Холод

               

      Закат полыхал над городской стеной. Огромное, невероятное зарево на полнеба. Впервые за два месяца здесь я видела закат, и он поразил меня до глубины души. В оцепенении стояла я у открытого окна, глядя на это жуткое, багровое зарево. Закат полыхал. Так же будет гореть и Эссоана, я знала это, теперь знала -- ясно и чётко.
Сегодня. Этой ночью Золотой Лев войдёт в город -- и Эссоана будет полыхать, как этот закат, и багровое зарево этого огня будет видно на много лей окрест. Этой ночью.
      Солнце наполовину скрылось за городской стеной. Но вместо солнечного колеса глаза мои видели ревущие языки пламени, встающие над крышами.
Этой ночью.  Эссоана обречена. Мы все обречены.
Меня вывел из оцепенения мерный, однотонный звон колокольчика.
     -- Мёртвых, выносите мёртвых! -- Донёсся такой же мерный, неторопливый голос жреца. -- Собираем мёртвых!
Я вздрогнула, осознав, насколько замёрзла, и завернулась поплотнее в драное одеяло. Вот показался на нашей улице ослик, везущий телегу, и рядом с ним -- святой брат в каком-то тряпье поверх облачения. Колокольчик на его рукаве позвякивал в такт неторопливым шагам. На телеге, под тряпкой -- три мертвеца.
     -- Выносите мёртвых! Собираем мёртвых!
Его голос гулко разлетался в тишине. Я вдруг подумала, что очень тихо вокруг, страшно, смертельно тихо в этом вымершем городе, и мёрзлую тишину эту тревожат лишь хриплые крики ворон да протяжные призывы жрецов. Чёрные пятна на белом снегу. Вороны и святые братья. Одни клюют мёртвых, вторые -- собирают их и увозят к Холодным воротам, где сваливают в кучи. Люди уже не могут хоронить своих близких. Хорошо ещё, если есть кому вытащить тела на улицу. А то и некому вовсе. Святые братья сначала хоронили мертвецов, как положено. А теперь и у них нет на это сил. Очень тяжело и трудно долбить промёрзшую до самой сердцевины мира землю. Я знаю.
Наши глаза встретились.
    -- Мира тебе, сестра.
Мира… его слова прозвучали горькой издёвкой, и мы оба поняли это.
Мира… если бы.
    -- У тебя есть мёртвые?
    -- Я уже всех похоронила, брат. Что слышно в городе? Какие новости?
    -- Никаких новых новостей. Золотой Лев всё так же под стенами. Ничего не меняется.
Но всё изменится. Этой ночью.
    -- Мёртвых, выносите мёртвых! Собираем мёртвых!
 Жрецы не боятся Чёрной смерти. Они уверены, что Бог защитит их -- и считают, что просто выполняют свой долг, собирая покойников и читая над каждым погребальное прощание. Мужественные люди. Мор не щадит их, и жрецы умирают точно так же, как и остальные. Но святые братья, по крайней мере, делают полезное дело. Хоть что-то делают.
Наше счастье, что зима. Мертвецы не разлагаются, сразу замерзают. Иначе за два месяца Чёрная смерть уничтожила бы Эссоану полностью. А так – какие-то люди всё ещё остались. Я вот, например.
     Я вышла во двор, точнее, во дворик, какие дворы в городе? И постояла молча, глядя на заснеженные холмики.
Мама. Папа. Моя сестра, её муж, двое их сыновей. Мой дядя. Тётя. Их сын. И мой муж.
Это те, кого похоронила я сама. Сначала вместе с ещё живыми, потом уже одна. Постояла, глядя на могилы. Зачем, зачем приехали мы сюда??
     Все побежали -- и мы побежали. Люди тащились через нашу деревню уже две недели, люди рассказывали ужасные вещи про то, что творят в захваченных деревнях дикие солдаты Золотого Льва, люди говорили, что нужно бежать в Эссоану, что только Лорд-Властитель может спасти нас… Отец не выдержал и велел нам собираться. Мы с мужем тоже собрались, а его семья осталась. Тойча поехал со мной. Сказал, что не расстанется со мной. Наше бегство растянулось на десять дней. Одна лошадь сдохла. Вторую отняли не то разбойники, не то солдаты -- и вторую телегу мы бросили, не до барахла, самим бы уцелеть. Мы ехали к брату отца в надежде, что он приютит нас. Он уже давно перебрался в город и даже стал там вполне уважаемым человеком, обувь шил для богатых господ… Мы бежали от ужаса войны, под защиту Лорда-Властителя. Вражеские солдаты дышали нам в спину. И вот, наконец, мы достигли желанной цели, в толпе таких же беженцев. И ворота Эссоаны захлопнулись за нами, как ловушка, как челюсти капкана. Через три дня Золотой Лев был уже под стенами -- и началась долгая, двухмесячная осада.
     Говорят, что Чёрную смерть наслали на город колдуны Золотого Льва, а наш Лорд-Властитель не смог с этим колдовством справиться. Сомневаюсь, ведь Лорд-Властитель -- самый сильный колдун, от болот Амара до самого Западного моря. Он такой страшный колдун, что сам титул его люди произносят шёпотом, а уж имя не произносят вовсе, даже в мыслях. Неужели он не смог справиться с мором?
     Поначалу Эссоана была переполнена, люди жили на улицах, в телегах, превращённых в шатры, жгли костры, стерегли свою скотину… Очень быстро начался голод. А потом пришла Чёрная смерть.
И теперь город пуст. Только вороний крик разрывает тишину мёртвых улиц, да колокольчики святых братьев. И я осталась одна в этом огромном, пустом, смертельно пустом и чужом городе, совершенно одна. Впрочем, есть ещё Каюм, двоюродный брат моего отца, но я его совсем не знаю. Я его видела-то всего несколько раз.
     Зачем, зачем мы приехали сюда?? Эссоана стала для нас ловушкой, как и для сотен других беженцев. Зачем ты поехал со мной, Тойча? Оставался бы со своим упрямым отцом, и был бы сейчас жив-здоров… Тойчу мне жаль так же, как родного отца с матерью. Мы были женаты всего две недели до того, как побежали со всеми. Десять дней в пути, да два месяца почти здесь, до того, как он умер… Два месяца мы были женаты с небольшим. Может, три. И вот я уже вдова. Тойча был хороший, добрый. Не бил меня, не укорял, что я -- айни… Вообще, только он ко мне и посватался, если совсем уж честно, так что выбора у меня особого и не было, но мне повезло с ним. И отец был рад принять в дом не злого, работящего зятя…
Тойча лежит в мёрзлой земле, по правую руку от отца. Они в один день умерли.
Закат почти догорел. Сгустились короткие, зимние сумерки.
      Я вернулась в холодный, совершенно пустой дом и постояла, тупо глядя вокруг. Всё, что можно, унесли грабители, неделю назад. Трое мужчин, грязных и страшных, которые забрали остатки еды, всю одежду и дрова, даже посуду со стола и горшки из мёртвой печи, а потом разбили мне лицо и распластали прямо на ледяном, грязном полу…
Одного из них я увидела четыре дня назад, на перекрёстке, когда ходила искать еду. Он лежал мёртвый, и ворона выклевала ему левый глаз. По- моему, это был именно он. Я даже не испытала радости от того, что Бог покарал негодяя. Я вообще ничего не почувствовала и равнодушно прошла мимо. В тот день мне повезло. В одном из пустых домов, где все умерли, я нашла подвал, а в подвале -- промёрзшую картошку, почти целую корзину, и вилок капусты ещё, тоже замёрший напрочь. Картошка, когда я её сварила, была ужасно вкусной, а капусту я съела прямо сырой. Хороший день. Сытный. Сейчас у меня еды уже нет.
Впрочем, какое это имеет значение. Этой ночью Эссоана падёт.
Я оторвала последний ставень с окна и ушла, не оглядываясь. Нет смысла прощаться с семьёй. Этой ночью я присоединюсь к ним. А ставень отнесу Каюму. Хорошие дрова, много дров. Можно хоть немного, хоть ненадолго обогреть детей, а ведь у Каюма их четверо…
    Начало темнеть. Хорошо, что идти мне недалеко, потому что ставень страшно тяжёлый. Да и шагать по пустым, вымершим улицам жутковато. Ни души. Интересно, сколько живых осталось в Эссоане? Человек сто, двести? Говорят, что одних беженцев сюда набилось никак не меньше трёх тысяч… Теперь на улицах можно встретить только таких, как я, которые ищут еду. Да бандитов и воров, которые грабят таких, как я, готовых убить за последнюю гнилую картофелину. Или убить просто так, для забавы, потому что сейчас нет ни стражи, ни городского суда, ни виселицы на главной площади -- нет никакого наказания. И, значит, всё можно, всё дозволено. Грабить, насиловать, убивать.
Я посмотрела на смутно сияющую в темноте белую башню Замка. Интересно, Лорд-Властитель всё ещё там? Или Чёрная смерть забрала его вместе со всеми остальными? Он мог колдовством перенестись прочь из Эссоаны, забрав свою семью, мог спастись. Но он предпочёл остаться со своими подданными, в своём городе, как и положено Властителю.
В тёмных домах -- ни огонька. Тихо так… эхо дробит и уносит мои шаги. Скорей бы дойти до переулка, где ветер не смёл снег с мостовой, там, на снегу, мои шаги станут тише…
Обошла стороной широко открытые двери кабака. Там светло и дымно, мой нос учуял даже запахи пищи и вина. Пьяные голоса, крики, шум, женский визг и смех… Это показалось мне диким, непонятным. Даже страшным. Кто- то, шатаясь, вывалился на улицу и упал. Не знаю, мёртвый или пьяный. Дверь за ним закрылась.
Кто-то живёт вот так. Им кажется, что Чёрная смерть не заберёт того, кто пьёт и веселится. И, даже если заберёт, пьяным легче не думать о смерти, не бояться и не ожидать её… не страшно так. И они веселятся, каждый день и каждую ночь. Наверное, это богачи или грабители -- иначе откуда у них столько денег? Ведь булка хлеба, размером с голову младенца, сейчас стоит два золотых. Как быстро в такое время золото становится бесполезным металлом, и цену имеет лишь еда… А сколько вино стоит, я и не знаю.
Наконец я, совсем обессилев, добралась до нужного дома. Постучалась.
    -- Каюм, это я, Лииссарта. Пусти меня.
Он открыл дверь и помог мне затащить ставень.
    -- Что-то случилось?
    -- Мира тебе, Каюм. Вот, я дрова принесла. Там, в доме, лежит ещё столешница. Она очень тяжёлая, так что даже воры её не унесли. Её на куски порубить надо, тогда унесёшь.
    -- Ты, всё же, решила жить с нами? -- Спросил он равнодушно и отвёл глаза. --  Я тебе сразу сказал: нечего сидеть возле могил. А мы, всё же, родня, да вместе и легче…
Да уж, родня. Совершенно чужие, едва знакомые люди. И к себе он меня жить позвал просто потому, что таков порядок…
    -- Еды нет. -- Быстро сказала его жена. -- Ничего нет в нашем доме. Хорошо -- ты дров принесла.
Это она намекает, что я тут лишняя и места мне нету. Да ладно, сама знаю.
    -- Каюм, ты за столешницей сегодня не ходи. -- Произнесла устало, тускло. --  Нельзя сегодня никуда ходить. Потом возьмёшь как-нибудь. Сейчас вам надо спрятаться.
    -- Почему?
    -- Этой ночью Золотой Лев войдёт в город. Я пришла предупредить вас.
    -- Откуда ты знаешь? Ты видела это с помощью своего колдовства?
    -- Я не умею колдовать. Просто я видела знаки. Сегодня. Этой ночью. Да что вы смотрите на меня? Волоките добро в подвал!
И они принялись стаскивать в подвал всё, что оставалось хоть сколько-то ценного. Я помогала им, как могла. Старшие дети тоже. Каюм хитрый. Он устроил в своём подвале очаг, и сена натаскал, когда ещё оно было, и дырка есть, для света и воздуха – в общем, можно вполне жить. А на крышке, закрывающей вход в лаз, снаружи нет ручки и, если не знать наверняка, что тут вход в подвал и не искать специально -- ни за что не догадаешься. Изнутри крышка укреплена железом. И кое-какая еда у них наверняка есть.
Каюм, украдкой от жены, сунул мне сухарь.
    -- Вот, поешь…
    -- Не надо. -- Покачала я головой. -- Не хочу. Младшему отдай. Ни к чему тратить еду. Мне не пережить этой ночи. Ну, чего уставился? Лезь.
   -- А ты? Разве… не с нами?
   -- Кто-то же должен закидать крышку снегом и мусором. -- Произнесла я устало. -- Спрятать, чтоб её видно не было. Вот я это и сделаю. Ничего, отсидитесь пару дней, потом вылезете. Тогда уже всё поутихнет.
    Они смотрели на меня, не мигая. Двое взрослых и четверо детей, удивительно похожих сейчас в своём непонимании и страхе.
   -- Куда же ты пойдёшь?
   -- Всё равно куда. Подальше отсюда, и пусть солдаты Золотого Льва подумают, что дом брошенный, пустой. А я всё равно умру этой ночью.
   -- Мира тебе, Лииссарта, да не остановит солнечное колесо бег свой над головой твоей. Спасибо.
  -- Лезь в дырку. -- Сказала я.-- Да помоги мне крышку закрыть, одна я не осилю.
С трудом мы закрыли вход в подвал. Я нагребла на крышку мусора, засыпала снегом от окна, пусть подумают, что из окна снега нанесло… Разбросала вещи, создавая общее впечатление покинутого дома. И пошла прочь, куда глаза глядят.
     Всё. Свой последний долг я отдала. Теперь можно лечь и умереть спокойно. Я так устала и замёрзла, что поняла -- всё, до дома мне не дойти. И просто села в какой-то подворотне. Злого, холодного ветра не было здесь, и я даже начала согреваться, или мне так казалось, что согреваюсь… я задремала. И разбудили меня уже крики, шум и лязг стали.
 Золотой Лев вошёл в город.
     По улице бежали солдаты. Они забегали в дома, шумели там, иногда раздавался женский или детский крик… Прямо передо мной трое наших воинов, прижавшись к стене, оборонялись от солдат противника. Их убили, всех троих. Постепенно весь город осветился трепещущим оранжевым светом пожаров. Враги жгут дома.
     Беготня, суета, крики. Запах дыма и крови. Кого-то убили в трёх шагах от меня. Какая-то женщина визжит, не переставая… Конское ржание, цокот подков… Странно, но никто так и не заглянул в мою подворотню. Я сижу на главной улице, ведущей к площади, и меня никто не замечает. Словно какая- то невидимая, но прочная волшебная стена отделила меня от врагов, спрятала от их глаз, защитила… Мимо меня идут и идут солдаты. А я в безопасности… В пляшущем свете пожаров мне хорошо видно, как блестят изображения страшного Золотого Льва на их кольчугах. И видна кровь на их оружии. Зачем они жгут дома? Расплачиваются с нами за двухмесячную осаду? Ненавидят нас? Да, наверное, они здорово намучились там, в снегу за городской стеной. Но им, всё же, было легче, чем нам. Они могли добыть себе хоть какой-то еды и дров -- целый лес рядом. И Чёрной Смерти у них не было. За что же они так ненавидят нас?
И потом я увидела то, во что просто не могла поверить. Выше крыш домов, выше пожаров, в ночном небе пылала белая башня замка. Горел замок Лорда- Властителя. Невероятно, непонятно и жутко.
Я слишком замёрзла, чтобы что-то понимать. Даже не попыталась спрятаться получше. От холода меня снова неудержимо клонило в сон, и я задремала.
Проснулась утром. Едва-едва смогла встать, так окоченела. Руки и ноги меня не слушались, я их вовсе не чувствовала. Город снова тих и пуст, по крайней мере, на этой улице не видно никаких людей. А с неба, кружась и танцуя, падают большие, узорчатые снежинки. Они прикрывают лужи крови и мертвецов. Что ж, уже хорошо.
     Не столько голод, сколько холод выгнал меня из тихого убежища. Я побрела по улице, надеясь разыскать хоть какой-то еды, или относительно тёплый угол, с трудом переставляя окоченевшие ноги. Странно, что я вообще проснулась, а не замёрзла во сне. Совсем немного прошла. На перекрёстке были солдаты, шумные и пьяные. Я столкнулась с ними нос к носу, и один поймал меня за шкирку.
    -- Ну-ка, ну-ка, что это тут у нас?
    -- Парень мелкий.
    -- Да нет, это девка, грязная просто. Девичье личико.
    -- А я говорю -- парень.
    -- Да тут столько одёжек, что и не разобрать, кто это. Можа, и вовсе -- дух лесной или нежить болотная.
   -- Пошли, глянем в тепле, что это.
   -- А оно тебе надо -- что это?
   -- А как же! Любопытно же. Ну, хватит, скука же смертная, должен же я хоть чем-нибудь заняться…
     Они толкали меня друг другу и смеялись. Все рослые, я им макушкой и до плеча не достану. Светлые волосы и бороды, белая кожа на лицах, так странно: белые лица, как у духов зимы, светлые глаза -- все они какие-то слишком светлые, чужие. И говорят как-то медленно, растягивая звуки, делая большие паузы между словами, не так, как мы, говорят. Северяне. Дикари.
На их кольчугах, на груди, стоял на задних лапах страшный Золотой Лев.
Я настолько отупела от холода, что даже не пыталась вырваться. Было страшно, конечно. Но как-то… как сквозь вату. Они будут насиловать и мучить меня, а потом убьют. Наконец-то. Наконец-то кончатся все мучения, холод, голод и отчаяние, и я соединюсь со своей семьёй. Родные и так меня уже заждались.
     Солдаты тащили меня по улице, болтали о чём-то и смеялись. А у меня даже не было сил вырваться и убежать.
Какой-то большой дом, добротный, каменный. Трактир или даже гостиница для чистых сословий. Сейчас здесь хозяйничали северяне. Они сидели за столами, ели, пили, смеялись, ругались… кто-то гремел на кухне горшками. В камине горел огонь.
Здесь было тепло -- ТЕПЛО, я уже забыла это чувство -- тепло… сразу стало больно нос и щёки, пальцы на руках и ногах, всё тело больно…
    -- Подмёрзла девка. -- Сказал кто-то сочувствующе. -- Давайте-ка её к огню. Все они тут помороженные, бедолаги. Мы ещё думали -- это нам хреново… какого дьявола они сразу не открыли нам ворота?
   -- Потому что долбанные южные придурки. -- Хмыкнул другой. -- Предпочли дохнуть от мороза, голода и Чёрной Смерти. Ну, мужики, вы как хотите, а я до этой девки и пальцем не дотронусь. Вдруг она заразная.
   -- Саргон сказал, что Чёрная Смерть уже выдохлась. -- Произнёс кто-то за моей спиной. -- Мороз победил её, с неделю назад. Чёрная Смерть уже не кусается. Я верю Саргону, он лучший лекарь в наших войсках.
     Я обернулась. На столе сидел северянин, ещё один. Высокий, красивый. Даже для северного дикаря -- красивый. Глаза яркие, голубые, как небо весной, румяные щёки, выбритое лицо. Эти дикари носят длинные, до плеч, волосы и не носят усов -- или бреют лица начисто, или бороды. Странные люди. Серьги в ушах тоже не носят.
     Этот смотрел на меня насмешливо и презрительно, кривил губы в надменной ухмылке. Весь чистый, красивый, лощёный… словно и не солдат. Словно господин среди слуг.
     На лавке у стены сидела девушка с растрёпанными волосами, в богато вышитом зелёном платье, разорванном на плече. Губы у неё были разбиты. Красивая, богатая госпожа… Два месяца назад меня выпороли бы кнутом, если бы я по неловкости наступила на шлейф её платья. А сейчас она трясётся от страха и тихонько подвывает…
Это даже забавно -- то, что мы с ней сейчас сравнялись.
Надменный офицер склонился к ней и начал шептать что-то на ухо, поглаживая по плечу.
    -- Ну да. -- Хмыкнул кто-то. --  Эршой берёт себе, что получше. Экая чистенькая краля…
    -- Да и эта ничего будет, ежели морду отмыть. Ну-ка, сажай на стол это чучело помороженное…
    -- Да это парень, говорю тебе!
    -- Какой же парень, когда в юбке?!
    -- А под юбкой-то штаны!
Двое северян серьёзно заспорили и хотели уже биться об заклад. Третий посадил меня на стол и начал раздевать. Человек семь собрались вокруг, подавая насмешливые реплики и советы. Я стала для них развлечением. Ненадолго. Они будут развлекаться со мной, пока не надоест. А потом выбросят на улицу и перережут горло. И я буду лежать в луже собственной крови, и на моё разбитое, изуродованное лицо начнут опускаться большие, красивые снежинки… Я увидела это очень чётко и тряхнула головой, отгоняя дремоту. Меня разморило в тепле и неудержимо клонит в сон. У меня даже нет сил сопротивляться. Или, хотя бы, проклясть насильников. Мне всё равно. Странно, неужели это возможно -- ничего не чувствовать? Полное равнодушие к своей дальнейшей судьбе. Так тепло, вот что главное, тепло, хорошо… и пальцы почти уже не болят… Я прощаю вас, что бы вы ни сделали. Потому что перед смертью я согрелась, наконец.
    -- Эка тряпья понаверчено… как капуста, честное слово. Да на каждой тряпке по десять узлов…
    -- Можа, там и нет ничего внутри, а, брат? Одни тряпки…
    -- Да я уж и сам думаю…
    -- Ага. Сейчас развернёшь до середины, а там -- летучая мышь, порх в окошко…
Они расступились, давая дорогу тому холёному офицеру. Он ещё раз посмотрел на меня, теперь уже вблизи.
    -- Девка. -- Усмехнулся одним уголком губ. -- Точно говорю -- девка. Помороженная только, не визжит, не плачет… Эй ты, чучело! Держи кружку. Пей! Выпей за славного императора Таурога четвёртого, Золотого Льва и повелителя всей Лимы. Пей!
Сунул кружку мне в руки. Долгое, долгое мгновение я смотрела ему в глаза. Разжала пальцы. Кружка упала, и вино выплеснулось ему на сапоги. Лицо офицера исказилось бешенством.
Он убьёт меня. Сейчас, сразу. И не будет никаких особых мучений.
    -- Ах ты дрянь, да как ты посмела…
 Размахнулся. Такой удар по лицу лишит меня сознания. И я уже не почувствую, как он меня зарежет. Отстранённые, спокойные мысли. Хорошо. Лишь бы не передумал.
Я улыбнулась. И пнула его в колено. Не сильно -- откуда взяться силам -- просто так, показывая, что сопротивляюсь. Его щёки стремительно покраснели.
    -- Убью, тварь…
И тут кто-то схватил его за занесённую уже для удара руку.
    -- Отставить! -- Рявкнул этот человек хрипло.
    -- Отвали! Эта дрянь вылила вино мне на ноги! Ударила меня!
    -- Правильно сделала. А то уж ты начал считать себя самым красивым. Видишь, не всем девкам ты по нраву.
Солдаты засмеялись. Наверное, они не очень-то любили своего надменного офицера. Он напрягся, желая освободить руку, но не смог этого сделать. Тот, кто держал его, был сильнее. И офицер сдался.
    -- Ладно, ладно. -- Произнёс громко и насмешливо, явно на публику. -- Не могу же я быть красивым для всех, в самом деле. Кому-то по нраву и такие, как ты, шой. Попытай счастья.
    -- Заткнись, болтун.
 Он отпустил руку офицера, и тот поклонился, как в комедии, уступая место, даже ногой шаркнул, так что солдаты заухмылялись. Правда, не все. И я увидела того, кого он назвал «шоем».
Высокий. Очень широкий. Тяжёлая кольчуга до колен с наплечниками, с нагрудными пластинами. Золотой Лев на груди. На поясе с одной стороны топор, с другой -- меч. Шлем держит в руке. Волосы странные, цвета пепла -- седые или просто серые? Левый глаз скрыт чёрной повязкой. А правый глаз  янтарно-жёлтый, как у зверя. Лицо было бритым, когда-то. С неделю назад, не меньше. Ни капли лоска. Ни капли надменности. Солдат. Просто солдат.
    -- Оборзели, уроды! -- Сказал он громко. -- Офигели совсем? Я приказ дал -- зазря народишко не резать, а вы чего?
    -- Они сопротивлялись, шой. -- Усмехнулся тонко красивый офицер. Ушёл к своей богатой госпоже, сел рядом, обнял за плечи. Бедняга аж икать начала от страха.
    -- Кто сопротивлялся, мать вашу?! Бабы с дитями? Старики помороженные? Мрази вы все! Кто бабе живот вспорол, за три дома отсюда? Кто, блин?! Достали, сволочи! Узнаю, что кто-то из вас бабу зарезал -- повешу, как вора, как крысу, как последнюю мразь! Уяснили приказ, уроды?! Не слышу?!
    -- Так точно. -- Вяло откликнулись несколько человек.
    -- То-то. А ты, Камай, запиши приказ на бумаге.
 Он покачнулся, и я поняла, что шой пьян, сильно пьян. Схватил меня со стола, рванул за плечо… потащил с собой.
    -- Ну да, шой всегда всё забирает. -- Проворчал всё тот же обиженный голос, который прежде на красивого офицера, Камая, жаловался. Шой обернулся резко, ну и я вместе с ним, куда деваться. Потому что я у него под мышкой.
   -- Ну да, я такая сволочь. Всегда всё забираю. Кому-то это не нравится? Кто- то хочет со мной поспорить? Кто-то хочет вызвать меня на бой? Ну так молчите, и за спиной не вякайте. Я пока ещё ваш шой.
    Мы поднимались вверх по лестнице, медленно и тяжело. Одной рукой этот северянин держался за перила, и поэтому не шатался так сильно. Я скосила глаза. Его топор был в крови. Вытерт, но плохо.
    -- Хоть одну девку не зарежут…-- пробормотал едва слышно. -- Да что толку…
    Мы поднялись на второй этаж и там, потеряв опору, он пошатнулся, переступая, опёрся на моё плечо, я не выдержала его веса -- и мы упали на пол. Я видела очень близко его пьяное лицо и янтарный глаз. Сильные руки прижали мои ладони к полу -- уверенно и привычно, словно он уже тысячу раз так делал, колено между моих колен, перехват -- и уже одна рука обе моих держит…
Я поняла, что мне ничуть не страшно. Поняла, что совершенно ничего не чувствую. И мысль в голове только одна: что перед смертью я наконец-то согрелась, и меня это даже радует, то, что я согрелась, теперь и умереть можно. А он… в нём ведь тоже ничего нет. Ни капли чувств. Похоть без тени желания, просто потому, что так положено, а там, внутри -- то же равнодушное отчаяние, что и во мне. Мы одинаково равнодушны, насильник и жертва, мы одинаково бесчувственны и похожи в этом, и родны в этом…
    И какую-то очень долгую секунду мы смотрели друг другу в глаза, осознавая это. Нашу тупую покорность обстоятельствам, которые велят ему насиловать и убивать, а мне покорно ждать смерти.
    -- Убей меня потом, волк. Только быстро. Ты ведь это умеешь, чтобы быстро.
Он сел и потёр лицо руками, путая себе волосы.
    -- Совсем мы ополоумели, детей насилуем. -- Произнёс с трудом, облизнул сухие губы. -- Ну сколько тебе лет, лиса? Тринадцать? Четырнадцать?
    -- Я не ребёнок. Я уже вдова.
    -- Ополоумели вы тут, на своём юге проклятом. Детей замуж выдаёте. В куклы играть ещё, а туда же… вдова… Подними мой шлем. Пошли.
Мы зашли в последнюю комнату. Наверное, здесь раньше кто-то жил. На полу и на постели -- кровь.
    -- Жди здесь.
Вскоре он вернулся. Он принёс еду: сыр, мясо, хлеб. И вино в большой фляге. Постелил на пол простыню, перевернув её кровью вниз, положил всё.
    -- Ешь. Да не торопись, а то заворот кишок будет. Медленно ешь, жуй хорошо.
Но я всё равно глотала еду кусками, не жуя, обалдев от запаха и вкуса, торопясь набить живот, пока он не передумал, пока не забрал назад еду, всё это немыслимое совершенно богатство… Он смотрел на меня и лицо странно кривилось. Потом разбил топором поломанный столик и ещё два дорогих, красивых стула, развёл огонь в очаге. Варвар, сжёг два стула белого дерева и не поморщился даже…
    -- Куда же тебя деть? -- Пробормотал задумчиво, оборачиваясь от огня. -- Родные есть?
    -- Тут, в городе, нет. Я всех похоронила.
    -- Значит, деть тебя некуда. Ладно, останешься пока со мной, а там видно будет. Жди здесь, из комнаты не выходи. Проклятье, я протрезвел, вот же блин…
Обернулся от двери. Янтарный глаз блеснул ярко, остро.
    -- Ты назвала меня волком. Почему?
    -- Ты похож на волка. -- Ответила я, с трудом проглотив то, что было во рту. -- А что?
    -- Это моё имя. Меня так зовут -- Волк.
    -- Я думала, что тебя зовут Шой.
    -- Это не имя, а звание. Шой -- значит, что я командую сотней пехотинцев. Моё имя -- Волк.
    -- Должно быть, ты очень важный господин, раз командуешь целой сотней. -- Предположила я.
Он усмехнулся и ушёл. Странный тип. Я слышала, как он споткнулся в коридоре и чуть не упал.
Съела почти всё, что он принёс, а что не смогла съесть -- спрятала в одежде, и уснула у огня. Я была полностью, совершенно счастлива, и мне даже в голову не пришло убежать.
Он разбудил меня, толкнул в плечо.
    -- Вот. Умойся. Одежда должна быть как раз.
    -- Господин хочет, чтобы я надела мужскую одежду?
    -- Я не господин. Я шой. Волк. И искать для тебя бабское тряпьё у меня нет ни времени, ни желания. Одевайся. И жди здесь.
Вода в кувшине была тёплой. Я и не помню уже, что это, как это -- мыться в тёплой воде… не рискнула мыться. Холодно в комнате для этого, всё же. Намочила край простыни, оттёрла, как сумела, руки и ноги, тело, умылась… Странная мысль. Он так добр ко мне… пусть я буду для него чистой. Просто из благодарности.
Наверное, эту одежду Волк нашёл в вещах постояльцев, и раньше она принадлежала какому-то богатому юноше. А солдаты её не взяли, потому что никому из них эти вещи не по росту. Шерстяная вышитая рубаха, штаны, чулки даже -- с ума сойти, я их первый раз в руках держу… куртка тёплая, подбитая заячьим мехом, такой же плащ, шапка. Даже рукавицы. И сапоги. У меня никогда сапог не было, были башмаки деревянные, раз и навсегда вырезанные отцом. Сначала они были мне сильно велики, и я их всё время теряла, а потом ноги выросли, и башмаки стали как раз. У моего мужа были сапоги. Потому как юноше, не купившему ещё себе сапог, жениться рано. Вот когда купил сапоги -- тогда уже можно. К девушкам это не относится. Сапоги Тойча очень берёг и надевал всего два раза -- когда сватался, и на свадьбу. Я его и похоронила в них. В самом красивом…
Сапоги с деревянными башмаками сравнивать, конечно, глупо. В сапогах ноги сами ходят.
