Жилины. Том 2-5

               Глава пятая. Наследник. Август 1748 года

     Я на часы посмотрел, время к одиннадцати приближалось и к старшему поколению обратился:

     - Папа, дядя Никита, утомились небось, может пойдёте подремлите немного, время пока ещё есть, а я обедом займусь.

     - Нет, Ваня, - ответил мне дядя Никита, - я заснуть не смогу. Всё буду думать, что мне за процедуру такую назначили, да как я её перенесу. Знаешь, раньше я ни о чём таком не думал, молча делал всё, что говорили. А сейчас видишь, бояться всего незнакомого стал, ну может не совсем бояться, это я конечно не то сказал, а скорее опасаться. Поэтому давай я вам ещё немного кое-чего расскажу, да пообедаем и собираться будем. А ты пока я рассказываю, можешь на стол собирать. Ты мне мешать этим не будешь, - и он засмеялся даже, ехидно так это у него получилось.

     "Вот, - подумал я, - лихой рубака. Всё бы ему с подковыркой говорить", а сам к холодильнику направился.

     Дядя Никита долго раздумывать не стал. Я ещё до холодильника не успел добраться, а он уже рассказывать принялся:

     - Сразу после завтрака Иван продолжил бегать из лавки в лавку, для начала только присматриваясь и пытаясь запомнить всё, что он видел. Но вскоре в его голове образовалась такая каша, что он даже на завалинку около одной лавки присел и задумался. Вот так ходить совершенно без толку. Лучше всего записывать всё, что кажется интересным и цены ставить, поскольку одинаковый товар в разных лавках встречается, но чаще всего цены на него везде отличались, иногда значительно. Понял он, почему Тихон такое внимание своим записям уделял и не так новые писал, как старые просматривал. Когда-то, ещё в прошлом году художник, Пётр Васильевич, расщедрился и подарил Ивану карандаш. Вроде бы и ни к чему он ему был, но от подарка, да ещё коли он от чистого сердца даден, грех отказываться, вот и припрятал его Иван в доме Тихона, в укромном уголке.  Вот ведь пригодился бы тот подарок, да далеко он. Сбегать туда-сюда, целый день потерять можно. Шёл Иван в сторону трактира, по сторонам не смотрел, напряжённо думал, как достать тот карандаш. Вот он и не заметил Феофана, идущего навстречу, и чуть в него не врезался. Тот ловко уклонился от незамечающего ничего и никого Ивана, а затем ухватил его за руку и остановил:

     - Ой, дядя Феофан, прости, так задумался, что ничего вокруг не видел.

     Феофан даже засмеялся, да так весело, так задорно:

     - Я сам, как задумаюсь тоже ничего не замечаю. Вот и сейчас, шёл и ничего вокруг не видел. Хорошо тебя в самую последнюю секунду заметил, а не то валялись бы мы сейчас, мил человек, с тобой на земле. Вот смеху было бы. Я ведь, что? Ходил навестить друга своего –Тихона Петровича. Беда с ним приключилась серьёзная. Но, дай Бог, обойдётся всё, и он снова прежним станет, вот тогда, а я ему даже слово сегодня дал – пойдём мы на пару с ним по Руси-матушке, да не как торговцы товаром всяческим, а как калики-перехожие или паломники, что по святым местам бродят. Знаешь, иногда так тянет бросить всю эту торговлю, да новые дела, которые мы с Прошей затеяли, и вернуться в детство. Были мы тогда свободными людьми, а превратились в подлинных рабов – семьи, работы, а самое главное денег. Стали они всё застилать, на всё давить. Не дело это Ваня. Ой, не дело. Только перевернуть всё назад никаких силёнок не хватит. Так и придётся этот груз на своём горбу тащить, - он махнул рукой и быстро пошёл в сторону своего балагана.

      - Дядя Феофан, - окликнул его опомнившийся Иван, - подожди немного. Мне одну вещь спросить требуется.

     Феофан остановился и повернулся навстречу Ивану:

     - Спроси Ванюша, конечно, спроси.
 
     - Дядя Феофан, а не можешь ли ты мне лошадь дать. Домой съездить надо, вещь одну я там забыл.

     - Ты как собрался ехать-то? Верхом, али на телеге?

     - Верхом, дядя Феофан, - обрадованно ответил Иван, - конечно верхом. Мне же везти ничего не нужно.

     - Возьми, возражать не буду. Проша поможет тебе её оседлать, если сам не справишься, - сказал с ухмылкой Феофан.

     - Справлюсь я дядя Феофан, как не справиться. С раннего детства этому обучен. Думается, не забыли руки. Я только до дяди Тихона добегу. Предупредить надобно, что отлучусь я ненадолго. Ведь мне на всё про всё часа три, если не более потребуется.

