Последний рейс Бровеносца

Из цикла “Страдания юного мэнээса”


                Спасибо Вам за Ваш священный подвиг,
                Товарищ Генеральный секретарь!
                – песня


       На двери буфета была приколота записка “Закрыто до особого распоряжения”.
       Я приоткрыл дверь и просунул голову внутрь.
       За одним из столиков подперев красные щеки руками, сидели в белых шапочках две наши буфетчицы и посудомойка, которая похоже спала.
       – Здрасьте. И когда особое распоряжение поступит? – спросил я – Уж больно кофе хочется.
       – Как закопают Лёнечку, так и поступит. – Ответила буфетчица.
       – Мда… Что ж, будем ждать.
       Делать было нечего, пришлось идти в конференц-зал.

       В зале, в мирное время предназначенном в основном для защиты диссертаций, в центре небольшой сцены установили задрапированный красным революционным кумачем президиумный стол, а по краям поставили на стулья два цветных телевизора “Радуга”.
       В президиуме угнездились трое. Посередине восседал секретарь нашей институтской парторганизации с карандашом в руках, справа от него начальник первого отдела, а слева незнакомый худощавый персонаж, в котором даже издали безошибочно угадывался соратник Андропова.
       Все трое медленно поворачивали из стороны в сторону головы, с видом высматривающих обед грифов.
       Как только я открыл дверь и прошел в зал, восседавшие на сцене синхронно вытянули шеи и повернули головы в мою сторону, но не обнаружив для себя ничего интересного расслабились и продолжили возить глазами по залу. По телевизорам на фоне стен кремля, в этот момент под что-то говорящий торжественный голос Игоря Кириллова, медленно пролетела ворона, печально каркнув пару раз в камеру. Вечером на повторе в программе “Время” ворона исчезла, да и из наших сотрудников ее почти никто не заметил, потому что все были заняты более важными делами, нежели созерцание телеэкранов.
       Все приличные места были уже заняты и свободными оставались только первые четыре ряда кресел. Я впал в уныние, от перспективы усаживаться прямо перед тремя красавцами на сцене, но тут справа замахал мне рукой Савин, показывая на свободное кресло рядом с собой, почти в самом конце сбоку. Лучшее место трудно было себе и представить, так что я сразу начал пробираться к Андрею.
       – Что за кино? – спросил я, разместившись.
       – Бедный Лёник, – зевнув ответил Андрей. – Трагедия Шекспировского разлива.

       “…чья жизнь и поистине титанический труд были отданы без остатка великому делу партии, борьбе за счастье народа…”

       Прямо перед нами Носков с Геером резались в шахматы.
       – Закончите, доску нам передайте. – Ткнул я Носкова в бок.
       – Хрен. – Ответил он не поворачиваясь. – Андрюхи из Сергеевской лаборатории уже забили.
       – Давай, ходи уже… Полчаса думаешь.
       – Тсс-с-с! Кончайте болтать! – раздался шепот Сашки–стеклодува.
       – Что такое? “Бровеносец в потемках” уже поплыл?
       – Нет еще. Пока только Виктор Викторович Пушкарёв выступает.
       – Это еще кто такой?
       – Шлифовщик московского завода счетных машин. Надо знать страны героев. Слушай, Юл, не отвлекай, а? Видишь, люди из последних сил скорбят. – Послышалось тихое булькание.
       – Кто на мавзолее выступает, тот потом генеральным бывает!
       – Первым академик Александров выступал.
       – А он что? Разве партейный?
       – А то как же. Он же бомбу вместе с Курчатовым изобретал. А к бомбе только партейных подпускают.
       – А как же Сахаров?
       – Тсс-с-с! – Сзади через ряд теперь зашипел Никитский. – Вы давайте потише! Смотрите, орел на сцене клювом заводил.
       – А он кто?
       – Феликс Эдмундович Дзержинский… В пальто.

       “…бывал и в трудовых коллективах, душевно беседовал с москвичами, по–отечески заботился об улучшении условий их труда и жизни…”

       Наш коллега предпенсионного возраста Зеркалов, сидя слева немного впереди, захрапел под прикрывавшей его газетой “Правда” с портретом Брежнева на передовице.
       – Товарищи, кто храпит? Прошу не спать и соблюдать тишину!
       Сзади толкнули Николашу, газета упала, он вскочил с ошалелым видом и наступая соседям на ноги полез на выход.
       – Николай Петрович, Вы куда? – донеслось со сцены.
       – Я сейчас. В туалет-то хоть выходить можно?
       Девчонки–лаборантки сидевшие в самом конце плотной кучкой, прыснули со смеху.
       – В туалет можно. Товарищи, попрошу тишины! – парторг аж привстал. – Отнеситесь к моменту уважительно.