Я пальцами, как сумела, расчесала волосы, закрутила вокруг головы, надела шапку. И даже пожалела, что в комнате нет зеркала. Впервые в жизни на мне такие дорогие и хорошие вещи. Да я на целый золотой одета, а то и на два…
Этот мужчина дал мне кров, пищу и красивую одежду. Можно сказать, что взял замуж. Правда, и пальцем не тронул, но это потому, что… глупо звучит, но, наверное,  он хороший человек. Так вот. Я приняла от него пищу, кров и одежду -- значит, должна отдать Долг сполна. Так положено предками.
Заболел живот -- резко, сильно. Я свернулась в клубок у огня.
    -- Что с тобой?
    -- Живот болит.
    -- Так бывает, если нажраться после голодовки. Я виноват. Дал тебе много еды сразу.
    -- Ты добрый. -- Сказала я. Села и смотрела теперь ему в лицо, превозмогая боль. -- Ты всегда такой?
    -- Нет. -- Проворчал он. -- Так что лови удачу за хвост. Имя есть у тебя?
    -- Лииссарта Лорада. Это значит…
    -- Дурацкое южное имя. Слишком длинное, язык сломаешь. Я буду звать тебя -- Ли. Или Лиса. Поняла?
    -- Ещё можно звать меня «чучело». -- Подсказала я. -- Твои солдаты все меня так и называли.
    -- Нет. -- Усмехнулся быстро. -- Это имя тебе уже не подходит. Иди за мной, Лиса. Никого не бойся. Ты моя и никто тебя не тронет.
    -- Я и не боюсь.
    -- Ты не боялась раньше, когда хотела умереть. Сейчас начнёшь бояться снова. Есть разница…
Вслед за ним я спустилась по лестнице. Время уже перевалило за полдень. Четверо солдат спят на полу у очага. А вон и та богатая госпожа… уже без платья, в одной нижней рубашке, зарёванная и побитая… Двое солдат спорят, с кем она пойдёт. Решили бросить кости. Красивый офицер, эршой, не обращает на это ровным счётом никакого внимания. Развлекается тем, что кидает нож в какой-то портрет. Ну, всё верно, он своё уже получил и дальше ему не интересно…
Он вышел во двор вслед за нами и удивлённо поднял брови.
    -- Так вот для кого вторая лошадь… Ты решил таскать это чучело с собой, шой? Она так хороша в постели, что годится для второго раза? Так умела?
    -- Отвали. Полезай в седло, Ли. Надеюсь, ты хоть раз ездила верхом?
Я молча кивнула. Мне не хотелось позорить Волка перед этим лощёным мерзавцем. Влезла на лошадь, погладила её по большой голове, шепнула в ухо… Я хорошо лажу со скотиной. И верхом ездить доводилось, только без стремян, конечно. Странные люди эти северяне, придумали стремена -- зачем? Лошади с ними совсем неудобно…
    -- И куда ты собрался, шой?
    -- Хочу найти Ортага. Должно быть, он с другими ранеными, в лазарете. Ты должен знать это наверняка, Камай, где находится каждый человек из твоих пяти десятков. Но ты ни хрена не знаешь. Тебя больше заботит -- как модно локоны накрутить.
    -- Ты зануда, Волк. Таких, как ты, никто не любит.
    -- Вполне достаточно того, что боятся. А любить меня -- так я не баба, чтоб меня любить.
    -- Ты мрачный, злобный и скучный. Ты меня утомляешь, шой.
Мы выехали со двора и этот Камай рассмеялся нам вслед.
    -- Кто такой Ортаг? -- Спросила я неловко.
    -- Парень из моей сотни. Из ваших, чёрных. Ваши города-государства враждуют между собой, и в Лакуосте мы набрали много рекрутов. Он откуда- то оттуда, Ортаг.
    -- Расскажи о нём.
    -- Да я ничего особенного и не знаю. Я с ним мало разговаривал. Сосунок, чуть старше тебя. Брить ещё нечего, борода расти не начала. Мать у него и две сестры, хутор на отшибе… живут плохо, скотины нет, голодно живут… вот Ортаг и подался в солдаты. Денег заработать.
Речь Волка делалась всё свободнее, всё быстрее. Он уже не обдумывал каждое слово, а просто говорил, и я подумала, что он давно уже ни с кем не разговаривал, просто так, вот так вот…
    -- Накануне штурма он подошёл ко мне, Ли, и попросил сохранить его деньги. Я удивился, конечно. «С ума сошёл? С чего ты взял, что я твои деньги не пропью завтра же?» «Нет, -- говорит, -- я знаю. Ты честный. А если со мной что случится этой ночью -- ты как-нибудь передай эти деньги моей семье. Им они очень нужны.» Ну, я сказал, что нечего нюни распускать, как баба, ничего с ним не случится. Но, если ему так спокойнее будет -- сохраню его кошелёк пока, а назавтра отдам. Просто чтоб отвязаться…
    -- И его ранило?
    -- Первый бой. Половина сосунков в первом бою помирает. Даже больше. Зато те, кто выжил -- вот из них и получаются солдаты… Вот, поедем, отдадим парню кошелёк. Тут всё его жалованье за два месяца.
     В каком-то большом доме был устроен лазарет. Такое место, где лежат раненые, и лекари им оказывают помощь. Я первый раз такое место видела. Много было тут раненых -- ругались, стонали, кричали от боли, и мне стало ужасно не по себе в этом месте страдания, даже голова заболела… мы ходили тут и искали Ортага. И нашли его во дворе. Вместе с другими мертвецами.
    -- Ты совсем немного опоздал. -- Сказал Волку усталый мужчина в заляпанном кровью переднике, разминая пальцы. -- Тяжёлый случай. Все кишки наружу. По-любому не выжил бы. Тебя всё вспоминал, шой. «Скажи, мол, Волку, что мой дом по дороге на Лакуосту, после Цокара, за деревней Сычи. Он узнает мой дом, там на дороге две сосны сплелись в косу, да так и стоят, они указывают дорогу к моему дому, от них всего две леи…» Бредил, бедняга. Сильно мучился, пока на солнечный круг не ушёл.
    -- Бредил. -- Кивнул Волк хмуро. -- Жаль сопляка.
Мы вышли на улицу. Волк долго пил из фляжки, потом зачерпнул рукой снега с крыльца и вытер щёки. Судя по запаху, пьёт он не воду.
    -- Ли, я решил всё бросить. Бросить службу, понимаешь? Ты можешь понять хоть немного, девочка? Я устал сопляков хоронить…
    -- И куда ты пойдёшь? -- Спросила я. Только чтоб не молчать.
    -- Отвезу деньги Ортага его семье. Я же обещал им передать, если что, а так надёжнее будет, если сам. Не доверяю я -- чтобы с кем-то передавать. Только что за утешение для матери -- два наира серебром в кошельке вместо сына…
    -- Всё золото мира не заменит матери сына.
    -- Но, если бы денег было больше -- они могли бы смягчить горе… А у меня денег нет. У меня никогда денег нет, почему-то… Ты поедешь со мной, Лиса? Впрочем, тебя надо бы передать твоим родичам…
    -- У меня никого близких нет. -- Заговорила я торопливо. -- Я всех похоронила, тут, в городе, мы бежали сюда, чтобы спастись, а получилось, что на смерть, один мой дядя двоюродный тут остался, но я его совсем не знаю, а дома, в Низинке, близкой родни тоже нет, одни дальние, да и кто знает, осталась ли вообще Низинка на белом свете, может ваши же её и спалили…
    -- Заткнись. Я не желаю ничего о тебе знать. Ничего, поняла? Не хочу. Ты едешь со мной?
    -- Да, Волк.
    -- Ну и всё.
Настроение у Волка испортилось. Он ушёл куда-то в другой дом, где было много солдат -- а, когда вернулся, Золотого Льва у него на груди уже не было.
   -- Да пошли вы все! -- Сказал громко, неизвестно к кому обращаясь. -- Офигело мне всё. Достало меня это всё! Пусть теперь другой кто-нибудь… Ну, чего глаза таращишь? -- Это уже мне. -- Указывай дорогу. В какие ворота нам выезжать, чтобы к этой самой Лакуосте выбраться?
    -- Да откуда ж я знаю?
    -- Ты местная.
    -- Я первый раз выбралась из своей деревни. А до того считала, что Эссоана -- это сказки.
   -- Ладно. Путь найдётся. Всё равно, надо ещё провизии взять в дорогу…
   -- Чего взять? -- Не поняла я.
    -- Жратвы.
    -- А- а… а я подумала, что ты какие-то «визии» взять хочешь. У нас тут такого нету, никаких «визий»…
Волк коротко рассмеялся. И мы поехали неторопливо. Его окликали, с кем- то он здоровался, с кем-то разговаривал подолгу, а я смотрела на него и думала…
Совсем некрасивый. Страшный даже -- слишком большой, слишком светлый, слишком белая кожа и эти волосы цвета пепла, и жёлтый глаз… настоящий волк. Лесная лютая зверюга. Его оружие в крови. Он солдат, и человека убить для него -- раз плюнуть. Ему за это жалованье платят, за то, чтоб людей убивал. Таких, как я.
Он пожалел меня. Забрал у других, не дал мучить, накормил, одел, взял с собой. И ничего не потребовал за это, не тронул и пальцем. Хотя имел полное право. Просто так. Пожалел. И парня этого пожалел, Ортага. Я же видела, как он на него смотрел. И слышала, как говорил о нём. И теперь Волк собирается ехать бог знает куда, чтобы его семье деньги отдать. Потому что он -- честный, и раз уж обещал -- надо сделать. Потому что чувствует себя виноватым в смерти парня.
Выходит, что Волк -- хороший человек. Добрый. Как же так получается: солдат -- и вдруг хороший человек?
Я поеду с ним не потому, что он приказал, а мне деваться некуда. Я поеду с ним своей волей, просто так. Потому что сама этого хочу. В этом пути у меня будет возможность отдать ему Долг.
Мы проехали мимо знакомых мне домов, три дома подряд с красными крышами, и я вспомнила…
    -- Здесь живёт мой двоюродный дядя, вон за тем перекрёстком. Правда, я его видела всего несколько раз… Я пришла к нему, принесла ставень, дрова, у нас же тут дров не было совсем, и велела спрятаться в погреб. У него хороший погреб, можно отсидеться. Велела сидеть и не высовываться, пока всё не утихнет. Крышку сверху замусорила хорошенько, чтоб ваши солдаты подумали, что дом брошенный, и ушла. Ночью я была на улице, в какой-то подворотне спала, и меня никто не видел. А утром меня ваши солдаты поймали. И вот теперь я думаю -- сумеет ли Каюм один поднять крышку погреба? Она тяжёлая очень, изнутри железом укреплена… Впрочем, должен поднять. Он сильный.
    -- Сильный…-- усмехнулся Волк. -- Сам в погреб, а девку на улице оставил, на верную смерть…
    -- Кто-то же должен был спрятать крышку от глаз ваших солдат. -- Пожала я плечами, не понимая. -- Я сама осталась. Я была уверена, что не переживу той ночи, когда Золотой Лев войдёт в город.
Волк ещё раз усмехнулся, потом нахмурился и повернулся ко мне всем телом.
    -- Откуда ты могла знать, что именно той ночью?
    -- Я это просто почувствовала. Смотри, вот тут меня сцапали. А вон и ваш дом. Ну, где ты жил…
    -- Недолго жил, блин.
 Волк велел мне ждать у ворот, а сам ушёл в дом -- за едой. Я слезла с лошади и смотрела на замок Лорда-Властителя, на высокую, тонкую башню, которая когда-то была белой… Она стала совершенно чёрной, словно сами камни её горели… Так не бывает, чтобы горели камни… Жуткое зрелище. Всю свою жизнь я слышала испуганный шёпот, что Лорд-Властитель -- величайший из колдунов, что тёмная сила его не знает границ, что он -- почти бог… А теперь его замок сожжён. Я не понимаю того, что происходит в этом мире. Может, мир перевернулся вверх ногами? Как же теперь люди будут жить, без Лорда-Властителя? Как он мог покинуть нас?
    Тихо в городе, так тихо. Суматоха улеглась, солдаты разграбили всё, что могли разграбить, и теперь отдыхают. А наши все попрятались и носа не показывают на улицу. Снова город будто вымер, и мёрзлую эту тишину нарушают лишь крики ворон… Мертвецов за ночь прибавилось в разы. Но их уже заметает снегом. Снова снег пошёл.
Зима одевает мертвецов в чистые, белые саваны. Зима -- щедрая хозяйка.
     Волк вышел, а вместе с ним -- Камай, тот самый надменный офицер. Вывел коня и смотрел, как Волк крепит к седлу мешок.
    -- С чего это вдруг ты решил нас покинуть, Волк?
    -- Офигело. -- Ответил тот лаконично.
    -- Без тебя мне даже будет чего-то не хватать. -- Продолжал Камай легкомысленно. --  Я привык к твоему ворчанию и пьяным воплям. Нет, просто странно, что ты -- ТЫ!-- решил вдруг уйти… И как мы без тебя будем?
    -- Как-нибудь. Наверное, тебя шоем поставят. Лаорт ранен, не скоро оправится… Радуйся. Ты же хотел быть шоем.
    -- Расхотел. Военная служба перестала мне нравиться. Карьеры настоящей здесь не сделаешь, состояния не составишь. Так что буду я шоем или не буду -- меня совершенно не интересует… Давай-ка выпьем с тобой на прощанье, Волк.
    -- Жди. -- Кивнул мне Волк.
Они перешли улицу и скрылись в дверях кабака. Уже работает заведение, и даже несколько пьяниц стоят рядом, считая медяки… складываются на выпивку…
Вскоре Волк с Камаем вышли, я даже не успела замёрзнуть. Следом за ними из дверей вывалился какой-то пьяница. Споткнулся, налетел на Волка, ухватился руками… но всё равно не устоял на ногах, пьянчужку повело в сторону, и он ухватился за Камая…
    -- Пшёл прочь, свинья! -- Крикнул тот и оттолкнул пьяного. -- Что, жить надоело?! Если ты меня испачкал --  убью, паршивец!
Пьяница, бормоча невнятно слова извинения, поднялся из сугроба и поковылял прочь. Завернул за угол. Камай вдруг отшвырнул глиняную кружку и схватился за пояс.
    -- Мой кошелёк! Собака!
 И побежал вслед за пьяным, который, как я догадалась, был вовсе не пьяным, а ловким вором. Волк схватился за свой пояс и побледнел. Хотя у этих северян и так белая кожа.
    -- Деньги Ортага…-- прошептал почти беззвучно -- и помчался следом. Я растерянно почесала в затылке и поехала в ту же сторону, ведя их коней в поводу.
Вор совершил ошибку. Вместо того, чтобы бежать к Стене, к узким улочкам, лепящимся друг к другу домишкам и дворикам, застроенными конюшнями и сараями, к окраине, где можно спрятаться -- вор побежал в другую сторону, в чистый город. Прямо в самую середину. Спрятаться здесь ему было негде, перескочить через высокие заборы он не мог… и солдаты настигали его. Погоня и общая цель сплотили Волка и Камая, превратили их в товарищей. Наверное, в бою так же происходит.
    -- Слева обходи его, слева!
    -- Эй, ты, крыса! Стой! А ну стой, а то хуже будет!
 Вор, наконец, нырнул в какой-то двор, солдаты -- за ним. И я спешилась, помешкав, повела в поводу наших коней.
 Внутренний дворик оказался для вора ловушкой. Второго выхода здесь не было и возле стены не стояло ни сарая, ни дерева -- перемахнуть стену вор не мог… Заметался по двору в поисках спасения. Попытался шмыгнуть мимо Волка, но получил такую затрещину, что полетел в снег.
    -- Я всё верну, господа, всё верну, только не убивайте…
 Волк взял два кошелька, толстый и тощий, маленький, и посмотрел на них задумчиво. Я поняла его взгляд, словно мысли прочитала. Волк думал о том, что хорошо бы отвезти семье Ортага толстый, полный денег кошелёк Камая, а не свой, в котором монет-то почти и нету… Поморщился. Отдал толстый кошелёк хозяину.
    -- Ты, сын безумной матери и пьяного отца, как тебе в голову пришло обокрасть нас?!
    -- Я думал, что вы пьяны. -- Пробормотал вор, глядя в сторону. -- Я надеялся, что вы не заметите, как я срежу у вас кошельки, а заметите уже потом… простите меня, господа. Я униженно молю о прощении и уповаю на вашу милость.
Волк пнул его ногой в бок. Не сильно, а так… для порядка.
    -- Благодари бога, что я тебя догнал. Иначе мне пришлось бы искать тебя, крыса. Найти. И убить.
Ну да. За свои личные деньги он бы так не переживал.
    -- Молодец, что не отстала. -- Это уже мне. -- И коней привела. Молодец. Так и держись -- за спиной.
Камай спрятал свой кошелёк и ухмылялся теперь злобно, глядя на вора. И тот, видя его ухмылочку, струсил уже не на шутку. Бедняга пополз назад, наткнулся спиной на дерево, встал… всполз по стволу… Камай шагнул к нему, вытягивая из ножен меч.
    -- Интересно, что у вас тут делают с ворами? Публично порют кнутом на главной площади? Или отправляют на каторгу? Как жаль, что рядом нет городского судьи и некому подсказать мне…
Он поводил серым, блестящим лезвием из стороны в сторону, и близко посаженные, чёрные глаза вора неотрывно следили за этим движением. Я словно увидела всё это со стороны, словно не своими глазами. Очень ярко, чётко: серая стена, белый снег, ствол дерева, ветка, укрытая снегом, лощёный Камай с обнажённым мечом, получающий удовольствие от того, что кто-то его боится. И вор, не скрывающий, что ему страшно. Худой мужчина маленького роста, немногим выше меня. Голодное лицо, чёрные глазки- бусинки, редкие усики… вор и вправду похож на крысу.
На его лице лежал отпечаток безнадёжности. Неудачливый вор. Он крадёт, чтобы не умереть с голоду. Его ловят, бьют. Он отлёживается и опять идёт искать, что украсть. Он и сейчас не имеет никакой надежды на спасение. Он знает, что сейчас его будут бить, сильно и долго, и обречённо готов к этому, он только боится, как бы не убили совсем…
Мне стало жалко вора.
    -- Наверное, в вашем городе воров вешают. -- Продолжал Камай и вдруг махнул мечом: ш- ш- шихх! Отрубил ветку справа от вора, и лицо у того стало белым, как снег. -- Жаль, что у меня нет верёвки…
    -- Пощадите меня, господин! Ведь я отдал вам деньги!
    -- Этого недостаточно. Уж не думаешь ли ты, что можешь безнаказанно обокрасть меня, эршоя Третьей сотни Четвёртого императорского легиона?
    -- Перестань! -- Крикнула я. -- Хватит пугать его! Это грех -- пугать того, кто и так напуган!
Камай не обратил внимания. Наверное, и не услышал.
    -- А в Мианове, знаешь, есть один милый обычай. Пойманному вору там отрубают руку. И справедливо, и практично. Одной рукой много не наворуешь, а? По-моему, замечательный обычай.
 Ш- ш- шихх! Сверкнуло лезвие, упала ещё одна ветка, слева. Вор зажмурился, сжался…
    -- Господин, если вы меня пощадите, я открою вам тайну! Мне ведомо, как проникнуть в замок, туда, где есть золото!
    -- Ты меня за идиота держишь? Хочешь на такую детскую фигню поймать? Ты меня оскорбил сейчас, крыса, ты хоть понимаешь это?!
    -- Я не лгу, тайный ход есть, он начинается в доме садовника!
    -- Да неужели? Ты ещё издеваться надо мной вздумал? Пожалуй, я отрублю тебе руку. А потом вспорю брюхо, вытяну кишки и заставлю пробежаться по ним…
    -- Довольно. -- Сказал Волк. -- Хватит с него.
    -- С какой стати? Я только начал…
    -- Довольно.
Он схватил Камая за запястье руки, держащей меч, стоя сзади, за его спиной. И теперь вынуждал его засунуть меч в ножны. Несколько секунд они боролись, но Волк был явно сильнее, и острое лезвие коснулось ножен… Камай сдался. И вот меч спрятан.
    -- Ты зануда, шой. Ты страшно нудный тип. Мне скучно, в конце концов. Могу я как-нибудь развлечься?
    -- Ты уже развлёкся, и хватит с тебя.
 Вор отлепился от дерева и отошёл шага на три, переводя дыхание. Я видела капельки пота у него на лбу.
    -- Тайный ход есть.
    -- Глупости. -- Сказал Волк. -- Парень, мы тебя отпускаем и так, сочинять сказки вовсе не обязательно.
    -- Вы сохранили мне жизнь. -- Произнёс вор обиженно. -- Я же обещал открыть тайну, если вы сохраните мне жизнь. Это всё не сказки, это правда. Я слышал это в начале зимы от чокнутой девки. Она убежала из дворца Лорда-Властителя. Не то танцовщица, не то ещё кто. Совершенно сумасшедшая. Болтала невесть чего… Померла она через неделю. И не своей смертью померла, колдовство её настигло…
    -- Почему же ты сам не сходил и не забрал сокровище? -- Усмехнулся Камай. -- Если тайный ход, действительно, существует?
    -- Потому что я ещё не совсем из ума выжил. Обокрасть Лорда- Властителя… я что, на психа похож? А вот сейчас можно и попробовать. Лорда-Властителя уже нету…
    -- Где же он? -- Поразилась я.
   -- Ты не знаешь? Он сгорел в башне, вместе со всей своей семьёй. Ну, так все говорят. Так что теперь можно и попытать счастья.
   -- Счастья? От денег Лорда-Властителя? Не сходи с ума. Да запросто -- что он ничуть не сгорел, а жив-живёхонек. Просто превратился в птицу и улетел из башни.
   -- Они сгорели. -- Сказал Волк. -- Их тела опознали. Да, здорово вы тут боялись своего лорда… Не помогло ему его чёрное колдовство. Ну что ж, малый, веди к замку. Да смотри, если обманул… пощады не будет.
Вор выпрямился и возмущённо тряхнул головой.
   -- На мне Долг и потому я не соврал! Следуйте за мной, господа.
Я была так захвачена этой невероятной мыслью, что Лорда-Властителя больше нет, что совершенно не обращала внимание на окружающее. Это невозможно, немыслимо: Лорд- Властитель сгорел вместе со своей семьёй? Его не спасло колдовство? Нет. Быть не может.
Камай неожиданно пустил коня галопом и пронёсся прямо через стаю пирующих ворон, и их испуганное карканье разнеслось в гробовой тишине по всему городу. Потом запел песенку, громко и весело. Но в этой тишине она прозвучала фальшиво и неуместно, и, допев до конца, Камай замолчал.
    -- А чего? -- Пожал плечами. -- Скучно же.
    -- Убить ворону -- плохая примета. -- Пробормотал вор.
    -- А я их жрал, с голодухи. -- Заметил Волк. -- И ничего, жив, как видишь. Ну, долго ещё?
    -- Нужно объехать замок, господин. Домик садовника на той стороне.
 Мы неторопливо ехали, вор шёл рядом, а я всё смотрела на почерневшую башню и глазам своим не верила.
А потом моим глазам открылся сад. Мы свободно въехали в него через настежь распахнутые ворота, и у меня дыхание захватило.
Невероятный пожар, пожравший замок, не пощадил и сада. Деревья обгорели. Это зрелище неожиданно напугало меня больше, чем трупы на улицах, ночной штурм города, солдаты, схватившие меня, чтобы насиловать и убить -- вот только теперь я испугалась по-настоящему.
Жуткий контраст. Обгоревшие, изломанные чёрные деревья на белом снегу тянут к низкому серому небу кривые ветки. Словно хотят достать тучи, распороть им брюхо, как перину -- чтобы посыпался снег и скрыл их чёрную наготу… С утра же шёл снег. Почему он не укрыл этих деревьев, не коснулся их?
    -- Волк, нам нельзя сюда. Нельзя, понимаешь? Уйдём, скорее…
    -- Глупости. Чего ты испугалась, девочка?
    -- Они тут все такие. -- Хмыкнул вор. -- До смерти боятся своего Лорда. Даже его имя произносить им запрещено. Сумасшедшие. Ну чего так бояться? Правитель и правитель. В каждом городе есть правитель. Надо же, напридумывали страшных сказок про колдовство…
    -- А разве ты сам -- не местный?
    -- Не-а. Я, ваша милость, из Даршарана. Это на западе, далеко отсюда. У нас там всякой такой фигни нету… Ага, а вот и дом садовника…
     В саду было тихо. Совершенно тихо. Ни карканье ворон, ни голоса людей сюда вовсе не доносились. Словно кроме нас -- никого живого не осталось во всём городе. Совершенная, смертельная тишина.
Мы привязали коней у входа и вошли в пустой, холодный дом. Окна настежь, снег на полу… Коридорчик, комната, кухня с печью, не очаг, а именно печь, большая такая… Давно уже тут никто не появлялся, в этом доме.
     -- Ход на кухне.  -- Сказал вор.
 Подошёл к печи и стал внимательно рассматривать украшающие её таблички с картинками из обожжённой глины. Иногда их ещё раскрашивают. Мать всё хотела купить таких, чтобы тоже печь выложить, но они дорогие… Вор нажал на одну табличку, на другую, хмурясь и шевеля губами…
    -- Что, не выходит? -- Спросил Камай язвительно. -- Ну и какую сказку ты придумаешь теперь?
    -- Не мешайте, ваша милость. Я должен вспомнить, как картинки друг за другом идут. Третья слева, две рыбы, потом цветок, потом в нижнем ряду пятая справа… Или цветок после пятой справа?
    -- Поторопись, крыса. -- Сказал Камай. -- Потому что, если ты не откроешь тайный ход до того, как я заскучаю и замёрзну…
    -- Я открою его, если вы не будете мне мешать. -- Ответил вор неожиданно твёрдо, не оборачиваясь. Камай удивлённый его тоном, пожал плечами.
    -- Уйдём отсюда. -- Попросила я Волка. -- То, что вы задумали -- это безумие! Нельзя обокрасть Лорда-Властителя.
    -- Ты можешь больше не бояться его, Лиса. Он мёртв, сгорел в башне. И всё его колдовство, если оно и было -- сгорело вместе с ним. Уже не надо бояться, Ли, понимаешь?
    -- Это ты не понимаешь! Его деньги, его вещи принесут нам несчастье, убьют нас!
    -- Глупости.
    -- Я тебя прошу, пожалуйста…
    -- Прекрати.
Раздался громкий скрежет, и одна из каменных плит пола опустилась и ушла в сторону.
    -- Вот и всё. -- Гордо произнёс вор, словно он сам только что, своими руками сию минуту выстроил этот ход и теперь имеет полное право хвалиться и предлагает нам оценить его работу. -- А вы думали, что я лгу… Прошу вас, господа.
    -- Ага. А там, внизу, нас твои дружки поджидают, с острыми ножами. -- Кивнул Камай. -- Опять ты меня за дурака держишь…
    -- Клянусь, ваша милость, там никого нет!
    -- Ага. Поверю я клятвам крысы. -- Камай заглянул в чёрный провал и присвистнул. -- Даже если и нет никого из твоих дружков-оборванцев… Ты и сам можешь в такой темнотище неплохо ножичком пырнуть. Решил от нас избавиться, а?
    -- У меня при себе есть огарок, ваша милость. Сейчас засвечу.
Вор зажёг свечку, спустил вниз руку, огляделся.
    -- Ступеньки, конца мне не видно. Ну что, ваши милости, пойдём?
И спустился вниз, и жадная, чёрная яма поглотила его, как… как могила. Дурное сравнение, прямо мороз по коже.
Камай вытянул из ножен меч и сошёл следом. Мне померещилось, что я слышу, как яма причмокнула… поглощая вторую жертву.
    -- Не ходи! Пожалуйста! Не надо!
    -- Прекрати это.
Я вцепилась в него, в его пояс, и поволоклась следом, как тряпка, стуча ногами по ступенькам.
    -- Не пущу! Не пущу тебя! Там смерть! Не ходи, ради всего святого! Лучше я вместо тебя пойду, а ты тут жди… Не пущу!
Волк раздражённо оторвал мою руку от края дыры и просто перекинул меня через плечо.
    -- Заткнись, Ли! Мне нужны деньги. Отвезти семье Ортага, и вообще, для себя. На что я тебя кормить буду, на какие шиши?
Мой страх достиг последней черты, за которой лишь мрак и безумие. Меня трясло крупной дрожью, так, что лязгали зубы…
    -- Я тебя умоляю, пожалуйста… ты же ничего не понимаешь, ты ничего не знаешь о Лорде-Властителе… а я знаю. Нельзя брать ни одной его вещи! Даже камешка со стены его замка! Мы погибнем, он убьёт нас страшной смертью. Выслушай меня…
    -- Ли, если ты не заткнёшься сию минуту, я просто свяжу тебя и оставлю здесь. -- Сказал он сердито. -- В темноте. Одну. Ждать, покуда я не вернусь. Хочешь?
Эта перспектива напугала меня ещё больше.
    -- Нет, нет, не хочу!
    -- Тогда молчи. Одно слово -- и я тебя свяжу и оставлю тут. Поняла? Кивни. Вот и славно. Иди за мной и не отставай.
Он ничего не понимал. Он не верил в силу Лорда-Властителя, он был беспечен, как дитя, и считал, что добрая сталь защитит его от всего на свете. И не подозревал, что впутывается в такие дела, в которых оружие земное бессильно…
Мне не остановить его.
Это судьба.
Знаки этой судьбы преследовали меня весь день. Я так старалась не замечать их…
    -- Ты идёшь, Волк? -- Громко спросил Камай впереди. -- Или будешь ещё час уговаривать свою припадочную девку?
Мы прошли под землёй шагов тридцать или чуть больше, а там дальше был тупик. Каменная стена. Тайный ход кончился. Волк нахмурился, а Камай злобно рассмеялся.
    -- Ну и что ты ответишь на это, крыса?
 Вор глянул на него искоса и неприязненно.
    -- Подержите свечу, ваша милость. Или вы и вправду думали, что во дворец правителя Эссоаны так уж легко попасть? Что он оставил для воров незапертые двери и открытые сундуки?
    -- Наверное, так всегда и было. -- Пробормотала я. --  Именно открытые сундуки. Потому что никогда ни одни вор не приходил в замок. Не нашлось такого психа. Ты -- первый.
    -- Тем больше мне достанется!
    -- Кстати, сокровищницы вашего Лорда так и не нашли. -- Заметил Камай. -- Хотя обыскали весь дворец. Неужели у правителя такого старого, богатого города и всех окрестных земель не было хоть самой захудалой сокровищницы?