     - Ты особо не рвись, как всё справишь, так лошадь и вернёшь. Она ведь что? Стоит себе спокойно в стойле, да сено жуёт, - рукой махнул Феофан и в сторону балагана пошёл.

     Иван, только что не бегом устремился к трактиру. Там всё было, как будто он оттуда и не уходил. Тихон лежал на лавке с закрытыми глазами. Лукерья сидела подле него и вязала нарядные исподочки. Спицы так и сверкали в её руках.

      - Как он? – спросил Иван и даже дыхание своё задержал, пока ответа дождался.

     - Слава Богу, нормально. Вроде всё обошлось. Вот сейчас он спит. А утром…, - и она рукой махнула, - ты есть-то будешь? Я Митяя до вечера отпустила, пусть парень передохнёт, а я уж тут поверчусь. Вот видишь, какую красоту творю? – и она протянула Ивану пару красивых с цветным орнаментом вязанных рукавичек.
 
     Иван покрутил их в руках. Варежки, как варежки. Его матушка ещё красивей вязать может. Маменька вспомнилась и сразу же в груди защемило. Как они там? Прав Тихон. Без тяти им не выжить, надо их сюда перевозить. Здесь и детишкам будет лучше. У него даже слёзы на глаза навернулись. Ведь сиротинушками они стали. Тяжело без батюшки жить таким малышам, а уж как матушке тяжко, словами не опишешь.
 
     Пока дядя Никита рассказывал, я из холодильника выудил всё, что там для нас Люба приготовила и даже успел суп вермишелевый с клёцками и жареную картошку с грибами подогреть, и мы за стол уселись. Все ели быстро и молча. Когда закончили, на часы посмотрели. Времени до поездки в больницу ещё немного осталось, и дядя Никита продолжил свой рассказ.
   
     - Послышались голоса, это Настёна со своей маменькой вниз спускались. Авдотья, увидев Ивана, сразу же хлопотать взялась:

     - Ой, Ванечка, ты же, наверное, голоден, давай я тебя покормлю.

     Её тут же перебила Лукерья:

     - Помнится ты мне говорила, что хочешь по ярманке прогуляться. Тут ейный брательник еле дышит, а она вона, как вырядилась. Старая уже, а всё гульки в голове. Вот и иди гуляй, а я уж тут сама со всем разберусь. Ивана сама покормлю, а ты иди уж куда решила, - даже прикрикнула Лукерья, - мне не привыкать всё на своих плечах тягать. Справлюсь без твоей помощи.

     Авдотья поняла, что с этой бабой лучше не пререкаться, поэтому вполне миролюбиво, но очень твёрдо сказала:

     - Спасибочки тебе Лукерьюшка, что ты о моём зятьке так беспокоишься, голодным его не оставишь. Вот и ладушки. Ну, уж, а мы действительно пойдём, куда собирались. Первый раз сюда попали, да и то не по своей воле, а несчастье, с Тихоном произошедшее, нас призвало, но поскольку здоровье моего брата в твоих надёжных руках, я своё беспокойство подальше запрячу, чтобы оно тебе не досаждало, - поклонилась, дёрнула за рукав Настёну, которая застыла рядом, и они вышли за дверь.
 
     Лукерья стояла, раскрыв от удивления рот. Бабой она была работящей, повитухой прекрасной, но вот за язык её, который зачастую удержу не знал, её в Холуе откровенно многие недолюбливали, а уж в пререкания с ней вступать никто не брался, зная, что она всех переорёт. А тут вот какая-то пришлая бабёнка, её, как маленькую отчитала, а она даже не нашла чем ей ответить.

    - Так это твоя тёща, что ли? – только и смогла она задать вопрос Ивану.

     Иван не стал объяснять, что к чему, а лишь кивнул головой и всё. Поел он очень быстро и сразу же отправился к Феофану. На улице его ждали Авдотья с Настёной. Они зашли за первую по пути лавку и присели там на завалинке. Народ мимо ходил толпами, но они надеялись, что Иван незамеченным не проскочит. Так и случилось. Настёна первой увидала своего суженого и окрикнула его.

     Обрадованный, что они нашлись, Иван вихрем налетел на Настёну. Времени долго разговаривать у влюблённых не было и уже через несколько минут Иван быстрым шагом шёл к балагану Кроковых. Сбоку от него он увидел осёдланную лошадь, на морду которой была надета торба с овсом. Феофан сидел на своём месте и разговаривал с каким-то прилично одетым мужчиной. Заметив Ивана, застывшего в паре шагов от двери, он извинился, вылез из-за стола и подошёл к парню:

     - Лошадь ждёт тебя, - произнёс он.

     - Спасибо, дядя Феофан, я видел. Вернусь, зайду, доложусь.
 
