Живой

  – Говорю же, живой!

   На секунду звуки пропали: сознание заполняло череп с противным писком.

   Сначала он подумал, что смотрит на столб, но, сориентировавшись, был вынужден признать, что лежит в луже возле бетонного парапета.

   – Мужик, ты в порядке?

   Поворотившись с трудом, Игорь попробовал встать, упираясь руками в асфальт. Лужа оказалась его кровью, не успевшей как следует остыть на морозе.

   – Мужик?

   Вокруг – четверо. Самому старшему на вид не больше шестнадцати. Кто ж его так приложил? Вспомнить не выходило, но вряд ли эти.

   Игорь встал и, не сумев до конца разогнуться, облокотился на берёзу.

   – Я… кхрк… – горло насквозь пересохло. – Я пойду, наверное.

   – Не-не! Погоди. Мы тебе скорую вызвали, – всполошился один из парней и для наглядности даже достал телефон из кармана.

   – Да я нормально…

   – Ага, чтоб меня потом за ложный вызов, – благодетель не намеревался уступать. – Давай дождёмся.

   Первым во двор влетел милицейский бобик, вызванный, надо полагать, сердобольными медиками. Подростки, обступившие Игоря, заметно опешили.

   – Кто тебя бил? Они тебя били? – выскочивший из воронка мент принялся обыскивать школьника, так и не догадавшегося убрать телефон.

   – Да мы ему скорую вызвали!

   – Они тебя били? – повторял почему-то запыхавшийся блюститель закона, игнорируя трактовки подозреваемых.

   Игорь понял, что отмолчаться не получится, искренне проклиная заледеневшее горло, каждый звук которого терзал наждаком воспалённые стенки.

   – Они? Нет, – выдавил он. – То есть… Нет, не они.

   Едва не сказал, что вообще ни черта не помнит, но вовремя спохватился. Так пацанов точно закатают. Все сомнения полицейского – не на руку простому смертному.

     Обыск, однако, разрешил ситуацию быстрее и проще. Выудив у очередного мальчишки зажигалку, страж расплылся в довольной улыбке и показал прикреплённую к ней находку хмурому компаньону. Тот кивнул, и, минуту спустя, Игорь стоял в одиночестве, провожая глазами УАЗик с полным багажником школяров.

   Врачи не спешили.

   Ну, посудил он, за ложный вызов того мальца, авось, не накажут. Тем паче, январский мороз грозил повредить Игоря куда серьёзнее, чем сейчас. Кости целы. Заживёт уж как-нибудь само.

   Хуже было другое.

   – Пятаков, ты где, опять, сука, шлялся?!

   Ещё в подъезде, наспех утирая лицо рукавами, он обнаружил пропажу.

   – И деньги опять пробухал, тварь!

   Супруга, хоть и не знакомая с трудами Антона Макаренко, спрашивала с Игоря тем строже, чем сильнее его любила. В сей злополучный вечер лишившаяся мужниной зарплаты Татьяна, достигла в любви, так сказать, апогея и вытолкнула несчастного, не успевшего даже разуться, Игоря за порог, хлопнув ему по морде крепкой клеёнчатой дверью.

   Полминуты он глядел себе под ноги, смиряясь с мыслью, что ночевать придётся в подъезде. Кроссовки дразнили красными языками, стиснутыми давно не белыми кариозными зубами шнурков. Справа валялся окурок, брошенный кем-то неделю назад. И за что с них только деньги дерут!

   Двумя этажами ниже возобновился негромкий разговор. Курят. Притихли, видать, пока поднимался на лифте, а теперь вон расслабились, решив, что жилец зашёл.

   Прыснул сдавленный смех. Игорь спустился на пару ступенек, сел и стал слушать.

   – Короче так. Там две комнаты было. Не комнаты даже, а вроде как гараж, где мы все живём, и из него выход есть, дверка маленькая, типа в квартиру. Но туда никто не ходит. Только я. Шах!

   В шахматы что ли играют? Игорь сунул нос между лестниц, но ничего не увидел в узком пролёте.

   – Так вот, – продолжил рассказчик, – захожу я туда, а там как будто старушка какая-то обитает. Гостиная – с ноготь, и мебели вплотную натыкано. Тесно, душно. На столике… Шах! На столике – иконы чёрные. Я ещё думал – углём нарисованы. И вот, когда взгляд на них останавливаю – начинается шёпот. Не конкретно где-то, а вообще. Много голосов, чего шепчут – не разобрать, всё вперемешку. И чем дольше смотрю, тем громче голоса вокруг. Возвращаюсь обратно в общий гараж. Ну где остальные живут.

   – Я понял, – нетерпеливо оборвал собеседник. – И что в гараже?

