Алый отблеск зари. На Конкурс А любовь рядом была

 Яркий отблеск зари. На Конкурс «А любовь рядом была».
   
    Рассказ.


      Мать приехала из Германии домой раньше Ярослава, и, открыв калитку, он сразу увидел ее стройную фигурку, застывшую в глубокой задумчивости. На ней был  пестрый сарафанчик, открывавший незагорелые плечи и руки.

— Мама! — позвал он негромко.

И по тому, как она стремительно кинулась ему на шею, зарыдав громко и как-то безнадежно, Ярослав вдруг мгновенно осознал, что она пережила, узнав об его самовольном отъезде в далекий Красноярский край после выпускных экзаменов.

— Ярослав, рассказывай, что случилось? Невозможно привыкнуть к мысли, что ты уже такой взрослый!

      Ярослав вытащил из сумки паспорт, достал две фотографии Александра Владимировича и, прокашлявшись, спросил прямо, сжавшись от внезапности, резкости своего вопроса и непредсказуемой реакции матери:

   — Мама, тебе знаком этот человек?



Мать вздрогнула, осторожно взяла пальцами обеих рук две фотографии, поднесла их близко к лицу, хотя никогда не жаловалась на зрение.



        Ее лицо засветилось улыбкой приветствия, мокрые от пролившихся слез глаза она торопливо начала тереть тыльной стороной правой ладони, на секунду оторвавшись от созерцания знакомого лица, а потом опять впилась глазами в фото с собакой у бревенчатого дома.

Пауза явно затянулась, Ярослав повторил вопрос. Мать очнулась, положила фотографии на колени и ответила вопросом на вопрос:

— Ярослав! Откуда у тебя эти фотографии? — и, не дождавшись ответа сына, сказала удивительно спокойно и ровно. — Это твой отец. Где ты его нашел?



Ярослав молча протянул матери свой телефон и нажал перемотку фотографий лесного домика, высокого обрывистого берега таежной реки, навеса над кирпичной печкой.

— Все, сынок, пошли в дом! Буду тебя кормить! А потом поговорим.

Она не прикоснулась к своей тарелке с горячим борщом, застыла у открытого настежь пластикового окна.

— Рассказывай все! Пожалуйста, я тебя очень прошу.

И Ярослава прорвало. И откуда взялось красноречие, когда он в течение часа, волнуясь и переживая все вновь, поведал одиссею переписки,  неожиданного решения найти отца в далеком краю, тяжелого ранения Александра Владимировича и напрасного ожидания встречи с ним в таежной заимке.

Мать слушала, все время смотрела в окно, словно там в застывшей задумчивости ветвей вишневого дерева плавно прокручивались кадры взволнованного повествования  сына.

       - Мама, а у меня только один вопрос: почему ты ничего не сказала Александру Владимировичу обо мне? Я хочу знать правду! Ведь прошло столько лет!

      — Как ты быстро вырос, Ярослав! Правда бывает очень горькой, сынок! Что случилось, то случилось. Теперь вернуть прошлое не в наших силах. Я очень виновата, что не смогла простить Александра. Я наказала вас обоих: ты не знаешь своего отца, а он не догадывался даже, что у него есть сын. Если я тебе скажу о причине нашего расставания, то твоя реакция может быть непредсказуемой. Я не хочу, чтобы ты его возненавидел, как это получилось у меня!
 
   — Мама, ты начала говорить спустя столько лет, и я прошу тебя, говори все, как было! — Ярослав выскочил из-за стола. — Мне очень важно знать правду!