     Феофан головой согласно кивнул и вернулся к посетителю, а Иван пошёл к выходу. С лошадью под уздцы, он подошёл к сторожу, который стоял около рогатки, перегораживающей въезд подводам на ярманку.
 
     - Как там дела? – спросил сторож, кивая головой в сторону трактира.

     - Всё также, дядя Иван, - прозвучало в ответ, - сейчас спит. Хорошо тётка Лукерья при нём находится. Когда она там, я спокоен.

     - А ты куда направляешься?

     - Да забыл дома одну вещь, хочу по-быстрому туда съездить и к вечеру вернуться.

    Сторож лишь головой кивнул и долго стоял, глядя вслед скачущему верхом Ивану. Обернулся тот действительно споро. Не прошло и четырёх часов, как он уже перед воротами очутился. Да не верхом приехал, а на телеге. Пока до Жилиц скакал, решил, что ездить туда, да обратно не от великого ума. Товара заказал очень много, больше, чем в другие года. Вряд ли такое количество на одной подводе увезти он сможет. Вот он и запряг Воронка в телегу, кобылу, что ему Феофан дал, к подводе привязал, сам на телегу уселся, вожжи в руки взял, да ими легонько по передку телеги стукнул. Воронок его понял и побежал. Вначале не спеша, а потом сам на рысь перешёл. Застоялся видать без дела, вот и решил размяться по-хорошему. Кобылка следом бежала. Иван её рассёдлывать не стал, решил, получил её взнузданной, такой и назад вернёт. Ни разику нигде не задержались они. Так рысью и добежали до Холуя, а остановились лишь перед балаганом Кроковых. Кобылу Иван привязал к коновязи, торбу с овсом вернул на своё место, горячо поблагодарил Феофана и к трактиру направился. Первым делом он телегу во двор завёз, затем Воронка распряг, да с ним походил немного, чтобы тот остыл, а уж затем его в стойло поставил, травы сочной положил, да воды налил, так чтобы она только донышко ведра прикрывала и ведро рядом с конём поставил, а уж затем в трактир пошёл. На крыльце с удивлением Митяя увидел:

     - Ты здесь откуда? Тебя же тётка Лукерья до утра отпустила.

     - Да знаешь барин. Я в избе своей посидел немного, проверил всё ли в порядке, да сюда обратно пошёл. Что мне там делать? Я ж один на всём белом свете. Никого из родных не осталось. Все поумирали. Мне на людях много легче. Когда я один, тоска меня берёт, как же так получилось, что и матушка, и батюшка Господу души свои отдали и оставили меня сиротой горемычной. Так мне себя жалко становится, что хоть волком вой. Вот я к людям и иду. Здесь жизнь кипит, мне здесь завсегда дело найдётся и делаю я его с удовольствием. Так что не гони меня барин, Христа ради прошу не гони, - и из глаз вечно весёлого и неунывающего Митяя слёзы потекли.

     - Да кто ж тебя гонит, милый мой? Это ведь хорошо, что ты вернулся. Народа-то скоро много соберётся, без тебя я не справлюсь совсем, - от растерянности Иван даже по плечу Митяя похлопал легонько, но перед тем, как в трактир войти добавил:

     - Только ты меня барином не называй. Я – Иван, ясно тебе, - дверь открыл и через порог шагнул.

     Там его ждала большая неожиданность. В дальнем конце зала, у окна, на своём привычном месте, сидел Пафнутий Петрович с бараньей ногой в руке. Иван ему сразу как вошёл поклонился, а затем ближе подошёл.

     Тихон Петрович по-прежнему лежал на лавке, укрытый лёгким летним одеялком, и спал.

     - Будь здоров Иван, - тихонько, чтобы не разбудить болящего, приветствовал Пафнутий парня, - как же так произошло-то несчастье это? Никто ничего толком объяснить не может, все только на тебя кивают.

     Иван коротко рассказал всю историю с купанием в холодной реке. Пафнутий кивал головой после каждой фразы Иваном сказанной, а затем произнёс:

     - Стариков слушать надобно, народ, не зря свои приметы придумывает, вернее не придумывает, конечно, а многолетние наблюдения систематизирует и надлежащие выводы делает. Сказано после Ильина дня купаться не след, вот и нечего в воду ледяную лезть. Но тут уж судьба, против которой тоже не попрёшь. Значит так записано на небесах, и, если бы не вода холодная, то что-то другое обязательно к подобному состоянию привело бы, - и он, опечалившись, даже недоеденную ногу на стол положил.
 
     - Что дальше делать собираешься? - спросил он через пару минут своим обычным голосом.

     - Я уж все долги раздал, товара заказал много больше, чем раньше. Хочу на лошади его развозить.

