Штаны

В избе было темно и сыро. Тоненькая свечка, стоявшая перед иконой, нарисованной на нотной бумаге корявой рукой, тускло мигала и причудливые тени плыли по деревянным стенам.
На широкой лавке, в простой рубахе и в синих байковых рейтузах, лежал умирающий старик и тяжело, с присвистом дышал. Одна его рука покоилась на груди, а другая безвольно свисала под лавку и пальцами касалась пола.
Рядом с ним на низеньком табурете сидел такой же старый мужик, в собачьем треухе и в шерстяной безрукавке.
Умирающий поежился и прошептал:
-Мне холодно…
Мужик похлопал его по плечу:
-Ничего, скоро согреешься, Аркадий. Ну давай, рассказывай дальше-сказал он и начал сворачивать самокрутку,-осталось тебе уже не очень много. О погоде мы поговорили, а природе тоже. Теперь скажи, какие грехи совершал. А я так и быть послушаю, и может отпущу их тебе.
-А кто ты такой, что б мне грехи отпускал бы?-прохрипел умирающий-ты же Робур, вообще некрещеный.
-Крещеный-некрещеный, какое имеет значение-отвечал Робур закуривая и пуская вонючую струю дыма под потолок-выбора у тебя все равно никакого. Или мне выговариваешься, или своим валенкам. Кстати, где они, валенки?
-Сёмка унес-ответил тихо старик,-я ему должен был за дрова, вот он валенками и взял. Тебе, мол, уже не пригодятся.
-Ладно, хрен с валенками. Ты давай, про свои грехи начинай рассказывать, а то помрешь еще раньше срока, не высказавшись.
-Эх, Робур-прохрипел старик- какие могут быть грехи в этой местности? Это ты, пришлый человек. Недавно, года три как у нас появился. А я отсюда никуда не выезжал.
-Так-таки никуда? Всю жизнь вот тут вот, в этом самом забытом богами и чертями селе, ты месил грязь?
-Именно так. Тут родился, вырос, тут научили меня читать-считать, потом женился, затем похоронил жену, детей выпустил на свободу, тут доил коров, стриг коз, бил кур…И больше ничего, и никуда. Ни вправо, ни влево. Все тут да тут! Да и желания не было никакого уходить. И где тут согрешишь? Ну, яблок с соседского двора пару раз нарвал по молодости, но как получил солью по задницам, то уму-разуму научился и перестал. Главное, в нашем дворе яблок было больше и слаще, но чужие – они ж вкуснее казались.
-Да, чужое всегда лучше. Ну и что там дальше?
-Дальше? Да ничего не было дальше. Вот из окна моего на лес я смотрел, а за лесом горы видел. Мне этого хватало.
-А что там за горами, не было интересно?
-А что может быть за горами? Другие горы, наверное.
-Ну, вообще-то ты прав, Аркадий.
-Вот, и жил я чисто, безгрешно, хотя…
-Что?
-Хотя был в моей жизни один прокол.
-Да? Ну наконец, А то совсем мне скучно стало тут. Все про погоду говорим, да про аистов…Что за грех у тебя, рассказывай.
-Грех на мне есть один, грех несмываемый. Никому не говорил, но тебе вот расскажу, так как может снимешь с меня ты этот грех и с легкой душой уйду я в иной мир.
-Говори, говори. А мы потом подумаем, как с твоим грехом поступить.
Старик задумался. Потом тяжело вздохнул и принялся говорить медленно, тщательно пережевывая слова.
- Жили мы себе тут тихо-мирно, ничего не происходило, по субботам танцульки под волынку, девки все распределены были, я себе уже невестушку присмотрел, Дусю Шашкину, собирались по осени свадебку справить…И тут приехал новый парень, вольный пахарь, Бартломин Илья Темирканович. Из центра к нам перебрался, там что-то у него не вышло, вроде бы банщику одному нос покусал, вот и приехал к нам, что-бы отсидеться. Но это потом уже мы узнали, про покусанный нос.
Старик раскашлялся и Робур платком вытер ему лицо.
-Этот Бартломин парень был видный, плечистый, три зуба золотых имел впереди, а один сзади, и язык у него был подвешен…а материться умел, как Юрий Левитан…
-Кто такой Юрий Левитан?
-Как кто? Самый главный диктор страны был Левитан, во время коллективизации, не слышал?
-Ааа, да…слышал. Правда про то, что он хорошо матерился, не знал.
-Теперь будешь знать. И вот этот Илья гоголем ходил по большаку. Но все бы ничего, главное…-тут старик сделал такой душераздирающий выдох, что Робур аж вздрогнул- …главное штаны у него были иноземные, брезентовые, синие. Такие штаны мы тут только в фильме одном видели. Нам по праздникам, киномеханик Мотька фильмы привозил, на простыне их крутил. Фильмы были в основном про сельскую местность и про любовь к колхозу. А один раз…как сейчас помню, девятнадцатого апреля дело было… привез он не наш фильм и там мужики на конях скакали, стрелялись, волосатых быков защищали. И все как один были в таких штанах. Очень душевный фильм был. Хотя последнюю часть Мотька привезти забыл, и мы так и не узнали, кто там победил. Мотька обещал в следующий раз рассказать, что там произошло. Но, по дороге к нам, его волки загрызли и больше нам фильмы не привозили.
