Где заходила белая звезда. Титаник

Сообществу лайнер-легенда Титаник, Максиму Полищуку, Лене Верещагиной, Анатолию Сагалевичу, Александру Аникину

роман без Розы и Кэла и Джека тут не будет, но оставлю Анатолия Михайловича Сагалевича - раз обещала, и сделаю чуть с сериала Титаник. Кровь и сталь (2012 года) про Марка Мюррея и строительство Титаника, кстати, Борис Савинков был упомянут в этом сериале - сама удивилась. Связь нашли.

ПРОЛОГ. МРАК


МРАК
Александру Аникину
1912 год.
На палубе «Титаника» при отплытии стояли люди, и прощались с провожающей их толпой. Это было удивительно и интересно! Никого не волновало то, что «Титаник» - это точная, чуть исправленная копия пассажирского лайнера «Олимпик», все были уверены в том, что «Титаник»  -
это новое слово в истории.
1989 год.
Команда исследователей после долгих симпозиумов решилась погрузиться во мрак ужаса той ночи, который случился с лайнером «Титаник» 15 апреля 1912 года. Эта историческая экспедиция была запланирована много лет назад, однако, состоялась только в 1989 году. Первый раз исследователи увидели корпус корабля, который носил гордое название «Титаник».
- Титаны не послушались богов. – Как-то буркнул Анатоль, следивший за тем, как его любимые «Миры» погружаются в очередной раз иллюминаторов.
- И хорошо, что не послушались.  – Заявил Болдин, явно насмехаясь над русским. – Чего их слушаться-то? Всяк их боится, но не всяк осмелится им противоречить.
- Расхрабрился! – Усмехнулся Лавитт, и посмотрел через иллюминатор в глубь океана, которая открывалась ему призрачной глубиной. – Внимание! Все зтк. Это территория призраков. – Сказал Лавитт.  – А призраков я уважаю.
- И они что тебе за уважение должны достать бриллиант, шеф? – Хихикнул Болдин, за что получил втык от Анатоля. Оба «Мира» погружались в беспросветную глубину, и, если бы исследователи могли снимать этих красавцев, то в записи, они бы сами поразились их необычности и величию Океана, где покоился «Титаник». До 1989 года о «Титанике» было известно только по источникам, среди которых были знаменитые мемуары Лоренса Бисли, школьного  учителя естествознания, который волею судьбы оказался на «Титанике» в качестве пассажира. Также были известны мемуары второго помощника капитана Эдварда Дж. Смита Чарльза Герберта Лайтойллера. Было снято несколько фильмов и громкая фамилия погибшего пассажира «Астор», чья смерть потрясла людей не меньше, чем его знаменитый роман с куколкой Мадлен, иногда пестрила на рекламных проспектах брошюр и монографий про «Титаник». Но самого лайнера так и не нашли. Анатоль, который увлёкся этим лайнером ещё много лет назад, чем проел мозг своему дворовому приятелю Сашке, который готовился к  карьере оперного певца, когда учился в школе. Анатоль, казалось, видел лайнер во сне. И этот голос океана звал его, чтобы тот, наконец, сумел найти то, чего не удавалось остальным – разломанный на двое корпус корабля. И вот замечательные русские «МИРы» бороздили Атлантический океан в поисках останков «Титаника». Проникать в глубь океана в первый раз было страшновато. Не менее страшно было опускаться и в 9, когда Лавитт всем проел мозг «Сердцем океана», которое манило его с давних пор – с росказней одного пожилого человека, продавца часов в музее. Болдин не верил этим бредням, но исследователи не решились трогать одержимого найти бриллиант Лавитта.
- Он мне напоминает одного персонажа Александра Беляева, который хотел вот таким образом искать сокровища, используя для этого юношу Ихтиандра. – Усмехнулся Анатоль. Болдин только хихикнул. Он любил подтрунивать над боссом, который всё равно был поглощён идеей найти заветный камень. Радары исследовали это место уже в 9-й раз, и камень почему-то не отзывался. Болдин решил, что Лавитт сошёл с ума, но, тем не менее поддался на уговоры босса спустится на лайнер ещё один раз с присказкой: «если мы не найдём это сердце, то это будет последний раз». Анатоль, который уже понимал, что бриллианта нет, согласился с Болдином, но ради безумия Лавитта решился ещё на одно погружение. Младший Лоцман Анатоль засел за пульт управления, и субмарины пошли пешим шагом по дну океана. Болдин в это время схватился за так называемые «Щупальца»-руки  с тем азартом, с каким надеялся быстрее обнаружить сейф миллионера Хокли, которого в шутку прозвал «наглецом. Об этом сейфе Болдин не думал, что его когда-нибудь найдут. Лавитт и Анатоль жадно всматривались в иллюминаторы, и, разглядев корпус корабля с нависшими на нём сталактитами и отложениями, они осветили себе путь светом. Ярко вспыхнув, нос корабля потом заметно исчез, скрывшись в темноте. Субмарины прохаживались по палубе корабля, как некогда субмарины. Лавитт смотрел на мёртвую, ороговевшую палубу, подсвечивая себе камерой, и Анатоль заметил, что ему интересно не только из-за сокровища. Лавитт был очарован океаном и ему самому стало страшно, от того, что он увидел. Хотя он видел это не в первый раз.
- Ну Вы и заливаете, босс! – Засмеялся подошедший к нему громадный Болдин.
- Прекрати подслушивать, идиот! – Засмеялся Лавитт.
- Это я идиот? – Болдин даже слегка обиделся.
- Тише. – Шикнул Лавитт.   – Включай свои руки, мы подплываем. Субмарины подъезжали к палубам и салонам первого класса, которые пугали тех, кто погружался, своим странным, тяжёлым и немного мерзким, призрачным зелёным свечением. В темноте едва можно было разглядеть стойку бара, или бывшие столы столовой первого класса, или хотя бы пианино, на котором играли музыканты. Отдалённо где-то лежала несчастная скрипка, хозяин которой видно, что погиб на корабле.  Одна субмарина искала драгоценность сверху, другая искала каюту Хокли, которая располагалась рядом с каютой Брюса Исмея, параллельно погибшему корпусу. Анатоль жадно всматривался в океан. Лавитт, наконец, закончил позировать и выключил камеру. Субмарины поехали дальше, погружая исследователей в глубину. Камера фиксировала чьи-то вещи – пенсне, жилет. И череп человека, похожий на чью-то карнавальную маску. Прорубив хрупкую поверхность, субмарина с Болдиным, Анатолим и Лавиттом прорезала себе путь дальше в каюту пассажира первого класса Кэледона Хокли. Наконец, мужчинам удалось проникнуть в каюту бывшего миллионера. Щупальцами Болдин, наконец, нащупал нужный им предмет – это был огромный сейф того миллионера, что они искали.
- Сегодня гуляем, ребята! – Обрадовался Лавитт, озарив всех своей радостной улыбкой. 




