаю, что наши учёные, работающие в ядерной физике, по своим творческим способностям и знанием, если бы их не отвлекали и им смело помогали, могли бы решить проблему атомной бомбы вполне самостоятельно и раньше других».
      Но вернемся в 1942 год. Вскоре после создания в Казани спецлаборатории по атомному ядру стало понятно, что к работе кроме ЛФТИ надо привлекать  и другие институты, среди них УФТИ, РИАН. Об этом ставится вопрос в докладной записке Кафтанова и Иоффе Молотову от 23 января 1943г. В ней же впервые предложено: «Общее же  руководство  всей работой возложить на профессора Курчатова». По-видимому, в январе-феврале 1943г.  Кафтанов пишет Молотову: «Распоряжение ГКО от 28.09.42. «Об организации работ по урану» в указанные сроки не выполняется. АН СССР – акад. Иоффе, которому персонально поручена организация этих работ, не принял необходимых мер к выполнению заданий ГКО в срок».  Не выполнены поручения и другими лицами. Кафтанов этой запиской представил Молотову проект нового распоряжения ГКО  по урановой проблеме.  11 февраля 1943г. Молотов подписывает Распоряжение ГКО № 2872сс в котором написано: «В целях более успешного развития работ по урану: 1. Возложить на тт. Первухина М.Г. и Кафтанова С.В. обязанность повседневно руководить работами по урану и оказывать систематическую помощь спецлаборатории атомного ядра Академии наук СССР. Научное руководство работами по урану возложить на проф. Курчатова И.В.». (Вот только теперь правительственным решением  на Курчатова возложено научное руководство работами по урану – прим. авт.)  Он   же персонально ОБЯЗАН «провести к 1 июля 1943г. необходимые исследования  и представить ГКО к 5 июля доклад о возможности создания атомной бомбы или уранового топлива».
       По-видимому, после этого Распоряжения ГКО Курчатов все вопросы  по урановой проблеме решал через Первухина; через него же общался с разведкой. Анализ содержания очередных разведматериалов содержится в записке Первухину от 7 марта 1943г.: «Произведённое мною рассмотрение материала показало, что получение его имеет громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки. С одной стороны, материал показал серьёзность и напряжённость научно-исследовательских работ в Англии по проблеме урана, с другой, дал возможность получить весьма важные ориентиры для нашего научного исследования, миновать многие трудоёмкие фазы разработки проблемы и узнать о новых научных и технических путях её разрешения… В заключение необходимо отметить, что вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши учёные, не знакомые с ходом работ за границей».   Вместе с тем Курчатов ещё задается вопросом: «Не является ли вымыслом /этот материал/,  задачей которого явилась бы дезориентация нашей науки».               
     … О значении разведданных  в создании атомного оружия в СССР  опубликовано немало «сенсаций». Приведу только одну из них, сделанную даже после опубликования всех документов, связанных с разработкой ядерного оружия. На пресс-конференции в 2010г., которая проводилась в рамках проекта, посвящённого «белым пятнам» истории, советник директора Курчатовского института заявил: первая советская атомная бомба, испытанная 29 августа1949г. на Семипалатинском полигоне, была скопирована с американского образца.  Действительно, никто не отрицает, что разведматериалы по плутониевой  бомбе США позволили избежать ряда ошибок при создании РДС-1, не отвлекаться на проверку уже отработанных бесперспективных вариантов. Это значительно сократило сроки разработки и уменьшило расходы. Но с самого начала было ясно, что многие технические решения американской бомбы не являются наилучшими. Даже на начальных этапах советские специалисты могли предложить лучшие решения, но требовалось получить действующую бомбу при первом же испытании. Часто приводят свидетельство  Павла Судоплатова, что уже через 12 дней после окончания сборки первой атомной бомбы в США, описание её устройства было получено в Москве. Цитируют вроде бы его высказывание: «Сегодня достоверно известно, что первая советская атомная бомба (РДС-1) была до мельчайших деталей скопирована с американской плутониевой, сброшенной на Нагасаки». Я читал мемуары Судоплатова; в них отдельная глава называется  «Советская разведка и атомная проблема». Вот что там пишет  Судоплатов: «Правительство стремилось любой ценой ускорить испытание первой атомной бомбы, и Курчатов пошел по пути копирования американского ядерного устройства. Вместе с тем не прекращалась параллельная работа над созданием бомбы советской конструкции. Она была взорвана в 1951 году». (Здесь, как мне кажется, Судоплатов не совсем точен. В технико-экономическом задании на разработку атомной бомбы указывалось, что атомная бомба разрабатывается в двух вариантах: с применением «тяжелого топлива» – плутония, и с применением «лёгкого топлива» - урана - 235.  Но работы по РДС-2 с урановым зарядом на некоторое время были приостановлены, так как для этого требовались большие затраты ядерных материалов, а значит и более длительное время до получения результата – взрыва бомбы. К концу 1945г. разведанные в СССР  месторождения урановой руды  могли обеспечить получение не более 10т. урана в год, а только для пуска первого, физического реактора требовалось 100т. Отмечу здесь же, что ещё в 1945г. Гуревич, Зельдович, Померанчук и Харитон  выдвинули идею создания водородной бомбы, но тогда она не получила дальнейшего развития. Только после 1949г. было принято решение форсировать и эту работу.) Заключает Судоплатов ту главу своих мемуаров фразой: «Советская разведка выступила инициатором развертывания широкомасштабных работ по созданию атомного оружия в СССР и оказала существенную помощь нашим учёным в этом деле. Однако атомное оружие было создано колоссальными усилиями наших ведущих учёных-атомщиков и работников промышленности». В ФСБ России 17 томов архивного дела №13676 содержат документальные  свидетельства, кто и как привлекал граждан США к работе на советскую разведку. Один из разведчиков той поры А.А.Яцков (ему посмертно было присвоено звание Герой России), который получал информацию по «Манхэттенскому проекту»,  называл эту  информацию «учебным материалом, подсобным материалом» для наших учёных. «Самая достоверная и перспективная научно-техническая  информация,- говорил он,- становится полезной только тогда, когда попадает на благоприятную почву, когда понимается её значимость. Так случилось с информацией по атомному оружию». Ещё одно высказывание по теме. Академик  Александров на вопрос: почему вы всё-таки делаете акцент на наших собственных исследованиях?  отвечал: «Да потому, что, не будь у нас своих голов на плечах и своих инженерных возможностей использовать полученные сведения, никакие самые полные и точные данные разведки нам бы не помогли». Наконец, свидетельство главного конструктора советских атомных бомб Ю.Харитона: «Когда мы получили информацию о том, что бомба, о которой нам было ранее сообщено, успешно испытана в США, стало ясно, что и нам лучше испытывать именно эту схему. Необходим был самый быстрый  и надёжный способ показать, что у нас тоже есть ядерное оружие. Более эффективные конструкции, которые нам виделись, могли подождать. Они и были отработаны в последующие годы». В одном из своих интервью он добавил: «Любое другое решение тогда было недопустимым». Ныне в музее ядерного оружия в Сарове (Арзамас-16) рядом стоят макеты двух атомных бомб с плутониевым зарядом – «скопированной» американской, и разработанной советскими учёными и испытанной в 1951г. Контраст разительный: наша бомба в два раза легче и меньше по размерам превосходит «американскую» по мощности в два раза. Чтобы закончить эту тему приведу ещё один факт. Известно, что «Манхэттенский проект»  разрабатывался совместно США и Великобританией; в Лос-Аламовской лаборатории работало около 20 англичан. После окончания войны сотрудничество в области атомного оружия между Англией и США прекратилось. В 1946г. английские учёные вернулись на родину и включились в работу по созданию английской атомной бомбы, работы над которой начались за несколько месяцев до окончания войны. Несмотря на весьма высокий уровень промышленности и технологии, высокую информированность англичан - у СССР было значительно меньше информации извне - англичане взорвали бомбу на три года позже советской…
      Реальное начало работам по созданию атомной бомбы в СССР положило  Распоряжение ГКО №2872сс от 11 февраля 1943г «О дополнительных мероприятиях в организации работ по урану». Среди мероприятий было решение  о переводе лаборатории атомного ядра из Казани в Москву и организации на её базе по сути нового института АН СССР, который ради конспирации назвали «Лаборатория №2 АН СССР», основной задачей которой становилось создание атомного оружия. В ней должны были сконцентрировать  все ядерные исследования; параллельных учреждений по этой проблеме не должно было быть. Начальником  лаборатории  был назначен И.В.Курчатов. Он и стал научным руководителем работ по урану в стране. Так что если и  предполагалось выбирать между Алихановым и Курчатовым, то это было на самых ранних этапах обсуждений, когда речь шла о возобновлении ядерных исследований в СССР, прерванных в начале войны, ещё  до принятия решений на правительственном уровне по созданию атомного оружия. Как мне кажется, ни в одном правительственном документе  фамилия Курчатова не указывается как «научный руководитель атомного проекта». 20 августа 1945г. принято Постановление ГКО № 9887сс/оп «О Специальном комитете при ГКО» об образовании руководящих органов атомной промышленности СССР. Курчатов входит в состав Специального комитета (председатель Л.П.Берия) и в технический совет при этом комитете наряду с другими видными учёными.  Нигде  не указано, что он «научный руководитель атомного проекта». По сути дела, по выполняемой им работе Курчатов был именно таким руководителем.  Так считал и Сталин. В конце 1945г. планировалась встреча Сталина с членами Специального комитета и  учёными -  участниками работ над советским   атомным проектом; был подготовлен уже и список участников. Встреча не состоялась. 25 января 1946г. Сталин принял только Курчатова, беседа продолжалась около часа.  Сохранились  записи об этой встречи, в частности, Курчатов написал: «В работе т. Сталин говорил, что надо идти решительно, с вложением решительно всех средств, но по основным направлениям». После этой встречи Курчатов подготовил на имя Сталина доклад «О работах по использованию атомной энергии», датированный 12 февраля 1946г. В нем он предлагает сосредоточить  все усилия на трех направлениях: 1.сооружение уран-графитового котла и конструирование атомной бомбы; 2. сооружение диффузионного завода; 3. получение тяжёлой воды. По существу в ходе беседы – на ней присутствовали Молотов и Берия,  Сталин наделил Курчатова особыми полномочиями. После этой встречи Курчатов несёт всю реальную полноту ответственности за атомный проект; Берия фактически осуществляет при нём организационные, контрольные и наблюдательные функции.      
   С атомным проектом на разных этапах его развития были связаны десятки, если не сотни самых светлых голов, в том числе и политехников. Помимо упомянутых уже трижды Героев, Флерова и Алиханова в создании ракетно-ядерного щита  СССР участвовало и много других политехников. И это немудрено.  По словам П.Л.Капицы, при организации им Института физических проблем (институт был создан в 1934г. для переноса исследований Капицы из Англии – прим. авт.) он столкнулся с тем, что все его сотрудники  были учениками А.Ф.Иоффе или питомцами его факультета – физмеха  Политехнического института. То же можно сказать и о других физических институтах страны того времени. И было бы несправедливо с моей стороны умолчать о некоторых политехниках, участвовавших не только в создании ракетно-ядерного щита СССР, но и в других, не менее важных для защиты страны делах. У многих из них путь в науку и служение ей не был прямым и легким.
      Два брата и сестра Лейпунские. Все они окончили физико-механический факультет Политеха, все трое участники атомного проекта, присутствовали на Семипалатинском полигоне при взрывах атомных бомб в первые годы испытаний, исследуя физические явления при ядерных взрывах. После окончания института каждый работал  либо у А.Ф.Иоффе в ЛФТИ, либо у Н.Н.Семёнова в ИХФ. 