  — Хорошо, Ярослав! Из найденного письма моей подруги тебе ясно, что твоя мамочка потеряла голову от первой сумасшедшей любви к Александру и забеременела. И, когда предполагаемая беременность стала очевидной, после возвращения с зимних каникул в феврале в Москву я ждала момента, чтобы осчастливить этим известием своего любимого. Но стеснялась. И в воскресный вечер, во время студенческой вечеринки в комнате Александра, меня почему-то занесло, и я брякнула гордо, что я — немка, оба мои родители — немцы, и у меня есть возможность, хоть завтра, уехать в Германию навсегда. Саша любил выпить, был уже хорошо на взводе. Но тогда он схватил меня за руку, притянул к себе и проговорил такие слова, от которых, я не знаю, почему не умерла сразу, на месте:

      — Значит, Инна, нам придется с тобой расстаться. Моя семья никогда не примет моих детей — немцев. Семью моей бабушки по материной линии, в которой было шесть детей, каратели во время войны расстреляли полностью за связь с партизанами. А бабушка чудом осталась живой, потому что была в это время у соседей. Прадед, по отцовой линии, партизан, был дважды тяжело ранен, остался инвалидом, два дядьки сгинули в плену. Инночка, дорогая, прости меня, но я перед своей родней в долгу. А ты найдешь свою счастливую судьбу в Германии, среди своих немцев.

          Он был непреклонен. Я молча собрала свои вещи и через две недели вернулась домой, бросив университет. Больше я с Александром ни разу не разговаривала. Он звонил мне летом несколько раз.  Я сменила номер.

         Родители очень переживали за меня, пытались узнать правду про твоего несостоявшегося отца, но, пережив такое страшное унижение в жизни, я не хотела, чтобы и они пострадали от жесточайшей несправедливости.

         Разве мы виноваты, имея такую национальность? Трудолюбивая, порядочная семья, как и тысячи наших односельчан! Страшная мясорубка второй мировой войны перемолотила жизни и судьбы десятков миллионов ни в чем не повинных людей. А запоздалый отблеск тех страшных лет коснулся и нашей семьи, и меня.

       По прошествии долгих лет я начала оправдывать Сашу, только теперь осознавая и понимая, как он был тогда молод, горяч. Но простить его я не смогла. И мы все оказались несправедливо наказаны. Моя боль утихла со временем, я загородилась новой семьей, отъездом в Германию. Александр, судя по твоему рассказу, живет, как может.

           И на острие нашей легкомысленной связи без продолжения в самом неприятном положении оказался именно ты.

— Ярослав! Ты не должен терять целый год! Еще успеешь поступить в университет!



И, когда Ярослав решительно покачал головой «Нет!», мать больше не настаивала. Вечером, после ужина была молчалива, а, ложась спать, проговорила негромко:

       — Ярослав, я должна срочно лететь!

             *************************

        Александр Владимирович после обеда дверь отворил в сеннике и возлежал  по  прицепившейся в больнице привычке в полудреме.

         Заряженный карабин под рукой, на всякий случай. Ведь теперь после нападения, когда чудом жив остался, ученым стал. Правую руку разрабатывать еще время потребуется, но и с левой пульнуть сумеет, если приспичит. Начал засыпать потихоньку.

          И вдруг чужеродный в этом забытом Богом краю скрежет резко затормозившей легковой машины. Притаился, костыли наготове, сам — весь внимание, кусок нервов.

         Сначала из заляпанного грязью вездехода вылез незнакомый мужик.  Что-то сказал своим спутникам в машине. И тотчас из машины, с заднего сидения появилась женщина. Она неуверенно подошла к навесу, посмотрела в сторону дома и вдруг позвала громко:

     — Александр Владимирович!

        В это невозможно было поверить, осознать, принять, но это был непередаваемый, не забываемый, певучий, немного нараспев голос Инны.

         Не веря своим глазам, остро ощущая в сознании невозможность этого появления, задохнувшись от нетерпения выпрыгнуть из своей засады, он сделал два неверных шага на костылях, и застыл в проеме покосившегося сарая, не успев отряхнуть прилепившиеся травинки.

         Инна быстрыми шагами пролетела широкий двор, остановилась в нерешительности в метре, а потом медленно, нерешительно, протянув руки, преодолела какое-то невидимое пространство, обняла за шею, поднялась на цыпочки и стала целовать щеки, глаза, лоб, приговаривая:

  — Саша, слава Богу, живой! Самое главное, живой!