     - Это дело, - откликнулся Пафнутий, - сколько раз я Тихону об этом говорил, а он всё одно и тоже талдычил - незамечающего "обет я дал", и всё тут. Так и не смог я его переубедить. Хотя, думается, он сам всё прекрасно понимал. Действительно он ведь такой обет дал, вот и тащил этот крест, а тот, вишь, неподъёмным оказался, - и, опечалившись, вниз голову опустил.
 
     Тут нам пришлось прерваться, чтобы не опоздать в больницу. Всю дорогу дядя Никита молчал и не отрывал своих глаз от окон. Мы с папой никак не могли понять, что он там обнаружить пытался. Там же массовая застройка, ничего интересного быть не могло. Спросить только никак не решались, но он сам нам обо всём доложил:

     - Слушайте, мне в Битце в первые годы после революции неоднократно приходилось бывать. Здесь же глухой лес был, а сейчас огромный город стоит.

     - Дядя Никита, часть леса осталась, его не так давно власть, которой теперь нет, в историю загнала. Здесь в сентябре 1974 года знаменитая "бульдозерная" выставка проходила. Не слышали о такой? Ну, как же. Тогда целая группа так называемых "левых" художников: авангардистов, абстракционистов, в общем нонконформистов, или художников андеграунда, то есть подпольщиков, не признаваемых властью, тех, кто отрицал социалистический реализм, а живописал в том стиле, в котором, как они полагали, их бессмертные творения будут востребованы подлинными ценителями искусства, организовала выставку своих картин. Никаких помещений для показа власть им не предоставила, вот они и решили дружно выйти на пленэр. Их лидерами был теперь всемирно известный художник Оскар Рабин и коллекционер Александр Глейзер. Показом своих произведений на открытом воздухе они решили прорвать блокаду власти, которая только усилилась после скандально знаменитой выставки 30-летия МОСХ, состоявшейся в Манеже летом 1962 года, на которой Никита Хрущев камня на камне от их творений не оставил. Я летом 1962 года в военных лагерях был и, до сих пор жалею, что на ту выставку не попал. Я ведь выставки люблю и, когда они случаются, их с удовольствием посещаю.
 
     А вот о том, что в Битцевском лесопарке будет выставка современной живописи, к сожалению, не знал. Однако, у меня есть хороший знакомый. Он математик, в то далёкое время был уже доктором наук, сейчас академик. Он страстный коллекционер современной живописи. Вот он был в Битце в тот день, ему даже удалось спасти одну из работ Оскара Рабина, вытащив её чуть ли не из-под отвала бульдозера, и я недавно видел её у него на стене в квартире. С моей точки зрения – это мазня, на сером фоне скособоченный барак, с заваливающейся крышей. Рядом стоит засохшее дерево, вроде бы берёза. Небо закрыто дождевыми облаками. Смотришь на это произведение и такая безысходность тебя охватывает, что плакать хочется. Я бы такое дома не повесил, а приятель гордится, что у него есть не просто подлинник Рабина, а спасенная из-под ножа бульдозера работа великого нашего современника. Он мне показал сколько стоят меньшие по размеру работы Рабина на аукционе Сотбис. Знаете, цифра впечатляет. Продай и можешь всю жизнь прожить на Гавайях ничем кроме отдыха не занимаясь. Но мы, наверное, сумасшедшие, без работы сразу же чахнем, - улыбнулся я.

      - Ну вот приехали. Вон ваша клиника дядя Никита, - указал я, - вы с папой идите, а я в машине поработаю немного, - и я достал из дипломата рукопись нашей монографии.

     Процедура оказалась долгой, я около двух часов просидел в машине, компонуя первую главу книги. Не зря я ей сегодня столько занимался, самому понравилось, что получилось. Правда многие говорят, что если самому нравится то, что ты пишешь, разорви и начни сначала, но у меня иное мнение и я им в своей жизни руководствуюсь. Я считаю, что, если самому нравится, значит можно и другим показать.

     Я точку поставил и на крыльцо, с которого в эту больницу попасть можно, внимание обратил. Там народ стоял и дымил. По внешнему виду и не поймёшь, то ли там одни больные собрались, то ли вперемешку с посетителями. Теперь ведь в больницах пижамы не выдают. Хотя, если внимательным быть, то отличие имеется, и оно весьма существенное.  На всех поголовно посетителях одета уличная обувь, а на больных – домашняя. Я прикинул, больных явно больше. Пока я всё это рассматривал и мои вышли, да при этом так оживлённо переговаривались, что я даже удивился. Так-то они оба не из числа разговорчивых. К машине подошли, я вылез, дверку перед дядей Никитой отворил, он вовнутрь залез, смотрю, улыбается. Доволен, не доволен, не пойму, но улыбка обнадёживает, может всё в порядке. Отец за это время машину обойти успел и на заднее сидение рядом с братом уселся.

     - Ну и что там с вами делали? – спрашиваю.