     Старший из них Александр Ильич Лейпунский (1903 года рождения) относится к тому поколению отечественных физиков,  которое получило образование в советское время. До них все ведущие физики страны происходили из старой царской интеллигенции. А.И.Л. не с первого раза был принят в гимназию: не прошёл в дозволенный процент поступающих, определённый для евреев в Российской империи. Поступил на следующий год в класс второго года обучения. Продолжить обучение после окончания гимназии не смог: материальное положение семьи заставило его помогать отцу зарабатывать средства на существование.  В 1918г. начал работать в гор. Александрове Владимирской губернии; после переезда в Рыбинск в конце того года работал рабочим, пом. мастера на химическом заводе и учился в Рыбинском механическом техникуме, который окончил в 1921г. Как вспоминал его брат, «до техникума дошёл слух, что в Петроградском политехническом институте открыт факультет нового типа – в нём изучают науку для создания новых видов техники. Это соответствовало интуитивным устремлениям Александра Ильича в новое». По командировке Губпрофсвета Лейпунский  был направлен на учёбу в Политехнический институт. Один из его сокурсников вспоминал: «В 1921г. состоялся первый после гражданской войны большой приём в Политехнический институт. На первом курсе ФМФ оказалось человек 60. Зима 1921-22 года была тяжёлой для института. Топлива практически не было. По этой причине второй семестр был перенесён на летние месяцы. Отдельные занятия со студентами физико-механиками проводились в сравнительно небольшой комнате – канцелярии факультета, в середине которой была сложена печка из кирпича… Дежурный студент должен был заранее приходить и растапливать её… Ко второму курсу из 60 студентов осталось 20-25… Весной 1923г. Абрам Федорович Иоффе вызвал 6 студентов нашего курса (среди них был и Лейпунский – прим. авт.) в свою лабораторию в ЛФТИ и предложил на выбор несколько тем для начала экспериментальной работы под его руководством». Как написал в автобиографии А.И.Л., «в 1924г. начал научно-исследовательскую работу по физике в ЛФТИ».  Политехнический институт окончил в  1926г.,  защитив дипломную работу «Столкновение электронов с атомами и молекулами». После учился в аспирантуре, продолжая работать у Иоффе.  Одновременно с 1926 по 1930 год был  ассистентом в Политехническом институте. В 1928г. вместе с другими молодыми физтеховцами  на средства, заработанные Иоффе  за консультации компании «Дженерал Электрик», выезжал в Германию на один месяц для прослушивания курса лекций по теоретической физике при Берлинском университете.  Когда Наркомтяжпром  решил создать в Харькове – тогдашней столице Украины  - Украинский физико-технический  институт (УФТИ), А.И.Лейпунский становится одним из организаторов этого института. По свидетельству И.В.Обреимова, первого директора УФТИ, получив осенью 1928г. телеграмму Иоффе с предписанием выехать в Харьков, он взял с собой в Харьков из Ленинграда Синельникова и Лейпунского. Выписка из приказа № 4 по Украинскому физико-техническому институту от 26. 03.29г.: «2. Назначить на должность ст. физика с выполнением обязанностей заместителя директора Физ. Тех. Инст. тов. Лейпунского А.И. с 1.03 с выплатой ему половины оклада 200 руб. в месяц».  (В 25 лет заместитель директора по научной части!!!)  В то время в Советском Союзе не было института или лаборатории, где целенаправленно занимались ядерной физикой. Не планировались вначале эти исследования и в УФТИ.  С 1931г. УФТИ по настоянию Лейпунского начал работать в новой области -  физике ядра.  И этому направлению  научной деятельности   - физике ядра и  её техническим приложениям,- А.И.Л. посвятил всю свою дальнейшую жизнь. Два приоритетных направления были в УФТИ в 1930-х годах: физика ядра и физика низких температур, криогеника.  Первым направлением руководил Лейпунский, вторым – Обреимов.  (Помимо этих двух направлений  в УФТИ Л.Ландау создавал свою школу теоретической физики.) По инициативе Лейпунского с января 1932г. в Харькове начал выходить первый в Союзе физический журнал на иностранных языках. Редактором его был Лейпунский, председателем редакционного совета – Иоффе. Это имело не меньшее значение, чем само выполнение работ: за границей считали, что работу, опубликованную на русском, «можно не знать». Вскоре ядерная физика заняла в институте главенствующие позиции.  10 октября 1932г. в УФТИ так называемой «высоковольтной бригадой» К.Д.Синельникова в составе А.И.Лейпунского, А.К.Вальтера и Г.Д.Латышева (все они приехали в Харьков с «ленинградским десантом») был осуществлён эксперимент (вторыми в мире) по расщеплению атомного ядра лития искусственно ускоренными протонами.  Первыми это сделали англичане Кокрофт  и Уолтон – будущие Нобелевские лауреаты -  в Кавендишской лаборатории за пять месяцев до эксперимента в УФТИ.   Причём, в своих опытах англичане использовали именно ту схему каскадного генератора высокого напряжения, которую разрабатывал Синельников в УФТИ и которую он показал англичанам при посещении ими УФТИ за год до  эксперимента англичан. В 30 лет  А.И.Л. становится директором института, а вскоре избирается в академики АН УССР. (За всю предыдущую и последующую историю АН Украины – это самый молодой академик.) В марте 1934г., через полгода после назначения директором, Лейпунский по командировке Наркома тяжёлой промышленности выезжает за границу. «Основная задача командировки  - освоение опытом экспериментальной работы в области изучения ядра, накопленной в лучшей лаборатории мира в Кембридже»,- так записано в плане загранкомандировки. Кроме этого планировалось посещение наиболее интересных лабораторий Берлина, Парижа и Вены и, как было согласовано с Серго Орджоникидзе, пригласить на работу в УФТИ известных зарубежных физиков.  Работая  в лаборатории Эрнеста Резерфорда, А.И.Л. первым в мире предпринял попытку  экспериментально доказать факт существования нейтрино. По возвращении из командировки А.И.Л. в декабре 1935г. вновь назначается директором УФТИ. В сентябре 1937г. приказом зам. наркома снят с должности директора института, исключён из партии с формулировкой «за потерю бдительности». Для живущих сегодня покажется невероятным всё то, что происходило в стране и, в частности в УФТИ, в те годы. Не буду об этом. Исключение из партии означало потерю работы, обращение человека в изгоя, фактически исключение из жизни. Это была прелюдия к аресту и возможному расстрелу. Органы НКВД арестовали Лейпунского прямо в институте в декабре 1938г. Чтобы понять, за что могли арестовать в то время даже учёного с мировой известностью, не говоря уж о простых смертных, приведу несколько статей, по которым обвинялся А.И.Л. Среди них такие: «помощь врагам народа», «защита Л.Д.Ландау и Л.В.Шубникова, которые основное внимание направляли на срыв оборонной тематики», «не выполнение требований парторганизации об очистке института от враждебных элементов», «нереагирование на препятствие научному росту коммунистов и комсомольцев». Через два месяца был освобожден из-за отсутствия достаточных данных для предания суду, но в партии не был восстановлен. С 1939г. руководит  исследованиями по проблеме «Изучение деления урана». В лабораториях УФТИ было определено множество ядерных констант, без чего невозможно ни построить ядерный реактор, ни создать атомную бомбу. Во время войны А.И.Л находился в Уфе, куда эвакуировался вместе с АН УССР и работал там зав. отделом физики, а затем директором Института физики и математики АН УССР. В 1943г. институт из Уфы переводится в Москву и И.В.Курчатов  привлекает А.И.Л. к работе над атомным проектом, зачислив его в мае 1944г. по совместительству научным  консультантом в Лабораторию №2. Вскоре после успешного испытания атомной бомбы Лейпунский  обращается к руководителям атомного проекта с предложением начать работы по созданию энергетических реакторов на быстрых и промежуточных нейтронах, что являлось новым направлением в атомной энергетике.  Причём, Лейпунский указывал, что такие реакторы способны производить плутония больше, чем израсходуют исходного топлива.  Отсюда  и особый интерес к предложению: на записку последовала положительная реакция. А.И.Л.  возглавил отдел Лаборатории «В» в Обнинске (с 1960г. Физико-энергетический институт), в задачу которой входила разработка ядерных реакторов. С 1950г. Лейпунский научный руководитель программы по созданию ядерных реакторов на быстрых нейтронах.  Один из последних директоров ФЭИ (1996-2010гг.), академик РАН А.Зродников, так оценивал эти работы Лейпунского: «Он дал стране технологию не менее мощную, чем атомная бомба, но уже созидательную – реактор на быстрых нейтронах». Некоторые называют это «универсальным решением энергетической проблемы Земли на ближайшие века». Не вдаваясь в тонкости физики, по-видимому, стоит объяснить такую высокую оценку работе Лейпунского. Существующая технология атомной энергетики, основанная на так называемых «тепловых» («медленных») ядерных реакторах с водяным или графитовым замедлителем электронов, не может обеспечить развитие крупномасштабной атомной энергетики.  Это связано с низкой эффективностью использования природного урана в таких реакторах: используется только изотоп уран-235, содержание которого в природном уране составляет всего лишь 0,72%. Для «быстрых» реакторов горячим может служить уран-238. Кроме этого в таких реакторах возможно расширенное воспроизводство ядерного топлива. В результате работы «тепловых» реакторов в мире накопилось более 300 тысяч тонн отработанного ядерного топлива (ОЯТ), Кроме того, в результате работы обогатительных комбинатов имеется 1,5 млн. тонн обеднённого урана. Всё это может использоваться как топливо  для «быстрых» ядерных реакторов. Учёные считают, что когда закончится дешёвая нефть, газ и уран-235, придёт пора «быстрых» реакторов. За исследования по физике реакторов на быстрых нейтронах А.И.Л. в числе четырех учёных института был удостоен Ленинской премии в 1960г. «Мы считаем, что «быстрые реакторы», разработанные Лейпунским, к 30-40 годам нынешнего века смогут быть конкурентоспособными с «тепловыми», - говорил член-корреспондент РАН М.Солонин в своём докладе «Основные направления развития ядерного топливного цикла в России» на заседании Президиума Российской АН в 2008г. После идеи реакторов на быстрых нейтронах Лейпунский выдвинул идею о жидкометаллических хладоагентах и теплоносителях в реакторах и стал научным руководителем работ по созданию ядерных энергетических установок (ЯЭУ) для подводных лодок и космических аппаратов. В 1963г. «за создание реакторов с жидкометаллическим теплоносителем для подводных лодок» А.И.Лейпунский  был удостоен звания Героя Социалистического Труда.
     Знакомясь с биографическими данными А.И.Лейпунского, я невольно заинтересовался, почему такой учёный не стал академиком  АН СССР. Даже будучи деканом инженерно-физического факультета Московского механического института (будущий МИФИ) и возглавляя там с 1946г. кафедру он не упоминался как «профессор». Только 19 января 1953г. Учёный совет  Института физики  АН УССР присудил Лейпунскому  звание профессора по экспериментальной физике. Почему А.И.Л. обратился в свой «родной» институт по этому вопросу, хотя уже давно жил и работал в Москве и Обнинске? Почему три или четыре раза А.И.Л., выдвигаемый в академики союзной академии, не прошёл туда? Те, кто отвечают на эти вопросы, связывают причины с командировкой Лейпунского в Кембридж в 1934-35гг. Сам А.И.Л., вспоминая о работе в Кембридже, говорил: «Я за это полностью расплатился». Что при этом он имел ввиду – не знаю. Возможно исключение из партии, снятие с работы и свой арест в 1937-38гг. из-за приглашения на работу в УФТИ немецких физиков-«шпионов» и сотрудничество с ними, а возможно обросшую слухами историю с возвращением П.Л.Капицы из Англии в СССР в 1934 году. Даже теперь, спустя много десятилетий, можно прочитать об этом. Так, в предисловии к одной из книг о А.И.А., говоря о командировочном задании Лейпунского при поездке в Кембридж, пишут: «Третье, сугубо специфическое командировочное задание, спущенное с самых верхов. Видимо, оно и было основной целью длительной командировки директора института за границу. Лейпунский должен был найти способы возвратить в СССР П.Капицу и Г.Гамова. Эта его миссия увенчалась успехом лишь наполовину». Автор написанного - начальник лаборатории Харьковского ФТИ Юрий Ранюк, имеет ввиду, что приехал в Союз только Капица. Действительно, в сентябре 1934г., прервав свою командировку на две недели, Лейпунский приезжал в Харьков вместе с тогдашним зам. директора Кавендишской лаборатории  П.Л.Капицей. Означает ли это, что именно Лейпунский «заманил» Капицу в СССР?  Не думаю. П.Капица и до этого приезжал в отпуск на родину; в 1934г он приехал по приглашению оргкомитета юбилейного Менделеевского съезда, подписанного Иоффе и Семёновым. Визу ему на обратный выезд в Англию ликвидировал Куйбышев по личному указанию Сталина. Вместе с тем, по словам свидетелей, Капица в отношении Лейпунского говорил: «При моей жизни его в Академии не будет». Почему? Пояснений я не нашел. Вернувшись осенью 1934г в Кембридж, Лейпунский сообщал о реакции там на задержку Капицы в Союзе зам. Председателя Совнаркома В.И.Межлауку по просьбе последнего. В частности, высказывал и своё мнение о П.Капице как об учёном. «Я следил за работой Капицы и знаю все его работы. Из них необходимо сделать вывод, что этот человек – не физик, то есть не человек с широким кругозором и кругом интересов в науке, у него нет интереса к исследованию явлений и нет умения правильно выбирать направление исследования. Но это человек с особенным инженерным даром. Он, как ни кто другой, может разрабатывать новые технические методы научного исследования. В этом у него несомненно большой талант». Лейпунский считает, что строить вокруг Капицы научный институт «совершенно бесполезно» и советует использовать его дар инженера-физика для развития экспериментальных методов физики, которые «стоят  у нас на очень низком уровне».  Вот так: инженер-физик  без научного кругозора. И это после того как к Капице неоднократно обращался Иоффе, настаивая на  возвращении в Советский  Союз, обещая от имени правительства создать для него специальный институт (что и было сделано) в Москве, Ленинграде, Харькове – где он захочет. Писал Капице и друг юности Н.Н.Семёнов: «По долгу и справедливости твоё место здесь. Ты вспомни, что такое сейчас наука в России, в каком она положении и много ли у нас энергичных членов, столь выдерживающих удары судьбы. (Письмо написано в 1922г. – прим. авт.) Очень мало.  С физикой дело особенно плохо, потому что она только-только стала просыпаться в России». Спустя десять лет, в январе 1932г. Семёнов напишет: «… моё отношение /к тебе/ теряет активность… Человек, добровольно выключившийся из этой стройки, /строительства нашей страны/ представляется нам как бы умершим…». Если бы Капица «перешёл на работу сюда» в 1920-е годы, пишет дальше Семенов «самые первые роли были бы отведены тебе.  Тоже самое мы скажем тебе и теперь, но мы не скажем тебе этого через 10 лет, так как ты не понял, когда был остро нужен стране, когда она тебя звала».  Поэтому мне кажется вряд ли Лейпунский был задействован в операции по возвращению Капицы в родные пенаты, а вот его мнение о Капице в сообщениях Межлауку, обросшее слухами, стало известно многим и имело серьёзные последствия для его репутации в учёном мире. В последний раз при выборах в академию ЦК КПСС принял решение выделить специально для Лейпунского дополнительное место, была, как и раньше, поддержка со стороны всесильного министра Е.П.Славского, министра судостроительной промышленности и главкома ВМФ, но опять А.И.Л. не избрали. Тайное голосование и ничего тут не поделаешь!  Помните, как в незапамятные времена, несмотря на сильный нажим, академики не проголосовали за исключение  Андрея Сахарова из своего сообщества...   
     Менее скромными покажутся достижения его младшего брата. Но всем бы учёным таких достижений! Овсей Ильич Лейпунский признанный основоположник способа синтеза алмазов, применяемого сейчас во всем мире; автор теории (совместно с Зельдовичем) внутренней баллистики реактивных пороховых снарядов («Катюш»); разработчик современных видов твердого топлива для ракет -  вот только краткий перечень некоторых его разработок. Поступил он в Политехнический институт в 1926г. в тот год, когда его старший брат закончил там учёбу.  После окончания института вся его жизнь была связана с Институтом химической физики. Во время ВОВ неоднократно писал заявления об уходе на фронт, но получал отказ как «один из незаменимых специалистов по порохам и взрывчатым веществам»,- по резолюции на заявлениях директора ИХФ Н.Н.Семёнова. Совместно с Зельдовичем работал над усовершенствованием снарядов для реактивных установок «Катюша»; стабилизация горения пороха позволила в несколько раз увеличить дальность полёта снарядов. Стоял во главе разработки методов контроля ионизирующей радиации, возникающей при ядерных и термоядерных взрывах. За участие в работах по атомному проекту дважды, в 1949 и 1953 годах был удостоен Сталинской премии второй степени. В 1982г. О.И.Лейпунский был выдвинут на соискание Государственной премии  «За создание способа синтеза алмазов», но бюрократические проволочки, специально созданные недругами, не позволили ему получить эту премию. История создания искусственных алмазов достойна большого приключенческого романа. Попытаюсь  фрагментарно рассказать об этом. Всё  началось ещё в 1939г., когда Овсей  Ильич  во времена ареста брата отказался выступить публично «с осуждением его деятельности» и был уволен из ИХФ. Поскольку до увольнения он занимался химическими реакциями при высоких давлениях, то отстранённый от основной деятельности он подготовил и опубликовал в советском журнале статью о синтезе алмазов. В статье были подробные расчёты, графики и таблицы, дающие достаточно точные параметры синтеза алмазов. Оставалось организовать специальную лабораторию для изготовления алмазов. Его предложения по развитию работ не нашли поддержки, а потом – война, и стало не до алмазов. Никакого официального оформления своего открытия или получения патента О.И.Л. тогда не сделал, что много лет спустя привело к большим судебным тяжбам СССР с американцами.  Спустя 15 лет шведы в лаборатории получили искусственные алмазы. Патент оформлять не стали, зная о приоритете О.И.Лейпунского. А вот американская «Дженерал Электрик», повторив успех шведов, не постеснялась и в середине 1950-хгг. оформила патент на синтез алмазов как свой приоритет. Когда рынок купли-продажи синтетических алмазов достиг огромной величины, американцы судились со шведами за право владеть этим рынком.  Шведам удалось отстоять своё право, в основном, благодаря ссылке на статью О.И.Л., опубликованную в 1939г. СССР в эти споры не встревал. А «Дженерал Электрик» в декабре 1969г. подаёт на СССР в Мюнхенский патентный суд иск за то, что русские торгуют алмазами в стране, где действует их патент, требуют огромный штраф и уход Советов с рынка. Два института,  имеющих прямое отношение к производству тогда в СССР искусственных алмазов – подмосковский Институт физики высоких давлений и киевский Институт сверхтвердых материалов,- не смогли доказать своих прав. Директор ИФВД академик Л.Ф.Верещагин уже советовал принять иск американцев и заплатить штраф.  Как же так?  Верещагин был одним из тех, кого О.И.Л. посвятил ещё перед войной в свой замысел синтеза алмазов. В 1960г. он в своей лаборатории сверхвысоких давлений впервые в СССР получил искусственные алмазы, получил авторское свидетельство на их производство. Награды посыпались одна за другой: 1961г. – Ленинская премия, 1963г. -  Герой Соцтруда, 1966г. – академик АН СССР. Думаю, что всё это получено Верещагиным по заслугам. Но оформляя свои авторские права, он ни словом не обмолвился о приоритете О.И.Лейпунского в теоретическом обосновании процесса синтеза алмазов. Только после привлечения самого О.И.Л. к разрешению конфликта с «Дженерал Электрик»,  предоставления суду материалов, подготовленных АН СССР, Советскому Союзу удалось отстоять своё право торговли алмазами на мировом рынке. Диплом об открытии синтеза алмазов О.И.Лейпунскому выдали после «отступления» американцев, а вот выдвижение его на Государственную премию всё же «прокатили»: руководство ИФВД всячески затягивало своё заключение.