      И тут он, наконец -то, вышел из столбняка. Прислонил костыль к дверному косяку, притянул эту малышку, как когда-то называл из-за ее хрупкости, и поцеловал жадно, ненасытно.

        И словно растаяли безумно быстро улетевшие в никуда годы разлуки, горечь невысказанных слов, обида и память о близости с чужими неприметными женщинами, которых использовал, когда душа рвалась в отчаянии пьяного угара на части.

         А Инна вдруг использовала запрещенный прием. Держась за шею левой рукой, она запустила пальцы правой руки в его непокорный чуб с сухими листочками, закрыла глаза, и сама потянулась к его губам. Это были минуты неизмеримого счастья, понимания и принятия капитуляции женщины, которую не видел долгих девятнадцать лет.

— Сашенька! Мне нужно ехать. Видишь, шофер уже нервничает, — она вытянула из его волос веточку, пощекотала ею лоб, медленно провела по векам. — Я на поезд до Красноярска опоздаю.

— Инна! Какой поезд? — Александр стремительно схватил второй костыль. Через минуту переговоров машина, газанув, крутанулась по двору и исчезла в овражке.

   — Молодец, что приехала! Ты остаешься здесь, со мной и навсегда! Это не обсуждается! Костыли я через неделю брошу и буду носить тебя на руках, как когда-то носил! Инночка, ты совсем не изменилась! Пошли под навес, я буду тебя угощать, а ты расскажешь про свою жизнь и про сына. Представляешь, он нашел меня на краю земли! И ждал здесь моего возвращения!

       Инна спокойно и размеренно начала рассказывать о своей семье, муже, дочерях, небогатой внешними событиями размеренной жизни в Германии, о проблемах в общении с Ярославом.

          И, чем дольше он ее слушал, тем яснее становилась Александру непреодолимость этого узкого стола, которую после окончания рассказа станет просто физически невозможно устранить.

      Инна решительно встала:

    — Покажи мне реку, дом, лесную чащу. Знаешь, у Ярослава
 просто голос звенел от восторга, когда он описывал вид с вершины сопки!

    — Значит, ты остаешься, Инночка! — голос Александра осекся.

      Инна рассмеялась:

    — Шофера с машиной прогнал, обратную дорогу я не запомнила. Пока тебя на ноги не поставлю, никуда не уеду! Пошли на речку!

       Эта какая-то заторможенность в сознании, ощущение нереальности происходящего и одновременно возможность притянуть за руку к себе на колени не призрак далекого прошлого, а вполне реальную женщину, которая несмело прикасается к твоей щеке ладонью, опять расчесывает пальцами твои волосы, и ты тонешь в ее ждущих поцелуя губах.

        И вдруг забываешь, что ты только что думал сказать, потому что сердце выпрыгивает из груди. И ты — сгусток такого неодолимого желания, которое уже невозможно скрывать.

         А она это чувствует, и, наверное, мысленно убеждая, нет, уговаривая себя опомниться, старается не показать своего напряжения, смеется так заливисто, что-то делает, говорит, и ты только судорожно хватаешься за свои проклятые костыли и готов броситься в ледяную воду реки, чтобы только не чувствовать свою обреченность.

— Саша, где тут у тебя можно искупаться после дороги? — от ее вопроса Александр очнулся, торопливо распахнул плотную дверь бани.

        Вечерний огненный закат обещал утром ветер. Под навесом уже ощутимо чувствовалась легкое похолодание.

       И, когда Инна вышла из бани в шикарном вишневом спортивном костюме с распущенными ниже пояса мокрыми волосами, голос Александра изменился, и он предложил перенести чаепитие в избу.

       Керосиновая лампа откровенно поразила ее, но Инна постаралась скрыть свое разочарование. Александр с ужасом, как бы со стороны, увидел всю неприглядность и убогость своего жилища, в котором прожил столько лет. Сухо пожелав Инне спокойной ночи, он ушел купаться в баню, сожалея, что у него сейчас нет его обычного запаса водки или  деревенской самогонки.
         