    -- Наш путь ведёт не туда, по всей видимости. -- Ответил вор несколько рассеянно, ощупывая камни боковой стены у самого пола. -- Девка не говорила слова «сокровища». Но она говорила слово «золото», несколько раз… так что там, куда мы придём, будет золото.
    -- Одна монетка? Или вшивый перстенёк?
    -- Потерпите -- и увидите своими глазами.
    -- Что-то ты больно смелый стал, крыса. Напомнить тебе…?
Тут раздался какой-то гул и скрежет, впрочем, не слишком громкий, и часть стены поднялась вверх, открывая другой потайной ход. Оттуда сразу же потянуло сквозняком, и язычок огня в ладони Камая затрепетал, как пойманная бабочка, и наши тени заметались по стенам и потолку…
    -- Мне идти вперёд или господин офицер пойдёт сам?
    -- Иди.
Волк на секунду задержался, словно раздумывая. Вытянул из петли топор, снял чехол на ходу…
Этот коридор был коротким, шагов десять всего. И здесь было холоднее. Значительно холоднее.
Камай, идущий впереди, выругался. Свеча мигнула и почти погасла… Что там, опять стена? Нет дороги? Ничего не видно, пламя трепещет на сквозняке… Но куда-то же вор идёт? Что-то коснулось моего лица, мягкое и невесомое, как… волосы? Я чуть не заорала. Потом поняла, что это -- перья, занавес из чёрных перьев. Простые перья, и не такие уж мягкие, просто вороньи перья, или кур чёрных… Хотя… Все знают, что Лорд-Властитель любит ворон.
Мы оказались в большой, круглой комнате. Сквозняк здесь не тянул, и можно было осмотреться. Одна дверь, кроме той, в которую мы вошли -- заперта снаружи. А здесь -- чёрные занавеси на стенах, чёрный шёлк с алыми письменами и рисунками. И на полу, посреди комнаты, на треугольном белом камне -- огромная золотая чаша. В таких чашах подают вино на стол, когда гостей много. Две ручки, широкая нога-подставка… Высотой чаша мне по пояс, Волку -- до бедра…
    -- Ни хрена себе! -- Восхищённо выдохнул Камай. -- Волк, это же… Это и есть -- сокровище!
Вор зажёг висящие на стенах факелы, три штуки, и стало относительно светло. Мужчины столпились вокруг чаши, рассматривая, дотрагиваясь кончиками пальцев… обалдевшие, возбуждённые, радостные… Я тоже рискнула подойти поближе и рассмотреть её.
Она была -- чужая. Совершенно чужая, даже чуждая, это чувствовалось совершенно ясно и чётко. Её сделали очень-очень давно, и сделали не люди, а даже если и люди -- то сработали они просто нечеловечески…
Узоры и камни сложились в рисунок. Стоит лишь чуть сосредоточиться, и он сразу бросается в глаза.
Ярится длинными лучами солнце чужого мира, гранатовое, тёмно-красное. К нему тянутся уродливые ветки-щупальца каких-то растений, посыпанные зелёной и жёлтой крошкой драгоценных камней. И какие-то существа, не поймёшь, кто такие, не люди, похожие, в принципе: две руки, две ноги…
Внезапно картинка ожила для меня. Засверкало тускло полуденное, но багровое солнце, зашумел ветер, закачались ветки-щупальца в мелких жёлтых листочках. Невероятно и совершенно жутко. Я тряхнула головой, отгоняя наваждение.
В комнате ощутимо холодает. Пальцы на руках заболели, изо рта облака пара. Почему так резко холодает и так быстро?
    -- Пошли наверх. -- Сказал Волк. -- Искать нам тут больше нечего. И холодно становится.
    -- Подземелье. -- Пожал плечами Камай. --  Внизу всегда холодней, чем снаружи. Я сам понесу чашу наверх. Ведь ты не против?
    -- Неси.
Ветер чужого мира взъерошил его волосы, заставил прищуриться. Я тряхнула головой, силясь отогнать это наваждение. Сгинь, проклятый морок, сгинь… Тут мои глаза зацепились за что-то, вернулись назад, к этому месту… маленькое бурое пятнышко на снежно-белом камне, где раньше стояла чаша. Тёмное, бурое пятнышко.
Я бегло всмотрелась в картинки и письмена на чёрном шёлке, закрывавшем стены. И всё поняла. От ужаса у меня ноги отнялись. Упала на колени.
Он дотрагивался до Чаши, дотрагивался, всё, теперь он проклят, мне не спасти его. Я бессильна. Никто уже не сможет спасти его.
    -- Что с тобой, Лиса? -- Спросил Волк рассеянно, глядя на Чашу.
    -- Очередной припадок. -- Бездумно ответил Камай, так же не в силах глаз отвести от Чаши. -- Ну её к демонам, эту девку. Ты себе теперь целую сотню девок купишь. Только посмотри, шой, этот рубин в пять таир, не меньше. Уж я-то разбираюсь в камнях, можешь мне поверить. А вот это -- не изумруд, хрен там, это зелёный рубин, большая редкость. А вот и алмазы, удивительной чистоты… Поверь мне, шой, уже одни эти камни -- это целое состояние, на эти камни можно купить корону -- и город к ней…
Волк потащил меня за руку, и я безвольно и молча шла за ним, не обращая на их разговор никакого внимания. Вот мы очутились снова в доме садовника. Я села на пол и смотрела, как мужчины любуются Чашей при солнечном свете.
Мы все обречены. И я тоже, потому лишь, что увидела Чашу, потому что была близко, потому что не помешала им взять её.
От судьбы не уйти.
    -- Здесь нам её не продать. -- Говорил Камай тем временем. -- Бесполезно. Нужен другой город, побогаче. Из тех, союзников… Продадим и денег будет вполне достаточно, чтобы жить безбедно, вполне, даже если поделить их… на три части.
    -- Вот именно. -- С нажимом произнёс Волк. --  На три части. Это вор привёл нас к сокровищу, и он имеет право на свою долю. Эй, парень! Как тебя звать-то?
    -- Фаир, ваша милость.
    -- Мы поделим всё честно, Фаир. Поедем в Лакуосту, это большой, богатый город, там продадим чашу, разделим деньги и разъедемся. Тебя устраивает этот план?
    -- Вполне, ваша милость. Меня в Эссоане ничего не держит, я этим паршивым городом сыт по горло. А с деньгами в поясе можно будет и домой вернуться… Когда выезжаем?
    -- Сейчас.
    -- Тогда мне нужно сходить за лошадью.
    -- Ага. И навести на нас своих приятелей. -- Подхватил Камай. -- У тебя же на морде написаны все твои гнусные замыслы! Неужто ты думал обмануть меня?
Он выхватил меч и вот теперь не шутил и не играл от скуки, теперь Камай готов был убить, и больше -- он хотел убить.
    -- У кого голова гнусными замыслами забита -- так это у тебя! -- Вскинулся Фаир. --  Уже прикинул, что на две части делить проще, чем на три, да?!
Волк встал между ними, вытащил свой меч из ножен и положил ладонь на рукоять.
    -- Здесь изображён святой круг. Святой круг на стали… И все мы трое должны поклясться на святом круге и стали, что не причиним друг другу никакого вреда, покуда не достигнем Лакуосты и не продадим чашу. Иначе быть беде. Золота слишком много, а оно сводит людей с ума. Мы можем захотеть избавиться друг от друга. Потому что не делить вовсе -- ещё удобнее, чем делить надвое. Мы друг друга просто поубиваем. Ну! Руку на святой круг! -- Рявкнул привычно. -- Живо! Или я заставлю вас принести эту клятву -- ну, а уж сколько пальцев при этом будет сломано и зубов выбито -- вопрос отдельный… Не вижу ваших рук!
Камай и Фаир неохотно коснулись пальцами святого круга.
    -- Клянусь не причинять своим попутчикам никакого вреда и всячески оберегать их в пути, покуда не продадим чашу и не разделим деньги. -- Произнёс Волк медленно и чётко. -- Клянусь святым кругом. Ну? Ваш черёд.
    -- Ты не веришь в святой круг. -- Недовольно сказал Камай. -- На самом деле ты же варвар, язычник. И чего стоит твоя клятва на святом круге, если ты в него не веришь?
    -- Не верю. -- Согласился Волк. -- Но клятвы свои я всегда выполняю, и в этом ты уже убедился. Ну?! Не слышу тебя!
Камай неохотно повторил слова клятвы, за ним Фаир.
    -- Нет, это ещё не всё! -- Вскинулся Камай вдруг, словно осенённый внезапной мыслью. -- Пусть твоя девка тоже клянётся, шой!
    -- Зачем? -- Поднял брови Волк.
    -- Затем, что она вполне может подсыпать нам яду в вино или пищу. Чтобы тебе, любимому, больше денег досталось. Или, что скорее всего -- ей, любимой и единственной. Волк, ты прав, золото сводит людей с ума… Пусть она клянётся тоже.
    -- Положи пальцы поверх наших, Ли. -- Кивнул мне Волк. -- И повтори слова клятвы.
Я апатично повторила, глядя на Чашу.
   -- Глупо.
   -- Почему?
   -- Все эти клятвы не имеют смысла. Мы все скоро умрём.
   -- Почему это? Опять ваши дурацкие суеверия?
   -- Замолчи! -- Вскрикнул вор, вздрогнув всем телом. -- Ты нас сглазишь, проклятая ведьма! Навлечёшь на нас беду!
   -- Я не ведьмы! -- Вспылила я. -- И бояться сглаза поздно. Беду на нас навлёк ты! Ты привёл нас сюда! Из-за тебя мы все обречены на мучительную смерть!
   -- Это с какой же стати?!
Я размахнулась и ударила его кулаком в лицо, в щёку под глазом… хоть что- то.
    -- Ты, шелудивый собачий сын, хоть догадываешься, что мы украли?! Это Ратинкаль!
Фаир мгновенно побледнел. Он слышал это имя.
    -- Откуда ты знаешь?
    -- В отличии от вас, я не оценивала камни. Я рассмотрела картинки и письмена на стенах, и саму Чашу тоже. Я такие вещи чувствую наверняка. Письмена были очень плохие. И кровь на жертвеннике. И вообще. Второй такой Чаши нет во всей Эссоланте.
Вор здорово струсил. Но решил сделать вид, что не верит мне.
    -- Ты нарочно болтаешь, чтобы напугать меня. Но я не верю в страшные сказки про Ратинкаль.
    -- Ну-ну. Скажешь это Лорду-Властителю, когда он придёт за тобой.
    -- Да что ещё за Ратинкаль? -- Спросил Волк сердито. -- Объяснит мне кто- нибудь или нет?
    -- Ратинкаль. -- Объяснила я охотно. -- Чаша Крови. Лорд Властитель и его семья использовали его для своего чёрного колдовства. При жертвоприношениях. Они оттуда кровь пили и поили демонов, и… всё, хватит. Достаточно. Я не хочу думать об этом.
    -- Ратинкаль достался им от ТВОЕГО народа. -- Усмехнулся криво Фаир. -- И теперь ты его боишься, а?
    -- Ратинкаль сделали те, кто жил ДО нас. И сейчас это уже не имеет значения, кто его сделал. Важно то, что он у нас в руках. И мы обречены.
     Волк не верил в то, что я говорю. Он совершенно ничего не знал о нашей жизни и поэтому просто не мог относиться к моим словам серьёзно.
    -- И что же надо сделать для того, чтобы отвести от себя проклятие мёртвого колдуна? Поставить чашу на место?
    -- Поздно. Нам это уже не поможет. Это проклятие нельзя отвести, и мы обречены. -- Я дотронулась до его плеча неловко, не зная, как показать свою жалость, и махнула рукой, закончив очень тихо. -- Прости, Волк. Я предупреждала тебя. Просила. А теперь уже слишком поздно.
    -- Мне надоела вся эта дурацкая болтовня. -- На мгновение отвёл глаза от Чаши Камай. Он всё так же жадно любовался Ратинкалем, золото отражалось в его глазах масляными, жёлтыми разводами, а руки нежно гладили блестящие бока Чаши -- так нежно, как, наверное, ни одну женщину. --  Мне становится скучно от всего этого бреда. А тебе, Волк? Пора ехать. Зимой темнеет рано, день скоро догорит.
    -- Пора. -- Кивнул Волк. -- Чашу повезу я на своём коне. Потому что я не обману, и ты это знаешь.
    -- Да пожалуйста.
Чашу запихнули в мешок, обложив разными вещами, чтобы изменить очертания, чтобы никто не догадался даже случайно… Потом вернулись к дому, где офицеры жили до того, и Камай сходил за своими вещами. Он очень быстро собрался, в пять минут. В это же время Фаир сказал, что ему надо отлучиться, и вскоре вернулся с лошадью, которая ему явно не принадлежала. И мы выехали за ворота Эссоаны.
     Я обернулась и вдруг почудилось, что на верхушке чёрной, обгоревшей башни кто-то стоит. Тьфу, морок…
Копыта коней гулко стучали по камням древней дороги. Ветер смёл снег с дорожных камней, словно старательная хозяйка новым веником. Даже в низинах между холмами снега было мало. Мы ехали молча, и тишина установилась вокруг нас, абсолютная тишина, нарушаемая лишь цокотом копыт да фырканьем лошадей. Уныло посвистывал в тишине ветер.
Внезапно я увидела нас со стороны, словно глазами хищной птицы, парящей в низком небе. Четыре чёрные точки на белом холсте. Четыре блохи на саване покойника.
     Тишина делалась всё более плотной и, наконец, стала реально, физически осязаемой. У меня начало звенеть в ушах. Камай не выдержал этой тишины и запел веселую песенку о том, как парень ходит за девкой, а она на него не глядит. Голос у северянина был приятный, высокий и ясный, шёлковый голос. И песня была ничего. Но здесь и сейчас она зазвучала настолько фальшиво и неуместно, что эршой заткнулся сам, даже не закончив припева. Слепил снежок и бросил в ветку дерева, заставив обрушиться укрывающий её снег.
    -- Меня это просто убивает. Ну скучно же так ехать!
    -- Спляши. -- Коротко предложил Волк.
    -- Нет, правда, тоска смертная. Кто-нибудь со мной поговорит, а? Эй, как там тебя, девка? Ли? Лиса. Что тут этот блохастый болтал о твоём народе? Разве тут у вас живёт не один народ? По мне -- все вы тут на одно лицо.
    -- Она -- айни. -- Сказал Фаир. – Видишь: у неё лисьи глаза и кудрявые волосы. И мизинец на руке длинный, вровень с другими пальцами. Точно -- айни. Когда-то давно они тут жили, в этих местах. Полно руин осталось. И дороги эти вот…
    -- Дороги построили те, что жили до айни. -- Сказала я, впрочем, не слишком уверенно. -- Ещё люди считают, что все айни -- колдуны.
    -- И ты тоже ведьма?
    -- Куда мне. Я и читать-то толком не умею. Я всего лишь крестьянка.
    Спустя какое-то время я начала беспокоиться. Появилось чувство Присутствия. Словно кто-то тяжело и настойчиво глядит тебе в спину. Но на дороге никого не было. Странно. На четырёх главных дорогах всегда оживленное движение, это единственные хорошие каменные дороги в Эссоланте. Вообще -- единственные каменные дороги. А сейчас -- никого, сколько глаз видит. Ни встречных, ни попутных. Но всё же кто-то смотрел мне в спину, пристально и холодно, и я начала периодически оглядываться, даже как-то незаметно для себя самой. И вот, уже на закате, я увидела их с вершины очередного холма. Очень далеко, на пределе моего зрения. Всадники. Пятеро.
    -- Что случилось? -- Спросил Волк негромко, придержав коня, так, чтобы мы оказались вровень. -- Ты который раз назад глядишь…
    -- У нас попутчики, Волк.
    -- Я ничего не вижу.
    -- Я вижу. Они там. Их пятеро.
    -- Кажется, я тоже их вижу. -- Неуверенно произнёс Фаир, услышав наш разговор. -- Очень далеко… Наверное, они догонят нас завтра, если у них кони получше.
    -- Нам не нужны попутчики. -- Сказал Волк. -- Смотрите лучше вперёд. Скоро стемнеет, а мы так и не нашли ночлега. Я могу провести ночь прямо тут, на дороге, но вы двое -- околеете. Поэтому высматривайте себе хоть какой-нибудь кров.
И мы честно выглядывали себе ночлег, но так ничего и не высмотрели. И ехали всю ночь, изредка останавливаясь, чтобы дать отдых лошадям. И снова ехали. Дорога всё так же петляла между холмов, поросших реденьким лесом, и в темноте заснеженные деревья казались какими-то призраками. Офицеры не захотели зажигать факелов. Сказали, что им привычно ездить ночью в темноте. А волков бояться нам нечего, волки могут напасть только на одинокого путника, на четверых -- побоятся. Вот мы и ехали в темноте. Небо затянули тучи, спрятав луну и звёзды, появился ветер, сырой какой-то и резкий, пробирающий до костей -- но всё же эти признаки указывали на скорый снегопад, а снегопад -- это хоть какое-то потепление. Я до смерти замёрзла и ложилась на лошадь, прижималась всем телом -- лошадь, всё же, тёплая -- и дремала так… Волк сказал, что из меня вышел бы хороший солдат, раз я могу спать на коне. Эта скупая похвала меня здорово обрадовала. Но всё же ночь была мучительной для меня -- и наступивший день не принёс никакого облегчения. Мы всё так же тащились по пустой дороге, останавливались, давая коням отдохнуть, и снова тащились, и не было этому ни конца, ни краю. Камай, выпивший ночью всё вино из своей фляги, теперь мучился похмельем. Волк хмуро и привычно молчал. Фаир начал кашлять -- нехорошо кашлять, и внешний вид его мне не понравился. Вор явно простудился не на шутку. После полудня я уже была уверена, что у него начинается лихорадка.
Серое небо висело так низко над дорогой, что казалось -- можно коснуться его рукой, если подпрыгнуть как следует. Начал сеяться реденький пока снежок, ветер стих. В заснеженном лесу было очень, невероятно тихо. Ни звука. Усталые лошади несли нас мимо чёрных деревьев, укутавших свои костлявые плечи пышным белым мехом, словно престарелые богатые дамы во вдовьем трауре… Иногда, очень редко, какая-нибудь ветка не выдерживала веса снега и сгибалась, или ломалась, и снег падал вниз. Каждый раз наши лошади вздрагивали.
На очередном привале я отошла в сторону, размять измученное, затёкшее и закоченевшее тело, потянулась, попрыгала, но это совершенно не помогло… и решила, заодно, завернуть за кусты… и тут увидела девочку.
Она шла мне навстречу и улыбалась. Маленькая девочка, лет семи на вид. И её бархатный чёрный плащ был оторочен пышным белым мехом, и белой была шапочка, и рукавички, и даже сапожки, расшитые жемчугом.
    -- Бедное дитя. У тебя тоже траур? Ты тоже кого-то похоронила… как и все мы. Ты не должна быть одна в лесу. Идём со мной.
Она улыбнулась мне, приложив палец к губам, сняла рукавчику. Подмигнула. И вытянула из рукавички что-то непонятное. Палочка, верёвочка…Крысиный хвост.
    -- Проснись, Ли! Да проснись же!
    -- Что случилось? -- Спросила я, с трудом распрямившись. Ни рук, ни ног не чувствую совершенно. Ну надо же, как крепко уснула, по-настоящему, и даже сон видела…
    -- Ты слишком долго спала. -- Сказал Волк. -- Нельзя так долго спать, застынешь.
Заботится обо мне, вот как… и не знает, что мы оба скоро умрём. Точнее, не верит в это.
     Я обернулась. Наши попутчики виднелись всё там же, очень далеко, на пределе моего зрения. Но мне показалось, что они немного приблизились. Приблизились настолько, чтобы я могла различить, что один из них -- ребёнок. Девочка в белых рукавичках, показавшая мне крысиный хвост?
Камай, изнывающий от похмелья и скуки, оказался просто невыносим. Он совершенно извёл вора придирками и насмешками. Трогать Волка северянин опасался. Начал было смеяться надо мной, но Волк сказал просто: «Оставь её в покое».  И Камай заскучал снова. Волк взял меня к себе в седло, а на мою лошадь перевесил седельные сумки. С Волком мне было теплее. Он молчал, но…
    -- Я не хочу, чтобы ты умирал. Не хочу! Но не знаю, как спасти тебя…
    -- Я не собираюсь умирать. Но всё равно -- спасибо.
    -- Мы все умрём, уже скоро. Лорд-Властитель убьёт нас.
    -- Не говори чепухи, Ли. Это всё суеверия. Весь ваш проклятый юг помешан на колдовстве и суевериях. И не начинай снова, ты пугаешь Фаира. Он тоже в эту фигню верит, хоть и хочет казаться покруче.
    -- Обернись. -- Хмыкнула я. -- Всмотрись повнимательнее. Неужели ты их до сих пор не видишь?
Волк обернулся и долго смотрел назад.
    -- Что-то вижу… но я не уверен…
    -- Их пятеро. Четверо взрослых и один ребёнок.
    -- Возможно. Наверное, они тоже не останавливались на ночь.
    -- Я слышал, что у вашего правителя была дочь. -- Вдруг сказал Камай. -- Две дочери, и старшая --  красавица. Интересно, какой она была? Такой же тёмной лицом, как и ты? Или посветлее?
    -- Нет никакого сравнения между нами. -- Произнесла я торопливо. -- Дочь Лорда-Властителя, несомненно, самая прекрасная леди в мире, а я -- всего лишь жалкая крестьянка.
    -- Ну, ты её хоть видела? Какая у неё кожа, какие волосы?
    -- Я не видела. А люди говорили, что кожа у неё белая, как снег, а волосы -- как чёрный атлас, длинные, ровные-ровные, гладкие…
Камай кивнул, словно именно это и ожидал услышать.
     К вечеру мы добрались до деревни, на краю которой имелся постоялый двор. Мы въехали, но нас никто не встретил. Над дверью висела на цепочках клетка, а в клетке, нахохлившись и съёжившись, сидела ворона. Явно ей было холодно, в клетке, и хлебная корка ничуть не могла утешить несчастную птицу. Мне стало очень жаль ворону. Она не может полетать и согреться…
Камай размахнулся и ударил клетку мечом, плашмя. Клетка закачалась, почти сорвавшись с колышка, и ворона истошно закричала, пытаясь удержаться на своей жёрдочке.
    -- Ну и какого рожна? -- Поднял брови Волк.
    -- Просто. Сигнал тревоги для хозяина, а? Пусть встречает гостей дорогих. Слушай, шой, а ворона-то прямо, как ты! Тоже одноглазая!
    -- Ну и что? -- Пожал он плечами.
 Мне стало как-то не по себе. В самом деле, у вороны не было левого глаза.
 На крик птицы из дома выскочил мальчишка. Поклонился нам, глядя настороженно. Камай спрыгнул с лошади, бросил ему поводья.
    -- Чтоб всё, как положено! Смотри у меня.
И отвесил такой подзатыльник, что парень покатился в сугроб.
    -- Не извольте беспокоиться, ваша милость…
    -- С ними так и надо. -- Наставительно сказал нам Камай. -- Чтоб сразу поняли, кто здесь хозяин. Не то обнаглеют.
     Внутри, в общем зале, было тепло, в очаге горел огонь, на стенах факелы… Иначе в избе уже темно, без факелов, солнце-то уже заходит… Человек десять сидит, по виду -- местные, деревенские. Камай подошёл к очагу и посмотрел на них -- молча и значаще, поигрывая пальцами по рукояти меча. Северян здесь знали. Хорошо знали. Мужики, переглянувшись, освободили нам стол у огня и ушли в дальний угол. Мы сели. Мешок с Чашей Волк пристроил на лавке у стены.
Подошел хозяин -- здоровый, хмурый мужик -- поклонился.
    -- Чего изволите, господа?
    -- Поесть, для начала. -- Кивнул эршой, брезгливо озирая трактир. -- Ежели ту пищу, что ты подаёшь, вообще есть можно. Мяса, да прожарь получше. Если оно будет жёсткое -- я его отобью о твои бока. И вина -- настоящего, виноградного, а не той яблочной кислятины, что вы тут пьёте… И смотри, мужик, если меня хоть что-то не устроит, я твой свинарник вместе с тобой спалю.
Мне не понравилось, как он говорил. Всё же, мы гости, пришедшие в чужой дом, пусть и за деньги, и должны проявить уважение к хозяевам. Иначе какого уважения к себе мы можем требовать от них? Есть порядки, заведённые предками, и нарушать их -- это… против естества, что ли…
    -- В моём жалком свинарнике нет ничего, что устроило бы вашу милость. -- Произнёс мужик ровно, скорчив непробиваемую, каменную морду. -- Нашу еду можно есть, но вряд ли она придётся по нраву вашему нежному желудку. А всю скотину угнали ваши же солдаты. Мяса нет. Совсем. Только рыба и овощи. И вина нет. Лишь зимнее пиво. Через три десятка лей по тракту, в следующей деревне, вы найдёте гораздо лучший трактир, чем моё убогое заведение.
     Я глянула с уважением. Молодец. Камай вскочил и схватился за меч, сообразив, что над ним издеваются. Но Волк взял его за локоть -- и я уже успела понять, что хватка у него железная.
    -- Мы останемся здесь. -- Кивнул хозяину. --  Мы в пути от самой Эссоаны и три десятка лей имеют для нас значение. Неси всё, что есть, и еду, и пиво. Пусть накормят и устроят наших лошадей. Мы останемся ночевать, думаю, у тебя найдутся три комнаты. И баню истопи. Замёрзли мы.
    -- Будет исполнено, ваша милость. -- Поклонился хозяин. -- Желаете ужин сейчас или после бани?
    -- После. Сейчас -- закусить и выпить.
    -- Сию минуту, господин.
    -- Ты мне всё развлечение испортил! -- Возмутился Камай, растирая локоть. -- Ну что ты за человек такой, Волк? Сам веселиться не умеешь -- так хоть другим не мешай! Зануда ты.
    -- Ага. -- Согласился тот равнодушно, вытягивая ноги к огню. -- Я зануда. Вот когда разъедемся в разные стороны -- тогда и веселись, как хочешь. А покуда я не намерен из-за твоей скуки половину деревни вырезать.
    -- Зануда и есть.
    -- Тебе жалко убивать крестьян? -- Спросила я.
Волк хмыкнул.
    -- Мне никого не жалко. Просто я не люблю убивать без дела. И бесплатно.
Пожилая женщина принесла холодные закуски и пиво, крепкое, зимнее. Волк взял одну кружку и щипцами кинул в неё несколько угольков из очага. Протянул Фаиру.
   - - Пей. Согреешься. И ешь побольше.
Вор жался к огню, кутаясь в плащ, и пальцы его дрожали. Взял кружку, вяло и неохотно. Я наложила ему в миску острых закусок -- чтобы согреть тело через живот.
    -- Волк, он простужен. У него начинается лихорадка.
    -- Вижу. Может, баня поможет? Я не лекарь, Лиса. Я в этом ничего не понимаю.
    -- Я что, серьезно заболел? -- Спросил Фаир встревоженно, услышав наш разговор. -- Неужели… Чёрная Смерть?
    -- Не говори ерунды. Чёрная Смерть кончилась неделю назад. Ты просто простужен. Всего лишь.
Вскоре всё та же пожилая женщина позвала меня в баню. Со мной отрядили дочку хозяина, потому как бабе одной в бане делать нечего, кроме как неприятностей искать от банной нечисти. И вообще, первый пар слабый, он бабий да детский. Для мужчин не годится, им протопить посильнее нужно. Мы взяли всё необходимое и пошли.
Красивая девка была хозяйская дочь, особенно волосы -- просто шёлковые, и сперва я удивилась -- почему всё в девках, неужто ни одного жениха не нашлось? Но всё поняла, когда она показала на свой рот и отрицательно качнула головой. Я вздрогнула. Девица была немая. Как много плохих знаков на нашем пути…
Понять её простые жесты было не трудно, но всё равно, я постаралась побыстрее вымыться, тягостно было находиться рядом с этой девушкой… Разумеется, она не виновата, что немая. Она славная девушка и вреда от неё нет совершенно никакого. Но для меня она - ЗНАК, и этого достаточно для того, чтобы её присутствие оказалось тягостным.
Мужчины отправились в баню, а я села к огню и принялась расчесывать волосы. Учитывая, сколько дней я этого не делала… Как бы не сломать девкин гребешок. У очага было тепло, и я осталась в рубахе и безрукавке. Даже волосы сохнут…
К тому времени, как я закончила, они почти высохли и снова свернулись в проклятые кудряшки. Вернулись из бани мужчины. Нам принесли ужин -- и хоть и не было мяса, вся еда оказалась вкусной и очень сытной. И всё было бы хорошо, ели бы не Фаир. Баня не пошла вору на пользу. У него начался сильный жар, он расстегнул рубаху и вытирал пот со лба, лицо покраснело, глаза блестели лихорадочно… Фаир совсем ничего не ел, только пил пиво.
 Камай тоже много пил, но -- явно от скуки. Оглядывал зал, людей… наконец, взгляд его добрался до меня и брови приподнялись удивлённо.
    -- Вот так чучело… слушай, Волк, а ты знаешь, что выбрать, а? Вот так, с волосами -- это просто куколка…
    -- Тронешь -- убью.
    -- Да ладно, ладно. Я так, просто. Ну и местечко… ни музыкантов, ни девок. Повымерли тут девки, что ли?
Фаир, глядя в огонь, рассмеялся коротко. Потом нахмурился.
    -- Сегодня они нас догонят. -- Сказал уверенно.
    -- Кто? -- Удивился Камай.
    -- Наши попутчики. Те, кто едут позади. Этой ночью они нас нагонят.
    -- Почему?
    -- Это же первый постоялый двор.
    -- Вздор. Ты пьян и мелешь чепуху.
 Мне стало страшно, и я вцепилась в рукав Волка. Неудобно. Под пальцами -- стальной холод. Кольчуга под курткой. Волк плеснул в мою кружку пива.
    -- Пей и не начинай снова.
Камай, тоже успевший напиться, подозвал хозяина.
    -- Всем пива. -- Обвёл зал широким жестом. Подождал, покуда хозяин принесёт кувшин и нальёт всем. Мужики смотрели молча и настороженно. - За здоровье и долголетие Таурога Четвёртого, Золотого Льва-Императора Лимы!
Выпил и смотрел на мужиков, опираясь руками на стол. Ждал. Текли мгновения. Мужики, один за другим, вставали и пили, потупив взгляд. Пили за здоровье Золотого Льва. Связываться с пьяным северным солдатом не хотелось никому. Камай рассмеялся, довольный результатом.
    -- Так и надо! -- Сказал громко, неизвестно к кому обращаясь.
    -- Он из тех парней, которые по пьянке всегда ищут повода помахать кулаками. -- Заметила я неодобрительно. -- И не успокоится, пока по морде не получит. Надеюсь, ты не такой?
Волк рассмеялся.
    -- Нет. Я серый и пушистый.
    -- Так ты точно не любишь драться?
    -- Я не умею драться…
    -- Не может быть… -- Не поверила я.