     А дядька с улыбкой такой, только, что вслух не смеётся, отвечает:

     - Понимаешь Ванюша, достали меня камни в почках. Я уж у нас чуть не во всех больницах належаться успел. Мне камни раздробят, песочек в унитазе прямо горкой не горкой, но виден. А через пару месяцев снова камушки расти принимаются. И опять боли начинаются. А тут одна наша докторица мне и говорит:

     - Вам Никита Фролович надо способ дробления камней менять. В Москве в одной из клиник начали использовать принципиально новый метод – ударно-волновой терапии. При этом камни рассыпаются в пыль и новым расти не на чем. Нет, конечно, когда-нибудь они снова образуются, но ведь не через неделю же.

     - Вот я Лину и напряг. Найди такую больницу, да найди. Она эту совсем новую клинику и обнаружила.
 
     - А чего вы оттуда такие весёлые выползли, да и до сих пор от улыбки никак избавиться не можете? – спрашиваю.

     А дядя Никита растерянно так отвечает:

     - Понимаешь, странно так получилось. Мы к кабинету, номер которого Линка мне сказала, подошли, а на его двери табличка приколочена – "кабинет физиотерапии" и очередь сидит немаленькая. Я в кабинет хотел торкнуться, мне женщина какая-то пожилая, но помоложе чем я, говорит:

     - Вы, что не видите, здесь очередь?

     - Да мне только спросить.

     - Всем только спросить. Очередь занимайте, подойдёт, спрашивайте сколько хотите.
 
     И ведь вежливо так сказала, безо всякой грубости. Пришлось занять. Немного прошло времени, дверь открылась, оттуда мужчина вышел и та женщина, что меня не пускала, зашла. Ну и я вместе с ней. Надо же узнать, туда я попал или нет, а то может зря в очереди простою. Удивительно, но все остальные, что на стульях около двери в кабинет сидели, промолчали. Поняли, наверное, что я действительно только спросить решил.

     - Дядя Никита, так вы же здесь вчера были?

     - Вчера мы к главному врачу ходили. Она чья-то знакомая из Лининых знакомых была. Главврач и сказала, когда прийти и номер кабинета назвала, куда обратиться следует. Вот и всё. Мы не догадались пойти посмотреть, где этот кабинет находится. А тут физиотерапия написано. Вот я и решил вначале узнать, правильно я номер запомнил или нет? Зашёл, а там, как в любом кабинете, где физиопроцедуры отпускают с десяток небольших кабинок, зашторенных и молоденькая девица с кудрявой головой в белом халате сидит, всем заведует. Я ей вопрос, мол, меня к вам или не к вам направили, а она мне отвечает:

     - Да, ко мне. Вы очередь займите, а как она подойдёт, я за вас примусь.

      - Пришлось выйти, да в сторонке присесть и с Шурой поболтать. В общем не так и долго сидели, около часа, наверное. Моя очередь подошла, я в кабинет. Девица эта документы мои посмотрела и меня в свободную кабинку направила, сказав, чтобы я по пояс разделся и на спину лёг. Когда я устроился на кушетке, она мне что-то под спину засунула, а на живот, в область почки трубу, на ствол миномётный похожую, нацелила, и начала что-то на тумбочке крутить. Она у меня за головой оказалась, и я никак не мог рассмотреть, что же там было. Лежу, ничего не чувствую. Хоть бы покалывание какое-нибудь, а тут ничего. Минут десять пролежал без толку, и даже задремал, но поспать звоночек не дал, он прозвенел, девушка эта вошла, трубу на другую почку перенацелила и опять на десяток минут исчезла. Затем, после очередного звоночка, зашла, всё выключила и сказала, чтобы я одевался и завтра в это же время пришёл. Вот и всё. Ерунда какая-то. Наверное, это ошибка, что я в Москву приехал. Надо домой отправляться.
 
     - Дядя Никита, - спросил я, - так, что у вас улыбку то вызвало?

     - Да это к больнице отношения не имеет, это мы о своём о старческом разговаривали, - и опять улыбаться стал.

     - Ну вы мне скажите, у вас сейчас, что обострение начинается?

     - Ну да, вчера к вечеру один камушек вроде с места сдвинулся, боль почувствовал.
 
     - Так вот, вы же всё равно сейчас в Москве находитесь и временем вы не ограничены. Вот и давайте, поделайте назначенные процедурки, они же безболезненные, правда? Будут камни беспокоить, значит зря приехали, а вдруг поможет? А? Одна процедура, сами понимаете, ничего не решает, а вот после третьего, четвертого раза, может и начнётся улучшение. А я завтра туда, к этой кучерявенькой загляну, да поговорю. Узнаю, чем она занимается, да у своих поспрашиваю. Завтра же вам снова эта процедура предстоит?  Устраивает вас такой план?