   Александру Аникину

Герои этой истории встречают Новый, 1905 год.
На календаре было 31 декабря 1905 года.
Ольга Петровская провела Новый, 1905 год в полном одиночестве и писала стихи-посвящения своему возлюбленному Александру Бельскому. Было скучно. Но тепло и уютно и пахло замечательными пирогами с начинкой, которые Ольге и ее родителям приготовила очаровательная Марья Семеновна - их служанка, выполнявшая роль экономки и кухарки одновременно - как во многих домах того времени.

Великий князь Сергей Александрович встречал этот Новый год вместе со своей женой Елизаветой Фёдоровной. Подобное время препровождение надоело обоим. Елизавета Фёдоровна устала от мужа, который лез постоянно целоваться, а Сергей Александрович устал от того, что супруга не хочет его поцелуев. Как-то когда они украшали ёлку - игрушка -Щелкунчик постоянно падала из рук Елизаветы Фёдоровны, и она дрожала при каждом её падении, Сергей Александрович, исполненный похотливого желания, но на законных основаниях - всё-таки попытался поцеловать жену. Но Елизавета Фёдоровна была настолько набожна, что ей подобные притязания мужа оказались слишком тяжелы. Сергей Александрович попытался обнять супругу, и она свалила игрушку на пол. Потом, когда Сергей Александрович попытался к Елизавете Фёдоровне пристать ещё раз, его супруга свалила ёлку.

Ёлку спас сам Сергей Александрович и в это время мимо ёлки пробежал огромный серый кот, живший у кухарки семьи, Матрёны Павловны который год на началах общественного иждивенца. Затем Матрёна Павловна показалась сама, и у Сергея Александровича лопнуло терпение. Сергей Александрович помечтал об Ольге Петровской - получить бы от неё любовное письмо хоть раз, а не то что он получал каждый раз: "Извините, Сергей Александрович я люблю Александра Христофоровича Бельского".

Сергей Александрович хоть так обхватив супругу за талию, не очень обрадовался бежавшей за нахальным котом Борисом Матрёной Павловной, в итоге Борис замахнулся своей лапищей на ёлку, повалив дерево окончательно. У Сергея Александровича лопнуло терпение окончательно.

- Борис пошёл вон, негодяй! - Завопил Сергей Александрович противным фальцетом так, что даже сам испугался. - Матрёна Павловна, Вы по что кота Борисом-то назвали? Опять мне Борис Савинков мерещится. Уберите этого котяру прочь.

- Савинкова? - Тут уже не выдержала Матрёна Павловна, которая за кота Бориса была горой больше чем за великого князя Сергея, которому служила верой и правдой. - Где он, негодяй прячется? В шкафу у Вашей жены?

Елизавета Фёдоровна получила удар почище чем обливают холодной водой на холодном морозе. Сергей Александрович в итоге не выдержал и, ничего не сказав, вернее он не хотел ничего говорить, но не выдержал и сказал:

- Если этот негодяй Борис Савинков прячется в шкафу у моей жены, я с удовольствием повешу их обоих!

И Сергей Александрович ушёл в свой кабинет, облицованный из красного дерева, под старину, и пошёл разбирать почту. Он мечтал найти там любовное письмо Ольги Петровской, но его опять облаяли, сославшись на Александра Христофоровича Бельского, и он решил почитать другое любовное письмо, наверное, от Клавдии Васильевны, которую он постоянно отвергал, ссылаясь на Ольгу Петровскую, но которая была в него влюблена.

Желая найти любовную записку, Великий князь нашёл угрозу. Письмо, которое Великий Князь вскрыл, гласило: "Это будет последний год в твоей преступной жизни, князь".

Великий князь Сергей Александрович к угрозам привык. Он просто сжёг письмо на тлеющей свече, чтобы его не нашла Елизавета Фёдоровна. Да уж, лучше б правда любовная записка. И желательно от Ольги Евгеньевны Петровской.

Но поскольку от Петровской Сергей Александрович мог получить только признание в любви Александру Христофоровичу Бельскому, ему пришлось вскрыть те письма, которые сообщали ему менее неприятные известия - не о его собственной предстоящей гибели, а о делах насущных - например, записка от крестьян московской губернии, которой он управлял.