     Сестра братьев Лейпунских, Дора Ильинична закончила физико-механический факультет  Политеха (тогдашнего индустриального института) в 1935г. Работала в ЛФТИ, потом переехала в Москву; заведовала лабораторией в «закрытом» НИИ-9,  (ныне  ВНИИ неорганических материалов им. А.А.Бочвара, головной институт по радиоактивным материалам), где занималась технологией извлечения плутония из облученных в реакторе  блоков урана, а также проблемами радиационной безопасности.
     «Закрытым» Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 октября 1949г., подписанным лично Сталиным «За участие в разработке новейших приборов  и методики измерений атомного взрыва, а также за выдающиеся научные открытия и технические достижения по использованию атомной энергии» Александр Ильич и Овсей Ильич Лейпунские были награждены орденом Ленина, а их сестра Дора Ильинична – орденом «Знак Почёта».
     Ещё об одном члене семьи Лейпунских. Жена А.И.Лейпунского, Антонина Федоровна Прихотько училась на фихмехе Политехнического в 1923-1929гг. Вместе со своим будущим мужем; правда, Лейпунский уже оканчивал институт, а она только начинала в нём учиться. В те годы там преподавал В.И.Обреимов, под его руководством студентка Прихотько с третьего курса занимается научной работой в ЛФТИ. Там же работает после окончания института. В Харьков переезжает в 1930г., на работу во вновь организованный УФТИ, первым директором которого был Обреимов, а её муж – замом по научной части. После окончания войны работает в Киевском институте физики, его директор в 1965-1970гг.  Не буду затрагивать её научную деятельность; отмечу, что она академик АН УССР, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического труда.
     Как написал один из авторов книг о Лейпунских (Борис Горобец – «Трое из атомного проекта»), «природа локально реализовала необычайно высокую плотность таланта и порядочности в расчете на одну семью». Может быть, кто-то проявит инициативу и в нынешнем СПб политехническом университете появится мемориальная доска этим четверым выпускникам Политеха.
    Два брата Кикоины тоже учились на физико-механическом факультете. Старший, Исаак Константинович досрочно окончил школу в 15 лет, так как дважды «перескакивал» через класс. В школе увлекался физикой и математикой, и, прочитав в газете статью А.Ф.Иоффе об организованном им физико-техническом факультете, решил поступать только туда. «Я уже знал,- напишет потом И.К.К..- что этот факультет даёт своим питомцам наряду с хорошей физико-математической подготовкой и инженерное образование на уровне лучших технических вузов страны. И то, и другое привлекало меня со школьных лет».   Но в институт принимали только с 17 лет. Чтобы не терять время и получить хорошую специальность, востребованную при имевшейся тогда безработице, поступил на третий курс Псковского землемерного училища; окончил его в 1925г.  В тот же год поступил в институт, чуть не пролетев мимо. Его история с поступлением в Политехнический сходна с моим поступлением туда же в 1951г. Вот как это описал И.К.К. по просьбе учеников псковской школы, в  которой учился  он и его брат: «В те времена правила сдачи экзаменов для поступления в вузы часто менялись. В частности, в 1925г. для поступающих в московские и ленинградские вузы правилами было предусмотрено, что лица, окончившие в этом году средние школы или средние технические учебные заведения и желающие поступать в вузы, экзамены сдавали в своих областных или губернских городах. Лица же, окончившие средние учебные заведения до 1925г., по-прежнему, экзаменовались в приёмных комиссиях самих вузов». И.К.К., как окончивший среднее учебное заведение в1925г., в Пскове сдаёт все экзамены на отлично, получает поздравление о зачислении на желаемый факультет. Все документы, в том числе, удостоверение об окончании школы и аттестат об окончании Землемерного училища, комиссия направила в институт. Как зачисленный на факультет, Кикоин спокойно едет в Ленинград к началу занятий. 27 августа к концу дня приходит в институт и не находит своей фамилии в списке принятых. Назавтра утром направился в канцелярию за разъяснением. Просмотрев личное дело Кикоина, чиновник заявил: «Вы не приняты, потому что не явились на экзамены. Вы ведь окончили школу в 1923 году, а не в этом 1925 и согласно существующим правилам должны были экзаменоваться здесь – в институте».  Аттестат об окончании Землемерного училища чиновник, по-видимому, не заметил. Все объяснения самого Кикоина, присланная из Псковской приёмной комиссии телеграмма, что зачислен Кикоин  в соответствие с законом, не помогли: зав. канцелярией не хотел признать свою ошибку: «Поздно. Ваше место уже занято». Вот тогда, как и мне в 1951г., девушка – технический секретарь приёмной комиссии посоветовала Кикоину обратиться к председателю приёмной комиссии с заявлением, но  не о зачислении студентом, а о разрешении заново сдать приёмные экзамены. Было это 29 августа, в тот день заканчивались дополнительные приёмные экзамены в институт: сдавали приёмные экзамены, направленные в институт по спецпутёвкам абитуриенты.  Заявление  Кикоин  написал, девушка сама отнесла его председателю приёмной комиссии, вернулась с положительной резолюцией, оформила экзаменационные листы на Кикоина, отнесла их экзаменаторам. Правда, вспоминал Кикоин, посмотрела на него с сомнением: надо было в один день сдать пять экзаменов – по физике, математике, химии, русскому языку и политграмоте. На первом же экзамене по математике Кикоин удивил экзаменатора, дав сразу же без решения правильные ответы на две предложенные из учебника задачи. Сказал, что задачи легкие, и он решил их в уме. В действительности, задачи этого учебника он решал раньше и  благодаря своей памяти помнил все ответы. Далее были вопросы  не из учебника, экзамен продолжался 15-20 минут, оценка «весьма удовлетворительно», то есть пятёрка по нынешним оценкам. Все  остальные экзамены были сданы в тот же день с такими же оценками.
      Конечно, о таком абитуриенте  стало известно на факультете и Кикоин, будучи второкурсником, начинает работать в ЛФТИ. Уже в студенческие годы в  печати появляются его первые научные работы, он обретает славу одного из самых талантливых физиков-экспериментаторов. Окончив институт в 1930г. поступает на работу в магнитную лабораторию ЛФТИ. По рекомендации Иоффе командируется в Германию и Голландию в лучшие физические лаборатории. Вместе с М.М.Носковым, своим дипломником, изучил влияние магнитного поля  на фотоэлектрические свойства полупроводников. Открытое ими  в 1933г.  новое явление – фотоэлектромагнитный эффект в полупроводниках,  принесло мировую известность Кикоину и его соавтору  и носит их имя. На основе этого открытия  защищена  докторская диссертация в 1934г.  А.Ф.Иоффе понимал, что для быстрого  развития физики надо создавать аналогичные его ЛФТИ институты в других городах страны. По его инициативе физико-технические научно-исследовательские институты создаются в Харькове, Свердловске, Томске.  В их состав включаются целые лаборатории ЛФТИ. Магнитная лаборатория, в которой работал Кикоин, была включена в состав свердловского института. Числясь «уральцами» пока институт в Свердловске строился,  его сотрудники  работали в стенах ЛФТИ. В Свердловск переезжают в 1936г., Кикоин к тому времени получил свою лабораторию. В 29 лет его приглашают  заведовать в Уральском политехническом институте кафедрой общей физики.  В предвоенные годы наряду с занятием  наукой приходилось решать и практические задачи. За одну из них – создание  в 1939г. прибора для измерения больших токов, Кикоину и двум его сотрудникам была присуждена Сталинская премия. Прибор был создан по просьбе сотрудников Каменск-Уральского  алюминиевого завода, пуск которого задерживался из-за невозможности определения токовой нагрузки на электролизёры: силу тока определяли «на глазок» и электролизеры то стыли, то разогревались до недопустимой температуры. (Мне, проработавшему больше половины своей жизни на электролизной серии, прекрасно известна необходимость знания достоверной величины силы тока на серии.) Кикоин с гордостью вспоминал, что работники завода подарили ему третий сувенирный слиток, отлитый из уральского алюминия: первый был отправлен Сталину, второй – секретарю обкома партии.  В первые годы ВОВ И. К. Кикоин, как и большинство учёных страны, занимается решением оборонных задач. В лаборатории был разработан прибор, который реагировал на изменение магнитного поля при прохождении танка  или транспортного средства, имеющего металлические детали, на расстоянии до двух метров. На основе этого были разработаны противотанковые и противотранспортные мины. Кикоин был награжден орденом «Красной Звезды»; он избирается членом-корреспондентом АН СССР.   И.К.Кикоин был среди первых физиков, которые начали в 1943г. работу в «Лаборатории №2 АН СССР» - так называлось научно-исследовательское учреждение, созданное по разработке атомного проекта, впоследствии «Лаборатория измерительной техники», а затем Институт атомной энергии. Журналисты пишут, что И.К.Кикоин непосредственно с разработкой и конструированием ядерного оружия связан не был. Но в Лаборатории №2 он был заместителем Курчатова и научным руководителем одного из основных направлений урановой проблемы – разделения изотопов урана с целью получения высокообогащенного урана-235. (Американцы, которые сбросили на Японию плутониевую и урановую атомные бомбы, считали, что СССР понадобится не менее 20 лет, чтобы создать технологию изотопного обогащения урана.) В 1947г. в стране начали строить два комбината по производству расщепляющихся материалов: Челябинск-40 для получения плутония и Свердловск-44 для получения обогащенного урана-235. И.К.Кикоин отвечал за научные аспекты при строительстве свердловского комбината, а с 1948 по 1953гг. был заместителем директора  по научной работе этого предприятия. (Такая должность – научный руководитель, была введена только на предприятиях атомной промышленности.)  В 1950г. завод начал производить уран проектных кондиций. Три Сталинские премии, дополнительно к первой, полученной в 1942г., присвоение звания Героя Социалистического труда, и всё это в период 1949-1953гг., свидетельствуют  о значительном вкладе И.К.Кикоина в создание ядерного щита СССР. Не буду перечислять последующие научные достижения учёного. К его наградам добавились Ленинская премия (за разработку техники слежения со спутников за американскими ядерными взрывами), две Государственных премий, несколько наград Академии наук, в связи с 70-летием – вторая Звезда Героя. Отмечу только его подход к проведению научных работ на примере его участия в работах по термоядерному синтезу. Начал эти работы в СССР в 1952г. И.В.Курчатов; предложил Кикоину заниматься этой проблемой вместе. Тот сначала отказался, но спустя несколько лет в своей лаборатории разработал конструкцию термоядерной установки. И «…когда я утвердился, - напишет позже, - во мнении, что срок реального воплощения в жизнь термояда откладывается более, чем на два десятилетия, я перестал интересоваться этими работами и начал их постепенно сворачивать. Я глубоко убеждён, что, если учёный начинает заниматься работами прикладного характера, а термояд – это, безусловно, работа прикладного характера, основанная на классической физике, то ими нужно заниматься лишь в том случае, если результаты могут быть тобой получены ещё при жизни. Ввиду того, что я не собирался  жить ещё 30-50 лет, занятие термоядом счёл для себя излишним».
      Школьники 70-80гг. помнят Кикоина как одного из авторов идеи проведения всесоюзных физических олимпиад, а их победители, наверное, благодарны ему за то, что Кикоин добился права  поступать им в вузы СССР без вступительных экзаменов. С момента основания физико-математического журнала для школьников «Квант» и до конца жизни И.К.Кикоин был его главным редактором. Учебники по физике для старшеклассников школ, написанные вместе со своим братом Абрамом Константиновичем выдержали 9 изданий. Студенты многих вузов пользовались учебным пособием «Молекулярная физика», написанным братьями.
     Уже редактируя написанное, с удивлением обнаружил, что ничего не написал о младшем брате  Исаака Константиновича Кикоина. Восполняю этот пробел. Абрам Кикоин  в 1930г. окончил среднюю школу в Пскове;  причём, учиться он пошёл только в 10 лет: семья жила очень бедно и не было даже обуви, чтобы ходить в школу. Начал работать лаборантом в ЛФТИ, когда приехал из Пскова в Ленинград. Поступил на физмех Политехнического института, который окончил в 1936г.  Поехал работать в Харьков, в  лабораторию низких температур УФТИ, возглавляемую Л.В.Шубниковым. (Несколько слов об этом учёном. Начал учебу в Ленинградском университете в 1918г.; в 1922г. перевелся на физмех Политехнического института и одновременно начал работать в лаборатории И.В.Обреимова в ЛФТИ. Диплом защитил в 1926г. под руководством  Обреимова и в соавторстве с ним опубликовал научную работу. Разработанный ими метод выращивания крупных металлических кристаллов получил в дальнейшем широкое распространение.  По рекомендации Иоффе осенью 1926г. уехал в Нидерланды, где в Лейденской лаборатории низких температур де Хааза им был открыт так называемый «эффект Шубникова- де Хааза», значение которого в полной мере стало ясно в 50-60гг. Возвратившись в Союз в 1930г., принимает предложение Обреимова организовать криогенную лабораторию в УФТИ.) Работая в криогенной лаборатории,  Кикоин опубликовывает в 1936г. в журнале Nature в соавторстве с Шубниковым  статью, которая в мировом списке публикаций  по сверхтекучему гелию числится под третьим номером.  Одновременно с работой в лаборатории и аспирантурой у Шубникова,  А.К.Кикоин работает ассистентом на кафедре физики Харьковского университета, куда пригласил его вести практикум по курсу общей физики  Л.Д.Ландау, читающий там этот курс. Неудачное время пришлось на начало работы младшего из братьев! В декабре 1936г. Ландау был уволен  и Абрам Кикоин вместе с другими сотрудниками кафедры подаёт  заявление об увольнении из университета. Эта коллективная акция была расценена как «антисоветская забастовка». Продолжает работать в УФТИ.  Вскоре арестовывают  Шубникова, суд и приговор «десять лет без права переписки».  Работа А.К.Кикоина в УФТИ  продолжалась. В 1939г., окончив аспирантуру, защитил  кандидатскую диссертацию без «научного руководителя». Одним из последних покинул институт перед взятием Харькова немцами осенью 1941г. Оказался в Алма-Ата. Так как был одним из основателей альпинистского движения в СССР, то его привлекли к подготовке горных стрелков.  Посетивший Алма-Ату И.В.Курчатов предложил ехать к старшему брату в Свердловск. Там Абрам Кикоин начал работать вместе с братом над вопросом разделения изотопов урана  в рамках атомной программы. После Постановления ГКО «О неотложных мерах по обеспечению развёртывания работ, проводимых  Лабораторией №2 АН СССР», принятом 3 декабря 1944г., все работы по атомному проекту были сконцентрированы в Москве, в том числе и те, которые проводились до этого в Свердловске.