    -- Я убиваю. -- Закончил Волк начатую фразу. Провёл рукой по моим волосам, запутывая себе пальцы. -- Это красиво… твои волосы… По нашим порядкам -- ты ещё девочка, Ли. Ребёнок…
    -- Я не ребёнок. -- И подумала: обидеться или не стоит?
    -- Ну да. Конечно. Странно, что ты родилась в крестьянской семье. Длинная шея, узкие плечи… тонкая кость. Длинные пальцы, такое изящное запястье… это рука знатной дамы, но не крестьянки. В тебе веса-то, как в ведре воды.
И я почему-то испугалась, что он меня прогонит, наверное, он думает, что я слабая и не смогу как надо работать по хозяйству, и зачем ему такая баба, которая не работает, я правда некрасивая и тощая, какой от меня прок…
    -- Волк, я сильная, ты не думай! Я всю работу могу выполнять, и по хозяйству, и в поле, я сильная, правда, я два ведра воды могу принести… да я…
Он опять рассмеялся. Не знаю, что его так рассмешило.
    -- Сколько тебе лет, Лиса?
    -- Не знаю точно. Но не меньше пятнадцати.
    -- Оч-чень много. Прямо старушенция. И долго ты пробыла замужем?
    -- Ты сказал, что ничего не хочешь знать о моей жизни. -- Напомнила я.
    -- Теперь хочу. -- Нахмурил он брови. --  Рассказывай давай. Мы по этой дороге до твоей деревни доберёмся?
    -- Нет. Мы по ней не ехали. Моя деревня к северо-западу от Эссоаны, почти десять дней пути. Очень далеко. Но у меня там близкой родни не осталось, так что… какая разница.
    -- Твоя семья, они тоже… как бишь там… айни?
    -- Нет, конечно. Нету целых семей айни. По крайней мере, я ни разу не слышала, чтобы где-то жила целая семья айни. Айни просто появляются, то тут, то там. По одной штуке. Не знаю, откуда берутся. Я вот из леса пришла. Сама-то не помню, конечно, мать рассказывала. Одежда на мне была зелёная. А обуви не было. Я разговаривала и умела читать старые письмена. Потом-то уже разучилась читать… года три мне было на вид. У матери как раз девочка умерла таких лет, змея её укусила. Вот мать и взяла меня в дом. Пожалела. Потом у неё детей так и не родилось. Но она ни разу не сказала, что это из-за меня… А соседи-то говорили всякое. Вообще, они меня любили, отец с матерью, как свою, словно я не айни, словно нормальная… А так люди в деревне -- не очень. Всё ждали, что от меня беды начнутся… Я потому и замуж вышла позже других, потому что никто не хотел брать айни. Один только нашёлся… да мы с ним и так дружили всегда, сколько себя помню, всегда играли. Кругом -- вместе, как брат с сестрой. Вот и поженились. А потом вы пришли на нашу землю, и мы бросились бежать, вместе с остальными, побежали в Эссоану. А там -- чёрная смерть. Так что два месяца я замужем была, примерно. Так-то.
    -- И ребёнок будет?
    -- Нет. Не будет.
    -- Это хорошо. -- Произнёс Волк задумчиво. -- Без ребёнка легче устроиться будет на новом месте. А там всё заново начнёшь. У тебя вся жизнь впереди.
Ага. Только очень недолгая.
Фаир покачивался, глядя в огонь, и пьяно хихикал, бормотал себе под нос, он ужасно напился, даже кружку уронил. Потому что ничего не ел, пил только, а у него жар…
    -- Хочу пить из золотой чаши! -- Сказал вдруг громко и отчётливо. -- Хочу!
 Камай ударил его кулаком в спину.
    -- Заткнись, придурок!
 Камаю было скучно. Встал, обвёл зал мутным взглядом и направился на кухню.
    -- Брешут же. -- Сообщил нам громко и обиженно. -- Брешут, сволочи! Есть у них и вино, и мясо. Пойду, сам поищу. И, если найду -- вздёрну этого мужика на воротах. Ну, хозяина.
Все молча проводили его глазами.
На кухне послышалась какая-то возня, шум, звук разбитого горшка… и Камай выволок за руку перепуганную девушку. Ага, дочка хозяина.
    -- Вот что я нашёл… мясо. Всё ж таки, есть тут девки. Эй, ты! Как тебя зовут?
Вошёл хозяин и замер, сжав кулаки.
    -- Почему она не служила мне за столом? -- Спросил Камай с претензией. - Чего за фигня?
    -- Моя дочь не служит гостям. Она готовит.
    -- И плохо готовит, кстати. Слушай, мужик… у твоей дочери такие же волосы, как у дочери Лорда Властителя, да? И лицом, небось, похожа?
    -- Нет никакого сравнения между ними! -- Быстро сказал хозяин, отводя беду. -- Моя дочь всего лишь моё жалкое отродье, где уж ей сравниться с дочерью Лорда-Властителя… Всё равно, что огоньку свечи против солнца.
    -- Ночью солнца нет, так что сойдёт и свеча. -- Пробормотал северянин. -- Мне скучно. Скучно, ясно тебе?! Понимаешь, морда деревенская? Раз твоя дочь не носит еду -- пусть споёт для меня. Ну, чего смотришь? Пой! Я денег дам. Да любую песню, повеселей только. Про змея и принцессу знаешь?
Девка замерла, сжалась вся, опустив голову. Хозяин глянул на Камая почти что с ненавистью, кулаки сжались не на шутку -- а кулачищи не маленькие…
    -- Моя дочь не будет петь для тебя, солдат.
    -- Эт-то почему ещё?
    -- Потому что она немая. Совсем.
    -- Тьфу! Ну и местечко. Единственная девка -- и та немая. Ладно. Не может петь -- пусть танцует. Слышишь меня, красавица? Давай-давай! Танцуй!
     Камай подхватил девицу под мышки и поставил на стол, а сам начал хлопать в ладоши, напевая какой-то мотивчик. Девица, нерешительно переминалась с ноги на ногу, испуганно и умоляюще глядя на отца. Камай хлопнул её по ляжке.
    -- Шевелись, муха сонная! За такой танец я и медяка не дам.
И тут нервы её отца не выдержали. Он шагнул вперёд и ударил Камая в грудь, в этот удар вложив всю свою ненависть к северянам вообще и к этой конкретной пьяной скотине, в частности. Камай отлетел к очагу, ударился спиной о стену… мужик спустил дочь со стола, и она убежала.
    -- Тронешь её ещё раз -- убью. -- Выдавил с трудом, через сцепленные от ярости зубы.
Камай так же трудно поднимался, вытягивая меч…
    -- Да я тебя, быдло, на ремни порежу…
Волк, которого он почти свалил своим падением, встал и толкнул его обратно.
    -- Сиди. Слушай, мужик. Он тронул твою дочь, ты дал ему в морду. И вы в расчете, понял? Я не хочу никого убивать. Не вынуждай меня убивать вас. А этот придурок твою дочь больше не тронет, я обещаю это.
    -- Это почему это я не трону?... -- Начал Камай агрессивно.
    -- Потому что я обещал. Ты хочешь заставить меня нарушить обещание?
    Но хозяин трактира ничего не слышал. И он, и все мужики смотрели в одну сторону, вылупив глаза. Я тоже посмотрела, а за мной и Волк…
Камай, падая, толкнул лавку. И мешок свалился на пол, тот самый мешок. Волк на моих глазах завязывал его сложным северным узлом, очень крепко, но теперь мешок непонятным образом развязался, все вещи, засунутые для маскировки, вывалились… проклятый мешок словно сам собой вывернулся наизнанку, обнажая свой тайный груз. И Ратинкаль явился на свет.
     Чаша лежала на боку. Круглая дыра в чёрный, могильный холод. Врата Мрака. Жадная, чёрная пасть, окаймлённая пылающей золотой кромкой.
Я впервые увидела Ратинкаль под таким углом и всё наваждение сгинуло. Чаша уже не была для меня красивой и утончённой, символом мира богатых, не сияли драгоценные камни, не ласкало взгляд, не просилось под пальцы гладкое золото… Ратинкаль стал тем, чем всегда являлся изначально -- жадной пастью, пившей кровь. Чашей Кровавой Купели. И я задрожала, а губы сами собой зашептали молитву.
Громко хлопнула дверь и порыв холодного ветра чуть не погасил факелы. Я вздрогнула и обернулась. В трактире никого не было, кроме хозяина. Мужики исчезли.
Камай выругался и бросился запихивать Чашу обратно в мешок.
    -- Даже не думай, что сможешь завладеть ею, мужик! У нас чуткий сон. Тебе не удастся зарезать нас во сне и наложить грязные лапы на наше золото! Это наше золото, понял? И мы вас всех положим, если что, мы вдвоём -- всю вашу деревню, понял?!
    -- Никто из нас не прикоснётся к Чаше Кровавой Купели. -- Произнёс хозяин хрипло, отступив на шаг. -- Даже под страхом смерти. Значит, не зря кровавое зарево стояло над Эссоаной… Зло двинулось в путь. Спи спокойно, солдат. Никто из живых не потревожит твой сон.
    -- Что ты там бормочешь? -- Скривился Камай. -- Ты решил напугать нас сказочками про Лорда-Властителя и его чёрное колдовство? Так мы уже наслушались их от этой вот девки.
    -- Сначала я хотел проклясть вас, северяне. -- Произнёс мужик негромко и медленно. -- А теперь -- да пребудет с вами моё сочувствие. Мы с дочерью будем молиться за вас.
    -- Что означают твои слова? -- Напрягся всем телом Волк.
    -- Ты узнаешь это, солдат. Уже скоро.
И он ушёл, оставив нас одних. Дрова в очаге почти догорели. Сквозняк шевелил пламя факелов, и в углах плясали тени.
    -- Пошли спать. -- Сказал Волк. -- Помоги мне дотащить этого парня до его комнаты.
    -- Ещё чего! Не хватало ещё, чтоб он заблевал мне всю одежду. Тебе надо -- ты и тащи.
    -- Камай!
    -- А ты для меня больше не шой. Так что не приказывай.
Волк плюнул, подхватил парня под мышки и поволок наверх по лестнице. Я несла свечу. Фаир совершенно ничего не соображал. Когда его сгрузили на кровать, только промычал что-то…
    -- Оставь свечу. -- Велел мне Волк. -- Я зайду к нему ночью пару раз… на всякий случай. Всё же, он сильно болен, такая лихорадка способна убить человека…
    -- Тебе жаль его?
    -- Нет. Но мы принесли клятву заботиться друг о друге, помнишь? Иди в нашу комнату. Я сейчас.
Он пришёл, когда я уже засветила свечу, и принёс мешок с Чашей. Запихал его под кровать, сел и смотрел на меня. Я не знала, что делать. То, что неизбежно должно было произойти, нервировало меня, и я снова расчесывала волосы, оттягивая время…
    -- Иди сюда. -- Позвал он. -- Подержишь зеркало. Я решил побриться.
Солдаты с севера, наверное, не знают, что такое бритва, и бреются ножом, по крайней мере, этот конкретный солдат.
    -- Почему ты не носишь бороду? Ваши же носят бороды.
    -- Из-за шрама. Вот этого. Уж больно кривая борода выходит, лучше уж совсем никакой…
    -- Ты хороший. -- Сказала я. -- Правда.
 Волк вздрогнул и зашипел сквозь зубы. Порезался.
    -- Не говори больше такого под руку. Хороший. Надо же. Скажи ещё -- принц на белом коне, блин.
    -- Принцы бывают только в сказках, а ты настоящий. Ты мне нравишься. Но у нас белый -- цвет траура и смерти, и я не знаю, как тебя спасти…
Он вытер лицо мокрым полотенцем и снял куртку. Лёг на постель -- в кольчуге, с оружием, в сапогах…
    -- Всё. Гаси свет.
    -- Волк, я…
    -- Ложись.
 Всё же, я не смогла совсем раздеться, до конца. Кое-что на себе оставила. Неловко перелезла через него, легла у стены, зажмурилась. И мы лежали так молча.
    -- Обними меня, Ли. -- Сказал он, наконец. -- Просто обними меня, девочка. Холодно. Ты тёплая, молодые всегда тёплые. А мне всегда холодно спать. Не будет ничего такого, о чём ты подумала, нет, не сейчас. Потом, когда продадим Чашу и получим деньги, и я успокоюсь… тогда -- может быть. А сейчас, когда у меня под кроватью -- целый город со всеми потрохами, мне нельзя думать о чём-то ещё…
Его кольчуга обожгла меня холодом. Но я стерпела и прижалась к его плечу.
    -- Ты хороший. -- Сказала уже совершенно уверенно. -- Правда.
    -- Спи. -- Усмехнулся он.
    -- А когда мы продадим Чашу -- мы поедем к тебе домой? -- Спросила, чтобы спросить хоть о чём-то, чтобы он не замолчал снова. -- Ты очень далеко живёшь, да?
    -- У меня нет дома.
    -- Куда же тогда…
    -- Не знаю. Пристрою тебя где-нибудь, на новом месте, а сам -- не знаю… куда-нибудь.
    -- У тебя нет семьи? Ну хоть дальняя-то родня есть какая-нибудь?
    -- Нет. Клан Волка положили весь, полностью, в год Сухой Травы. Я один остался живой. Меня взяли для забавы, сначала. Ну, солдаты имперские. Как дикого зверёныша на цепи привели, куски бросали… А потом я им как-то понравился, и они меня оставили в сотне. Там я и вырос. Приёмный сын Третьей сотни Четвёртого императорского Легиона. Волк. Так назвали, потому что я сначала никому не говорил своего имени. Говорил: «Я -- Волк!». А потом и сам имя забыл. Так и остался -- Волком…
    -- Сколько тебе было лет? -- Спросила я грустно.
    -- Не знаю. Лет пять, наверное. Вся моя жизнь -- в Легионе, девочка. Я не умею ничего другого, только -- убивать. И теперь я совершенно не знаю, что буду делать дальше. Вот, отвезу деньги семье Ортага. Потом тебя пристрою. А потом… там видно будет.
    -- Мне видно. Ты останешься со мной. В доме, где есть собака. У тебя это на лбу написано, это очень ясно. Но это -- если мы останемся живы, а это очень вряд ли. Так что я наперёд загадываю. Волк, ты что, никогда кольчугу свою и сапоги не снимаешь?
    -- Редко.
    -- Не удивительно, что тебе холодно.
    -- Спи. -- Сказал он ворчливо. -- Девчонка, а болтаешь, как настоящая баба. Спи уже.
И я уснула, и сначала увидела во сне старые письмена, нарисованные на осенних листьях. Они кружатся, падают неторопливо, и я складываю из них строчки… И потом я увидела другой сон. Чужой сон и словно со стороны, меня там вовсе не было, в том сне, меня самой, но я всё видела.
     Фаир проснулся в темноте и замер, силясь понять, где находится. Вор вспотел от страха и затаил дыхание. Опять… Опять, в который уже раз, он просыпается в темнице какого-то богатого господина, которого попытался обокрасть. И скоро рассветёт -- и тогда господин придёт сюда со своими слугами, и Фаира снова будут бить, долго и жестоко, хотя он сразу вернул украденное, будут бить просто для своего удовольствия, пока им это не надоест. И единственное, о чём вор будет молить бога -- чтоб не пытали, чтоб не покалечили… И, когда им надоест развлекаться, они выбросят его на улицу. Он заползёт в какую-нибудь щель и дня три будет просто отлёживаться, покуда голод снова не погонит его на поиски хоть какой- нибудь добычи. Старый, привычный сюжет, который повторялся уже много раз. Фаир привык терпеть боль и научился сворачиваться в клубок, когда бьют ногами. Только бы не покалечили.
Он провёл рукой осторожно, нащупал постель, чистую, мягкую постель, и неожиданно всё вспомнил. Все беды кончились! Он почти богач! Осталось только довезти Чашу до Лакуосты и продать -- и всё, и вся прежняя жизнь развеется, как дым, как страшный сон, и больше уже никто не будет бить Фаира ногами… а темно здесь потому, что свеча потухла. Он приболел, простудился, и напился вдобавок, так что не помнит, как и где уснул, и это тёмное вокруг -- комната на втором этаже трактира.
Фаир зажёг свечу и посидел на смятой, влажной от пота постели. Жарко здесь, душно невыносимо, и пить хочется. Воды в кувшине не было. Вор взял свечной огарок и тихо пошёл по коридору, спустился по лестнице. На одном из столов оказался кувшин с водой, и Фаир с наслаждением напился. И когда повернулся, вытирая губы ладонью, вздрогнул от неожиданности, и на секунду ослабели колени… У очага за столом сидела женщина в бархатном плаще, отороченным пышным белым мехом. Сверкнули драгоценные камни её колец, надетых поверх белых перчаток, и золотые нити украшающей плащ вышивки…
Фаир шумно выдохнул. Это всего лишь ещё одна гостья. Только и всего. А к ужину она не спустилась только потому, что не захотела есть в одной зале с простолюдинами и показывать им своё лицо. Ужинала у себя в комнате. Странно только, что во дворе Фаир не видел её кареты… Может, она уже ночью приехала?
Она подняла голову, улыбнулась и поманила пальцем. Фаир поклонился и подошёл, глянув по сторонам. Где же её слуги?
    -- Доброй ночи вам, благородная госпожа.
Красивая женщина. Уже в возрасте, но такая холёная и гладкая, что возраст на ней почти что незаметен.
Незнакомка жестом предложила вору сесть напротив. И взяла в руки большой глиняный стакан, разрисованный глазами, разными символами и звёздами. В стакане глухо брякнуло…
    -- Не надо! -- Вскрикнул Фаир встревоженно. -- Я прошу вас, благородная госпожа, не гадайте! Уж можете мне поверить, ничего хорошего из этого не выйдет…
Как и все неудачники, вор научился верить в приметы, разные знамения и плохие гадания.
Дама, не обращая никакого внимания на предостережение, потрясла стакан и высыпала на стол маленькие глиняные таблички с символами.
Почти все они легли гладкой стороной, но те, что упали вверх символом, предсказывали незнакомке ужасную судьбу. Нож -- знак насильственной смерти. Сломанная башня -- потерять дом или семью. Огонь -- рядом с башней, означающий пожар. И череп -- знак скорой смерти.
    -- Я ведь говорил вам, госпожа, не надо этого делать, не надо пытаться предсказать свою судьбу! Видите, что вы себе выбросили… Зря вы меня не послушали!
Но незнакомка, казалось, нисколько не расстроилась и собственная ужасная судьба не взволновала её. Дама собрала таблички в стакан и протянула вору.
    -- Нет-нет! -- Вскрикнул он, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, словно защищаясь. -- Я не буду делать этого, я никогда не делаю этого!
Дама пожала плечами, встряхнула стакан и высыпала таблички на стол: нож, череп и жаба -- что рядом с черепом означает болезнь.
Фаир почувствовал холод в животе. Волосы на руках встали дыбом.
Незнакомка улыбнулась, небрежно сгребла таблички обратно в стакан и бросила в очаг. Взметнулось вверх яркое пламя. И на секунду почудилось вору, что это не дрова горят, а Эссоана, крошечные стены города, дома, замок…
Незнакомка встала и жестом велела вору подойти. Взяла его под руку и повела через зал. Потом через освещённый луной двор… За воротами стояла карета, чёрная и блестящая, украшенная золотыми узорами. Двое мужчин подхватили Фаира под локти, желая помочь сесть в карету…
Один миг, всего лишь один миг.
Почему луна на небе оскалила жуткую, клыкастую пасть?
Почему мужчины, как и дама, одеты в траурные одежды?
Почему на их перчатках перстни, это что, не слуги?
Почему их лица совершенно скрыты глухими капюшонами с прорезями для глаз, но в этих прорезях глаза не блестят?
Почему на крыше кареты сидит ворона и не боится?
 Мужчины подхватили вора под локти и швырнули в карету. И захлопнули дверь -- почему захлопнули дверь сверху, как… как крышку гроба! Фаир рванулся, ударился лбом, начал давить, колотить руками и ногами…
Он лежал в гробу и не мог поднять крышку, и царапал её, срывая ногти, кричал, выл, скулил… Потом начал задыхаться. Становилось всё жарче и жарче. Жарче и жарче. Жар, удушье и ужас во мраке. Фаир тонко заскулил, из последних сил, и услышал снаружи смешок -- негромкий и торжествующий. И последним проблеском сознания он понял, что снаружи горит Эссоана.
     В первое мгновенье я не поняла, отчего проснулась, а потом услышала жуткий вой, совершенно нечеловеческий. Волк подскочил и бросился вон из комнаты, подхватив топор. Я за ним.
    -- Это Фаир! -- Крикнула вдогонку.
От нашей комнаты до комнаты вора всего десять шагов. Ну, пятнадцать. Мне показалось, что Волк преодолел их одним прыжком, распахнул дверь, огонёк свечи мигнул, затрепетал, но не потух…
В комнате никого не было, кроме Фаира. Который лежал, скорчившись, на постели, и не шевелился. Волк подошёл к нему и дотронулся двумя пальцами до шеи.
   --  Мёртв.
Толкнув меня, в комнату ввалился Камай.
    -- Чаша! -- Воскликнул взволнованно и даже испуганно. -- Где Чаша?!
    -- В моей комнате. На месте.
    -- Слава богу! -- Он шумно выдохнул и прислонился к стене. --  А я уже испугался… Что за шум, кстати?
    -- Парень умер.
    -- Так это он так орал? Жуть. Я со сна и не понял, что это человек орёт. Я там, внизу уснул, за столом. -- Смерть вора совершенно не расстроила эршоя и он зевнул. -- Проклятье, я ещё пьян… Ты молодец, Волк. Придушил наконец-то эту крысу. Но двоих делить гораздо проще. Но зачем было такой шум поднимать-то?
    -- Я не убивал его.
    -- Ага. Конечно.
    -- Его убил Лорд-Властитель. -- Сказала я.
 Камай обернулся из двери и кивнул, скорчив очень серьёзную мину.
    -- Конечно. Так оно всё и было.
 И ушёл. Плевать ему, что Фаир помер. Главное, что Чашу не украли.
 Волк внимательно осмотрел тело вора, потрогал подушку…
    -- Он умер от сильного жара. Лихорадка убила его, это бывает. Постель мокрая от пота, и тело до сих пор горячее. Он умер в тот миг, когда мы проснулись от его последнего крика.
    -- Его убил Лорд-Властитель. -- Повторила я.
    -- Ли, хватит городить чепуху. Окно заперто, входная дверь внизу тоже. Никого тут не было. Парень умер от лихорадки. Во сне.
    -- Посмотри на его лицо. -- Произнесла я тихо. -- Твои сны бывают такими страшными, солдат? Они убили его страхом. Во сне.
    -- Ли, я не желаю этого слышать!
 Волк отошёл уже от постели и вдруг остановился резко. Взял свечной огарок со стола, нагнулся над кроватью, рассматривая тело… И поднял длинный чёрный волос. Нахмурился. Подошёл ко мне и приложил волос к моим.
    -- Нет. Твои светлее и кудрявые…
    -- Это волос Леди…
    -- Чепуха. Наверное, это волос дочки хозяина.
    -- Тогда как он оказался на груди у вора?
    -- Иди спать, блин, и не мотай мне нервы!
 Ни хозяин, ни его домочадцы так и не выглянули узнать, что это за шум и топот наверху. А мы легли спать. Но уснуть по-настоящему я так и не смогла, и до утра промаялась в какой-то липкой, серой, как осенние туманы, дремоте…
     Утром хозяин подал нам завтрак и принёс запасы еды в дорогу, всё, что мы заказали вчера. Он поставил всё это на стол, очень стараясь не коснуться никого из нас. И его совершенно не удивило известие о смерти одного из постояльцев. Словно он чего-то такого и ожидал.
    -- А чего твоя девка шляется по ночам? -- Спросил Камай рассеянно, явно думая о чём-то совершенно другом, и притом приятном. -- Я видел её, когда проснулся на шум и встал. Она шмыгнула от лестницы и на кухню. В чём-то тёмном была.
    -- Моя дочь спала сегодня рядом со своей матерью, и я могу в этом поклясться.
    -- Да? А я уж было решил, что это она задушила Крысу. Но кого-то же я видел? В тёмной одежде…
    -- Меня это не касается, кого вы видели. -- Сказал хозяин. -- В доме, кроме моих жены и дочери, женщин нет. Итак, господа солдаты, я прошу вас уехать. Сегодня и как можно скорей.
    -- Мы и не собираемся задерживаться в твоём свинарнике. -- Зевнул Камай.
    -- Собираемся. -- Нахмурился Волк. -- Нужно похоронить вора. В любой деревне есть кладбище. Ты одолжишь мне лопату, хозяин?
    -- Нет.
    -- Я заплачу.
    -- Я не притронусь к вашим деньгам. -- Насупился мужик. -- Даже если моя семья будет умирать от голода. Даже, чтобы выкупить себя у палача. Вы везёте Чашу Кровавой Купели. Это ещё хуже, чем если б вы были заражены Чёрной смертью. Никто не возьмёт ваших денег. Никто не дотронется до ваших вещей. Уезжайте. Община не позволит вам похоронить на нашей земле вашего друга.
    -- Это каким же образом вы нам не позволите? -- Спросил Волк спокойно.
    -- Не знаю. Но не позволим. Или вам придётся убить всех нас, всю деревню.
    -- Да ну вас всех к демонам с вашими суевериями! -- Плюнул Волк в сердцах. -- Вот же, блин, дикие края! Пошли, Лиса. Купим лопату.
    -- А оно тебе надо? -- Пожал плечами Камай. Волк не ответил.
Деревня словно вымерла. Ни души. Даже детей на улице не видно. И тихо, так тихо… Только собаки провожали нас яростным лаем, и всё. Люди накрепко закрыли ставни и двери, и ворота на засовы заперли, и собак во дворах спустили -- и с ужасом следили за нами глазами через щели в ставнях, надеясь лишь на то, что мы не свернём к их двору, не занесём в их дом своё проклятие, я чувствовала эти их взгляды и мысли, и меня начало тошнить, от этого чувства, этого понимания и тишины…
    -- Дела… -- пробормотал Волк, передёрнув плечами. -- Достаточно искры -- и всё вспыхнет, как трут. Хватит, чтобы у кого-то одного не выдержали нервы, и они навалятся на нас всей кучей. А тут дворов семьдесят. Мы двое со всеми не справимся.
    -- Нужно уезжать поскорее.
    -- Мне нужна лопата. Я должен похоронить парня.
    -- Почему? Ты не обещал заботиться о нём после смерти.
    -- Потому, что не смог защитить его при жизни. -- Глянул он исподлобья. -- И вообще… бедняга, в самом деле, прожил жизнь, как крыса. Хоть похоронить-то его нужно по-человечески… Жаль, здесь храма нет.
     Я в который раз удивилась тому, что увидела в этом человеке. Удивилась его упрямой честности и желанию поступать правильно -- ну, по его собственным меркам «правильно», но это ведь не важно. Важно то, что…
Я догнала его и взяла за руку. Но он стряхнул мою ладонь.
    -- Не делай этого, Ли. Мои руки должны быть всегда свободны. Ну, чтобы я мог взять оружие, понимаешь? Если что. И ты -- ты идёшь на шаг позади. У меня за спиной. Чтоб я тебя случайно не зацепил.
    -- Но Волк, ты ведь уже не на войне! Для тебя война кончилась!
    -- Война никогда не кончается.
 Мы шли на звук. Где-то за деревней звонко стучал по железу молот -- единственный звук, который вдруг разорвал тишину, кроме лая собак, единственный звук, показывающий присутствие здесь людей. Кто-то работает. Кто-то не боится. Может, он даст нам лопату?
Мы прошли от трактира больше леи, иногда по колено в снегу, пока не добрались до кузницы. Из трубы шёл дым. Удары молота стали частыми и лёгкими. Волк толкнул тяжёлую дверь, и мы вошли.
    -- Мира тебе, кузнец. -- Произнёс Волк громко. Мужик кивнул, хмуро глядя на нас. Кинул что-то яркое, малиновое в лохань с водой, и вода зашипела.
    -- Значит, не боишься нас. -- Усмехнулся Волк, облокотившись на дверной косяк. -- Все ваши боятся. Попрятались по щелям, как мыши. А ты, выходит, смелый…
    -- Мне бояться некогда. Работать надо. Семью кормить. -- Мужик достал из углей раскалённый кусок железа и бросил на наковальню. -- Работа срочная шибко. Чего явился, солдат?
    -- Мне нужна лопата. Похоронить человека.
    -- Там стоит, по левую руку от тебя. Бери и уходи.
    -- Возможно, я не смогу её тебе вернуть. Так что я её у тебя куплю. Сколько возьмешь?
   -- Ничего. Я никогда не возьму твоих денег. Забирай лопату и уходи. Возвращать не надо. Я всё равно не притронусь к ней -- после тебя.
У Волка задрожала щека -- как раз под чёрной повязкой, и пальцы сжали рукоять топора.
     -- Меня всё это уже достало. Просто достало. Вот убью кого-нибудь, и мне легче станет, честное слово, легче станет…
 Кузнец снова ударил молотом по железу, так что взлетели малиновые искры.
    -- Тебе уже не станет легче, солдат.
    -- Возьми лопату. -- Велел мне Волк и вышел, так хлопнув дверью, что она открылась снова. Я вышла следом. И мы молча вернулись к трактиру. Собрали вещи. Тело Фаира завернули в простыню и положили на лошадь.
Когда выехали со двора, я обернулась -- и только усмехнулась криво. На втором этаже окна настежь, бабьи голоса, суматоха… Могу поспорить, что сейчас в доме спешно собирается всё, чего мы касались -- постельное бельё, посуда, купальные простыни -- всё, на чем мы оставили следы. Сожгут, наверное. Не знаю, как поступят со столом и лавками. Вообще, лавку, где Ратинкаль лежал, надо бы тоже сжечь. Глупые люди. Впрочем, их страх вполне обоснован. Откуда им знать, что прокляты только мы сами и наше проклятие другим через вещи не передаётся.
На улице нас ждали мужики. Молча. Напуганные до самой последней крайности. В их лицах я читала ужас -- и отчаянную решимость не допустить этот ужас в свои дома. Камай направил коня прямо на толпу, и мужики медленно и неохотно расступились. Достаточно искры -- и всё вспыхнет, как стог сена. Достаточно, чтобы кто-то, самый испуганный, крикнул: «Бей!» И нас просто застрелят. У семерых точно здесь луки.
Вперёд вышел хозяин постоялого двора.
    -- Мы не позволим вам похоронить здесь вашего друга. Мы… вам придётся убить всех нас. До последнего человека.
    -- И как же мне быть? -- Спросил Волк желчно. -- Бросить его на дороге?
    -- Только не на нашей земле. Через пять-семь лей…
Волк выругался такими словами, которых я раньше даже не слышала. Потом усмехнулся.
    -- Слышь, мужик! А что будет, если я сейчас развяжу мешок и брошу в вас Чашей? Прямо в толпу, а? Кого-нибудь уж всяко заденет!