   – А там, кроме маленькой дверки, куда я ходил, большие ворота железные. Наружу. Долго считаешь.

   – Да сейчас. Не на время играем.

   – Зря ещё на одну согласился. Завтра хрен встанем.

   – Ну и че там ворота твои?

   – Слышу, короче, в них ломится кто-то. На улице ночь. Это я тогда ясно осознавал, хоть и без окон гараж был. Все, кто там жили со мной, на кипише жесточайшем. Железо на створках – с палец, а от ударов гнётся и дрожит, как картонка. И голос низкий, у людей такого нет, рычит: «Открой!» Я к двери подхожу… Мат?

   – Нет. Закрыться могу.

   – Народ вокруг прямо в ужасе, головы руками хватают, кричат, чтобы не открывал. А тот голос опять за своё: «Открой!» Вижу только руки мои. Как замок поворачивают. И вот… Тсс… Погодь.

   Игорь, поняв, что его засекли, спустился ещё на пролёт и оказался в компании двух молодых шахматистов. Белых на доске оставалось гораздо меньше, чем чёрных.

   – Пацаны, – кивнул он на пачку, окружённую срубленными фигурами. – Угостите?

   – Это кто тебя так? – рассказчик в расстёгнутом сером пуховике прищурился, вынимая сигарету.

   – Так, – махнул Игорь, закуривая.

   Минуту молчали.

   – Как игра? – осведомился с детства вежливый Игорь.

   – Так, – ответил второй шахматист. Игра впрочем остановилась с приходом гостя. – Может тебе воды вынести?

   – Не-не, – замотал головой незадачливый пострадавший. – Нормально всё. Если мешаю…

   – Нисколько.

   – О чём там я? – спросил серый пуховик.

   – Замок открыл.

   – А. Ну и всё. Проснулся потом. К чему бы?

   Его товарищ, надо полагать местный – одет он был по-домашнему: в какой-то то ли длинный затасканный свитер, то ли шерстяной халат, тоже прикурил и облокотился на подоконник.

   – Здесь, Юрка, всё просто, – произнёс он, выпуская вместе со словами клочки сигаретного дыма. – Ты на пороге коренного открытия. Что-то произойдёт, что твою жизнь изменит. Скоро уже. В дверь, мол, стучится.

   – А иконы? – полюбопытствовал Юрка. – С богом связано что ли?

   – Бога нет, – отрезал товарищ.

   Игорь, слушавший с интересом, мысленно перекрестился.

   – А иконы, – продолжал толкователь, – это привычки твои. С детства прилипшие, или вообще, что важным кажется и под себя подгибает. Понимаешь? Когда живёшь, как долги платишь.

   – И что в итоге-то? Хорошо это или нет, сон такой видеть?

   – Не знаю. Хорошо, наверное.

   Зевнув, облачённый в халат оракул встал лицом к подоконнику и, хрустнув вынутой из-за пазухи бутылкой, принялся колдовать. Манипуляций своих он Игорю не показывал, но тот по запаху догадался, что курят ребята не табак. С присущей ему предупредительностью, Игорь дождался, пока парни закончат, и лишь после задал вопрос:

   – А вы учитесь где-то или?..

   – Каникулы, – хохотнул Юрка. – Паха вон на учителя математики учится.

   – Ну как, учусь, – Паха почесал лоб. – Мне в этом деле одно интересно. Суть процесса формирования личности. Ты будешь?

   – Что? А нет, спасибо, – ответил Игорь, увидев вынутую из-под кофты бутылку.

   – Не люблю. Ты лучше расскажи про учёбу.

   – Какую именно?

   Игорь, поплевав на бычок, притушил уголь пяткой. Убедившись, что тот погас окончательно, он осмотрелся, прикидывая, куда б деть окурок, и, не придумав ничего лучше, аккуратно положил его подле себя.

   – Вот ты, – начал он, подперев перепачканный кровью профиль кулаком, – как будущий воспитатель, объясни: детей как наказывать? Бить их можно вообще?

   – Категорически нет, – ответствовал Павел.

   – А как же с ними тогда быть?

   – Битьём ничего не докажешь. Только в себя уйдёт. Надо объяснять.

   – Ясное дело, надо, – сказал Игорь. – А вот ка;к объяснять?

   – Вот-вот! – встрял в разговор приятель Павла, – Погляжу я, как ты объяснишь лбам пятнадцатилетним. Не помнишь, у нас в классе биолог новый пришёл? Мужичок солидный такой. За сорок. Методы новаторские – уроки на природе. Первый же урок – всю спину ему обхаркали. Просто так. Потому что не заметил. У одного мудака пролезло, другие повторили, – увлекаясь, Юрка начинал горячиться. – А тот, душа доверчивая, только и виноват был в том, что осмелился к детям спиной повернуться. Цветочки спешил показать! Четыре! – взметнулась ладонь с прижатым большим пальцем. – Четыре урока хватило ему, чтобы понять, что вся его предыдущая выучка, все эти годы, что он потратил, хрена ломаного не стоят.