Елизавета Фёдоровна неожиданно для себя вошла к мужу.

- Ты очень утомлён. - Нежно сказала Сергею Александровичу жена. - Отдохни.

Записка провокаторов Сергею Александровичу не давала покоя. Он всё равно вспылил.

- Господи, и здесь не дают работать! Когда же я уеду к родственнику в Санкт-Петербург? К племяннику-царю то есть.

Руки великого князя Сергея после получения письма от провокаторов дрожали настолько, что его нервная дрожь передалась и его жене - Елизавете Фёдоровне.

- Нет тебе нельзя работать. - Настояла она на своём. - Ты очень устал. Пойди к Матрёне испей кофе. А я пойду займусь рукоделием.

Сергею Александровичу пришлось повиноваться супруге.

Хорошо всё-таки, что он успел сжечь это проклятое письмо! И очень хорошо, что его не увидела его дражайшая Елизавета Фёдоровна - иначе бы она точно попала к доктору с нервами, а этого великий князь точно не хотел - подвергать супругу такой пытке.

Чего доброго к ним нагрянет ещё этот чудак - Александр Петрович Ольденбургский со своим пристрастием к нетрадиционной медицине, которого великий князь Сергей Александрович никогда не понимал.

Александр Петрович возглавлял в 1905 году общество для молодых людей - Маяк, нкт-Петербургский комитет для оказания содействия молодым людям в достижении нравственного и физического развития, где он вполне выражал свои взгляды. Елизавета Фёдоровна итак была подвержена влиянию своей сестры, увлекающейся подобного рода экспериментами Александры Фёдоровны, супруге его племянника и царя Николая Александровича, а ещё не хватало здесь Александра Петровича Ольденбургского и его жены Евгении Максимилиановны.

Чего доброго этот чудак от инфантерии (Александр Петрович был в чине генерал-лейтенанта) решит, что Елизавете Фёдоровне нужна его помощь с нервами. А вот этого бы Сергей Александрович Александру Петровичу никогда бы не позволил.

Спускаясь к Матрёне за кофе, Сергей Александрович думал об Александре Петровиче и краснел, заливаясь пунцовой краской от стыда за родственника, увлекающегося учением Месмера, Блаватской и прочими глупостями, до которых была охоча Александра Фёдоровна.

Из-за этих глупостей к царскому двору был допущен некто Распутин - мужик, неизвестный по происхождению из секты хлыстов. Чего доброго ещё этот оползень станет любовником Александры Фёдоровны!


Александру Аникину

Томми Райан был сыном ирландского рабочего, и им было мало с чем встречать Новый, 1905 год. Молодой весёлый ирландец, в школе подававший надежды как будущий живописец, но выгнанный из неё за учреждённые им некогда беспорядки, Томми решил положить этим беспорядкам в своей голове раз и навсегда.

В Ирландии готовилась забастовка. Весьма крупная, но об этом никому не распространялось. Томми это нравилось - скоро у них будут такие же права, как и у богатеев, которых Томми Райан ненавидел.

Его сосед по дому, 78-летний Тобиас Беккет был несколько иного мнения об этом мероприятии. На его веку ирландцы поднимали восстание не раз. И семь попыток поднять крупный мятеж провалились с треском. Мужчина только качал головой, и думал о своей возлюбленной 38-летней рабочей завода Хельге, которая была ирландкой по происхождению, и которая, вероятно знала древнюю ирландскую магию.

Вот лучше бы Томми думал о женщинах скорей бы , чем он. Ему не пристало думать о красавицах - не солидно, а вот Томми. Эту мысль Тобиас высказал вслух молодому человеку.

- Приятель, ты бы мечтал о Грётхен какой-нибудь лучше, чем о свержении правительства. Свергать правительство как-то неразумно.

- Русские готовят крупную забастовку. - Глаза Томми загорелись. - Мой друг некто Кшесинский как-то мне об этом поведал. Мне тоже хочется такой войны для Ирландии.

- Вот тебе больше хочется войны, чем работать. - Посетовал Тобиас, и Райан смолк - уж больно походили на правду слова его соседа, влюблённого в молодую женщину.

- А ты бы не поучал Томми, а сам бы думал о семье, а не о загуле налево. - Вылезла Грета - полноватая соседка Беккета и Райана, которую ненавидели оба и звали ведьмой. Правда появление Греты всегда двоих мирило - оба переставил ссориться и сочиняли легенды о том что Грета пожирает детей по ночам. На том они решили и прогнать Грету, чтобы не мешала Томми бездельничать и судачить о делах в правительстве.

- Кстати, Тобиас, - Томми глянул на Грету и засмеялся. - Вот мне вчера ночью снился сон, что Грета зажарила пару дитят...

Часть 3. Вальс воспоминаний
24 декабря 2021, 00:08
Александру Аникину

Восемнадцатилетняя поэтесса Лариса Штерн выступала с эстрады. Был 1911 год. Ясный солнечный день заливал прекрасный парк ярким, нежным золотистым светом Солнышка. На Ларисе было нежно-белое платье. Это платье очень шло ей, и было по фигуре. Лариса читала стихи:

Волшебный день. Мы в парке шли,
Держались за руки с тобой.
Свидание. Друг друга мы нашли.
Теперь уже мы связаны одной судьбой.
И этот парк, и этот миг
И этой музыки шикарность….
Ты для меня – и счастья всхлип.
И пряность вечера. И пряность…