    -- Совсем офигел? -- Опешил Камай. -- Бросаться в этих свиней золотом?!
    -- Зато поглядим, как быстро они бегают, гадя по дороге от страха.
    -- Ага. С нашим золотом бегают. Даже не думай об этом! Поехали, ну их к бесам.
И мы уехали. Селяне так же молча проводили нас до последнего дома. Я обернулась. Хозяин постоялого двора осенил наши спины святым солнечным кругом.
Дурная примета -- осенять святым кругом спину уходящего.
И снова мы поехали по старой дороге. Стало немного теплее, снег набух влагой, но таять не собирался, разумеется, до конца зимы ещё месяц почти. Просто небольшая оттепель. Холодный, сырой ветер рвал наши плащи и конские гривы. Небо затянуло сплошной вуалью тонких серых облаков, через которые бледным пятном едва проглядывает солнце.
Никакого движения. Ни встречных, ни попутных. Ни одного отпечатка на снегу. Впрочем… Я обернулась. Всадники приблизились. Теперь их видно совершенно чётко.
Что ж, пора назвать вещи своими именами. За нашей спиной – Лорд- Властитель и его семья. Сгоревшие в своей белой башне. Мёртвые, но замечательно живые -- по крайней мере, достаточно живые, чтобы лишить жизни нас.
Волк тоже обернулся через плечо и нахмурился. Ничего не сказал.
Мы долго ехали молча в совершенной тишине. Слышно было лишь шаги коней, позвякивание сбруи да заунывный свист ветра. Даже Камай не болтал. Он выпросил у Волка мешок с Чашей и теперь любовался её краем, гладил тихонько, ласкал, бормотал себе под нос… На его плече я увидела длинный чёрный волос и молча указала Волку.
    -- Камай, что тебе снилось этой ночью? Богатая госпожа в трауре? В возрасте, но очень красивая…
    -- Нет. -- Пожал плечами северянин. -- Девка снилась, девица, точнее. Девушка. В трауре, да. Красивая.
    -- Дочь Лорда-Властителя.
    -- Да ну? Тогда пусть приснится мне ещё раз. Я всегда рад таким снам. -- Сказал он легкомысленно. -- Знаешь, шой, а мне это понравилось. Комнаты на ночь, баня, ужин -- и всё совершенно бесплатно. Приятно, а?
Можно подумать, что тебе, солдату, часто приходилось платить за всё это. Заходил в дом и брал, что хотел.
Потом Волк объявил привал. И, пока лошади пытались разыскать под снегом хоть что-то зелёное, взял лопату и очертил контур будущей могилы.
Промёрзшая до самого ада земля копалась плохо. Волк копал долго и ожесточённо. Пришлось верхний слой земли долбить его топором – и, всё равно, копать было очень трудно. Он устал и измучился, пока вырыл могилу. Я помогала, как могла, выгребала комья мёрзлой земли, но толку от моей помощи было мало. Наконец, яма была готова, почти в два шага глубиной. Камай не помогал нам. Палец о палец не ударил. Сидел, кушал, пиво пил, любовался Чашей. Наверное, Волк мог бы заставить его копать, но не захотел. Ни слова ему не сказал.
Мы опустили тело вора в могилу и молча смотрели сверху, устало и тяжело дыша.
    -- Вот оно тебе надо? -- Скривил рот Камай. -- Я понимаю, почему ты придушил эту крысу. Но не понимаю, зачем надо было тащить его в такую даль, да ещё и хоронить. Бросил бы на обочине -- и все дела.
Волк глянул на него искоса -- и ничего не ответил. Отвернулся. Стоял и смотрел на могилу, и я вдруг увидела, как шевелятся его губы… Прислушалась. Он пел, очень тихо, так что половины слов не разобрать, да и сами слова звучали как-то странно, непривычно. Что-то о серой птице, которая отнесёт душу умершего на остров жизни посреди холодного моря, туда, где всегда идёт пир за большим столом и много славных битв впереди… Совершенно дикий, заунывный мотив, вторящий свисту ветра в редком, чёрном кустарнике.
    -- Ну надо же! -- Съязвил Камай. -- Язычник молится за проклятого!
 Наверное, ему самому это показалось не очень смешным, по крайней мере, смех его прозвучал фальшиво. Я тоже помолилась о душе вора, прочитав Прощание. А потом закрыла глаза -- всего на секунду -- и увидела совершенно чётко и ясно, как тает снег на могильном холмике, и к солнцу тянется трава, зелёная и нежная, а за ней следом -- весенние цветы, такие красивые, и на их запах летят первые разноцветные бабочки… Я даже почувствовала на мгновение аромат этих цветов. И так мне стало жалко Фаира, почти заплакала, но удержала слёзы… и, в то же время, я знала, знала совершенно точно, что страдания его кончились, наконец, а мёртвое тело его даст силы новой жизни -- и эта мысль успокоила меня…
    -- Отдохнём немного -- и поедем. -- Сказал Волк.
По яркому, сияющему в солнечных лучах снегу ко мне шла девочка, та самая. Сняла рукавичку и достала из-за пазухи петушиное перо. Почему-то во сне я её не боялась, словно знала, что всё это -- сон.
Девочка улыбнулась мне. Взяла за руку и повела вверх, на поросший реденьким лесочком холм. Она не проваливалась в снег, она вообще не оставляла на нём следов. Я оглянулась и увидела, что следом за мной следов тоже не остаётся.
За деревьями нас ждали лошади, прекрасные белые лошади с чёрными гривами и хвостами, я никогда раньше не видела таких. Девочка жестом предложила мне забраться в седло, и я уже всунула ногу в стремя…
    -- Проснись, Ли! Проснись!
    -- Что случилось? -- Спросила я тяжело, с трудом сев прямо. Холод словно высосал из тела всю кровь. Тяжёлое, непослушное, холодное тело, словно чужое.
    -- Пора ехать, девочка. И… ты стонешь во сне.
 Я посмотрела, как старательно крепит Камай к своему седлу мешок с Чашей.
    -- Он следующий, Волк.
    -- С чего ты взяла?
    -- Я знаю. Они хотят убить его этой ночью. Как думаешь, сказать ему или не надо?
    -- Нет пока. Не надо.
И мы поехали дальше. Трое людей, заблудившихся в белом безмолвии зимы.
Ехали молча, ехали… потом Волк придержал коня и поехал вровень со мной.
    -- А теперь рассказывай.
    -- Что?
    -- Всё.
    -- Ты решил мне поверить, наконец? -- Спросила я устало. -- Когда уже поздно? Что ж, лучше поздно, чем никогда. Тебе не снились этой ночью страшные сны, солдат?
    -- Снилось что-то такое… но я тот сон сразу забыл.
Я подумала, что он врёт. Просто не хочет говорить о том, что ему снилось. Что ж, не хочет -- не надо, это его личное дело, в конце концов. И я рассказала ему о своих снах.
    -- Так значит, они убили его страхом? -- Пробормотал Волк задумчиво, разглядывая пять чёрных пятнышек на белом горизонте. -- Камай не трус. Его им страхом не убить.
    -- Фаир умер не только от страха, но и от удушья. Они бы его так и так убили. Просто Лорд-Властитель нашёл ключик к его душе -- страх… у Камая ключик будет другой.
    -- И что же нам теперь делать? -- Спросил Волк, посмотрев мне в лицо. -- Ты знаешь о колдовстве куда больше, чем я. Что нам теперь делать, Лиса?
    -- Не спать. -- Произнесла я твёрдо. -- Они мертвы. И они имеют силу только в наших снах. Но уж там -- сила их велика…
    -- Нельзя не спать вовсе. Когда-нибудь мы уснём.
    -- Будем спать по очереди. -- Решила я. -- Понемногу. Следить друг за другом. И, как только я замечу, что сон твой беспокоен, что дело плохо -- я разбужу тебя. Волк, скоро на нашем пути будет город, Паилава. Там наверняка есть храм. Я думаю, нам там помогут. Волк, ты веришь мне?
    -- Я не знаю. -- Ответил он раздумывая. -- Если честно, не знаю… Мне тяжело поверить в такие вещи, у меня это просто в голове не помещается. Но я буду охранять твой сон, девочка.
Мы снова двинулись в путь. Волк рассказал Камаю о моих снах и о том, что тот -- следующий. Камай лишь рассмеялся. Что ж, я и не рассчитывала, что он поверит.
Поднялся ветер, ещё сильнее, чем был днём, резкий, холодный, и зимние короткие сумерки рухнули на землю. В сумерках чёрные, чахлые кусты казались какими-то скелетами, которые тянули к дороге тонкие, скрюченные пальцы. А потом повалил снег. Ветер швырял его прямо в лицо, в глаза, влажные, большие хлопья, и уже в трёх шагах совершенно ничего не было видно. Сплошная косая завеса снега. Почти метель. В этой метели наши лошади едва брели, мотая мордами, отряхивая снег. Я уже и не отряхивала, совершенно окоченев и отчаявшись. Чёрный в белых кляксах мир вокруг сжался, уменьшился до размеров моего несчастного, дрожащего тела. Я устала, я смертельно устала и замёрзла. И мечта у меня сейчас только одна -- тепло и сон. Неужели когда-то было лето, и все изнывали от жары, и я в поле выпивала по три больших кувшина воды за день? Нет, не верю. Не может быть. Лета нет, его люди придумали, чтобы было о чём мечтать, а есть только единственно и всегда -- усталость и холод, зима, вечная, снежная круговерть. Белая карусель зимы, и мы -- дети, забравшиеся на деревянных лошадок и не знающие теперь, как соскочить на землю… и обречённые вечно крутиться на этой ледяной, смертельной карусели.
Камай, явно не разделяющий моего плохого настроения, запел песню, громко и весело. Наверное, он не мёрзнет так, как я. И мне это показалось странным, его прекрасное настроение. Он… Вдруг я поняла это. Он словно торопился на свидание к любимой. Вот именно. Возбуждённый и радостный, как жених, едущий на свадьбу.
Метель разыгралась не на шутку. Дальше вытянутой руки ничего толком не видно. Вообще, тяжело увидеть даже руку свою, снег летит прямо в глаза. Волк привязал мою лошадь к своей, наверное, чтоб я не потерялась. Какое-то время мы ехали так. А потом Камай, ехавший первым, закричал, подняв коня на дыбы, выругался, его конь едва не опрокинулся… прямо под копытами кто-то был. Человек.
    -- Что, жить надоело? Глаза разуй! Куда прёшься?!
 В снегу копошилась странная фигура. Вот поднялась на ноги, опираясь на клюку. Нищенка в лохмотьях, старая, горбатая… Как конь не затоптал её? В такую метель -- не удивительно, что её не заметили…
Старуха прищурилась, пытаясь всмотреться в наши лица, и захихикала, приплясывая -- совершенно сумасшедшее хихиканье. Камай плюнул и перестал ругаться.
    -- Чокнутая старая ведьма. Конечно. Только сумасшедшие бродят по дорогам в такую метель.
    -- Красавчик, какой красавчик…-- Заговорила старуха быстро и невнятно. -- Даже жалко. Какие золотые волосы, а? Ты следующий, Петух. Сначала Крыса. Потом -- Петух.
    -- Пошла прочь с дороги, старуха! А то кнута получишь!
    -- Погоди. - Остановил его руку Волк. -- Надо спросить её, далеко ли Паилава? А то ведь ночь уже. Успеем ли мы доехать до города?
    -- Тебе не доехать до Паилавы, солдат. -- Ответила старуха, снова обращаясь почему-то к Камаю. -- Но ты найдёшь себе пристанище этой ночью. И, может быть, компанию.
    -- Твою. -- Усмехнулся тот. -- Раз нам не добраться до Паилавы -- переночуем у тебя.
    -- Ну уж нет. В моей жалкой хижине даже для меня самой мало места. -- Ответила нищенка неожиданно рассудительно, и на миг мне почудилось, что ни в коей мере она не умалишённая, а очень даже наоборот.
Она прекрасно знала, о чём говорила. Знала, кто мы, и кто следует за нами. Знала, что нас ждёт.
Сначала Крыса. Потом -- Петух.
Волк кинул ей монетку, но старуха отскочила с неожиданной прытью, словно в неё бросили угольком. Плюнула в сторону монеты и побрела прочь от дороги, и через несколько мгновений снежная завеса совсем скрыла её скрюченную фигуру. Словно и не было.
    -- Чокнутая старая ведьма. -- Пожал плечами Камай. -- Ладно, хоть сказала, что в ночь нам до города не добраться. Как поступим, шой? Будем ехать всю ночь или остановимся здесь, в поле?
    -- Пока будем ехать. -- Решил Волк. -- А там видно будет.
И мы поехали дальше в снежной круговерти. И как эти солдаты не сбиваются с дороги? Не знаю. Не видно же ничего совершенно. Лично я бы уже давно завернула на пустоши… Камай опять запел песню, не пряча лица, подставляя щёки под снежные хлопья.
    -- Ну, что ты там, Волк? Прибавь ходу, тащишься, как сонная муха!
 Мы переглянулись.
 Возбуждённый, радостный. Как жених, едущий на свадьбу.
«Ты найдёшь себе пристанище этой ночью. И, может быть, компанию».
Я не знаю, сколько мы тащились так, для меня время остановилось, плевать мне было на время, и даже Лорд-Властитель уже не пугал меня -- лишь бы уснуть, лишь бы согреться, лишь бы спрятаться от зимы… Волк рукавицей растирал мне щёки и нос, и я плакала. Очень больно было.
    -- Проклятье, какие вы, южане, нежные! Раз в год чуть приморозило -- и готово, вы уже обмороженные все. А что с вами будет, если настоящая зима придёт?
    -- А у нас что, не настоящая зима?
    -- Игрушки у вас, а не зима. У нас осень такая. В тех местах, где я родился, зимой столько снега, что до крыш избы заметает. И такой мороз, что птицы замерзают на лету. Что будет с тобой, если ты попадёшь туда, неженка?
    -- Да не дай бог. -- Сказала я. -- Я там сдохну просто. Поэтому ты совсем не мёрзнешь, да? Потому что привык к холодам?
    -- Мёрзну, почему нет? Только не очень. Зато летом, говорят, у вас совсем гибло, особенно туда дальше, к морю. Жара и дожди, парит всё время. Всё мокрое. По ночам не уснуть. Я бы не смог так жить, чтобы потеть всё время.
    -- Летом хорошо. Тепло. В этом году очень холодная зима. Просто небывало холодная. Люди говорят, что это из-за вас. Что это ваши колдуны принесли с собой морозы.
    -- Глупости. Мы победили вас не из-за морозов и не из-за Чёрной смерти.
    -- А почему тогда?
    -- Потому, что у вас нет единого государства. У нас -- империя, понимаешь? Потому мы сильны. А здесь, на юге -- каждый сам за себя. Крошечные королевства. Города-государства. И каждый с радостью готов нагадить соседу. Многие сами открывали нам ворота, без боя. И там мы набирали рекрутов, чтобы идти на их соседей. Никто толком не сопротивлялся, понимаешь? Поэтому мы так быстро дошли до моря. А вот если бы все ваши королевства объединились для войны с нами… война бы надолго растянулась.
    -- А ты, Волк? -- Спросила я, подумав. -- Почему ТЫ пришёл к нам, воевать и убивать наших людей? Кто-то из наших причинил тебе зло? У тебя есть причины, чтобы ненавидеть нас? Почему ты и такие, как ты, пришли сюда?
    -- Потому что мы солдаты, девочка. Мы идём туда, куда прикажет Император. И нам всё равно, кого убивать. Нам платят за это. Это наша работа.
    -- Работа -- убивать?! Прийти на чужую землю и убивать стариков, беременных женщин и детей? Жечь их дома, забирать хлеб, обрекая на смерть от голода? Просто потому, что вам за это платят, даже не из ненависти… Я думаю об этом, но никак не могу понять. Моя душа не может понять это, просто отказывается понимать. У тебя плохая работа, Волк. Злая.
    -- Я тоже начал думать об этом. -- Произнёс он хрипло и закашлялся. -- Именно поэтому я и ушёл, Ли. Нет ничего хуже, чем начать думать. Мысли -- они как яд. Я задумался и вдруг понял, что прожил жизнь неправильно. Я жил лишь для Империи и никогда -- для себя. Или для кого-то другого. Я уже стар, Ли, я обернулся назад -- а там ни хрена, ничего нет, куда девалась моя проклятая жизнь?! Ушла, как вода в песок. И у меня ничего нет. Ничего…
    -- У тебя есть я. И я буду с тобой, если мы останемся живы. Всегда буду с тобой. Не для того, чтобы отдать Долг. Просто так.
    -- Что ж. -- Усмехнулся он. -- Это уже много. Я уже и не рад, что тебя подобрал. Девчонка, а замашки уже бабьи. Уже готова командовать мужем и планировать жизнь своих будущих детей и внуков.
    -- Ты меня подобрал. -- Пожала я плечами. -- Ты изменил мою судьбу и, значит, изменил свою. Теперь наши судьбы связаны.
    -- Вот блин. Скажи ещё, что теперь я обязан на тебе жениться.
    -- Ну, это дело добровольное. Заставлять не стану.
    -- И на том спасибо.
 И мы ехали какое-то время молча, устав кричать друг другу в уши. А потом, совершенно неожиданно, из снежной круговерти выступило что-то тёмное… стена. Камни, деревья и стена. Мы поехали к ней, свернув с дороги, нашли ворота -- просто дыру в стене -- и въехали во двор. Ветра здесь не было, и снег просто падал, тихо и спокойно. Метель выла за стенами.
Маленький замок или просто высокий и большой господский дом, окружённый стеной. Когда-то тут жили важные, богатые господа, а сейчас никого нет. Просто развалины. Мы вошли, ведя коней в поводу.
Давным-давно здесь бушевал страшный пожар, он и уничтожил замок. А всё остальное разрушило неумолимое время. И теперь потолки осыпаются, со стен валятся камни, лестницы сгнили… Наверное, в этом зале господа собирались на обеды и устраивали балы. Вот остатки длиннющей столешницы -- доски, окованные бронзой, обгоревшие, насквозь трухлявые… В высоких окнах нет ни стёкол, ни переплётов, и в зал намело полно снегу. В следующей комнате, гораздо меньшей, и снега было чуть-чуть, и даже вроде как теплее. Пока Волк занимался нашими несчастными лошадьми, я нашла относительно сухих дров -- ну, Камай всё-таки смог разжечь из них костёр. В соседних покоях отыскала не то истлевшие ковры, не то гобелены, не тронутые огнём и давно упавшие со стен, я притащила их и постелила у костра, и получилось очень хорошо. Вообще, я быстро освоилась в этих руинах и шастала туда-сюда совершенно безбоязненно, даже без факела. Только на второй этаж не полезла, слишком уж сгнила обгоревшая лестница…
Мы растопили снега в котелке и напились горячей воды, чтобы согреться. И меня начало не на шутку клонить в сон. Снаружи выла метель, а здесь, внутри, было тихо и даже тепло, фыркали, переступали с ноги на ногу лошади, потрескивал костёр… и глаза у меня закрывались сами собой.
    -- Ладно. -- Сказал Волк. -- Первая стража моя. Потом Ли. Потом ты, Камай.
    -- Да за каким бесом?! -- Удивился тот. -- Волки сюда не полезут, людей нет вовсе… Сторожи сам, коли тебе спать не охота, а я не нанимался. Я собираюсь спать всю ночь, до утра, и пусть мне приснится та Леди с чёрными волосами…
Мы переглянулись. Ну и как спасать его, как?!
    -- Ладно. -- Пожал плечами Волк. -- Спи пока, девочка. Потом разбужу.
    Я открыла глаза и увидела, что всё вокруг волшебным образом изменилось. В высокие, узкие окна светила луна, и я пошла по лунным дорожкам в большой зал. Его лунные лучи пронзали насквозь, было светло и где-то далеко-далеко звенели хрустальные колокольчики, мелодично и тонко. В лунный лучах танцевала алмазная пыль. А под окнами лежали чёрные сугробы. Снег был чёрным, но блестел, как алмазы. Поразительно красиво и совсем не страшно. Я подумала, что снег всегда белый, потому что белый -- цвет смерти, цвет зимы. А чёрный снег -- гораздо приятнее.
Высокий мужчина, одетый в шёлк и бархат, шагнул мне навстречу по этому чёрному снегу. Его тайлир совершено белый и расшит жемчугом. И перчатки белые. Поклонился мне, словно я -- знатная дама… я поклонилась ему в ответ.
Глухой капюшон с отверстиями для глаз совершенно скрывает его лицо, виден лишь самый низ подбородка и шея. И длинные волосы, свободно ниспадающие на плечи. Почему мне не видно в прорезях капюшона блеска его глаз?
Молодой Лорд подал мне руку, я положила пальцы на его ладонь, и мы пошли к высоким дверям. Вышли во внутренний двор. Голубой лунный свет и чёрный снег повсюду -- странное зрелище, но удивительно красивое… Внезапно я поняла, что это не снег, а чёрные перья, мельчайшие вороньи пёрышки, мягкие, как пух… Этим чёрным пухом было укутано всё вокруг. Посреди двора -- фонтан, он работал, с журчанием поднимались вверх причудливые струи воды. Молодой Лорд подвёл меня к фонтану. Там, в воде, плавала золотая чаша. Он зачерпнул воды, отпил и протянул чашу мне. Я взяла безвольно и тоже уже хотела отпить…
В чаше была кровь.
У меня в руках Ратинкаль, Чаша Кровавой Купели. Маленькая только.
Вот тут я поняла, что надо бояться. Бросила Чашу подальше от себя, споткнулась и упала в чёрный снег, он взвился над моей головой невесомым облаком, набился в рот, в нос, я начала задыхаться… Кто-то вытащил меня из сугроба, выволок за руку. Молодой Лорд. Укоризненно покачал головой. Я рванулась, заходясь в крике, желая убежать, но он держал меня железной хваткой. Через край фонтана стекала кровь. Фонтан был полон кровью.
    -- Ну, ну, девочка, хватит. Довольно, просыпайся!
Волк меня разбудил. Тряс за плечо, довольно бесцеремонно.
    -- Что случилось? - пробормотала я очумело.
    -- Ты кричишь во сне. Я тебя еле добудился. Что, действительно…
Я потрясла головой, отгоняя наваждение. Снег белый. Был белый и всегда будет белый. Бред, морок…
    -- Это было жутко. Молодой Лорд хотел напоить меня из Ратинкаля. Кровью. И я чуть было не выпила. Хорошо, что ты меня разбудил. Спасибо. Поспи теперь. Я посторожу твой сон.
    -- Присматривай за эршоем. -- Зевнул Волк. -- С нами-то в эту ночь ничего не случится, если твоим снам верить, а вот он… в конце концов, мы поклялись оберегать друг друга в пути.
    -- Я присмотрю за ним. Спи.
И Волк уснул, завернувшись в плащ. Я встала, походила, чтобы окончательно взбодриться, потёрла лицо снегом. Вышла во внутренний двор и взглянула на фонтан -- так, для самоуспокоения. Не работает фонтан, конечно, никакой крови, и куча снега скрывает мраморных птиц и цветы -- всё так, как и должно быть, слава богу. Метель кончилась, тучи унесло, и луна светит. Полнолуние скоро.
Я вернулась внутрь, подбросила дров в костёр и посмотрела на Камая. Лично мне совершенно его не жалко. Негодяй, мерзкий тип. Сволочь первостатейная. Но Волк прав, мы дали клятву -- и должны её выполнить по мере своих сил.
Буду сторожить. Постараюсь, чтобы он пережил эту ночь.
Через какое-то время мне показалось, что северянин слишком уж часто дышит, пальцы и веки дрожат, и эта странная улыбочка… Я потрясла его за плечо. Долго будить пришлось.
    -- Какого демона?! -- Выдохнул он хрипло и раздражённо. -- Что, девка, свихнулась, будить меня?
    -- Ты перевернулся слишком близко к костру. Ещё немного -- и твоя спина загорелась бы.
    -- Не смей меня будить, дура! Такой сон испортила…
Перевернулся на другой бок и мгновенно уснул снова.
Счастливчик. Мне-то спать хотелось невыносимо.
Спустя какое-то время я разбудила Волка. Он сел рывком, схватился за меч, невидящим взглядом шаря по сторонам… потом взгляд стал осмысленным.
    -- Спасибо. -- Вытер пот со лба. --  Вовремя. Мне… мне снилось что-то страшное.
    -- Спи дальше.
    -- Нет, я лучше покараулю.
    -- Да я не хочу спать.
    -- Я тоже. Ну, посидим вдвоём. Иди ко мне.
Я подняла рукав куртки и посмотрела на левое запястье. Два багрово-чёрных синяка. Следы пальцев.
    -- Видишь? Молодой Лорд держал меня за руку. Во сне. Но следы остались наяву. Поверишь ты мне по-настоящему или нет?
    -- Я не хочу в это верить. -- Произнёс Волк тихо. -- Не могу в это верить. У меня это просто в голове не укладывается. Но приходится верить, потому что особого выбора мне не оставили.
И мы сидели молча, прижавшись друг к другу, завернувшись в его плащ. Волк меня обнимал, а я смотрела в огонь. Луна сдвинулась, совершив почти весь свой небесный путь, и заглянула в окно прямо напротив нас. Совершенно тихо. Даже кони не фыркают и не вздыхают…
Мы оба честно боролись до последнего. Но эта ночь не была предназначена для нас, и через какое-то время я повернула голову и посмотрела в лицо Волка, освещённое голубым лунным лучом, и увидела, что он спит. И уснула сама.
 Мне снился сон:
 Камай подъехал к воротам, и ворота сами распахнулись перед ним. Он привязал коня во дворе и осмотрелся, довольный и радостный. Замок, совершенно целый, так и сиял огнями. Везде, даже у ворот, горели свечи в трубках цветного стекла, или факелы. Необычно и очень красиво -- цепочки разноцветных огней. Они окрашивали заснеженные ветви деревьев красными, синими, зелёными и жёлтыми пятнами живого, дрожащего света… У парадного крыльца сидели по бокам лестницы две каменные птицы. Они повернули головы и посмотрели на Камая, глаза их блестели, как драгоценные камни, и Камай рассмеялся. Он знал, что впереди что-то волшебное, прекрасное, предчувствие чуда не обмануло его… Двери распахнуты настежь. Откуда-то доносятся звуки музыки. Камай неторопливо пошёл туда, глазея по сторонам. Очень богатый дом. Кому, как не сыну владельца ломбарда, разбираться в дорогих вещах. И Камай с первого взгляда оценил и огромные гобелены с пейзажами и сценами охоты, вышитые настоящими золотыми и серебряными нитями, и великолепные ковры, и статуэтки, стоящие в стенных нишах, и серебряные подсвечники самых вычурных форм, украшенные самоцветами. Да, хозяева этого дома умеют жить красиво. Денег у них куры не клюют.
На глаза эршою попалось высокое, до самого потолка, зеркало, и он довольно кивнул своему отражению, пригладил волосы. Позориться в кольчуге не придётся. Малиновый тайлир с золотой вышивкой, такие же, в комплект, сапоги, чёрные бархатные штаны и плащ…
    -- Хорош! -- Сказал вслух. -- Право слово, хорош.
Камай искренне любил себя, любимого. Резные двери белого дерева распахнулись перед ним, и северянин оказался в большой трапезной. Играла музыка, хотя музыкантов и не было видно, как и иных слуг. А за длинным столом сидели пятеро. Двое мужчин, две женщины и девочка. Камай поклонился, и они ответили церемонным южным поклоном. Женщины провели Камая к приготовленному для него месту, усадили… Они ждали его. Они были рады ему. Улыбались дамы, поглядывали быстро из-под опущенных чёрных ресниц. Одобрительно кивали мужчины. Корчила смешные рожицы девочка.
Его принимали, как равного среди равных. Эти спесивые южные господа сочли Камая ровней себе. И он не опозорится перед ними, нет… Он в лепёшку расшибётся, чтобы соответствовать, чтобы… чтобы войти в этот высокий круг.
Напротив Камая за столом сидела девушка удивительной красоты, черты её лица были идеально ровны, кожа бела, как снег, губы пунцовы, как вишни, и очень чёрные волосы собраны в сложную причёску, осыпанную сотней алмазов. Лицо девушки показалось северянину странно знакомым, но он никак не мог припомнить, где же видел её. Девушка бросала на него быстрые взгляды из-под опущенных ресниц. Камай настойчиво посмотрел ей в глаза и довольно отметил, как быстро покраснели её щёки. Эти южные женщины -- горячие штучки… Впрочем, и её мать не плоха. Вполне, вполне… И не подумаешь, что у этой дамы такая взрослая дочь. Прекрасно сохранилась и такая ухоженная, гладкая… Дама сидела по правую руку от Камая. Слева от девушки -- девочка, справа -- юноша. Мужчина, как и положено главе семьи -- во главе стола, сын, соответственно, справа от него. Странным образом перед северянином очутились разные кушанья, высокий кубок наполнился вином… От одного запаха закружилась голова. Никогда в жизни Камай не пробовал столь вкусной пищи, такого прекрасного вина… Он едва сдерживал себя, чтобы не накинуться на эти яства, как зверь, и стараться кушать неторопливо и благородно. Ему это удалось. Хозяин кивнул благосклонно, отсалютовав бокалом, хозяйка мило улыбнулась…
И совершенно не казалось Камаю странным, и ничуть не удивляло, что никто за столом, кроме него, не ест и не пьёт, что так и не было произнесено ни единого слова, что лица мужчин скрыты глухими капюшонами, что блюда на столе появляются и исчезают сами собой… Он воспринимал всё это, как должное. Словно именно так всё и должно было быть.
Потом хозяин встал из-за стола, подавая знак, что ужин закончен, и все тоже встали. Музыка заиграла громче, и Камай понял, что должен пригласить девушку на танец. Поклонился, стараясь изобразить сложный южный поклон. Видимо, ему это вполне удалось -- хозяин кивнул благосклонно, и его дочь протянула северянину белые, унизанные перстнями пальцы…
Танец оказался очень сложным, вычурным, совершенно незнакомым -- но Камаю удалось двигаться настолько ловко и естественно, что никто не заметил его оплошности, его незнания местного этикета. Эршой был горд собой. Он медленно кружил черноволосую красавицу среди разноцветных огней, посматривал ей в глаза, пристально и значаще, заставляя её смущаться, и думал, что тысячу раз права была матушка, сулившая своему красавчику-сыну блестящую карьеру через женитьбу на девице из знатной семьи. И лишь упрямство свихнувшегося на старости лет отца вынудило Камая, оставшись без средств к существованию, пойти в армию… Но ничего, теперь он получил свой настоящий шанс и уж он его не упустит…
Он танцевал и танцевал, с девушкой и с её матерью, и хозяин явно не ревновал и был не против -- улыбался Камаю и кивал благосклонно, и обе дамы тоже смотрели на него вполне благосклонно… И Камай, понимающий толк в женских взглядах, во всём тайном языке румянца, вздохов и полуулыбок, задумался теперь уже о другом - о том, что хочет обеих, и мать, и дочь, сегодня, этой ночью, лишь бы представилась возможность… Неужели во всём этом огромном замке не найдётся укромного уголка? Нужно выдумать какой-нибудь предлог. Сказать, что устал с дороги, и пусть хозяйка проводит его в гостевые покои. А уж по дороге…
Он так и сделал. И хозяйка, взяв подсвечник, повела его по замку. За первым же поворотом Камай схватил её за белую, нежную руку и жадно поцеловал -- боже, какой запах у этой женщины, как дивно пахнут её пальцы, с ума сводящий запах… Она мягко отстранила его -- подожди.