       “…выдающихся боевых и трудовых заслуг Леонида Ильича на его родине – в городе Днепродзержинске установлен бронзовый бюст…”

       – А где, кстати, руководство? – Пригнувшись, справа к нам притиснулся Герасюта.
       – У директора в кабинете поминают.
       – А не помянуть ли и нам, коллеги, “бормотуна” “бормотухой”? По окончании мероприятия, естественно.
       – Это мы завсегда… – Андрей никогда не отказывался от подобных предложений. – Александр Михайлович, а Вы уверенны, что магазины сейчас работают?
       – Несомненно, работают. А то как же народ гудеть-то будет, когда анонсированный всенародный гудок нужно будет издавать? В любом случае, у меня еще с пятницы заготовлено кое-что с приятным глазу названием “Агдам”. Так что приглашаю присоединиться.
       – Подождем финала, а там посмотрим. Как по мне, так еще рановато.

       “…мы хорошо понимаем, что лучшим памятником ему будет наш самоотверженный труд по выполнению предначертаний ХXVI съезда КПСС …”

       Савин, потянулся, зевнул и развернулся назад.
       – Народ, может кроссворд у кого-нибудь есть? Или журнал какой?
       – Размечтался - сами ищем.
       – Я уже не могу. Сейчас вырублюсь окончательно.
       – Там, в первом ряду, на кресле “Малая земля” лежит. Наверное парторг принес. Возьми ознакомься. А то завтра уже никто про нее и не вспомнит.
       – Нет уж, нет уж! Такое чтение меня не то что в сон, а в летаргию вгонит. – он повернулся ко мне. – Может в Морской бой?
       – А у тебя бумага с ручкой есть?
       – Бумаги нет, а ручка где-то была.
       – Ручка у меня тоже есть, но на халате я чертить не буду. Сиди мучайся.
       – А ты значит не мучаешься?
       – А я смотрю телевизор. “С чувством глубокого удовлетворения”, как говорил наш незабвенный “гениальный” секретарь.

       “…был тесно связан с ним всей своей жизнью, всей своей работой, хорошо знал и глубоко понимал заботы и нужды человека труда…”

       – Мальчики, неужели Вам совсем не жалко Брежнева? – В разговор встряла сидящая сзади мало знакомая женщина бальзаковского возраста. Народу в нашем институте было довольно много, как и разных лабораторий.
       – Совсем. А с чего его жалеть?
       – Ну как, “с чего”? Столько лет он управлял нашей страной.
       – И что? Хорошо управлял? – Андрей даже, развернулся, – я еще в институте в Турции по обмену был, так эти самые полуцивилизованные турки живут в сто раз лучше нас с Вами. И чья это заслуга, позвольте Вас спросить? Вам не надоело за туалетной бумагой в очереди стоять? И “Блокнотом агитатора” вместо нее в туалете пользоваться.
       – Ну не всё же у нас так плохо…
       – Всё. – отрезал Савин. – Простите, но не хочу это обсуждать. Я давно с нашими всевозможными бонзами достиг паритета – им плевать на меня, а мне плевать на них. Извините за резкость. – И отвернулся обратно.
 
       “…Траурный митинг посвященный памяти Леонида Ильича Брежнева объявляется закрытым.”

       – Всё. Солнце погасло… Андропов теперь будет. – громко сказал кто-то на другой стороне зала.
       – Товарищи! Попрошу! – парторг снова постучал по столу, только теперь уже ручкой.
       – Надо сначала посмотреть кто гроб понесет – ответил через весь зал уже изрядно наскорбевшийся стеклодув.
       – Он и понесет.
       – Важнее, кто закопает!
       – Кто это сказал? – парторг встал опершись на стол руками. – Выйдите из зала!
       – Не на уроке. То же мне учитель нашелся. Пошел ты… – Сзади встал  пошатываясь, судя по серо-синему халату какой-то рабочий из инструментальной мастерской. – Рабочий класс Ильича провожает! – И стукнув кулаком по спинке стула и чуть не упав, вышел.
       – Опытно. – прокомментировал кто-то.
       В зале наступило оживление – наконец-то все обратили внимание на экраны телевизоров. Захлопали сиденья кресел, народ стал пересаживался на передние ряды.
       По телевизору длинная процессия из военных в погонах понесла гроб и отдельно крышку за мавзолей.
       – Пойдем, что ли, и мы подтянемся. – предложил я Савину.
       – Хочешь, иди смотри. Мне уже тошно.
       – Ладно, дай пройду…
       Я вылез из нашего ряда и пересел на второй.
       Началось прощание с телом. В зале стало тихо – народ наконец проникся торжественностью момента. Кое-кто из особо впечатлительных женщин даже зашмыгал носом.
       Наконец двое могильщиков под артиллерийский залп опустили на белых тряпках гроб в могилу, заиграл гимн, загудели заводские гудки, институтский народ встал и начал расходится по лабораториям.
       Подошел Андрей.
       – Ну что, Юл, на обед-то идем?
       – Пошли. Не будем же мы голодными сидеть.
       – А куда? В буфет или на улицу?
       – Пошли на улицу. Хочется после всей этой бодяги свежим воздухом подышать.
       Я поднялся и мы пошли на улицу в дальнюю столовку, где неплохо готовили азу.

       Под ногами валялась книжка “Малая земля – Возрождение – Целина”…