Аплодисменты взорвали небольшую публику. Был 1911 год. Борис
Викторович Савинков, ненадолго вернувшийся в Санкт-Петербург
проведать родных со стороны матери, её саму и брата Виктора из
бесконечных заграничных приключений слушал поэтессу как случайный
прохожий. Они встретились глазами: Лариса Штерн посмотрела на него с
эстрады,
и, довольная, улыбнулась сама себе: обаятельный молодой человек.
Савинков, уставший от пристального внимания к нему женщин,
ухмыльнулся довольной самовлюблённой улыбкой и пошёл покупать
билет в театр – на «Евгения Онегина». Перед отъездом ему захотелось
посмотреть русскую оперу, и он выбрал ту, которую любил Великий князь
Сергей, ныне ответивший за своё злодеяние – преступное бездействие во
время давки на Ходынке – и ныне спокойно лежавший в Земле. Савинков
ухмыльнулся совпадению, и пошёл в билетную кассу – покупать билет и
общаться с кассиршами – дело, которое он любил больше всего в жизни.
Кассирши чем-то ему импонировали.

Тем временем Лариса читала свои стихи в парке. Публика, журналисты по
культуре, дети стекались её послушать. Ларисе казалось, что она взяла
ноту даже выше, чем Анна Ахматова. Кто-то из юнкеров догадался
принести поэтессе цветы. Это был Танеев, будущий муж Вырубовой.
Юнкера тоже отдыхали в парке, и любили наблюдать за происходившими
там событиями. Николай Куликовский, молодой человек, лет 22 –х
любил свою компанию друзей – Сергея Крисанова-Двинского, Мишу
Осоргина, и Сергея Танеева. Они были как четыре мушкетёра. Как-то
Александр увидел художницу в парке, которая делала то ли наброски, то
ли писала картину. Он заинтересовался женщиной, на что ему
скептический во всём Танеев бросил:

- Это Ольга Александровна, сестра Императора. Скучает без мужа в
Питере. – Танеев подмигнул Куликовскому, который был похож на
Аполлона своей фигурой.
Куликовский приосанился, и посмотрел ещё раз на Ольгу Александровну.
- А кто её муж? – Как-то шутливо спросил Куликовский, представляя
бедную маленькую женщину, и какого-то увальня, который не мог ей
подарить красивой любви. Пошутив, Куликовский попал в точку. Пётр
Александрович Ольденбургский, рождённый в крепком браке Александра
Петровича и его жены Женечки, страдал какими-то признаками
вырождения, и больше пребывал в своём внутреннем мире, чем во
внешнем. Конечно, наследный принц женился на Ольге Александровне,
как и положено было в царских династиях, но молодой человек был
настолько неопытен в делах любви и настолько равнодушен как к
женщинам, так и к мужчинам (да простят меня читатели, великого князя
Сергея часто подозревали в отношениях с мужчинами), что ему стал
быстро скучно с молодой и красивой женой и Пётр Александрович ушёл в
писательство и глубокий мистицизм. Ольга Александровна ничего не
понимала в писательстве, хотя недурно рисовала натюрморты. Но то, что
находят мужчины в том, что пишут она не понимала. «Женщины ещё
ладно, - думала великая княжна Ольга, - а вот мужчины… ничего не
понимаю». Намучившись с мужем, она упросила своего свёкра Александра
Петровича покинуть Рамонь, и вернуться в Санкт-Петербург.

Ольга Александровна была рада видеть Никки, который очаровательной
улыбкой своей приветствовал свою сестру, сетуя на немощь её брата. Как-
то Ольга Александровна приловчилась рисовать в парке, где её взгляд
поймал
красавец Николай Куликовский, гуляющий во время короткого отдыха с
друзьями. Ольга не заметила испытывающего взгляда Александра, и
продолжила рисовать. Но Александру художница вскружила голову не на
шутку, и молодой юнкер решил твёрдо отбить её у немощного молодого
мужа, правда периодами, думая, что лучше бы она вышла за его отца –
иногда в таких браках толку больше. Александр, возвращаясь с друзьями
к службе, думал, что молодые мужчины часто бывают хуже, чем старые и
что не видят того счастья, которое свалилось им на голову. Был бы муж
Ольги старше неё, Александр, согласно кодексу чести, не стал бы
разрушать семью, а молодой и наивный к тому же соперник, только
подзадорил юнкера, и он решил, что раз наступило лето, то пришло время
для любви. Куликовский подумал, что молодёжь всё-таки разная бывает,
вон хотя бы тот же Савинков… и столкнулся с ним же на выходе из парка.
Савинков бежал в билетную кассу, но успел обратить внимание на юноша-
атлета Куликовского. «Кого-нибудь в парке нашёл», - сразу понял
Борис, главное хобби которого было наблюдать за людьми, и как бы он ни
был занят своими мыслями, он всё-таки находил минутку посмотреть на
тех, кто стоял рядом. Привычка искать во всех филеров сказывалась.
В Санкт-Петербургском театре давали «Евгения Онегина».

Немолодой
артист, Александр Бельский, решил посетить этот спектакль -благо жена
отпустила – и посмотреть на современных студентов, которые быстро
заполнили галёрки. Борис Викторович по вредной привычке шиковать,
доставшейся ему от Евно Азефа, купил билет в партер, и оказался рядом с
Александром. Дворянка Ольга Петровская вошла в зал, и в этот раз ей
подарили родители билет в партер, чтобы она могла там разглядеть
зрителей. Матери Ольге Наталии было жутко интересно, кто же ходил в
театр из представителей светского общества. Никто не знал, что на этот
спектакль, один из последних в том сезоне собирался сам император
Николай II, тоже нежно любивший «Евгения Онегина» только потому, что
сам был «Онегиным» некогда в домашней постановке. Великая княгиня
Елизавета Фёдоровна была Татьяной.