 Немного спустя их догнала и дочь. Втроём они молча и быстро шли по безлюдным покоям и, наконец, достигли комнаты с большой кроватью. Старшая поставила на стол подсвечник. Младшая заперла дверь.
 Старшая толкнула его на кровать, Камай упал в подушки…
 Падение, падение в чёрную пропасть, падение без конца и края, Камай закричал… и услышал смешок. Тихий и торжествующий.
 Падение. Удар.
 Я… лежу… в могиле. В очень глубокой могиле, и пахнет ледяной, свежей землёй и запахом разложения, откуда этот запах? Я… в гробу.
Дамы навалились на Камая сверху, не давая ему подняться. Их плоть гнила и отваливалась от костей, наполняя всё вокруг отвратительным смрадом. И вскоре уже держали северянина два скелета, два женских скелета с длинными чёрными волосами. Силы покидали Камая. Руки скелетов были невероятно сильны, и он уже не мог бороться, у него не было сил справиться с ними, и тогда он отчаянно закричал, призывая на помощь хоть кого- нибудь…
Что-то холодное и гладкое скользнуло по его лицу и попало в рот, в нос… ещё и ещё. Это ощущалось, как… волосы.
     Меня разбудил Волк. Было совершенно светло и очень тихо, костёр давно потух, моё тело болело от холода и не слушалось, руки и ноги не разгибались… Волку явно было так же скверно, но он не жаловался ни одним словом, и я тоже смолчала. Холодные камни высосали из моего тела половину жизни. Лучше б я вовсе не спала, чем вот так…
Камая не было. Плащ его лежал, мешок лежал, а самого не было. Волк развязал второй мешок и поглядел на Чашу.
    -- Странно. Эршой мог бросить всё, но золото… Я покричу, может, он где- то тут шляется?
Но особой надежды в его голосе я не услышала. Волк и сам не верил в то, что говорил. Вышел во двор, вернулся…
    -- И лошадь его здесь…
    -- И он сам здесь. -- Кивнула я. – Где-то недалеко. Мёртвый.
    -- Давай лучше надеяться, что живой, ага?
Ночная метель давно успокоилась, светило тусклое и холодное зимнее солнце с ясного неба, и во все стороны от замка простиралась заснеженная пустошь, совершенно нетронутая, и лишь кое-где идеальная чистота её была испорчена чёрными пятнами кустов и деревьев. Впрочем, они лишь подчёркивали эту сияющую белизну. Ни одной цепочки следов, ничего на все восемь ветров.
    -- Странно. -- Нахмурился Волк. -- Не мог же он улететь, как птица? Значит, эршой всё ещё в замке. Так крепко спит?
    -- Навсегда спит. Говорю же тебе, он мёртв. Я видела его сон.
    -- Расскажи.
И я рассказала коротко, без особых подробностей, и почти сразу после того, как я закончила, мы нашли Камая. В той самой комнате.
Гобелены и ковры со стен попадали на пол и давно истлели. Некогда шикарный, синий с кистями балдахин кровати истлел, два резных столбика завалились и от самой кровати осталась только покривившаяся от времени и сырости рама… в этой раме и лежал Камай.
На его одежде полно длинных чёрных волос. Словно он спал вместе с очень большой чёрной собакой, которая вовсю линяет. Камай лежал скрючившись, в какой-то странной позе. В распахнутых глазах, в перекошенном лице -- ужас и в то же время -- негодование.
    -- Надо его похоронить. -- Сказал Волк спустя некоторое время. -- Хорошо, что я лопату не бросил по пути. Вот, пригодилась…
Он был растерян. Он был в смятении. Вот теперь он поверил.
Мы выгребли снег и камни из фонтана и положили Камая туда. Камнями старательно завалили сверху. После ночи, проведённой на ледяных камнях, у Волка не было сил копать могилу, а у меня -- тем более. Впрочем, и так неплохо. Волки камни не растащат, а покойнику уже всё равно, в яме он лежит или в каменной чаше… тьфу, опять чаша!
     Закончив свой труд, мы стояли, тяжело дыша, и молчали. Потом я машинально забормотала слова Прощания, привычно и бездумно, и увидела вдруг очень ясно, как приходит весна и из камней пробивается зелёный росток. Он всё сильнее, всё выше… И вот уже широко раскинуло свои ветки молодое дерево, зацвело, и гроздья больших, розовых цветов источают сильный, сладкий аромат -- цветёт красная слива…
Ты был редкостной мразью, северянин Камай. Но я простилась с тобой искренне и искренне попросила прощения за то, что не сберегла твою жизнь.
     Мы собрались и поехали дальше, прокладывая первый след по белой целине. Хорошо, что древняя дорога идёт по насыпи и на два шага возвышается над округой, да ещё через каждый свай торчат по обочинам маленькие каменные столбики. Иначе мы обязательно сбились бы с пути.
Ровное, без единой морщинки, белое покрывало накрыло землю. И ничего живого вокруг, только мы двое да четыре лошади. Да ещё… не знаю, можно ли их причислить к живым, продолжая эту зарисовку? Ведь они, всё же, движутся, и не белого цвета…
Вот и всё, что осталось в мироздании. Холодное белое безмолвие. Мы. Да те, кто следует за нами. И ждут, когда мы уснём.
Волк обернулся и выругался -- злобно и отчаянно.
    -- Они приблизились. Догоняют, сволочи. Я… я впервые в жизни столкнулся с врагом, которого нельзя убить сталью! Я солдат, Ли, я привык убивать -- но их убить нельзя, и я не знаю, как теперь быть, просто не знаю…
    -- Я тоже не знаю.
Он выругался ещё отчаяннее.
    -- Выходит, мы обречены?
    -- Да. Как только уснём.
    -- Я не могу так! Не могу! Знать, что мы обречены -- и ничего не делать, не сопротивляться, покорно ждать смерти, как овца под ножом, я не могу так!
    -- Ты не овца. -- Сказала я. -- Ты волк. Только это нам не поможет.
    -- Я всё равно вцеплюсь им в глотки. Пусть это даже будет последнее, что я успею сделать в своей долбанной жизни! Эй, вы! -- Закричал, развернув коня, встав на стременах. --  Трусы! Твари! Ты, Лорд, ещё смеешь называть себя мужчиной? Ты приходишь и убиваешь во сне! Это всё равно, что младенцев резать! Ты приди сейчас, я вызываю тебя, любое оружие, хоть голыми руками -- дерись со мной честно, и тогда посмотрим, кто сильнее! Боишься, паскуда? Трус! Трус!!!
Никто не ответил, разумеется. Впрочем, на таком расстоянии они ничего и не услышали бы. Даже если б были живыми.
Волк бесился ещё какое-то время, потом устал. И довольно долго мы молчали. Деревьев становится всё больше. Я уже не чувствую себя мухой на белой скатерти.
    -- Я знаю, что делать. -- Произнёс Волк вдруг, словно продолжая вслух свои мысли. -- Мы просто разъедемся в разные стороны. И эти твари потянутся за мной, а ты… ну, вернёшься в родные места, не знаю… главное, жива останешься.
    -- Ага. Ты что, совсем тупой?! Я тебе десять раз сказала, что прокляты были мы все, с самого начала, с того самого мига, как увидели Ратинкаль. Изменить это уже нельзя. И, если мы разъедемся в разные стороны -- они просто передушат нас поодиночке, только и всего. Вдвоём мы -- сильнее. Мы ещё можем как-то брыкаться. Хоть как-то.
    -- Ну что ж. -- Хмыкнул он. -- Побрыкаемся… какой там городишко у нас впереди?
    -- Паилава.
    -- Отлично. Надеюсь, мы найдём там храм. Или кого-нибудь, кто разбирается в колдовстве.
     Паилавы мы достигли уже после полудня, ближе к вечеру. Город встретил нас молчанием пустых улиц. Словно жители узнали заранее о нашем проклятии и попрятались. Только закутанный в рваные тряпки горбун встретил нас у городских ворот. Попрошайка. И, вероятно, стражник, по совместительству, потому что городская стена всего лишь в человеческий рост высотой, так, рисовка. Мол, мы не деревня, а город, у нас стена есть и ворота…
Волк бросил попрошайке монету.
    -- Отведи нас к храму.
 Горбун взвизгнул от радости и хромоногой рысью затрусил впереди, показывая дорогу. Судя по всему, он ещё и умалишённый. Я поморщилась. Ещё один знак судьбы.
На улицах мы не увидели ни одного человека. Словно Чёрная смерть прошла. На единственной площади, на единственном месте, которое действительно можно было назвать площадью -- стоял храм, небольшой и скромный. Крыша тавлуза без позолоты… На стенах нет мозаик. Мы привязали коней, велели попрошайке сторожить и вошли в храм. Наши шаги гулко отдались под высокими, тёмными сводами, заметалось эхо… храмы как-то так строят, что в них всегда эхо, и даже шёпот разносится всюду громко, как крик. По-моему, без магии тут не обходится.
Внутри никого не было. Холодно, тихо, сумрачно. Только лики бога на стенах и его святых, да святой свет перед вечным кругом. Мы растерянно смотрели по сторонам. Да… здесь нам вряд ли помогут.
Храм был беден, очень беден. Не то его разграбили солдаты, не то он всегда был таким нищим. И святой свет теплится в простых глиняных светильниках, божественные лики лишены привычных золотых лучей, а вечный круг вырезан из дерева, и даже не очень-то искусно вырезан… Даже коврика на полу нет, чтобы встать на колени и помолиться. Может, здесь и святого брата нет…
Мы стояли молча. Пахло храмовыми свечами, дрожал святой свет, я смотрела на вечный круг и вспомнила вдруг, как меня избил отец, когда мы все были в Енике, в храме, и я сказала, что вечный круг похож на тяжёлый жёрнов, готовый передавить и перемолоть всех нас… Жрец услышал и чуть не выгнал меня из храма, в общем, родители жутко опозорились из-за меня…
    -- Что тебе нужно, солдат?
Мы оба подскочили от неожиданности. Стояли, задумавшись, и не слышали шагов у двери. Только Волк, подскочив, выхватил меч и развернулся, подняв его наискось, готовый уже нанести удар…
    -- У нас нет ни денег, ни золота. Но, видит бог, мы сумеем защитить то немногое, что у нас осталось. -- Произнёс святой брат твёрдо, хоть и отступил на шаг.
Волк вздохнул и спрятал меч в ножны.
    -- Я не собираюсь искать ваше золото. Плевать мне на золото. Не до него. Мне нужна помощь. Нам обоим нужна помощь. И мы готовы заплатить за неё столько, сколько будет нужно.
Жрец внимательно осмотрел нас. Высокий, плотный мужчина, правда, сильно исхудавший за эту небывало холодную зиму, щёки ввалились… широкие ладони. Он странно выглядит здесь, в жреческом облачении. Словно не на своём месте. А настоящее место его -- в поле у сохи, в лесу с топором, с лопатой у начатого колодца…
Решительный человек. Не боится Волка и готов защищать свой храм -- посохом, что ли? Да тут и взять-то нечего. То есть, совершенно нечего.
Он нахмурился, раздумывая. Потом кивнул.
    -- Идёмте ко мне. Там и поговорим.
Покинув храм, я испытала облегчение. Я не люблю храмов, их стены и своды словно давят меня, полумрак и запах свечей душат… Я, конечно, верю в бога и почитаю святых, но, почему-то, не люблю бывать в храмах.
Дом жреца стоял на первой улице от площади. И оказался таким же бедным, как и его храм. Нищим. В нашей деревне люди богаче живут, ну, по крайней мере, раньше жили. Сейчас не знаю. Наверное, этот городок всё же разграбили солдаты Золотого Льва.
Мы сели на скамейку, жрец -- напротив, на табурет. Он не зажёг огня, и в комнате было сумрачно. И холодно.
    -- Я внимательно слушаю тебя, брат. Что привело тебя ко мне?
 Волк поскрёб заросший щетиной подбородок, явно не зная, с чего начать. Махнул рукой. Решительно развязал мешок и показал Ратинкаль. Наполовину.
    -- Вот.
Жрец шарахнулся прочь, упал с табурета, его лицо побелело, как снег, искривилось ужасом… Каким-то образом он УЗНАЛ.
    -- Ага. -- Сказала я даже с некоторым удовольствием. -- Та самая Чаша. Именно.
Какое-то время он судорожно открывал и закрывал рот, как рыба на берегу. Потом чуть успокоился. Но свой табурет переставил от нас на шаг подальше.
    -- Мы видели кровавое зарево на полнеба. -- Произнёс хрипло. -- Мы поняли, что горит Эссоана. А Лорд-Властитель?
    -- Сгорел в белой башне своего замка. Вместе со всей семьёй.
Жрец покачал головой. Словно не в силах верить.
    -- Он мёртв… -- прошептал потрясённо.
    -- Не совсем. -- Продолжила я. -- И мне очень интересно знать, почему они не умерли совсем, как полагается приличным людям, а вовсю шастают по земле?
    -- Потому что даже Тьма не желает принять их сразу. Они слишком сильно цепляются за жизнь. Им здесь есть, за что зацепиться.
    -- Ага. За нас.
    -- Скорее, за Чашу. Как же вас угораздило, сестра?
    -- Посмотри на него, брат. Он же дикарь с севера, он ничего не знал. Совсем ничего. Он привык, что самое сильное колдовство -- это то, каким лечат зубы. Он, и ещё один северянин, и ещё один вор -- они решили взять Чашу, считая её просто золотом. Они не знали, что это -- Ратинкаль. А я не смогла им помешать. С тех пор Лорд-Властитель приходит в наши сны. Чтобы отомстить. Он и его семья следуют за нами. Мы их и днём видим. Тех двоих они уже убили. Во сне. Теперь наш черёд. Помоги нам, брат.
    -- Я даже не знаю, как помочь вам, разве что помолиться о вашем спасении…
    -- Не надо молиться о нас. -- Хмыкнул Волк. -- Ты лучше над Чашей помолись. Потому что мы оставим её здесь, в стенах храма. В храм проклятый колдун не пролезет, а святая сила храма очистит Чашу от зла.
Жрец чуть снова не упал с табуретки.
    -- Ты… ты понимаешь, о чём говоришь, солдат? Ты готов приговорить к смерти целый город? Стариков, детей, женщин? Здесь начнётся такое, по сравнению с чем Чёрная смерть -- это детские игры. Мой храм -- разграблен и слаб. Он не удержит зло, и оно беспрепятственно разольётся по всей округе. Всё дальше и дальше. Дальше и дальше. Оно отравит всё вокруг на много лей -- и на много лет… Ты не спасёшь свою жизнь, солдат, даже если оставишь Чашу здесь. Лорд-Властитель тебя всё равно настигнет.
    -- А если я закопаю её где-нибудь дальше, в безлюдном месте?
    -- Рядом с древней дорогой? Ещё хуже! Хуже и придумать нельзя. Солдат, ты выпустишь на волю ещё большее зло, поверь мне… Потому что зло Чаши разбудит древнее зло, которое осталось внизу, под дорогой, и что будет потом… лучше никому не знать.
     Он говорил недолго, он не мог подобрать слов, волновался, сплетал пальцы и заикался, этот до смерти испуганный человек. Но говорил он убедительно, и я ясно увидела, как по весне тает снег, а деревья вокруг ямы с Ратинкалем не покрываются листьями, они стоят чёрные и уродливые, искривившиеся, изломанные, их всё больше, вот уже весь лес такой, а древнее зло всё ползёт и ползёт из ямы, оно постепенно заполняет всю округу и растекается всё дальше и дальше, безымянная страшная смерть, и благо тому, кто умер сразу от мора -- они не увидят последующего ужаса, и всё это лет на сто, а то и больше…
    -- Что же нам делать, брат? -- Спросила слабо.
    -- Я не знаю. -- Повторил он. -- Но вам двоим решать, жить ли людям в этих местах -- или не жить вовеки.
    -- Почему всё это случилось с нами? -- Закричала я. -- Почему бог допустил, чтобы всё это случилось именно с нами?! Я не хотела брать Ратинкаль, я умоляла Волка не брать его, и не моя вина, что он не понял! Он взял Чашу по неведению, поверьте мне, брат! Не из жадности, как Камай и Фаир, нет, Волк не жадный! Ему не для себя деньги нужны были, понимаете? Одного солдата убили, из его сотни, и Волк хотел привезти денег его матери, чтобы утешить её. И меня чтоб ещё прокормить. Вот и всё. Он для себя ведь ничего не хотел! Он хороший человек, брат! Почему мы должны умереть?!
И осеклась, поняв, что в запальчивости выкрикнула чистую правду. Что так оно всё и есть.
    -- Ну, ты преувеличиваешь. -- Сказал Волк. -- Не такой уж я хороший человек. И жадности во мне не меньше, чем в других. Вот, посмотри сама. Тьфу, пакость!
Его пальцы гладили золото, медленно и нежно. Как женщину.
    -- Я и не замечал, что это делаю. А теперь заметил. Так что ничем я не лучше других. И вряд ли смогу избавиться от Чаши, даже если очень сильно захочу.
    -- Это на тебя колдовство действует. Завяжи и не доставай лишний раз, а тем паче, не трогай.
    -- Думаешь?
    -- Уверена.
Мы посидели немного молча. Волк завязал мешок с Ратинкалем, и жрец перестал так дрожать. А то руки тряслись, как у пьяницы поутру.
    -- Вам нужно отвезти Чашу в Лакуосту. --  Произнёс твердо. --  Там не воевали. Храм не разграбили. Храм Лакуосты стар и имеет действительную силу, понимаете, в нём есть настоящие реликвии… Только там смогут обезвредить Ратинкаль. Это единственный выход. Так вы спасёте и свои жизни, и жизни сотен, тысяч людей. Вы, двое, не только свои жизни спасаете сейчас, поймите это. У вас на плечах -- половина нашего края!
    -- Тогда поехали с нами. -- Криво усмехнулся Волк. -- Поехали. И, если Лорд-Властитель нас прикончит, Чашу довезёшь до Лакуосты ТЫ. Ну?
 Жрец отвёл глаза. Потом и вовсе опустил голову. Всё ясно…
    -- Трус. -- Констатировал Волк. -- Столько правильных и красивых слов, а на деле -- ни фига… трус.
    -- Я не трус. Когда пришли ваши -- я защищал храм. Солдатам пришлось избить меня до беспамятства, чтобы войти. И я не боялся. А Лорда- Властителя и его колдовства я боюсь, как и всякий человек. Мне стыдно, но это так.
    -- Разве твоя святость не защитит тебя?
    -- Я не настолько свят. Его колдовство сильнее, ибо в моей душе есть лазейки для греха. Я слаб, ибо мой сан не даёт мне истинной святости, я всего лишь человек, и мне страшно… хоть и стыдно признаться в этом.
    -- Ладно. -- Пожал плечами Волк. -- Всё ясно. Сколько пути отсюда до Лакуосты?
    -- Три дня, если очень торопиться.
    -- Три дня… мы не доедем. Никто не может обходиться без сна три дня.
    -- Ты должен это сделать.
    -- Ага. Как всегда. «Ты должен это сделать». И всё. И -- как хочешь! Как- нибудь. И никого не скребёт, какой кровью… Слушай, я оставлю у тебя девчонку. В храме. И ты три дня будешь, не переставая читать над ней свои молитвы…
    -- Я не спасу её. Это не в моих силах.
 Волк выругался, длинно и витиевато, так, что я и половины слов его не поняла, встал и закинул на плечо мешок с Чашей.
    -- Идём, Ли. Пора. Нам нужны продукты в дорогу. Хотя бы это ты можешь для нас сделать, святой братец?
    -- Подождите немного здесь. Я соберу для вас еды.
 И мы остались одни в этом тёмном и холодном доме. Я придвинулась поближе к Волку, ну, просто… неуютно стало. Он обнял меня за плечи. Рука у него тяжёлая ужасно. На нём железа надето, наверное, столько же, сколько я вешу.
    -- Ничего, Лиса. Сейчас знахаря поищем. Долен же у них быть хоть какой- нибудь знахарь или ведьма… не бойся.
    -- Я не боюсь. Мне не страшно умирать. Обидно это просто. Несправедливо, понимаешь?
    -- Да понятно, что несправедливо… Куда деваться? Наш мир -- дерьмовое местечко. И с хорошими людьми случаются иногда плохие вещи. Вот как с тобой. Ты самая обыкновенная девчонка, и ничего плохого никому в жизни не сделала, а вынести пришлось вон сколько… и сейчас вот. А какая-нибудь сволочь лежит всю жизнь на шёлковых подушках, людей губит, почём зря, и ничего ей не делается…
Потерся щекой о мой затылок.
    -- Привык я к тебе, Лиса. Нет. Молчи. Лучше молчи. А то опять начнёшь придумывать, сколько стульев будет в нашем доме, где поставить кровать и какие имена дать детям…
    -- Ладно. -- Согласилась я. -- Ты, в общем, и сам неплохо справляешься. Основные цели определил. Продолжай в том же духе. И что главное будет в нашем доме?
    -- Окна. --  Ответил он, подумав. -- Хочу большие окна, чтобы было много света и воздуха. И чистый пол, чтобы можно было ходить босиком. Ну, летом, конечно… чистый пол из светлых, гладких сорровых досок. Я так долго мечтаю скинуть эти проклятые сапоги…
   -- Ладно. Окна тебе придётся прорубить самому. Ну а уж мытьё полов я возьму на себя.
Не выдержала и засмеялась. И Волк рассмеялся тоже. Я во второй раз услышала его смех -- и он мне окончательно понравился.
Мне нравится этот мужчина. Ну и что, что повязка вместо глаза. Ну и пусть на волка похож… Он не такой, как все, кого я знала. Он другой, он из другого мира, он с севера. Варвар. Он разговаривает со мной, как с равной. Ведёт себя так, словно я его товарищ, солдат, мужчина. Ему наплевать, что я -- айни.
Он не такой, как все. Он хороший. Я знаю, что он убил полно людей. Это его работа -- убивать людей. Но он -- хороший.
Вернулся жрец, принёс большую сумку. Мы даже не глядели, что внутри. А он вышел вместе с нами из дома и смотрел, как мы отвязываем коней… Горбун давным-давно уже куда-то ушёл, терпения не хватило ждать, но на наше имущество, почему-то, никто не позарился… Мы не прощались, не сказали друг другу ни слова. На повороте я обернулась. Жрец осенял наши спины святым кругом, и губы его шевелились, бормоча молитву. Дурной знак, ох, дурной… Опять дурной знак. Хоть бы один увидеть хороший, чисто для интереса, а…
    -- Меня это просто бесит. -- Сказал Волк раздражённо. -- Вот эта черта в людях. Они говорят так много слов, правильных и красивых слов, и всё так складно выходит… А на деле -- ни хрена. Слова одни. Я так считаю, что не фига зря болтать языком, делать нужно. А потрепаться можно и потом. А у них… слова одни. Красиво -- да пусто.
     Мы объехали почти весь этот городок, но так никого и не встретили. Ни единого человека. И вот, наконец, на глаза нам попался мужик, настолько пьяный, что не сумел спрятаться, как все остальные. Он явно тащился домой, опираясь на забор, как это делают все сильно пьяные мужики. И явно по пути он не раз упал, потому что вся одежда его была в снегу. В общем, мужику было хорошо и душевно  очен- но…
Ответа на свой единственный вопрос мы добивались долго. Наконец, мужик одержал победу над собственным непослушным языком и сообщил, что человек, который лечит травами, живёт там (широкий, неопределённый взмах руки), за стеной. Его дом видно. На воротах -- рога.
И хотел прилечь поспать в сугробе, но Волк поднял его, хорошенько тряхнул и прислонил к забору, в прежнюю позицию.
    -- Домой, домой топай.
За городской стеной с одной стороны стояли домишки, с полсотни примерно. Наверное, здесь ютились люди победнее, у кого не хватило денег построить дом в городе. Или им там просто места не досталось.
Мы, наконец, нашли жилище знахаря. Правда, пьяница немного напутал, и были не рога, а целый олений череп с рогами, и не на воротах, а над дверью самого дома -- потому что ворот никаких не было и двора тоже, ну, по крайней мере, спереди… Домишко маленький и убогий. Ушёл в землю по самые оконца, перекосился весь…
Волк постучал. Ничего. Никакой реакции. Он постучал сильнее. В доме послышался слабый шорох -- и опять тишина. Мы переглянулись, и я пожала плечами. Волк постучал СИЛЬНО. Действительно, сильно. От его мощных ударов весь дом содрогнулся, и я подумала, что Волк сейчас просто выбьет дверь. Вместе со стеной.
    -- Иду, иду…-- послышался дребезжащий голос. -- Хватит мне двери ломать. Иду уже.
И нам явилась маленькая, скрюченная фигурка, закутанная в платки и непонятные тряпки. И не ясно, кто это -- дед или бабка.
    -- Чего надо? -- Голос тоже какой-то бесполый.
    -- Надо средство от сна. -- Сказал Волк.
    -- Для сна? Ты задумал усыпить кого-то, ограбить и убить?
   -- Да нет же! -- Рявкнул Волк. -- Разуй уши! Не ДЛЯ сна, а ОТ сна! Чтоб не спать! Ясно?
   -- Да не ори. Ясно. Спала я, милок. Вот со сна и не дослышала. Так-то слух у меня хороший. Орать незачем.
Ага. Значит, всё же, старуха.
    -- Лекарство от сна…-- продолжала она тем временем, разглядывая нас. -- Надо же… Вот лекарство для сна знаю, много раз делала. А лекарство от сна… Зачем оно вам?
    -- Нам нельзя спать. -- Объяснил Волк, поняв, что нужно быть терпеливым. -- Как только уснём -- мы покойники. Нам нужно не спать трое суток, самое меньшее. Сможешь? Заплачу -- сколько спросишь, и торговаться не стану.
    -- Входите. -- Кивнула бабка. -- И дверь за собой прикройте. Тепло уходит. И кто ж вас убьёт, коли уснёте? Враги вас догоняют, что ль? А, милок?
    -- Враги.
    -- Толком сказывай. Я ж чую, что на вас проклятье. Мертвечиной так в нос и шибает. Я такого сильного проклятия в жизни не видала. Кто ж вас так-то?
    -- Лорд-Властитель. -- Пожала я плечами. -- Мы его обокрали. И теперь он хочет убить нас -- во сне. По очереди. Двоих уже убил, теперь мы остались. Ну что, у тебя есть нужное нам зелье? Или ты тоже боишься помочь нам?
    -- У меня нет зелья. -- Сморщила лицо знахарка. -- Но я попробую его сделать. Попробую.
    -- Спасибо.
    -- Рано «спасибкать». Садитесь куда-нибудь, дело долгое будет. Потому как быстро -- только мухи дохнут. Да рассказывай толком. Ты, девка.
    -- Ладно. Эссоана пала. Золотой Лев поджёг дворец, там, вообще, половину города спалили, и сам Лорд-Властитель сгорел вместе со своей семьёй в белой башне. Говорят, точно они, люди их узнали. И на следующий день мы с Волком, и ещё один северянин и один вор пришли во дворец Лорда- Властителя, проникли в тайную комнату и взяли одну вещь. Они думали, что это просто золото и камни, сказочное сокровище, понимаешь? А это была очень плохая, страшная вещь. Я не смогла их остановить, и они её взяли. С тех пор минуло три ночи -- и двое уже умерли.  В мои сны приходит Лорд- Властитель и его семья. Нам нельзя спать, понимаешь? Уснём -- умрём. Нам нужно избавиться от этой вещи. Отвезём её в Лакуосту, в храм. Там нам помогут. А до Лакуосты три дня пути.
    -- Ладно. Я никогда не делала такого зелья -- от сна. Попробую. Обещать не стану, но попробую.
    -- Не боишься Лорда-Властителя, бабка? -- Усмехнулся Волк.
    -- А чего мне его бояться? -- Ответила знахарка рассудительно и ворчливо. -- Я его вещей не воровала. На тень его не наступала. Я его, вообще, в глаза не видела. Да и не станет он на меня, старую, силу свою тратить. Денься куда-нибудь, а? Здоровый, как бык, пол-избы занял, не пройти… ждите.
     Мы сели на пол в углу и ждали. Комната в домишке была одна -- в самом деле, тесновато. На стенах прибиты полки из корявых досок, и кругом --  горшки, горшочки, флакончики дорогие из стекла, связки сушёных трав, грибов и какой-то непонятной дряни… Даже кошачий скелет висит на верёвочке под балкой.
    -- Для народа. -- Объяснила старуха. -- Им нравится, а мне чего, не жалко. Какая ж я ведьма, без скелета?
В очаге жарко пылал огонь. Было тепло, очень тепло, пахло травами и чем -то непонятным; в оконце, затянутое вощёной бумагой, заглядывали последние лучи солнца… Старуха варила что-то в маленьких котелках, толкла в ступке, смешивала и бормотала себе под нос -- не то заклятья, не то просто разговаривала сама с собой, как очень многие старые люди, и её тень плясала на стене, огромная и совершенно нечеловеческая.
     Меня разморило в тепле, и я уснула, хотя и боролась до последнего.
Ночь. Пустошь во все стороны и только где-то у горизонта встают холмы, отороченные чёрной щетиной леса. Снег. Голубое, искрящееся покрывало. Россыпь алмазного крошева в лунном сиянии. Это красиво, нереально красиво. На снегу --  кони, белые кони с чёрными гривами и хвостами. Их сбруя, сёдла -- всё усыпано драгоценными камнями. Всадники молчат. Ждут меня. Двое мужчин, две женщины и девочка. Они не отбрасывают тени. И я тоже, у меня тоже нет тени. Странно. Ведь я же ещё живая…
Лорд-Властитель нетерпеливо и властно указал мне на шестого коня. Я взобралась в седло, совершенно бездумно. И мы поехали прочь от дороги, в сторону холмов. Я оглянулась и увидела ровное, сияющее снежное покрывало. Следов за нами не остаётся. Молодой Лорд покачал головой -- не оборачивайся, не надо. На плечо его отца опустилась ворона, хлопанье её крыльев -- единственный звук, разрывающий эту полную, всеобъемлющую тишину. Словно птица единственная здесь -- живая… Чешет клювом перья. Блохи её донимают, что ли? Бедолага.
 Почему-то мне совсем не страшно. Даже интересно немного, что будет дальше? Просто я устала от всего этого и хочу, чтобы всё побыстрее закончилось.