   – Да уж, помню его, – откликнулся друг, не лишившись, однако, хорошего настроения.

   – Ну а тебя они так? Что будешь делать? – не унимался Юрка.

   – А я не буду спиной поворачиваться. А поймаю – разворочу соску.

   – Значит, бить всё-таки можно? – торжествующе подытожил Юрка.

   – Нет, – ответил Павел. – Бить нельзя. Но я и не претендую на идеал. Работать буду, в лучшем случае, репетитором. Школьное ремесло – не моё. Погоди, – он театрально застыл. – Слышали?

   Напрягать слух не пришлось. Снизу донёсся отчётливый скрип. Волокли тяжёлое. Друзья припали к перилам, а Игорь, сидевший на ступеньке, уткнулся лбом в плоские металлические балясины. На одной из нижних площадок потух свет, а попытка разглядеть что-либо в узком пространстве между пролётами казалась безрезультатной. Звук повторился.

   – Что это? – прошептал Юрка. – У вас тут такое раньше бывало?

   Игорь покачал головой, а Павел так и стоял, таращась в пролёт.

   – Вон! – выдохнул он. – Ещё!

   Действительно, в недрах подъезда ухнула очередная лампочка. Игорь знал, что за свет на лестничном марше отвечает единственный выключатель с первого этажа. Должно быть, лампочки кто-то выкручивал.

   Или глотал. Мысль возникла спонтанно, но, не смотря на абсурдность, душой воспринималась, как верная. Скользкие комья паники заходили внутри живота. Скрежет донёсся вновь, и ещё этаж остался без света.

   – Может, поломка какая-то? – предположил Игорь.

   – Какая?

   Версий ни у кого не было. Молчание нарушил Юркин голос. Из пересохшего – то ли с курева, то ли со страха – горла слова сыпались мелкой галькой:

   – Вызывать кого-нибудь будем?

   Игорю вспомнился парень, вызвонивший ему скорую. Ни к чему хорошему это ни привело.

   – Вызывай, – скомандовал Павел.

   Он не шутил. На лице проступили капли пота, лоснящиеся в тусклой желтизне освещения. Игорь притронулся ко лбу и с удивлением обнаружил, что сам в холодном поту. Покрывавшая лицо грязь вперемешку с кровью пачкала пальцы. Неясного происхождения треск, взлетев по ступеням, достиг затаившейся троицы и отдался в кишках пронзительным эхом, будто били в подвешенный таз, пробуждая чёрную, как ночь, безысходность.

   Половина подъезда погрузилась во тьму.

   – Ну, что там?

   – Не берут! – Юрка, сжимая в руке телефон, другой сгребал шахматы в коробку. – Музыка шпарит, и ни хера! Погнали к тебе?

   – Нет, – Павел всё также, как околдованный, пожирал глазами пропадавшие один за другим нижние этажи. – Ко мне уже не успеем. О! Мужик, ты же отсюда?

   – Да, с последнего.

   – Давай к тебе!

   – Жена не откроет, – покачал головой Игорь, – а ключи у неё.

   Павел, рванув от перил, схватил сидящего за грудки и встряхнул, прошипев:

   – Откроет! – зрачки дрожали в слезящихся яблоках. – Откроет. Пойдём!

   В проходе, отделяющем лестницу от лифта и квартир, возвышалась огромная железная створа, назначение которой оставалось для здешних жильцов загадкой. Не имея замка – только стандартную грубо сваренную щеколду – она стояла нараспашку, сколько Игорь себя помнил.

   Влетев на площадку, он бросился к квартире, надувшей недовольно-клеёнчатые губы дверей и забарабанил по дереву, что было мочи, а бежавшие следом парни забаррикадировали стальные ворота, задвинув тугой засов до упора. Петли, годами пылившиеся без движения, провернулись с надсадным лязгом. В момент закрытия юноши слишком хорошо различили, как сильно стемнело в подъезде.

   Паника мешала соображать. Дважды Игорь промахнулся мимо звонка, на третий раз получилось, но, посудив, что удары заставят жену поспешить, он продолжал молотить по клеёнке, помогая себе ногами. Мысли судорожно хрустели в мозгу, умоляя супругу поторопиться.

   Но внутри будто вымерли. Ни жена, ни соседи никак не обнаруживали своего существования. А грузное приближающееся со стороны лестничных маршей влачение отдавалось в железные створы, чередуясь равными интервалами тишины.