Великий князь Сергей
Александрович, дядя царя, тогда ещё живой – зрителем. И вот сам царь со
своими спутниками и спутницами – фрейлинами царицы, с ней самой и
своими детьми пришёл послушать Александра Сергеевича Пушкина, заняв
центральную «царскую» ложу. Борис Викторович почувствовал
присутствие царя, и обернулся. Александр Бельский обратил внимание на
внимательного молодого человека перед ним, и тоже посмотрел вверх. На
него смотрел из ложи сам царь Николай II – очень красивый мужчина,
который кружил многим головы и разбивал сердца. Говорят, он был
влюблён в балерину Кшесинскую, но Бельский, работавший с нею в том
же театре, не верил слухам. Теперь-то артист разглядел, что такого
мужчину могла полюбить не только балерина. Он из зрителей вырвал
Оленьку Петровскую и столкнулся с ней глазами.

Ольге одной нужен был
Бельский, и вовсе не нравился царь. Ольга зарделась пунцовой краской, и
Бельский поняв, что это про него, расплылся в самодовольной улыбке.
- Я думаю, что здесь большинство пришло поглазеть ни сколько на
спектакль, сколько на царя. – Бельский прикинулся простым купцом.

Савинков подумал, что его опять будут выдворять с партера, как в 1905-м,
но сдержался. И когда этого не произошло, ответил.
- Странные у Вас мысли, сударь. Я не очень-то жалую царя после
Ходынки.
Борис ждал реакции, но Александр оказался «крепким орешком».
- А что, Савинков мог быть и прав. – Задумчиво ответил Бельский,
испытывающее посмотрев в глаза собеседнику, как будто признал его. –
Я не совсем понял тогда, почему не отменили бал. Хотя Кшесинская
рвалась давать представления.

Борис ухмыльнулся, понимая почему.
- По слухам в царя тайно влюблены все женщины Санкт-Петербурга. –
Засмеялся Бельский. И Савинков совсем успокоился: на его прошлое
никто не покушался. Сидевшая рядом с ними поэтесса София Беккер
экзальтированно слушала оперу. Ей нравилось абсолютно всё, только
Ольга Петровская в зале показалась лишней. Молодая девушка
скривилась, почувствовав в зале соперницу. Савинков посмотрел на
Беккер, и признал её.
Во втором антракте, Борис всё-таки спросил Беккер:
- А Вы не та ли девушка на эстраде в парке, что так хорошо нам читала
стихи?
Бельский тяжело вздохнул: поэты были не меньшими гостями в театре,
чем студенты, и часто они искали знакомства с артистами. Бельский
пересел к Ольге. Борису досталось развлекать Беккер.
- Похоже, этот джентльмен не любит стихов. – Засмеялся Савинков,
подмигнув Бельскому. В итоге Борис догадался, что перед ним не купец, а
артист.

- А Вы знаете кто он? – Спросила Беккер.
- По-моему из купеческого сословия, насколько мне известно. Его выдаёт
костюм.
- А Вы сыщик?
Борис Викторович совсем пал духом. Штерн казалась безнадёжной.
- А хотите, я Вам почитаю стихотворение?
Борис понял, почему Александр сбежал.
Балы. Безумие. Тоска.
Мой мир так хрупок, безмятежен.
И только лишь его рука
Так хороша, когда он нежен….
Александр с тревогой посмотрел на Штерн.
- Эту девушку, похоже, возьмут в Департамент культуры. и мне придётся
её терпеть. – Бурчал Александр Ольге, которая таяла от его присутствия:
он узнал свою постоянную зрительницу. Борис Викторович, выслушав ещё
пару куплетов, ретировался, не досмотрев оперы.
- Кто это был? – Спросила Ольга Александра.
- По-моему сам Борис Викторович, - догадался артист, - он не любит
господ в партере, я догадался по его реакции на меня.
Ольга Петровская посмотрела во след уходившему Борису, и они стали
слушать спектакль. Какая-то женщина в зале, видимо дворянка, сказала
Беккер: «как хорошо!». Поэтесса осталась довольной произведённым на
даму впечатлением. Спектакль продолжился.

После спектакля Никки остался в объятьях светлой княжны Генриетты,
которая приходилась родственницей британскому королю Георгу V, и была
его любовью. Александра Фёдоровна укладывала детей спать.
Десятилетней Анастасии очень понравился Пушкин в опере, только
девчушка спросила:
- А почему Онегин так плохо поступил с Ольгой?
Александра Фёдоровна не знала, что ответить, и, поцеловав девочку,
сказала ей: «Да хранят тебя ангелы, дорогая!».
Ольга Александровна не любила мужа. Несчастный Пётр Александрович
Ольденбургский не мог любить жену так, как ей мечталось. Не было
романтических сюрпризов, поездок хотя бы в находившейся рядом
Воронеж. Ольга Александровна тосковала, и вернулась к брату в Санкт-
Петербург. И вот, как-то, прогуливаясь в любимом ею парке, Ольга
Александровна в окружении своих друзей Мишеля Осоргина, Сергея
Кирсанова-Двинского и Сергея Танеева, встретила снова Александра
Куликовского. Юнкера окружили молодую великую княгиню, и со смехом
стали с ней обращаться. Красавец-атлет Куликовский произвёл на Ольгу
сногсшибательное впечатление, чем позабавил своего товарища Сергея
Двинского.

