de omnibus dubitandum 105. 62

ЧАСТЬ СТО ПЯТАЯ (1884-1886)

Глава 105.62. НЕ МЫ ДЛЯ МУЖЧИН, А ОНИ ДЛЯ НАС…

    - Что я наделала, Аля! Что я наделала! Он никогда не простит, никогда не забудет! Подумай: наговорить ему гадостей, выгнать его вон из комнаты, как какого-нибудь мальчишку! О, Аля, этого он мне никогда не простит!
 
    - Ты дура, Надюша... Набитая дура... И когда ты научишься ценить сама свою собственную особу! Не мы для мужчин, а они для нас. Эти животные, казалось бы, созданы исключительно для нашего благополучия, а они только являются источником нашего несчастья. А почему? Потому что наша сестра глупа, как этот окурок, а их брат жесток и чудовищно бессердечен.
 
    И с этими словами в меру упитанная Ани, вернее Ариадна Владимировна Тыркова, пятнадцатилетняя шатенка семитского типа, с ярким лицом уже познавшей тайны жизни особы, с каким-то ей одной свойственным шиком отбросила через плечо недокуренную пахитоску.
 
    Она и Наденька курили, развалившись на диване в непринужденных позах в большом кабинете молодой хозяйки, похожем скорее на гарсоньерку молодого холостяка, нежели на комнату барышни. Удобная кожаная мебель, шкуры зверей, разбросанные на полу, картины и статуэтки фривольного жанра, все это мало гармонировало с обычными женскими привычками. Но Аня Тыркова была, можно сказать, исключительная женщина.

    Ее родители, отец - Владимир Алексеевич Тырков — правовед, принадлежал к старинной новгородской помещичьей семье и мать София Карловна, урождённая Гайли (1837–1931), дочь генерала аракчеевских военных поселений, шведского происхождения, обеспечив немалое состояние дочери, ни в чем ее не ограничивали.

    Теперь, по окончании учебного года в гимназии, молодая Тыркова пила жадными глотками жизнь. Поселив в своем собственном доме-особняке полуслепую старую бабушку со стороны матери - Эмму Осиповну, урождённая Гребскую и сделав этим уступку общественному мнению, Ариадна Владимировна не обращала с тех пор никакого внимания на свою родственницу.
 
    В этом доме-особняке с утра до вечера на половине молодой хозяйки толкалась молодежь; устраивались еженедельно едва ли не самые забавные в столице вечера. Сюда приглашались с большим выбором молодые люди, преимущественно из золотой молодежи, кутящие сынки видных аристократических фамилий или молодые коммерсанты и подруги Ани, любившие повеселиться и не особенно строгие в выборе способов этого веселья.
 
    Злые языки говорили, что в роскошной экзотической гостиной молодой Тырковой, устроенной по образцу древних индийских гаремов, происходили афинские, или же эротические, сеансы, изобретательнице которых позавидовала бы любая гетера древности.
   
    Красивая, с чертами семитки, золотисто смуглая шатенка, с тонкими ноздрями и чувственными губами, Аня имела, багодаря своей внешности молодой самки, положительный успех у мужчин. Избалованная, утонченно-порочная, она покоряла своей распущенностью, цинизмом и вульгарной простотой. Ей приписывали любовников десятками, но никто с уверенностью не мог бы назвать ни одного. Всегда ярко и модно одетая, залитая блеском украшений, пропитанная насквозь каким-то пряным, ей одной известным ароматом, Аня действовала возбуждающе на толпу теснившихся вокруг нее друзей-мужчин. И терпеть не могла поклонения и лести... Она сама присматривала, выбирала себе любовника. Немного разнузданно-откровенная, она всегда имела про запас готовую фразу, которую и бросала, с ей одной свойственным цинизмом:
 
    - Не старайтесь обхаживать меня, миленький. Не стоит труда. Все равно не выгорит. Терпеть не могу никаких подходцев. Я с папиным миллионом сама могу прекрасно и выбирать, и покупать, и ко всем чертям послать в преисподню. Поняли, душенька? И зарубите это у себя на носу.

    Но даже такая грубость ей прощалась.
 
    - Хабалка, мужичка, - процедит только сквозь зубы обиженный ею юнец и все же не находит в себе достаточно силы уйти из дома Тырковой, таящего в себе какой-то притягательный грешный магнит, не будучи в состоянии расстаться с ее утонченно задуманными экзотическими вечеринками.
 
    К Наденьке Аня Тыркова питала какую-то исключительную нежность, выражаемую, впрочем, довольно своеобразно. Наденька у нее из дур не выходила, и Аня ругала девушку, по ее собственному выражению, как "Сидорову козу". Но дружба ее с юной Крупской не прерывалась.
 
    - Мы прекрасно дополняем одна другую, ты не находишь! - часто говорила она подруге, дымя неизменной пахитоской, - ты светлая, рыжая, высокая красавица; я - смуглянка, циничная бестия. Но на фоне твоей красоты, моя кажется острее и пикантнее, а твоя красота от этого только выигрывает. И поверь мне, нам положительно глупо расставаться.
 
    И девушки не расставались, несмотря на то, что Елизавета Васильевна Крупская строго-настрого запретила своей Наденьке входить в сношения с бестией Тырковой.
 