      В Москве участие младшего Кикоина в атомном проекте было закончено вследствие поступления в органы НКВД  на него двух доносов – из Свердловска и  из Харькова. Об этом написано по-разному, как и многом другом, касающемся атомного проекта.  В книге Судоплатова «Специальные задания» написано: « … я получил от агента (за всеми участниками атомного проекта и их родственниками осуществлялся надзор НКГБ – прим. авт.) информацию, что  младший брат Кикоина  хранит у себя в столе троцкистский памфлет, тайно ввезённый в Советский Союз в 1938 году. Хуже того, он оказался настолько глуп, что показал его одному из своих коллег, который немедленно отрапортовал  об этом сотруднику НКГБ». Сам Абрам Кикоин рассказывал об этом эпизоде разное. Уральскому журналисту он говорил, что в октябре 1945 года его вместе с братом вызвали к Звягинцеву, заму Берии, и к Ванникову, где сообщили о поступлении на него материала из Харькова и Свердловска.  В материалах из Харькова сообщалось об участии Кикоина в антисоветской забастовке и о том, что он был последним аспирантом расстрелянного врага народа, который благоволил к нему. «К тому же ещё был донос из Свердловска. Я понимал,- говорил Кикоин журналисту,- кто это сделал  и зачем. Короче говоря, от этого дела /атомного проекта/ я был отстранён.  Сам доносчик имел в виду не меня, он хотел брата подвести. Смысл – зависть. Это был бывший сотрудник брата и даже его лучший друг… Они были вместе в Ленинграде, а потом переехали в Свердловск… Но брат не взял его в Москву, что послужило причиной озлобления». Младший Кикоин не стал называть его фамилию. Это сделал его сын после смерти отца. Он же, разбирая архивы отца, опубликовал письмо последнего в газету «Известия», посланное осенью 1995г. Комментируя опубликованное Судоплатовым, как «поразительное несоответствие написанного тому, что имело место в действительности», А.К.Кикоин писал: «В этом рассказе верно только то, что на меня в самом деле поступил донос и не один. 30 октября 1945 года я был вызван в Первое Главное Управление, где предстал перед тремя генералами… Мне сообщили, что на меня поступили материалы из Харькова, где я работал до войны, и из Свердловска». Обвинения из Харькова были аналогичными, рассказанными уральскому журналисту. А в доносе из Свердловска  младший Кикоин обвинялся в «англофильстве», дескать, он оправдывал затяжку открытия второго фронта. «А результатом  этой моей встречи с тройкой генералов было отстранение меня от работы по, как тогда говорили, урановой проблеме». Вернулся в Свердловск и стал экспериментатором в  Институте физики металлов и преподавателем в Уральском политехническом институте. Были ещё доносы, заставившие покинуть ИФМ и прекратить научную деятельность в 1971г. Учёное звание «профессор» получил только в 1982г., оставаясь кандидатом физико-математических наук.
      …Как мне знакомы доносы, заявления с обвинениями в свой адрес!  И даже предательство, казалось, верных друзей. До сих пор не могу забыть одно из них. В начале 1970-х годов вошло в моду создание научно-производственных объединений. Тогда в верхах решили объединить заводскую науку ЗТМКа с Институтом титана, присоединив последний к комбинату. Лабораторией магния комбината, которой я руководил, непосредственно подчинялся опытно-промышленный участок в цехе электролиза магния с наличием в штате мастеров и электролизников. Тогда мы внедряли бездиафрагменные электролизёры и без наличия подобного участка осваивать их было бы затруднительно. Меня переводили в Институт начальником магниевого отдела, оставляя всех инженеров и работников опытно-промышленного участка в непосредственном подчинении цеха электролиза. Длительное время сопротивлялся такому решению, отказывался писать заявление о переходе в Институт. Уже практически было найдено решение как выйти из создавшегося положения. И тут приезжает на завод из Ленинграда Х.Л.Стрелец (научный руководитель моей диссертационной работы), встречается с директором комбината, и на следующий день, разговаривая о проблемах моего перехода в Институт титана, огорашивает  сообщением о заявлении работников опытно-промышленного участка на имя директора комбината. Содержания заявления мне Стрелец не рассказывал, но его суть передал: все инженеры подписались под заявлением, в котором отказывались работать под моим подчинением в институте. Чем они объясняли это конкретно – не знаю. Мотивы их мне были понятны: никто из них не хотел терять «горячего стажа» при переходе в институт, (эту проблему я и пытался разрешить, не подписывая своё заявление о согласии на переход в Институт титана.)  Но отказ работать со мной от товарищей, с которыми делил и успехи, и неудачи в работе, был для меня совершенно неожиданным. Хоть бы кто-то из них поговорил со мной, предупредил о совместном заявлении. Никто!  И я сдался. Только через полтора года мне удалось вернуться на комбинат и только благодаря тому, что общим директором объединения оставался ещё директор комбината, которому я надоел просьбами вернуться в цех. Без этого вряд ли бы продолжался перевод электролизёров серии на бездиафрагменные. (Надо пояснить, что в одной серии электролиза ЗТМКа были электролизёры так называемой хлормагниевой и карналитовой схем питания. Внедрение новых электролизёров на хлормагниевой схеме успешно завершалось, а сменившие на комбинате главного инженера и начальника цеха электролиза новые лица устанавливать подобные электролизёры на карналитовой схеме не хотели: надо было создавать и новые элементы электролизёра, и разрабатывать новую технологию их обслуживания. Зачем рисковать? - задавали мне вопрос) …
      Вернусь к Альма-матер. Братья Джелеповы – старший Борис Сергеевич и младший Ведедикт Петрович – также одни из участников создания советской атомной бомбы. Старший занимался вопросами ядерной спектроскопии, окончил ЛГУ, а вот младший – наш, политехник. К намеченной цели – занятием физики, шел упорно. После окончания школы смог поступить в Политех только с третьего раза.  В 1930 и 1931гг., несмотря на успешно сданные приёмные экзамены, в институт не приняли. Председатель приёмной комиссии заявил: «Коммунистическая партия приняла решение  создавать новую – рабочую интеллигенцию, и если ты хочешь поступить в институт, тебе надо приобрести двухлетний рабочий стаж». Два года В.П.Джелепов работал электромонтёром на строительстве корпусов завода «Электросила» и на других стройках.  Дипломную работу выполнял в лаборатории позитронов ЛФТИ под руководством зав. лабораторией А.И.Алиханова, будучи принятым туда на должность младшего научного сотрудника студентом. В июне 1937г. получил диплом с отличием и специальность инженера-исследователя. Сдал экзамены в аспирантуру, но до зачисления в неё был призван на действительную службу в Красную армию. После прохождения службы и полгода работы в Физтехе снова призыв в армию. Участие в освобождении Западной Белоруссии и в финской войне: два года отрыв от физики. После возвращения из армии работа в ЛФТИ по созданию циклотрона под руководством И.В.Курчатова и А.И.Алиханова. Начало войны прерывает работы по физике. Эвакуация в Казань вместе с ЛФТИ и работа там  до середины 1943г. по  вопросам радиолокации. В августе 1943г. по вызову Курчатова прибыл в Москву и в числе первых 15-ти сотрудников Лаборатории №2 начал работать по урановому проекту. Работал в этой лаборатории до 1948г. Когда по инициативе Курчатова в Дубне создаётся Гидротехническая лаборатория – будущий Институт ядерных проблем, В.П.Джелепов переходит работать туда.  За участие в сооружении и пуске в Дубне пятиметрового синхроциклотрона удостоен в 1951г. Сталинской премии. (Синхроциклотрон, введенный в действие в Дубне в 1949г., был способен ускорять частицы до рекордных в то время энергий и по своим параметрам превосходил сооруженный в 1946г. в Беркли американский – прим. авт.)  За цикл научно-исследовательских работ, выполненных на этом синхроциклотроне, В.П.Джелепов в 1953г. получает вторую Сталинскую премию.
     Давиденко Виктор Александрович, советский физик-ядерщик окончил школу-семилетку в 1927г. Учеником токаря поработал в ремонтно-тракторной мастерской в совхозе. Приехав в Ленинград, с 1930г. работал токарем на заводе  Кулакова. (Этот завод, расположенный недалеко от дома моего проживания в довоенном Ленинграде, был объектом постоянных бомбёжек немцами осенью 41-го. На территорию завода ни одна бомба не попала, а вот прилегающему району и расположенному там зоосаду досталось: в одну из первых бомбёжек была смертельно ранена любимица всей ленинградской детворы слониха Бетти,) Работая токарем, Давиденко учился на вечернем рабфаке Гидротехнического института и в 1932г. поступил на физмех.  Окончил его с отличием в 1937г. и до 1940г. работал в ЛФТИ. Не разбирался в связи с чем,  Давиденко после Физтеха  до 1943г. работал инженером на заводах НКАП.  В 1943г. направлен в Лабораторию №2, к Курчатову, а оттуда в 1948г. в составе группы физиков во главе с Флеровым прибыл в КБ-11 (Арзамаз-16.)  Его группе была поручена разработка нейтронного запала первой атомной бомбы. После её успешного испытания за эту работу В.А.Давиденко награждается орденом Трудового Красного знамени и ему присуждается Сталинская премия. Затем была работа над водородной бомбой. Давиденко предложил схему термоядерной бомбы на основе атомного обжатия, а выполненные наработки возглавляемого им объединённого сектора КБ-11 были использованы при создании водородной бомбы. За это присвоено звание Героя Социалистического труда и присуждена вторая Сталинская премия. В 1953г. без защиты диссертации В.А.Давиденко присуждается учёная степень кандидата физико-математических наук, а в 1954г. – доктора, также без защиты диссертации. В 1959г.становится лауреатом Ленинской премии.

       Не миновало участие в атомном проекте ещё одного политехника. В физике элементарных частиц и физике твердого тела встречаются такие понятия как «эффект Померанчука», «теорема Померанчука», «полюс Померанчука», есть псевдочастица «померон», ежегодно за работы по теоретической физике, в основном, в области физики частиц, присуждается премия имени Померанчука одному российскому и одному иностранному учёному. И такой яркий след оставил человек, проживший всего 53 года, причём, начавший заниматься собственно физикой в 30-летнем возрасте!   Выдающийся физик-теоретик Исаак Яковлевич Померанчук  также выпускник физмеха Политехнического института.  Путь Померанчука в Политех был долгим и не простым. После окончания школы-семилетки  два года учёбы в фабрично-заводском училище при Рубежанском (Донбасс) химическом заводе. Затем два года работы аппаратчиком хлорного цеха местного химкомбината и только после этого поступление в 1931г. в Ивановский химико-технологический институт. Не знаю причины, но со второго курса Померанчук переводится на физико-механический факультет ЛПИ. В 1935г. в числе четырёх студентов-дипломников отобран как будущий сотрудник в УФТИ и уезжает в Харьков, где Л.Д.Ландау формировал свою знаменитую научную школу физиков-теоретиков. Там под руководством Л.Д.Ландау занялся научной работой. Выполненные исследования легли в основу дипломной работы; Померанчук защищает её в Ленинграде и возвращается в Харьков к Ландау; работает с ним  там до 1937г. В годы «большого террора» в УФТИ  были арестованы 11 сотрудников, пятерых из них расстреляны. За поддержку Ландау Померанчук исключается из комсомола.  Начались его скитания  по разным институтам. Преподаёт в Кожевенном институте в Москве; защищает там кандидатскую диссертацию. Пропускаю период его работы в Физическом институте АН СССР в 1940-1943гг. При организации Лаборатории №2  И.Я.Померанчук работает в ней, занимается теоретическими расчётами реакторов, а в 1946г. в Лаборатории №3 АН СССР основывает теоретический отдел и становится его научным руководителем. На основе разработанной Померанчуком теории гетерогенных ядерных реакторов построен первый реактор Ф-1 и все последующие реакторы в стране.  В 1950г. его временно командируют в Арзамас-16. Там он возглавил группу, занятую решением проблемы точного расчёта энергетического баланса водородной бомбы. (Справка: чтобы вызвать самоподдерживающуюся ядерную реакцию – взрыв бомбы – необходимо, чтобы энергетический баланс был положительным, то есть, чтобы энергия, возникающая за счёт ядерных реакций,  превосходила энергию, вылетающую из системы.) Применительно к разрабатываемой в то время в Арзаме-16 водородной бомбы грубый  расчёт энергии уже сделал Зельдович; по его расчёту баланс энергии был близок к нулю: бомба могла взорваться весьма предположительно. Начинать при такой неопределённости работу по реализации задумки учёных было нельзя. Группа, возглавляемая Померанчуком, смогла выполнить поставленную перед ней задачу. За научные работы И.Я.Померанчуку дважды присуждались Сталинские премии, он был избран академиком АН СССР.
     В течение многих лет научным руководителем Семипалатинского полигона испытания ядерного оружия был выпускник физмеха Политехнического института академик Михаил Александрович Садовский. Четыре Сталинских премии, Ленинская премия, звание Героя Соцтруда – основные награды М.А.Садовского. Во время учёбы в Политехе (1922-1929гг.) студентом специализировался как геофизик-сейсмолог. Основное занятие до войны – исследование действий промышленных взрывов. Он один из пионеров исследования физики направленного взрыва в СССР. За эти работы ему без защиты была присвоена учёная степень кандидата наук. С 1945г. работает в ИХФ зав. лабораторией, изучая вопросы использования химической кинетики во взрывных процессах.  В апреле 1946г. ИХФ получил правительственное задание на проведение комплекса научно-исследовательских и экспериментальных работ по созданию методик и аппаратуры для изучения быстропротекающих процессов, которые имеют место при ядерном взрыве, а также его поражающих факторов. Учитывая  опыт в области изучения действия взрывов,  Садовского назначают заместителем директора ИХФ и  руководителем специального сектора по экспериментальному исследованию всех параметров ядерных взрывов. (О масштабе выполняемых в этом направлении работ свидетельствует факт подчинения Садовскому шести отделов института). При проведении первого ядерного заряда по рекомендации Н.Н.Семёнова, директора ИХФ, Садовский являлся научным руководителем физических измерений. В 1958г. по настоянию Курчатова привлечён к решению проблемы, связанной с запрещением ядерных испытаний и контролю над ними. В 1960г. Садовский становится директором Института физики земли АН СССР. За выдающиеся достижения в области геологии и геофизики ему присуждается высшая награда АН СССР – золотая медаль им.М.В.Ломоносова.
      Было бы несправедливо, если бы я  не рассказал ещё об одном учёном, также участвовавшем в атомном проекте – Борисе Павловиче Константинове, которого когда-то  отчислили с четвертого курса физтеха за «непролетарское происхождение». Причём, это «непролетарское происхождение» приписали ему, как мне кажется, с большой натяжкой: отец и мать из крестьян. Мать всю жизнь была домохозяйкой, родила 12 детей, пережила страшное горе, когда из четырех тогдашних её детей трое умерли во время эпидемии скарлатины. Борис был девятым ребенком в семье. Отец, крестьянин из Костромской губернии, ушёл на отхожий промысел в Питер в 14-15 лет, писал в своей автобиографии Константинов; впоследствии стал десятником и прорабом у одного из подрядчиков строительных работ. В 1900г. вошёл в дело этого подрядчика как компаньон. «Отец,- писал Константинов,- выполнял довольно крупные частные и государственные подряды и, по-видимому, нажил на этом значительный капитал». К началу Октябрьской революции владел большим каменным домом  на проспекте Газа. Всего, конечно, лишился в результате революции. Константинову было тогда всего 7 лет; тем не менее «непролетарское происхождение» ему «пришили».  В 1918г из-за голода в городе семья вернулась в деревню. Там отец  на пустоши создал крестьянское хозяйство;  умер от сыпного тифа в 1919г.  Детям приходилось помогать матери во всех крестьянских работах. Не случайно в одной из своих автобиографий Константинов писал о своём крестьянском происхождении.