Леди улыбнулась мне и протянула что-то на ладони. Жёлтый круглый камень. Янтарь. Перекатился на другой бок по белой перчатке и стало видно, что в середине у него чёрная точка. Круглый янтарь с чёрным зрачком. Это… волчий глаз.
 Я хотела схватить его, но Леди отдёрнула руку и укоризненно покачала головой.
    -- Почему вы молчите?! -- Крикнула я. -- Почему вы всё время молчите?! Скажите мне что-нибудь! Поговорите со мной!
Мои слова, мой голос разбили тишину на тысячи ледяных звенящих осколков. Завыл ветер, подхватив плащи всадников и конские гривы, закричала хрипло ворона, хлопая крыльями… Я подняла взгляд. Вместо луны в небе висел череп, и в его глазницы дымными червями вползали облака. Звёзды начали падать. Они со звоном отскакивали от снега и катились в мою сторону, маленькие шарики нестерпимо холодного, голубого света, и это вот, почему-то, испугало меня по-настоящему…
    -- Проснись, Ли! Девочка, открой глаза, посмотри на меня!
    -- Ты следующий. -- Прошептала я в лицо Волка, усталое, измученное, такое уже знакомое… наверное, уже родное. -- Ты следующий.
    -- Знаю. -- Сказал он.
    -- Что, беспокоят? -- Поинтересовалась бабка через плечо. -- Не мудрено. Ты-то, девка, к ним поближе будешь. Древняя кровь, как-никак. Айни, вообще, к колдовству очень способные, ежели учить их. Нутро у вас подходящее.
    -- Это как? -- Несколько ненатурально удивился Волк. Наверное, чтобы хоть что-то сказать.
    -- Да просто. Вот у тебя нутро для колдовства совсем не подходящее, ты даже ячмень на глазу зашептать не сможешь, хоть тебя сто лет учи. А она -- айни. У неё нутро то самое. Да только не для нашего колдовства оно, понимаешь? Другие они, и колдовство у них другое, нашему разумению не понятное.
    -- Значит, она может колдовать?
    -- Нет. Не умеет.
    -- А если научить?
    -- Некому учить. Если только встретит на пути другого айни, который умеет… Да только это вряд ли. Мало их, айни.
Волк дал мне кусок хлеба с сыром, и мы поели молча, глядя, как шевелится на стене старухина тень. Наконец, она закончила свою работу и поставила на лавку небольшой флакон из синего мутного стекла. В таких флаконах продают на ярмарках душистую воду, но это дорогое удовольствие. У сестры Тойчи был флакон, ей жених подарил, и она давала мне понюхать…
    -- Всё. Готово.
    -- И что с этим делать? -- Спросил Волк, с трудом поднимаясь на ноги.
    -- Задницу мазать! -- Фыркнула бабка. -- Пить, ясное дело, что ж ещё с этим делать? По одному глотку. Поначалу на всю ночь хватит, потом -- только на половину, слабее действие будет. Придётся пить чаще, понимаешь? Не могу я угадать, как оно всё обернётся, первый раз варила.
    -- Нам этого хватит до Лакуосты? -- Спросил он с сомнением, прикидывая флакончик на вес. -- Маловато тут…
    -- Сколько смогла -- столько и сделала. Не знаю, хватит ли. Откуда мне знать? Это уже твоя печаль, солдат, чтобы хватило.
    -- Сколько я тебе должен за зелье? Только… не знаю, возьмёшь ли ты наши деньги? Потому что мы везём Чашу. Ту самую, которую тут все боятся.
    -- Да я уж догадалась. -- Проворчала она. -- Не совсем ещё из ума-то выжила. Нет, денег твоих мне не надобно. А вот коней я возьму. К чему вам ещё два коня, обуза только. А мне пригодятся.
    -- Не боишься?
    -- Не-а. С живыми тварями проклятье не передаётся. Это много я запросила, сама знаю. Очень много. Что ж, жадная я, куда деваться. А вы в такой заднице сидите, что вам и вовсе деваться некуда, сколько скажу -- столько и заплатите… так что мне почти и не совестно.
Волк сунул флакон за пазуху, и мы вышли из дома. Холод ожёг мне лицо. И захотелось поскорее вернуться в тепло, к огню, и не выходить никуда до самой весны…
Мы сняли с коней седельные сумки и перевесили на своих. Мне было жаль отдавать коней. Но когда я увидела, как гладит их старуха, шепчет и дует в ноздри, как добыла из своего тряпья кусок хлеба и разломила им пополам -- я успокоилась. Кони попали в хорошие руки. А нам они, в самом деле, только мешают.
Уже совсем стемнело. Наверное, уже давно стемнело. Мы простились с бабкой.
    -- Девке много зелья не давай. Яд это, понятно? Сам больше трёх глотков выпьешь -- окочуришься, а на неё уж совсем незнамо как подействует. По самой малости давай.
   -- Да понял, понял…
 Мы доехали уже почти до конца этой короткой улочки, и я обернулась почему-то…
   -- Эй! Девка! Слушай! Против тебя мёртвые, живым с ними не совладать! -- крикнула бабка, и её голос вдруг утратил старческое хриплое дребезжание, стал молодым и звонким. -- Так проси мёртвых! Ты сумеешь, тебе кровь подскажет! Только не за себя проси, они не помогут, если за себя…
Я моргнула. Всего один миг -- а её там уже не было.
Стемнело окончательно. Ветер стих, и с чёрного неба падали снежинки, медленно и неторопливо, словно каждая придирчиво выбирала себе место, куда опуститься. Волк открыл флакончик и понюхал. Я тоже. Содержимое пахло и выглядело точь-в-точь, как вода из грязной лужи. И на вкус было примерно таким же.
    -- Она вполне могла это сделать. -- Пробормотал Волк, думая вслух. --  Старуха. Вышла в сени и набрала воды в бочке. А фиг ли ей. Мы же всё равно не вернёмся, чтобы высказать претензии.
    -- Не думаю. Тогда бы она уверяла нас, что сварила лучшее в мире зелье и всё такое. А она неуверенно сказала «попробую». Давай будем надеяться, что зелье настоящее, ага?
    -- А что нам ещё остаётся? -- Хмыкнул Волк.
 Тусклые огоньки городской окраины скрылись за снежной пеленой. И осталось всё то же: ночь, холод, снег, дорога. Мы. И те, кто следуют за нами.
 А потом всё изменилось. Я не заметила момента, когда это началось, эти странные, волшебные изменения. Просто вдруг почувствовала, что мне совсем не холодно. И очень весело.
Соскочила с коня, слепила снежок и бросила в Волка, и ещё, и ещё, смеясь, как ребёнок. Он тоже соскочил в снег и принялся кидать в меня снежками, гораздо более метко, впрочем. Я бросилась бежать. Волк догнал меня, и мы покатились в снегу. Снег набился в рукава, за шиворот, а мы смеялись, как дети. Не было холодно. Его лицо оказалось близко, так близко… и мне уже расхотелось смеяться. Я поцеловала его снежные губы, и снег растаял.
    -- Знаешь, я не очень это умею. Ну, целоваться. Мой муж говорил, что всё это -- баловство для девчонок, ну, все эти поцелуи, что на это только время терять, и…
Ответный поцелуй оказался неожиданно жёстким, болезненным… словно Волк хотел подчинить меня, не знаю… исколол мне кожу своей щетиной. У меня закружилась голова и стало жарко, странно пусто внутри…
    -- Я тебя научу. Всему. Не боишься меня больше?
    -- Никогда не боялась. Ещё…
Он потряс головой, сел и потёр лицо снегом.
    -- Нет, всё. Довольно, иначе я не смогу остановиться. Это зелье обманывает нас. Это обман, Ли.
    -- Нет, я правда…
    -- Нет. Это из-за зелья. Я пробовал что-то похожее.  Только ту сухую траву надо было жевать или заваривать кипятком и пить. Идём, девочка. Как бы кони не убежали.
Я обиженно поплелась следом. Нет, этот мужчина, действительно, странный.
    -- У нас за спиной враги. -- Сказал Волк, не оборачиваясь. -- Смерть сидит у нас на загривке. Нельзя забывать об этом. Потом… потом, если мы останемся живы -- а уж я постараюсь, чтобы мы остались живы, потом -- ты пожалеешь о том, что связалась со мной, Лиса. Потому что я не мальчик пятнадцати лет. Туго тебе придётся, девочка.
    -- Или тебе.
    -- Ну-ну.
Лошади не убежали, хоть и ушли в сторону от дороги. Мы поехали дальше.
Я перестала обижаться на Волка, просто забыла об этом. Мне уже не было весело. Снежинки на рукаве заворожили меня, я смотрела на них, не отрываясь, увидев неожиданно чётко в этой темноте, рассмотрев в мельчайших подробностях… Снежинки были чёткими, ровными, совершенно завершёнными. Идеальными. Словно последнее, самое лучшее творение бога. Все они оказались разными, но я вдруг поняла, что между всеми ними есть что-то общее, какой-то общий принцип, по которому их сотворили, и если я пойму это…
 Ночь кончилась неожиданно быстро. Один миг -- и уже светает, и наши кони едва бредут, их дыхание вырывается облачками белого пара… Мы долго тащились пешком, ведя коней в поводу -- пусть отдохнут, в самом деле. Они же ни в чём не виноваты, а мы их загнать готовы.
 Мы почти не разговаривали. Может, не знали, о чём говорить, чем заинтересовать друг друга, а может-- считали просто, что всё важное уже обговорено между нами. Как бы то ни было, молчание не тяготило меня. Очень хотелось пить, от зелья, наверное, и мы часто ели снег.
Я совершенно не устала, и спать не хотелось. Словно так и должно быть.
Но к полудню спать захотелось снова -- и ещё как захотелось. Тяжкая, свинцовая усталость вдруг обрушилась на нас, руки-ноги словно отнялись, не пошевелиться, веки опускаются и нет сил поднять их…
 Волк удержал мою голову, коснулся губ горлышком флакона…
    -- Пей. Половину глотка.
На этот раз зелье показалось мне удивительно противным, но -- что делать…
Стало легче. А потом – снова совсем легко. Голова лёгкая, пустая и звонкая, как горшок. Хорошо так, весело. Сон? Что такое «сон»? Не знаю. Никогда не спала и не помню, что это такое. Зачем он, сон? Для чего?
Мы посидели немного, давая измученным коням отдых, заставили себя съесть по куску хлеба, есть совершенно не хотелось, и потащились дальше. Наши кони еле переставляют ноги, бедолаги. Нам-то зелье сил даёт, а им каково?
Мы их загоним. Не дотянут они до Лакуосты.
Лес подступил к дороге вплотную. Но даже в этом зимнем лесу не было слышно ни звука. Ни одна птица не попалась мне на глаза, ни один зверёк. Словно всё живое торопилось убраться подальше с нашей дороги, чуя наше проклятие. Словно Лорд-Властитель отгородил нас невидимой стеной не только от людей, но и вообще от всего живого. Жуткое чувство.
Потом началась метель. А когда она окончилась, уже ночью, оказалось, что мы потеряли дорогу. Вокруг нас были деревья.
    -- Лес был по правую руку от дороги. -- Сказал Волк хмуро. -- Значит, нам туда. Рано или поздно, но обратно на дорогу выберемся. Мы сбились с пути часа два-три назад, не больше…
Но мы не выбрались на дорогу, ни через два часа, ни через три. Ни луна, ни звёзды так и не показались нам, небо скрывали тучи, и в потёмках мы тащились наугад… Волк внял моим настойчивым просьбам и зажёг, наконец, факел. Стало ещё хуже. Теперь мы видели только ближайшие деревья и кусты, а всё остальное тонуло в густом, непроглядном мраке. Факел мы потушили.
    -- Заблудились. -- Признал Волк неохотно. -- Должно быть, по кругу ходим. А дорога, блин, в свае отсюда…
   -- Значит, надо дождаться утра. -- Сказала я, подумав. -- Утром хоть будем видеть, куда идём.
   -- Да нельзя нам останавливаться! Уснём, Ли. Замёрзнем и уснём. И даже не заметим этого, из-за зелья. Ну, ну. Я знаю, что ты устала, но…
   -- Я ничуть не устала!
   -- Упрямая. Как я. -- Усмехнулся он. -- Ладно. Смотри. Вон в ту сторону деревья, вроде как, реже растут, видишь? Может, там лес кончается. Пойдём туда, пройдём леи три-четыре. И, если я ошибся -- остановимся отдохнуть. Уже до утра. Хорошо?
Мы побрели по рыхлому снегу, проваливаясь по колено, ведя коней в поводу. Шли, шли… Лес всё не кончался, он и не думал кончаться. Мы просто на поляну выбрались. И тут с нашими конями что-то случилось. Что-то напугало их до смерти и они, громко крича, взвились на дыбы… Я полетела в снег, прямо лицом, выпустила из рук повод… поднялась, разлепила глаза и увидела, что Волк нещадно ругается, держась за бок, а наши кони исчезают среди деревьев. Унося запасные плащи, пищу, котелок, огниво, унося всё… Только один из мешков упал в снег, отвязавшись от седла. Может, огниво и еда там?
Волк, шипя от боли, нагнулся, развязал мешок. И в темноте смутно засветилось золото.
    -- Ну конечно. Я и не надеялся так легко избавиться от этой дряни. Разумеется.
Проклятый Ратинкаль остался с нами. Чего и следовало ожидать.
    -- Мы пропали. -- Прошептала я бессильно.
Мне стало страшно. Просто страшно. Зимой заблудиться в лесу -- без пищи, без сменной одежды, без лошадей и -- самое главное -- без огнива! Это верная смерть.
    -- Да ладно тебе. -- Пожал плечами Волк. -- Бывало в моей жизни и похуже, и ничего, жив, как видишь. И теперь -- выберемся мы из этого дерьма, обязательно. Ну, не кисни.
    -- Да я не кисну. Что случилось с нашими лошадьми, интересно? -- Спросила я, только лишь для того, чтобы подать голос.
    -- Должно быть, почуяли зверя. Они же других зверей, кроме скотины и собак, не видали никогда. Вот и взбесились от страха. Мне Лютый копытом по рёбрам засветил, благо -- вскользь, не сломал рёбра…
    -- Мы сможем найти их по следам и поймать? Когда рассветёт?
    -- Попробуем, конечно. А сейчас уйдём с этой поляны, раз тут зверем пахнет. И сядем отдыхать.
    -- А если мы не найдём их, Волк?
    -- Значит, на дорогу выйдем. Или напрямик, днём по солнышку, ночью -- по звёздам, до самой Лакуосты. Напрямик всяко быстрее выйдет. От голода помереть не успеем, зелье у нас есть… Всё не так плохо. Гляди веселее, девочка.
    -- Да я и так… веселее…
 Я шла вслед за Волком и думала, что наших коней напугал своим колдовством Лорд-Властитель. Специально, чтобы помучить нас перед смертью.
И тут, в предрассветной тишине зимнего леса, завыл волк, а за ним ещё один, и ещё… Они провыли, словно перекликаясь, как девки, когда ходят за ягодами, и замолчали, и опять стало очень тихо.
     -- Вот теперь совсем весело. -- Сказала я.
Волк пожал плечами.
     -- Братишки на охоту вышли. Снег свежий, вот они и собрались в стаю. Хотя, они вообще зимой часто в стаи собираются. Не бойся, Ли, они далеко. Давай, пожалуй, остановимся здесь и передохнём…
    -- Они нас съедят. -- Вздохнула я, опускаясь в снег. -- Знаешь, я не хочу, чтобы меня загрызли волки. Меня это пугает.
    -- Нас двое. Они не станут с нами связываться. Волки, вообще, стараются обходить людей стороной. Знаешь, когда они нападают? Когда в крае война, долгая война, они жрут мертвечину и постепенно привыкают к человечине. Тогда они начинают и на живых людей охотиться. Но только на одиночек. А у вас тут и войны-то, считай, не было. Не успели они человечины распробовать…
    -- Ну спасибо. За сказку на ночь. Ты меня здорово ободрил.
    -- Да ладно тебе, Ли. Говорю же -- они нас не тронут. Да и далеко они…
    -- Я боюсь волков. -- Призналась нехотя. -- Меня всю жизнь ими пугали.
    -- Ну, меня же ты не испугалась. -- Усмехнулся Волк.
Он выгнал меня из сугроба и разгрёб в нём яму. Нарубил сосновых веток и сделал что-то вроде норы. Сверху присыпал снегом. Мы заползли в эту нору, на ветки, и прижались друг к другу.
    -- Наше дыхание будет собираться здесь, внутри, оно нагреет воздух. Так мы не замёрзнем до смерти. Отдохнём до рассвета.
Темнота. Холод. Я закрыла глаза и почувствовала себя похороненной заживо. Мы обречены. Даже если Лорд-Властитель не убьёт нас во сне -- пока есть зелье, мы не уснём -- зима убьёт нас раньше. Мы обречены, так или иначе. Спасения нет.
Накатывает тяжёлая, свинцовая усталость. Она давит сверху, как насквозь промокшее тёплое одеяло, словно невидимый, но тяжкий груз, лежащий на всём теле. Пальцы рук и ног болят от холода, но я уже не плачу. Наверное, привыкла к этой боли. Я не смогу утром подняться и идти дальше. Просто не смогу. У меня нет сил. Нет сил даже на то, чтобы потереть ладони друг о друга… Мерное дыхание Волка рядом. Я не чувствую его тепла, на нас слишком много одежды, чтобы почувствовать человеческое тепло…
Я уснула.
И очутилась в той деревне, перед постоялым двором. Вошла в ворота. Никого вокруг, тишина мёртвая, даже собаки не лают. Над дверью висит клетка, теперь золотая. В ней лежит вороний скелет. В одной глазнице черепа -- красный камень, вторая пуста. Клетка покачивается от ветра и слышно мерное поскрипывание.
Вхожу. В зале холодно, хотя в очаге пылает большой, яркий огонь. В распахнутые окна залетают снежинки. У огня сидят двое: Фаир и Камай.
    -- Наконец-то. Сколько можно тебя ждать? -- Произнёс Камай раздражённо.
    -- Вы мертвы. -- Сказала я. -- А я ещё жива.
    -- Да неужели?
    -- Я просто сплю. Всё это мне только снится.
    -- Мы тоже -- только спали. -- Кивнул вор. -- Помнишь? И вообще, ты уверена, что твой сон -- то, что он есть? Вдруг, на самом деле, то, что ты считаешь жизнью, вся твоя жизнь и есть -- сон? И все события твоей жизни, вся твоя жизнь -- она приснилась тебе? А всё истинное, настоящее, происходит сейчас?
    -- Вы мертвы. И вы оба -- на тёмной стороне. На Его стороне.
    -- Тупая девка. -- Фыркнул Камай. -- Ты ни фига не понимаешь своим крошечным умишком. Крестьянская дура!
В очаге у их ног пылала Эссоана. Горели дома, сараи, горел замок Лорда-Властителя и белая башня… До меня донёсся рёв пламени, запах гари, треск рушащихся домов, крики людей… охваченный огнём город всё приближался к моим глазам, и я уже видела дома и мостовые очень отчетливо. Вот раскрылось окно горящего дома и вылез человек, но огонь выбросил вслед ему свою лапу, схватил, не желая отпускать, одежда человека вспыхнула и он, воя, покатился по мостовой…
Я тряхнула головой, отгоняя наваждение.
    -- Ничего этого не было. -- Сказала громко. -- Город горел, конечно, но не сгорел совсем. Пожары скоро потухли, потому что пошёл снег. Никто не сгорел, кроме Лорда-Властителя и его семьи. Я знаю, это он велит вам обманывать меня. А вы не можете ему перечить. Я прощаю вас.
Фаир взвизгнул, превратился в крысу и прыгнул в огонь. Камай превратился в петуха илисской породы и вылетел в окно, громко хлопая крыльями. Огонь в очаге разом пропал, и горящий город обратился кучкой пепла. Я растерянно посмотрела по сторонам, пожала плечами и пошла вон.
За порогом всё изменилось. До самого горизонта тянулась снежная равнина, идеально белая, без малейшего чёрного пятнышка. Дует пронзительный, ледяной ветер. А вороний скелет у меня над головой начинает истошно кричать и биться о прутья клетки…
    -- Проснись, Ли! Ну же, девочка, проснись…
Я с трудом открыла глаза. Светло уже, через дыру в снегу светло. Утро давно.
Еле встала, еле выползла из норы. У меня нет сил. Нет сил даже заплакать. Волк протянул мне флакон.
    -- Половину глотка, помнишь? Ну, идём.
Я молча покачала головой и опустилась в снег. Не могу. Просто не могу.
Волк дёрнул меня вверх, поднимая на ноги, и так тряхнул, что у меня чуть голова не оторвалась.
    -- Бегом! -- Заорал прямо мне в лицо. -- Пошла, твою мать! Упадёшь -- буду бить! Остановишься -- буду бить! Больно! Я знаю, как сделать тебе больно, очень больно! Вперёд!!! Бегом марш!
Его лицо даже напугало меня, перекошенное яростью, незнакомое… тупое, равнодушное оцепенение отступило… Волк отвесил мне подзатыльник.
    -- Бегом, дура!!
И мы побежали. Волк гнал меня без отдыха, не давая остановиться, покуда я не упала -- и уже не смогла подняться. Сел рядом, тяжело дыша. Совсем не холодно. Снега по колено, а в низинах -- и поболее. Побеги-ка по такому снегу, мигом вспотеешь… Я не сердилась на Волка. Он знает, что делает. Вот, согрел нас.
    -- Мы хоть в правильную сторону-то бежали? -- Спросила, отдышавшись.
    -- Да. Лакуоста там.
    -- Откуда ты знаешь?
    -- По солнцу, разумеется.
    -- А- а. Ну да.
    -- Пошли. Мы не можем останавливаться. Ты сама понимаешь, что нельзя лежать в снегу сейчас, надо идти, Лиса… Ступай за мной, так тебе будет легче идти.
И мы двинулись дальше. А что ещё нам остаётся? Проклятье, у нас нет выбора, нам не оставили выбора..
Мы шли, шли и шли. Ни дороги, ни просеки, ни запаха дыма, ни одного срубленного дерева -- ни одного признака присутствия человека в этих местах. И ни одной птицы, ни одной белки, ни одного зайца -- ничего живого вокруг. Совершенно. Мы одни здесь -- живые, в этом лесу. Тихо, смертельно тихо. Не зря люди говорят «мёртвая тишина». Вот уж точно…
А мёртвые -- они недалеко. У нас за спиной.
Тишина. Холод. Чёрные деревья, белый снег. Лишь иногда в эту монотонную картину врываются блёкло-зелёные пятна сосен, внося хоть какой-то цвет, хоть какое-то разнообразие.
Холодно. Надо идти, чтобы не замёрзнуть совсем. Надо идти.
Неужели где-то вовсю светит солнце, дети с визгом бросаются снежками, бабы тащат к реке бельё и пересмеиваются с мужиками, а парни дарят девкам зелёные бусы? Неужели где-то идёт жизнь, обыкновенная жизнь, кому-то весело, кому-то грустно, кто-то женится, кого-то хоронят, и всё -- обыкновенно, как всегда, всё обыденно -- но так далеко от меня сейчас… Неужели где-то есть мир людей? Неужели под солнечным колесом существует что-то ещё, кроме снега, холода, усталости и отчаяния? Нет, не верю. Нет ничего и не было. Приснилось мне всё это.
Я тупо пялюсь в спину идущего впереди Волка. Падаю, поднимаюсь. И снова бреду, с трудом переставляя ноги. Уже не понимая, куда и зачем, не ожидая отдыха, ни о чём не мечтая, меня словно нет, пропала я, и осталась лишь деревянная кукла, которая тупо делает шаг, и ещё один, и ещё…
Мы сгинем здесь, в этом проклятом лесу, и нас занесёт снегом. И никто не узнает. Никто из людей никогда не узнает, что мы пытались спасти не только свои, но и их жизни… обидно.
Мне померещилось движение справа, за кустом. Через какое-то время -- снова. И снова.
    -- Там кто-то есть, Волк. Там, по правую руку.
    -- Это братишка. Одиночка. Он уже часа три за нами идёт.
    -- И что теперь? Ты убьёшь его?
    -- У меня нет арбалета. Да и зачем? Идёт себе -- и пусть идёт. Втроём веселее.
    -- Он накинется на нас…
    -- Нет. Он будет ждать, когда мы упадём и замёрзнем. Он один, Ли. Его не взяли в стаю. Это одиночка, и он -- болен и слаб.
    -- Откуда ты знаешь?
    -- Я его видел. -- Пожал плечами, словно я очень глупый вопрос задала.
    -- Ты совсем не боишься волков? -- Спросила я.
    -- Нет. Большой Волк был духом моего племени, хранителем. Те, кто умирал славной смертью, превращались в волков. Поэтому волков никогда не убивали без крайней надобности, если только защищая свою жизнь… Мои предки уважали волков.
    -- Ты помнишь это? А свою семью? Мать, отца, братьев и сестёр?
    -- Нет. -- Ответил он резко. -- Я всё это придумал. А на самом деле ничего не помню. Пошли, чего встала? От твоей болтовни путь не станет короче.
И мы снова шли. Как я ни старалась -- так и не смогла рассмотреть волка. Он невесомой серой тенью мелькал то тут, то там, и исчезал быстрее, чем я успевала зацепиться за него взглядом.
    -- Знаешь, я всё не могу понять… Почему я вижу Лорда-Властителя и его сына в глухих капюшонах, их лица полностью закрыты и тела тоже, а у женщин лица и тела открыты, и девочка тоже совсем как живая…
    -- Они задохнулись в дыму. -- Сказал Волк тускло. -- Женщины задохнулись в дыму и умерли сразу, девочка тоже. Лорд и его сын погибли в огне. Я не видел, мне рассказывали.
    -- Значит, они помнят себя такими, какими были в момент смерти… это ужасно. Почему они не сбежали, почему не спаслись? Ведь, наверное, они запросто могли спастись с помощью своей чёрной магии? Или были какие-то причины… Наверное, мы никогда этого не узнаем…
    -- Да уж. Да я и не хочу этого знать, если совсем уж честно.
К вечеру усталость стала невыносимой. Зелье перестало действовать так сильно, как раньше. Недолгое время счастья, потом ты какое-то время свеж и полон сил -- а потом усталость наваливается снова, ещё сильнее, чем прежде… Глаза болят и слезятся. Хватит ли зелья до Лакуосты? Мы пили в полдень, и уже на закате выпили ещё… Впрочем, это уже не имеет значения. Ничего уже не имеет значения, кроме усилия, необходимого для того, чтобы сделать шаг. И ещё шаг. И ещё…
Закат догорел. На почерневшее небо высыпали звёзды и ветер быстро гнал по ним редкие, рваные облака. Посвежело. Снег под ногами набух влагой, но таять не собирался, конечно. Просто небольшая оттепель. Наверное, опять снег пойдёт. Ноги у нас совершенно мокрые, и штаны тоже, а переобуться не во что, и костра не развести.
    -- Ничего-ничего. -- Говорит Волк упрямо. -- Пока идём -- не замёрзнем.
 И мы идём. Шаг. Ещё шаг. И ещё…
    -- Пей, Ли. Полглотка. Пей, станет легче.
И всё вокруг волшебно меняется. Я улыбаюсь, и лунный свет ласкает мои щёки, физически ощутимые лучи, мягкие и приятные, и снег -- тёплый…
    -- Это зелье. Зелье обманывает нас. Это видения. Что ты видишь, девочка?
И я рассказываю ему о том, как струится меж деревьев голубой лунный свет, словно потоки невесомой, прозрачной и искрящейся воды, как сияет тёплый снег; о том, как прекрасен сказочный лес и полон доброго, спокойного волшебства, и как наполняет меня ожидание чуда…  И я уверена, что оно случится, это чудо, потому что иначе и быть не может. И вот -- звёзды сходят со своих мест и складываются в фигуры птиц, зверей и диковинные цветы, звёзды кружатся и танцуют. А по небу летят крылатые корабли, и их паруса наполняет звёздный ветер, и каждый из кораблей, рассекая воздух крыльями, создаёт музыку…
    -- Это прекрасно… -- Бормочет Волк. -- Так прекрасно… Ледяные, хрустальные корабли. Прозрачные, сияющие. Летящие вреди звёзд. Как ты могла придумать такое? Видно, правда всё про твою кровь и ты -- другая. Но это -- красиво…
    -- Я не придумала их. Я их просто вижу. Потом один из них спустится за нами. И заберёт нас отсюда -- навсегда. Где-то очень далеко -- или очень близко, но так, что никто не видит, есть город -- прекрасный город из хрусталя и музыки, мне больно от его красоты и хочется плакать. И я знаю, просто знаю, что моё место -- там… Корабль прилетит за нами и отвезёт нас туда…
    -- Тебя -- да. А меня -- вряд ли, девочка. Вряд ли.
    -- Почему?
    -- Я слишком грязный, Ли. Мои руки в крови. Таких на летучие корабли не берут.
    -- Тебя возьмут, обязательно. Ведь ты со мной. Почему ты их не видишь, я не понимаю… Что ты видишь, Волк?
    -- Смерть. Кровь. Боль. Страдание. Бесконечный бой. Ноги скользят в кровавой грязи, кони топчут раненых, своих и чужих, и страха нет, ничего уже нет, только усталость и боль, и ярость отчаяния, дающая сил на ещё один удар, кровь, кровь, лица вокруг, оскаленные, вопящие, и тебе всё равно, чьё лицо разрубит твой меч, уже всё равно, ты знаешь, что это никогда не кончится, кровь вокруг, везде кровь…
    -- Бедный… -- пожалела я.
 Он дёрнул плечом.
    -- Пошли. Пока зелье действует -- есть силы идти.
Но видения уже не отпускают нас. Мы бредём среди призраков. Я упала и не смогла идти. Волк понёс меня. Проблеск ускользающей реальности. Я вижу, что его лицо странно искажается, что его глаза слепы, он натыкается на кусты и вскрикивает… Я выбралась из его рук и трясу за плечи…
    -- Очнись! Очнись, ты спишь, очнись! Это всё неправда, это морок! Ну пожалуйста…
    -- Я схожу с ума, девочка, я схожу с ума…
    -- Говори со мной!
    -- О чём?