И вот этот самый Илья Бартломин заявился к нам именно в таких штанах. Тут такое началось… Севка Жлакин ему своего племенного бугая Борьку за штаны предлагал, Ахмадей Бузеев, кузнец наш пропойца, на свои кузнечные меха сменятся его просил, а председатель Коста Медведыкин даже местным приказом хотел запретить ему в этих штанах по будням появляться, потому что производительность труда и удой скота снижался втрое. На танцульках все девки были его и даже невеста моя, Авдотья Шашкина, позабыв про данное мне слово и девичью гордость, в один вечер с ним хотела пойти на лесоповал, да к счастью, дождь тогда пошел и лесоповала не вышло.
-Да ну…
-Вот тебе и ну! А Бартломин этот, Илья, все ходил и ходил в штанах своих брезентовых, все парни с ума сходили от зависти, а рыжий Пашка Верховенский даже хотел повеситься. Хорошо, что веревку слишком длинную взял и, прыгнув с дерева, он об землю стукнулся головой и выжил. Только ежа раздавил при падении.
-Рыжий Пашка? Это Павел Верховенский, что ли? Знаменитый костолом?
-Да, это он. Но тогда Пашка не был таким, а был простым коновалом. Это потом, после удара головой, он вдруг осознал, что погибает. Взял свои манатки и за горы подался. Теперь говорят в Кремле ребра ломает начальству.
-Да, Павел Верховенский – это фигура. И что дальше?
-А дальше… я увел эти штаны у Бартломина.
-Украл?
-Да, именно украл. Никогда в жизни ничего кроме яблок не крал и еще мотыгу у соседа Юсупова Герки взял один раз и не вернул, а тут лукавый попутал, и я… украл. Прямо с веревки снял эти проклятые штаны, когда они сушились у него в овине.
- И что ты с теми штанами сделал?
-Той ночью одел я их, походил по дорогам, вдохнул вольного воздуха, а потом в болоте их утопил.
Робур докурил и плевком затушил окурок.
-Ни себе значит, и ни Бартломину, да?
-Да! Я видел, что невесту теряю, покойницу Авдотью мою Поликарпиевну. Совсем она головой дурная становилась, когда Бартломина в тех штанах видела. Да не только она. Васьки Задрынцева жена, Црэмула, так-таки ушла от него к Бартломину. Правда, он её быстро выгнал, так как Црэмула готовить не умела и она вернулась обратно. Но Васька её, порченную, уже не принял и послал её тремя буквами на все четыре стороны.
-И она ушла?
-Ушла, но недалеко. В Васькином колодце утопилась. Пришлось потом Ваське новый колодец рыть.
-Ну, дела! А Бартломин понял, кто его штаны увел?
-Да нет, не понял. Три дня по деревне с двустволкой бегал, искал свои штаны. А потом…
-Что потом?
-Потом застрелился. Но не насмерть. Ухо себе поцарапал. После этого все его Ван-Гогой звали, пока он от позора не сбежал отсюда.
-Ван-Гогой?
-Да, Ван-Гогой. Это художник говорят был такой, ненормальны. Все уши себе резал, как напивался. Слышал про такого?
-Да, кое-что слышал про его уши. Хотя как художник, он никакой, видел я пару открыток с его мазней. Мдааа…грех на тебе Аркадий. Не видать путевки в рай.
Старик на лавке забился мелкой дрожью.
-А мне в рай и не надо. Я хочу туда, где потеплее. Всю жизнь я мерз, всю жизнь прожил в холоде, никогда в моем доме достаточное количество тепла не находилось, что б обогреться. Спали мы вповалку человек десять, прижавшись друг к дружку, чтоб хоть как-то не околеть от зусмана, зуб на зуб не попадал, сосульки под носом висели, руки ледяные, ступни и ляжки замерзшие!-старик опять замолчал. Потом совсем тихим голосом продолжил- жена моя, покойница Авдотья, не любила меня. Замуж за меня пошла потому, что больше не за кого было. Да и штанов Бартломинских она мне не простила.
-Она что, знала?
-Да, знала. Один раз на пьяную голову я ей рассказал все. Не смогла она пережить этого. Легла на лавку, три дня пролежала, не ела, не пила, и умерла. Но перед последним вздохом вдруг приподнялась, плюнула в мою сторону и отошла. Вот с тех пор я уже никак согреться не могу
У старика начали слезиться глаза:
-Устал я от холода, Робур, мне тепла хочется, если при жизни не смог я согреться, может после жизни смогу. Так что, не нужен мне рай чудесный. Я туда хочу, где жарко.
Робур встал с табурета и подошел к окну. Долго стоял он спиной к умирающему. Наконец повернулся, подошел к нему, наклонился и заглянул ему в глаза:
-Аркадий!-сказал он-Аркадий Шашкин. Взгляни на меня. Взгляни на меня и постарайся узнать, кто я?
Старик вперился воспаленными глазами в Робура и от ужаса его лицо перекосилось вспять
-Ты …ты не Робур-Он снова раскашлялся, но Робур теперь уже не вытирал его лицо платком-Ты…ты Негоро!
-Какой Негоро?-крикнул Робур, – я не Негоро, я Бартломин Илья Темирканович, сорок лет тому назад ограбленный тобою вольный пахарь. И я пришел за своими штанами.
Он взялся ладонями за тонкую старческую шею и начал её сдавливать.
-И знай, знай, что я не кусал банщика за нос. Я того банщика просто убил, и в землю закопал, и надпись не написал. Теперь все проходят мимо безымянного кургана и не знают, что там лежит банщик Сергей Каретный. Об этом знаю только я. И тебя я тоже там похороню.
Старик захрипел, как дырявый саксофон и на этом предсмертном хрипе я заканчиваю сею беспардонную историю.