     Теперь при входе во второй корпус Политеха в память о несостоявшемся выпускнике висит мемориальная доска с надписью: «Здесь в 1946-1969гг. работал выдающийся физик, вице-президент АН СССР, академик Борис Павлович Константинов».  Мемориальная доска Константинову есть и на здании Физико-технического института им. А.Ф.Иоффе, директором которого он был, а в скверике перед зданием стоит бронзовый бюст-памятник учёному. Так отмечены теперь заслуги перед Родиной когда-то отчисленного из института студента.  Б.П.Константинов, вернувшись вместе с семьей в Петроград, где  в ФТИ работал его старший брат Александр, с 14-ти лет работает монтёром сигнализации охранной службы и учится в школе. Окончил школу 2-й ступени, когда не было 16 лет.  По возрасту не был допущен к приёмным испытаниям в вуз, начал заниматься вольнослушателем на первом курсе физико-механического факультета осенью 1926г. Отчисленный из института,  Константинов смог остаться в науке благодаря ходатайству А.Ф.Иоффе, в ЛФТИ  которого он начал работать препаратором  ещё со второго курса учёбы в институте. В 1930 году зачислен в штат  акустической лаборатории препаратором, в октябре того года – старший лаборант, с октября 1932г. – на должности инженера. В Политехническом восстанавливаться не стал; в 1932-1934гг. занимался на механико-математическом факультете ЛГУ, но не окончил его. Акустическая лаборатория, как и некоторые другие подразделения «Комбината физико-технических институтов в Лесном» в 1932г. выделилась самостоятельный электрофизический институт. В ЛЭФИ, а впоследствии в НИИ музыкальной промышленности Б.П.Константинов занимался научной работой в области теории колебания и акустики. По этим же областям науки он защитил в 1942г. кандидатскую, а в 1943г. (через 7 месяцев!) докторскую диссертации. Официальный оппонент  Я.И.Френкель так писал в своем заключении по диссертации: «Из этой одной представленной им диссертации он мог бы выкроить три. Первых двух глав  было бы достаточно для того, чтобы присудить ему без колебаний степень доктора физико-математических наук; тоже нужно сказать и о последней главе».  И после 15-ти лет занятий «акустикой» -  вдруг «участник атомного проекта». Причём, об этом  стало известно сравнительно недавно, и не только широкой публике. В лучшем случае, говоря о заслугах  Б.П.Константинова, его соратники чаще всего просто говорили, что Борис Павлович создал промышленное производство в СССР «нового продукта» или «важного продукта».  «В 1944г. Физтеху были поручены работы по атомной проблеме, и Борис Павлович выдвинул идею, которая не имела  никакого отношения к его специальности, но была блестящей. Б.А.Гаев (сотрудник лаборатории – прим. авт.) как опытный конструктор нашел прекрасные инженерные решения, и так Б.П.Константиновым была создана новая отрасль промышленности»,- писал впоследствии А.П.Александров. Я.Б.Зельдович о  работе Константинова в атомном проекте писал следующее: «В ходе наших работ  возникла сложная задача, допускавшая несколько различных вариантов ее технического решения. Эта задача была поставлена  и перед ЛФТИ, в частности, перед Борисом Павловичем. Он проявил огромный здравый смысл в принципиальном выборе варианта и такую же огромную изобретательность в конструктивном его оформлении… Предложенный и разработанный Константиновым и его сотрудниками производственный процесс и поныне остаётся непревзойдённым, поныне применяется в возрастающем масштабе». И Александров, и Зельдович написали это в 1985г., не называя сути работы Константинова. Академик Александров, выступая на гражданской панихиде в июле 1969г. – Б.П.К. скончался, не дожив до 60-ти лет - когда все работы по атомному проекту ещё были полностью засекречены, отметил, «что то, что сделал Борис Павлович Константинов, дало такую экономию нашей стране, которой хватит на сто лет работы  Физтеха в будущем».
      Работами на атомный проект Константинов начал заниматься в ЛФТИ в 1945г.  Требовалось не только провести лабораторные исследования различных процессов, но и выбрать среди них тот, который окажется самым эффективным и быстро реализуемым в промышленном масштабе. Начинать во всём приходилось с нуля. И всё в крайне ограниченные сроки. В 1947г. в ЛФТИ  Константинов организовал и возглавил лабораторию исследования физико-химических свойств изотопов. В результате разработок лаборатории советская атомная промышленность получила столь необходимое ей дешёвое и высококачественное сырьё. «С 1950г. – напишет в автобиографии Константинов, - назначен научным руководителем проблемы создания промышленного производства в СССР нового продукта. С1952г. по настоящее время являюсь научным руководителем производства этого продукта на одном из предприятий МХП СССР». Теперь известно, что это был необходимый для водородной бомбы  дейтерид лития-6. (У других авторов – дейтерид лития, обогащённый изотопом лития-6. Оставим уточнение специалистам.) За участие в работах по созданию термоядерного оружия Константинов получил Сталинскую премию и звание Героя Соцтруда. Позднее к ним добавилась и Ленинская премия.  Как это ему досталось, свидетельствует рассказ сына учёного. В 1951 или в 1952 году, рассказывал он,  поздно вечером в квартиру принесли телеграмму с завода.  «Отец прочитал её вслух: «Продукт пошёл. Терещенко». После полез в буфет, достал бутылку водки, налил себе полстакана и начал рассказывать». Из всего рассказа мальчишка понял, что отец занимался налаживанием производства какого-то продукта и что-то пошло не так как предполагалось. Если бы не пришла та телеграмма, то его  Берия расстрелял бы. Теперь известно, что для изготовления водородной бомбы был необходим изотоп лития-6.  В обычном литии этого изотопа всего  6-7%. С 1946г. в Кирово-Чепецке строился химический комбинат. Когда завершалось его строительство  появилось Постановление Совмина от 21 января 1951г. о строительстве на этом заводе «корпуса 501» -  с вводом в эксплуатацию в 4-м квартале того же года. «Корпус 501» предназначался для производства легкого изотопа лития. Это и было производство того «нового продукта», о котором говорили соратники и сам Константинов до раскрытия документов по атомному проекту. Даже сами создатели термоядерного оружия не знали,  кому они обязаны получением необходимого им изотопа литий-6.  А разработчику  этого продукта Берия  грозил: «Если через месяц на моём столе не будет стоять банка с 1кг вдвое обогащенного продукта, мы с вами больше не увидимся!». Как подтвердил позднее директор завода Терещенко, это же грозило ему и многим другим, причастным, в случае неудачи. (С 1979г. химкомбинат в Кирово-Чепецке носил имя Б.П.Константинова. В 2010г. комбинат был реорганизован.)
     Чем могут закончится угрозы, большая семья Константиновых знала не понаслышке. Их старший брат  Александр Павлович Константинов, советский учёный и изобретатель в области радиофизики был расстрелян в 1937 году.  Об этом ни один из его родственников никогда ничего не написал. Сам Б.П.Константинов, говоря о своих братьях в опубликованных автобиографиях,  о старшем брате писал только, где тот работал и чем занимался. Только однажды написал: «до 1937года».  В БСЭ, где есть статья, посвящённая А.П.Константинову, указаны даты его жизни: 1895-1945гг., что не соответствует действительности.  А.П.Константинов помимо всего был одним из самых известных специалистов  и изобретателей периода становления отечественного телевидения. В телевидение известно его изобретение – «трубка Константинова». В 1935г. был создан Всесоюзный НИИ телевидения, А.П.Константинов перешёл в этот институт. Ему было поручено руководить работами, связанными с созданием оборудования для Ленинградского телецентра.  Арестован в ночь на 1 ноября 1936г. по так называемому «пулковскому делу». Такое название этому «делу» дали позже в связи с тем, что первая большая группа арестов осенью 1936г. была среди пулковских астрономов.  Осуждён 25 мая 1937г. Военной коллегией Верховного Суда СССР как участник «контрреволюционной фашистской организации за намерения изготовить бомбу для совершения теракта над Сталиным.  На следующий день – расстрелян. Жена как ЧСИР арестована в сентябре 1937г., осуждена на 8 лет, пробыла в колымских лагерях 7 лет. Тёща и малолетние дочери сосланы в Оренбургскую область, где провели 9 лет. Безусловно, НКВД в таких случаях не выпускало из своего внимания  из других родственников «врага народа», оставшихся «на воле».
     Работая в ЛФТИ, Константинов по совместительству вел педагогическую работу сначала в Станкоинструментальном институте, а затем в Политехническом. В 1947г. организовал в ЛПИ кафедру экспериментальной ядерной физики и заведовал ею до 1951г.  Затем в 1951-1964гг. заведовал им же созданной в Политехе кафедрой физики изотопов. Некоторое время в 1960-х годах был деканом физико-механического факультета: институт захотел возобновить старую смычку Политеха и Физмеха, когда Иоффе был и директором  ЛФТИ, и деканом физико-механического факультета.  Во время моей учёбы в ЛПИ я вряд ли где-либо встречался с Б.П.Константиновым:  читал он лекции по курсу «Введение в физику изотопов и методы их разделения» только для студентов 4-го курса физмеха уже выбравших свою специализацию.  Константинов очень часто отсутствовал в Ленинграде из-за постоянных командировок, так что на разных общеинститутских мероприятиях, где студенты могли видеть других учёных, кроме своих кафедр, не бывал. 
      Наверное, мог бы участвовать в атомном проекте, как работали в нем его ученики  Алиханов и Арцимович, ещё один советский учёный-физик, в память о  котором в Политехе установлена мемориальная доска на 2-м учебном корпусе. Это Лукирский Петр Иванович.  Он принадлежал к первому поколению советских физиков, которые формировались вокруг Иоффе, начиная ещё с его дореволюционного семинара в Петроградском политехническом институте.  Лукирский, поступив в университет в 1912г., со второго курса начал научную работу под руководством А.Ф.Иоффе и работал под его началом всю свою не столь длинную жизнь, с перерывом на несколько лет, который не от него зависел. В 1933г. он был уже членом-корреспондентом АН СССР, профессором, помимо работы в ЛФТИ заведовал кафедрой электричества физического факультета ЛГУ. И всё прервалось в ночь со 2-го на 3-е декабря 1938г., когда он был арестован НКВД. Казалось уже позади страшный 1937 год, когда были арестованы многие его друзья-сослуживцы по университету и Физико-техническому институту. Что же случилось? В своей автобиографии, написанной в 1946г., П.И.Лукирский ни словом не обмолвился о своей жизни с конца 1938 по 1942-й год. В журнале «Звезда» №10, 1996г. был напечатан  большой очерк В.Френкеля «Трудные годы Петра Ивановича Лукирского», основанный на документальных материалах следственного дела Лукирского. В заявлении Лукирского, написанного им на имя начальника НКВД Ленинградской области уже после осуждения, из Усольлага, Соликамск, можно прочитать: «Я был арестован и мне было предъявлено обвинение в принадлежности к ликвидированной 2 года назад группе контрреволюционеров физиков-теоретиков, к которой я никогда никакого отношения не имел. Обвинение было основано на показаниях профессоров Е., А., Г. и неизвестного мне гражданина Д.».  Я  читал предъявленные Лукирскому в качестве обвинения показания этих лиц. Здравомыслящему следователю и в голову не пришло бы поверить этим свидетельствам. Судите сами. Допрос находящегося под арестом сотрудника ЛФТИ; на вопрос: «расскажите об антисоветских группировках в ФТИ» называет ряд фамилий, которые наиболее открыто выражали свои антисоветские взгляды. Среди них Лукирский.  «Лукирского я отношу к наиболее яро а/с лицам из известных мне в ЛФТИ… Убеждённый а/с, считающий советскую культуру регрессом человечества, а отдельные затруднения в стране как затруднения вытекающей из самой системы управления». Из показаний профессора Б.: «В состав нашей контрреволюционной организации входил Лукирский… В период обострения международного положения, когда стала реальной угроза войны и возможность интервенции, мы свою роль видели в разложении тыла для обеспечения победы интервенции с цель поражения Советского Союза… Считая, что политика, проводимая советским правительством диктуется персонально Сталиным, мы считали, что без устранения Сталина невозможно изменение политического режима в стране». Лукирский все обвинения следствия отрицал, но был осужден на 5 лет ИТЛ, которые отбывал сначала в Усольлаге, затем были «шарашка» под Боровичами, тундра печорского края – лесоповал. В феврале 1939г. крупные учёные страны -  С.И.Вавилов, Иоффе, Капица, Крылов и другие обратились с письмом к новому наркому НКВД Берии с просьбой «вновь пересмотреть основания, послужившие к осуждению». Писал в органы НКВД сам Лукирский; писали из Академии наук. В феврале 1940г. суд пересмотрел дело Лукирского, вынес заключение о его невиновности. Однако решения Особого совещания по пересмотру дела сразу вынесено не было. Освобожден Лукирский был только в октябре 1942г. Добрался до Казани, где пребывали в эвакуации его семья и ФТИ. Иоффе немедленно зачислил его в штат института и поручил заведывание одной из лабораторий. В 1943г. П.И.Лукирский был приглашён на должность руководителя физического отдела Радиевого института. После возвращения в 1945г. в Ленинград работал одновременно в ЛФТИ и Радиевом институте. По совместительству основал в Политехническом институте кафедру физической электроники и заведовал ею до своей кончины. По свидетельству учившихся вместе со мной на физтехе студентов, на кафедре появлялся один-два раза в неделю. В почтительном  сопровождении 4-5 сотрудников кафедры обходил «свои владения». Но был доступен и студентам, и сотрудникам. По выходе из лагерей П.И.Лукирского восстановили в звании члена-корреспондента, а в 1946г. избрали действительным членом АН СССР.
      Знают ли нынешние сотрудники Киевского института металлофизики им. Г.В.Курдюмова НАНУ чью школу прошёл   основатель их института? А школа всё та же – «папы Иоффе».  Г.В.Курдюмов поступил на физико-механический факультет Политеха в 1921г., окончил его в 1926г. Работал ещё студентом в институте Иоффе, потом аспирантура и одновременная работа в ЛФТИ. В 1931г. возглавил там рентгено-металлографическую лабораторию. В 1932г. Иоффе откомандировал Курдюмова в Днепропетровский физико-технический институт для создания там подобной лаборатории. Был директором этого института.  В 1939г. избран академиком АН УССР. Во время эвакуации ДФТИ в Магнитогорск руководил разработкой сталей для деталей танков, танковой брони и бронебойных снарядов. Ещё в 30-х гг. Курдюмовым был обнаружен и объяснен бездиффузионный характер мартенситного превращения в сталях, а именно присутствие мартенситной фазы делает сталь более прочной. За цикл работ в этой области ему была  присуждена Сталинская премия в 1949г. После реорганизации в 1944г. ДФТИ - работа в Киеве, организация там в 1945г. лаборатории, ставшей основой нынешнего Института металлофизики. В 1946г. Г.В.Курдюмова избирают членом-корреспондентом АН СССР, а в 1953г – действительным членом АН СССР.  В 1962г.  Курдюмов основывает Институт твердого тела в Черноголовке. В 1969г. – Герой Социалистического труда. В память о Г.В.Курдюмове  Национальная академия наук Украины в 1997г. устанавливает премию им. Г.В.Курдюмова.