     Дядя Никита не только головой кивнул, но и словами добавил:

     - Завтра тоже, а выходной у неё по воскресеньям бывает.

     Поехали мы домой. Как только до Битцевского лесопарка добрались, так пассажиры мои чуть не хором попросили рассказать, что же это за "бульдозерная" выставка была и почему они про неё ничего не слышали.
 
       - И чему вы удивляетесь? – тоже удивился я, - о чём мы раньше в наших газетах читали? Только об успехах нашей страны, о трудовых победах и прочем. А тут какая-то никому неинтересная выставка, да и не выставка вовсе, а так не пойми, что. Просто десятка полтора каких-то, скорее всего не вполне психически здоровых граждан, решили показать прохожим свою мазню. Это, что теперь выставкой называется? Правда организаторы, всё те же Рабин и Глейзер, прежде чем известить корреспондентов всех западных газет, которые в Москве аккредитованы и обзвонить все посольства, чтобы те прислали лиц, ответственных за культуру, обратились в Моссовет. Там не отказали и не разрешили, просто на этот запрос не ответили, всем показалось - проигнорировали. А вот корреспонденты западных газет и представители посольств ведущих мировых держав, конечно примчались, как же на пленэре будет выставка современной советской живописи. И всё, что там творилось снимали со всех сторон, а потом на Западе шумиху устроили, о нарушении прав человека и прочее.
 
     - А произошло в тот день вот что. В то же самое время, - продолжал я, - как бы совершенно случайно, на этом же пустыре местная администрация субботник затеяла. Решила его, пустырь этот, облагородить и молодыми деревцами засадить. Ну и милицию наблюдать за порядком пригласила. А тут, понимаешь, какие-то несознательные, на том же самом месте свои так называемые картины расставлять принялись, мешают, понимаешь, озеленителям. Чуть не драку затеяли с ними, пришлось милиции вмешаться, а эти ненормальные, ну точно психические, лезли и лезли. Бульдозер работал, землю сгребал, совершенно случайно на одну из этих картин наехал, так они из хулиганских побуждений ему на пути встали, под поливальные машины бросаться начали, а потом утверждать принялись, что всю эту провокацию вовсе не они, а власти устроили.
 
     Я назад в зеркало заднего вида на дедов этих, членов КПСС незнамо с какого года, посмотрел, они явно нервничать принялись, а я всё говорил и говорил:

     - Видите, как получилось не хорошо. И что? Кто во всём этом виноват? Разумеется психи ненормальные. Это любой гражданин нашей свободной страны скажет, а на вой, который из-за бугра несётся, нечего внимания обращать, они во внутренние дела нашей Родины лезут. Вот так всё закончилось, и, что вы считаете, об этом нужно было писать в "Правде", да ещё на первой полосе?

     - Ты это как с сарказмом всё нам рассказывал или одобряя то, что власти творили? – спросил мой отец.

     - С сарказмом пап, конечно, с сарказмом, - ответил я.
 
     - А дальше, что было? – смотрю, отец совсем разнервничался.

     - Да ничего особого не случилось. Некоторых из этих художников, от слова "худо", милиция задержала, и они позднее признали, что виноваты, и покаялись, ну а повинную голову меч не сечёт, а наиболее упёртых, злостно клевещущих на наш строй, вывезли в Шереметьево, на самолёт посадили и они на том самом Западе оказались. Потом-то выяснилось, что они с этой целью и затеяли всё это безобразие. Там их гениями обозвали, мазня их во всех музеях мира оказалась, их чуть ли не на руках носят.
 
     Я тяжело вздохнул и продолжил:

     - Ладно, что об этом рассусоливать. Получилось, конечно, как всегда, то есть нехорошо получилось. Теперь рядом с работами Малевича, Кандинского, Шагала и других великих живописцев начала века висят полотна Рабина, Комара, Меламида и прочих, им подобных диссидентов. С одной стороны, это конечно приятно, а с другой, наша страна в очередной раз потеряла многих, по-настоящему талантливых художников, которые также, как поэты с писателями и другими творящими людьми, имеют своё мнение и не вполне согласны с тем, что их пытаются заставить творить по указке - это можно, а вот это ни-ни.
 