Александр почувствовал симпатию Ольги к нему, и Сергей
вдруг сказал:
- Разрешите рекомендовать: Николай Куликовский. – Извините, я не
могу: у меня невеста.
- Ты ещё всем это объяви! – Возмутился пылкий Танеев.
- А что и объявлю! – Засмеялся Сергей. – Я люблю Зину!
Ольга Александровна как-то загадочно посмотрела на Николая
Куликовского, кокетливо ему улыбнулась и ушла.
София Беккер гуляла по этому парку одна. И вдруг она услышала, как на
эстраде выступал красавец Николай Гумилёв. Мужчина был красивым,
хорошо одетым, и ярко читал стихи. Сердце Софии дрогнуло, и она
осталась его послушать, растворившись в толпе слушателей. Юнкер
Сергей Кирсанов-Двинский тоже решил остаться и послушать чтеца. Он
встал рядом с Софией, не узнав в ней девушку с эстрады. Это её
позабавило, и она экзальтированно слушала Николая Гумилёва, решив с
ним познакомиться.

Ал-ру Ан-ну

========= Воспоминания Эллы. 1898 год. Бал у бабушки Виктории ==========

Ал-ру Ан-ну, опера

1906 год
Грустившая по своему супругу Элла вспоминала один прекрасный бал в эти дни часто.

Александру Аникину, опера

1898 год.
Собираясь на бал со своей кузиной Мимми пятнадцатилетняя Ольга не представляла, что её ждёт. Роскошный приём в Букингемском дворце в честь королевы Виктории. А, не важно в честь дня Рождения королевы Виктории – ждал многих гостей своего времени. Ольга ждала этого бала, потому что ей хотелось очень увидеть королеву Викторию лично. Мать Ольги, кузина княгини Ирины Кирилловны Романовой, была приглашена на бал по особому приглашению. Александр Христофорович ждал какого-то подвоха-провокации относительно Сергея Александровича, и поэтому поспешил за ним и Эллой с вечным охранником – Андреем Путилиным.

Путилин был в весьма весёлом расположении духа, и пристально осматривал присутствовавших. Ему не казался бал угрозой, но всё-таки ради безопасности великого князя Сергея Александровича Путилин должен был быть на балу. Красивый сотрудник российской полиции привлекал к себе внимание молодых девиц, пробегавших мимо него в роскошных розовых и голубых платьях. Они, смеясь, убегали прочь от своих уже не могущих так бегать тётушек, которые расположились на стульях. Молодой человек подумывал завести интрижку-другую с какой-нибудь прелестной англичанкой. Дело герцогини Лейкомпширской как-то стёрлось из памяти. Сам Ревенко хотел его поскорее закрыть за не имением фактов, и уехать с Великим Князем в Российскую Империю, поскольку российский император Николай II беспокоился бы за долгое отсутствие Великого Князя.
Александр Христофорович был одет в элегантный коричневый костюм, ходил с изящной тростью на манер русского певца-баса Фёдора Шаляпина, и с задиристым к верху носом. Так он привлёк внимание юной Ольги, которой он понравился своим, как ей показалось экстравагантным нравом. Ольга была по природе своей молчалива, чем позабавила Александра. Но то, что в нём проснулось какое-то странное чувство к этой девушке, детектив не знал. Он хотел разглядеть Ольгу чуть поближе. И, стараясь не задеть чувств её матери, предложил Путилину потанцевать с ней. Александр Христофорович тщетно надеялся вычеркнуть нимфу в розовом платье из сердца, надеясь, что она понравится Путилину. Пока Ольга танцевала, Александр восхищался её фигурой в танце. Поймав строгий взгляд какой-то графини, Александр Христофорович спрятался за колонну Букенгемского дворца. Там его и нашёл американский миллионер Джон Джейкоб Астор IV, который приехал на приём к королеве Виктории вместе со своей первой женой, любительницей бриллиантов Авой Уоллинг. На ней были шикарные драгоценности, и Ревенко подумал, что ему в первую голову придётся охранять Аву Астор, а не Эллу Романову. Внучка королевы Виктории порадовала бабушку, которая смотрела на неё восторженно. Сама Виктория, не желающая присоединиться к веселящимся молодым людям, ступала в традиционном чёрном, в пол платье. На её декольте было одето изящное украшение по моде того времени – сияющая сапфировая капля. Женщина взирала сквозь лорнет, и присоединилась к дамам и кавалерам чуть позже, когда все расселись за шикарный длинный стол, который органично вписывался в интерьер другого бального зала во дворце. Часть пар продолжала танцевать изящные танцы. Александр Христофорович поймал на себе насмешливый взгляд Джона Джейкоба Астора IV, которому, видимо, тоже понравилась Ольга. Миллионер посмотрел в сторону девушки, и потом переведя взгляд на Ревенко, вздохнул и пошёл танцевать с женой. Астору было тогда 34 года, и Ревенко чуть смутился своей наивности. Но он увидел, что Ольга смотрит на него как-то по особенному. Нет, девушку нужно было непременно вычеркнуть из сердца. И Ревенко зашагал прочь. Джон и Ава подошли к Ольге, и раскланялись с её матерью Натали. На Аве сияла диадема, слепящая всем глаза. Ольга осмелилась спросить у Джона:

- Кто этот человек, который только что вышел из залы?
Джон Джейкоб расхохотался, но понял, что Ревенко понравился девушке.
- Как жаль, что избран не я. – Улыбнулся мужчина. – Александр Христофорович Ревенко, кажется. Из русских, что прибыли сюда с Великим князем Сергеем Александровичем, который вон там танцует с женой.
- Спасибо. – Покраснела Ольга, и посмотрела в сторону Великого князя Сергея.
Он вальсировал в паре с Эллой.
Далёкий от всего этого Борис Савинков, выпущенный из тюрьмы на свободу, пока ухаживал за своей невестой Верой Глебовной Успенской. Они прогуливались по залитому солнцем весеннему Петербургу (день Рождение королевы Виктории приходился на 24 мая) и ухаживал за молодой девушкой. Вере нравился Борис, но её отец посчитал, что Борис будет неверен дочери из-за его красоты. Солнце слепило молодым людям глаза и они, держась за руки, и смеясь заливистым смехом, бродили по набережной и любовались шикарными видами города.