      Написав всё это об учёных, чья научная деятельность и становление были связаны с физико-механическим факультетом Политехнического института и, как правило, после него с Физико-техническим институтом А.Ф.Иоффе или Институтом химической физики Н.Н.Семёнова, вышедшим также из института Иоффе, я задаю себе  риторический вопрос. А было бы в Советском Союзе создано ядерное оружие, если бы Иоффе эмигрировал за границу, как это вынуждено сделал его друг С.П.Тимошенко, вместе с которым, как я писал выше,  Иоффе разрабатывал программу подготовки в Политехническом институте инженеров-физиков, «способных решать возникающие перед наукой и промышленностью проблемы»?  Сколько же потеряла Россия и возникшее на её основе после Октябрьской революции государство в результате непримиримой идеологической, кровавой борьбы большевиков со всеми инакомыслящими? Сколько «Платонов и Ньютонов» потеряла Россия? Мой длительный экскурс в историю только одной моей Альма-матер частично даёт ответ.
     Не менее значительны достижения учёных и производственников, выросших в моей Альма-матер, и в других, кроме ядерной, областях. Остановлюсь только на одной, ставшей мне известной в сравнительно недавнее время. В Политехническом институте инициировали начало работ по вычислительной технике и использованию вычислительных машин. Кафедра «Автоматика и телемеханика» была открыта в институте в 1933г. на электромеханическом факультете; была первой в стране такого профиля. Основал кафедру и руководил ею до 1971г. Б.И.Доманский. По широте взглядов и эрудиции, по мнению современников, это был самый крупный авторитет по автоматике в нашей стране. В 1949г. на физико-механическом факультете создаётся кафедра «Автоматическое управление движением». В феврале 1952г. в институте открывается новый факультет – радиотехнический, который вобрал в себя 4 кафедры с физтеха, в том числе и эту небольшую тогда кафедру. Кафедра получает название «Математические и счётно-решающие приборы и устройства», её заведующим назначается доцент Тарас Николаевич Соколов. В годы моей учёбы и в последующие годы  Т.Н.Соколов работал в институте, я мог о нём слышать или что-нибудь читать в институтской многотиражке «Политехник», но вряд ли встречался. В 1951-1954гг. Т.Н.Соколов был проректором института по научной работе и в такой ипостаси я должен был о нём знать. Но время многое стерло  из памяти. О деятельности этого учёного  широкая публика не знает и теперь, когда в 90-х годах стали публиковать материалы о нём и о созданной им научной школе автоматизированных систем управления.
       Мемориальная доска на здании 2-го учебного корпуса института появилась в 1982г. На ней написано: «Здесь с 1952 по 1972 год работал видный советский учёный в области автоматизированных систем управления Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственных премий, профессор, доктор технических наук Тарас Николаевич Соколов». Но и после этого только немногие знали, ЧТО создано под руководством этого человека.
      Моё поколение хорошо помнит с каким восторгом мы узнали о запуске первого искусственного спутника Земли и, особенно, о полете в космос Юрия Гагарина.  Помню, как в один из дней октября 1957г. на Днепровском титано-магниевом заводе, где я работал, как-то узнали, что спутник будет пролетать над Запорожьем. (Журнал «Техника – молодёжи» утверждал, что подсвеченный солнцем спутник можно увидеть утром и вечером, не упоминая при этом нужно ли пользоваться оптическими приборами.). Желающие увидеть его высыпали на улицу около заводских корпусов и оживленно вглядывались в небо, ожидая появления на нем летящей звездочки. Солнечные очки тогда были большой редкостью; поэтому большинство смотрело через осколок закопчённого стекла. Кто-то время от времени говорил, что видит спутник и указывал другим, его не видящим, участок неба, где спутник пролетал.  Стоя у входа в первый корпус цеха №3, я, сколько не вглядывался в указанном направлении, спутника так и не увидел. Думаю и другие вряд ли его видели. Даже если кто-то действительно невооружённым глазом мог увидеть пролетающую на небе звёздочку, то это был не сам спутник, а сопровождающий его полет  центральный (II ступень)  блок ракеты. Конечно, тогда и подумать не мог, что к полетам в космос самое прямое отношение имеет мой Политех. А уж тем более не мог даже предполагать о существенном вкладе учёных института в развитие Ракетных войск стратегического назначения (РВСН). Их заслуги были поставлены в один ряд с заслугами выдающихся всемирноизвестных создателей ракетной техники. «В этот технический прорыв, определивший дальнейшее развитие Ракетных войск стратегического назначения,- говорил в 1994г. Главнокомандующий РВСН генерал-полковник И.Д.Сергеев на конференции «История строительства и развития РВСН»,- внесли неоценимый вклад конструкторские бюро, возглавляемые В.Н.Челомеем, М.К.Янгелем, С.П.Королёвым, Н.А.Пилюгиным, Т.Н.Соколовым». Три Генеральных конструктора межконтинентальных ракет, Генеральный конструктор бортовых систем управления и рядом с ними заведующий одной из кафедр Политехнического института, организатор, руководитель и главный конструктор  ОКБ ЛПИ!
      Когда в 1999г. разыскивал свою однокурсницу Люсю Андрееву, живущую в одном из профессорских домов  института, то на 2-м профессорском доме увидел мемориальную доску: «Здесь с 1950 года по 1979г. жил видный советский учёный в области автоматизированных систем управления, Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственных премий, профессор, доктор технических наук Тарас  Николаевич Соколов». Обратил внимание, что жил он в профессорском доме, а значит и работал в институте в годы моей учёбы, и фамилия вроде бы знакомая, но вспомнить что-либо о Т.Н.Соколове не смог. А вот что написано о нём в книге по истории  РВСН: «Т.Н.Соколов – один из основных создателей систем управления. Внёс значительный вклад в работы в области исследования космического пространства, запуск первого искусственного спутника земли и первого человека в космос. Является родоначальником автоматизации процессов управления войсками и стратегическим оружием в РВСН». Короткий перечень, а сколько за ним стоит!
      Т.Н.Соколов родился в 1911г. После окончания средней школы с 1928 по 1933 г.  работал в Ленинграде электромонтёром в авторемонтных мастерских, на Вагоноремонтном и Балтийском судостроительном заводах.  В 1930г. поступил на вечернее отделение  Ленинградского электромеханического института. (Это был  один из отраслевых институтов, на которые разделили Политех в 1930г.). В 1933г. перевёлся на очное отделение; окончив его (уже Ленинградского индустриального института) в 1935г., был зачислен в аспирантуру института по кафедре «Промышленное использование электрической энергии», которую закончил в 1938г. В 1938-1940 годах руководил бюро электропривода и автоматики в конструкторском отделе  станкостроительного завода им. Я.М.Свердлова. Разработал оригинальную систему электропривода копировально-фрезерного станка Келлера и ещё ряд его усовершенствований. В ЛПИ был создан экспериментальный образец станка, характеристики  которого превосходили станок Келлера (США). До начала войны завод  выполнил четыре промышленных образца станка. В 1938г. Соколов защищает кандидатскую диссертацию по этой тематике и после утверждения ВАКом с сентября 1939г. начинает по совместительству работать ассистентом на кафедре, где был аспирантом. В мае 1941г. утвержден доцентом. Началась война и Т.Н.Соколов вступает добровольцем в Красную Армию.  Как и некоторые другие политехники был направлен на курсы при Ленинградской военно-воздушной академии. С 1942г. по май 1946г. служил в подразделениях ВВС. После демобилизации, в чине старшего лейтенанта  запаса, Соколов зачисляется доцентом на кафедру «Электрооборудование промышленных предприятий» электромеханического факультета ЛПИ. Во главе группы учёных кафедры и инженеров завода им. Свердлова запустил в серийное производство первый отечественный копировально-фрезерный полуавтомат. За эту разработку получил Сталинскую премию. В 1948г. переходит работать на кафедру «Автоматика и телемеханика» электромеханического факультета. На этой кафедре Соколов в 1951г. защищает докторскую диссертацию; назначается заместителем директора института по научной работе. В 1953г. он получает учёное звание профессор. С созданием радиотехнического факультета и кафедры «Математические и счётно-решающие приборы и устройства» на ней,   Т.Н.Соколов  работает на этом факультете и заведует кафедрой  до 1975г. За время заведывания кафедрой организовал при ней две проблемные лаборатории, ставшие в 1961г. основой ОКБ ЛПИ. В 1975г. ОКБ перешло в непосредственное подчинение Министерства высшего и ССО РСФСР и получило название ОКБ «Импульс». Соколов оставил кафедру, но сотрудничество с институтом, со своей бывшей кафедрой не прекратилось.  Вот такой прошёл путь в Политехническом институте Т.Н.Соколов: от создания автоматического копировально-фрезерного станка к созданию автоматизированных систем управления Ракетными войсками стратегического назначения, от руководителя бюро станкостроительного завода и ассистента кафедры до Главного конструктора (в 1967-1979гг.) автоматизированной системы управления РВСН. Впечатляющий путь!  Между этими двумя «пограничными» сферами научной деятельности Т.Н.Соколова и возглавляемых им коллективов было много других важных для обороны страны разработок. Я далёк от понимания их технической сути, не смогу доступным языком  разъяснить её своему возможному читателю. Но понять значение разработанной  аппаратуры можно и без этого.
      За первые четыре года  существования кафедры была создана серия аналоговых вычислительных машин, от «Модель-1» до «Модель-4», позволяющих проводить исследования динамики различных подвижных объектов – самолётов, ракет и торпед.  Выполнить такой большой объём работы помогло привлечение к ним студентов-старшекурсников. Опытные образцы АВМ создавались студентами 5-го курса и были их дипломными работами.
      В сентябре 1956г. – я начал тогда выполнять свою дипломную работу на кафедре Ю.В.Баймакова, - Т.Н.Соколов по решению правительства (рекомендация Комиссии Совмина СССР по военно-промышленным вопросам) был назначен главным конструктором преобразующего, осредняющего и запоминающего устройства (ПОЗУ), получившего условное наименование «Кварц». Как написал позже в своих воспоминаниях о работе с Соколовым выпускник 1954г. Ф.А.Васильев, «без ЭВМ «Кварц» космическая программа оставалась разомкнутой, не хватало элемента, связывающего все технические средства наблюдения за спутником в эффективную работоспособную систему». За такое дело не брались солидные организации – слишком короткий срок и высокие требования. (Настолько высоко зарекомендовала себя институтская кафедра предыдущими работами, что военным для разработки устройства порекомендовали институтскую кафедру!) Решимость Соколова взяться за работу можно оценить в полной мере, если знать, что предстояло разработать не аналоговую, а цифровую машину, причём, на новой элементной базе, которая  нигде  не применялась. Кафедра до этого не работала в области цифровой техники и не имела таких специалистов.
      Аналогов подобной ЭВМ не было. Срок – 1 год, включая изготовление серии машин на заводе им. М.И.Калинина. Работы  начались осенью 1956г. Кафедра должна была разработать макет  ЭВМ и документацию для серии машин.  Так получилось, что Ленинградский машиностроительный  завод им. М.И.Калинина в те годы  возглавлял Н.А.Кальченко. Ровесник Соколова, в одни и те же годы оба учились в «дочерних» Политеху институтах, окончили в 1935г. вновь объединённый Политех, названный Индустриальным институтом; Кальченко – металлургический факультет, Соколов – электромеханический.  Позднее получили звание Героя Соцтруда по одному тому же указу.   Кальченко  как директор завода привык к серийным заказам и к документации, выполненной серьёзными конструкторами. А тут поступает сырая документация от каких-то «студентов» на совершенно новое для завода, во многом  непонятное изделие. Поэтому возникали неизбежные по началу трения, которые удавалось разрешать  благодаря тому, что Кальченко и Соколов оба были политехниками.
      В институте в 50-е годы не было возможности собрать опытный экземпляр ЭВМ на кафедре, испытать её, откорректировать документацию и передать на производство. Это должны были сделать прямо на заводе. Решено было «разбить» изделие на функциональные части – блоки, настраивать автономно каждый из них, затем вставлять в машину. Студентов кафедры, окончивших 4-й курс, освободили от военных сборов, сократили каникулы и, оформив лаборантами на кафедру, отправили на завод помогать разработчикам. К августу 1957г. совместными усилиями поставили на стенд первые три экземпляра машин; оставалось провести их наладку и государственные испытания. В декабре машины уже должны были сдать заказчику и отправить на полигон. Три месяца настраивали машину №1, работники кафедры  круглосуточно на заводе, там и спали посменно, а устойчивой работы машины всё не было. Уже рождались проекты  срочно перейти к ламповому варианту. Как пишет упомянутый мною выше Ф.А.Васильев, в конце ноября поздно вечером Соколов прямо в цехе проводит совещание разработчиков. Васильев – он руководил испытанием машины №1, предложил демонтировать все машины, внести в документацию разом все новые решения, изменения, доработки, после этого заново смонтировать машины. Такое предложение отвергалось всеми присутствующими, но и  выхода из ситуации они не видели. «Тарас Николаевич Соколов, подводя итог,- вспоминает Васильев,- жестко сказал, что принимает моё предложение, так как иных нет, а кто разуверился в успехе, тот пусть покинет завод, перейдёт без последствий на учебную работу на кафедре».  К январю 1958г. перепаяли все три машины и на удивление многих они после устранения монтажных недоделок заработали. Госиспытания прошли быстро и успешно».  Кафедра института, возглавляемая Т.Н.Соколовым, справилась с поставленной задачей.     Запущенный 15 мая 1958г.  3-й ИСЗ был первым, контроль траектории полёта которого впервые осуществлялся с помощью большой системы, состоящей из радиолокаторов, находящихся на наземных измерительных пунктах и каналов связи.  ЭВМ «Кварц»   обеспечивала получение точных данных о траектории спутника и по  уточненным данным рассчитывала координаты его появления над территорией СССР на следующем витке, чтобы он оказался в зоне действия локатора. (Если заранее не знать где появится спутник на горизонте и не нацелить на него средства наблюдения спутник «потеряется», так как у локаторов «угол зрения» невелик.).