     Тем временем мы подъехали к дому. Наверх поднялись, и пока они в моём кабинете в мягких креслах удобно размещались, я успел в Учёную часть позвонить. Может удастся узнать, что такое дяде прописали. Учёный секретарь пообещала мне перезвонить сразу же как, ей что-нибудь удастся выяснить. Звонок прозвучал, когда я с подносом с чашками кофе с кухни в кабинет направлялся. Быстро она сработала, молодец, хотя информация была достаточно скупой. Метод новый, большой популярности пока не достиг, но первые результаты очень обнадёживающие. Бояться осложнений не следует. Вот всё это я до дядюшки донёс и он, слегка успокоившись, свой рассказ продолжил:
 
     - До темна Иван по лавкам бегал, теперь всё в книжицу записывал, чтобы уже утром решение принять, что ещё он заказать может, да в каком количестве. Когда на улице уже совсем темно стало, приехал отец Рафаил. Возница его родных в Холуе имел, поэтому как батюшку высадил, тот же миг на другую сторону Тезы отправился. Иван с отцом Рафаилом знаком не был, наслышался много, а вот увидел впервые. Отец Рафаил о существовании Ивана тоже уже знал, молва она ведь впереди людей бежит, поэтому оба удивляться друг другу не стали, а поздоровались только, да имена свои назвали и этого довольно было. А вот Пафнутий с батюшкой хорошими знакомыми оказались, поэтому даже трижды облобызались по русскому обычаю.

      После этого отец Рафаил подошёл к Тихону и долго молча стоял рядом с лавкой, на которой спал больной. Затем перекрестил его и пожелав доброго здоровья, уселся за обеденный стол. Митяй уже приготовил всё для ужина. День был скоромный, поэтому на столе были и мясные, и рыбные кушанья. Иван рядом пристроился, времени после обеда много прошло, он уж успел проголодаться. После ужина батюшка вышел на улицу, пригласив с собой Ивана:

     - Рассказывай, как всё было.

     Ивану вновь, уже который раз пришлось пересказывать события предыдущего дня. Отец Рафаил слушал его, не перебивая. Затем промолвив:

     - На всё воля Господня, - вернулся в трактир.

   К этому времени все, кого хотел увидеть Тихон, собрались вместе. Но тот спокойно спал. Лукерья, тихонько в уголке сидевшая и вязанием занимавшаяся, вскочила, перед лавкой с Тихоном встала, руки в стороны раскинула и заявив, что будить больного она не позволит, предложила перенести оглашение его воли на следующее утро.
      
     На том все и согласились. Феофан с супругой в свой балаган отправились, Пожарская тоже по делам убежала, у Сидора Ивановича ещё и другие больные были. Он и пошёл их навестить. Филарет с Авдотьей и Настёной отправились в потешный ряд – побывать на ярманке и не зайти подивиться на то, как клоуны с фокусниками, акробатами да лицедеями народ веселят, было невозможно. В трактире, помимо спящего Тихона, остались лишь Пафнутий, отец Рафаил, да Иван. Спать вроде бы было ещё рановато, поэтому они сели рядком, не обращая никакого внимания на Лукерью и Митяя, которые у стола суетились, всё недоеденное с него собирая, да пол потом подметая, и начали разговоры разговаривать. Пафнутий Петрович миску с недогрызенной бараньей ногой обслуге не отдал, так с ней на коленях и сидел. Вначале отец Рафаил Пафнутия о его делах расспрашивал. Видать много чего он о нём знал, по делу с толком всё расспрашивал, да головой в такт его рассказу кивал. Затем Пафнутий Петрович вопросы батюшке задавал и тоже головой кивал. Ну, а потом Ивану пришлось ответ держать и всё-всё что он им мог о сделанном в тот день поведал. Тут уж они оба головой почти одновременно кивали. Устраивало их значит, что Иван им рассказывал.

     Постепенно разговор сам собой затих. Пафнутий Петрович принялся дообгладывать баранью косточку, хотя она совсем остыла. Но подогревать её он отказался, только что попросил Митяя чаю погорячей налить ему, чтобы смыть жир в горле застывший.
 
     Утром, когда солнце ещё до коньков лавок, заполонивших территорию ярманки, не поднялось, все кто следует вновь собрались в трактире и окружили топчан, на котором лежал Тихон Петрович. Он был в памяти и переводил глаза с одного лица на другое. Чувствовалось, что он всех узнаёт и даже пытается со всеми поздороваться, хотя бы молча, только здоровым глазом. Выглядел он получше, чем накануне. Щёки вчера ещё запавшие и имевшие сероватый цвет, немного округлились и слегка порозовели. Взгляд, пусть лишь один глаз открываться мог, тоже был вполне осмысленным.

     Сидор Иванович встал прямо напротив больного, так чтобы тому не надо было глазами искать, кто с ним разговаривает и спросил:

     - Тихон Петрович, вы меня слышите и хорошо понимаете?

     Тихон отчётливо и очень внятно произнёс:

     - Слышу. Понимаю. Ты кто?

     Пафнутий Петрович, слегка отодвинув доктора в сторону, приветливо улыбнулся и ответил:

     - Тиша дорогой, здравствуй. Это лекарь, он тебя с того света назад вернул. Мы думали ты говорить не сможешь, а Сидор Иванович очень хорошо понимает таких как ты, у кого удар был, вот мы его в качестве толмача и попросили поприсутствовать. А ты вон как хорошо сам говорить умеешь. Хочешь мы попросим, и он уйдёт?