Ревенко решил вычеркнуть Ольгу из сердца, но неожиданно ему сюрприз преподнёс Путилин. Его увела княгиня потустороннего мира Аделаида Сербски. То, что это гостья из потустороннего мира, Александр понял сразу. Но Аделаида сделала ему завесу, и не позволила разлучить её с избранником сердца. Ревенко поморщился, и понадеялся, что княгиня не уведёт его друга слишком далеко. Мимо него проскользнула Ольга, и Александр снова поймал её заинтересованный взгляд.
- Александр Христофорович, - краснея, представился Ревенко, чувствуя, будто ему где-то слышится дразнящий его смех Джона Джейкоба Астора IV. Ольга сделала изящный реверанс.


Когда Борис Викторович не бывал в театре, и не сидел с Виктором
дома и не резался с ним от скуки в нарды, он не забывал про своих друзей
из литературных салонов начала века. «Вдова» и бывшая возлюбленная
одного из казнённых друзей Бориса Егора Сазонова держала свой модный
литературный салон на Фонтанке. Квартирник на Фонтанке любили
посещать многие поэты, и некоторые даже умудрялись потом стать
любовниками самой Паллады Богдановой-Бельской, которой в ту пору
было 27 лет и она была ровесницей Оленьки Петровской.

Сам Бельский, чью фамилию умыкнула Паллада, может и с целью
привлечь его внимание, в этот салон никогда не ходил, боясь реакции
Шаляпина и светского общества на его появление в этом салоне. В этой
квартире всё было каким-то ядовито-лиловым, смешанным с вульгарным
золотистым и даже местами красным, что совсем не соответствовало ни
эпохе, ни каким-то представлениях о хорошем вкусе обладательницы
данной квартиры. Для Бельской такой авангард казался даже идеальным.
Хотя она, порой, и жалела, что не может держать свою квартиру как все –
из-за обязанности быть хозяйкой литературного салона. Но зато к
Бельской ходили поэты всех литературных направлений: от Владимира
Маяковского до Николая Гумилёва. Это Бельской нравилось больше.

Оленька Петровская, поклонница Бельского как-то пыталась в этом салоне
безуспешно прочитать стихи. Борис Викторович и Зинаида Николаевна
отговорили молодую девушку от этой безумной затеи.
- Владимир Маяковский сейчас начнёт чудить. – Охрипшим, низким
голосом сказала стоявшая рядом с Оленькой Зинаида Николаевна. К дамам
подошёл Борис Викторович, на котором был серый драповый макинтош,
который он надел с целью скрыться от возможного дождя – грозовое небо
говорило о том, что вот-вот начнётся гроза. Борис только вошёл. Не успев
снять макинтоша, он кинулся целовать руки рыжекудрой Зинаиде
Николаевне. Зинаиде Николаевне было в 1911 году 42 года, Борису
Викторовичу – 32. Оленька Петровская посмотрела на Гиппиус с короткой
стрижкой a-la Clodine из нашумевшего романа француза Виллара
«Клодина в школе». То, что Клодину написал не Виллар, а сама госпожа
Коллет – его молодая жена, в это время, естественно никто не знал, но
подражать остригшей волосы Клодине хотели все. Гиппиус была не
исключением. Посмотрев на Оленькину копну волос, она бросила:
- Не хотите ли обрить гриву, молодая львица? По-моему, всем львам не
мешает в этом сезоне постричься. Хорошо, что здесь нет Бельского. Он бы
твою подругу угрохал выстрелом глаз.

- Скорей Бельского угрохают сыновья Паллады. – Засмеялся Савинков,
намекая на то, что это были дети Егора Сазонова. – Я видел его недавно
на "Онегине", притворился купцом, чтобы меня не смущать.
- Тактичный. – Гиппиус посмотрела в сторону Оленьки. – Паллада бы его
точно смутила. Вы, если что держитесь нас с Бэ Вэ, а то сейчас пьяный
Маяковский разнесёт весь салон в разнос. Вы ведь не пьёте?
- Нет, - созналась Оленька, и почему-то почувствовала в душе холод.
- Борис, проводи девушку до дома, хотя нет пусть она чуть увидит танец
Судейкиной. Если уж пришла, то это единственное на что стоит здесь
посмотреть. После него отведёшь домой. Маяковский мне не нравится –
слишком много балагурит. – Гиппиус подошла вглубь квартирника и
расцеловалась с Судейкиной, первой женой Судейкина. Маленькая Вера,
которой едва исполнилось семнадцать лет в то время завидовала Оленьке,
и хотела быть рядом с её мужем. Правда, господин Судейкин не обходил
вниманием юную поэтессу. Он постоянно острил, что-то сочинял про
Палладу.