      ИСЗ №3 был первым полноценным космическим аппаратом, обладающий всеми системами, присущими космическим аппаратам. А что же за звёздочку мы пытались разглядеть на небе в 1957 году? Думаю, не было бы С.П.Королёва – не было бы и этой «звёздочки» с её «Бип! Бип!». История запуска первого искусственного спутника Земли такова. С 1 июля 1957г. по 31 декабря 1958г. проводился так называемый  Международный геофизический год. В этот период 67 стран совместно и по единой программе собирались проводить геофизические исследования и наблюдения.  Президент США Д.Эйзенхауэр в июле 1955г. заявил о запуске в период МГГ американского ИСЗ. В августе того же года и Советский Союз сделал аналогичное заявление. 30 января 1956г. принято Постановление Совмина, которое предусматривало создать в 1957-1958гг. на базе разрабатываемого изделия Р-7  (Р-7 – двухступенчатая межконтинентальная баллистическая ракета с отделяющейся головной частью массой 3т.; разрабатывало её ОКБ-1 Королёва – прим. авт.) неориентированный  ИСЗ (объект «Д») весом 1000-1400кг. с аппаратурой для научных исследований весом 200-300кг. Был установлен срок первого пробного запуска объекта «Д» – 1957 год. Разработать объект должна была  Академия наук. К концу 1956г. стало ясно, что надёжную аппаратуру для спутника так быстро не создать; срок запуска отложили на  апрель 1958г. По-видимому, предвидя задержки в разработке объекта «Д» и желая опередить американцев, команда Королёва  неоднократно  предлагала срочно разработать простейший спутник и запустить его в космос в апреле-мае 1957г. во время летних испытаний ракеты Р-7. Наконец, предложение было принято и 15 февраля 1957г. вышло постановление, по которому разрешалось запустить спутник после одного-двух стартов ракеты Р-7 с положительным результатом.  Запущенный 4 октября 1957г. искусственный спутник земли ПС-1 (простейший спутник) весом 83,6 кг. был третьим удачным пуском Р-7. Символ эпохи – серебристый сверкающий шар с откинутыми назад, как и положено в стремительном полёте, стрелами антенн стал предметом гордости советских людей и ударом по престижу США. Газета «Юнайтед пресс» писала: «90 процентов разговоров об искусственном спутнике земли приходилось на долю США. Как оказалось, 100% дела пришлось на Россию». После того как в течение первых двух недель полёта радиолюбители всего мира могли слышать  «Бип! Бип!» из космоса, С.П.Королёв предложил запустить с помощью своей ракеты в космос что-нибудь поинтереснее. И 3 ноября  в космос полетела собака Лайка.
      Вернемся к кафедре Т.Н.Соколова. Так как сроки сдачи  машин «Кварц» были просрочены,  и кроме того не была ещё обеспечена надёжность её работы в полевых условиях, то было принято решение вести опытную эксплуатацию машин силами политехников. Для наладки и обслуживания ЭВМ непосредственно на  наблюдательных измерительных пунктах были созданы бригады, сформированные из работников кафедры, аспирантов и студентов 5-6 курсов Политехнического института и работников завода им. Калинина. Такие бригады были посланы на все НИПы, расположенные от  Крыма до Камчатки. Политехники непосредственно участвовали в запуске ИСЗ, начиная с №3, а так же «лунников», облетевших Луну и сфотографировавших её обратную сторону. При этом целенаправленно отрабатывались системы для обеспечения полета космонавта.
       Соколов, его заместитель Французов, главный инженер завода им. Калинина Кренёв и представитель заказчика Девятков были удостоены Ленинской премии. Основным разработчикам машины – трём сотрудникам кафедры и четырём её аспирантам – руководителям бригад за разработку и успешную эксплуатацию ЭВМ «Кварц» при запуске ИСЗ были присвоены учёные степени к.т.н. без защиты диссертаций. Старшекурсникам института, принимавшим участие в работе по «Кварцу» (на их плечи, по свидетельству одного из сотрудников кафедры, легла чуть ли не половина работы) разрешили представить проведённые ими исследования в качестве дипломных работ с короткими пояснительными записками. 
      12 апреля 1961г. ЭВМ «Кварц», обслуживаемые сотрудниками кафедры Соколова, были успешно использованы для обеспечения полёта Юрия Гагарина. В июне того же года группа политехников была награждена орденами и медалями  Советского Союза.
     Проводить учебно-педагогическую работу и разрабатывать вычислительную технику в стенах кафедры стало «тесно». Некоторые преподаватели кафедры, да и института, считали, что занятие промышленными разработками в рамках учебного заведения отвлекает от главного процесса – обучения. Встал вопрос о выделении коллектива разработчиков в автономную структурную единицу. Опираясь на поддержку военных, Т.Н.Соколов добился  принятия постановления Совмина РСФСР об организации в институте Опытного конструкторского бюро – ОКБ ЛПИ. Оно было создано на базе проблемных лабораторий кафедры, насчитывающих к тому времени около 200 сотрудников. Т.Н.Соколов возглавлял и кафедру, и ОКБ ЛПИ.
      В 1960г. в Министерстве обороны СССР был создан новый вид вооруженных сил – Ракетные войска стратегического назначения. Для них начали разрабатывать автоматизированную систему управления. Разработку параллельно вели НИИ-101 (Москва) и ОКБ ЛПИ. Элементную базу разрабатываемых информационно-логических устройств выбрали разную: феррит-ферритовые - Соколов, феррит-транзисторные - конкуренты. «Соколовцы» считали, что их устройства «практически абсолютно» надёжны, но экспертная комиссия приняла решение рекомендовать разработку НИИ-101. Это был конец 1963 года. Финансирование ОКБ по данному заказу прекратилось; а это 2/3 плана работ и около 1 тысячи сотрудников. Благодаря помощи ЛПИ и Минвуза РСФСР выплачивалась зарплата и продолжалась работа по системе. Помог сохранению коллектива и С.П.Королёв, заказавший ОКБ ЛПИ разработку системы дистанционного управления и контроля (СДУиК) для ракетного комплекса РТ-2 (твердотопливная ракета). Интересно, что одновременно с Соколовым разработку такого комплекса  вёл Запорожский филиал института автоматики,  с которым сотрудничал наш ЗТМК, и там  работало много наших бывших сослуживцев. Мы, конечно, не знали об их разработках на оборону.  СДУиК, разработанная в Политехническом институте,  была принята на вооружение Советской армии. Тем временем система НИИ-101 в результате испытаний показала ненадёжность. Новый главный конструктор  системы вынужден был подключить ОКБ ЛПИ к работам по созданию системы, но уже на конкурсной основе. Производство было ориентировано на создание двух разных опытных образцов. К декабрю 1965г. оба опытных образца были готовы к Государственным испытаниям.  Испытывали системы несколько месяцев, вариант ОКБ ЛПИ работал безотказно. На совещании у председателя ВПК было принято решение запустить в серию  этот вариант. В 1кв. 1968г. подписан акт Госкомиссии с рекомендацией принять систему к эксплуатации. В январе 1969г. автоматическая система боевого управления РВСН первого поколения, разработанная сотрудниками ЛПИ, была принята на вооружение Советской армии. В ноябре 1970г. Т.Н.Соколову присвоено звание Героя Социалистического труда, почти 200 сотрудников ОКБ ЛПИ получили ордена и медали, четверым присуждена Ленинская премия и не меньшей группе – Государственная премия. На момент награждения средний возраст сотрудников ОКБ составлял 34 года, число их достигало 2-х тысяч. Рамки института мешали. С целью получения большей финансовой самостоятельности ОКБ первоначально получило статус ОКБ при ЛПИ (1967г.), а в 1975г. перешло в  непосредственное подчинение Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР и получило наименование ОКБ «Импульс».
      Те, кто захочет узнать больше о Т.Н.Соколове и его учениках, могут почитать  изданную в 2006г. издательством Политехнического университета книгу – А.М.Яшин, В.А.Жуков: «Учебное пособие по работе и жизни, или Занимательная документальная повесть о том, как молодёжь  ОКБ ЛПИ под руководством профессора  Тараса Николаевича Соколова создала первую отечественную систему автоматического управления  Ракетными войсками стратегического направления». Мне не удалось найти её в Интернете, как и многие другие книги этого издательства.
     Кафедра Тараса Николаевича Соколова – нынешнее её название  «Информационные и управляющие системы», яркий пример возникновения и развития научных коллективов в моей Альма-матер, пример того как развивалось в институте сочетание учебной и научно-исследовательской работы в годы, последовавшие после моего окончания института. Я в конце 1950-х только чуть-чуть прикоснулся к такой системе учёбы.
     С освоением космического пространства связаны судьбы двух выпускников Политехнического института. В институте есть мемориальная доска: «В память о первом выдающемся покорителе стратосферы, комсомольце института Илье Усыкине, героически погибшем 30 января 1934г.». Три стратонавта, Л.Ф.Федосеенко, И.Д.Усыкин и конструктор аэростата А.Б.Васенко первыми из жителей земли увидели её с высоты 22км.; «стояли у дверей космоса»,- напишут в газетах. Илья Усыкин, окончив школу в 15 лет, пробовал поступить в три института. Ни в один не взяли по возрасту. На следующий год 17 лет Илье исполнялось только 13 ноября, в институт опять не принимали. При помощи старшего брата удалось поступить в Московское высшее техническое училище на электромеханический факультет, в 1928г. перевёлся в Политехнический институт на физико-механический факультет, который окончил в 1931г.  и был зачислен в аспирантуру к  А.Ф.Иоффе. Иоффе руководил научной программой предстоящего полёта стратостата «Осоавиахим-1». Среди научных приборов, которыми предстояло оснастить полёт, должна была быть и портативная камера Вильсона для улавливания космических лучей. Такую камеру в течение двух месяцев разработал Илья Усыкин и Иоффе предложил ему участвовать в полёте на «Осоавиахиме-1». Полёт закончился трагически: то ли аэронавты погнались за рекордом и превысили предельную проектную высоту подъёма аэростата в 20,5 км., то ли по причине конструктивных недоработок самого стратостата, но спуск проходил с недопустимой скоростью, гондола оторвалась и все погибли. Урны с прахом погибших для их установки в Кремлёвской стене несли лично Ворошилов, Сталин и Молотов.
     К  полёту первого человека в космос причастен выпускник Политехнического института Марк Лазаревич Галлай.  Известное, наверное, всему миру «Поехали!» Юрия Гагарина «рождено»  М.Л.Галлаем. Он окончил физико-механический факультет Политеха в 1937 году по специальности гидроаэродинамика и тогда же школу пилотов ленинградского аэроклуба. В сентябре 1937г. стал лётчиком-испытателем ЦАГИ. После увольнения в запас  в 1958-1975гг. старший научный сотрудник лётно-исследовательского института. В 1960-1961гг. в гор. Жуковском, в одном из филиалов института – лаборатории №47, готовились к первому полёту в космос шесть космонавтов. Тренировками будущих космонавтов в кабине тренажёра космического корабля руководил М.Л.Галлай.  Когда кто-то из них занимал место в тренажёре, Галлай спрашивал: «Ну, поехали?» - «Поехали!»,- отвечали ему…
      Возможный читатель этих моих воспоминаний, наверное, уже утомился от перечисления фамилий и работ выпускников Политехнического института. Но это малая толика их! Причём, рассказал только о «технарях», чьи имена связаны с открывшейся для меня их деятельностью при своём последнем посещении Альма-матер. А ведь ещё в «виттевском»  Политехе учились Михаил Фрунзе и Вячеслав Молотов, писатель Евгений Замятин, один из основоположников советской разведки и контрразведки Артур Артузов, театральный режиссер Л.С.Вивьен. Позднее, в советское время, институт закончили первый советский чемпион мира по шахматам Михаил Ботвинник и писатель Даниил Гранин. Это только те, о которых знала почти вся страна и которые окончили институт задолго до моего поступления туда. Начавшаяся поступлением в Политехнический институт, по-разному складывалась их судьба в дальнейшем.
       Политехнический институт не был исключением среди других вузов царской России, где существовали нелегальные студенческие социал-демократические организации. Многие недоучившиеся и выучившиеся студенты Политеха стали после Октябрьской революции видными военными, партийными и государственными деятелями советской России.
     Для меня совершенной неожиданностью стало узнать, что среди студентов, учившихся  в Политехе  на металлургическом отделении, был Николай Толмачев. На мраморной доске, висящей сейчас в коридоре главного здания СПб технического университета, написано: «Здесь, в Политехническом институте, в 1912-1916гг. учился Николай Гурьевич Толмачев, видный деятель большевистской партии, герой Гражданской войны». «Видный», «герой»,- и это о человеке, прожившем всего 23 года!  В пантеоне-захоронении  павших в дни Февральской революции и в гражданской войне на Марсовом поле в Ленинграде под одной из плит есть захоронение Николая Толмачева и Рудольфа Сиверса. За давностью лет не могу утверждать говорили ли мне,  мальчишке, в честь кого названа станция Толмачёво, ближайшая к деревне Пехенец, где я проводил летние месяца своего довоенного детства. Повзрослев, узнал, что в бою у деревни Красные Горы близ станции Преображенская  в бою с белогвардейцами погиб военный комиссар Толмачёв; в его честь и была переименована ж/станция. Почему же он удостоился чести быть похороненным на Марсовом поле? Разве мало было таких как он погибших за дело революции? Родился Н.Г.Толмачев в Екатеринбурге, окончил реальное училище в Ростове-на-Дону; в 1912г. поступил в Политехнический институт.  В РСДРП(б) вступил в 1913г., с 1914г. начал вести активную партийную работу. Руководил марксистскими кружками  на предприятиях Выборгской стороны. Не бросая учёбы в институте, становится профессиональным партийным работником, членом, а затем секретарем Петербургского комитета партии. Во время преддипломной практики на Урале, на Верх-Исетском заводе, по заданию партии восстанавливает там разгромленные подпольные парторганизации. В канун Февральской революции Толмачев снова в Петербурге. Именно Толмачев возглавил восставших солдат Московского полка и вместе с ними занял арсенал Петропавловской крепости, освободил заключенных. После неоднократно выезжает на Урал, где в Екатеринбурге, в Перми выполняет различные задания центральных партийных органов, а в  1918г.  после VIII съезда партии направляется на партийную работу в Красную Армию. Становится одним из первых комиссаров Красной Армии. По инициативе Толмачева были созданы курсы политработников армии, на основе которых был образован Красноармейский учительский институт, преобразованный позже в Военно-политическую академию им. В.И.Ленина. (Открытый  21 ноября 1919г. институт, а также Военно-политическая академия с 1925 по 1938 год носили имя Н.Г.Толмачева – прим. авт.). В 1919г. Толмачев входил в Комитет обороны Петрограда. Для ликвидации Ямбургского прорыва Юденича был направлен особо уполномоченным политического отдела 7-й армии на Лужский участок фронта. Будучи раненным в бою и не желая попасть в плен, застрелился.
     М.В.Фрунзе с золотой медалью окончил гимназию в 1904г. и был рекомендован в высшее учебное заведение; выбрал экономическое отделение Политехнического института. В начале событий первой русской революции осуждал студенческие митинги против правительства, считая, что  во время войны с Японией они неуместны. Вскоре сам стал в них участвовать. Окончательно связало его с революцией «кровавое воскресенье». Тогда на Дворцовой площади был убит студент Политеха; проводы его превратились в грандиозную демонстрацию студентов и преподавателей института. Сам Фрунзе был ранен в руку при разгоне митинга на Дворцовой площади.  Матери в те дни он написал, чтобы она не рассчитывала на его помощь, и с головой окунулся в революционную деятельность. С  учёбой в институте было покончено.
     В.М.Молотов поступил на экономическое отделение в 1911г. Он ещё во время учёбы в  7-м, дополнительном классе Казанского реального училища, за несколько дней до выпуска, был арестован и выслан в Вологду за революционную деятельность. Из Вологды вернулся в 1911г., сдал экстерном экзамены в реальном училище и, как он сам писал, был зачислен на кораблестроительный факультет, но сразу переведён на экономический, где до 1916 года доучился до четвертого курса. Но партийная деятельность стала первостепенной.