    -- Не важно. О чём угодно. Просто говори, твой голос свяжет тебя со мной, как верёвка, не теряйся от меня…
Я вслушиваюсь в его голос, ловя смысл слов, вцепившись в его голос, как в связующую нить, как в спасение, лишь его голос связывает нас с реальностью…
    -- Год сто сорок седьмой, война с Саонской Лигой, быстрая война, но тяжёлая, какая тяжёлая… Шли дожди, постоянно шли дожди, целый месяц, я помню только эти дожди… Был приказ -- идти к долине Костяных Змей и принимать бой. Я гнал свою сотню двое суток, Ли, без остановки, без единой остановки. Люди замертво падали в грязь, и мы волокли их на себе. Обозы отстали. Кавалерия ушла южнее и завязла в болотах. Только мы пёрли в этой грязи, мы, пехота… Мы дошли, девочка. Мы успели. И у нас осталось ещё целых три часа -- до боя, до рассвета. Мы упали в грязь и спали, и каждый, наверное, видел сны…
В долине Костяных Змей была славная битва, Ли. Нас -- четыре сотни и их -- три тысячи. Сытых, отдохнувших… Мы встали щитом на их пути и удерживали их до заката, покуда не подоспела наша кавалерия, и погнали их назад… Из моей сотни в живых осталось двадцать, все -- тяжело раненые. А я лишился глаза. И знаешь, ради чего это всё? Очень просто. У Императора должен был вот-вот родиться наследник. И к его рождению наши полководцы должны были подготовить очередную победу. Любой ценой. И четыре сотни пехотинцев бросили под копыта тяжёлой кавалерии. Заткнули брешь. Нами пожертвовали, как всегда. Чтобы к сроку донести Императору об очередной победе…
Волк говорит долго, очень долго, или мне просто так кажется? Его мучает жажда, и он ест снег. Я бреду следом, глядя в его спину, и мне так хочется коснуться его плеча… но я боюсь, что он сбросит мою руку, ведь он такой сильный, и моя жалость унизит его, женщина не имеет права жалеть мужчину…
Оказалось, что уже утро. Светло. Волк отвернулся, сдвинул повязку и потёр лицо снегом.
    -- Не смотри.
Но я смотрела. Страшный шрам шёл через его бровь, глазницу и половину щеки. Веки плотно сомкнуты, наверное, они срослись.
Весь этот ужас не вызвал во мне отвращения. Я заплакала. Дотронулась до его лица -- и слёзы потекли. Как будто песок течёт из глаз. Очень больно плакать. Может, это от недосыпания. А может -- от нежности.
    -- Не смотри. -- Повторил он хрипло. И вернул на место повязку. Словно я смогу когда-нибудь забыть то, что видела.
    -- Глупец. Ты стыдишься своей раны? Ты думаешь, что это уродство? Ты глуп, солдат. Твой шрам -- он ничего не меняет. Я люблю тебя так же. Может, и сильнее.
    -- Да что ты знаешь о любви? -- Крикнул он зло. -- Что?! Тебе пятнадцать лет, что ты можешь знать?!
    -- Больше, чем ты, солдат. Намного больше.
Мы шли молча какое-то время. Потом я спросила, осторожно коснувшись его локтя:
    -- Очень больно было? Ну, когда тебе глаз вышибли…
    -- Вовсе не больно. Хлобысь -- и темно, хорошо и спокойно. Вырубился. Потом-то больно было, ещё как… Не реви больше. Твоя жалость унижает воина.
    -- Разве любовь может унизить?
    -- Какая любовь, блин, девочка, о чём ты говоришь?! Ты даже не понимаешь, о чём говоришь…
    -- Чего ты боишься больше: Лорда-Властителя или признаться в том, что я для тебя значу?
    -- Я не боюсь Лорда-Властителя. -- Сказал Волк. -- Гляди, а вон братишка. Там, там. Правее. Видишь?
Волк подошёл уже совсем близко. Он крался шагах в пятнадцати позади. Я перестала бояться его, привыкла к его присутствию и была даже рада. Несчастный зверь не побоялся нашего проклятия и разделил с нами наш путь. Единственная живая душа рядом с нами. Попутчик.
    -- Жаль, что мне нечем покормить братишку. Ему нужна моя помощь, он болен и слаб, а я… Не могу ему помочь. Ладно. Если мы умрём раньше -- он, по крайней мере, поест и останется жив.
 Это удивило и растрогало меня почти до слёз -- его жалость. Волк жалел зверя -- как, наверное, никогда не жалел человека. Я посмотрела на него словно новыми глазами -- и удивлялась тому, что увидела.
    -- Ты добрый. Всех жалеешь. Того парня, Ортага, меня, вора, даже Камая. И волка. Как ты можешь быть таким добрым, если тебе пришлось столько убивать?
    -- Я не добрый. Не говори глупостей.
    -- Мы совсем заблудились, да?
    -- Нет. Лакуоста в той стороне. Пей, девочка. Легче станет.
Нам не хватит зелья. Мы пьём всё чаще и чаще. Время его действия уменьшается пугающе быстро. Но я позабыла о том, что нужно бояться. Во мне уже нет страха -- только обречённость. Но, вместе с тем -- и какое-то странное упрямство, неожиданное для меня самой, которое не даёт мне просто опуститься в сугроб и умереть, а заставляет делать шаг, и ещё один, снова и снова… Никогда не думала, подумать не могла, что во мне есть это -- такое вот усталое упрямство…
    -- Из тебя выйдет хороший солдат, девочка. Ты упрямая. Ты не сдаёшься.
Я потёрла лицо снегом и усмехнулась, глядя ему в спину. На мешок с проклятой Чашей.
    -- На это они нас и поймают. У каждого -- свой крючок, помнишь? У Фаира -- трусость, отчаянье и обречённость. У Камая -- спесь, желание возвыситься и похоть. А у нас с тобой -- усталое упрямство, которое не даёт нам покориться судьбе. Мы сами идём к ним. И придём именно туда, куда им надо. Сами, своей волей.
    -- Мы идём не к ним, а от них.
    -- Им так интереснее. Они охотятся. А мы -- глупая дичь, которая уже ранена, но упорно уползает в чащу в надежде спастись. Им так интереснее, когда мы сопротивляемся. Мы их так больше насытим.
    -- У меня есть клыки. -- Оскалился Волк. -- Я не такая уж безобидная дичь! Я не боюсь смерти, Ли. Я слишком часто её видел, чтобы бояться. Привык я. Но я не отдамся им. И тебя я -- не отдам! Они не получат твою душу! Я лучше тебя сам убью, когда пойму, что пора, что время кончилось. Но им -- не отдам! Ты не должна им достаться! Это хуже смерти, я чувствую…
    -- Это хуже смерти. Убей меня сейчас…
    -- Нет. Рано.
    -- А когда будет пора?
    -- Я скажу. Ли, что я для тебя значу? По-настоящему, по правде? Что я для тебя? Зачем ты со мной? У вас тут какие-то странные правила, странная жизнь… человек за плошку каши может до смерти служить другому и считать себя обязанным, я так и не понял этого…
    -- Это Долг. Просто Долг. Очень просто. Если тебе очень плохо, совсем край, и ты принимаешь от другого человека еду, кров и одежду -- ты обязан этому человеку жизнью. И должен расплатиться -- жизнью. Служить ему -- пока он сам тебя не отпустит, отпуская Долг. Это для мужчин. А для женщин всё ещё проще. Мужчина, дающий тебе кров, еду и одежду -- твой отец. Другой мужчина, вне семьи, давший тебе всё это -- твой муж. И на тебе Долг -- перед мужем… Пока он не отпустит его.
    -- Значит, ты со мной -- только из-за долга? Но я давно отпустил его, и ты знаешь это…
    -- Знаю. И ты знаешь. Но я всё равно хочу остаться с тобой. Если мы останемся живы… Если… Я видела дом. Там не слишком просторно, всего две комнаты и сени. Печь большая, хорошая. Окна так себе, но ты сумеешь сделать их побольше, чтобы воздуху больше было. Думаю, сумеешь. И полы светлого дерева, аин или тепень, мягкое светлое дерево, которое хорошо моется, запах мокрых досок летним вечером… Ты сможешь ходить там босиком, сколько влезет. Ты снимешь, наконец, свою кольчугу, и меч с топором, всё это проклятое железо, и тебе никогда уже не будет так холодно. И ещё собака, жёлто-рыжий пёс, большой и лохматый. И ты будешь разрешать ему жить в доме, хоть это и неправильно…
 Волк резко остановился, развернулся и схватил меня за плечи, тряхнул.
    -- Ты это наверняка знаешь? Всё это?
    -- Ну да. Будущее может быть разное. Может быть так, что мы умрём. А может быть так, что всё исполнится, что я видела. Может быть так, что мы останемся живы, но разойдёмся в разные стороны и не увидимся никогда. Но мне нравится думать, что мы останемся вместе, в доме, где чистые полы, большие окна и добрая собака. Где ты снимешь всё своё проклятое железо, которое пахнет кровью, и всё-всё забудешь, забудешь свою прежнюю жизнь, и прошлое не потревожит больше твои сны, а охранять твой покой буду я...  я знаешь, какая хорошая охранница?
    -- Ты очень нужна мне, девочка. Я без тебя сдохну просто. Так ты… не из-за Долга?
    -- Не знаю. Сначала -- да. А потом… не знаю.
    -- Я ничего не смогу дать тебе. Ничего. У меня и денег-то почти нет. И делать я ничего не умею. Свой дом -- это здорово, конечно, только какой из меня крестьянин? Я умею только убивать…
    -- Давай сейчас не будем думать об этом. -- Сказала я неожиданно рассудительно. -- Пока что нам нужно в живых остаться. А потом уж и всё остальное. Потом и имя для тебя придумаем человеческое. Чтобы не прозвище, а настоящее имя. Например, Эркаэль Лаи Саэр. Нравится?
    -- Ничего так. Длинно, как у благородных. А что это значит?
    -- Ну… Упрямый волк. Что-то вроде этого.
    -- Забавно. Мне нравится. Ещё никто никогда не давал мне имени.
    Я не отдам его Лорду-Властителю. Просто не отдам, и всё. Он мой, только мой.
Потом я уже не могла идти, и Волк понёс меня на руках. Снова снег. Наверное, снег никогда не кончится. Зима цепко поймала нас в свои смертельные объятия, она обнимает нас и никогда не отпустит, зима кружит нас в белом погребальном танце. Она одевает нас в белые одежды смерти, в белые саваны, дарит нам их -- бесплатно, совершенно бесплатно, зима так щедра к мертвецам…
Но мы ещё живы! Пока…
Мне уже не нужно оглядываться. Я знаю, что они совсем близко.
Странное чувство. Я осознаю, что мы лежим в снегу. Волк упал и не может уже подняться. Он долго меня нёс.
    -- Совсем чуть-чуть… -- бормочет едва слышно. -- Я совсем немного полежу и пойдём дальше, девочка… я очень устал. Вот отдохну немного и пойдём…
На его ресницы опускаются снежинки и не тают. Лицо стало голубым и прозрачным, как лунный снег. Холодным. И я не могу перевернуть его, чтобы достать из кармана флакон с зельем. У меня нет сил на это.
Они рядом. Если присмотреться, можно увидеть их за деревьями, они уже ближе полёта стрелы.
Тогда я просто стянула рукавицу и его мечом разрезала себе ладонь. Прижала к его губам.
    -- Пей.
Он вздрогнул от запаха и вкуса крови и начал отталкивать мою руку, не понимая…
    -- Пей. Пей, слышишь? Так надо. Только ты можешь спасти нас обоих. А для этого ты должен выпить хоть глоток! Пей же…
Его лицо в крови. И этой кровью я рисую обратно на ладони старинные руны, а потом опять прижимаю к его губам.
    -- Так надо, милый, родной, так надо… иначе мы умрём здесь и они, они -- заберут нас… Только глоток, всего лишь…
Мне почти не больно. Так холодно, что почти уже и не больно. Волк слизывает мою кровь, как… как волк. Глупо, смешно: его имя -- имя дикого зверя, и он ведёт себя так же… И, последним проблеском сознания – мысль, что тому, второму, дикому, тоже надо дать…
Волк несёт меня на руках. Снег опускается мне на лицо. Тает, наверное. Я его не чувствую.
    -- Очнулась? Вот и славно. Что ты сделала? Ты напоила меня своей кровью. Зачем?
    -- Это не только кровь. Крови там -- чуть, капля…
    -- Ничего себе -- капля! У тебя лицо голубое, губы… Зачем, скажи ты мне?!
    -- Чтобы ты мог идти. Чтобы мог спасти нас.
    -- Знаешь, я начинаю ненавидеть всякое колдовство. Оно меня пугает, теперь, когда я в него верю.
    -- Это не колдовство. Я колдовать не умею. Это… знание, что ли… память… не знаю я, как это получилось, просто вспомнилось вдруг, само, как отдать кусок жизни… ведь я же не совсем человек. Я -- айни. Вот и пришло само.
    -- Ты отдала мне кусок своей жизни?
    -- Совсем немного. Просто чтобы были силы идти. Потому что только ты сможешь спасти нас…
Говорить тяжело. Слабость ужасная, кружится голова и клонит в сон, и даже кончики пальцев на руках и ногах не болят уже до слёз…
Я отдала всё, что могла отдать. Но он взял слишком мало. Он почти ничего не взял, видимо, почувствовав, оттолкнул мою ладонь…
    -- Пообещай, что больше никогда не сделаешь этого.
    -- Нет!
    -- Это ещё почему?
    -- Потому что ты мой муж. Муж -- голова, а жена -- шея. Есть такая поговорка у нас. Куда шея повернётся -- туда голова и посмотрит. Так что будешь всегда делать то, что я захочу.
Мне видно его лицо в каком-то странном ракурсе, снизу и сбоку. Он прикусил губу, и вниз стекает капелька крови. Не то хрип из груди вырывается, не то рычит он, как дикий зверь…
    -- Я тебя вытащу… не отдам…
 Огромный зал, наполненный музыкой и трепещущим светом тысяч свечей в разноцветных стеклянных трубках. Такая праздничная атмосфера вокруг, и одно только странно -- что нет совсем гостей, должно же ведь быть полно гостей в богатых нарядах, ведь это же бал… Потолка нет, над нами невероятно звёздное небо, и уже потом я понимаю, что потолок -- стеклянный. Я танцую с молодым мужчиной. Его лицо скрывает глухой капюшон с прорезями для глаз, и при резких движениях мне видно лишь подбородок и нижнюю губу. Это весёлый, быстрый танец. Его руки в белых перчатках держат меня за талию уверенно и очень… по-хозяйски… На мне богатое платье, открытое на плечах, и кружевные рукава почти касаются пола, и от весёлого танца кружится голова. Молодой Лорд улыбается мне. Он так нежен…
За столом гости. Помимо Лорда-Властителя и его семьи тут сидят Камай и Фаир, правда, на самом дальнем краю стола. Они поднимают кубки.
Очень весёлый праздник. Моя свадьба.
    -- За молодых! -- Кричит вор тонким голосом и неестественно громко и визгливо смеётся. -- За молодых!
    -- Неплохая партия. -- Говорит Камай и завистливо кривит губы. -- Грязная крестьянка -- и сразу леди… повезло тебе.
Музыка кончается и начинается какая-то другая, медленная и плавная. Мой жених тянет меня за руку прочь, и мы убегаем оттуда. И идём по коридорам и залам, и он держит меня за руку, и улыбается мне, нежно и ласково.  Целует мне пальцы -- и его губы обжигают холодом и странным, неведомым доселе чувством… И я знаю, что мне нельзя целовать его в ответ, просто нельзя, что-то страшное случится, но мне так хочется сделать это, как никогда в жизни… Коридоры заметены чёрным снегом, тёплым и мягким. Чёрный снег ложится на наши белые одежды и не тает. Я понимаю, что мы -- в Белой башне замка Лорда-Властителя. И идём куда-то вниз.
Совершенно неожиданно выходим во двор, там святой храм, и мы идём в широко открытые двери. Там нас все уже ждут. Леди поправляет на мне богатый, камнями вышитый свадебный наряд. Молодая Леди надевает на голову венок из белых цветов. А младшая вешает на шею жёлтую бусину на простой верёвочке.
Здесь нет священника. Никого нет, кроме нас. Святой свет не горит в привычных стеклянных трубках, нет святых ликов по стенам в обрамлении золотых лучей. И вместо привычного церковного убранства, вместо святого круга -- белый треугольный камень, жертвенник. На котором стоит Ратинкаль.
Бусина у меня на груди, жёлтая бусина на простой верёвочке. Янтарный шарик. Волчий глаз с вертикальным зрачком. Из пореза на левой ладони начинает хлестать кровь. Вороны волнуются и истошно кричат… Лорд Властитель подносит Чашу…
Моя кровь должна наполнить Ратинкаль. И тогда свадьба состоится.
Но теперь я всё понимаю и могу бороться. И они понимают это, хватают меня ледяными, уже не человеческими руками, чтобы наполнить Чашу моей кровью… И я думаю вдруг, странно, отвлечённо, что мне их ужасно жаль. Они так надеялись с моей помощью снова стать живыми, а я…
Всё меняется. Они дико и страшно воют, теряя последние остатки человеческого облика, превращаясь в каких-то ужасных тварей, но… не могут заставить меня…
    -- Открой глаза, Ли! Пожалуйста, открой глаза… девочка моя, милая, родная, открой глаза, я прошу тебя, я прошу всех богов, что есть под небесным сводом -- очнись…
Вижу лицо Волка, измученное, больное. Но самое лучшее на свете лицо. Самое красивое. Самое живое.
    -- Знаешь, а ведь ты им и не нужен. Точнее, нужен, но… просто как пища. Им я нужна. Я могу помочь им вернуться. Невеста крови…
    -- Нет! Не отдам! Моё, только моё…
Тьма над головой, тьма, из которой на лицо медленно падает снег. Снежинки очень красивы. Они не тают у меня на глазах. Или мне так кажется.
    -- Пей, Ли. Пей, или я заставлю тебя! Глоток! Полный глоток!
    -- Тебе… не останется…
    -- Пей, или я сломаю тебе пальцы! Пей!
 Но видения уже не отпускают нас обоих.
 Скачок времени и сознания. Волк трясёт меня за плечи.
    -- Проснись, Ли! Проснись, девочка…
Волк трясёт меня за плечи. А рядом, совсем рядом -- в шаге от нас -- волк, дикий. Тот самый.
    -- Братишка меня разбудил. А то мы с тобой уснули.
    -- Он хотел загрызть нас?
    -- Проверял, живые или нет. Загрызть -- ему сил не хватит.
Я впервые увидела волка так близко. И поняла, что мой Волк прав -- и зверь болен и несчастен. Худой, такой худой, что все кости видно под тусклой, свалявшейся шкурой, мутный взгляд, нижняя губа обвисла… он болен и слаб. Его не приняли в стаю, оставили умирать здесь. И он тащится за нами в надежде, в последней, сумасшедшей надежде -- дождаться, пока мы замёрзнем и поесть. Для него наша смерть -- это жизнь. Зарычал глухо, звук -- как кашель. И мне стало так нестерпимо жаль его -- и так стыдно… так стыдно, что мы сопротивляемся смерти и не даём ему поесть… Волк бросил в него комком снега.
    -- Убирайся! Потом… потом -- приходи к моему дому, и я накормлю тебя, клянусь. Я чту обычаи, брат. Но… не сейчас. Ты не получишь нас сейчас. Прости. Я подставлю тебе своё горло, если не смогу справиться сам. Поклянись, что сделаешь это быстрее, чем они…
Волк отступил на шаг. А потом повернулся и ушёл. И тогда мы услышали… лай собаки.
Мы побрели на этот лай, держась друг за друга, как двое пьяниц. И деревья кончились, лес кончился. И нас встретил большой, жёлто-рыжий лохматый пёс. Заплясал вокруг и радостно повёл к хутору.
Ничего там живого не было. Не мычали коровы, не подавала признаков жизни иная скотина, дым из труб не шёл, дорожки между домами никто не чистил. Не было тут никого. Наверное, последние живые давным-давно сбежали. Сейчас, должно быть, полным-полно по всему краю таких брошенных хуторов, где похозяйничала Чёрная смерть.
    -- Это дом Ортага. -- Произнёс Волк хрипло.
    -- С чего ты взял?
    -- Вон две сосны, которые сплелись в косу, как раз в лее отсюда. Значит там -- дорога. А это -- его дом. Но мы пришли слишком поздно. Снова -- слишком поздно..
Всего четыре дома. Пёс привёл нас в крайний. Должно быть, он очень голоден, но мне нечем покорить его. Но он и так безумно рад людям. Темно, сыро, холодно. Сени и две комнаты. Большая печь и возле неё -- о чудо -- поленница дров и огниво. Волк зажёг огонь, и мы сидели какое-то время, грея руки. Но я, почему-то, совсем не чувствую тепла.
    -- Здесь в сенях стоит хорошая лопата. Я возьму её и уйду сейчас подальше отсюда. Закопаю проклятую Чашу и буду ждать, когда они придут. А ты останешься здесь.
Он заставил меня открыть рот, я не могла бороться с его холодными, жесткими пальцами. Он вылил мне в рот весь остаток зелья.
     -- Ты останешься здесь, девочка. Живи. Я… да ладно, какая теперь разница…
Связал мне руки и ноги какой-то тряпкой и ушёл. Пёс подумал и остался со мной. Прижался мохнатым боком, лёг рядом.
    -- Нет. -- Сказала я строго. -- Не время. Лучше помоги.
 Но он ничем не мог помочь мне, ведь он -- всего лишь собака…
 Доза слишком велика. Яд убивает меня и убьёт довольно скоро -- так что мне нужно торопиться. Зелье ядовито для меня вдвойне, так бабка-травница говорила..
Каким-то образом сумела встать на ноги и добраться до стола. Там нож лежал, старый, лезвие вытерлось так, что почти серп получился… Я сумела перепилить гнилую тряпку и освободилась.
На улице снова снег, ещё сильнее пошёл. Я закрыла дверь и решительно побрела по следам Волка. Голова кружится. Всё вокруг -- как в тумане, всё плывёт и качается… Следы потерялись. Споткнулась, потом ещё раз…
Это могилы. Я об могилы спотыкаюсь. Без надгробий, без каких-либо обозначений, только колышки в землю воткнуты и к ним привязаны досочки с грубым изображением святого круга. Крестьяне не умеют писать. Они не смогли написать имена умерших.
Меня кружит в белой снежной пустоте. И я опускаюсь на колени.
Не за себя прошу, за него. Вы же знаете, вы там всё знаете, он не для себя, он для вас хотел… и не его вина, что он не успел, что вы все уже… Вы же знаете, что он -- хороший. Помогите ему. А я -- к вам, если есть мне место рядом с вами, и согреюсь, наконец, и усну…
Сырой ветер бросил мне в лицо снег и повалил на бок. И примерещилось- искажённое болью лицо молодой женщины, странно большое. Она плачет и кровью из огромной раны на животе рисует руны…
    -- Помогите, спасите моё дитя, даитэ эстендо утхнаэль…
И двое уводят меня прочь от неё, они почти прозрачны, но их руки имеют реальную силу и не дают мне вырваться, они уводят меня… я оборачиваюсь и вижу, как женщина закрывает глаза и медленно валится на бок в огромной луже крови. Уже мёртвая.
Я всё помню, мама.
Помогите ему, не за себя прошу, за него, и за вора тоже, и за Камая, и за волка прошу, который в лесу умирает от голода, и за тех, мёртвых -- тоже прошу, ибо я прощу их, если они не тронут его, и вы их простите… Я умираю и готова отдать свою никчёмную жизнь взамен его жизни…
Пустота. Холодно.
Очнулась. Странно, но очнулась. Метель кончилась, и видно следы Волка, не совсем занесло. Я побрела по этим следам. Падала, снова вставала, не чувствуя уже ничего -- ни холода, ни усталости. Меня вырвало чем-то чёрным и отвратительно, нестерпимо горьким. Потом дальше пошла, сама не понимая, зачем. Просто потому, что так -- надо.
Волк ушёл не так уж и далеко. Свая на четыре в лес. И теперь лежал в снегу, и снег на его лице не таял. Судя по следам, он закопал Чашу так глубоко, как смог. А потом раскопал обратно и полз с ней… наверное, уже во сне. Верхняя губа приподнялась, обнажая зубы, как у зверя. Он сражается. Он и сейчас -- сражается.
Я отбросила Чашу так далеко, как смогла. Легла рядом, обняла его, положила голову на грудь.
    -- Подожди немножко, хороший мой. Я уже иду.
Закрыла глаза. И стремительно полетела в ледяную тьму.
Белоснежная равнина. Нетронутый, идеально-ровный снег искрится под лунными лучами, картина прекрасная и совершенная, полностью завершённая. Белая с чёрным карета, всадники… мы с Волком тоже -- на белых с чёрными гривами и хвостами лошадях. Молодой Лорд показывает мне на карету, но я качаю головой, отказываясь. Не хочу. Мы едем, не торопясь, по этому волшебному, сверкающему снегу, но не отбрасываем теней. Мы с Волком тоже. И следов за нами не остаётся. Очень долго едем -- и словно всего лишь один миг. Моргнули усталые глаза -- и вот уже перед нами Белая башня. Замка нет, города нет, одна башня, словно она одна лишь и была здесь испокон веку, а всё остальное уже потом прилепилось, достроилось -- и сгинуло теперь, как совершенно ненужно, лживое и ненастоящее.
Вороны, прикованные золотыми цепочками к крыше кареты, беззвучно закричали. Лорд-Властитель и его сын открыли дверцы и помогли женщинам спуститься. Девочку Лорд прижал к груди на миг, потом бережно поставил на землю. И по лицу Волка я поняла, что он чувствует то же самое.
Всё же, кто бы они ни были, они были семьёй -- и искренне любили друг друга. И даже сейчас, после смерти… А мы… а мы, единственные, кто может помочь им вернуться -- так отчаянно сопротивляемся…
Женщины зашипели злобно и совершенно не по-человечески, а мужчины схватили нас и повлекли за собой. Но… не сквозили ли в их движениях неуверенность и страх?
Мы поднялись по винтовой лестнице на третий этаж и вышли на просторный балкон. И там в чёрном снегу лежал белый треугольный камень, и на этот камень Волк поставил Чашу. Из раны на моей руке снова потекла кровь. Они подтолкнули меня в спину. Я должна наполнить Ратинкаль своей кровью. Шаг. Ещё шаг.
Почему-то моя кровь, попадая на чёрный снег, беззвучно рассыпается блестящими драгоценными камнями. Они волнуются. Этого не должно происходить, это неправильно, они в страхе подаются вперёд, и Леди обнимает младшую дочь…
Я не могу говорить в этом странном, безмолвном мире. И я думаю, громко, чтобы они услышали меня: Мне жаль вас… и я прощаю вас. Я знаю, что будь у вас хоть какой-то выбор, вы бы не делали того, что делаете сейчас, мне искренно жаль, что всё так получилось, и…
Небо мгновенно затягивают тучи, пряча ледяные, равнодушные звёзды и оскаленный череп луны, Волк сжимает мою ладонь в кулак. И девочка издаёт совершенно нечеловеческий, ужасный крик, она воет, как какая-то жуткая бестия, у которой отняли добычу, и всё меняется, и они начинают превращаться в каких-то страшных тварей, в разложившихся мертвецов…
Из туч падает яркий луч солнечного света, живого и тёплого. И в этом луче идут к нам люди. Их силуэты призрачны, но легко узнаваемы. Моя семья -- мать, отец, моя сестра и её муж, их сыновья. Тойча, мой Тойча. Ортаг, женщина с усталым лицом, молодая девушка и девочка лет семи, с тряпичной куклой в руках.
Они пришли и встали на краю балкона. И рассыпались золотыми солнечными блёстками. Эти блёстки, словно пыль на ветру, начали обвивать Лорда-Властителя и его семью, покуда совсем не скрыли их из глаз. Мертвецы словно превратились в вихрь чёрного пепла. Золотой вихрь обвил его, тот, чёрный, и скрыл полностью. Втянули их в луч света -- и всё исчезло.
Но я знаю, что Тойча улыбнулся мне и кивнул, отпуская Долг, и кивнул отец, подтверждая, что всё правильно. И примерещилось лицо той, которую вспомнила, лишь умирая, которая отдала остатки своей жизни, чтобы спасти мою жизнь, жизнь своего ребёнка… и она тоже улыбнулась мне. И меня потащило куда-то мимо Волка вслед исчезающему световому столбу.
Очнулась от движения. Кто-то тормошит меня и лупит по щекам. Открыла глаза. Волк.
    -- Всё кончилось, Ли… Всё кончилось.
Поцеловал меня в щёку ледяными, снежными губами.
    -- Всё кончилось. Ты сумела.
    -- Я должна была умереть. От зелья. Странно, что я не умерла…
   -- Я тебя не пустил. Они разрешили. Они… кто они были? Я узнал только Ортага. Ну и, наверное, его сёстры, похожи, вроде…
     -- Его мать и сёстры. Он сам. И моя семья. Те, кто умерли в мучениях, но без злобы и ненависти. Те, кого взял свет. Я позвала их и попросила помочь. За тебя просила. Я умирала, и уже не помню, как это было… но они пришли и помогли тебе.
    -- Тебе.
    -- Нет. Они не пришли бы, если б я просила за себя. И ты -- ТЫ им очень помог. Ведь ты пожалел Лорда-Властителя и его семью, ты искренне пожалел их -- и тем лишил их сил… И Они -- смогли справиться с ними и забрать туда, где мёртвым и место. Вот, наверное, и всё, что я понимаю. Знаешь, я совсем не могу встать. Сил нет.
Волк с трудом поднял меня на руки и улыбнулся потрескавшимися в кровь губами.
    -- Ничего. Гляди-ка, куда мы с тобой забрались. И как сумели? Во сне, видно… Мы должны были упасть в овраг и сломать себе шеи. Во сне. Но остались на самом краю. Там внизу и камни такие подходящие, и высота как раз…
Я увидела Ратинкаль -- но у меня уже не было сил на удивление. Обман кончился и морок сгинул. И Чаша стала тем, чем была -- простой грубый деревянный кубок с дешёвыми стекляшками, к тому же треснувший и обгоревший.
    -- Не удивительно, что было так легко её нести… -- Пробормотал Волк. -- Наверное, на самом деле она такой вот всегда и была. Вот блин.
     Пнул Чашу ногой и пошёл вниз, осторожно, чтоб не споткнуться на крутом склоне. В прогалах туч сиял закат. И по нашим следам навстречу нам спешил, лая, большой лохматый пёс. Закрутился, заплясал вокруг. Волк ему улыбнулся.
      -- Пойдём домой, солдат. -- Сказала я. -- Пойдём домой.
 И закрыла глаза, наконец, понимая, что всё кончилось и будет -- просто сон…
Выглянувшая из прорехи в тучах полная луна осветила своим холодным, равнодушным светом сияющий снег, чёрные, кривые ветви кустов и запутавшуюся меж ними закопченную деревянную чашу. Потом ветер погнал тучи быстрее, и луна скрылась. Пошёл снег. И уже очень скоро снег скрыл чашу с глаз, словно не было её вовсе, не было никогда. Снег спрятал и чашу, и человеческие следы, сровнял всё, выгладил, и остался лишь чистый, холодный лист бумаги, на котором зима напишет свою новую сказку…
     На верхушку резко обрывающегося высокого холма из леса вышел волк. От усилия, понадобившегося на то, чтобы взобраться на кручу, ему стало жарко -- а потом, очень быстро -- снова холодно. Волк долго смотрел на маленькие домики внизу, совсем недалеко, где в окнах одного из них горел тёплый, жёлтый свет. А потом завыл, подняв узкую морду к низким тучам.
Не оставь меня, брат мой…
В глаза ему медленно падал снег.