      - Нет. Пусть будет, - тут же без раздумья произнёс больной.
 
     Голос у него был как бы приглушённый, но отчётливо слышимый всем собравшимся. Говорил он медленно, почти по складам, с каким-то придыханием, но достаточно понятно. Некоторые звуки у него сливались, все шипящие согласные он проглатывал, но это не мешало его слушать. Все, кто здесь были день назад, удивлённо переглядывались. Тихон набрал в грудь побольше воздуха и продолжил:

     - Что сказать хочу, все слышать должны. Доктор – хорошо. Он скажет в своём я уме был или нет. Отца Рафаила не вижу. Нет. Говорить не буду.
 
     - Здесь я, Тиша, здесь, - отец Рафаил встал так, чтобы больному было лучше его видеть, - не волнуйся. Все приехали, кого ты просил. И староста из Жилиц здесь, и Ольга Васильевна, и Феофан Селиванович с супругой, все здесь.

     - Хорошо, - голос у Тихона, как бы окреп, да и сам он смотрелся совсем по-другому, нежели накануне.
 
     Нет не совсем так, и рот остался перекошенным и глаз один заплывшим, видно было, что человек серьёзно болен, но что-то такое неуловимое произошло, что смотрелся он намного лучше.

     - Ваня пусть подойдёт. Расскажет всё ли сделал, что надобно.

     Иван, которого было почти не видно за широкими спинами отца Рафаила и Пафнутия Петровича, сделал шаг вперёд и встал между ними.

     - Всё я сделал, дядя Тихон, и расплатился со всеми и товар уже почти весь закупил, который хотел. Сейчас жду может, что ещё что новое найду, а так почти на две подводы товара я заказал. Я Воронка сюда с телегой пригнал, он здесь в конюшне стоит. Ещё одну подводу, если понадобится, мне дядя Феофан пообещался дать. Так что не волнуйся, дядя Тихон, всё в порядке будет, я всё буду делать, только не умирай, - и у него слёзы по щекам потекли.

      - Экие ты глупости Ванятка по молодости лет говорить надумал, - Пафнутий Петрович так на него посмотрел, что у Ивана ноги отниматься принялись и он от испуга чуть не упал, а тот добавил, - никто умирать и не собирался, поправится Тиша скоро и вы снова ходить по деревням без устали примитесь.
 
     - Я больше по деревням ходить не смогу, - тихо-тихо, буквально прошептал Тихон.
 
     Но все услышали эти слова, и все поняли, что это истинная правда. Не сможет он больше из деревни в деревню, из избы в избу ходить. Вот и всё. Он снова замолчал и надолго, но все терпеливо молча ждали.
 
     Дядя Никита тоже помолчал немного, и свой рассказ продолжил:

     - Наконец, Тихон снова заговорил. Отрывисто. С трудом, но достаточно понятно. Говорил долго и вот что по смыслу получилось:

     - Ладно, я ведь вас не просто так собрал. Я хочу, чтобы все поняли меня, и никто за глаза обо мне плохого не говорил. Иван – сирота, батюшка его, Иван Иванович, светлая ему память, преставился, но сиротой Иван не полным является, у него ещё матушка жива, но у той на шее ещё девять малых детей. Я хочу, чтобы Иван дал своё согласие, а потом привёз такое же согласие своей матушки на усыновление его мной. Мне наследник нужен, иначе всё, что я с таким трудом делал, развалится и погибнет. Я узнавал в присутствии. Поскольку у меня детей нет, а Иван теперь безотцовщина, я имею право его усыновить с возможностью наследования им после моей смерти всего моего имущества, в том числе принадлежащей мне земли, дома и всего прочего. При этом он должен принять обязательство заботиться о моей сестре и её детях. Но поскольку он помолвлен с Настёной, мне кажется он такое обязательство возьмёт независимо от моего желания.
 
     Тихон замолчал и закрыл глаза, вернее один, другой весь заплыл и не открывался. Все видели, что эта его речь отняла так много сил, что вряд ли он ещё что-нибудь сказать сможет. Но буквально через пару минут, пока все продолжали молча стоять подле него, он вновь открыл глаз и попросил немного питья, чтобы смочить пересохшее горло. Ему подали квас, он сделал маленький глоток и продолжил:

     - Ивану я поручаю нанять работников, столько сколько он сам решит, открыть на ярманке лавку и закупать любой товар, который он наметил, но офенскую работу не бросать и всех моих постоянных клиентов продолжать обеспечивать потребным им товаром и по ценам, подобным тем, по которым я им его приносил, - он опять прикрыл глаз и замолчал.

     Затем он глаза совсем закрыл, на бок повернулся и засопел.

     Продолжение следует…


Рецензии