    Сейчас, в этот майский вечер, когда в открытые окна дома врывались вместе с ароматом весеннего воздуха и зацветающей черемухи шорох шин проезжавших экипажей и гул трамваев с Каменноостровского, в конце которого находился особняк молодой бестии, Наденька рассказала подруге подробно всю происшедшую между нею и Евгением размолвку.
 
    - О дура! Трижды дура! - взвизгнула Аня. - Ведь создает же таких Господь!.. Ну что ты выиграла тем, что прогнала его?

    - Да ведь он же подло поступил со мною, Анечка!

    - Подло? Ничуть... Каждый мужчина сделал бы не лучше. Конечно, ты еще ребенок и попалась, как кур в ощип, на эту удочку. Но все еще можно поправить, уверяю тебя.

    - Я люблю его, Анечка!
 
    - Qu' est ce que ca "люблю"? Объясни, я что-то не понимаю. Ты его хочешь, моя милая. Хочешь? Желаешь и только... Ибо любви на свете нет, есть одно вожделение. У умных людей оно развивается в меньшей степени, у таких, как ты, в большей, потому что ты совсем не умеешь обуздывать себя!
 
    - Я его люблю...
 
    - Люблю... - передразнила ее Ариадна, - люблю. Заладила, как хороший попугай, одно и то же, а что толку? Послушай, Наденька, взгляни на меня: ведь я такая стерва, что небу жарко, а смотри, сколько мужчин сохнет по мне. А ты - красавица! Ну да, красавица сущая. Не отнекивайся, не терплю ломанья: ведь сама знаешь, что хороша. А только что пользы от твоей красоты-то, глупенькая? Когда в гимназии  лучших поклонников у нас отбивала, письма какие тебе "стоящие" кавалеры писали, на уголках тебя поджидали... Млели и таяли, а ты что? Ты прилипла к своему Евгению, а он, как видишь, плевать на тебя хотел.

    - Мне... мне казалось, что он... он любит меня немного.

    - Лю-би-ит... Как бы не так! Осталось у них место для любви в сердце-то... Небось, все излюбил, гаденько, мелко, пошло, ничтожно! Слушай, Наденька, ты не реви. Ей-богу, не стоит... Хулиганы они все, выражаясь литературно-художественным слогом. Но если уж ты так его любишь, так можно и ему хвост прихлопнуть, небось из такого же теста замешан, как и все.
 
    - Аня, что ты говоришь, милая! - так вся и оживилась Наденька.
 
    - То-то милая. Была милая, да вся вышла. Вот что, Надюша. Фу, черт, и имя у тебя физиономии под стать. Ведь создает же природа таких кралей... Кабы ума тебе при этом - умирать не надо, ей-богу.

    - Ариадна! Ты хотела помочь мне, кажется, - снова взмолилась Наденька.

    - И помогу. С радостью помогу. Из одного антагонизма ко всей их подлой братии помогу. Ты только скажи, любишь ты его вправду, или упрямство это у тебя больше?
 
    - Какое уж тут упрямство! Ты же сама видишь: никто и, ничто меня не интересует, только он.
 
    - И на все пойдешь ради этой твоей страсти? Не побоишься?
 
    - На все. Собакой его буду.
 
    - А маменька?
 
    - Что маменька?
 
    - Да ведь шуры-муры у него с нею, сама знаешь.
 
    - А мне что за дело! - Глаза Наденьки загорелись внезапным злым огоньком. - Что маменька? Она свое взяла от жизни. Достаточно попользовалась всеми ее благами, ее песенка спета. Дорогу нам, молодым! За нами права и сила. Право свежести, юности и красоты.
 
    - Верно. Молодец. Давно бы так! А то вздумала рюмить. Заруби ты на своем хорошеньком носу раз и на всю жизнь, душечка: ревущая баба для мужчины полбабы... Умирай, давись, задыхайся, но при них ни единой слезы. Помни твой девиз, наш девиз, вечно женский: обаяние и сила в жестокости; излишняя сердечность - гибель. Между нами и ними вечный поединок, и храни нас Господи уступить. Поняла? А теперь бери бумагу и пиши сначала Евгению. Взяла? Так! Теперь слушай, я диктую:
 
    "Дорогой Дикс!

    Я была глупа и раскаиваюсь в моей глупости. Больше не повторится ничего подобного. Забудь мою вспышку и прости своего Котенка. А в знак прощения приезжай в субботу на последнюю перед разъездом вечеринку в доме № 35 по Николаевской улице. Я обещаю тебе нечто в твоем вкусе, и ты не раскаешься, приняв это приглашение.
                Наденька.
                Р.S. Разумеется, секрет от мамы".
 
    - Написала? Прекрасно, А теперь давай я напишу этому твоему новому поклоннику Герману.
 
    - Зачем? Не надо звать этого молодого мужлана.
 
    - Не будь идиоткой! Пойми одно: ты заполучишь твоего Евгения через Германа.

    - Вот смотри, что я напишу ему.

    "Monsieur БОрис!

    Одна молодая особа, чувствуя себя немного виноватой перед вами, хочет загладить свою вину и доставить вам некоторое развлечение. Приезжайте в субботу  в дом № 35 по Николаевской улице чтобы видеть то, что вряд ли увидите когда-либо в жизни.

                Подруга Наденьки".
 
    - Finita la comedia! Теперь утешься, милая дурочка, и поцелуй меня. Твой Евгений будет у твоих ножек не позже этой субботы...