     О письме Федора Раскольникова Сталину приходилось слышать ещё до перестройки. В горбачёвские времена кто-то из сослуживцев принес мне машинописную копию этого письма. По-видимому,  были только некоторые фрагменты, но и по ним можно было согласиться с мнением Особой комиссии, (рассматривала дело по реабилитации Ф.Раскольникова)  признавшей письмо «образцом выполнения партийного долга в трудных условиях».  Раскольников – это партийный псевдоним Федора Ильина (материнская фамилия), внебрачного сына протодиакона Сергиевского собора на Охте Ф.А.Петрова. Отец был вдовый священнослужитель и не имел право венчаться повторно, умер он в 1901г. Окончив реальное училище, Федор Ильин в 1909г. поступил на экономическое отделение  СПб политехнического института. В декабре 1910г. вступил в партию.  После выхода первого номера легальной большевистской газеты «Звезда» стал в ней сотрудничать. Кроме того, вместе с В.М.Молотовым работал в большевистской фракции Политехнического института и по её поручению поддерживал связь с Петроградским комитетом. Когда 22 апреля 1912г. возникла газета «Правда», Раскольников занял место секретаря редакции, но вскоре был арестован по обвинению в принадлежности к РСДРП. Четыре  месяца одиночной камеры в ДПЗ, суд, приговор: три года высылки в Архангельскую губернию, которую по ходатайству матери заменили высылкой за границу.  Но побывать там не пришлось: недалеко от границы немецкие жандармы по недоразумению арестовали его как шпиона. После освобождения из-под ареста  решил вернуться в Россию, но на границе был арестован и по этапу отправлен в Архангельскую губернию. Заболел, дали  разрешение на пользование санаторным лечением в окрестностях Петербурга. В феврале 1913г. Раскольников как студент попал под амнистию и благодаря этому снова приобрел право на жительство в Петербурге.  Не знаю как, но Федор Раскольников окончил институт в 1913г. (Так пишет Большая Российская энциклопедия). Дальше была удивительно захватывающая жизнь на военной, гражданской и дипломатической службе.  Будучи полпредом в Болгарии, Раскольников в апреле 1938г. наркоматом иностранных дел отзывается в Москву. Уехал из Софии поездом с пересадкой в Берлине. И там  на  вокзале из купленной газеты узнаёт, что он снят с занимаемой должности и понимает, что по возвращении в СССР его ждет неминуемый арест и расстрел. Становится невозвращенцем. Верховным судом СССР в 1939г. объявлен вне закона, что по отношению к таким как он влекло в случае  «удостоверения личности» расстрел в течение 24-х часов. После этого приговора в русской эмигрантской газете П.Милюкова опубликовал своё письмо под названием «Как меня сделали врагом народа», а потом начал работу над легендарным «Открытым письмом Сталину». В нём Раскольников в подробностях описал все ужасы, творящиеся в Советском Союзе, перечислил все преступления Сталина. Предварял письмо эпиграф: «Я правду о тебе порасскажу такую, / что хуже всякой лжи…». А заканчивалось письмо уверенностью, что «рано или поздно советский народ посадит вас  на скамью подсудимых как предателя социализма и революции, главного вредителя, подлинного врага народа, организатора голода и судебных подлогов». Датировано письмо 17 августа 1939г.  12 сентября  Федора Раскольникова не стало. (Несколько версий высказано о причине его смерти, в том числе и самоубийство, и  дело рук НКВД. Ни одна из них не имеет достаточного обоснования. По свидетельству жены, Раскольников умер от воспаления легких; это она подтвердила и в 1988г., когда тайное становилось явью.) Опубликовало «Открытое письмо Сталину в октябре 1939г. эмигрантская газета «Новая Россия». Резонанса оно не получило – в тот момент в Европе хватало своих проблем. В  СССР Федор Раскольников был реабилитирован в 1963г. но его письмо не публиковалось. О нём самом кое-какие сведения появлялись – и всё. Дело в том, что спустя два года после реабилитации С.П.Трапезников, тогдашний заведующий Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС, («человек крайне невежественный, явный сталинист»,- по утверждению Роя Медведева) потребовал, чтобы Раскольникова, как троцкиста, всё-таки предали забвению. Письмо Раскольникова стало достоянием общественности только в годы горбачёвской перестройки. В 1988г., в 26 номере газеты «Неделя» оно было опубликовано целиком. Но тогда из всех средств массовой информации слишком много узнавали о творящихся в сталинские времена преступлениях власти перед своим народом, что написанное Раскольниковым в 1939г. уже не стало сенсацией. Отдали ему должное за то, что он сказал Сталину всё, что не могли сказать открыто живущие в стране. И снова забыли. А СПб политехнический университет помнит. И я с интересом узнал, что Альма-матер у нас одна.
     Удивительна судьба Евгения Замятина. В политехнический он был зачислен в первый набор студентов, в 1902г. «В гимназии я получал пятёрки с плюсом за сочинения и не всегда легко ладил с математикой,- писал он в автобиографии.- Должно быть именно потому (из упрямства) я выбрал самое, что ни на есть математическое: кораблестроительный  факультет Петербургского политехникума». В 1905 г. вступил во фракцию большевиков РСДРП. В том же году дважды арестовывается и высылается на свою родину в г. Лебедянь Тамбовской губернии.  Тайно вернулся из высылки и жил на нелегальном положении в Петербурге. Умудряется закончить в 1908г. институт и написать свой первый рассказ – «Один». Оставленный в институте на кафедре корабельной  архитектуры, он два года  там преподавал, продолжая писать рассказы. В 1911г. «нелегала» обнаружили и выслали из Петербурга, правда, недалеко – в  Лахти. Писательство продолжает совмещать с работой морского инженера. В 1916г. командирован в Англию, где строили ледоколы для России. (Замятин был одним из главных проектировщиков ледокола «Святой Александр Невский», переименованного после Октябрьской революции в ледокол «Ленин»). С радостью узнаёт весть о революции и возвращается в Россию. Гражданская война, военный коммунизм и прочие действия советской власти  приводят к разочарованию. В 1920 г. написал роман «Мы». Это был первый написанный в мире роман-антиутопия. Джордж Оруэл, о романе которого «1984» в современном мире часто упоминают как об образце критики тоталитарного общества, шёл по стопам Замятина. В советской стране роман Замятина впервые был опубликован только в годы перестройки: описание в романе общества жесткого тоталитарного контроля над личностью советская цензура посчитала скрытой  издёвкой над коммунистическим строем. За границей роман был опубликован в 20-е годы на нескольких языках. Началась жёсткая критика и травля в том же духе, в котором советское общество позже поголовно возмущалось Борисом Пастернаком за присуждение ему Нобелевской премии и публикацию за границей «Доктора Живаго». В 1931г. Замятин пишет письмо Сталину с просьбой разрешить ему выехать за границу. Кстати, в начале 1920-х гг. Политбюро дважды рассматривало вопрос о высылке Замятина из советской России, но по разным причинам высылка откладывалась. По ходатайству Максима Горького Замятину разрешили выехать без применения к нему каких-либо санкций. Советское гражданство Замятин сохранял до конца жизни; он даже с одобрения Сталина был принят в новообразованный Союз советских писателей. Умер и похоронен в Париже.
     В конце 1960-х гг. по телевидению показывали 4-х серийный фильм «Операция «Трест», поставленный режиссером Сергеем Колосовым по роману Л.Никулина «Мертвая зыбь». И роман, и фильм построены на документальном материале, рассказывающем о блестяще проведённой чекистами операции по обезвреживанию  монархистов и контрреволюционеров в 1921-1925гг.   Руководил этой операцией Артузов Артур Христианович. Это имя широкой публики в СССР вряд ли было известно до этого фильма.. Являясь начальником контрразведывательного отдела ОГПУ в 1920 годах, Артузов организовал и провел операции «Трест» и «Синдикат-2», в результате которых было полностью скована деятельность белоэмигрантских  объединений на территории страны, выманены обманным путём  в СССР и арестованы Борис Савенков и знаменитый английский разведчик Сидней Рейли. (История последних рассказана в фильме «Крах» и в 6-ти серийном ремейке по его мотивам «Синдикат-2»). После руководства контрразведкой Артузов работал сначала в иностранном отделе ОГПУ – предтече советской внешней разведки, а затем в Разведуправлении штаба РККА. Под его началом работала широкая агентурная сеть за рубежом, в том числе, ставший известным в хрущёвские времена, Рихард Зорге.
     С Артуром Христиановичем  Артузовым, как мне кажется, мог встречаться мой институтский учитель: оба они учились на металлургическом факультете примерно в одно время. Уж слишком отличной от других была фамилия тогдашнего студента Артура – Фраучи. (Фамилию созвучную своему имени Артур Фраучи получил в годы гражданской войны). В большинстве написанных материалах об Артузове  пишут, что окончив в 1909г. классическую гимназию с золотой медалью он поступил на металлургическое отделение Политехнического института и закончил его с отличием в 1917г. (Что-то уж много лет заняла учёба Фраучи в институте, по-видимому, институт был окончен раньше – прим. авт.). В нынешнем СПб политехническом университете имени Петра Великого в 1914г. открыли мемориальную доску Артузову. На ней не указаны годы учёбы Артузова в институте, а написано: «Здесь учился и работал с 1909 по 1917гг. видный деятель советской разведки и контрразведки Артузов Артур Христианович».  Точно известно, что после окончания института Артузов работал инженером-проектировщиком в «Металлургическом бюро Грум-Гржимайло»,  своего учителя по институту профессора Грум-Гржимайло. В августе 1917г. Фраучи встречается с руководителем военной организации большевиков Николаем  Подвойским. (После подавления первой русской революции, до эмиграции, большевики Подвойский и Кедров скрывались у семейства Фраучи. Оба они были женаты на сестрах матери Артура). Инженер-проектировщик металлургических печей оставляет свою профессию и посвящает себя революционной деятельности, а со временем становится одним из основателей советской разведки и контрразведки. Многое из того, что создал Артузов, было уничтожено в годы «большого террора».  Он сам был обвинён в участии в контрреволюционной заговорщической организации внутри НКВД и расстрелян вместе со многими своими соратниками в 1937г.
      Вряд ли сегодня кто-то из школьников знает кто такой Михаил Ботвинник. Если, конечно, он не занимается  шахматами. А для нас, заканчивающих седьмой класс,  Михаил Ботвинник стал одним из самых популярных людей в стране: в мае 1948г. он первым из советских шахматистов стал чемпионом мира, причём, опередив своего ближайшего конкурента на три очка. Я не называю его кумиром, всё-таки шахматы интеллектуальная игра, и не столь привлекательная для мальчишек как футбол,  но уважение к человеку, завоевавшему звание чемпиона мира первым среди шахматистов СССР, безусловно, у нас было. (Сказал о футболе и вспомнил, с каким восторгом мы следили в 1945г.  за поединками нашего «Динамо» с английскими футбольными клубами. Вратарь Хомич, нападающие Бесков, Бобров – вот уж кто  стал кумирами мальчишек на многие годы.  Тогда я учился в пятом классе и историю «Древнего мира» нам преподавала молодая учительница. Однажды она принесла в класс журнал «Огонёк» с портретами наших футболистов на обложке и описанием их побед в Англии. Иметь такой журнал в руках – огромная редкость для только наступившей в стране мирной жизни. А мы его держали, и бессчётное число раз перечитывали опубликованные в «Огоньке» материалы. Так наша «историчка» завоевала любовь своих учеников, а это столь редко в мальчишеских классах бывало). В нашем классе, кажется, только Робка (Роберт) Медведев, наиболее интеллектуальный среди нас мальчишка, всерьёз стал заниматься шахматами. Гроссмейстерских высот он не достиг, но честь школы с успехом отстаивал на соревнованиях. После окончания школы поступил в технический вуз, даже и не думая сделать шахматы своей профессией. Вот и Михаил Ботвинник не считал шахматы своим основным делом, как это стало, к примеру, у сравнительно недавних чемпионов А.Карпова и Г.Каспарова. После завоевания звания чемпиона мира  он в течение трех лет не сыграл ни одной турнирной партии: готовил докторскую диссертацию, которую защитил в 1951г. Не шахматы, а учёба в институте и последующая научная деятельность были основным делом Михаила Ботвинника: более 50-ти лет работа во  Всесоюзном НИИ электроэнергетики, доктор технических наук, профессор. Начиналась эта сторона жизни шахматного чемпиона в Ленинградском политехническом институте в 1929 году. Школу Ботвинник закончил за два месяца до своего 16-тилетия; поступить в институт в тот же год не получилось: приёмная комиссия сочла его слишком юным. Через год, блестяще сдав вступительные экзамены, поступил на электромеханический факультет  Политеха. В 1933г. учёба в институте закончена, получен диплом инженера-электрика. М.Ботвинник поступает в аспирантуру, параллельно с успехом выступает на всесоюзных и международных турнирах. В 1936г.  в Ноттингеме  проходил турнир, собравший крупнейших шахматистов эпохи, в том числе, в нём участвовали все здравствующие чемпионы мира -  Ласкер, Капабланка, Алёхин и Эйве. Ботвинник и Капабланка поделили 1-2 место, опередив Алёхина,  Эйве и Ласкера. За такую победу Ботвинник  на Родине был удостоен настоящего триумфа. Серго Орджоникидзе  «за успешное совмещение шахмат с аспирантурой» подарил Ботвиннику автомобиль. Михаил Ботвинник мог стать чемпионом мира ещё в 1939 году: начавшаяся мировая война помешала провести ему уже согласованный матч за это звание с тогдашним чемпионом Алёхиным.
     Может быть тот, кто читает эти мои «мемуары», помнит о выдвинутой в горбачёвские времена Андреем Сахаровым  идее конвергенции. А такой путь изменения экономического плана развития СССР предложил Михаил Ботвинник в письме в ЦК КПСС в 1954 году. Суть его предложения состояла в сочетании плановых социалистических начал и рыночных капиталистических методов ведения народного хозяйства. За высказывание такой «крамолы» на самом высоком уровне рассматривался вопрос об исключении его из партии. В последнее десятилетие Михаил Ботвинник в своей лаборатории работал над проблемой компьютерного моделирования человеческого мышления. Скончался в 1955г. – рак поджелудочной железы…
     Так получилось, что я заканчивал свои воспоминания-размышления об Альма- матер, когда СПб политехнический университет Петра Великого – так называется моя Альма-матер сегодня - отмечал свое 120-летие.  В те дни в институте состоялась презентация книги Бориса Алмазова «Наследие Политеха – достояние России». (Те, кто имеют доступ к историческому журналу «Ваш тайный советник», в номерах за 2018г. могут прочитать главы из этой книги; я это сделать не смог.). Меня поразила мысль, которую сам никак не мог сформулировать раньше, высказанная на презентации книги шеф-редактором издания: «Я сам порой поражался сколько же вокруг Политеха и какова удельная плотность великих людей на квадратный метр в этих стенах».   
     Помните, выше  я писал, какие чувства испытал при последнем своём посещении Политеха, увидев многочисленные портреты в коридоре главного здания и мемориальные доски на фасаде корпусов? Оказывается, подобные ощущения присущи не только мне, одному из многих тысяч выпускников Политеха. «Я, идя даже по этому центральному коридору, всегда ощущаю такую легкую дрожь от волнения и осознания того, какие великие предшественники вот этими коридорами ходили, общались между собой, а потом какие великие дела для Отечества сделали»,- Андрей Рудской, ректор Политеха, 19 февраля 2019г.