        Инна пришла к нему в сенник в полночь, застыла на минуту в проеме двери, позвала тихо:



— Саша, ты где? Посвети мне, пожалуйста, фонариком, чтобы я в погреб не свалилась.

         Александр в лунном обманчивом свечении протянул ей руку и утонул, как когда-то в юности, в потоке роскошных длинных волос. Сразу вспомнилась покорная доверчивость этого страстного тела на узкой скрипучей кровати в комнате его общежития. И эта чарующая новизна никогда не стареющего чувства, беспредельность поцелуев отодвинули все невысказанные слова любви в темные углы их временного прибежища, оставив только жар испепеляющего желания соединиться навсегда и никогда не расставаться.

         Заснули только под утро. И в холодном тумане просыпающегося дня, опершись на локоть здоровой левой руки, проснувшись, Александр несколько долгих минут, не отрываясь, пристально рассматривал эти такие дорогие черты почти забытого лица, умоляя мысленно ее очнуться. Но сон был крепок.

       Когда совсем рассвело, Александр прошептал ей в ушко:

    — Ты простила меня? — и торопливо, словно оправдываясь. — Тебе неудобно было спать на одной подушке со мной?

       Инна натянула плед до подбородка, рассмеялась:

     — Ты забыл, как когда-то мы спали в твоей комнате на одной подушке. Саша, ты тоже прости меня!

     — Инна, ты расскажешь Ярославу о нас?

     — Нет! Живи надеждой на встречу!

     — Это все из-за меня?

     — Не знаю. Но пока ему не нужно знать о моей поездке сюда!

      — Ты меня просто пожалела?

     — Молчи! Ни слова больше! Я рожу тебе еще двух сыновей и одну дочку. И, когда стану толстой и старой, тоже спрошу: ты тогда, на сеновале просто пожалел меня?

      Сделал еще попытку овладеть бесподобным телом, но зацепился нечаянно раненой правой ногой об ее коленку, не сдержался, застонал:

     — Проклятье!

        Инна быстро стала одеваться:

      — Нужно немедленно сделать тебе перевязку!

      Через две недели Инна собралась домой. Накануне неожиданно похолодало. Небо вызвездилось морозной россыпью колючих мигающих льдинок, словно послало неожиданный привет от далекой зимней неволи.

      На проводы вечером приехал друг Александра Владимировича, лесничий Евгений Петрович.

        Захлестнувшее проникновенное чувство сопричастности судеб, родства душ объединило их всех за этим старым столом в древней избушке, когда далеко за полночь пели под аккомпанемент гитары Евгения Петровича студенческие и современные хиты.

        Никак не могли наговориться, потому что это самое великое счастье, если ты не растерял на жизненной дороге друзей юности, или повезло встретить живую душу, которой доверяешь, как самому себе.

       И, когда хорошо набравшийся лесничий вдруг спросил Инну в лоб:

    — Инночка, наша красавица, ты не бросишь моего друга Саньку? — Александр сразу протрезвел.

       «Неужели в этом их таком искреннем единогласии, чутком балансировании на трепетном понимании отголоска счастья, что пролился сегодня ночью в откровенных разговорах, вдруг сейчас раздастся звенящий звон рассыпающихся осколков разбитых надежд совместного будущего?»

        Инна поставила чашку с шампанским на стол, крепко сжала левую ладонь Александра и ответила честно:

       — Ребята, пока я знаю только одно: пятого сентября я должна быть дома на дне рождения сына. А потом проводить его в армию. И до этого привезти из Германии в Россию отца, маму и дочерей. И получить от мужа развод. Как вам программа — минимум для такой сумасшедшей женщины, которая когда-то встретилась Саше в Москве? И я не знаю, честно, хватит ли у меня сил вернуться на эту заимку в этом году. Время покажет.

      Хрупкое стекло надежды осталось целым.