   На долю секунды всё смолкло. Игорь услышал свистящее сбивчивое дыхание и лишь затем догадался, что оно принадлежит ему.

   Вдруг в темноте за воротами точно разорвалась динамитная шашка.

   Эхо гудело в ушах. Кованые петли подскочили, чудом удержавшись в пазах. Со стены обвалился овал штукатурки размером с овечью голову.

   За первым раскатом грянул второй. Теперь удары влетали снаружи каждые пару секунд, оглушая, разбивая мысли на тысячи мелких осколков. Тело Игоря непроизвольно тряслось от ужаса, как трясутся зайцы из русских сказок. Ещё чуть-чуть, и он потеряет рассудок. Комья в глубине живота, накалившись в пароксизме ядовитого упоения, внезапно сделались лёгкими и сухими, как больничная вата.

   – Сломается! – донёсся откуда-то издалека голос Павла в эхе между ударами. – Долго она его не задержит!

   – Кого «его»? – попытался крикнуть Игорь, но пересохшее горло предательски щёлкнуло, спровоцировав приступ кашля.

   – Юра, стой! – заорал Павел, бросаясь на друга, но было уже поздно.

   С остекленевшими глазами тот, крепко схватился за ручки засова и рванул его вправо. Дверь, потерявшая основную опору, невесомо качнулась на ржавых петлях.

   Удара не последовало. Трое людей глядели на серую покрывающую железо краску, тоже едва заметно покачиваясь из стороны в сторону.

   И вот – состоялось.

   В памяти всплыла старая кухня в родительской коммуналке.

   Отец – рука у него закатана в гипс почти до плеча – дует на чёрную жидкость в дымящейся кружке. Сквозь облако пара лицо брезжит волшебным отливом.

   – Игорёк, – так он его всегда называл. – Там ведь вот какое дело. Мы когда врезались с мужиками. Время, оно просто встало. Не то, что б совсем, но в жизни я такое первый раз повидал. Рядом – прямо в воздухе крутятся – кусочки разбитого Москвича, стёклышки разные. Даже снежинки! И такое всё чёткое, как в журнале на иллюстрациях. Помню, деревяшки Мишкины мимо меня проползли, которые у него вечно на зеркале болтались. И сам я также медленно вылетал в лобовое.

   Эта история крепко тогда в нём засела. Если и был в том какой вышний промысел, раздумывал Игорёк, то ведь удалось бы как-нибудь в нужный момент повлиять на происходящее. Но нет. Отец на том и стоял, что хоть наблюдаешь всё с по кадрам, а себя не растормошишь. Что ж, картина была под корень безрадостная: значит, мозг, умирая, на то лишь способен, что потешить себя напоследок. Растянуть, так сказать, финальную песню так долго, как только возможно. Отцу повезло. Кости, правда, поломало немного. Но ничего. Выжил.

   Сейчас, в девятом подъезде панельного дома под номером три, Игорь наконец испытал впечатление, покорившее его в далёких отцовских рассказах. Удар, распахнувший толстые стальные ворота, переключил нервные циклы на максимальную частоту. Тьма, хлынувшая на площадку – а хлынула она в прямом смысле, подобно воде – поглотила сначала ворота с засовом. Затем в непроницаемом мареве утонули фигуры Павла и Юрки. Их изваяния замерли без движения. Павел так и висел на сером пуховике друга. Проскользнув по стене, чернота слизнула двери соседских квартир, а после и его собственную. Заключительным кадром отпечатались в глазах Игоря его ноги, уходившие по колено в толстую шкуру Вечности.

   Он глубоко вздохнул.

   Спереди на стене – окно. В нём – знакомые интерьеры: краска, истыканная окурками и ведущие на этаж выше ступени, на одной из которых сидит он сам. Спина затекла. А ног и вообще словно нету. Долго же он, наверное, тут сидел.

   Вспомнилось, что жена опять не пустила домой.

   Эх.

   Кое-как приняв вертикальное положение, Игорь подождал, лёжа животом на перилах, пока ноги полностью отойдут. Своё отражение в ночном окне показалось ему до обидного жалким.

   Пришла пора что-то менять. Сплюнув, он развернулся и, медленно волоча ноги, направился вверх. Лучше развод, чем вот так – в подъезде с разбитой мордой. Да и вообще, какого хрена!

   Ноги, шаркая по полу, достигли ближайшей площадки и скрылись за поворотом. А вслед им смотрели с окна, прижавшись друг к другу на краю рамы, две белые пешки, забытые кем-то сто лет назад и ставшие серыми от времени и сигаретного дыма.