- Он сейчас встанет на табурет и будет читать стихи. – Сказал Савинков
Петровской, которая, несмотря на то, что ей было 27 со страхом
наблюдала за происходившим. Рыжеволосый Маяковский действительно
поднялся на табурет, и закричал густым раскатистым голосом. После
нежного бархатистого баритона Бельского Оленьке захотелось заткнуть
уши. Борису тоже не нравилось, как и Гиппиус, но он пророчески сказал:
- Придёт время, и он будет собирать толпы. Что-то мне последнее время
настроения среди питерцев не нравятся. Как бы не грянул гром по
отношению к этому любвеобильному царю. Вам нравится Бельский? Я
видел, как Вы на него заворожено смотрели в зале… придёт время, его
культуру будут восстанавливать единицы. Я Вас не трону, не бойтесь. Мне
своих хватает. Вон на меня вешается фаворитка царя Агнесса Бёрнс уже
какой год. Безрезультатно.

Оленьке понравился Борис Викторович своим юмором и образом такого
земного странника, котором он, по сути и был. В нём был жизненный
опыт, и умение выходить из трудных ситуаций. Савинков знал, что
Петровская из-за Бельского не станет одной из его многочисленных
обожательниц, и поэтому даже рад был найти в ней друга.
- Только если хотите понравиться Бельскому, срежьте гриву. – Засмеялся
Борис в духе Гиппиус. – Она Вас старше, но она знает толк в моде.
Сколько Вам лет?
- 27. – Смутившись, сказала Петровская.
- Ему пойдёт. А! Видимо ему понравилось, что Вы на Бельскую не похожи.
Кто-то про неё говорил, что её на концерт с собой стыдно взять. Судя по
всему, Вас можно.
– Засмеялся Борис, и аплодисментами отметил, что, Слава Богу,
Маяковский закончил издеваться над публикой и свернулся клубком в
глубь нехорошей квартиры. Гиппиус вернулась к Петровскому и
Савинкову.

- Мережковский дома. – Доложила Гиппиус Борису. – У него болит голова.
Савинков долго про себя смеялся, понимая, что голова может болеть по
разным причинам. Наконец, Оленька увидела то, о чём ей говорила
Зинаида Николаевна – знаменитую «поленьку» Оленьки Судейкиной – её

«коронный номер» во всех квартирниках, за который её любили
приглашать в салоны. Верочка злобно посмотрела на танцующую Оленьку,
и углубилась в чтение какой-то книжечки, вроде бы это был томик стихов.
Анненкова, как потом увидел на обложке пронырливый Борис,
радующийся, что Маяковский, наконец, устал. Когда Оленька Судейкина
кончила танцевать поленьку и раздражать этим Верочку, вошёл барон
Н.Н. Врангель под руку с самой хозяйкой литературного салона –
Палладой Богдановой, по псевдониму – Бельской. Она родственницей
Бельского не являлась.

Борис решил, что громкая фамилия оперного солиста помогает ей каким-
то образом скрыть своё прошлое. Барон Врангель на свою спутницу даже
не смотрел. Зато было видно, как Маяковский открыл рот, глядя на её
необычный яркий наряд, затмивший даже пёстрые, попугайские наряды
самой Зинаиды Николаевны. Зинаида Николаевна, не выдержав
откровенной наглости и соперничества подобного рода, увела Савинкова
и Петровскую прочь. Прогуляться. На улице она заговорщически
улыбнулась, взяла своих обоих друзей под руки, и зашипела:
- Мы посмотрели всё, что хотели? Вот и пошли по домам. Борис
Викторович, Вам пора к брату и жене, мне пора к мужу, а то он совсем
бедный занемог со своей мигренью, а Оленьке пора к родительнице, а то
матушка будет волноваться, а Бельский пришибёт за измену.
Зинаиде Николаевне никто не смел возразить: обоим поэтам на
квартирнике стало скучно. Идя по левую руку от Гиппиус, Савинков
увидел мчащуюся на квартирник Ларису Штерн.

- А что, обещался быть Гумилёв? – Спросил у Зинаиды Борис.
- Тогда нам тем более там нечего делать. – Оправдывала свою зависть к
Бельской Гиппиус. – А то я прибью его на месте.
- Может, мне его взорвать? – Пошутил Савинков, и Петровская засмеялась.
В это время и правда к Бельской, на фонтанку шёл Николай Гумилёв.
Николай столкнулся с Ларисой при входе, и обрадовался тому, что она
пришла. Вечер продолжался уже без Савинкова, Петровской и Гиппиус. На
Палладе были какие-то перья, огромные самодельные, в технике валяния
бусы, бесконечные драгоценные кольца и странное вычурное, ярко-
рыжее, но в обтяжку платье до пят с огромным вырезом-декольте, которое
обнажало её красивую грудь. Перья были в волосах. Она их не стала
срезать на манер Клодины и госпожи Коллет, и не стала их выкрашивать в
рыжий, чтобы не быть похожей на Гиппиус и Маяковского. Но эта странная
необычность ей придавала изысканность и шарм. Владимир Маяковский
смотрел на неё с тем экзальтированным замиранием, с каким смотрят на
таких женщин подобные мужчины.

Врангель с ней явно скучал, но посещение литературных салонов было в
то время в большой моде, и барону ничего не оставалось делать, как
прийти и отдать дань своего внимания поэтам и Бельской, хотя он бы с
удовольствием сейчас послушал самого Бельского, который рисовал
очередной натюрморт у себя дома, и не собирался никуда идти.

Барон Врангель вытащил какой-то номер по желанию хозяйки салона,
которая его развязно спросила:
- NN, что это за число?
- 70. – Ухмыльнулся Врангель. – В 70 лет я отмечу свой юбилей….
Гости салона засмеялись. В салоне царила атмосфера необычного
праздника.
Дождь уже прошёл, и Савинков пожалел, что надел макинтош. Доведя
Оленьку до дома, Борис Викторович с Зинаидой Николаевной решили
просто прогуляться.